Квартира 4

Когда речь заходит о нашей квартире, о событиях, которые происходили за ее массивными, в метр толщиной, стенами, воспоминания делятся на две эры – до ремонта и после. Дело, в принципе, не в самом ремонте, хотя он тянулся много пыльных месяцев; гораздо важнее размера кухни и цвета стен было то, что мы прощались с коммунальной жизнью, мы отделялись от соседей. А это значило, что теперь больше не нужно высиживать по утрам в засаде, чтобы проскочить в прокуренный после безногого инвалида туалет перед Бертой Исааковной, которая проводила там долгие драгоценные минуты за чтением писем от израильских родственников, не нужно менять засцанное соседское унитазное сиденье: каждая семья имела своё. Можно теперь в любое время и сколько хочешь принимать ванну и не беспокоиться о стуках в дверь нетерпеливых соседей. Обычно по субботам родители поручали мне дежурить под ванной комнатой, чтобы не пропустить возможности постирать накопившееся белье или искупаться. Меня очень волновала эта обязанность, я даже с нетерпением ждал субботнего утра, чтобы добросовестно исполнить волю родителей. Дело в том, что именно в субботу имела привычку принимать ванную дочка Берты Исааковны, тридцатилетняя и незамужняя Стелла. В специально проделанную в дверях секретную дырочку я наблюдал, как она ополаскивала свои роскошные, розовые после купания груди, а потом осматривала себя в большом тусклом от времени и влажности настенном зеркале.  Нет больше огромной панской ванной комнаты с биде (которым никто так и не решился воспользоваться) и с чудной чугунной полоскательницей для рта.
Теперь у нас есть собственный номер телефона, и можно звонить друзьям и болтать с ними сколько душе угодно - никто не будет демонстративно покашливать и нетерпеливо барабанить пальцами по столешнице.
Разделили кирпичными стенами просторный длиннющий коридор, где я учился кататься на велосипеде. Странно, но иногда я скучаю по нашей “прихожей” – мизерном аппендиксе, отгороженном от коридора фланельной занавеской, где стоял холодильник и сколоченный из фанеры шкаф. Зато теперь у нас отдельный вход с медной табличкой “Рыков Ю.А. Шлегель М.П.”
Отец рассказывал, что когда-то жильцы коммунальной квартиры №4 жили одной дружной семьей. Собирались за игрой в лото или карты, справляли вместе праздники и даже устраивали совместные походы в кино. Я этого уже не застал. С трудом мне верилось в былую коммунальную идиллию, когда я наблюдал за знаменитыми кухонными разборками, случавшимися в последнее время на регулярной основе. Это были великие сражения, где в ход шли половые тряпки, раскаленные сковородки, а когда на сцену выступал Николай Ефимыч, мало говорящий, но много пьющий ветеран войны, то в дело шли даже его костыли. А поводом для потасовок обычно служила какая то незначительная мелочь, безделица. 
Однажды, когда по графику пол на кухне мыла Мария Ивановна, жена Николая Ефимыча, полная и громогласная дама, к ней с тыла подобралась маленькая собачонка, белая болонка, и тявкнула. Собачонка эта, надо сказать, была удивительно глупым созданием, она вечно попадалось кому-нибудь под ноги, а тявкала беспрестанно. Но это была любимица моей бабушки, Марии Петровны. Задумавшись за мытьем пола, женщина испугалась. Испугавшись, она содрогнулась всем своим большим телом и ошпарилась о выварку с бельем, кипящую на плите. Именно в тот момент, когда белая болонка летела, повизгивая, вдоль длинного коридора по направлению нашей «прихожей», там оказалась Мария Петровна.
Тема защиты животных в то время не была еще актуальной, поэтому и доводы подбирались не столь благородные, но куда более доходчивые. Мария Ивановна бросалась незнакомыми мне словами и выражениями, но которые, по непонятной причине, казались мне намного убедительней интеллигентной ругани моей бабушки. Воздух, насыщенный адреналином, и, в общем, оживленная атмосфера на кухне привлекли внимание остальных соседей. В это воскресное осеннее утро все были настроены добродушно, поэтому раскрасневшихся женщин стали примирять. Они и сами-то чувствовали, что уж слишком погорячились. Речь постепенно вернулась в рамки литературной, послышались шуточки и смех, но тут в коридоре раздался прокуренный кашель и стук костылей по половым доскам. На кухне появился Николай Ефимыч. Пьяный, как обычно, он, не разобравшись в ситуации, дал подзатыльник Михаилу, продавцу в мясном магазине, пузатому симпатичному еврею.
– Чо хамишь, поганая рожа! – с трудом выговорил инвалид и огрел костылем Зинаиду, жену Михаила, по пышному заду.
Миролюбивый продавец мясного магазина не желал причинять вреда старому пьянице и лишь слегка того оттолкнул. Но не рассчитал силы. Николай Ефимыч, не удержавшись на единственной ноге, отбросил с грохотом костыли и свалился на кухонный шкаф, из которого ему на голову со звоном посыпалась посуда. А Мария Ивановна, нехорошо улыбаясь, наперевес со шваброй в руках, уже приближалась к Марии Петровне, моей бабушке, которая, не отрывая глаз от швабры, судорожно шарила рукой по засыпанному мукой столу в поисках деревянной каталки, которой она вот-вот собиралась раскатывать тесто для пирожков с луком.
И пошли в ход различные кухонные принадлежности, половые тряпки, плохие слова и деревянные костыли Николая Ефимыча, который испытывал сегодня небывалый подъем.
А потом случилось то, что сильно охладило всеобщий пыл на кухне. А у Марии Ивановны промелькнула даже мысль извиниться перед Марией Петровной. Но было уже поздно. Пришел мой отец. Навеселе.
  – О, Юрочка пришел... – Пролепетала Мария Ивановна, а из коридора послышался отчаянный мат её орденоносного супруга, Николая Ефымыча, а затем и грохот костылей, падающих по старинным ступенькам вслед за своим хозяином. Досталось всем. Пинками мой родитель разгонял по комнатам несопротивляющихся соседей, а по коридору тявкая и путаясь под ногами, бегала, виляя хвостом, маленькая белая собачка с розовым бантиком на шее.