Красноармеец

                КРАСНОАРМЕЕЦ

Второго июня 1918 года Ивану Чаплыгину исполнилось 34 года, но в пылу сражений с  белоказаками в районе деревень Южного Урала Надыров Мост и Куяш, он вспомнил об этом лишь в начале июля месяца, при отступлении в сторону Тюбука, поскольку оставляли его родимые места. Скоро поворот, ведущий на Касли, где они работали, время от времени на заводе со своим отцом, подряжаясь то по подвозке руды на своей лошадке, то угля к печам. Деревня его остается южнее от тракта, ведущего из Челябы в сторону Екатеринбурга, что больше успокаивало, чем огорчало. Отступать на виду у знакомых сельчан считалось делом опасным. Это понимали все бойцы их отряда 1-го Костромского полка красных. Неизвестно, что учинят белочехи с родными, когда узнают, что их сын, муж и брат в течении около месяца сражался и убивал белых недалеко от этих мест. Свежая память по потере однополчан по оружию и о яростном сопротивлении красных породили бы  казаках особую ненависть , которые могут разрубить всю родню без разбора, прихватив знакомых и соседей. 
Что ждет впереди неизвестно. Земля российская поделена на направления ударов противоборствующих сил в различных местах, что тяжело представить общий план в полном его масштабе. Южнее, возле Троицка орудует оренбургский атаман Дутов, Севернее – Колчак и везде идут территориальные бои не оформившихся пока армий, состоящих из полков, отрядов и групп.  Белые отряды, тоже мало подготовленные к войнам внутри страны, состоящие так же из людей различных слоев, не имеют единого штаба. И помощь союзников по Антанте не так велика на начальном этапе. Только чехи , растянувшиеся по всей России чувствуют себя единой силой, имея под ружьем более 40 тысяч бойцов и ведут себя по правилам, связанные уставом и приказами регулярной армии, имея замечательное вооружение.
Красные отряды были разрознены,  и в них едва наберется от двухсот до двух тысяч бойцов. Однако, агитация «Земля – крестьянам, заводы –рабочим» была сильнее всякого оружия. Всего несколько недель назад за эту землю и заводы дрались бойцы их отряда под Куяшом на смерть, взрывая себя вместе с врагом последней гранатой. Именно так погибли пулеметчики Флегонт Уфимцев и Иван Гребнев. Они не сдались. Командир отряда коммунист Кикур погиб так же геройский, прикрывая отступающих товарищей. В результате отряд с численностью менее 300 стал отступать с боями только после того, когда против них дополнительно были брошены более 500 человек белоказаков и башкирские националисты с пулеметами и орудиями. 
Большая семья Чаплыгиных не были рабочими Каслинского завода и считались заводскими крестьянами. Прадед Ивана, который имел прозвище «Чаплыга» был из переселенцев, двигался в сторону Сибири с большой оравой, похоронил в этих местах двух сыновей и сноху, заболевших тифом, да так и остался жить на Урале. Работали они с младшим сыном «куренными» при заводе, рубили лес и сжигали уголь для заводских печей. Земельный надел для них был выделен таких размеров, что прокормиться землей они не могли и часто нанимались на завод. Этим же занимался и отец Ивана – Матвей Чаплыгин со своим сыном.  Прадед так и умер, не дождавшись осуществления своей мечты потенциального сибирского кулака, истратив на лечение сыновей всю сумму, выданную на освоение земли Сибирской.  «Земли у тебя будет столько, сколько сможешь выкорчевать деревьев вокруг выбранной поляны». Слова эти, сказанные многим переселенцам были забыты уже вторым поколением Чаплыгиных, но любовь к земле сидела глубоко, и выкорчевывать её не было никакой  возможности. Мечта деда передалась по наследству. Как хотелось иметь столько земли, чтобы не доводить единственную лошадь до состояния клячи на подвозе руды, песка и угля. Хотелось пахать.  Завистливые взгляды, бросаемые отцом в сторону зажиточных крестьян, везущих на телеге поздно вечером чернеющий от земли плуг, перешли к Ивану.
В сторону Тюбука решили отходить, разделив бойцов на небольшие партии по лесным тропам, когда станет темно, но прежде нужно было расстрелять троих вражеских лазутчиков, захваченных возле Куяша. Все трои сидели на краю поляны, босые, поскольку обувь уже перекочевала красноармейцам, и молчали.  При смене часовых, Иван сменил охранника и узнал в оном из пленников знакомого казака Степана Доронина. Степан так же узнал Ивана, поднял голову. В глазах его на миг блеснула искра надежды, но тут же потухла. Казак опустил голову, рассматривая свои босые ноги, и молчал.
   Со Степаном они побратались немногим более года назад в питейном трактире Оренбургского базара. Сблизило их то обстоятельство, что оба приехали покупать коней и купили на второй день их у одного и того же казаха Алаберды. Этот Алаберды, маленький и юркий старичок, был знаком со многими полезными людьми и оказался таким пронырой, что нигде в очередях стоять не любил, говорил с акцентом и понимал по русский всё, но - где надо - мог притвориться, что ни черта не понимает. На него работали четверо джигитов и сильно зажиревший оболтус сын, которого он натаскивал, как волк волчонка заниматься тем, что выгодно для их сородичей. Позже, правда, выяснилось, что сын не такой уж оболтус, каким кажется, а просто не любит перебивать отца и все мотает на ус. Волчонок знал свое дело и терпеливо постигал выходки «ата».
Праздновали покупки лошадей вечером  второго дня прибывания на базаре. К ним подсел и Алаберды, любящий поговорить с покупателями, подкупал их  рассказами об обычаях казахов и обязательно брал слово, что те передадут своим землякам, как выгодно иметь с ним дело. Можно заказать уже сегодня, если кто нуждаются  в его услугах.
- Я не цыган, глаза прятать не буду, сижу тут с вами потому, что мои лошади всегда самые лучшие, - говорил он, запивая кумысом свою лепешку, - мне краснеть за товар не  приходится.
 К водке Алаберды не притрагивался и весело смеялся, похрюкивая, когда Степан предлагал ему отведать сала.
-Ай, шайтан, сам кушай свою хрюшку. Я торгую лошадьми, которых ни разу не запрягали и не объезжали. Вот что надо кушать мусульманину. Их у меня берут башкиры и мишары, сейчас самое время. Об этом тоже расскажите своим землякам.
- Сейчас же у вас ураза, Алаберды, а ты мясо расхваливаешь. Не разгневаешь аллаха своего?- спрашивал Степан, смеясь.
- Ураза бывает днем, - отвечал ему казах. - А после захода солнца мусульмане едят много. Гораздо больше, чем до и после уразы.
Степан был не из тех знатных казаков, кто имели различные чины от царской власти , а больше работал на генеральских и полковничьих  землях, которых в Оренбуржье было много. Бедным назвать его так же нельзя, ибо выбрал себе жеребца для верховой езды, имея для работы других коней, хотя может у них и это называется бедностью. Иван купил лошадь для работы, и копили они на неё всей семьей и не один год. Жили Иван со Степаном  у одной из старух, предлагающая угол, которых на базаре было много, а попрощались на третий день. Каждый из них повторил одни и те же слова : «Может, даст Бог, встретимся еще». Кто мог подумать, что встреча окажется такой…
Именно в этот момент прозвучал звук снаряда и раздался взрыв совсем рядом с ним. Иван по привычке, услышав вой летевшего снаряда, упал на землю возле пленников. Его оглушило взрывом, что некоторое время слышал плохо и не мог прийти в себя. Один из пленников был убит шрапнелью наповал, а Степан был ранен в плечо.  Третий, воспользовавшись этой суматохой, сорвался с места и побежал в сторону расположения врага, скрываясь за деревьями. За ним вдогонку пустились двое красноармейцев, но вернулись, поскольку беглец был убит метким выстрелом с дальнего расстояния Прохором Лашковым, одного из заводских рабочих. Иван с Прохором были из одной добровольной дружины, созданной по агитации коммунистов, прибывших из уездного комитета. Большинство в отряде были крестьяне, но  небольшие дружины были из Сысертского, Северского и Полевского заводов. Командир Кикур, который героический погиб, прикрывая отход отряда  возле деревни Надыров Мост,  был направлен Уральским областным Советом коммунистов. Возле деревни Куяш общее командование осуществлял командир 2-ой сотни Чуркин. Бои шли несколько дней подряд с врагом, превышающим более трех раз по своей численности. Отряд стоял насмерть и нуждался в отдыхе, но если их решили обстрелять из орудий, значит, возможна и конная атака.  Решили продолжить отступать в сторону Тюбука, где возможна встреча с другими отрядами красных, отступающих со стороны Кыштыма  и Каслинского завода. С такой силой они смогут не только противостоять, но и перейти в наступление. А вот оставаться и продолжать сдерживать врага грозило опасностью  оказаться в окружении. Решено было отступать тут же, под обстрелом орудий, но как можно скрытно и быстро.
Расстрелять раненного лазутчика, Степана Доронина было приказано, чего он так боялся, именно Ивану, который находился рядом и не был снят со своего поста по охране пленных. Все спешили, грузили  пулеметы «Максим»  , готовили к отступлению личные заплечные мешки, оружие.
Иван повел Степана Доронина за березовый куст, шепнув на ходу «Как выстрелю, хватайся за грудь и падай, я стрельну мимо». Убивать Степана он бы не смог, и свежа была еще память по тем двум дням, проведенным вместе в Оренбурге. Не мог этот веселый парень быть его врагом. Уводить на казнь далеко он не мог, это бы вызвало подозрение, а потому приказал остановиться пленному сразу за кустом, на виду многих из товарищей. Времени наблюдать момент возмездия ни у кого не было. Вести пленного с собой так же  не было никакого резона, он был бы только обузой - своих раненных хватает. Раздался негромкий окрик «Стой!» и раздался выстрел. Доронин упал как подкошенный и так естественно, что Иван, который целился чуть поверх головы подумал, что из-за боязни не вызвать подозрение целился так близко от головы, куда и попал в состоянии  волнения.  Однако дело сделано, нужно идти к своим, для уточнения маршрута и места общей встречи в  районе деревни Тюбук.  Неплохой был парень, Степан, веселый.  Жалко его.
На две чудом оставшиеся подводы грузили раненных, но перед тем как тронуться с места, пожилой боец Запрудин решил похоронить трупы убитого шрапнелью беляка и Степана.
- Не по христианский получится оставлять их на ночь глядя. Это быстро, товарищ командир. Только уложим в воронку от взорвавшегося снаряда и забросаем сверху.
Запрудин, из бывших крестьян, не ожидая одобрения командира, поволок к воронке убитого, а другой красноармеец побежал к месту, где лежал Степан, но сначала выстрелил прежде, чем проделать те же действия.
- Он был живой, ребята, и раны никой нету, кроме той, что от шрапнели.  Ты даже не попал в него, паря! – орал он на Ивана.
Десятки голов повернулись в сторону Ивана с осуждением и ненавистью.
- Он, контра, специально выстрелил мимо, - кричали некоторые, - с такого расстояния нельзя промахнуться.
Ивана обступили со всех сторон бойцы, готовые придать такой же участи, чего заслужили пленные, но к ним пробрался командир, и бойцы расступились. 
- Ты из первой сотни? Как звать? – Командир был настроен решительно, чтобы вершить скорый революционный суд над изменником, и пришлось бы Ивану туго, если  не Лашков Прохор.
- Товарищ командир, не может Иван быть изменником, мы с ним вместе вступили в дружину добровольцами. Он хорошо сражался под Надыровым Мостом, хотел остаться с командиром, чтобы прикрыть наш отход, оставил товарищей только после приказа. Он – не предатель, товарищи, я его хорошо и давно знаю, и если пристрелим его сейчас, то  потеряем боевого друга и сработаем лишь на руку белякам.
- А может ты и сам так же специально промазал  по тому казаку, которого будто подстрелил с такого большого расстояния.
Боец, который проговорил эти слова и сам вскоре пожалел, поскольку Прохор налетал на него коршуном, оттопырив, как всегда в таких моментах, торчащие во все стороны рыжие усы.
-А ты иди, встань туда, спытай меня, варнак! Промахнусь ли я, узнаешь когда глаза на век станут закрываться. Я и на Германском бил без промаха. Из охотников я.
Его едва успокоили, поскольку уже пробирался к обидчику, засучивая на ходу рукава.
Командир быстро усмирил бойцов боясь, что ситуация может выйти из-под контроля.
-Тихо всем!, - прокричал он насколько это можно, и обращаясь к Ивану – А тебе боец должно быть стыдно, если смалодушничал и промахнулся из-за волнения стрелять безоружного с близкого расстояния. Перед тобой враг революции и трудового народа. Они никого не жалеют и рубят на куски за одно лишь сочувствие к нам даже женщин и детей.  К чему нас учат большевики и партия? Никакой жалости! Иначе не стоило начинать эту историческую мессию.  За трудовой народ, за счастье народа кровь проливаем. Еще одна такая выходка и я лично тебя расстреляю! Все! Отходим.
«Пронесло, - подумал Иван, уже пробираясь сквозь высокие сосны темнеющего леса, -   и это, пожалуй действительно было предательством. Я предал мечту деда и отца о земле, о праве на радостный труд. А эти богачи и заводчики даже без оружия будут грызть горло любому, кто не хочет желать такой же рабский труд своим детям и внукам».

Коммунисты, уже в конце лета 1918 года, распространяли во всех губерниях, уездах и даже селах Урала декрет ВЦИК «Об обязательном обучении военному искусству», принятый 22 апреля 1918 года. Создавались регулярные части, способные действовать сообща под единым руководством. Объявлялась мобилизация бедноты и их регулярное обучение военному делу. Именно в эти дни из добровольческих отрядов рабочих Каслинского, Кыштымского, Сысертского, Уфалейского и других заводов был образован 2-й Горный полк, куда и был зачислен отряд, в составе которого отступал красноармеец Иван Матвеевич Чаплыгин.
Началась массовая мобилизация трудящихся и по всему Уралу создавались боеспособные полки, готовые отразить атаки и наступать в любом направлении родного края. Именно в конце лета 1918 года были созданы 1-й и 2-й Красноуфимские полки, 1-й крестьянский коммунистический полк под Камышловым, полк «Красных орлов» из рабочих и крестьянской бедноты Ирбитского и Алапевского уездов. Из трех соседних фронтов была организована Третья армия Восточного фронта со штабами в Егоршино, Нижнем Тагиле и Кунгуре. В районе Уфа-Самара-Челябинск создана 1-я армия, а из отрядов, сражавшихся под Уфой сформирована 2-я армия Восточного фронта.  В районах, занятых белыми создавались партизанские отряды и подполье. Крестьянская беднота, составляющая почти 70% населения Урала, недовольная обратного возврата земли бывшим хозяевам, дралась насмерть под лозунгами революции за право самому пахать и сеять на этой земле. Они саботировали мобилизацию в белую армию,  получая пули и шомпола, от которых становились еще злее на старые порядки бывших хозяев. Заводской пролетарий сближался с крестьянством на этой же почве, хотя и те и другие видели, в своем большинстве лишь своего заводчика, приказчиков и кулаков уезда, хотя шла война двух мировоззрений. Лилась народная кровь по всей земле Российской и остановить его было нельзя. Власть большевиков была как никогда близка к осуществлении народной диктатуры, имела с его стороны  огромную поддержку , усиливая рычаги агитации за свое коммунистическое учение. Белые генералы начинали терять под собой опоры, жить при другой власти не хотели и объявлялись врагами справедливости. Ярых монархистов среди них оставалось все меньше и меньше.  Кто-то продолжал воевать за уже потерявшую свою сущность верность «царю и отечеству» ; кто о необходимости созыва Учредительного собрания, которое так было непонятно простому народу; кто пытаясь выполнять союзнические договоры по Антанте; а атаман Дутов ругал под Оренбургом «большевистко-жидовскую  власть Троцкого-Бронштейна, Рязанова-Гольденбаха, Каменева-Розенфельда, Зиновьева-Апфельбаума и Суханова-Гиммера», которые де угрожают непосредственно  вольному казачеству, хотя под боком был образован 1-й Оренбургский революционный казачий полк имени Степана Разина.   Террор, учиняемый в ходе  агонии белогвардейцев, только усиливал сопротивление и уход к большевикам целых семейств во главе с отцом или всего мужского населения деревень.
Что бы не говорили белые генералы, кому бы они не присягали, настоящей правдой было то общее, что никто из них не хотел терять свое высокоблагородие и превосходство над этой «чернью» под названием- народ. И дело было не только в привычках: вкусно есть, хорошо одеваться и не гнуть спины. Они не хотели терять свое превосходство и «могущество», которое держалось на унижении других, которые, в свою очередь, не имели такой возможности стать такими же образованными, высококультурными людьми. Им нужно было содержать первых. Так заведено в природе, что ни одна пчелиная семья не может состоять из одних трутней – нужны рабочие пчелы, много рабочих пчел.
Избранный большевиками кровавый путь ко всеобщей справедливости народ, уставший веками ждать справедливого царя, принял.  По сути на Урале, как и во всей России, возникала и крепла красная Армия, которая была более понятна и нашла поддержку в народе, что и явилось основой её несокрушимости.

2-й Горный полк, где продолжал сражаться красноармеец Иван Чаплыгин, участвовал в обоях за освобождение Каслинского завода, под Екатеринбургом, Нижнем Тагилом, но потрепанный за время длительных и упорных боев был направлен на переформирование в Пермь, а после в Кунгур, где слился с 30-й дивизией. Последним боем для Ивана стало сражение возле села Дворецкое, недалеко от железной дороги Пермь – Глазов в январе 1919 года, где он получил тяжелое ранение головы и был комиссован вчистую.  Ему ещё не исполнилось и 35-лет, но  выглядел он на все 45-50.  За один год гражданской войны он дважды был ранен, переболел страшной дизентерией от колодезной воды, отравленной вражескими лазутчиками,   и вернулся домой совсем другим человеком – седым и усталым. Только глаза блестели прежним огнем видя, как начинают таять первые сосульки и набухают почки сиреневого куста под окном. Скоро земля откроется от снега, задышит паром, требуя заботы, готовая возблагодарить труд землепашцев.

Через два года после возвращения с войны Иван побывал в составе делегации в Оренбурге, где решил зайти в знакомый базар. Какого было его удивление, когда встретил там Алаберды. Старик оставался таким же живчиком, но лицо его покрылось сплошными морщинами, а глаза стали ещё уже и проницательней. Годы страшной гражданской войны, когда убивают тебя или ты убиваешь тех, с кем вчера сидел за одним столом, оставили глубокий след скорби на всех лицах, как и одинокие, но бесконечные  фанерные звездочки на обелисках возле населенных пунктов.
- У меня убили Абая, сына моего. Он с джигитами охранял лошадей, которых прятали на загоне в дальней степи. Убили всех шестерых, и я даже не знаю кем они убиты – красными или белыми, - говорил старик, заедая такие же лепешки, что и четыре года назад. – Теперь снова разрешили торговать лошадьми, но табун у меня совсем маленький. Смех один.
Иван, возблагодарив судьбу, что казах не вспомнил про Степана, решил поддержать разговор.
- У тебя хорошая память, Алаберды, не думал, что меня узнаешь.
- Узнал вот… Наверно потому, что и тогда редко удавалось продать в один день сразу двух коней. И друга твоего веселого помню. Не знаешь, он живой?
- Не знаю, мы ведь не близко друг от друга жили, познакомились тоже здесь.
Иван не смог бы описать чувство, которое заволокло его всего со всех сторон так, будто он попал в тот же мир и вот-вот должен был войти веселый оренбургский казак Стапан Доронин. Действительная сейчас картина казалась неполной и в искаженном виде. Он не смог пристрелить его тогда – не смог бы и сейчас. Почему мир устроен так, что нужно убивать людей ради людей?
Старик, словно читая его мысли, проговорил слова, от которых стало зыбко и неуютно.
-   Сколько народу убили, чтобы всем было хорошо, а ведь, джигит, так не бывает, чтобы всем было хорошо.   Человек хуже степного волка, и обязательно снова одни захотят жить за счет других, поверь мне старому казаху. Я людей знаю и видел не мало.