Отрывок из романа 31

                31
Сколько учеников было в классе этого я не помню, но сохранилась общая фотография на обратной стороне которой маминой рукой написано 1 сентября 1965 г. Толмачёво школа № 26 первоклассники.  На чёрно-белом фото 36 детей в праздничной форме многие с цветами  и учительница Анна Михайловна. Мы стоим в четыре ряда на скамейке, стульях и столах я в верхнем ряду четвёртый слева. Фотографировал нас, тогда ещё не знакомых, настоящий фотограф  аппаратом на треноге. Снимок сделан в классе, видна часть доски и входная дверь. Не думаю, что мы все из одного класса, тех, кого твёрдо помню чуть больше двадцати.  Я не видел этих ребят после окончания четвёртого класса. А после переезда семьи на Украину  никогда больше не бывал в тех местах, так что к своему стыду многих забыл. Мама много раз говорила, чтобы я записал прямо на этой фотографии фамилии одноклассников, но я самоуверенно заявлял, что и так никогда их не забуду. И действительно не забывал лет так до 25, а теперь жалею, что не послушал тогда маму.
А вот из тех с кем проводил время, не только в школе не забыл Славу Кравцова, Серёжу Пыко, Сашу Ковкова, Вову Лисина, а из девочек мою многолетнюю сопартницу Олю Гришину и Аню А. с которой тоже пришлось сидеть за одной партой.

Аня тогда была очень маленького роста и может из-за этого, комплексовала уже
в малолетнем возрасте, а может, просто у неё был вздорный характер. Дело в том, что Аня была ужасной ябедой и доставала весь класс, а особенно меня (может нравился я ей и так она обращала моё внимание на себя). Могла во время урока во весь голос обратиться к учительнице: Анна Михайловна, а Полуянов книжку постороннюю читает, а Истомина списывает или что другое, в том же духе. Она постоянно ссорилась с одноклассниками сама и перессоривала нас, сочиняла
и разносила слухи и сплетни, наушничала учительнице тайно и явно и запугивала нас словами, а я Анне Михайловне расскажу, что вы на перемене (на уроке,
после школы и т. п.) делали. Причём исключений не делала ни для кого, так что доставалось и мальчишкам и девчонкам, при этом она ещё и тараторила без умолку, никого не слушая.
А когда нас приняли в октябрята и Аню назначили звеньевой, житья вообще не стало. Она постоянно лезла во все дела, постоянно проверяла наши портфели, сменную обувь, внешний вид (Полуянов тебе надо подстричься, Журавлёва, ты почему сегодня не в форме, Шумилов вымой руки) и доносила, доносила, доносила (сейчас говорят, стучала).
Наши с ней профилактические беседы не помогали, самые хулиганистые били её на улице портфелями. Но она жаловалась и меняла тактику, с такими вела себя мирно, а в тайне еще больше ябедничала на них. Я в таких делах участия не принимал, будучи сравнительно тихим и скромным «хорошистом», а просто с ней
не разговаривал (ещё не зная действенной силы слова бойкот) хотя руки честно сказать чесались. Но «я женщин не бил до семнадцати лет» как пел примерно в тоже время Высоцкий, а я и намного дольше.

А в четвёртом классе к нам попал второгодник, точнее третьегодник Валерка Т.
и не знаю почему, но после разговора с ним Анька-ябеда стала вести себя намного тише. Для меня прочитавшего к тому времени книгу «Тимур и его команда» этот Валерка ассоциировался с гайдаровским Квакиным.
Валерка бравировал тем, что состоял на учёте в милиции, что никогда не был пионером и что ходил в школу с пустой папкой, если не считать одной тетрадки
в клеточку и чернильной авторучки, отнятой у какого-то ученика-малыша. К тому же он ходил со свитой  и мог запросто уйти с урока или не придти (пишу придти, а не прийти, потому что так учили) в школу совсем. Лет ему было почти тринадцать.

Очень развитый физически, носивший уличную кличку «Амбал», он запугал большую часть класса и подчинил ребят с привокзальных улиц, кроме нас «калининских» то есть с улицы Калинина, с улицы Покрышкина и окрестных переулков. Привокзальных в классе было четверо, нас калининских трое, а с Покрышкина – Кавков и Саша Кириченко, но они как швейцарцы никуда не лезли и в драках не участвовали.

Самым сильным из нас был Кравцов, потом я, а Сережа Пыко был почти наголову меньше нас, но у него была куча старших братьев и к нему напрямую не докапывались. Амбал не любил отличников, а я в классе был самым успевающим из мальчишек, да и девочки не только оказывается силу уважали, но и мозги, его это задевало, так что редкий день обходилось без его придирок ко мне. До
битья не доходило, потому что я его боялся и не отвечал, но его запугивания
(и за испуг «саечка») и угрозы (я тебя буду скоро бить) при одноклассниках отравляли мне жизнь. Ему нравилось хвастаться силой, унижать людей и
упиваться безнаказанностью. Вообще по современной классификации это был тупой бычара, только малолетний и хитрый, имея приводы в милицию и вращаясь в приблатнённой среде, старался всё делать чужими руками. Он приводил пацанов, которых я не знал, и заставлял их участвовать в моём унижении. Они его боялись и безропотно подчинялись грубой силе. Но ко мне цеплялись, если по какой-то причине рядом не оказывалось Славки с Серёжкой. 
Я старался уходить после занятий со своей компанией, но не всегда это удавалось, то после уроков оставят кого-нибудь подтягивать, то дежурство, то общественные дела.
Я понимал, что рано или поздно меня отловят одного и побоев не избежать.
Всё к тому и шло. Валерка и его компания стали дожидаться меня после школы, выжидая момент пока все разойдутся, и провоцировать на драку, толкая и оскорбляя. Но ребята делали это вяло, я не отвечал, Амбал злился, но сам руки не распускал, ограничиваясь поджопником и словами поживи пока, в следующий
раз отпинаем. После чего они уходили, а я брёл домой. Так было раза два-три. Было обидно и унизительно. Жаловаться я был не приучен и родителям ничего не говорил. Но постоянно жить в страхе было невыносимо, и я сделал ошибку, не спросив совета у отца, а взяв в шкафу тайком его большой охотничий нож. Я
стал носить его в папке, никому не показывая, но, не зная, правда, что с ним делать. Но всё произошло само собой и очень быстро.

Дело было в начале зимы. Отловив меня в очередной раз и начав куражиться
Амбал получил по заслугам. После очередного поджопника я выхватил из папки
нож и бросился на него. Амбала спасло то, что в этот день у него в папке оказалось пару учебников. Он машинально выставил руками вперёд свою папку,
а я колотил в неё ножом, проколов в нескольких местах и попортив книги.
Амбала я не задел. Ошеломлённые пацаны стояли не двигаясь, а Валерка сел в сугроб и обделался по малому. Я пришёл в себя, молча постоял над ним, спрятал нож и пошёл в направлении своего дома.

Меня долго трясло от случившегося и я кажется, плакал от потрясения. Я ничего не планировал, просто думал защититься от этой гопкомпании ножом, но всё случилось самопроизвольно и даже для меня неожиданно. Позже я узнал про состояние аффекта и моё краткое помутнение рассудка, в десятилетнем возрасте подходит, по-моему, по симптомам под это определение.
Дома я положил нож на место, лёг на диван, и заснул. По возвращении родителей с работы я так и не собрался с духом и не рассказал им о случившемся.

А та история закончилась для меня без последствий. Амбал не приходил пару
дней в школу и я мучительно ожидал чем всё закончится, не находя себе места. На третий день он, не заходя в класс, через пацанов, вызвал меня на улицу и один на один попросил меня никому не рассказывать про этот случай. При этом
он не смотрел мне в глаза и разговаривал в не присущей ему манере, то есть вежливо. С того момента он оставил меня в покое, при встрече обходил стороной, кося глазами в мою сторону. Я знал что победил, но героем себя не чувствовал, потому что понял, что решение проблем таким способом не по мне, но приобрёл опыт необходимый в реальной жизни и впервые самостоятельно переборол страх, пусть и таким диким способом. 

Тогда я мало, что знал о человеческой подлости, но интуитивно ещё долго ожидал какой-нибудь подлянки со стороны Амбала. Паренёк он был аховый и скорей всего когда-нибудь отомстил бы мне за тот случай, но судьба распорядилась иначе. Я спокойно доучился в тот год, а потом мы уехали из Сибири.
В дальнейшей жизни тактика неожиданных решений, потом уже не спонтанных, а осознанных, не раз выручала меня в трудных случаях.