Эх, Юра...

Эх, Юрка, Юрка. Ведь неплохой же парень был - компанейский, интересный, отзывчивый и по-человечески простой. Жил тихо, мирно, как и все мы, со своими плюсами и минусами, проблемами и трудностями. В лихие девяностые, когда такие же граждане и люди проходили проверку на приспособленность к этому миру и тому времени, он так же тянул общую лямку, ни чем по началу не отличаясь от остальных коллег по работе. Невыплаты заработной платы, житейские проблемы и прочие моменты решались в силу возможностей и сил. К тому времени у него уже была семья: приёмная дочь и родная кровинка в общем браке с одной из сотрудниц цеха. Вот она то и создала ту атмосферу упадничества и бессилия, куда Юра незаметно для себя и окружающих стал падать как в пропасть.
Бригада у нас сложилась не плохая. Возраст у основной массы примерно одинаковый, что ещё больше сплотило и сдружило. Общие посиделки после работы были по-домашнему приятные и тёплые. Праздник, получение нового разряда или чьё-то день рождения отмечались дружно и прилично, без лишних и ненужных разборок как это бывает в других местах, когда только ищут хороший предлог для выяснения отношений под рюмку другую губительной, но такой приятной для расслабления организма водки. Общий стол, собранный вскладчину, был богат домашними яствами и продуктами. В основном со своего огорода, выращенными своими руками.

После известной дозы спиртного, когда по телу растекалась приятная истома расслабления и необычайного состояния душевного спокойствия, Юра любил повторять один и тот же тост:
-Видит Бог не для баловства пьём, а здоровья ради. То есть лечимся однако. Ну, будим.
При этом он хитро улыбался, и, подмигнув глазом, залихватски запрокидывал рюмку, поглощая противную и горькую жидкость. Следом повторяли незатейливые движения и остальные компаньоны по столу. При этом Юра старался угодить каждому, ловко насаживая на вилку то малосольный огурчик или прочую закуску.
-Держи, держи, закусывай,- протягивал он алюминиевую столовую вилку с нехитрым продуктом, помогая таким образом побыстрей избавить любителя спиртного от горького запаха выпитой водки.
После пития, в минуты отдыха от стола, когда курящие начинали закуривать сигареты, Юра доставал свою любимицу – самодельную курительную трубку, и под всеобщие взгляды начинал самодовольно набивать нутро курительного предмета отборной махоркой. В эти минуты он был похож на капитана парохода, этакого морского волка, которому не страшен и сам дьявол и тысяча чертей. Раскосые, с чуть заметной хитринкой глаза, правильные формы лица, аккуратная причёска и всегда неунывающий, добрый взгляд – вот портрет нашего друга.

В прошлом моряк, Юра был по-молодецки подтянут и общее уважение к нему только росло. По работе он мог всегда подсказать и посоветовать. Иной раз, объясняя одно и тоже нерасторопному товарищу, раскрывая азы секретов профессии.
Падение в яму для него началось незаметно и буднично. То время ещё долго будет будоражить нас моментами воспоминаний, оставляя неприятный осадок где-то внутри, словно невидимая пыль времени и событий. Юра стал чаще прогуливать, не выходить на работу. Все его нарушения трудовой дисциплины покрывались, не вынося сор из избы. Ему читали нравоучения, пропесочивали в бригаде и до определённого момента после этого он держался. Но такое длилось не долго, и в бригаде уже заранее ждали от него какого-нибудь сюрприза.

Большим минусом было то, что его жена водила дружбу с зелёным змеем ещё больше, чем он сам. К тому времени её уже выгнали с работы, поэтому общую тяжесть семейного быта в виде деревянной повозки со скрипучими колёсами пришлось тянуть ему. И с каждым разом, особенно в слякоть невзгод или на подъёме трудностей жизни, повозка просто уходила на обочину жизни под старое дерево. По нему было видно, как неприятен ему самому момент нравственного падения его жены в первую очередь, как хранительницы семейного чага. Ведь мы все знали её по работе. К его приходу с работы как обычно очаг был потушен, на кухне на столе стояли пустые стаканы из-под водки и остатки скромного пиршества. В банке из-под шпротов заняли своё место папиросы и сигаретные бычки, вызывая омерзение и отчуждения. Пьяная жена с полусна поднимала опухшие от алкоголя глаза, фокусировала зрение и придурковато-детски говорила, расплывшись в противной улыбке:
-Юрок, а я сегодня сломалась. Слышь? Простишь меня?

А дальше всегда шло по общему лекалу домашнего времяпровождения. По началу он пытался её спасти. Ругался и умолял, требовал и стыдил. Но силы были не равны. Собутыльники жены каждый вечер заходили на огонёк в их квартиру, и, имея численный перевес, доказывали обратное, убеждая Юру, что, дескать, он не прав. Жизнь даётся один раз, и нельзя отказывать себе в маленьком кайфе, что так приятно разливается по стаканам и оттуда в горло, дразня рецепторы языка и унося из этого мира, где надо бороться за жизнь и противостоять трудностям. В другом, придуманном ими мире всё было по-другому. После выпитого им было хорошо, они могли поговорить по душам, поплакаться друг другу в жилетку, обвиняя во всех смертных грехах кого угодно, но только не самих себя. Алкоголь связывал их дружбу, развязывая при этом нравственные и моральные устои бытия. Юркины дети, две прекрасные дочурки, были заложниками ситуации, и их по-человечески было очень жаль. Что ждало их в будущем, можно было только догадаться.
После каждой ночной смены Юра сидел в мастерской на лавке как нахохлившийся воробей, потягивая свою любимую трубку и пуская дымовую завесу. С каждым разом его речь была всё заторможенней и непонятной. Как человек, так и специалист он деградировал. Уже мелочная незначительная поломка стала для него тяжёлой неисправностью, решить которую самостоятельно он был уже не в силах. На смене на него тоже махнули рукой, мол, что с него взять. Вскоре стало ясно, что он подсел на Трою, которая судя по этикетке, была предназначена совершенно для другого процесса. Как в известной мифической легенде, содержимое Трои незаметно проникало внутрь тела, каждодневно точа и захватывая власть над моралью и разумом человека. Из-за нехватки народу, да и чисто по-человечески, его просто терпели на работе, помня ещё того, светлого Юру, молодого и непорочного…

…в то утро я пришёл на работу как обычно заранее, чтобы успеть переодеться, ознакомиться с записями в оперативном журнале и уйти на цеховую планёрку. Не успел даже сделать несколько шагов с порога, как ночной дежурный, в роли которого выступал Юра, остановил меня жестом руки.
-Андрюха стой!!!
Я махнул рукой, но повторный требовательный жест и окрик заставили меня кое о чём задуматься.
-Стой же!!! Тихо. Стой тихо и не шевелись.
Юра поднялся с лавки, осторожно подошёл ко мне и остановился. Эти глаза напротив я помню до сих пор. Юра весь напрягся, как-то подтянулся внутренне и уставился на меня. В его глазах читался страх, непонимание и ужас.
-Юра, ты чего?- уже не на шутку испугался я, отстраняясь от него на расстояние.
-Стой. Видишь?- и он пальцем указал на моё правое плечо.
-Замарался что-ли?- не совсем понимая его, всё таки присматриваюсь к своему плечу. –Где?
-Нет,- он помотал головой, и тяжело дыша, продолжал что-то рассматривать на мне,- видишь сидит?
-Кто сидит?- пытаюсь войти в роль придурковатого собеседника.
-Он. Маленький такой и чёрный. На чёртика похож…
Мне стало не по себе. Не от того, что на мне кто-то сидел невиданный для меня. Нет. От того, что человек стал похож на сумасшедшего. Это был не тот озорной и компанейский Юра, с которым можно было поговорить про тайгу и рыбалку, вспомнить что-то ещё. Теперь это был посторонний человек, противный, мерзкий, неопрятный.
-Да иди ты,- я оттолкнул его и прошёл в раздевалку.
Пока переодевался, всё ни как не мог поверить в увиденное только что. Чёрт знает что. Неужели это именно тот случай, когда говорят, что человек допился до чёртиков. Стало даже как-то не приятно и тоскливо.

Вскоре я сменил гражданский костюм на рабочий комбинезон и сел за стол в мастерской. Читаю оперативный журнал и искоса наблюдаю за Юрой. Он снова обычный, словно ничего и не было пять минут назад. Вот послышались шаги, и очередной работник зашёл в помещение, не забыв при этом привычно поздороваться.
Юра снова весь натянулся как струна, резко подсел ко мне, и больно ухватившись за мою руку, таинственно прошептал на ухо:
-Андрюха, смотри. У Лёхи чёртик сидит. И тоже на правом плече как у тебя.
Это не был прикол или розыгрыш. Безумный человек со стеклянными глазами оторванности от этого мира явственно видел что-то такое, что не могли лицезреть мы. При этом на Юру страшно было смотреть. Им словно овладел ужас и что-то такое, что прочно держало его в своих иллюзиях и видениях.
-Вы чего?- Алексей удивлённо уставился на нас обоих.
-Ничего. Иди переодевайся,- отправляю его в раздевалку...

Юра умер спустя полгода, в июне месяце. В последние дни перед трагедией, он стал жаловаться на холод и морозность. Как он говорил, его морозило и он никак не мог согреться. На работу приходил в двух куртках, да ещё и в зимнем свитере. После очередной ночной смены он привычно поехал домой в автобусе, и в тесном душном салоне, забитом под завязку пассажирами, ему стало плохо. К приезду скорой помощи он впал в кому, из которой так и не вышел. Через десять дней его не стало…
С траурной фотографии около гроба покойного на нас смотрел лихой, молодой моряк Черноморского флота. Морская летняя форма, неизменная спутница тельняшка так здорово шли к его лицу и форме тела. Убитая горем мать зло бросала мимолётные взгляды в сторону невестки, которая всеми силами старалась сейчас показать хорошую мать и жену, пытаясь вызвать у окружающих жалость и сострадание.
Уже на кладбище, которое раскинулось на многие гектары за городом, потекли последние минуты прощания с сыном, коллегой, мужем, отцом в одном лице. Солнечный и тёплый по-летнему день неожиданно резко сменился на промозглый осенний. Откуда-то подул холодный ветер, кружась в своём вальсе и озорно закручивая привычный мусор в виде газет и пакетов, унося всё это вверх. Когда гроб стали опускать в яму, стал накрапывать мелкий колючий дождь. Стоя у края могилы, народ бросал пригоршни земли и в душе жалел Юру, так беспечно и по-дурацки ушедшего в иной мир в самую лучшую фазу жизни, когда надо поднимать на ноги детей, обеспечивать свою семью и радоваться каждому дню. Пока опускали гроб и потом закапывали могилу, дождь совсем разошёлся и уже без стеснения и рамок приличия во всю мощь поливал окружающих. Вскоре работа была закончена. Могила приобрела привычную форму таких же земляных фигур, что окружали нас вокруг. Огромная территория была вотчиной мёртвых, лежавших теперь здесь на глубине. Присыпанный сверху свежим речным песком бугор был торжественен и одновременно печален. Незаметно и неожиданно быстро закончился дождь, словно его и не бывало. Невесть откуда появившееся солнце снова стало припекать; озорник ветер пронёсся дальше, больше ни как о себе не напоминая. Люди подходили к импровизированному столику, чтобы помянуть Юру.
-Вишь, как природа тоже убивается по Юре. Скорбит с нами, дождь такой пустила как горестную слезу,- произнёс кто-то из присутствующих. –Ну спи спокойно.
После чего участник панихиды скромно взял стакан с водкой, нехитрый бутерброд и по-христиански помянул.
-Да. Есть такое дело,- подхватил ещё один собеседник. Говорят такое случается, только когда хорошего человека хоронят. -Пусть земля тебе будет пухом. Эх, Юрка, Юрка…