Такие истории - талдыкурган

 - «Почитай, 22 года проработала на свекле! 22 года!... Раньше –то поселок наш «Заря Коммунизма» назывался, потом – просто «Заря», а сейчас  Утен- утен… как же его – «Утен-Ай» А кто это за Утенай, понятия не имеем, сейчас все переименовывают» -
Я продолжаю интересоваться у старенькой абики, (бабушки по- татарски), которой перевалило за 80 лет о поселке, в котором она живет с 20 лет, о городе Талдыкургане, который мы знаем, как Талдыкурган, а ранее называемый Гавриловка, о людях, о жизни. Она листает фотоальбом, не спеша припоминая свою молодость и явно с удовольствием перебирая в памяти всех своих родственников – в Казани, Поволжье, в Текели и даже в Германии.
«У нас большая семья в Китае была. Хорошо жили, доча, хорошо. Отец у самого Дутова служил в полку. А после революции у богатого китайца управляющим работал.» Смеётся, показывая пальцем на свое фото в молодости – черно-белое. Здесь она укутанная в шаль, наглухо застегнутое пальто, со строгим партийным лицом колхозницы. «Раньше-то в «Заре» все выращивали – овощи, сою. Корейцы – молодцы, даже болото тута вот осушили. Теперь –зелено, деревья, а раньше – я как с подводы слезла, так в своих кожаных сапожках китайских и в грязь по щиколотку провалилась, смех вспомнить…» абика поправляет сбившиеся волосы под платок. Её лицо черно от загара, большие впалые глаза выдают прежнюю красоту смуглявой татарочки, убежавшей с мужем и ребенком на барже по Или в Казахстан. Полевые работы, девять детей, труд, труд и труд сделали свое дело – сгорбленная, седая, стесняясь своей беззубой улыбки, надорванная, в свои 86 абика растирает больные колени и вздыхая, продолжает: «Ничего не могу уже сама делать…Вона дочка и зять огородом занимаются… а…» машет рукой, складывая шельпек (лепешки) горкой на блюде.
«Абика, а вы и по-русски хорошо говорите и по-китайски?» спрашиваю я.
«В школе, на родине в Кульдже один урок китайского был. Да забывать уже стала. Дети все на татарском да на русском говорят… в школу казахскую 2 дня походили, не стали больше – «калды-балды» - ничего не понимают, ни слова. В русскую пошли учиться.»
Она надевает очки и переворачивает страничку альбома. Вот этот внук в армии в Чечне служил. Мы каждый день молились, чтобы живой вернулся. Ничего, сейчас вот дочка у него подрастает. Это – моя сестра в Ленинграде. Это внучок – Аарон. Немец.
«А как вы в Талдыке оказались?»
«Вот когда клич бросили – возвращаться на советскую Родину, мы с мужем и поехали. Все обещали – и землю дать и дом и скотину. А пригнали самих как скот и дольше заброшенных поселков не пустили. Какой там город? Хоть у меня и тетка в Талдыкургане жила. К ней я хотела перебраться. Не пустили. Разместили у русских в домах, да как сказать, даже не в домах, а в хлеву, где коровы ночевали. Мы сами тогда, помню, и навоз выносили и белили стены, чтобы на жилье хоть как-то похоже было… кто по-умней был – корову к забору привязывал – дескать, дома хозяева, а сами ночью текали. Спохватывались – а их и след простыл. Нам русские бабы одни так и сказали – если хотите здесь оставаться и жить путем, так 10 лет будете подыматься, а если не хотите – сразу убегайте от сюда. Мы вот через год и убёгли.»
Разглядываю бабушкин саморучно сделанный дом из камыша и глины. Обстановка постхрущевская – ходики на стене с боем, картинки выцветшие эпохи Тан, панцирные кровати с металлическими шишечками по углам, ковры и керосиновая лампа на подоконнике. Из всех благ века сего – телевизор и огромная спутниковая антенна во дворе в кустах. Бабушка медленно передвигается по тропинке в огород. На вспружиненнном диванчике жмутся друг к дружке пять ещё слепых  щенков. Ощенившаяся Флорка яростно тявкает на гостей, не подпуская мою дочку поиграть с кутятами. Собаку  отгоняют небрежно, и она успокоившись, злиться в будке, посматривая, как дети тискают черного, серого и черноухого.
«Вода у нас в колонке. Не догадались сразу вырыть… тут же метров 6 – и вода, хоть залейся и зимой и летом. А водопровода нет, привыкли.» Показывает мне фазенду – огурцы, укроп, а там вон твой папка даже орехи посадил, тут крыжовник, картошка… Эх, как здесь было хорошо при корейца. Овощи, какие хошь выращивали. А как уехали, одни казахи, да оралманы павлинами ходят, все забросили» - с нескрываемым отчаянием повествует бабуля. «Ну, что, пойдемте в дом, помянем моего покойного мужа. Сегодня годовщина, как 6 лет его нет с нами. Я и щельпеков напекла – ровно семь как положено, сейчас плов на костре, с дымком подоспеет».
Сидим, молча жуем. Бабушкин младший сын – выпивоха, безвольный молчаливый детина, на все согласный и потому, выполняющий все по дому отвернувшись ест жадно. Его красивое итальянское имя эпохи ренессанса, которыми так любят называться татары, не увязывается с его внешностью и родом занятий. Тихо и тоскливо разжигал он хворостом печь под навесом, носил воду, даже не глядя на гостей, готовил еду.
Не стала я есть эти 7 лепешек. Чужды мне непонятные традиции. Из уважения – ем баурсаки и мясо. Все смотрят телевизор, о покойном – ни слова. И хорошо. На одних поминках у бабки Суботихи наслушалась однажды баек о том, что котлеты для гостей в этот день подаются с картофельным гарниром, а то, вот покойник макароны не любил, так ешьте пожалуйста картошку…(Да, он конечно, увидел бы нас, уплетающих спагетти и его бы стошнило там на небесах, не станем же травмировать усопшего, ха- ха).
Расходимся, долго прощаясь, с подарками. Дети уже разворачивают подаренные им абикой женские платки (ну, так положено – подарить или тряпку или отрез или шарфик), все целуются, машут руками и каждый удаляется в свою прежнюю жизнь. Кто-то поспешит к ящику смотреть кубок по теннису, читать роман и слушать Шопена, кто-то массировать больные колени, а кто-то пойдет пропивать украденный чирик . я еду и думаю – какие истории были, какие люди жили здесь, как это все протекало, умирало и рождалось? Сколько пережила эта бабушка? 22 года дергать свеклу из земли, на месте которого было болото, родить 9 детей, за каждого болеть, пережить мужа,  пожить в Китае, при совке, при перестройке, в 90-е и до сих пор быть живым напоминанием истории? Что она чувствует? Что понимает? Или 22 года, уткнувшись вниз головой в ботву человеку все равно, лишь бы существовать? Двойственные чувства всегда рождаются во мне при виде и общении со стариками. Можно прожить хоть 120 лет, не выходя из дома, или 40 всего – но узнав, напитавшись мирознанием на 1000 лет вперед. И в то же время, я люблю и уважаю пожилых людей. Они знают что-то такое, чего мы пока не чувствуем.
Едим по вечернему Талдыкургану. Уже не так жарко и все раскрашено вишневыми закатными красками. Живительный ветерок со стороны Каратала пахнет песком и нагретой дневным зноем джигидой. И это –часть истории…
(продолжение следует) -))