глава 5. 7 Завещание Тиверия Стара

Когда я возвратился в карантинный посёлок, усилившийся ветер и дождь нещадно терзали наше убогое жилище. Заставляя его стонать и кряхтеть на разные голоса. Огонь горел, но и он метался и жался к углям, словно желая спрятаться от ветра. Мне сразу бросилось в глаза, что Уотсон очень бледен и задумчив. Он сидел на своей кровати, обхватив руками поднятые колени и откровенно мёрз.
- Что же вы даже плед не накинете? - спросил я, входя и внося с собой ещё порцию непогоды.
Он повернул голову на мой голос, но выражение глаз всё равно оставалось отсутствующим.
- Что-то случилось? - спросил я. - Закончилось чтение завещания?
- Да. Он разделил своё состояние на равные доли и оставил сестре Мур, Наталье Красовской и... и мне.
- Вам?
Уотсон деланно рассмеялся:
- Уверяю вас, остальные двое были ошеломлены не меньше. Я теперь баснословно богат, Холмс...
- Что-то незаметно, чтобы вас это радовало.
- Меня бы это порадовало, если бы я мог вступить в права наследования немедленно, - устало сказал он.
- Новые счета?
- Разве я не сказал уже, что это — не ваша забота?
- Я и раньше-то не был уверен в том, что это — не моя забота, - ответил я. - А уж теперь, с момента зачтения этого странного завещания, уверился в обратном.
- Я не понимаю, почему. - проговорил он, и это непонимание мукой отразилось на его лице. - Разве что принять то, что Мэри... - он замолчал, не в силах продолжать, и в светлой радужке его глаз, как в зеркале, я увидел отражение нашей апрельской ссоры, и недоверие, и боль от предательства — двойного предательства: и друга, и жены. Я видел, что он никогда уже мне не простит до конца, но даже этого было недостаточно, чтобы начать лгать и себе, и ему, и Мэри.
- Не терзайте себя и не унижайте подозрениями, - мягко попросил я. - Я вас понимаю, понимаю, как вам трудно не сбиться, не начать проецировать это на все плоскости, но, умоляю, не делайте такой ошибки. Не то она будет терзать вас от смерти Мэри до вашей собственной ежечасно. И меня тоже. Поверьте мне, со временем всё разрешится. Я... я бы даже хотел, может быть. Чтобы этого времени было побольше, но оно коротко и неумолимо. Я приложу все усилия к тому, чтобы разобраться, что в самом деле произошло с Тиверием Старом, потому что чем дальше, тем больше кажется мне эта история грязной и преступной, и то, что в неё замешана Мэри...
- … мешает мне довериться вам, - закончил он за меня, разом выбив вдохновение говорить, как выбивает воздух из лёгких удар под ложечку.
 Не на что обижаться — я знал, что так и будет.
- Не думаю, что ваша жена хотя бы подозревала, что вы можете оказаться в числе наследников, - сказал я, едва не поморщившись от фальши этого «ваша жена». - Но, может быть, у кого-то другое мнение на этот счёт.  Скажите, Уотсон, вы ни у кого здесь раньше не видели вот эту вещь? - и я выложил на его ладонь найденный на крыше аграф.
- Это недешёвая вещь, - сказал он, внимательно рассмотрев её и взвесив на руке. - Где вы её взяли, Холмс, и почему вы спрашиваете?
- Ну что ж, я и не собирался скрывать, хотя, конечно, вы, разволнуетесь. Когда я провожал Мэри... вашу супругу до санатория, в нас кто-то стрелял. Судя по всему, с крыши. И, поднявшись туда, я нашёл импровизированное снайперское гнездо и вот этот вот серебряный аграф.
- Что? В вас стреляли?! - вскрикнул Уотсон, побледнев ещё сильнее — так, что я встревожился, не станет ли ему сейчас дурно.
- Да, и моё тщеславие, разумеется, заставило меня предположить, что объектом охоты был именно я, но теперь в свете истории с этим завещанием я засомневался. Кстати, какую сумму вы получили, мой неожиданно разбогатевший друг?
- Вы что же, думаете, это Мэри кто-то хочет убить? - он вскочил, уронив плед и подушку. - Я немедленно иду к ней, и мы уезжаем. Сегодня же!
- Стойте-стойте! - я силой ухватил его за плечи, уже метнувшегося к двери. - Во-первых, сегодня вы ни на чём не уедете — сегодня нет дилижанса до станции. Во-вторых, не зная всех условий задачи, нельзя принять правильного решения. В-третьих, Мэри всё равно уже недолго осталось, так что... - я не успел договорить — он задохнулся гневом, а потом ударил меня. Ударил жестоко, прямым в лицо, ударом, который ломает кости. Если бы я не увернулся, так бы и вышло, но мне всё равно хватило с лихвой — удар пришёлся из-за моего маневра не в лицо, а в висок, и я рухнул, как подкошенный, потеряв сознание.

Я очнулся на полу от прикосновения мокрого холода. Уотсон прижимал к моему виску влажную салфетку. Его глаза были полны слёз, губы кривились.
- Не думайте, что я плачу от сострадания, жалости к вам или огорчения от того, что вас ударил, - сразу сказал он, заметив, что я пришёл в себя. - Вы этого стоили. Разве что, не бить бы так сильно...
- А мне не много надо, - небрежно отозвался я, но настоящей небрежности не получилось — голос звучал слишком слабо, и язык заплетался. - Я и до вашего удара еле на ногах стоял. Я ещё совсем болен, Уотсон, и я весь день на ногах — немного доблести меня свалить. Ну ничего... Мэри я об этом не расскажу, чтобы не померкло сияние вашего рыцарского султана. Не бойтесь...
- Что? - ахнул он. - Вы меня стыдите? А сказать Мэри о том, что вы готовы подставлять её под пули потому, что уже похоронили, вы готовы? И я ещё поверил, дурак, в вашу любовь к ней! Видимо, просто длительный пост довёл вас до обжорства без разбора и тени порядочности!
Я прикрыл глаза. Уотсон на поверку оказался бешено ревнив, и как ни старался он держать себя в руках, это то и дело прорывалось. Я понимал, что лишаюсь друга и помощника. И боль этого понимания сейчас была важнее боли от удара, хоть бы он и в три раза сильнее меня стукнул. Но я не мог солгать, не мог, действительно, похоронить Мэри в своём сердце под слоем приличия и благих намерений, пока она жива ещё.
- Вы не дали себе труд дослушать, - не открывая глаз, проговорил я. - Но, может, это и к лучшему... Ваш дилижанс утром — думаю, для Мэри не будет уж столь существенной разницы, оставаться здесь или умереть где-то в другом месте. Помогите мне только лечь — по полу дует.
Он помог. И помощь его была мне необходима — я ослабел, и удар в висок никак не способствовал улучшению моего здоровья. Уотсон всё это, уверен, видел, но смолчал. Вообще-то он уже заметно остыл, но вот слёзы всё так и стояли в глазах, не вытекая и не высыхая.
- А вы что будете делать дальше? - спросил он. - Вы-то куда поедете? В Лондон?
- Я никуда не поеду, Уотсон. Смерть Тиверия Стара по-прежнему требует своего толкования, да и... - я замолчал.
- Что же вы не продолжаете? - холодно, почти неприязненно спросил он.
- Мне не кажется сейчас особенно важной моя карьера, - сказал я. - Поэтому не вижу нужды мне стремиться в Лондон. Здесь достаточно холодно для того, чтобы я достиг гармонии с самим собой. Довольно, Уотсон. Я устал и хочу спать. За этот тумак я не в претензии на вас — давно напрашивался. С другой стороны, могли бы и удержать себя в рамках — я и в самом деле болен всё-таки, тем более, что и врач мой меня оставляет.
Его лицо дрогнуло:
- Это нечестно. Холмс.
- А я и не считал себя человеком кристалльной честности. Это вы выдумали себе литературного героя — сами виноваты. Не было б вам заблуждаться, не пришлось бы и разочаровываться...
На самом деле перед тем, как он меня ударил, я хотел сказать, что едва ли предполагаемый убийца мог всерьёз заботиться погубить женщину, которой и так едва ли дожить до рождества — разве что в надежде в чём-то опередить или предупредить её действия. Я как-то больше походил на объект охоты, памятуя об истории на вокзале и принимая во внимание мой род деятельности. Завещание Тиверия Стара не вписывалось в это умопостроение. Но сейчас я не хотел ничего обсуждать с Уотсоном — более того, я сам форсировал размолвку. Меня раздирали противоречивые чувства, но желание оберечь Мэри, пожалуй, преобладало. Вот только я был бессилен перед её болезнью. Бессилен, бессилен, бессилен. И даже не сознание своего бессилия терзало меня — это даже смешно, какая мысль доводила меня сейчас до исступления и умопомрачения. «Через каких-нибудь сто, если не пятьдесят, лет, - думал я, -  врачи научатся легко справляться с туберкулёзом. Я в этом почти уверен. Смешной промежуток времени, доступный даже одной человеческой жизни. Почему Мэри должна умереть только из-за того, что родилась на пятьдесят лет раньше того умника, который, наконец, изобретёт лекарство?» Я, кажется, совсем спятил, если мне всерьёз могла лезть в голову эта чушь. Или, может быть, Уотсон нечаянно попал мне кулаком в какую-то совершенно особую область, отвечающую за безумство и нерациональность, и нечаянно возбудил её активность.