Яичница

Янтарной нитью светится тягучая струйка подсолнечного масла, бесшумно растекается по   чугунному дну сковородки. Чем дольше не подносить спичку, тем красивей будет взрыв газа вокруг конфорки, синее пламя оближет сковороду со всех сторон и как бы из любопытства заглянет внутрь. Золотистая слюда податливо соскальзывает с холодной луковицы, словно шелковое платье с белоснежных нежных плеч. Уставшие от монитора глаза облегченно разряжаются горячими слезами. Слезы очищают. Текут по щекам. Если в сковородку упадет слеза, раскаленное масло ответит громким шипением. Но слезы падают на сталь. Холодная сталь ножа вызывает благоговение. Восхищает гармония формы, пугает острие лезвия. Когда лезвие разрезает плоть, боль не осознается. Глубокая рана несколько секунд не кровоточит, поэтому кажется пустяковой. С появлением крови приходит боль. И страх. Кровавое месиво расчлененного помидора просится на фотографию. Если добавить чего-нибудь желтого, будет красиво. Есть болгарский перец. Желтые кубики делают картинку совершенной. Кольца лука румянятся в кипящем масле. Запах извивается и дразнит. Человек научился укрощать огонь, но делает это в суеверном трепете. Огонь – прожорливый и своенравный зверь, лишь на время он согласился укротить себя, вот как сейчас. Масляные пузырьки утихли, поднялась вторая волна аромата. Пятьдесят грамм самогонки согреют горло и грудь. Для гармонии и осмысления творчества. Самогонка, выдержанная на ореховой скорлупе, золотая, как хорошая текила, венец жизненного поиска тестя. Красные ломтики помидоров и желтые кубики перца легкомысленно смотрятся на раскаленном черном чугуне, прохладная красно-желтая масса с шипением охлаждает его пыл. Пожалуй, успею поджарить хлеб. После ароматного жара возле плиты, морозильная камера обжигает леденящим безразличием. Зато есть кусочек сала, бережно завернутый тещей в тряпочку. Два небольших поджаренных кусочка черного хлеба, натертых сперва чесноком, покрытых тонкими ломтиками холодного солоноватого сала. Два кусочка с половинкой. Половинка нужна прямо сейчас. У самогонки даже запах славный. Слово «напиток» более уместно. У напитка не искусственно добавленный аромат, но свой родной очищенный запах, который прекрасно гармонирует со вкусом. Теперь пора. Шершавая яичная скорлупа хрупка как мечта, и уязвима, как любовь. Два желтых солнышка соскальзывают на благоухающие овощи. Опять желтое на красном, но не надолго. Как знак бесконечной цепи превращений, моментально проявляется белый цвет. Обманчивое впечатление готовности: поверх тонкого слоя белка колышется прозрачное желе. Момент истинны близок. Синяя тарелка с красным тюльпаном или желтая с оранжевым орнаментом? Синяя с тюльпаном. Беспристрастное холодное лезвие медленно разделяет соленый огурец, упругий и хрустящий, вдоль на четыре части. Запах не поднимается, а набрасывается. Приходится сглатывать слюну. Почти готово. Почти. На пока ещё сырое полотно падает зеленый дождь мелко нарезанного укропа. Теперь несколько минут тайны, покрытой алюминиевой крышкой… Из комнаты доносится звонок.
– Масечка, привет! Что делаешь? А у меня такая хорошая новость! Даже две. С какой тебе начать, с очень хорошей или хорошей? Я нашла свои перчатки, которые два дня искала. Представляешь, лежали возле компьютера на столе! Ты рад? Это хорошая новость. А очень хорошая, я купила у Лили Пустовит а-ду-ренно красивую юбку! Вот увидишь…
Скорей бы уже снег выпал. Поздняя сырая осень не склонна радовать. На раскоряченных голых деревьях висят кульки, тряпки и сорванные ветром с бельевой веревки чулки. Снег бы все прикрыл.
–  … а она говорит, это что, ваш сын? Я бы никогда не подумала, что у вас есть дети, вы так молодо выглядите. Представляешь? Кстати, ты мальчика из школы не забудь забрать. Ну все, люблю. Я постараюсь не очень поздно. Пока.
Бесшумно, как вор, расползается по квартире горький запах. Запах разочарования. На сковородке сморщенная обугленная масса. Едкое облако дыма предательски тянется к форточке. Скорей бы выпал снег. Впрочем, остаются напиток, огурец и тосты.

декабрь 2005 г.