Манго

                Маленькая повесть


                «Род тропических деревьев семейства сумаховых.
                Около сорока видов, в основном в Южной Азии.
                М. -  индийское  небольшое дерево с цельными
                блестящими листьями и небольшими двудомными
                цветками. Плод величиной с огурец или
                небольшую дыню, висит на длинной плодоножке,
                желтовато-зеленый, с оранжевой сладкой
                душистой мякотью. Культивируется как плодовая
                культура».

                (Новейший энциклопедический словарь,
                Москва, АСТ, 2004г.)


                «Гиппопотаму – хоть лопни – не съесть
                с дерева плод МАНГО…»    
               
                (Томас Стернз Элиот, «Гиппопотам»)



       В начале нынешнего года нам с женой чертовски повезло - моя дочь собралась отдохнуть от трудов праведных в одной из экзотических стран юго-восточной Азии – Тайланде. Туда ныне съезжаются люди со всего мира. Море, солнце, развитый сервис, приветливый народ, отличная и разнообразная еда – что ещё нужно человеку для того, чтобы отвлечься от забот насущных и, хоть не надолго, побывать в раю?

       - Дорогие родители, что вам привести этакого - экзотического - тайского? - спросила она.
       И мы оба, не сговариваясь, словно где-то на подсознательном уровне, вдруг быстро нашли нужный ответ.
       - А привези нам, доченька, два МАНГО, - хором ответили мы.


                *    *     *

       Моё знакомство с этим удивительным плодом произошло не во время какого-нибудь экзотического путешествия в одну из стран Юго-Восточной Азии, Африки или Карибского бассейна, куда ныне наши соотечественники запросто попадают как по турпутевкам, так и без таковых – была бы охота, да деньги. Нет, со мной это произошло много раньше - в те, ныне уже такие далекие, но такие родные 60-е годы прошлого столетия, во время учебы в институте, в самом лучшем городе земли Ленинграде, куда мы с моим другом детства Володей З. благополучно поступили сразу после окончания школы. Надо сказать, что выходцев из нашего славного шумного многоголосого и многонационального южного города, откуда мы приехали завоёвывать Северную Пальмиру, почему-то традиционно хорошо принимали в Питерских вузах. Наверно мои земляки из года в год старались зарекомендовать себя показом прочных знаний на вступительных экзаменах, что позволяло беспрепятственно поступать не одному их поколению в разные ВУЗы Питера. А может быть оттого, что ВУЗ наш был традиционно «девчачьий» - в те годы немодной, экономической направленности, а потому парней там брали с большим предпочтением, нежели девчонок.

       Не знаю, что сыграло главенствующую роль, но мы поступили. И были очень горды этим обстоятельством, тем более, что заработали не просто по проходному баллу каждый, а по 15 самых высших, пропускных баллов. И ещё больше возгордились тем, что в деканате нам, как самым успешным, предложили перейти во вновь организованные на плановом факультете, куда мы первоначально подавали документы, группы с несколько иным профилем - «Экономика и научная организация труда». Это было ново, заманчиво, перспективно и потому мы согласились.

       Теперь, с позиции прожитых лет, я думаю, что выбрал не ту специальность, так как по жизни «научная организация труда» - сокращённо «НОТ» (а среди наших студентов она расшифровывалась как «новый отряд тунеядцев») - мне особо не пригодилась. За сорок лет производственного и служебного стажа в основном пришлось трудиться на другой, более востребованной на рынке труда, специальности – в бухгалтерском учете и анализе хозяйственной деятельности. Но все же – что случилось, то случилось… Во-первых, ряд лет мне всё же пришлось заниматься на производстве вопросами труда, его нормирования и охраны. А, во-вторых, если бы я учился на другом факультете, то я вряд ли познакомился бы со своей будущей женой, которая училась в параллельной группе, вместе с Володей. А мы с ней живем душа в душу вот уже 40 лет. Так что наша «Альма-матер» и наш родной факультет стали колыбелью нашей семьи.

       Итак, на первом курсе мы входили в студенческое сообщество, знакомились не только с неожиданной для нас самостоятельной жизнью в общежитиях, непривычным для нас – домашних мальчиков - планированием собственного бюджета (ограниченного рамками родительского субсидирования), такой же непривычно относительной свободой посещения лекций и семинаров, но нас также испытывали на прочность, бросив на полтора месяца на традиционную для советского студенчества «картошку», на юго-запад Ленинградской области, в Волосовский район, где мы помогали родной стране заготавливать на зиму основной продукт питания наших соотечественников, последние дни «добывая» ее, проклятую, уже из-под снега.
 
       В этих сельских, далеких от цивилизации, условиях мы научились многому – работать в солдатских телогрейках и солдатских же сапогах второго срока – изношенных, драных и дырявых, выданных нам ещё в институте в качестве инвентарных вещей; спать по-походному на нарах и умываться холодной водой; заниматься на свежем воздухе здоровым физическим трудом, не успевая выполнить с непривычки дневную норму выработки, а потому оставаясь перед колхозом в вечных должниках; ловить в перерывах на сырых колхозных полях мышей и лягушек, сажая их в ведро и пугая ими девчонок; пить по вечерам тайком водку, преимущественно «Кубанскую», с зелеными головками – другой в сельском магазине просто не было -  а на ужин (в качестве закуски) в эти вечера, как назло, почему-то оказывалась только манная каша, да и та приготовленная на воде; поделив по договорённости с девчонками прилегающий к нашему жилью лес на «мужскую» и «женскую» части, справлять естественную нужду не в душном «скворечнике», а на природе; с помощью коренных ленинградцев обучиться модному тогда шейку (в английском и французском его вариантах), а также не менее модным студенческим, блатным, а иногда и с ненормативной лексикой («Холодно, голодно, нет кругом стен…»), песням, которые ныне красиво зовутся бардовскими.
Первый курс был отмечен также вживанием в специфичные условия проживания, в простонародье называемые «общага».

       Конечно же, для нас, выросших в родительском доме, со всеми удобствами, с маминой вкусной и привычной едой, с обычными и незаметными условиями домашнего быта, попасть в обстановку, когда ты должен ежедневно заботиться о себе сам – это было непривычно и трудновато.

       Оказалось, что в этом большом и цивилизованном городе есть такие места проживания, о которых даже и предположить было нельзя. Мы с Володей, как и большинство иногородних первокурсников, включая мою будущую жену, попали в одно из  таких общежитий, находившихся хоть и далековато от института, но в центре Питера и называемых «Чернышевка» (напротив станции метро «Чернышевская»), условия для жилья в котором назвать нормальными, ну никак не поворачивался язык.

       А расположено оно было в одном из обычных Питерских «колодцев» - внутренних дворов, на последнем этаже одного из обычных жилых зданий. Складывалось впечатление, что этот этаж был когда-то надстроен к обычному дому, но без подводки к нему коммуникаций. Коридорная система буквой «П», справа и слева – комнаты. Та, в которой поместили нас, была рассчитана на 12 человек – огромный зал, где из мебели – койки с прикроватными тумбочками, посередине – стол, да несколько платяных шкафов. А самой экзотической частью интерьера была печь. Да, обычная круглая печь, топившаяся дровами, т.к. централизованное отопление в «общаге» напрочь отсутствовало. Дрова привозили и сгружали внутри двора-«колодца», а мы должны были внизу вначале нагружать их в подвесной металлический короб, а потом с помощью лебедки вручную поднимать его наверх, затаскивать в приемное помещение и затем разносить по комнатам. А потом ими и отапливаться. Вот такая дополнительная проверка на выживаемость для нас – приезжих. Экзотика полнейшая!

       Так что первые несколько месяцев мы прошли через эту студенческую «коммуну»,  с её первобытным способом обогревания, с дежурствами в качестве подносчиков дров и истопников, решением проблемы питания путем сбрасывания денег на общественное питание всей комнатой, с последующим отказом от этого, с поисками и поимкой вора из нашей «коммуны», умудрявшегося воровать наши деньги, с мечтами переселиться поближе к институту (часть общежитий находились во дворе института).

       Через несколько месяцев наши мечты сбылись, и нам всё же удалось перебраться в комплекс общежитий, находящихся во дворе института, на Канале Грибоедова, в общежитие факультета бухгалтерского учета (так называемая 2-я лестница – а были ещё 7 и 8 лестницы, для других факультетов). Здесь были комнаты с меньшим числом проживающих, да и сами условия жизни и учебы рядом с институтом были несравненно лучше – всё было под рукой, а некоторые ребята даже умудрялись среди зимы бегать из «общаги» на занятия, не одеваясь.

       Итак - первый курс закончен, сессия сдана удачно, впереди – первые полноценные летние каникулы…

       На втором курсе мы всё же надеялись ещё более поправить свое бытовое устройство – хотелось попасть на свою «родную» – 8-ю лестницу, где обитал только наш плановый факультет, и где комнаты вмещали не более 3-4 человек – предел нашего мечтания!

       Увы! Реальность оказалась более суровой, чем мы предполагали…
По прибытии с каникул мы с Володей были сразу вызваны в деканат. Здесь нам сказали следующее: «Ребята! Мы приглядывались к вам весь первый курс, и нашли в вашем лице  серьезных выдержанных студентов и комсомольцев. Поэтому хотим поручить вам ответственное задание – пожить второй курс с одним из иностранных студентов, учащихся в нашем институте». Конечно, нам не предлагалось периодическое посещение компетентных органов с некими докладами, но сам характер предложения был таков, что ничего особо хорошего мы для себя не ожидали. Но – делать было нечего, об отказе не могло было быть и речи, иначе всё это стало бы чревато для нас не очень хорошими последствиями. Ну, а воспитаны мы были, конечно же, в духе социалистического патриотизма, исповедуя принцип: «Партия сказала – надо! Комсомол ответил – есть!»

       Итак, мы заселились в одну из комнат в общежитии на 8-й лестнице (и всё же – на 8-й!), рассчитанную на трёх человек. Нашим третьим соседом оказался... африканец по имени Мамаду Сангаре из Республики Мали (он принимал как личное оскорбление, если его ненароком называли «негр», не говоря уже об оскорбительном «нигер». «Я – африканец!», - гордо заявлял он). Внешне он выглядел на несколько лет старше нас, был высок ростом, хорошо сложен (традиционная гибкость и некая кошачья изящность в повадках и походке, присущая африканцам и неграм). Чертами лица он не походил на типичные (в нашем представлении) внешние данные традиционных жителей Африки – иссиня черный цвет кожи, приплюснутый нос, вывернутые губы. Нет, его цвет лица скорее отдавал некой коричневатостью, нос был с горбинкой, вывернутых губ тоже не особо наблюдалось. А глаза были с какой-то затаенной «африканской» грустинкой, не с белыми, а скорее красноватыми белками. В нём чувствовалась порода и явное присутствие арабской крови – как результат соседства Мали на севере с арабскими странами – Мавританией и Алжиром.

       Как нам рассказывал Маду (разговорное от «Мамаду»), да и из современных справочных источников, известно, что Мали – это страна на западе Африканского континента. В экономическом отношении её можно отнести к бедным странам. Большинство населения исповедует ислам. Северная половина страны практически не заселена, так как представляет собой часть знаменитой Сахарской пустыни. Страна континентальная и не имеет выхода к морю. Это – наследие французского колониального владычества, от которого страна избавилась в 1960 году. Французы, уходя из страны, сделали свое «грязное» дело – разделили один народ, одно государство, с единой культурой и историей на две страны – прибрежную, выходящую к Атлантическом океану, Гвинею (со столицей Конакри) и континентальную Мали (столица Бамако). В обоих государствах язык общения французский.

       Не знаю, как сейчас, но в годы нашего студенчества иностранные студенты присутствовали во многих вузах страны, в том числе и ленинградских. И не только из африканских стран. Но не любили почему-то в основном африканцев. Нет, не думаю, что из-за какого-то пресловутого шовинизма (хотя, наверно, и он присутствовал), за их цвет кожи. Наверно всё же за их менталитет, во многом отличавшийся от поведения среднестатистического советского человека.

       Кажущаяся для нашего брата недопустимой некая беспардонность их поведения в общественных местах, чересчур фривольное отношение к нашим женщинам, бравирование собственной исключительностью, относительным материальным достатком – все эти внешние проявления их поведения (чего взять с этих «детей природы»?!) вызывали, порой, резкую ответную негативную реакцию, приводящую частенько к мордобоям, что (чего греха таить!) вызывало молчаливое одобрение окружающих.

       Пожив в разных местах, насмотревшись и наслушавшись о поведении представителей разных национальностей в российской среде, как, впрочем, и россиян в других странах, я вынес для себя глубокое убеждение, что весь этот негатив проистекает от отсутствия общей культуры человечества, когда люди, попадая в другую, неведомую атмосферу, не удосуживаются предварительно ознакомиться с обычаями, нравами, культурой страны пребывания и, в результате, ведут себя неподобающим образом. Это вызывает негативную реакцию со стороны местных.

       Можно много рассказывать о бестактной шумливости поведения в общественных местах немцев и китайцев, особенно когда их много и они чувствуют себя раскованно; о заносчивости и высокомерии грузин в проявлении собственной значимости и этакого псевдо-гусарства, особенно  в присутствии женщин; о зазнайстве поляков. А уж о поведении россиян (особенно «новых русских») во время их пребывания за границей по миру просто ходят легенды!

       Нам с Володей в полной мере пришлось, что называется, на собственной шкуре испытать это неуважение к нравам нашей страны со стороны Маду и его соплеменников. Африканское студенческое сообщество в питерских ВУЗах делилось на две многочисленные группы: англо- и франкоязычные. Так вот, штаб-квартирой франкоязычной группировки была, увы, наша крохотная комнатка. И это стало нашей основной головной болью, а мы – заложниками этой системы. Знали наши институтские начальнички, на что «спроворили» нас!

       Наша маленькая комнатушка вмещала три кровати, стол, тумбочки. В ней, кроме того, был выделен, отгороженный платяным шкафом, кухонный закуток, наполненный всякими кастрюлями, тарелками и прочими принадлежностями, необходимыми для встречи многочисленных африканских земляков. Надо отдать должное Маду – он был, к нашему несчастью, гостеприимным хозяином. Поэтому очень часто, придя с лекций, мы заставали в нашей комнате большую, шумную и подвыпившую компанию его соплеменников. На полу, посередине стояла большая кастрюля с неким блюдом (что-то типа рисовой каши или плова с мясом), а вокруг стояли стаканы с вином или водкой – компания была в большинстве своем пьющая, кроме, разве что, хозяина, который был убежденным трезвенником, и пил только безалкогольные напитки, соки или ел фрукты.

                *   *   *

       Вот тут я ненавязчиво и подхожу к озвучиванию основной темы моего рассказа, заложенного в его названии, а то уважаемый читатель уже наверно давно теряется в догадках – а причем же здесь МАНГО?


       «Сорбет из МАНГО с кофе после лета
        Пиала солнца, схваченного льдом…»

       (Алексей Ивлев, «Сорбет из манго»).

                *   *   *

       Не знаю, был ли Маду жизнерадостным по природе, но здесь, в Питере он был постоянно не в духе. Что повлияло на его постоянное недовольство или хандру, которая его частенько сопровождала? По его рассказам, он предварительно закончил один из колледжей во Франции (отец его был одним из министров в правительстве Мали), но учиться почему-то был направлен в Советский Союз.

       Вообще все иностранные студенты, направляемые на учебу в Союз, предварительно в течение одного года обучались русскому языку в спецшколе в Грузии, а потом распределялись по советским ВУЗам. Маду же по каким-то причинам эту школу не закончил и сразу начал учиться в нашем ВУЗе. Поэтому для него обучение на русском языке, которым он владел крайне плохо, было делом весьма затруднительным. Да, большинство преподавателей смотрело, что называется, «сквозь пальцы» на успеваемость этих студентов, но были среди них и очень принципиальные. Такие диктовали свои требования, не взирая на лица (и цвет кожи)…

       К ним относилась, к примеру, преподаватель на кафедре статистики, старая дева, профессор Бобровская Диана Протасьевна. Её принципиальность,  щепетильность и трепетное отношение к своей сухой и нудноватой науке под названием «Общая теория статистики» я испытал в полной мере на собственном опыте. Я поначалу не стал утруждать себя посещениями её, казавшихся неинтересными,  лекций. За что и поплатился на первых же семинарах, где она три шкуры драла с таких нерадивых студентов, и в итоге заставила-таки меня полюбить её предмет, да так, что экзамен по её дисциплине я из всей нашей группы единственным сдавал досрочно, получив в итоге высший балл.

       Ну, а Маду никак не удавалось проскочить её семинары, в эти дни он возвращался с занятий взбешенный, постоянно повторяя, как молитву: «Боброс», Боброс»!!!  Как ему удавалось учиться – не понимаю до сих пор. Было смешно видеть иногда, как он разговаривал со своими собратьями по Африке, разговорным языком которых был не французский, а английский. Им приходилось общаться между собой НА РУССКОМ. Это было так уморительно!

       А ещё смешнее было общаться с ними в больших смешанных компаниях, за накрытым столом, когда их малый словарный запас на русском языке дополнялся весьма сочным и отборным русским матом, которому, с истинно русским бескорыстием, их обучали мои товарищи - студенты. Таким виртуозным «словарным запасом» особо козырял двоюродный или троюродный брат Маду Фреди Трауре, который жил в Гвинее, был офицером – военно-морским медиком и учился в нашей Военно-медицинской академии. Это была комичная во всех отношениях фигура: росту он был предельно малого, худенький, очень подвижный, с богатой мимикой и жестикуляцией. В нем удивительно сочеталось не сочетаемое –  любовь к горячительным напиткам, женщинам и русскому мату одновременно.
 
       Очень часто, длинными зимними вечерами, на Маду нападала тягучая и чёрная, как южная ночь, африканская тоска. Тогда он мог часами лежать, не раздеваясь, на койке, положив руку под голову, устремив взор в одну точку. Это сопровождалось бормотанием радио, которое стояло у него в головах, с настроенной волной на одну из французских радиостанций, а в углу его рта тлела неизменная сигарета, которые он курил, не переставая. И это было для нас самой большой каторгой, тяжелым испытанием наших нервов.

       Просить его в это время открыть форточку, выключить свет и радио, либо убавить звук, было абсолютно бесполезным занятием. Наш «кафрский король», как мы его называли за глаза, ни на что не реагировал. Володя, как человек южного взрывного темперамента, в этих случаях часто срывался, мог наговорить ему кучу гадостей, пару раз пытался даже драться с ним. Ничего не помогало. Они друг друга терпеть не могли.

       Проклиная наш холодный климат и покупая наши ненавязчивые фрукты, в основном яблоки, он ворчал: «Разве это фрукты? Как вы можете есть эту гадость? Вот у нас фрукты – это фрукты! Вы ели когда-нибудь МАНГО? Это же – царь всех фруктов и плодов! Сочный, ароматный, красивый!»

       А мы, выросшие в солнечной Молдавии, казавшейся нам такой богатой разнообразием овощей и фруктов, не могли ничего возразить ему. Да и МАНГО в те времена в наших магазинах и на рынках напрочь отсутствовал, а пробовали мы его только разве что в виде индийского сока, продававшегося в Питере в жестяных банках, и особого впечатления он на нас тогда не произвел.

       И вот этот МАНГО, на фоне всех наших мучений и бед, постепенно стал для нас каким-то эталоном чёрной, непонятной и непостижимой, а потому ненавистной африканской жизни.

                *   *   *

       «Был пращур древний наш макака.
       Счастливец! Не имел ден.знака,
       А кушал МАНГО и банан.
       Он добывал огонь уныло,
       Вертя меж лап сучок, как мыло,
       Добыв огня – плясал канкан…»

      (Александр Алейник, «Трамвай»)

                *   *   *

       А ещё были деньги, женщины и… музыка.
       В ту пору особо удачливые студенты, те, кто получал хорошие отметки, и средний заработок родителей которых не превышал определенного минимума, получали стипендию. С позиции сегодняшнего дня даже смешно называть её размер – на первых двух курсах он составлял 28 рублей, а на старших – аж 33 рубля! Но – не надо забывать, что в те годы наш рубль, не в пример нынешнему, был полновесным. Люди с высшим образованием получали ставку в  90-100 рублей. Кружка пива стоила 22 коп., килограмм полукопчёной колбасы «украинская» - 2 руб.70 коп.

       Мы по утрам умудрялись позавтракать в студенческом кафе за 50 коп. (традиционное меню: сарделька, винегрет, кофе, сухое пирожное «полоска», плюс два кусочка хлеба). Мне родители высылали ежемесячно на проживание 75 рублей, и их хватало и на питание, и на жилищно-коммунальные услуги, и на кино, и даже на то, чтобы сходить 1-2 раза в месяц вечером в недорогую «кафешку» с выпивкой.

       Но, всё равно, «шиковать» на эти субсидии было невозможно. А у наших черных «братьев» запросы были поистине царские. Не знаю, уж кем там, в своей черной душе, они себя представляли, но, получая свою «забугорную» стипендию в 100 рублей, им её явно не хватало.

       А ещё все они были большими охотниками до русских женщин. А поскольку наш ВУЗ считался в городе «девчачьим», то выбор для них был большим. Тем более, что определенный контингент слабого пола, преимущественно иногородних, не избалованных цивилизацией, весьма легко шёл на контакт с нашими африканскими «братьями».

       Ох, и темна женская душа, как тёмен лик их новых «бойфрэндов», и не поймешь, что же их прельщало в этих играх?.. Все эти вики, лены, кати предпочитали экзотику общения с «шикарной» африканской братией, имевшей лишние рубли в кармане, ненавязчивому ухаживанию моих соплеменников, большинство из которых дальше пивбара своих подруг повести не могли (да и то только в день получения стипендии). В отместку мои однокашники, отличавшиеся завидным юмором и поэтическими наклонностями, и написавшие не одну поэму на многие сюжеты нашей весёлой студенческой жизни, конечно, не обошли стороной и эту тему. Я не рискну здесь озвучить те стихи, которые выплеснула их душа, но, поверьте мне, они попали в точку. Как, впрочем, и все народное творчество в нашей стране.

       А наши африканские «братья» могли себе позволить даже привести проституток в нашу студенческую мужскую «келью», правда, «пользовали» их в основном коллективно, что было для них наверно выгоднее в финансовом плане. Представьте себе такую картину: приходите вы с лекций в «общагу», вставляете ключ в замок двери, а он не проворачивается, так как блокирован изнутри, а там слышно множество голосов, возня и всё такое. И недовольный голос Маду:

      -Виталий, это ты?

       После моего утвердительного ответа он говорит:

      -Пойди, погуляй часик.

       А через этот «часик» двери оказываются открытыми, а на кровати у Маду сидит некое создание, весьма «неаппетитного» вида, поправляющее юбку и прическу. Да, в те годы торговля «натурой» ещё не приобрела тех масштабов, как ныне, и, видимо, выбор у африканской «братии» был невелик, а, может быть, они просто экономили даже на таком вечном и могучем мужском чувстве, как «зов природы».

       Но больше всего меня поражало то, что у  Маду была постоянная спутница из числа наших студенток. Звали её Таня Яблонская, она училась курсом старше, была отличницей, внешне выглядела весьма привлекательной: высокая, стройная, с красивой фигурой брюнетка, очень острая на язык, оказавшаяся к тому же землячкой моей будущей жены. Она была для привередливого Маду всем: кухаркой, домработницей, нянькой, помощницей в подготовке к занятиям, ну, и конечно любовницей. Хотя, если сказать честно, я никогда не заставал их в интимной близости. Ей наверно доставало ума и такта заниматься ЭТИМ на другой территории, либо в те периоды, когда мы гарантированно не могли застать их вдвоем. Что она нашла в нём – не понимаю до сих пор. Поистине – женская душа – потёмки!

       Несколькими годами позже, когда моя жена после окончания института поступила на работу на один из заводов у себя на родине (я в это время служил срочную службу на Севере), она внезапно встретила Татьяну на этом заводе, и та была очень напугана этой встречей, боясь, видимо, обнародования со стороны моей Наташи её студенческих «увлечений».

       Позже, поняв, что Наташа – не из болтливых, призналась ей, что, оказывается, Маду делал ей не одно предложение узаконить их отношения и уехать с ним в Африку, но она категорически их отвергала. Так они и расстались. И ещё она призналась, что её вызывали в компетентные органы. Оказывается, все связи наших девочек с иностранцами, были у них на учете. Вот такая она безрассудная и «безбашенная» – наша молодость!

                *   *   *

       «…В тот день потупил взор невозмутимый Манго
       Пред пристальным моим волшебным фонарем…»

       (Белла Ахмадулина, «Лермонтов и дитя»)

                *   *   *

       Таким же запретным, как недосягаемый МАНГО, для нас была хорошая заграничная музыка. Нынешняя молодежь не знает такого понятия, как «фарцовка». А в наши благословенные 60-е это было не только опасным, щекотавшим нервы, занятием, запрещенным законом, но также средством поправить свое финансовое положение, а также приобщиться к запретной западной культуре, прорывавшейся сквозь тяжелый «железный занавес» «совковой» идеологии.

       Иностранные студенты имели право один раз в полгода (как правило, на зимние каникулы) выезжать в европейские страны, а летом они ездили на каникулы домой. Вот эти зимние поездки они и использовали для пополнения своего бюджета за счет «фарцовки» - нелегального провоза через границу разного рода дефицита и продажи его у нас.

       Приехав в институт после зимних каникул, мы с Володей попали на такую «распродажу» барахла, которое привезли из Европы Маду и его друзья. Стол, шкаф и наши кровати были завалены и завешены нижним женским бельем, парфюмерией, были выложены диски с модной зарубежной музыкой, а затем отдельно, только для мужского взгляда, были продемонстрированы порно-журналы из Швеции и Западной Германии.

       Конечно, тряпки шли «влёт», а  вот продажа дисков и журналов –  дело было хлопотное, так как людей состоятельных (а цены за них они «ломили» несусветные) найти в нашей среде было трудно. Поэтому определенное время они лежали невостребованными, чем мы и решили воспользоваться, назло Маду и в отместку за все наши мытарства от общения с ним и его соплеменниками.

       Дело в том, что Володя в свое время приобрел пленочный магнитофон «Айдас» – редкость в наши времена и предмет его особой гордости, куда он записывал всё, что можно было достать в Питере (а всего труднее было достать именно плёнку). И вот мы решили, тайком от Маду, переписать на магнитофон всю понравившуюся нам музыку с привезенных им пластинок. А там были записи вошедших тогда в моду «Битлов», а больше всего французской музыки в исполнении малоизвестных в нашей стране шансонье: Шарля Азнавура, Энрико Масиаса, Сальваторе Адамо, Жильбера Беко и других. Мы всё рассчитали и сделали, как в заправских западных боевиках: выставили дозорных «на шухере», подключили магнитофон к радиоприемнику, с проигрывателя которого и переписали всю музыку, пока Маду был на занятиях.

       Пролетело более сорока лет, выросло не одно поколение музыкантов, поменялись направления эстрады и вкусы меломанов. Но мы  гордимся тем, что имели счастье жить и наслаждаться музыкой в эпоху рассвета родоначальников современной музыки - «Битлз» и «Роллингстоун»! Пусть нам завидует нынешняя молодежь! Да, именно годы нашей юности были обозначены рассветом отечественной «бардовской» песни: Высоцкого, Визбора и Окуджавы, а наш институт запросто приглашал к себе в гости на выступление таких кумиров молодежи, как Кукин, Клячкин, Генкин, Городницкий…  Да, с тех давних времен я отдаю предпочтение именно французской эстраде – она очень мелодична, полна глубокого смысла и не такая приторно-сладкая, как итальянская «дольче мелодия» или многочисленные латиноамериканские мамбы-самбы-румбы или танго…

                *   *   *

       «Новогоднее танго, карнавальное танго –
       Словно запах лимона, словно сладкое МАНГО…»

         (О.Безымянная, «Новогоднее танго»).

*   *   *

       Манго! Этот экзотический плод не переставал дразнить своей недосягаемостью не одно поколение россиян. Наши границы ещё долгое время были на замке, а абсолютное большинство моих соплеменников были не выездными, и дальше Болгарии с Монголией выехать, как правило, не могли. А весь мир они видели, как шутили тогда, «глазами Юрия Сенкевича», через телепередачу «Клуб кинопутешественников».

       Но всё же была в стране определенная категория людей, которым удавалось посмотреть мир, отдельные его экзотические страны, вкусить их прелесть и сладостную запретность. Нет, это были не дипломаты с журналистами, не политики с международными торговыми работниками. Этих было меньшинство. Зато была другая, куда более многочисленная категория – военные. Это им поручалось выполнять «интернациональный долг» во многих странах Европы, Азии, Африки и Латинской Америки, стоять «на защите мира и покоя людей», обучать национальные армии умению воевать, помогать овладевать нашим оружием, да и самим, в той или иной мере, принимать участие в боевых действиях. Наши гарнизоны и военные базы находились во многих «горячих» точках планеты, и, чего греха таить, наше военное присутствие сдерживало многие, не менее «горячие», головы от неконтролируемого применения силы.  Хорошо это было или плохо - оценки этому давать не берусь – это дело политиков и историков.
 
                *    *    *

       А что же я? Я сам являлся долгие годы кадровым военным. На мое счастье, мне не пришлось послужить в этих «экзотических» странах, - в нашей необъятной Родине для таких как я хватало своих диких и необжитых, наполненных не меньшей экзотикой, мест. Увы! МАНГО в тех местах не рос!

       Так, в конце 70-х годов, в одном из отдаленных гарнизонов Дальнего Востока, где  запросто произрастали смородина и малина, арбузы и дыни, дикий виноград и не менее дикий лимонник, наши соседи по дому Зиновьевы, возраст которых, а потому и срок их военной службы превышал наш, много рассказывали за праздничным столом о своих служебных командировках в такие дальние страны, где им пришлось послужить.

       В частности, и о службе на героическом «Острове свободы» - Кубе, где располагался с 60-х годов большой контингент наших войск. Всем памятен знаменитый Карибский кризис, когда Никита Сергеевич Хрущёв хотел показать «кузькину мать» Джону Кеннеди, а мир оказался на грани 3 мировой войны. Но и после его благополучного разрешения и вывода с острова наших баллистических ракет, там, в большом количестве продолжали оставаться наши военные. В их числе и мой сосед со своей семьей.

       И, несмотря на то, что Энциклопедия не называет среди районов произрастания МАНГО страны Карибского бассейна и Латинской Америки, тем не менее, этот экзотический плод присутствовал на Кубе, и, как мы поняли из рассказов, - в качестве некоего, если не сорняка, то, во всяком случае, декоративного растения, что-то сродни нашим родным российским берёзкам, елям или тополям.

       И очень трудно было порой удержать детей наших офицеров от соблазна – забраться на это дерево и наесться ещё недозрелых «царских» плодов. От этого сразу появлялись красные аллергические пятна на детских мордочках, за что дома они получали «взбучку» от перепуганных мам.
 
       Наверно это был своего рода рай, который неосознанно для многих представляется вечным солнцем, летом, изобилием экзотических плодов и дивной музыкой…

                *    *    *

       «Среди пальм, кипарисов и МАНГО,
       Под волнующий звук кастаньет,
       Страстный ритм аргентинского танго
       В давний век появился на свет…»

       (В.Савельев, «Под звуки танго»).

*    *    *


       Пролетели годы…
       В начале 90-х годов «утомились отцы, в коммунизм поспеша…» и страна повернула у очередной исторической развилки направо, в «райские кущи» капитализма. И – закрутилось! Враз, нищую, с пустыми прилавками, некогда великую страну сначала с треском растащили по национальным квартирам, а затем завалили залежалым западным товаром – жвачками, «Фантой», презервативами, баночными консервированными сосисками и пивом. Вместо деревянных, дурно пахнущих туалетов типа «сортир» «расцвели» платные, до мерзости чистые «ватерклозеты», с фикусами на окнах, освежителями воздуха и входящей в стоимость посещения бумагой, выдаваемой вежливыми билетершами в обмен на 10 входных рублей.

       А потом был Гайдаровский обвал цен, кинувший народ в нищету, но зато приведший к заполнению товаром пустующих прилавков магазинов и появлению вначале стихийных «толкучек», а затем и цивилизованных рынков, где вам (за ваши деньги!) стали приветливо улыбаться друзья с солнечного Кавказа и не менее солнечного Китая. И обрели наконец-то российские граждане свою тайную мечту, заняв достойное место во всемирном обществе потребителей, и ощутили себя почти в раю. Ну, чем не рай, если круглый год на прилавках не переводятся такие фрукты, как бананы и апельсины, как будто у нас не «10 месяцев зима, а остальное – лето», а, как минимум, наоборот! Если на вашем столе стали появляться такие экзотические дары южных стран, как ананасы, киви, авокадо, папайя и, наконец, наш дорогой МАНГО!..

       Хотя, положа руку на сердце, зачастую не очень-то и хочется покупать эту «экзотику»… Наши отечественные яблочки, хоть и проще, зато надёжнее! Народ стал грамотен и разборчив, у него появилась возможность сравнивать, выезжая запросто в те страны, которые являются родиной этих самых фруктов и плодов, и где внешний вид и вкусовые качества этих яств не входят ни в какое сравнение с тем «товаром», который довозят до наших прилавков наши соседи с Юга. Кто знает, что такое настоящие болгарские, румынские или молдавские персики и сливы, тот не будет покупать их «бледные копии» китайского образца!

       Это в полной мере касается и героя моего рассказа – МАНГО!.. То, что в последние несколько лет выкладывают на фруктово-овощные прилавки на наших базарах, - нечто небольшое, бесформенно-неаппетитное, зеленовато-красновато-синеватого оттенка, без запаха – ну, никак не поворачивается язык  назвать «царь-плод» - МАНГО!

                *    *    *

       И вот, холодным дальневосточным февральским вечером мы сидим с женой за столом и рассматриваем этот чудный царь-плод, привезённый дочерью и лежащий перед нами. Он такой диковинный, крупный, аппетитно-красивый, с тонкой нежной кожицей, под которой скрыта сочная оранжево-желтая душистая мякоть, тающая во рту, имеющая неповторимый, ни с чем не сравнимый, вкус и аромат. Внутри он поделён почти на две равные части большой плоской, почти прозрачной косточкой, имеющей небольшую плотную сердцевину. Съев свой манго, я бессознательно оставляю косточку.

       Мы с женой едим и смеемся: «Это и есть счастье? Это и есть рай?» Вихрем проносятся в памяти годы учебы, образ Мамаду Сангаре, наша жизнь, с её радостями и бедами, друзьями, военной службой…  А где-то жаркое южное небо целует ласковое тропическое море, усталое за день солнце опускает свои отяжелевшие лучи в пучину океана, окрашивая горизонт в пурпур…

                *    *    *

       «Красит закат лебедей во фламинго
       Белых, а чёрных – делает резче,
       Сочное солнце, спелое МАНГО…
       О, этот вечер! О, этот вечер!..»

       (Дмитрий Ковригин, «Рэгги юга»).

                *    *    *


       Да будет вечер, и да будет утро! И - то ли ещё будет?!
       И, чтобы хоть как-то продлить свою мечту, приблизить её, я высаживаю сохраненную косточку в горшок с землёй. И, представьте себе, она даёт побег! Как хочется иметь СВОЁ, родное дерево и вкусить выращенный САМИМ «царь-плод» - МАНГО!
 
       А вдруг – получится?!..