Повесть про флот

     Посвящается   
Североморцам  Подводникам


Повесть о мирской жизни,
которая не утонула в море.


Западная Лица.

1971-1974 год

У каждого человека есть в памяти особое место, в котором хранятся воспоминания о детстве. И на протяжении всей жизни они регулярно приходят к нам. Чаще всего мы вспоминаем детство, когда нам становится плохо. Давит одиночество, временная неустроенность в жизни, потеря близких друзей. И чем мы становимся старше, тем чаще мысли о детстве посещают нас. Вот и мне все чаще видится мое далекое детство, когда я был ребенком. Я рос в большой и дружной семье. У меня было три сестренки. Я был младшим среди них. В нашем дворе у ребят моего возраста, почти, у всех были старшие братья. И за них было кому заступиться. Я мог рассчитывать только на себя. Поэтому я рос отчаянным и шустрым пацаном. Отец приучал меня с детства к работе.
Он был очень умелым плотником и столяром. И все свои навыки старался передать мне. Он учил меня ничего и никого не бояться. Я помню один случай его смелого поступка, но наверно и моего. Я в детстве часто бегал босиком. И однажды, играя с друзьями в прятки, наступил на стекло. Оно глубоко врезалось мне в ступню. Ребята позвали мою маму. Я сидел на траве и из глаз моих текли слезы. Отец мой работал плотником в домоуправлении. И в это время, на счастье мое, в наших домах производил какой-то ремонт. Мама привела его ко мне. Он осмотрел рану. Достал из кармана перочинный нож и этим ножом удалил из ступни стекло. Мама обработала йодом рану и забинтовала ее. Все лечение на этом кончилось. Меня даже не водили к врачу. Через несколько дней я уже гулял на улице. Отец был фронтовик и за два года войны повидал многое. Да и после ранения, оставшись в тылу, он видел каждый день смерть из-за угла. Но, что интересно отец никогда не рассказывал про войну и про службу в милиции. Помню только один случай из его рассказа. Это был сорок четвертый год. В ночное дежурство выходили всегда по двое. И однажды ночью возле офицерской столовой, окруженной забором, поймали расхитительницу государственного добра. Она несла объедки со столов господ офицеров. У нее было трое детей. Муж погиб на войне. Ее задержали мой отец и его напарник. Который не видел ничего, кроме немецких самолетов над Москвой, ну и конечно голодного времени. У отца было уже три дочки, и он понимал, что такое голодные дети. Он предложил отпустить эту женщину. Но его напарник (еще щенок) уперся и ни в какую. И отвели ее в отделение. Что было с ней потом, не трудно себе представить. А эта тыловая гвардия и ныне в жизни процветает.
Отец давал мне силы для моего будущего. И всегда говорил, что б никогда не прогибался перед начальством, а любил свою Родину. Хотя с именем вождя шел в бой и всегда доказывал его правоту. Но упрекать его не в чем. Сталин для большинства был богом и отцом. Но за всю свою жизнь мой отец не пытался вступить в партию.
Мама меня всегда воспитывала в любви и нежности. И всегда верила только в хороших людей. Хотя знала, что есть много и плохих. Но всю нежность моей души дала, конечно, мама. Вот так я и жил в семье,окруженный любовью матери и своих сестер.   
На улице я рос под вниманием своих товарищей и неприязнью своих недругов. Я никогда не  думал,  кем я буду в будущем? (Конечно плотником). Но однажды незначительный эпизод перевернул в моей жизни все мое сознание. Как-то я рассматривал семейный фотоальбом. В то время мне было лет пять. На одной фотографии я увидел молодого  человека во флотской форме. Мне очень понравился его бравый вид и его форма. Я спросил у мамы: « Кто это такой?». Выяснилось, что это мой двоюродный брат. После войны он семь лет служил на Флоте. Я его никогда не видел и потому не знал. Но с этого момента мне непременно хотелось стать моряком. Анатолий, так звали моего брата, жил с семьей  под Вологдой в городе Харовске. Он потом еще не раз приезжал к нам погостить. Но больше всего мне запомнился его приезд в деревню Ионики, где он родился. Здесь же жила и его мать. Я до десятого класса каждое лето ездил с мамой в деревню. И в тот год, когда приехал брат, у меня были две счастливые недели моих каникул. Он водил меня по старому дворянскому саду. Все яблони были треснутые и покрытые мхом.
Но, однако, они плодоносили. Хотя были кислые и горькие. Наверно
горечь осталась со времен революции. С братом мы ходили на речку,  ловить рыбу. И всегда я его расспрашивал про службу на флоте. И в мыслях мне все больше и больше хотелось быть моряком. Но, почему-то я совсем не думал поступать в морское училище. Я мечтал отслужить срочную службу на флоте. Я просто бредил морем, хотя никогда в жизни его не видел. Сестренки мне всегда говорили:
 «Подожди, придет время. Не захочешь, служить на флоте». Время шло.
Подошел призывной возраст. Я даже завалил экзамены в институте, чтобы пойти служить на флот. И на последней медицинской комиссии в военкомате меня главный врач спросил, где я хотел бы служить. Я ответил, что непременно на флоте. Он в шутку спросил у рядом, сидящего врача: «У него справка из психодиспансера есть?». На, что тот ответил: «Да все в порядке. Годен к службе на флоте». Так  началось осуществление моей мечты. Призвали меня 13 мая 1971 года.
 И повезли к морю в Ленинград (Питер). Определили меня в нынешний КУОПП (краснознаменный учебный отряд подводного плаванья). Я мечтал служить на надводном корабле. Чтобы видеть море, небо сливающиеся с ним на горизонте. Я мечтал, посмотреть другие страны.Но судьба распорядилась по другому. 
И началось мое тяжелое, но интересное учение в отряде. Первый месяц, как и во всех войсковых частях, был курс молодого бойца. Потом была присяга. Наверно самый волнительный в службе момент. После присяги начинались увольнения в город. Увольнения получали отличники строевой и политической подготовки. Я всегда подходил к разряду отличника политической подготовки. Хотя, если честно, ходил в увольнение благодаря своему безудержному желанию знать все о ПЛ.
По всем предметам меньше чем хорошо, я не имел. За это меня любил наш командир роты. Бывший капитан ПЛ. Поведение у меня было не очень хорошее. Но благодаря своей власти он часто отпускал меня в увольнение, за мое рвение к учебе. Забегая, вперед я скажу, что учебный отряд закончил на отлично, с красным дипломом.
Самыми интересными и тяжелыми были практические занятия: борьба за живучесть ПЛ, погружение в снаряжении подводника (ИСП), выход через торпедный аппарат (ТА) с глубины. Это место – блок имитации было дорого каждому подводнику. Хотя многие его боялись. Был фрагмент отсека, в котором боролись с огнем. В закрытой цистерне, вентиляция в ней существовала, поджигали промасленную ветошь. На нее через форсунки впрыскивали еще керосина. Отделение из пяти человек должны были огнетушителями ликвидировать очаг пожара. Все находились в изолирующих дыхательных аппаратах (ИДА). Эти аппараты не пропускают угарный и другие газы. Адринолина и страха было предостаточно. Когда в середине отсека все полыхало, казалось все сгорим заживо. Но рассудок брал свое и люди, невзирая на жуткую атмосферу вокруг них, боролись с огнем. Выходили оттуда все закопченные, но чувствовали себя победителями.
Не менее важная была работа по заделыванию пробоины. Заделывали  пробоину в такой же цистерне – отсеке. Холодная вода вырывалась из пробоины в 5 атм. При помощи пластыря ее надо было заделать. Все боролись с аварийной ситуацией, не жалея сил. После выполнения задачи, все мокрые шли под горячий душ.
Погружение в ИСП проходило на глубину 8метров. Давление на этой глубине не большое, однако, происходили нежелательные случаи. У некоторых матросов лопались перепонки в ушах. Это происходило крайне редко и у тех, кто скрывал свой насморк. Хотя таких к занятиям не допускали.
Самое сложное испытание, был выход через торпедный аппарат(ТА).Диаметр аппарата 850мм.               
Снаряжение состояло из прорезиненного комбинезона, двух баллонов кислородного и азотного – гелиевого и маски (ИСП). После того, как в ТА залезут три человека, закрывается задняя крышка. ТА начинают   заполнять холодной водой. При полном заполнении аппарата снаружи  подавался сигнал (ударами железного предмета). Люди внутри должны  продублировать  этот сигнал по очереди. Это означало, что все готовы к  выходу на поверхность. Стучали карабинами, пристегнутыми к поясу. Но не всегда дело доходило до окончательного результата. Если у кого-то случались сложности со здоровьем или технические какие-то неполадки, то подводник часто начинал стучать по стенке аппарата.  На моей памяти никаких серьезных осложнений не было. У некоторых просто присутствовал фактор паники. Когда водой заполняли аппарат,  казалось, что через комбинезон вода затекает внутрь. На самом деле  все комбинезоны перед этой операцией проверялись давлением на прочность. И это всегда объявлялось личному составу (л.с.). Но, однако,  нервы у некоторых бойцов сдавали и они судорожно начинали стучать по ТА. Залезть в аппарат в полном снаряжении намного легче, чем потом вылезти, пятясь назад. Курсантов с большими габаритами ставили последними, чтобы на случай сбоя операции они быстрее могли вылезти. И я думаю, вы представляете злость первого подводника,  когда он, мучаясь, полз задом шесть метров. И все это,  проделывая, из-за трусости одного человека. В подводных войсках, как
и в других, должна быть уверенность в рядом стоящего товарища.
В последующей попытке паникер всегда был первым. После заполнения аппарата водой, в нем выравнивалось давление с давлением за бортом. Открывалась  передняя крышка ТА. Выпускался буй с тросом,  на котором были метки для остановок. Всплывая, с большой  глубины эти остановки были от пяти минут до часа, через определенное количество метров. Это делалось во избежание получения кессонной  болезни(закипания в венах крови). Глубина,с которой мы выходили,  была всего десять метров. Поэтому мы на метках просто учились, перецеплять карабин. При этом, не останавливаясь ни на минуту.
Все эти задания были полезны и интересны. Но, как показывает десятилетняя практика, все приобретенные навыки в большинстве случаев не спасали ли от гибели. В случае аварийной ситуации для  многих подводников корабль – родной дом, становился железным гробом. В нашей роте, как и в каждом другом коллективе, сложились очень  дружественные отношения между небольшой группой курсантов. Среди них был Петр Лозенко, украинец. Он до того, как попасть в учебку, работал в гражданском морском флоте. Неоднократно ходил матросом в загранплаванье. У него была тетрадь, в которую он записывал стихи С. Есенина, в моменты, когда он тосковал по дому.
Эту тетрадь он подарил мне на память. Саши Корнееву очень нравилось    рисовать. И это он делал очень талантливо. Несколько рисунков он дал мне в подарок. Было и еще несколько курсантов, которые составляли  нашу компанию.                Каждое воскресенье кто-нибудь из нашей дружной компании ходил в увольнение. Перед этим нас ставили в шеренгу, и старшина роты проверял форму одежды. И часто нас спрашивал, знаем мы разницу  между гардемарином  и современным матросом. Мы из уважения к старшине молчали. Он говорил: «Раньше гардемарин был до синевы    выбрит и немного пьян. Теперь матрос слегка выбрит и до синевы пьян». Потом сделав небольшое нравоучение, раздавал нам увольнительные и отпускал в город. В увольнение мы гуляли по Ленинграду, если была хорошая погода. В музеи мы не ходили, а наслаждались внешней его архитектурой. Для посещения музеев у нас  были специальные культпоходы. Гуляя, по Ленинграду мы иногда заходили в магазин, купить водки. В магазине матросов всегда пропускали вне очереди. Потому, как мог нагрянуть патруль. Раньше   моряков в Ленинграде всегда уважали. Не знаю, как сейчас.
Был такой случай. Однажды наша компания решила выпить. Не считаю,  что в этом есть чего-то зазорного. Но морякам в увольнении не так легко это сделать. Кругом одни патрули. Мы зашли в подъезд, пить не  из чего. Позвонили в квартиру, вышла пожилая женщина. Мы, извиняясь, попросили стакан. На, что она нам ответила: «Сынки милые заходите. У вас верно и закусить-то нечем». Мы, стесняясь, зашли. Быстро выпили и, поблагодарив, ушли. Вот такие были коренные Ленинградцы.
Вечером матросы собирались в морском клубе на танцы. Ребята знакомились с девушками или с женщинами. И если они жили недалеко, то их можно было успеть проводить до дома. Увольнение заканчивалось в 00 часов. Опаздывать было нельзя, иначе следующего увольнения можно было долго ждать. Опять же в роте ждала компания. Ждала когда друзья придут из увольнения. Мы иногда с воли умудрялись, приносить водку в казарму. Летом ее спрятать на себе было тяжело. Единственное место более, менее потаенное – это засунуть в носки и пристегнуть подтяжками. Хорошо, что брюки разрешалось, носить расклешенные. Но не более 24см и этого хватало,  чтобы скрыть «контрабандный товар». Перед тем, как идти в роту, надо  было зайти к дежурному по части и доложить о своем прибытии из увольнения. Вот здесь мы получали порцию адреналина в кровь. Казалось, что бутылки вот, вот выпадут и наказание будет неизбежно, но все обходилось. Если не видно бутылки, никто нас специально не обыскивал.
А в роте уже ждали ребята, приготовив стаканы и закуску(черный  хлеб). Выпив, тихо в темноте мы вспоминали гражданку. А с понедельника начиналась размеренная по Уставу жизнь. Шли занятия  по специальности, строевые занятия. А так же изучали устройство ПЛ.   и отдельные основные ее узлы и механизмы. Были у курсантов и другие    обязанности. Рота по графику дежурила на камбузе. Назначались в наряд на КПП, на охрану знамени части, вестовыми к дежурному по  части. В общем, жили, не тужили.
Как-то в ноябре наше отделение отправили на базу, для разгрузки капусты. Любая вылазка из отряда была приятным событием. Мы, растянувшись, в цепочку лихо разгружали машины. Подшучивали друг над другом. Смеялись над тем, кто ронял кочан капусты, а следующим получал в лоб. От быстрой работы стало жарко,  и я снял бушлат. Погода была Ленинградская промозглая. Меня продуло ветром, и я очевидно захворал. На базе мы были в пятницу. В субботу я почувствовал недомогание, в воскресенье пошел в санчасть. Доктор меня послушал и сказал, что ничего страшного. Он дал мне таблетку и «гуляй Вася». В понедельник на занятиях я почувствовал, что у меня температура. Но к обеду полегчало. Во вторник с утра такое же состояние. Опять пошел в санчасть, снова дали таблетку (матрос не должен болеть). В среду меня вызвали к командиру роты. Он мне сказал, что набираются специалисты в экипаж на новую лодку. Она еще находилась на заводе. И меня, как хорошего акустика, он рекомендовал в состав экипажа. Документы уже подготавливали. А завтра с остальными специалистами я должен поехать в госпиталь для прохождения медицинской комиссии. Я был счастлив, получить должность на новой лодке. Но на следующий день мое счастье кончилось. В госпитале, просветив, мои легкие выяснилось, что у меня воспалительный процесс. Врач мне сказал: «Да, парень жить будешь долго. Еще пару дней и заказывали бы панихиду». И остался я на целый месяц в госпитале. Было, конечно, не плохо целыми днями ничего не делать, но мне было очень скучно и тоскливо. Я скучал по своим товарищам, родным которых только теперь я понял, как мне не хватает. За окном моросил мелкий нудный Ленинградский дождь. Единственным развлечением было вечерами болтать с медсестрами. Осталось еще одно воспоминание – недолгий роман с красивой веселой медсестрой. Но чаще всего я садился на подоконник и смотрел на блестящие лужи на асфальте и моросящий по ним дождь. И тогда я вспоминал свой родной дом, своих друзей детства и милых своих родных. Их в суматохе службы редко вспоминаешь. А может, вспоминаем мы их, когда нам совсем плохо.
А также вспоминались картины деревенского детства. Я помню, у нас была маленькая изба, крытая дранкой. Когда шел сильный дождь, крыша текла, как решето. Мы ставили под протечки тазы, ведра и чугуны. Через год я уже приехал в относительно новую избу. Мне очень нравились ее мощные толстые бревна. Она мне казалась крепостью. Но более всего в памяти всплывали цветущие поля, колосившаяся рожь и быстрая речка с наклоненными над ней ивами. Но все это было там далеко, в юности. А наяву был хмурый осенний день за окном и госпиталь. Но все, в конце концов, проходит. Прошло и мое пребывание в госпитале. В декабре я возвратился в отряд. Все ждали Нового года, но совсем не так, как на гражданке. И больше готовились к государственным экзаменам, чем к Новому году. Меня они уже не волновали.
Диплом мой был готов месяц назад. И все дни перед отъездом из отряда я стоял в нарядах, в основном дневальным у тумбочки. Старшина роты каждый день добавлял мне нарядов на службу, за мелкие нарушения Устава. У меня их накопилось очень много. Как-то я старшине сказал: «Я не успею их все отслужить». На, что он в шутку ответил: «На севере отслужишь сынок». И слова его были в точку. И часто, стоя у тумбочки,  я думал о службе на ПЛ. Мне всегда хотелось оказаться в трудной ситуации, чтобы я мог помочь членам экипажа. Я много думал о состоянии человека, спускавшегося во чрево лодки. Который переставал видеть землю покрытою зеленой травой, голубое небо. Мне хотелось знать, что он чувствовал в этот момент. Но все это было воображение моих мыслей. То, что чувствует человек в это время, я расскажу потом.
Но, однако, после Нового года нас распределили по командам. И отправили служить кого на север, кого, на восток. Грустно было покидать учебный отряд. Оркестр играл «прощание Славянки» и слезы наворачивались на глаза. 
На севере я сначала попал на лодку кап.1ранга Шувалова грамотного и умного человека. Экипаж у него тоже был подобран очень хороший. У них на этаже в  казарме в это время был ремонт. И каждый вечер надо было мыть полы и стены от побелки. Все это делали после отбоя и кто, как не мы салаги. Естественно мы не высыпались. Но служба, есть служба. Экипажу через месяц предстояло идти в дальний поход. Меня, почти, сразу зачислили в штат команды акустиков. И я нес боевую службу, что редко бывает с новичками. Перед тем, как идти на боевое дежурство, надо было сдать боевые задачи. Они устанавливались Генеральном штабом Москвы. Выход в море был запланирован на начало февраля. Продолжительность его должна быть одну неделю. В задачи входило: проход  узости из базы в море, аварийное погружение и всплытие. А также борьба за живучесть корабля (БЖ) при пожаре и пробоины корпуса. В этот раз море было спокойное, и все задачи выполнялись в штатном режиме. ПЛ. была атомной и естественно, каждый член экипажа мог,  получить определенную дозу радиации. У каждого матроса, офицера был свой счетчик «Гей – Гера». А также в центральном отсеке был стационарный аппарат. При превышении нормы загрязнения он начинал звенеть. Но я думаю всем ясно, защита реактора была железной (точнее свинцовой). После выполнения первой части задач мы возвращались на базу. Через три дня должен быть следующий выход в море. В очередном выходе экипаж должен отработать слежение за противником, а также произвести стрельбы по условному неприятелю. Все задачи под командованием кап.1 ранга Шувалова выполнил на отлично. И теперь после загрузки ПЛ. всем необходимым, она должна выйти в боевой поход. Что она вместе с экипажем и сделала, но без меня. Я же был переведен на службу в в/ч кап.2 ранга Поливоды. Мы были вторым экипажем той лодки на которую я должен был попасть еще из учебки. Новая лодка еще в дивизию не пришла. Наш экипаж занимался хозяйственными работами и постоянно стоял в нарядах по дивизии. Как говорится, служили мы «через день на ремень». Шло лето 1972 года. Мы ходили на другие ПЛ, но не пополнять свои навыки специалистов, а наводит должный порядок на лодке. И любой офицер знает, что неразбериха в службе, ведет к расхолаживанию л.с. И даже следуя из казармы через плац в столовую мы ниже чем кап.3 ранга честь не отдавали. (анархия). Это нарушение доводилось до л. с., но все было бесполезно. Только служба на которую взяла тебя Родина, делает из тебя честного и добросовестного человека. Но служба еще не заканчивалась. Так , что будет еще время, показать свою преданность Родине. И свои приобретенные навыки в отношении специальности и не только ее.
Для наших экипажей выделили первый этаж одной из казарм. Когда придет лодка с завода никто не знал, кроме, как в Штабе. Но место для первого экипажа мы готовили. Принесли койки, матрасы, тумбочки. Сложили в один угол, чтобы легче было мыть полы. Дальше ходили на ту лодку где один из экипажей был в отпусках. И, как всегда, занимались наведением порядка. И дальше шла та же нужная, но не интересная служба. Я помню однажды в июле 1972 года, наш экипаж чистил картошку на всю дивизию. Это случалось часто. Заканчивали мы обычно часам к двенадцати ночи. И после этой нудной работы я двоих своих товарищей уговорил, полезть в сопки на озеро. Была теплая летняя ночь. Солнце светило круглые сутки. Озеро это было ключевое, наверно, еще с ледникового периода. Пока мы до него долезли, солнце вышло из-за сопки. Северная суровая красота была прекрасна. Сопки были покрыты зеленым мохом и небольшими кустами. Внизу между сопок виднелся край морского залива. Вода в озере была ледяная. И наш заход в воду, купанием не назовешь. Мы, как будто, совершили омовение. Окунулись в святом источнике. Я не знаю, как мои друзья, но я получил большое удовлетворение от нашего маленького похода.
Служба продолжалась в прежнем режиме. Бойцы стали с трудом верить, что они подводники, а не береговая база. Это тяжело для матроса который был готов отдать себя морю.
Приближался день ВМФ. Находясь, столько времени на берегу у нас появились знакомые в части береговой базы. И мы заказали им десять «огнетушителей вина». Все это спрятали на запасным входе в казарму. В день ВМФ после завтрака решили пойти за товаром. И не видели, как нас припас патруль. Уже спускаясь по лестнице, услышали встречные шаги. Мы рюкзаки поставили в углы на лестничной площадки . Сами рванули на крышу. Но патруль пришел и туда. Был задан вопрос, что мы тут делаем. На, что без всякого стеснения, мы ответили загораем. Погода была пасмурная, дождя правда не было. Патруль приказал нам спускаться вниз. Не хватило секунды, чтобы мы прошли свои рюкзаки.
Но лейтенант их заметил. Приказал их взять и нести в часть. Там начался большой переполох. Матросы не скрывали своего огорчения по изъятию алкоголя. Офицеры были в недоумении о случившемся. Нас троих поставили перед строем и объявили каждому по выговору. Хотя  наша вина была не доказана. И даже после этого случая меня оставили  на должности мичмана.
И опять шли нудные однообразные дни. Все, что удовлетворяло меня - это были занятия по специальности. Так прошло почти полгода и наконец, перемена. В январе я был приписан к другой в/ч. Вместе с новым экипажем я должен сдавать Государственные задачи. Меня обрадовало то, что я опять  выйду в море. Но с другой стороны надоело мотаться по чужим экипажам. Свой экипаж – это семья. И все, что в нем происходит, непременно волнует твое душевное состояние.
После недели проведенной в море для выполнения боевых задач, наша лодка возвратилась в базу. Была суббота. Всех офицеров и мичманов отпустили домой (в офицерский городок). Оставшись, на корабле каждый моряк в своей боевой части приводил в порядок свое оборудование. Я с командой акустиков проверил нашу материальную часть. Навели идеальный порядок в рубке и генераторной. Воскресный день у меня был свободен. И я рванул к ребятам в казарму, в свой экипаж. Уж, по какому случаю в казарму зашел мой новый командир группы, не знаю. Увидев меня, он взбесился. (Хотя, как специалист он мало из себя кого-то представлял0. После окончания сдачи задач, мне было объявлено пять суток ареста. За самовольный уход с боевого поста. После нескольких дней я вернулся в свой родной экипаж под командованием кап.2 ранга Поливоды. Но объявленное наказание так надо мной и висело. Посадить на губу меня, не могли целый месяц. Я уж думал, что наказание так и проскочит мимо. Но не тут-то было, за день до реабилитации меня все-таки взяли под белые рученьки. Комендант неохотно сажал моряков на губу, очень уж они были бойкие. Чтобы меня посадить, интендант отдал молочный бидон краски и два литра спирта (шила). Спали мы на шконках (обычные деревянные лежанки, сбитые из досок). Утром, после сна их ставили к стене и днем раскладывать их было нельзя. В течение дня, если мы отдыхали, сидели на корточках. Но, правда завтрак, обед и ужин всегда были вовремя. Тяжело было курящим, сигареты иметь не разрешалось. Иногда просили у конвоя, но не каждый давал. Был февраль. Мели метели. Дул с моря холодный колючий ветер. Нас обычно вывозили в офицерский городок, чистить дорожки. Однажды в такой холодный день я поднял воротник шинели от снега. Как назло приехал комендант губы. И сразу спросил: «Почему я нарушил форму одежды». На, что я коротко ответил: «Снег метет». Комендант был не русский. Он объявил мне еще «два сутка ареста». Я, молча, повернулся и пошел грести снег. Он меня остановил и спросил: «Как надо ответить». Я отдал честь и ответил: «Есть товарищ майор «два сутка ареста». Со злостью посмотрев, на меня он зашагал к своей машине. Дальше шло, как обычно. Семь суток пролетели быстро.
В дивизии меня ждала неожиданность. Готовились к прибытию нашей лодки. ПЛ мы встречали в конце марта с оркестром. Первый экипаж со специалистами завода выходили в море и проверяли работу всех узлов и механизмов (производили ходовые испытания). Опять мы думали, что наш экипаж остается не у дел. Но оказалось, что нам предстоит, перелет в Подмосковье в г. Обнинск. Раньше здесь находился учебный центр. Первый экипаж находился с момента ее строительства. Поэтому корабль они знали на отлично. Ну, а нам надо было все досконально изучать. И, что труднее все по схемам.
Подлетая, к Москве мы, не поняли то ли туман, то ли дым стоит над ней. Потом нам объяснили, что горят торфяники в Шатуре. 1973 год был очень жарким.
В Обнинске нас переодели  в солдатскую форму – была секретность. И в жару 30 градусов мы ходили в сапогах. Что согласитесь не обычное явление для моряка. Хотя на севере это было в порядке вещей, как говорят нюанс. И вообще было такое ощущение, что мы начали служить сначала. Был курс молодого бойца, правда,  всего две недели. Дальше место пребывания  команды и акустиков было разное.
Вся команда осталась в Обнинске, а мы акустики улетели в Ленинград, точнее в Петергоф. Нас определили в ВВМУРЭ им. Попова, где находились тренажеры гидроакустического комплекса. С нами полетел командир группы лейтенант Александр Николаевич Рудаков. Его отец первый командир ПЛ, который пришвартовал ее к пирсу без помощи буксира. Подводники понимают, что это такое.
Наш командир был строг насчет учебы, а в поведении позволял некоторые вольности. Он был из Ленинграда, женат. Супруга была на восьмом месяце беременности. В Ленинграде, как и в Москве, стояла очень жаркая погода. Занимался с нами лейтенант до обеда. После обеда он уезжал домой, ему было не до нас. До следующего утра с нами оставался старший группы из л/с, но на следующий день мы свое задание должны знать, как минимум на хорошо. Старшина нашей группы был белорус Николай Янукович. Рвение к дисциплине у него было больше, чем к знаниям. Но для службы на ПЛ мало одной дисциплины, необходимы еще твердые знания того к чему ты прикасаешься.
В увольнения мы ходили по выходным дням. Но сидеть все светлые ночи в казарме, было невыносимо. Однажды после ужина мы с другом Рамилем Шимаевым решили пойти в самоволку. В тихом месте перелезли через забор и вдруг оклик: «Курсанты я приказываю вам остановиться». Что мы и сделали. Кап. 2 ранга выяснил, кто мы такие и сказал: «Вернитесь в училище через ворота, а завтра доложите своему командиру о нарушении режима». Командиру мы доложили все исправно.             Рудаков пожурил нас и сказал: «если вам надо в увольнение, могли бы сказать мне. Конечно,  это не значит, что я каждый раз буду отпускать вас. И тут у меня возникла мысль, а почему бы мне не заиметь гражданскую одежду. И родители мне ее прислали. Теперь, почти, каждый день я ходил в самоволку. Но всегда носил с собой военный билет, чтобы не платить за проезд в транспорте. И сейчас он у меня такой потертый, как будто я воевал в Отечественную войну.
Немного позже я встретил в морском клубе нежную и добрую девушку
У нее отец был каким-то начальником в морском порту. Он в это время с женой уехал отдыхать на юг. Квартира была в нашем распоряжении. Все вечера и ночи я пропадал у своей доброй знакомой. В училище я появлялся только к завтраку, так же через забор. Утром на занятиях меня клонило ко сну. Я думаю, лейтенант догадывался о моих ночных похождениях. Но знания мои покоряли его. После обеденного отдыха я шел в учебный класс и до ужина с увлечением занимался своей специальностью. Я выучил все принципиальные схемы комплекса, что было не обязательно. А вообще никто их из л/с не знал.
Месяц с лишним проведенном в Петергофе, был курортом. И было очень грустно уезжать с обжитого места. Но в службе это случается сплошь и рядом.
По прибытии в Обнинск, мы должны были сдавать экзамен. Как Петр1 устраивал экзамен своим офицерам, обучавшимся за границей. Я попросил, чтобы повесили схемы не только по блокам (как положено),
но и принципиальные. Я ответил обо всех данных комплекса и его возможностях. И естественно рассказал работу всех схем. Комиссия была очень довольна. Через два дня вышел приказ: «Присвоить Зенкову звание старшины 2 ой статьи». Заметим, перепрыгнув, через звание ст. матроса.
В середине сентября мы должны возвращаться в Западную Лицу. Все
так и произошло. Наша лодка РТ-проэкт уже вернулась из дальнего похода. Весь л\с первого экипажа был доволен дальним переходом. И все ждали с нетерпением наш  экипаж, чтобы сдать лодку. Все стремились к очередным отпускам. «Стариков» конечно, не пустили в отпуска. Их должны через полтора месяца отпустить на дембель. Они остались под руководством наших офицеров. После принятия лодки, мы целый месяц внутри все драили и чистили. Начали возвращаться ребята первого экипажа из отпусков. «Старики их команды часто после отбоя сидели в каптерке, подгоняли форму одежды. Я частенько сидел вместе с ними и пел песни под гитару. Меня мои «старики» не трогали, так, как я, играя на гитаре, развлекал и тех и других. Ребята из первого экипажа даже думали, что я демобелезуюсь вместе с ними. Но мне оставалось еще полгода. Соседний экипаж теперь занимался хозяйственными работами. А мы изучали материальную часть на практике. Несколько раз выходили в море, для выполнения боевых задач в присутствии начальников своей дивизии.               
Но руководство дивизии нас в поход не выпускало. Сейчас через много лет я думаю, может это было и  правильно. Мало опыта было у нашего экипажа.
В ноябре мы проводили своих старших товарищей на дембель. Теперь наш майский призыв стали дедами. Однажды я шел из столовой по плацу. И вдруг слышу оклик. По плацу шел отряд из соседней казармы в столовую. Я повернулся и, Боже мой, я увидел друга детства Сережу Соколова. Мы с ним жили и росли в одном дворе. Выйти из строя он не мог. Я подбежал и сказал ему, что вечером зайду к ним в казарму. После ужина до отбоя у нас было личное время. Как и обещал, я вечером пришел к ним в экипаж. Акустики нашего призыва знали друг друга в каждом экипаже. Я договорился, чтобы Серегу отпустили к нам в казарму. Сидя, у меня на койке мы вспоминали нашу гражданскую жизнь. Как создали инструментальный ансамбль (Серега очень хорошо играл на гитаре). Разговаривали мы почти до отбоя. Я проводил его в экипаж, поговорил с его старшиной команды. Сережа отсутствовал три часа, и он мог его наказать. Но никакого наказания, конечно, не было. Потом еще несколько раз Сергей приходил к нам в казарму. И мы с ним в бытовой комнате устраивали концерты. Мы пели песни под гитару. Это был наш репертуар перед моим призывом на Флот. Но, что интересно Сергей прошел той же дорогой, что и я. Учился в УКОППе в Ленинграде по специальности акустик. После распределения попал в ту же дивизию на Север, где служил я (это судьба господа офицеры). Но сейчас друга моего уже нет на этом свете. Вечная ему память.
После января 1974 года, служа в одной дивизии, мы больше не встречались.
В феврале 1974 года первый экипаж опять принял лодку. А нас, почти, всем л/с срочной службы прикомандировали в другую в/ч. И отправились мы в г. Полярный. Перед уходом мы загрузили провиант и двенадцать бидонов спирта. Бидоны были опечатаны простым пластилином. Загрузку производили мы, прикомандированные. Мысль отлить спирта появилась заранее. А потому у себя на камбузе взяли герметичный термос. Спирта мы отлили литров пять. А делали мы это так, открывали бидон и немного приоткрывали крышку. Шнурок свободно скользил через пластилиновую печать. Аккуратно наклоняли бидон и из него вытекала струйка спирта. (Как гласит народная мудрость – у матросов нет вопросов). Затем закрывали крышку, и шнурок протаскивали на место. Печать оставалась не тронутой. Для перехода в г. Полярный нам выделили кают – компанию. Туда мы сложили свои вещи и термос со спиртом. Пока шли к месту ремонта, здорово набрались. Интендант, выдававший нам сухой паек, заметил это. Но шума никакого не было, все пломбы на бидонах были целыми.                По прибытии в г. Полярный нам надо поставить лодку в ДОК. Как и лодка ДОК имеет балластные цистерны. Заполняя их, он уходит под воду. Над водой остается площадка, на которой находятся кнехты. К ним и швартуют лодку по четыре конца с каждого бока. Потом ДОК начинает всплывать до определенного уровня. Лодка должна встать на подставки такого же профиля, как ее днище. ДОК всплывал дальше, если лодка не кренилась и оказывалась в сухом ДОКе. А вообще у людей работающих там, все было отработано четко. Затем возводили трап и л/с разрешали спускаться вниз.
Кто не видел ПЛ в ДОКе, тот не видел ее вообще. Я имею ее внешние габариты. Это махина с пятиэтажный дом, не считая рубки и сто метров длинной. Спускаться с такой высоты первый раз  боязно. Потом, конечно, по трапу не ходили, а как положено, бегали.
Жили мы на плавучей базе. Звали ее крысятник, там крыс было немереннно. Свободного времени, почти, не было. Иногда в воскресенье ловили корзиной крабов. После трудового дня все падали на койки восполнять свои силы. А утром снова шли на свою нудную и нелюбимую работу. Прикомандированным морякам давали самую грязную и тяжелую работу. В частности, чистить и красить под пайелами.  Где проходят десятки труб, и работать между ними очень неудобно. А так же счищать и снова красить балластные цистерны. В одной из них работал и я. Воздух поступал через люк диаметром в полметра. Опускали нас туда на концах по два человека. Сверху находился страхующий матрос. А нам же кроме краски при себе иметь и переноску. Сдирать старую краску было не трудно. Она отлетала от стенок, как шелуха. Но работать в цистерне было жарко и не хватало воздуха.  Вторым этапом было обезжиривание стен цистерны. Здесь мы уже работали в противогазах со специальными патронами. Глаза заливал пот, и приходилось часто подниматься наверх. Через сутки начинали красить нитрокраской. И опять мы работали в противогазах.
(Солдаты, что бегают на свежем воздухе – просто лафа). Страховочные концы вязались морским узлом, сразу не развяжешь. На инструктаже всех предупреждали, чтобы ни в коем случае не снимали противогазы. Но, однако, такой случай был. Страхующий услышал громкую народную песню. Он доложил офицеру. Певца вытащили в сильном опьянение, нанюхался краски. В  цистерну его больше не пускали.
Больших механизмов на ПЛ не меняли. Это был обычный профилактический ремонт. Корабль с наружи покрыт слоем резины, чтобы глушить шумы работающих механизмов. Но днище покрывается ракушками. И их надо было аккуратно счищать, чтобы не повредить резиновый слой. Вот так и трудились целый месяц, который пролетел быстро. Лодка оставалась еще в  ДОКе, а нашу команду отправили на катере в базу.       
Первый экипаж, как и положено, ходил на лодку. По прибытии нас в базу лодку приняли мы. И пошел слух по дивизии, что нашу лодку готовят к походу.
Выход в море для выполнения боевых задач, был назначен на середину марта. Этот отрезок службы я опишу очень подробно. Все, что писал я до этого были личные мои воспоминания. Все, что пишу далее, написаны моими чувствами и памятью о моих братишках – моряках.
Выход в море осуществляли всегда утром. После завтрака команда прибыла на пирс. И командир перед выходом дал последние указания офицерам. Потом все стали подниматься по трапу на борт, отдавая честь Флагу. Как только моряк поднимается на лодку и через люк ныряет внутрь ее. Он забывает о том, что там наверху светит яркое солнце. Блещут синевою небеса и  все мысли работают в одном направлении, как бы четко выполнить поставленную перед ним задачу. Экипаж занял свои места по боевому расписанию. Каждый отсек доложил  ЦП о своей готовности. И так в девять часов мы отошли от пирса. Буксир подвел лодку к выходу из залива. По боевой тревоге в надводном положении акустик должен сидеть за ручкой управления вертикальным рулем. По боевому расписанию моя смена должна быть второй, т.е. с 9 часов. А, следовательно, проводить корабль через узкость предстояло мне. Узъкость – это грубо говоря, такое место, что если находиться в рубке, то берег справа и слева можно достать рукой. Потому руль надо четко перекладывать по указанию штурмана. А капитан стоит рядом  и наблюдает, чтобы акустик не ошибся. Я к этому контролю относился спокойно, некоторые ребята робели. Узкость мы прошли на отлично. Такое мнение высказала комиссия находившаяся, на борту. Мы вышли в море, оно было спокойное (мне повезло). Потом поймете, почему я так сказал. Меня сменили с поста управлением ВР. И я занял пост в рубке акустиков. Через некоторое время по внутренней связи объявили: «Учебную боевую тревогу. Срочное погружение. По местам стоять». При срочном погружении все балластные цистерны почти, одновременно заполняются забортной водой через кингстоны и шпигаты с небольшим запозданием кормовых цистерн. Дается крен лодки на нос. Рабочая глубина, на которой лодка идет под водой 250м. аварийное всплытие с этой глубины происходит, почти, мгновенно. Воздух высокого давления быстро удаляет воду из цистерн. При всплытии чувствуется некоторый дискомфорт в организме.
В море мы находились пять дней, тревога сменялась тревогой. То пожар в каком-нибудь отсеке, то пробоина.  Но в  учебных условиях экипаж свою работу выполнял с честью. При нахождении лодки в море категорически запрещено перемещения в другие отсеки. Это можно только делать с разрешения командира корабля. При аварийной тревоги все отсеки задраиваются на клинкеты с двух сторон. И каждый  отсек сам борется со своими проблемами.               
К концу четвертых суток мы направились в базу. Море штормило, было баллов пять. Для ПЛ – это очень ощутимо. Мы шли в нейтральных водах под водой. Никакой тебе качки, тихо и спокойно. Но войдя в свои воды надо было всплывать. И дальше уже шли в надводном положении. Время было семь часов утра, ждали завтрака. Нас на бачке сидело восемь человек (бачок в котором приносят первое, рассчитан на такое количество людей). Прихожу я в кают-компанию, сидят два человека. Спрашиваю: «Где остальные ребята». – «Как будто ты не знаешь. Чувствуешь, какая болтанка». Ну, что же каждому свое, моряком еще надо стать. Мы позавтракали, и я пошел в генераторную, подальше от глаз начальства.
В 9часов я заступил на вахту. До базы оставалось совсем немного. Вахту я отстоял нормально и в13часов я сменился. И пошел со спокойной душой обедать. Нам на бачок каждый день давали бутылку сухого вина «старый замок». Вместо сто граммов каждый день, мы по очереди пили по бутылке. Вино нам давали, чтобы лучше работал желудок. Потому, как по лодке мы передвигались очень мало. Молодым вино не давали, что наверно было не правильно. Короче я выпил, наелся и пошел отдыхать. Все, как обычно, только в каждом углу слышно рыгание в пакеты. И всегда занят гальюн. Отдохнуть мне, конечно, не дали. Моего сменщика тоже затошнило. В таком состоянии проводить лодку через узкость просто невозможно. Меня опять вызвали на пост управлять вертикальным рулем. Я перекладывал его на 1,5, на 2 градуса больше чем нужно. За, что получал от капитана очками по затылку. А, в общем, мы первый этап задач сдали на отлично. Другого не могло и быть.
В базе к нам пришвартовался буксир и аккуратно доставил к пирсу. Все офицеры и мичманы были отпущены на берег. Кто поехал к семье, кто в офицерский клуб пьянствовать. На корабле остался дежурный офицер, его помощник мичман и дежурный состав. И естественно остался весь л/с срочной службы. Вся вахта могла немного расслабиться и даже выпить (в пределах разумного). Кроме, конечно, верхней вахты, которая охраняла корабль. Перед уходом своего командира группы лейтенанта Рудакова, я попросил 150 грамм спирта на протирку аппаратуры. На, что он ответил: «Андреич (наедине он всегда меня так называл) тебе надо-то всего 50 грамм». – «А свой организм мне не надо протереть. Или я плохо отработал, точнее отслужил». Он, молча, выдал, сколько я просил. Однако на лодке сохранялась по-прежнему готовность номер один.
В понедельник весь экипаж был на борту корабля. Перед выходом в море я сказал лейтенанту, что на проход узкости надо ставить другого акустика. Для меня этот маневр стал уже «коньком» в моей службе. Но надо было учить и других моряков. Тем более  что двое из группы, через два месяца уходили на
дембель.               
И корабль через узкость вел акустик первой смены, все прошло хорошо. После погружения на вахту заступил я на два часа. Целые сутки мы бороздили море. Штурман приобретал навык, прокладывать курс по любой вводной капитана. Тревогами особо не мучили. Так, как впереди была основная задача – найти и поразить цель. Началось слежение за хаотичными целями. Все они были обнаружены. В 13 часов я сдал вахту
Через час командиру доложили, что условный противник вышел в заданный район. Начались поиски. Через 20 минут цель обнаружили. По нормативам это было совсем не плохо. Акустик доложил в ЦП пеленг объекта. Радиометрист доложил расстояние до цели. По изменению пеленга, определили скорость цели. Штурман вычислил курс, с поправкой на скорость. Командир дал команду в первый отсек: «Первый и второй аппараты товсь». – «Есть товсь». –«Первый пли». – « есть пли». Торпеда ушла. «Второй пли». – «Есть пли». Торпеда ушла. Условленный враг был поражен. За слежение и стрельбы комиссия наши действия оценила на отлично. Торпеды у нас были самонаводящиеся, что облегчало попадание в цель. На базу мы шли в хорошем настроении. Море медленно покачивало лодку. Когда мы всплыли в своей воде, капитан разрешил группами, подняться в рубку и покурить. Некоторые выкуривали по две папиросы и совершенно осоловевшие спускались вниз. Это состояние, конечно, быстро проходило. Через некоторое время мы вошли в наш залив. В базе буксир пришвартовал нас к пирсу. В этот раз отпустили на берег всю команду, осталась только вахта. Разбор наших хождений по морю, должна была сделать компетентная комиссия. А у нас начинались обычные трудовые будни. Каждый день поход на лодку (не считая, хозяйственных мероприятий) и вылизывание грязи и пыли из всех шхер. Однако эта работа была необходима. Так и шли  последние месяцы нашей службы, если бы не одно происшествие.
Однажды в четверг – день боевой подготовки из пятого отсека прозвучало ужасное донесение. «Центральный». – «Есть центральный». – «В пятом отсеке пожар. Загорелся распределительный щит». Приказ бороться с огнем. Отключили питание с берега. Включили аварийное освещение. Вентиляция была перекрыта. Внутри отсека задымленность такая, что практически не видно ничего. Только постоянное изучение мат. части, давало умение  работать морякам в темноте, на ощупь. Через некоторое время доклад: «Центральный, огонь прекратился». – «Центральный принял». Опять дали питание с берега. (Зачем?). Снова доклад из пятого: «Центральный огонь возобновился». И командир дал приказание подать газ «фреон» в отсек. Был день боевой подготовки, в отсеке находились заштатные моряки. На них не рассчитаны изолирующие дыхательные аппараты (ИДА). И люди надышались газом. Вызвали «скорую помощь» из городка. Приехало начальство из дивизии. Молодых моряков искали по всем шхерам отсека. Из лодки их выносили еще живыми.               
А, что с ними стало потом, знает только начальство. Наших двоих дембелей  вынесли мертвыми. Один был Миша Шерстянников. Комиссия  сказала, что он отравился кислородом. Вроде он не открыл баллон с азотной – гелиевой смесью. Ну, Бог им судья. Другой Саша Шекера был убит напряжением, не слил воду скопившуюся, в шланге с пеной. Ударило его током по водяной струе. Напряжение в щите было 360 вольт. Так мы потеряли своих лучших друзей.
Саша Шекера был с юга. Родственники  его туда и увезли. Мишу Шерстянникова похоронили в Мурманске. После этого случая ноги не шли на лодку, но не от того, что было страшно. Просто было отчуждение от своего родного дома – корабля. Но ходить надо было, мы же военные моряки. Да и со временем все неудобство в душе прошло.
В этом происшествии в дивизии разобрались и нашли крайнего. Им оказался ст. электрик срочной службы Постнышев Толя. Сказали, что он плохо производит профилактику мат. части. Опровергнуть этот факт никто не мог. Демобилизовать его обещали в последнюю очередь, короче под елочку. Офицеры наверно, тоже получили выговоры, но нас это не волновало. На дембель мы должны были уйти двенадцать человек,  а ушли одиннадцать.
Однако мы ходили на лодку и учили молодежь. Чтобы не случилось, а служить надо было продолжать.
Вечерами мы в каптерке продолжали себе, форму подгонять к дембелю. Экипаж наш укомплектовали капитально и десятого мая лодка должна уйти в поход. Нас стариков решили не оставлять, во избежание не желательным поведением. А точнее чтобы своим поведением не разлагали всю дивизию и третьего мая были готовы документы на наше увольнение в запас. Я уговори всех ребят ехать через Москву.
Хотя это было некоторым неудобно. Но все-таки меня все послушались.
Я чувствовал, что мы больше не увидимся. Местожительство у всех было разное, по всему СССР.
Мы добавили денег на билеты, чтобы лететь на самолете. В день вылета нас построил капитан корабля. И начал осматривать форму одежды. С головы до пяток она была не уставная (перешитые бески, ушитые голландки, вставленные клинья в брюки). Капитан распустил строй и сказал: «Чтобы через полчаса клинья были выпороты». Мы пошли в курилку и спокойно курили. Подошел замполит части кап. 3 ранга Юрченко и сказал: «Ну, что гардемарины, отказываетесь выполнять приказ?»  - "Так  точно кап. 3 ранга". Он покурил с нами и пошел к командиру. О чем они там говорили, нам не известно. Но автобус до аэропорта нас уже ждал. Командир кап. 2 ранга Поливода снова нас построил и сказал: «Кого вернут за нарушение формы одежды, демобилизуется в последнюю очередь». И пожелал нам счастливого пути. Мы одобрительно забасили. Попрощались с  экипажем и сели в автобус. Нас сопровождал лейтенант механик Ковальчук. Перед аэропортом мы заехали на могилу Миши Шерстянникова.            
Отдали ему последние воинские почести. Салюта, конечно, не было. Стояли, все молча, и каждый думал о своем. После чего отправились в аэропорт. В Москву мы прилетели ночью. Электрички в Пушкино с Ярославского вокзала еще не ходили. Ребята успели купить себе билеты домой на завтра. Потом зашли в ночной буфет на вокзале. В три часа ночи посетителей не было. Уговорили буфетчицу продать нам две бутылки водки и закуски. Выпили немного и сидели мы веселые, но не от выпитого. Все думали, наверно, о доме. Потом к нам подошли милиционеры, но ругаться и не думали. Просто сказали, что б вели себя достойно. (Но если честно, связываться с нами было ни к чему). Тем более что вели себя мы очень хорошо. А на то, что мы пили, они закрыли глаза и правильно сделали. Рано утром на электричке мы отправились в любимый мой город Пушкино. Приехали, почти к открытию магазина. Полчаса подождали до того, как начали продавать спиртное. В магазине посоветовавшись, что брать, взяли два ящика вина. Как гласит морская молва «все пропьем, а флот не опозорим».
И так с десятью сослуживцами я явился домой. Родители были очень рады. Пришла рядом, живущая сестренка Татьяна. Накрыла нам стол, который нас совершенно не волновал. Спустя несколько часов решили, погулять по городу. И, как не странно, все растерялись. Но к вечеру наша команда была на месте.
Утром в воскресенье, я поехал всех провожать домой. И хорошо взял с собой друга детства Сережу Горенкова. Первый поезд отходил 9 часов с Ярославского вокзала. (Это был последний день, когда мы были вместе).
Потом были все вокзалы Москвы, с которых я провожал своих братишек
И даже, выпивая по сто грамм, вы должны представить в каком я был состоянии. Последний поезд отходил в 19 часов. Но я выстоял все и разлуку и горесть и невозможность видеть друг друга. Только не надо говорить, что моряки никогда не плачут.
Братишки! Прошло сорок лет с нашей демобилизации. Я всех поздравляю с этой датой. Услышьте меня, кто жив, кого нет. Разъехались мы во все концы нашей Родины навсегда. Но я знаю каждый остался верен Флоту и себе.
Звучит прощание «славянки»!

      Всегда ваш братишка Зенков!