День учителя

Почему в день учителя пьяные учителя не задирают прохожих, не рвут учебники и не купаются в фонтанах? (с)

Золотой день падает к закату спелым яблоком. И так хочется остановить его, задержать, позвать обратно. Уходит в небытие последняя пятница сентября – последние дни солнца, последние теплые дожди, последние  разливы цветов и пожары садов. И уже завтра, кутаясь в первые заморозки, в окошки постучит октябрь.
- Больше тройки в четверти у нее не будет. Я сказала.
- Не знаю… Она так старается…
- Это она после лета еще не ада-адаптировалась. Два-три занятия – и будешь из нее каждый ответ по слову тянуть. Я лучше знаю, я ее три года учила.
По длинной пыльно-золотой улице, обрамленной сероватыми жемчужинами домов, медленно идут две тетки лет сорока пяти – веселые, толстые, по-праздничному официально-деловые. У них легкая походка и звонко-громкие голоса; привядшие букеты в их руках взлетают в такт фразам, словно парадные жезлы.
-… А я ведь библиотекарше, этой дуре крашеной, говорила…
- Ты прям как девочка. С ней не говорить – договариваться нужно.
- Да счас. Не дождется, выдра бело… – фраза обрывается. После секундной паузы ее заменяет восторженный, звонкий крик:
- Саша, солнце, а ты почему сегодня на шестой урок не явился??!
Из-под крыши вылетает стайка напуганных голубей, с ближайших облупленных стен сыплется штукатурка. Застигнутый врасплох, тщедушный паренек поправляет очки в тяжелой оправе и тайком оглядывает улицу в тщетной надежде – вдруг где-то затаился еще один Саша, тоже прогулявший сегодня шестой урок. Но улица тиха и пуста безнадежно. Классический случай того, что принято подразумевать под словом «не везет».
- Я, – откашливается Саша, – Анна Константиновна, просто забыл.
- Что забыл, родимый? – голос учительницы становится фальшивым и сладким. – Что тебе учиться надо?
- Что в школе математику учат? – вставляет свои пять копеек вторая учительница.
- Что мне младшего брата из спортивной школы забирать нужно, – внезапно находится Саша. – Я вас предупредить так хотел, так хотел – но не успел.
- Это не того ли младшего брата, который вчера из-за сломанной руки диктант писать отказался? – делает заинтересованное лицо вторая учительница.
- Нет, Людмила Григорьевна, – бодро улыбается Саша, – другого, двоюродного.
 - Это не из той ли школы, которую твой дружок Петька вчера тушить отпрашивался? – вторит коллеге Анна Константиновна.   
- Нет, – обреченно сникает Саша, – это школа из другого района.
- А, ну да, да, – демонстративно серьезно соглашается Анна Константиновна. И тут же срывается на радостный крик. – В понедельник жду с родителями. Генеалогическое дерево рисовать будем.
- А заодно и географию города уточните, – подсказывает ей коллега.
- Ну, зачем вы так, – приветливо улыбаясь, к учительницам и мальчику подходит мужчина лет сорока приятной, явно зажиточной внешности. – Простили бы ребенка ради праздника.
- Боже… Вадим Николаевич… Вы ли это? – голос Людмилы Григорьевны вдруг становится фальшиво подобострастным и опасно радостным.
- Да, – продолжает улыбаться мужчина. И даже пытается пошутить, – А что, не похож?
- А откуда мне знать, на кого вы похожи, – голос Людмилы Григорьевны превращается в гром небесный, – если вы на родительских собраниях не бываете?
- Ну, так получается, – Вадим Николаевич слегка теряется, но продолжает улыбаться, решая играть до конца. – Я работаю...   
- Надеюсь, работать у вас получается лучше, чем на родительские собрания ходить? – иронично интересуется Людмила Григорьевна.
  - Не лучше, – вмешивается в разговор Анна Константиновна. – Не слышали, что ли, про экономический кризис? Вот, довели мир работнички.
- Ну, мировой кризис спровоцировали многие факторы, – пытается перевести разговор в другое русло Вадим Николаевич. – Например, проблемы в отдельно взятой банковской системе…   
- …или проблемы в отдельно взятой голове, – подсказывает Людмила Григорьевна.
- По-моему, вы забываетесь! – теряет терпение Вадим Николаевич.
- В отличие от вас я никогда ничего не забываю, – глаза Людмилы Григорьевны вдруг становятся радостно-злыми, – ни посещать родительские собрания, ни расписываться в дневнике своего ребенка, ни участвовать в ремонтах…
- Да что я вам сделал?! – срывается Вадим Николаевич.
- Скорее, что не сделали – не сдавали деньги на покупку нового веника, не красили пол в классе, не участвовали в подготовке праздника последнего звонка, – грозно нависает над жертвой Людмила Григорьевна.
- Ну, простите меня… Пожалуйста…
- Бог простит. А я отомщу – и забуду. А потом забуду – и опять отомщу, – плотные фигуры учительниц смыкаются, закрывая солнце.
- Что здесь у нас происходит? – прервав прочувствованный момент, словно из-под земли вырастает участковый. – Нарушаем, граждане?
Он невысок и тощ, но вся его фигура, все его движения полны уверенности, обстоятельности, важности, осознанности своих полномочий.
- Расходимся, расходимся, не задерживаемся… По-хорошему…
- А если по-плохому? – разом поворачиваются к нему Анна Константиновна и Людмила Григорьевна.
- Я… – гордо бледнеет участковый, но учительниц это только раззадоривает.
-  Пугать нас вздумал? – интересуется Анна Константиновна
- Вслед за совестью и страх потерял? – уточняет Людмила Григорьевна.
- Я бы попросил вас… – пытается восстановить свой статус участковый.
- А в школе таким смелым не был, – напоминает Анна Константиновна. – Тише воды ниже травы сидел – лишь бы к доске не идти.
- А уж когда речь о родительских собраниях заходила… – не отказывает себе в удовольствии   Людмила Григорьевна.
- Я бы вас все-таки попросил… – в последний момент в тоне участкового все-таки прорываются панические нотки.
- А может быть, мы попросим Киру Андреевну напомнить, как ты слово «спасибо» с тремя ошибками писал?
- Или Светлану Николаевну попросим воспроизвести твою итоговую контрольную по истории, где ты рассказывал о том, как Наполеон на слонах Антарктиду покорял?
- Счастливого праздника, – совсем сникает участковый, по-военному браво отдает честь и быстро пятится в спасительную тень ближайшей подворотни.
А на соседней улице Валентина Григорьевна, Ирина Николаевна и Татьяна Леонидовна поймали зазевавшегося работника гороно – маленького, лысенького, отгораживающегося портфелем от жестокой жизни и подвыпивших женщин.
- Отпустите, отпустите меня, ради Бога,  – затравленно втягивает голову в плечи чиновник от образования. – Я больше не буду… Никогда ничего не буду…
- Да кто ж тебе поверит, родимый? – насмешливо басит Валентина Григорьевна. – Нет уж,  коготок увяз – давай, птичка, покажи, как правильно комплексные логарифмы решаются. А то мы, видишь ли, темные, мы не умеем…
- Но я же… я же… я же не математик, – прижимает руки к груди мужчина. – Я же ошибся… я же очки тогда дома забыл… я напутал…
- Ну, – тоненько встряет Ирина Николаевна, поправляя очки, – тогда расскажи, какого цвета были туфли на леди Кетрин, когда она впервые вышла на прогулку после четвертой болезни третьего мужа?
- Но я же… я же… я же не помню… – падет на колени несчастный. – Эти тесты из министерства тогда прислали, без обсуждения… мамой клянусь…
- Тогда остается только одно, – скучающе замечает Татьяна Леонидовна. – Потащили-ка его к фонтану – пусть нормативы по плаванью по-быстрому сдаст.
- Но я же плавать не умею! Пожалейте!! Помогите!!!
Неумолимо быстро гаснет  золотой день. Еще немного, еще совсем чуть-чуть – и настоящее опять станет прошлым, вечер станет ночью, сентябрь станет октябрем. От короткого праздника останутся конфетные коробки в урнах да завядшие букеты на помойках.  Но пройдет – не такой уж он и долгий! – год, и опять вернется она – последняя пятница сентября – время последнего солнца, последних теплых дождей, последних  разливов цветов и пожаров садов, когда стерты границы времен, отменены все законы и порядки, а город отдан на милость и бесчинство тем, чьими трудом, добротой и преданностью он стоит оставшиеся 365 дней.