Рукописи, найденные в клавире

«КНЯГИНЯ ЧАРДАША»

«Небольшой зал кабаре «Орфеум» был полон. Дамы в мехах и бриллиантах, господа во фраках и военных мундирах – казалось, весь цвет Будапешта собрался сегодня здесь, чтобы попрощаться со своей любимицей. До начала программы оставалось около получаса, но свободных мест уже не было. По залу деловито сновали официанты, разносившие шампанское. То и дело кто-нибудь из них подходил к пожилому, круглому, как пончик метрдотелю и тихо шептал: «Дама за столиком номер двенадцать ставит сто крон за отъезд». Тут же подбегал другой, и между делом бросал: «Поручик за столиком  напротив эстрады, на то что не поедет – семьдесят пять». Старый Микса потирал пухленькие ручки: он-то в накладе не останется, независимо от того уедет Сильвия или нет. Конечно, на такое заведение, как «Орфеум» ему не хватит, но небольшой кабачок в центре Будапешта приобрести можно.
Обстановка накалялась. Ставки повышались и повышались. Те, у кого нервы были совсем на пределе, будто невзначай спрашивали официантов: «Скажите, милейший, чемоданы, конечно, уже упакованы?». И горе тому официанту, кто позволил себе слегка кивнуть, отвечая на заданный вопрос, тут же его взгляд сталкивался с полным презрения взглядом метрдотеля, и понимал несчастный, что свою долю при дележе дохода он не получит.
За кулисами царило оживление иного толка. Деловито сновали костюмеры, разыгрывались музыканты, как всегда суетился помощник режиссера, но не было во всем этом радостного волнения, обычного перед началом ревю. Только стайка девушек-танцовщиц радостно щебетала, в предвкушении прощального ужина. Такого на их веку не было в этом кабаре, да и вряд ли когда-нибудь будет, ведь век танцовщицы недолог.
Проходившая мимо Марта, костюмерша Сильвии, недобро посмотрела на щебетуний, и стайка разлетелась кто куда. «Кому горе, а кому смех. Хорошо, хоть Сильвия не замечает этой кутерьмы, которая разыгралась по случаю ее отъезда. А все неугомонный Бони. Придумал этот чертов прощальный ужин. А по мне так попрощались бы со всеми после представления, и в поезд. И нечего душу теребить».
Между тем, музыканты продолжали разыгрываться. Надо сказать, что маленький оркестрик, собранный маэстро Макинским, был просто великолепен. Понимая, что обладатели консерваторских диплом вряд ли станут играть в варьете, маэстро не жалея  сил и времени, находил таких музыкантов, которые сделали бы честь любому филармоническому оркестру. Взять хотя бы этого смуглого паренька. Цыган-самоучка, а какие звуки извлекает он из своей скрипки! И не в инструменте дело –  скрипка самая обыкновенная, на деревенской ярмарке купленная, а звучит то как голос человеческий, то низко, мягко, как виолончель, а то, вдруг, как мартовский кот на крыше заорет, как птица закричит, ну, это когда у скрипача озорство какое на уме. И парень сам стройный, красивый. Глаза, словно у породистого коня, как сверкнут из-под черных кудрей, так сердца у барышень и останавливаются, чтобы потом забиться в два раза чаще.
Паренек подошел к дирижеру: «Маэстро, разрешите мне сегодня соло сыграть». Пан Макинский удивленно посмотрел на него поверх стеклышек пенсне: «Что это вдруг, голубчик? Программа уже выстроена, да и что ты играть-то будешь? Я  ведь послушать должен, как да что. Отвечать-то мне».
«Дайте сыграть, не пожалеете. Не понравиться – хоть руки мне отрубите, чтоб скрипки вовек не держать. Уезжает она. Сказать не могу – скрипка скажет. Дайте сыграть». Макинский улыбнулся: «Ну, играй, парень. Но уж не подведи! А то всем оркестром на улице окажемся». «Никогда не забуду доброты вашей», – сказал паренек и, схватив руку Макинского, на мгновение прижал ее к своим губам, словно клюнул. «Э, голубчик, я ведь не цыганский барон какой. И тебе пора уж отвыкать от привычек своего кочевого племени. Ты ведь мирового класса музыкантом можешь стать. Учиться тебе надо». «Пустое, цыганом родился – цыганом и помру».
Пан Макинский с улыбкой смотрел ему вслед. «Пали Рач. Когда-нибудь это имя узнает весь мир, – думал он. – Будет вспоминать потом, как играл на улице, за медные монеты, которые в открытый скрипичный футляр бросали прохожие. Беда только: нот не знает, а учиться не хочет. Вбил себе в голову, что, как только нотной грамотой овладеет –  не снизойдет больше на него божья благодать, и скрипка откажет ему в повиновении. Глупый парень. Ну, ничего, со временем поумнеет. Молодость – недостаток, который быстро проходит».
Тем временем, в зал вошли новые посетители, не узнать которых в «Орфеуме» мог только новичок, но новичков сегодня в зале не было. Ферри Керекеш –  известный романист, подаривший частицу своей славу и «Орфеуму». Все свои романы он написал именно здесь, за столиком, который теперь был забронирован за ним пожизненно. Этот седовласый красавец никогда не появлялся в «Орфеуме» с дамой, что давало повод слухам о несчастной любви писателя к особе, так или иначе связанной с этим варьете, но подтверждения слухам не было. На все вопросы  он отшучивался: «Я прихожу в «Орфеум» работать.  Вы же не спрашиваете банкира, почему он не ходит на службу с любовницей?».
Правда, с тех пор, как в «Орфеуме» появилась Сильва, Ферри заметно переменился. Многие отмечали, с каким вниманием он смотрит на сцену, когда она выступает. Завсегдатаи ждали развития бурного романа, но Ферри Керекеш опять обманул их ожидания, став для Сильвы добрым другом и советчиком. Он приложил все усилия, чтобы девчонка с Козьего Болота, а именно так называлось местечко, где родилась нынешняя прима варьете, стала настоящей дамой.
Спутник Ферри, хотя и был потомственным аристократом, сильно проигрывал ему в умении держаться. Некоторая суетность в движениях выдавала холерический темперамент графа Бонифаса Канислау. Бони, как его называли друзья, был самым завидным женихом Будапешта, но связывать себя узами брака не спешил. Основной средой обитания графа  был «Орфеум». Казалось, он ненадолго покидает варьете, только для того, чтобы принять ванну и переодеться. Было время, когда граф переживал самый бурный роман своей жизни: он был влюблен в кордебалет «Орфеума», причем во всех девочек сразу. Получив огромное наследство, он шиковал, приводя в ужас почтенные семейства Будапешта: то абонировал для девочек из «Орфеума» ложу в опере, то возил весь кордебалет поправить здоровье в Баден-Баден. Кто знает, что бы еще мог придумать этот шалопай, если бы в «Орфеуме» не появилась Сильва. Бони тут же принялся ухаживать за ней со свойственными ему эксцентричными выходками: усыпал цветами ее путь от подъезда кабаре до фиакра, нанимал лучших певцов будапештской оперы, чтобы они пели серенады под ее окнами… Все было бесполезно. В конце концов, доведенный до отчаяния, он на коленях просил руки Сильвы, но…получив вежливый отказ, навсегда остался ее другом.
Перебросившись с Ферри несколькими фразами, Бони направился к двери, отделявшей от зала закулисную часть кабаре. Оказавшись за кулисами, он был окружен, зацелован, затискан – кордебалет «Орфеума» явно не хотел мириться с потерей своего главного поклонника.
- Бони, миленький, на прощальном ужине ты сядешь со мной!
- Нет, со мной!
- Бони, а ты заказал фуа-гра?
- Ты позаботился об омарах?
- А шампанское, какое будет?
- Бони, душка, ты обещал нам черепаховый суп!
Вопросы сыпались на него вместе с поцелуями и объятьями. Бедному графу пришлось приложить немало усилий, чтобы выскользнуть из цепких ручек танцовщиц: «Девочки, я только на минуточку зайду к Сильве, а потом мы с вами обсудим меню сегодняшнего вечера». Он подошел к двери и постучал.  Дверь открыла сердитая Марта: «Сильва просила ее не беспокоить». Бони, не стал настаивать и вернулся к балеринам.
В зале понемногу гасили верхний свет и зажигали свечи на столиках. Близился час представления. Ферри недовольно посмотрел на часы: «Пять минут до начала. Неужели Эдвин не понимает, что сегодня должен быть здесь. Не придти – значит породить новое количество сплетен, и без того мучающих Сильву. Глупый мальчишка, расставаться нужно достойно. К сожалению, все мы понимаем это слишком поздно».
За столик вернулся Бони:
- Так и не пришел?
- Как видишь.
- Как ты думаешь, он не наделает глупостей?
- Самой большой глупостью будет, если он не придет сегодня на представление.
- А может быть так лучше, с глаз долой из сердца вон?
Вопрос Бони повис в воздухе, так как в эту минуту открылся занавес «Орфеума», грянул оркестр маэстро Макинского, зажглись огни рампы, и появилась она. Смуглая девушка, с черными, как вороново крыло волосами, в национальном костюме, подчеркивающем прекрасную фигуру, она на первый взгляд ничем не отличалась от танцовщиц, окружавших ее.
«Хэйя! Хэйя!» – так перекликаются между собой девушки, пасущие стада высоко в альпийских лугах… Голос звучал, как бы издалека. «Там небес голубой шатер. Там венчает лед вершины гор». Словно в волшебном фонаре, открывался взору слушателя  чудесный вид. «Хэйя! О, хэйя!» – голос манил и обжигал, словно глоток сливовицы: «Там любовь для нас не вздор». Певица поднялась на маленькое возвышение в центре сцены, и… заиграв белой пеной юбок, словно пружину начала закручивать напев чардаша. У подножия «пьедестала» стоял юный скрипач, смычок ходуном ходил в его руках, а он, не отрывая своих черных глаз от Сильвии, умело вторил ей. Темп нарастал. Сильва, весело подмигнув парню, взяла еще быстрее, скрипка шла за ней. Уже задыхались танцовщицы, а соревнованию голоса и скрипки не было конца. Наконец, достигнув апогея, музыка оборвалась, прозвучало троекратное «хэй», и зал, на мгновение замерев, взорвался овацией: «Браво, Сильвия!», «Бис! Повторить!». Виновница столь бурной реакции зала, скромно с достоинством поклонилась, подошла к скрипачу, и, что-то шепнув ему, подняла руку, чтобы остановить аплодисменты: «Хорошо, друзья мои, я спою вам еще одну песню. Я приготовила ее для выступлений в Париже, но первыми слушателями станете сегодня вы». Зал затих. Раздались аккорды вступления, и она снова запела: «О, счастья не ищи ты в высоте небесной, оно перед тобой красой блестит чудесной…»  Зрители уже видели перед собой не девочку-пастушку, перед ними раскрывала душу молодая женщина, тоскующая о несбыточном: «В любви счастливым быть, увы, не в нашей власти, а счастье без любви, да разве это счастье?..». Лицо ее было спокойно, но глаза, казалось, искали кого-то… «Ни слава, ни почет не могут дать нам счастья, лишь там оно живет, где сердце бьется страстью…».
В это время в зал «Орфеума» стремительно вошел молодой человек. Он застыл в проходе, не в силах оторвать взгляд от певицы. Его появление не осталось незамеченным, ни в зале, ни на сцене. Теперь публика во все глаза смотрела то на него, то на нее. Кантилена неожиданно сменилась нервной мелодией чардаша, только чардаш этот обжигал горечью: «В мире призрачном кулис, где любовь искусство, кто же просит у актрис  искреннего чувства?» – пела Сильва, глядя на молодого человека, стоявшего в проходе. Не в силах выдержать столь пристальный взгляд, он потупил глаза. Одержав эту маленькую победу, песня Сильвы вышла из берегов, чардаш сменила резкая, почти маршеобразная мелодия, но скрипка Пали Рача, в противовес нарочито-радостным интонациям певицы, рыдала, оплакивая ее любовь…
Ферри закрыл лицо руками, не в силах смотреть на сцену. Слишком похоже было происходящее сейчас на события почти тридцатилетней давности. Только тогда в зале «Орфеума» сидел молодой журналист Ферри Керекеш, а на сцене пела его Юлишка… Все было, как сегодня – она уезжала, он оставался. И, хотя, что здесь такого –  съездит на несколько месяцев в турне и вернется  –  Ферри Керекеш чувствовал, почти знал, что теряет свою любовь.
Тем временем, песня Сильвы перешла в бурный и темпераментный танец. Скрипка Пали Рача неистовствовала. Но вдруг, совершенно неожиданно, прозвучали последние аккорды, и воцарилась тишина, которую, подобно грохочущей лавине, прорвала реакция публики. Но, вопреки обыкновению, ни крики браво, ни овации не заставили Сильву снова выйти на поклон. Молодой человек – а как вы уже поняли, это был Эдвин – через весь зал направился к двери ведущей за кулисы и скрылся за ней. Начался следующий номер, но на это никто не обращал внимания, все были заняты обсуждением происходящего. Бони и Ферри переглянулись и остались на своих местах.
За кулисами, в отличие от зала, было тихо, только музыка доносилась со сцены. Девочки переодевались для следующего номера. Эдвин беспрепятственно прошел к комнате Сильвы, постучал и, так и не дождавшись ответа, вошел.
Она сидела у гримировального столика, задумчиво водя пуховкой по лицу, и даже не обернулась, увидев в зеркале, отражение вошедшего. «А я сердита на вас, ваше сиятельство. Вы опоздали на мой прощальный вечер» - произнесла она слишком отстраненно, для  того чтобы он действительно мог поверить в ее холодность. Он подошел и обнял ее за плечи:
- Сильва, я должен поговорить с тобой по очень важному делу.
- Эдвин, не надо начинать все сначала, ведь мы простились вчера вечером.
Выскользнув из его объятий, она встала и прошла к дивану, на котором лежал открытый чемодан. И Эдвин внезапно понял, что комната уже не та, что прежде – со стен сняты портреты, нет привычного количества костюмов, обуви и прочей театральной мишуры, зато появились чемоданы, в которые уже, видимо, было сложено то, что раньше делало это помещение «ее комнатой».
- Значит, все-таки уезжаете?
- Да, так будет лучше для меня и для вас.
Сами того не замечая, они перешли на «вы», и Эдвин подумал, что еще немного, и Сильва станет для него такой же чужой, как эта комната.
- Слова, холодные, бездушные слова! Нет, ты не любишь меня!
- Если бы это было так, я бы осталась… – Эдвин скорее угадал, чем услышал то, что она прошептала. Сильва обессилено опустилась на диванчик рядом с открытым чемоданом.
- Ну, так останься, я не могу жить без тебя! – упал он на колени перед ней. Прохладные руки Сильвы легли на его пылающий лоб.
-Эдвин, не будьте таким. Это наш прощальный вечер. Несколько часов, несколько коротких часов мы еще можем быть счастливы… Через месяц вам… через месяц тебе все покажется сном. Ты полюбишь другую. Она будет лучше, красивее меня…
- Нет Сильва, только ты, и другой быть не может…
Неожиданно открылась дверь, и вошла Марта. Не замечая Эдвина, как будто его вовсе здесь не было, она сухо произнесла, обращаясь к Сильве: «Через пять минут ваш выход, пора одеваться» - и отошла к ширме, где висели еще не упакованные костюмы.
-Увидимся после представления.
 Сильва тоже подошла к ширме, и Эдвин понял, что должен уйти.
- Да, увидимся после представления. За это время многое может измениться –  сказал он и выбежал из комнаты.
В зале было душно. Оркестр маэстро Макинского играл что-то бравурное, но на душе у Эдвина от этого легче не становилось. Он сел за столик, где его ждали Ферри и Бони. Залпом осушив бокал шампанского, он подмигнул друзьям: «За время представления многое может измениться». Бони, от нетерпения подпрыгнул на стуле, но Ферри жестом остановил его вопрос. «Вы, как хотите, -  нервно сказал Бони – а я пойду, прослежу, чтобы вовремя отправили багаж»,  -  граф  Канислау демонстративно встал из-за стола и направился за кулисы. «Сильва не поедет в Париж. Она останется здесь» – продолжил Эдвин. Ферри пристально посмотрел на него: «Мне нравится твоя решительность, но что ты можешь предложить ей взамен?». Вопрос остался без ответа, так как конферансье объявил следующий номер, и на сцену вышла Сильва. Теперь она была совсем не похожа на девушку из народа: длинное платье цвета спелой вишни, черные косы уложены в высокую прическу. Зазвучала музыка светлая и прекрасная.

Жаль, что знать не в нашей власти,
Чья любовь сильней была –
От костра внезапной страсти
Остается лишь зола…

Взгляд Сильвы скользнул по залу и, на мгновение, остановился на столике, за которым сидели Эдвин и Ферри. Она едва заметно улыбнулась, но в этой улыбке было больше печали, чем радости.

Медленный огонь сильнее греет –
Это мир давно постиг.
Ну, а тот, кто быстро пламенеет,
Тот охладевает в тот же миг.

И, невзирая на полный зал с любопытством наблюдающий их роман, следующую фразу она спела, глядя прямо на Эдвина.

Поверь, пройдет твоя любовь,
И ты другой повторишь вновь:
Да, женщин много есть на свете,
Но к одной влечет нас в сети,
Только в ней, лишь в ней одной
Весь мир земной.
Лишь любовь горит звездою,
Лишь к тебе я рвусь мечтою,
Да, в тебе весь мир!
Ты божество, ты мой кумир…

Эдвин понял, что это ответ на его вопрос. Ему захотелось выбежать на сцену, взять ее на руки и увезти куда-нибудь подальше от глазеющей на них толпы. Он жестом подозвал официанта и что-то сказал. По вытянувшейся физиономии последнего стало понятно, что заказ был несколько необычен. «Нотариусов не подаем, в меню не предусмотрено», - сердито сказал метрдотель подошедшему к нему с необычным заказом официанту, и тут же осекся. Едва уловимым жестом он указал на столик, за которым сидел Эдвин и, получив от официанта утвердительный кивок, нервно потер руки. Да, сегодняшний вечер сулил сказочные барыши. «Загляни в соседний зал, там старина Киш, как всегда, играет в карты. Приготовь бумагу, перо, чернила… И не смей никому ничего говорить раньше времени, понял?». Официант опять утвердительно кивнул и побежал исполнять приказания патрона.
Тем временем, Сильва закончила петь. Зал снова наградил ее бурными рукоплесканиями, которые неожиданно прорезал голос маэстро Макинского: «Дамы и господа! Сегодня кабаре «Орфеум» прощается со своей примадонной Сильвой Вареску. Конечно, ничто не ускользает так быстро, как музыка, и ничто так не скоротечно, как искусство актера или музыканта… Но Сильва навсегда останется в наших сердцах, мы дарим ей нашу любовь и признание, а первая скрипка нашего оркестра, юный Пали Рач дарит ей свою импровизацию».
В полной тишине Пали вышел вперед и заиграл. Сильва слушала его, стоя рядом, на авансцене. Скрипка звучала легко и просто, как человеческий голос. Уж не колдун ли этот Пали, как смог он заглянуть в самые сокровенные тайники ее сердца? Скрипка пела о ней, и вся жизнь проносилась перед глазами. Вот она с ватагой таких же чумазых деревенских детей совершает набеги на фруктовые сады в Козьем Болоте, местечке, где родилась и выросла. Вот умирает отец, на руках матери остаются шестеро ее братьев и сестер – мал мала меньше –  и Сильва вынуждена гнуть спину на чужих виноградниках. Вот деревенский праздник, где хмель молодого вина заставляет забыть все горести и печали, хочется лишь петь и танцевать… Вот она, деревенская девушка, приезжает в Будапешт, в надежде найти место прислуги в богатом доме, чтобы хоть как-то помочь матери…
На мгновение Сильве стало страшно, что по воле цыгана-скрипача ее душа видна, как на ладони всем сидящим в зале…  Но по благодушным лицам публики, она поняла, что для них это лишь прекрасная музыка и больше ничего.
«Стойте! К чему это прощание? Сильва не едет в Париж! Сильва остается здесь!» - раздался голос Эдвина. Музыка оборвалась. Кровь отхлынула от лица Пали Рача –  он готов был кинуться на обидчика, но Сильва, положив руку на его плечо, прошептала: «Прости его, Пали! Он сам не ведает, что творит!» И, уже обращаясь к Эдвину, резко бросила: «Не говорите так, ваше сиятельство, все решено!» «Я запрещаю тебе ехать!» - побледнев от волнения, произнес Эдвин. Это уже было слишком: «По какому же праву?» В ответ прозвучала фраза, услышать которую в «Орфеуме» явно никто не ожидал: «По праву законного мужа!».
Воцарилась тишина. Никто не мог поверить в реальность происходящего. Затянувшуюся паузу прервало появление нотариуса Киша. В сопровождении двух официантов, недовольно ворча, что ему сорвали верный выигрыш, он прошел к столику метрдотеля, где его уже ждали гербовая бумага, перо и чернильница. Сев за стол, он вопросительно посмотрел вокруг: «Что будем составлять, долговое обязательство или завещание?»
- Пишите, – голос Эдвина звучал ровно и спокойно. - Я, Эдвин Роланд-Карл Иосиф князь Липперт фон Веглерсхейм, обязуюсь княжеским словом нашим: девицу Сильву Вареску взять в жены, с ней брак заключить через восемь недель и супругой признать пред богом, светом и законом.
Нотариус автоматически записывал. Сильва растерянно стояла на сцене, не веря в происходящее. Все казалось ей странным сном: и бледное, полное решимости лицо Эдвина, и печальный взгляд Ферри, и застывшие от изумления глаза публики, сидящей в зале… Правда это или какая-то нелепая шутка? Нотариус закончил писать, вылез из-за стола, и все услышали его надтреснутый голос, который слово в слово повторил произнесенное ранее Эдвином. «Это невозможно», - прошептала Сильва. «Теперь, обе стороны должны подписать документ, - как сквозь сон доносился до нее голос нотариуса, - Первым подписывает Эдвин. Затем – Сильва». Она не тронулась с места, словно наблюдая все со стороны. Девушки-танцовщицы подхватили ее под руки, и повели к нотариусу. Она подписала бумаги. На сцену вынесли шампанское. Сильва отстраненно  принимала поздравления. А тот, чьи глаза ей сейчас так хотелось видеть, стоял в стороне, тоже окруженный толпой свидетелей, столь необычного события… Наконец, Эдвину удалось освободиться от назойливых поздравлений и пробиться к невесте. Оркестр грянул свадебный марш. Руки влюбленных сплелись. Они стояли в центре ликующей толпы, где, наверное, впервые соединились артисты варьете и аристократическая публика «Орфеума».
Шампанское лилось рекой. Кое-кто подходил к метрдотелю, для того, чтобы получить выигрыш, ведь уже, как божий день было ясно: Сильва остается. Микса с неохотой расставался с хрустящими купюрами, но радость от предвкушения близкого богатства брала вверх – поставивших на то, что Сильва уедет было больше.
Неожиданно в зал вошел незнакомый офицер. И хоть трудно было перекрыть радостное tutti оркестра пана Макинского, но вошедшему это удалось: «Здесь находится его сиятельство князь Липперт фон Веглерсхейм?» Все затихли. «Да, это я» -  ответил Эдвин. «Вот предписание. Вам надлежит немедленно вернуться в полк. Я должен сопровождать вас», - уже в абсолютной тишине отчеканил офицер. У Эдвина перехватило дыхание: «Я никуда не поеду!» «Вы офицер и ваш долг подчиниться приказу». «Это дело рук моих родителей, они хотят разлучить нас!» - прошептал он Сильве. Она также шепотом ответила: «Ни о чем не беспокойся. Я буду ждать столько, сколько нужно. А сейчас ты действительно должен выполнить приказ». Эдвин оглянулся, словно надеясь на то, что «посланец судьбы» исчез, но офицер по-прежнему стоял в центре зала и не думал никуда уходить. «Ждите меня внизу. Я иду, - раздраженно сказал Эдвин офицеру и вернулся к невесте. - Сильва, как только смогу вырваться, я приеду за тобой». «Ни о чем не волнуйся, я буду ждать столько, сколько нужно», еще раз повторила она. Когда гонец направился к выходу, Эдвин, словно забыв, что за ними наблюдает весь «Орфеум», поцеловал Сильву так жарко,  словно надеялся, что этот поцелуй будет согревать ее во время вынужденной разлуки. Но, ни один поцелуй не может длиться вечно. С трудом оторвавшись от возлюбленной, князь стремительно вышел из зала
Праздник продолжался. Казалось, никого не смущает, что один из виновников торжества покинул «Орфеум». В зал вернулся Бони. Удивленный всеобщим весельем и раздраженный тем, что никто не обращает на него внимания, он капризно сказал: «Сильва, я не понимаю тебя! Поезд отходит через час! А ты еще не готова!» Девочки из кордебалета бросились к нему с радостными восклицаниями: «Бони! Ты пропустил самое интересное! Эдвин женился на Сильве! Свадьба в кабаре – такое бывает раз в сто лет!» Не в силах «переварить» это известие, Бони вопросительно посмотрел на Сильву. «Бони! – ее глаза светились счастьем – Бони, я не еду в Париж! Эдвин приедет за мной, а пока я должна ждать его здесь». Ей было так хорошо, что даже стало немного стыдно за свое счастье. Ведь никто из присутствующих –  и она, как и все на свете влюбленные, была в этом уверена –  никогда не был так счастлив, как она сегодня. Бони подошел к ней и, бережно взяв под локоть, тихо сказал: «Сильва, Эдвин ни на ком не может жениться. То есть, конечно, может, но не имеет права: у него есть невеста и день их помолвки назначен». «Бони! Ты как всегда меня разыгрываешь!», - она весело рассмеялась и, взяв со столика бокал шампанского, протянула ему. «К сожалению, нет», - он не взял бокал, и она так и осталась стоять с бокалом в вытянутой руке, не в силах поверить только что сказанным словам. Наконец, она поставила бокал обратно на столик, подошла к Бони и, глядя в глаза, с надеждой спросила: «Бони, скажи, ты лжешь?». Молчание. Не в силах вынести этой паузы, она почти закричала: «Ты лжешь, Бони?». Тогда он достал из внутреннего кармана фрака конверт и протянул ей. Сильва взяла конверт и вынула из него розовую открытку с ангелочками… «Князь и княгиня Липперт фон Веглерсхейм имеют честь сообщить о помолвке сына их Эдвина с графиней Анастазией Эггенберг…» Слезы застилали глаза, строчки сливались, земля поплыла под ногами...
То, что произошло дальше старожилы «Орфеума» запомнили навсегда и передавали из уст в уста, восхищаясь выдержкой и силой воли девчонки с Козьего болота. Как ни в чем не бывало, Сильва подошла к нотариусу, небрежно взяла контракт и, обмахиваясь им, словно веером, громко сказала: «Дамы и господа! Только что вы были свидетелями забавной шутки –  свадьбы в кабаре. Неправда ли, необычно? Брак на полчаса! Я придумала эту мистификацию, чтобы облегчить тяжесть расставания с вами, мои дорогие зрители. Но почему стихло веселье, почему никто не смеется? Маэстро Макинский, споем напоследок, пока загружают фиакр!». Оторопевший маэстро взмахнул руками, грянул оркестр, и она запела.

В мире призрачном кулис,
 Где любовь искусство,
Кто же просит у актрис
Преданного чувства?
К нам приходят вновь и вновь,
Добиваясь встречи.
Это лишь игра в любовь,
Верность лишь на вечер.
Сколько здесь таких бывало,
Сколько их забылось.
Сколько громких слов звучало
Как их мало сбылось…
Нет, сердце есть у нас, друзья,
С ним играть нельзя!

Частица черта в нас,
В сиянье наших глаз,
И наш коварный взгляд
В душе рождает ад.
Любви желанный час
Влечет беспечно всех вас,
Что же, недаром сам черт придумал нас!


Закончив петь, не обращая внимания на онемевшую от изумления публику, она бросилась к выходу, прыгнула в фиакр, где ждал ее верный Бони, и приказала вознице гнать, что есть мочи.
Притихший было «Орфеум» забурлил. У столика метрдотеля выстроились в очередь те, кто бился об заклад, что Сильва уедет. Старый Микса, не ожидавший такого поворота событий, схватился за голову: он прекрасно понимал, что спорщики, уже получившие деньги, не захотят с ними расстаться. Мечта о собственном  ресторанчике уже не беспокоила его: он судорожно подсчитывал, сколько же нужно внести своих денег, чтобы рассчитаться со всеми? Результаты подсчета были весьма неутешительны…
Вскоре «Орфеум» опустел. Ушли посетители, разбежались музыканты, официанты удалились на кухню… Только Ферри Керекеш, опустив голову, сидел за своим столиком. Второй раз в жизни на его глазах разминулись влюбленные. Правда, в первом случае он сам был героем романа. Господи, как все похоже!
Неожиданно в зал вошла дама. Ее наряд от дорогого портного выдавал богатство и знатность, а густая вуаль – желание быть неузнанной. Похоже, она удивилась, увидев пустое кабаре. Казалось, эта женщина уже бывала здесь.  Не заметив Ферри, дама прошла по залу и поднялась на сцену. Затем, откинув вуаль, подошла к роялю и стала наигрывать незатейливую мелодию, которую Ферри не слышал вот уже тридцать лет:

Лучше быть на свадьбе сватом,
Чем молодоженом.
Лучше все же быть богатым,
Чем всего лишенным…

Не в силах вымолвить ни слова, он глядел на нее и, ему казалось, что время повернулось вспять, словно и не было этих тридцати прошедших лет. На сцене стояла его Юлишка… Неожиданно, глаза их встретились.  Полумрак ресторанного зала не давал возможности увидеть перемены, которые безжалостное время сотворило с его возлюбленной. В неясном свете канделябров, освещавших сцену, она была чудо, как хороша. Им овладело желание кинуться к ней, обнять, как когда-то…. Но резкая боль в груди остановила его порыв. Машинально нащупав в кармане таблетки, которые с недавнего времени приходилось носить с собой, он достал одну и положил под язык. Боль, вместе с которой вернулся груз прожитых лет, постепенно стала затихать. Он понимал – пауза затянулась, но что делать не знал. Она первая нарушила молчание:
- Вот я и дома… Ферри, неужели я так изменилась, что ты меня не узнаешь? - она медленно подошла и присела за его столик. – А теперь?
Теперь она была гораздо меньше похожа на ту, прежнюю Юлишку. Свет лампы, стоявшей на столе, беспристрастно высветил сеточку морщин, намечающийся двойной подбородок, вытянувшийся в ниточку, когда-то чувственный рот… Но глаза… Над ними время было не властно: их взгляд воспламенял, как прежде… Неожиданно, боль в сердце снова дала о себе знать, а с ней вернулась и старая обида, в существовании которой Ферри не признавался даже самому себе, слишком вероломно поступила с ним та, что сидела сейчас напротив и ждала ответа.
- Я, кажется, встречал вас прежде, но не припомню где и при каких обстоятельствах.
- Ферри Керекеш, если ты до сих пор не научился врать, то начинать уже поздно, – сказала она, глядя ему в глаза, и добавила. - Старая любовь не ржавеет.
- Да, тебя ни с кем не спутаешь. Ты всегда умела припереть меня к стенке.
- Не притворяйся, что не рад меня видеть. Я люблю читать твои книги. Особенно ту, первую. Хотя, думаю, ты должен был спросить у меня, хочу ли я стать героиней романа.
- Ты исчезла так неожиданно, что я не успел этого сделать.
- Ты придумал хороший финал для нашей любовной истории. Жаль, что в реальной жизни он  невозможен.
- Да, и сегодня я снова в этом убедился.
- Кстати, почему «Орфеум» пуст? Что здесь произошло?
- Ничего особенного. Просто, как и много лет назад, «Орфеум» простился со своей любимицей.
- С этой Сильвой Вареску? Слушай, а какая она?
- Она похожа на тебя.
- Ферри Керекеш, не забывайся! Да разве можно сравнить ее успех с тем, который когда-то имела я?
- Поверь, она имеет не меньший.
- И что, из ее туфельки так же пьют шампанское?
- Пьют.
- И студенты выпрягают лошадей из ее фиакра и впрягаются сами?
- Нет.
- Вот видишь!
- Юлишка, сейчас другие времена – студенты сюда не ходят, «Орфеум» стал слишком респектабельным заведением. Вместо лошадей в фиакр Сильвы впрягаются банкиры.
Нельзя сказать, что это заявление привело Юлишку в восторг. Кое-как справившись с собой, она заявила:
- Однако до меня дошли слухи, что контракт на выступления в Париже, который она получила –  куплен.
- В тебе говорит ревность, - усмехнулся Ферри. – Сильва настолько талантлива, что не нуждается в чьей либо протекции.
- Я знаю, что говорю.
- Но кому  в голову могла прийти мысль купить ей контракт на выступления?
- Это сделали родители того молодого человека, которому она вскружила голову. Другого способа отделаться от нее у них не было. И поверь, это влетело им в копеечку! До этого о твоей Сильве в Париже никто и не знал.
- Откуда тебе это известно?
Вопрос застал Юлишку врасплох. Она несколько замялась:
- Я хорошо знакома с матерью этого молодого человека.
- Не хочешь ли ты сказать, что принадлежишь к высшему свету Вены?
- А почему бы и нет?
- Да-а-а, такого я не мог бы придумать, даже если бы был фантастом, подобно Жюлю Верну! Наша Юлишка, и вдруг –  аристократка! Но какой бы титул, мадам, вы не носили, он не стоит звания Княгини Чардаша, как вас называли когда-то.
- Как знать…- этот несносный Ферри опять задел ее за живое. – Мне пора! – она резко встала из-за стола и направилась к выходу, но, уже у самых дверей, остановилась и, обернувшись к Ферри, громко произнесла – Как быстро стареют эти мужчины!
Когда она вышла из зала, Ферри Керекеш почувствовал облегчение. Боль в сердце, мучившая его последние четверть часа ушла, как ушла и душевная боль, не отпускавшая последние тридцать лет.

***
В имении князей Липперт фон Веглерсхейм готовились к торжеству. В парке посыпали песком дорожки, подравнивали и без того безукоризненно постриженные живые изгороди, вывешивали флаги Австро-Венгерской Империи. Слуги работали с удовольствием, им льстило, что молодой хозяин собирается взять в жены любимую племянницу эрцгерцога, тем более что графиню Анастазию в имении любили. Стази с детства была здесь частой и желанной гостьей. Ей не исполнилось и года, а князь Эдвин был семилетним мальчишкой, когда семейства Эггенберг и Липперт фон Веглерсхейм решили породниться, соединив судьбы своих детей.
Графиня Стази как птичка порхала по парку, проверяя все ли готово к приему гостей. Она уже воображала себя хозяйкой этого большого, но несколько запущенного имения: будущая свекровь, княгиня Юлиана, слишком занята светской жизнью, князь Леопольд Мариа – составлением генеалогического древа и поиском родственных связей с императорским домом, а ее будущий муж, Эдвин… Внезапно, она услышала стук копыт и спряталась за ствол одной из старых лип, которыми был славен парк имения Веглерсхейм. Всадник промчался мимо, оставив клубы пыли и основательно взрыв с таким трудом приведенные в порядок дорожки. «Так и есть, - подумала Стази – Эдвин опять ездил отправлять телеграмму».
Прошло два месяца с тех пор, как он покинул Будапешт и вернулся в полк. Конечно, тут не обошлось без маленькой хитрости княгини Юлианы – именно она, благодаря своим связям, устроила этот экстренный вызов. Сильва, благодаря которой Эдвин потерял голову, тем временем уехала в Париж. Сердечным ранам, казалось бы, давно пора затянуться…  Днем Эдвин спокоен, любезен, мил. Но свет по ночам в его окнах и эти утренние променады на телеграф яснее ясного свидетельствуют о том, что об избавлении от любовной горячки говорить еще рано. Честно говоря, будь ее воля, Стази с удовольствием повременила бы с помолвкой…  Но приглашения уже два месяца как разосланы, необходимые приготовления сделаны, что ж, придется делать вид, что все идет как надо. А любовь? Но, собственно, что такое эта любовь? Да, она с удовольствием читает романы, вроде тех, которые пишет Ферри Керекеш. Но разве бывает в жизни такая острота чувств? И зачем все эти сложности? Нет, у нее все должно быть легко и просто, словно разложено по полочкам. С самого раннего детства она знает, что у нее есть жених –  предмет зависти подруг и гордости самой Стази. Но влюблена ли она? На этот вопрос семнадцатилетняя графиня ответить не могла. Эдвин определенно был ей симпатичен, тем более что с ним было так приятно танцевать!
 Первый раз они танцевали лет десять назад на балу по случаю какого-то семейного праздника. Он, четырнадцатилетний юноша, с чуть пробивающимися усиками над верхней губой подошел к ней и, щелкнув каблуками, церемонно поклонился, а она, как учила бонна, сделала книксен и подала руку. Зазвучал вальс. Когда оказалось, что из-за разницы в росте вальсировать практически невозможно, сметливый кузен продолжил танец, приподняв ее над землей. Ноги Стази не касались паркета, она парила в воздухе! Это напоминало катание на карусели, только было еще приятнее. Конечно, Стази давно выросла, но всякий раз, когда на очередном балу Эдвин приглашал ее на танец, они, лукаво подмигнув друг другу, повторяли старый трюк: он приподнимал ее на несколько сантиметров от пола и кружил, держа, словно куклу. Иногда ей казалось, что это ощущение полета и есть любовь… Правда, они не танцевали вместе уже сто лет –  с тех пор, как Эдвин начал пропадать в Будапеште у своей певички… Стази очнулась от раздумий: «Наверное, нужно поговорить с ним, разобраться во всем, пока не поздно». Она решительно пошла в сторону особняка, обдумывая предстоящий разговор.
Князь Леопольд Мариа пребывал в отличном расположении духа. Сегодня должно было наконец свершиться то, к чему он так долго стремился: помолвка его сына Эдвина со Стази Эггенберг. Наконец-то  род Веглерсхейм породнится с императорским домом –  прабабушка Стази была повелительницей Палермо. Выпив свой утренний кофе, князь достал пергамент, на котором  составлял генеалогическое древо, и прекрасным почерком, которому бы мог позавидовать любой каллиграф, аккуратно вписал туда: «Супруга князя Эдвина графиня Анастазия, урожденная  Эггенберг». Он полюбовался написанным и, отложив пергамент, принялся  за утренние газеты.
Неожиданное появление супруги прервало его приятное времяпрепровождение:
- Лео, он опять ездил на телеграф!
 Леопольд Мариа вздрогнул. Как всегда, Юлиана нашла повод нарушить его спокойствие!
- Лео, помолвка под угрозой! – в голосе супруги появились истеричные нотки.
Леопольд Мариа нехотя отложил газету, сдвинул очки на лоб и спокойно – ведь князь Липперт фон Веглерсхейм ни в коем случае не должен терять самообладания – сказал:
- Дорогая, ты, как всегда, сгущаешь краски. Мальчик просто ездил верхом. Утренний променад – в этом нет ничего предосудительного, даже в день помолвки.
- А в этом тоже нет ничего предосудительного? – возразила княгиня и протянула мужу скомканный листок.
- Что это? – брезгливо поморщился Леопольд Мариа.
- Я  нашла это в его комнате, в корзине для бумаг, когда он уехал. Думаю, это черновик телеграммы, которая была отправлена сегодня утром, во время «променада». Тебя не интересует, что там написано? Хорошо, я прочитаю вслух: «Будапешт. Кабаре «Орфеум». Сильве Вареску. Достаточно одного твоего слова и я брошу все, чтобы быть с тобой». Слышишь, он бросит все, стоит только этой певичке поманить его пальцем! Грош цена тогда твоему ветвистому дереву! Слава богу, что она об этом никогда не узнает.
Полученная информация далась князю нелегко. Он судорожно стал хватать ртом воздух.
- Как не узнает? Ведь телеграмма отослана? - сказал он, наконец, справившись с эмоциями.
- Ах, ваше сиятельство, скажите спасибо своей жене, – неожиданно хладнокровно ответила княгиня, подавая мужу успокоительные капли. – Ни эта, ни предыдущие пятьдесят девять телеграмм не были отправлены. Мне удалось договориться с почтмейстером. Помолвка должна состояться любой ценой.
За двадцать шесть лет брака князь Леопольд Мариа так и не смог привыкнуть к ежесекундным метаморфозам своей жены. Слабая женщина, только что готовая упасть в обморок, мгновенно превращалась в полководца, ведущего в атаку целую армию. Князю стало неловко за свое бездействие:
- Может быть, мне еще раз поговорить с ним? - робко предложил Леопольд Мариа.
- Ни в коем случае!  - последовал  категоричный ответ.  - Сейчас мы должны делать вид, что ничего не происходит. Главное, чтобы помолвка состоялась. Я знаю своего сына: если он даст слово – он его сдержит. Слава Богу, Стази ни о чем не догадывается.

***

Стази нашла Эдвина в столовой. Завтрак, стоявший перед ним, был не тронут.
- Привет! –  как ни в чем не бывало, защебетала она. - Не узнаю тебя, раньше ты не отличался отсутствием аппетита. Неужели помолвка заставила тебя задуматься о смысле жизни? О, ты даже не притронулся к своим любимым тостам? Значит, действительно случилось что-то ужасное. Не будешь возражать, если я украду у тебя один?
Стази весело захрустела поджаренным хлебом, на ее прекрасный аппетит ничто не могло повлиять. Эдвин невольно загляделся на свою кузину: тоненькая, белокурая, с огромными голубыми глазами, в своем светлом утреннем туалете она напоминала эльфа. Он никак не мог понять, почему эта прекрасная светлая девушка не может вытеснить из его сердца образ той, которая поступила с ним так жестоко. Согласно дошедшим до него слухам, буквально сразу после его отъезда Сильва уехала в Париж. Он забросал ее телеграммами, в которых спрашивал, что произошло, умолял вернуться…  Но ответа с объяснением не последовало, не последовало вообще никакого ответа.
Днем он говорил себе, что все кончено, ночью терзался ревностью…  А утром мчался отправлять очередную телеграмму. И так изо дня в день в течение двух месяцев. Полковое начальство не отпускало его в Будапешт, под предлогом маневров, которые вот-вот должны были начаться. Ни Бони, ни Ферри Керекеш не отвечали на его письма. Подчиненный воле обстоятельств, он плыл по течению, словно корабль без парусов.
- Ты до сих пор любишь ее?
Вопрос Стази словно выбросил его из глубины раздумий на берег.
- Скажи, ты до сих пор любишь ее? – повторила кузина.
- Кого ее? – он сделал вид, что не знает о ком идет речь, но не тут-то было.
- Ее, свою Сильву, – графиня Стази была из тех девушек, которые  всегда добиваются ответа на свой вопрос.
Эдвину меньше всего сейчас хотелось объясняться с невестой, и он, подыскивая слова, сказал:
- Наверное, уже нет. Знаешь Стази, это было и прошло. Прошло, как сон.
Похоже, этот ответ не удовлетворил будущую княгиню:
- А она красивая, твоя Сильва?
- Да, – простодушно ответил Эдвин.
- Красивее меня? – лукаво продолжила провокацию Стази.
- Как тебе сказать… – замялся он. – Она другая, совсем другая…
- Значит красивее… Эдвин, у нас с детства не было секретов друг от друга. Помнишь, я даже рассказывала тебе, как была влюблена в учителя рисования?  И меня ты не обманешь: ты все еще любишь ее… Так и быть, – совершенно неожиданно закончила она после секундного раздумья. – Помолвку мы отменять не будем, но свадьба состоится только тогда, когда последние угольки страсти погаснут в твоем сердце. Думаю, много времени это не займет? Не знаю, как ты, а я собираюсь быть счастлива в браке, - Стази чмокнула его в щеку и выбежала из столовой.
- Стази, милая, не слишком ли ты оптимистично настроена? – попытался возразить Эдвин, но ее и след простыл.

***

Княгиня Юлиана сидела за туалетным столиком и задумчиво разглядывала свое отражение: неужели она состарилась? Ей-то казалось, что благодаря всевозможным ухищрениям она обманула время. Несомненно, визит в «Орфеум» выбил ее из колеи. «Как быстро стареют эти мужчины!» – повторяла она, словно заклинание, лихорадочно втирая в лицо крем. Подумать только, Ферри не узнал ее! Причины могло быть только две: или она постарела, или он ее забыл. И ни одна из этих причин не устраивала Юлиану. Впрочем, княгиня не умела долго расстраиваться, иначе она никогда бы не сделала столь головокружительной карьеры. И сейчас, когда для достижения заветной цели оставалась всего одна ступенька, она просто не имела права отвлекаться по пустякам, даже если этим «пустяком» был Ферри Керекеш – самая большая любовь ее жизни.
 Сегодня должен был решиться вопрос, о назначении княгини Липперт фон Веглерсхейм фрейлиной ее величества. И связь Эдвина с какой-то певичкой из кабаре могла в одночасье разрушить все, что с таким трудом, по кирпичику складывалось годами. Но, слава Богу, сегодня состоится помолвка, и все проблемы будут решены. Княгиня закончила «работу над лицом» и с удовлетворением поглядела в зеркало: «Ну вот, совсем другое дело! Немного пудры, чуть-чуть румян и можно снова идти в бой». Она взглянула на часы: оставалось семь часов до приезда гостей. Конечно,  уже пора было отдавать распоряжения насчет ужина…  Но ей так не хотелось ничего делать! Она сладко потянулась, и… снова легла в постель. «Каждый час сна на год отодвигает старость!» – сказала она себе и, уже погружаясь в сон, пробормотала: «Как все-таки быстро стареют эти мужчины!»

***

Наступил вечер. Стали съезжаться гости. Первым, как всегда приехал барон Коломан Зупан с женой и целым выводком хорошеньких дочек. Старшие уже были на выданье и весело стреляли глазками в поисках женихов, поэтому семейство барона не пропускало ни одного торжества. Вот и сейчас, боясь опоздать, они приехали раньше всех и гуляли по парку, любуясь праздничной иллюминацией.
 Постепенно парк наполнялся людьми. Веглерсхеймы курсировали среди гостей, находя время для каждого, что было не так-то легко. Княгиня Юлиана поглядывала по сторонам, боясь обойти кого-либо своим вниманием, князь Леопольд Мариа расточал комплименты дамам. Стази порхала словно птичка, ощущая себя неотразимой в платье цвета бледной сирени. Эдвин рассеянно принимал поздравления. Все ждали появления эрцгерцога, чтобы начать торжество. Подкатила очередная карета – приехали граф и графиня Эндреди. Князь не без удовольствия приложился к ручке графини Марицы, что не ускользнуло от внимания его супруги. «Старый ловелас! - подумала княгиня. – Когда-то был одним из соискателей руки хорошенькой вдовушки. Если бы граф Эндреди не опередил князя, проблемы семьи Велерсхеймов решала бы сейчас она. Сколько же ей лет?» - по подсчетам княгини выходило, что больше пятидесяти, но выглядела графиня просто великолепно. Размышления Юлианы прервало появление эрцгерцога. Прозвучал сигнал к началу бала, парк опустел.
Через некоторое время к воротам подкатил еще один экипаж. Гости вышли из кареты и, не торопясь, направились к дому, ничуть не смущаясь опоздания к началу торжества. Когда они вошли во дворец, большое зеркало вестибюля отразило странную пару, напоминавшую картину, составленную из двух разных половинок. Дворецкий поспешил им навстречу: «Как о вас доложить?». И, дождавшись ответа: «Граф и графиня Канислау», пошел с докладом.
- Зря мы затеяли эту авантюру – сказал мужчина, когда лакей, взяв его цилиндр и накидку, удалился.
- Бони, ведь ты мне обещал!
- Да, я обещал. И выполню свое обещание, но… зря ты затеяла эту авантюру.
- Я только посмотрю на него, и мы уедем.
Сильва – а как вы догадались, это была именно она – с интересом разглядывала фамильное гнездо Веглерсхеймов: «Конечно, разве девчонка с Козьего Болота подходящая пара для человека, который с детства живет в такой роскоши? Неужели он мог привести меня сюда, где со всех стен глядят портреты именитых предков? Но я все-таки должна поглядеть ему в глаза. Хотя бы затем, чтобы навсегда излечиться от этой глупой страсти, которая чуть было, не исковеркала мою жизнь!».
Сильва даже не успела испугаться, когда перед ними внезапно возник князь Леопольд Мариа:
- Бони, шалун, женишься и ничего не сообщаешь своим друзьям! – тон капризного ребенка как-то не вязался с обликом высокого сухощавого мужчины, лицо которого в точности повторяло фамильные черты на старых портретах.
- Для меня самого это оказалось сюрпризом, ваше сиятельство! – отвечал Бони.
- А ты бесстыдник, милый мой! Скрывать от нас такой цветок!
Приняв «охотничью стойку», князь направился к Сильве. Превозмогая странное оцепенение, она заставила себя подать руку князю, и, когда он склонился в поцелуе, беспомощно посмотрела на Бони, словно школьница, ожидавшая подсказки. В ответ тот изобразил на лице гримасу, которая должна была означать: «Сама, голубушка заварила эту кашу – сама и расхлебывай».
Опомнившись, Сильва с трудом произнесла: «Очень рада, ваше сиятельство», судорожно соображая, все ли сказала правильно. «Если князь – то сиятельство» - вспомнила она «уроки» Бони.
- И я очень, очень рад! - князь взял на тон ниже, и интонация капризного ребенка сменилась «виолончельным соло» бывалого жуира.
Внезапно в зал вбежала большеглазая девушка в светло-сиреневом платье. Она явно кого-то разыскивала, и, не увидев того, кто был ей нужен, готова была упорхнуть, но князь жестом остановил ее:
- Разрешите Вам представить графиню Стази, невесту моего сына Эдвина.
«Неужели, эта девушка-эльф и есть моя соперница?» - подумала Сильва.
- Ну, подойди к нам, мой ангел! Граф и графиня Канислау приехали поздравить вас. А где ты потеряла Эдвина?
- Не знаю, дядюшка. Должно быть он у себя. Составляет очередную телеграмму, – Стази не смогла удержаться от колкости, очень уж расстроило ее невнимание Эдвина на сегодняшнем балу. Подумать только, он пропустил уже три вальса!
- Ах, да, мой сын ужасно любит телеграфировать! – сконфузился князь. Ответ племянницы обескуражил его, он не предполагал, что информацией, которая стала доступна ему только сегодня утром, давно располагает невеста сына. – Ну, что же ты стоишь, Стази! Немедленно приведи его сюда. Бони всегда был его лучшим другом.
- Да, был… До сегодняшнего дня. А может быть, не стоит отрывать Эдвина от столь важного занятия? – с несвойственной ему застенчивостью произнес Бони. Он глаз не мог оторвать от молоденькой графини.
Из бального зала вышла компания мужчин, устремившихся от танцев к ломберным столам, расставленным в сиреневой гостиной. Увидев князя, они остановились в дверях. Князь Леопольд Мариа, обрадованный возможностью представить гостей, громко сказал:
- Господа, нас вновь обрадовал визитом Бонифас  Канислау, который, кстати, совсем забыл дом своего лучшего друга и его родителей. Но, его долгому отсутствию есть объяснение в виде этой очаровательной дамы, которая является… графиней Канислау. Господа, к нам пожаловали молодожены!
Внезапно от компании отделился брюнет маленького роста :
- Фантастично! Невероятно! Графиня, вы так похожи…
- На кого? - спросила Сильвия, хотя прекрасно понимала, что последует дальше. «Ну, вот и все, - подумала она. – Прав был Бони, зря я затеяла эту авантюру».
- На одну артистку варьете, которую я видел в Будапеште, - мялся брюнет. – Ее имя…
«Лучшая защита – нападение», - подумала Сильва и ринулась в атаку:
- Вы, наверное, имеете в виду Сильву Вареску? Многие говорили мне об этом поразительном сходстве.
Неловкую паузу прервал хозяин дома:
- Как вам не стыдно, барон! Своим сравнением вы могли обидеть нашу очаровательную гостью. Это же нонсенс!…Подумать только! Сравнивать даму света с дамой полусвета! Неожиданно, откуда-то сверху, с балюстрады послышалось: «Говорят, приехал Бони!». Эдвин стремительно сбежал вниз по лестнице, и готов был кинуться к Бони, чтобы добиться, наконец, ответа на вопрос, мучивший его вот уже два месяца, но отец остановил его:
- Не торопись, сын мой, сначала я должен представить тебя нашей очаровательной гостье. Графиня, позвольте представить вам моего сына Эдвина.
Эдвин машинально сделал шаг навстречу и не поверил своим глазам:
- Сильва!
- Вот видите, даже Эдвин ошибся! – плаксиво сказал барон.
- А вы не первый, кто путает меня с этой дамой. Я слышала, она певичка в каком-то кабаре?
- Простите, графиня, я не хотел вас обидеть. Просто перепутал.
- Не хватало еще, чтобы ты и меня с кем-нибудь перепутал, – Бони наконец оторвался от созерцания невесты друга и решил прийти на помощь Сильве.
- Ну, тебя уж я ни с кем не перепутаю, мой лучший друг! – Эдвин сделал шаг в сторону друга, но Бони, желая избежать неприятного объяснения, спрятался за спину Леопольда Мариа.
Зазвучал вальс – где-то за дверями вестибюля продолжался бал.
- Эдвин, наш вальс, - робко заметила Стази.
- Графиня, разрешите ненадолго похитить вас у жениха, с ним вы еще натанцуетесь! – вдруг выпалил  Бони и, не дожидаясь ответа изумленной Стази, легко подхватил ее и, вальсируя, увел в бальный зал.
Эдвин и Сильва, словно зачарованные, смотрели друг на друга, гости с интересом наблюдали за ними, чувствуя какой-то подвох в сложившейся ситуации. Только старый князь, казалось, ничего не замечал. Как ни в чем не бывало, подошел к Сильве и с поклоном пригласил ее на танец:
- Разрешите, ваша светлость?
- С удовольствием, ваше сиятельство, - ответила она, подала князю руку и, даже не посмотрев в сторону Эдвина, удалилась в бальный зал. Все, кроме Эдвина, направились вслед за графиней и князем.
После минутного замешательства Эдвин выбежал в парк. Ярость душила его: «Лучший друг! Сначала не отвечает на мои письма, а потом является в мой дом счастливым молодоженом! Но она! Она-то как могла! Я бросил ей под ноги все что имел: свое имя, титул, добрые отношения с родителями… Не задумываясь бросил. А она предпочла мне это ничтожество, которое я считал своим лучшим другом!  Они оба предали меня, и сейчас хотят выставить на посмешище… Здесь, в моем доме. Им мало того, что надо мной целый месяц смеялся весь «Орфеум»! Нет, я должен немедленно во всем разобраться и выставить вон эту парочку!». Полный решимости, Эдвин вернулся во дворец и направился в бальный зал.
Если бы, волей провидения, он чуть-чуть замешкался, возможно, события развивались бы несколько иначе… Но, видно, судьбе это было неугодно, и Эдвин вбежал в бальный зал за секунду до того, как в особняке Веглерсхеймов появился Ферри Керекеш.
«А как сюда попал Ферри?» – спросите вы, и будете правы, потому что уж Ферри здесь точно никто не ждал. И это подтвердилось мгновение спустя, когда в вестибюле появилась Юлиана.
- Ферри, ты? – вырвалось у нее непроизвольно. Она оглянулась. Слава Богу, кроме них здесь никого не было. – Что вы здесь делаете?
- Юлишка, милая, какое это имеет значение? Ты ведь не расскажешь хозяевам дома о появлении самозванца. Какое счастье, что я тебя встретил! Ты и только ты можешь помочь мне в одном деле, тем более что ты знакома с родителями Эдвина.
- Да, знакома, – холодно ответила Юлиана. А она-то думала, что он проник сюда ради нее!
- Только мы с тобой можем предотвратить скандал, который может произойти здесь с минуты на минуту…
- Какой скандал? Насколько мне известно, повода для скандала нет и быть не может. Эдвин давно уже забыл об интрижке с этой вашей Сильвой…
- Даже если забыл, то сейчас вспомнит. Сильва здесь.
У Юлианы потемнело в глазах. На этот раз она с трудом взяла себя в руки:
- Ну, это безумие с ее стороны. Со своими замашками кафешантанной певички она будет разоблачена и с позором выгнана из этого дома, где даже прислуга без труда отличит аристократку от самозванки.
- Не знаю, как прислуга, - не скрывая иронии, заметил Ферри. – А гости, видимо, принимают ее за равную.
- С чего ты взял? – Юлиана заметила, что Ферри давно уже с интересом смотрит в открытую дверь бального зала. - Где она?
- Да вот же! Танцует с каким-то типом в собачьих бакенбардах…
Юлиана схватилась за сердце:
- Это же сам эрцгерцог! Я немедленно прекращу этот маскарад! Если ты сейчас же не уведешь эту… эту… - от волнения Юлиана не могла говорить, гнев сжимал ей горло. - Если она сейчас же не уберется из моего дома…
- Ах, вот в чем дело! Как же я сразу не догадался… Значит, ты - княгиня Веглерсхейм? В таком случае, Сильве действительно не место в этом доме. Я не хочу, чтобы со временем она превратилась в то, чем теперь стала ты.
- Ферри Керекеш, ты забываешься! Если бы ты не побоялся жениться на мне тогда, может быть я бы и не стала тем, чем стала сейчас… - эта фраза вырвалась у нее помимо воли. Пожалуй, она первый раз за много лет «озвучила» давнюю обиду. Но… ничто так не тренирует выдержку, как условности высшего света. Княгиня справилась с собой и продолжила. – И ничуть об этом не жалею. Если ты не хочешь скандала, тебе лучше увести свою протеже сейчас же.
- Разумеется, я не хочу скандала. Я сейчас же найду Сильву и уговорю ее уехать.
- Да уж постарайся, - Юлиана пыталась незаметно поймать свое отражение в одном из зеркал, благо в вестибюле их было много. Наконец, ее попытка увенчалась успехом, и она с удовольствием отметила про себя, что выглядит просто великолепно. – А ты знаешь, Ферри, в последнее время я часто думаю о том, как сложились бы наши судьбы, если бы мы  не расстались…
- Я тоже часто думал об этом, но сегодня впервые рад, что в этой жизни мы разминулись… – он повернулся и направился в бальный зал.
- Как быстро стареют эти мужчины… Как быстро стареют эти мужчины…- словно заклинание повторяла Юлиана, не желая признаться себе в том, что до сих пор любит этого человека, и что, как и раньше, сердце ее замирает от его голоса, взгляда и даже от звука его удаляющихся шагов. - Как быстро стареют эти мужчины… -  повторяла она снова и снова, чтобы не закричать.
«Проклятая боль в сердце. Только бы не упасть. Забавная будет сцена – инфаркт в доме бывшей возлюбленной, - нащупав таблетки в жилетном кармане, он все же не стал их доставать. - Еще несколько шагов, и я смогу присесть где-нибудь, чтобы спокойно переждать приступ». Он вошел в танцзал и, найдя пустую банкетку в наименее освещенном углу, приземлился. Среди танцующих пар, как в калейдоскопе мелькавших перед ним, он безуспешно пытался разглядеть Эдвина, Сильву или Бони. Странное безразличие охватило его. Казалось, что это не он, а какой-то другой человек несколько часов назад, узнав от камеристки Сильвы об этой авантюре, помчался сюда, чтобы помочь, уберечь, предостеречь… Теперь он думал: «А может,  все к лучшему. Удары судьбы тоже бывают полезны…».  Пожалуй, только сейчас он смог точно определить те чувства, которые испытывал к Сильве. Он видел в ней свою несбывшуюся мечту, и, наблюдая ее роман с Эдвином, заново переживал свою любовь. И меньше всего ему хотелось, чтобы Сильва, которую он боготворил, превратилась в сытую и довольную собой аристократку, какой стала его Юлишка.
***

Пока Ферри отдыхал, а Сильва танцевала с эрцгерцогом, в зимнем саду разыгрались нешуточные страсти. Там Эдвин выяснял отношения с Бони. Бедный граф даже не ожидал, что ему так дорого обойдется задуманная Сильвой авантюра. 
- Почему, почему, почему  вы поженились? – в который раз повторял Эдвин, встряхивая друга за лацканы роскошного фрака.
- По любви! – неожиданно вырвалось у Бони, который судорожно соображал, как выйти из этого неприятного положения и сохранить фрак.
- Что? – изумленный таким бесстыдством Эдвин, наконец  выпустил из рук атласные лацканы.
- По расчету, по расчету!– вскричал бедный граф. Спасаясь от справедливого возмездия, он перепрыгнул через горшок с каким-то экзотическим растением, и забился в дальний угол оранжереи, надеясь, что Эдвин не сможет повторить его маршрут. –  Но мы уже рассчитались!
- Но ведь ты ее муж со всеми правами законного мужа?
- Никаких прав, одни обязанности! – Бони едва удалось избежать нового столкновения с Эдвином. Он отбежал на безопасное расстояние и выбросил последний козырь. – Я даже ни разу ее не поцеловал!
Ничего не понимающий Эдвин кинулся было за разъяснениями, но Бони уже и след простыл.
Бал продолжался. Успех Сильвы в великосветском обществе ничуть не уступал ее успеху в кабаре «Орфеум». Она рассеянно выслушивала многочисленные комплименты - отсутствие Бони и Эдвина уже начинало ее волновать. Уклонившись от очередного танца, она выскользнула из зала и… лицом к лицу столкнулась с Эдвином. От неожиданности, она повернула назад. Он кинулся за ней. Ловко лавируя между танцующих пар, Сильва миновала бальный зал и побежала по бесконечным анфиладам фамильного гнезда Веглерсхеймов. Эдвин бежал за ней. Она, прежде жаждавшая объяснения, теперь панически его боялась, в глубине души надеясь, что анфилада закольцована и приведет ее обратно в бальный зал, где так много людей, и где Эдвин не посмеет вступить в разговор. Она бежала и бежала, пока вдруг не оказалась в комнате, не имеющей второго выхода. Разумеется, через несколько мгновений Эдвин настиг ее. Что делать? Что говорить? Все слова, которые она придумала за эти долгие два месяца, исчезли, вместо них в голове была звенящая пустота…
- Сильва!
Его дыхание обожгло ее обнаженные плечи. Она почувствовала, что если он только прикоснется к ней, она не сможет совладать с собой. Но инстинкт самосохранения и на этот раз помог, подсказав спасительные слова.
- Графиня Канислау, – вежливо и холодно поправила она.
На Эдвина словно вывалили ведерко со льдом: «Неужели брак с Бони все-таки настоящий? Тогда почему она здесь? Что это? Наглость? Легкомыслие? Как она посмела переступить порог моего дома?» - вихрем пронеслось в его голове.
- Зачем вы приехали в мой дом? – он пытался говорить спокойно, но один Бог ведал, чего ему это стоило.
Она уже ждала этого вопроса, поэтому ответ последовал незамедлительно:
- Чтобы поздравить вас и посмотреть на вашу очаровательную невесту, с которой вы были помолвлены еще до того, как почтили меня этим мнимым венчанием за кулисами.
- Мнимым венчанием? – Эдвин задохнулся от возмущения: он лично следил, чтобы были соблюдены все формальности, поставлены все печати…
- Разумеется. Когда вы уехали, мы все очень долго смеялись, – конечно она лгала, но ей было легче солгать, чем признать свое поражение.
Эдвин знал, что, лгать она не умела и никогда не лгала ему раньше. Но что-то в ее интонации насторожило его…
- Сильва, посмотри мне в глаза.
Но глаза застилали слезы, а ей так не хотелось, чтобы он их увидел. Мощным усилием воли – она ведь актриса, черт возьми – Сильва осушила глаза и повернулась к нему. Эдвин, увидев ее такой спокойной, растерялся и почти поверил ей, но что-то все-таки не давало ему покоя.
- А контракт, который мы подписали, тоже был шуткой?
- Разумеется, а чем же еще? – последовал ответ.
Ну, это уже было слишком!
- И вы вышли замуж за Бони по доброй воле?
- Бони – лучший муж в мире, Бони боготворит меня! – и, хотя актриса Сильва Вареску слегка «переиграла», на Эдвина ее ответ подействовал, как красная тряпка на быка.
- И вы любите его?
«А вот теперь я с чистой душой могу сказать правду» - подумала она.
- Сильва Вареску никогда бы не вышла замуж за человека, которого она не любит.
- В таком случае мне больше нечего вам сказать,  – он церемонно щелкнул каблуками, хотя на нем был фрак, а не мундир и пошел прочь: «Скорей уйти отсюда и напиться, ничего не видеть и не слышать, наделать глупостей, жениться, все равно…»
- Эдвин! – почти закричала она, и тут же подумала: «Боже мой, что же я делаю!»
Он повернулся, и бросился к ней, ибо в этом крике почувствовал: «Не уходи! Я умру без тебя!», но снова наткнулся на холодный взгляд и услышал:
- Простите, ваше сиятельство. А когда же состоится ваше настоящее бракосочетание?
Ну, такой шутки он никак не ожидал!
- Как можно скорее, ведь когда любишь и любим, с нетерпением ждешь минуты, чтобы назвать ее своей! – ударом на удар ответил он.
- О, мне понятно нетерпение вашего сиятельства, – отпарировала она.
- Сегодня же будет объявлено о нашей помолвке.
Это было равносильно удару в солнечное сплетение. Но жизнь научила Сильву Вареску «держать удар».
- Поздравляю! – Она одарила его своей знаменитой лучезарной улыбкой, которая приводила в восторг газетных репортеров, и всегда так раздражала Эдвина.
- Благодарю, - церемонно произнес он, и направился было к выходу, но мысль, что он, может быть последний раз видит женщину, дороже которой у него ничего не было, остановила его в дверях. Он понимал, что пауза затянулась, но что сказать не знал, в голове вертелись лишь какие-то клише светской беседы.
- Благодарю вас, графиня, за честь, которой вы почтили меня своим присутствием. Надеюсь, мы по-прежнему останемся друзьями, не так ли?
- Друзьями? – на мгновение ей показалось , что она ослышалась. В своем ли он уме, после всего, что было, после… Несказанная обида захлестнула ее, но, сжав волю в кулак, она улыбнулась. - А почему бы и нет? - и направилась вон из зала.
Эдвин понял, что никогда не простит себе, если не остановит ее сейчас.
- Сильва, а тот вечер, в варьете… Неужели это был только сон?
- Только сон… - эхом повторила она.
- Но самый дивный сон в моей жизни…
Она молчала.
- Ты когда-нибудь вспоминаешь его?
- Очень часто.
Не веря своим ушам, он подошел и обнял ее, но она, освободившись от его рук, резко бросила. – Вспоминала! - и побежала к спасительному многолюдью бального зала. Эдвин кинулся за ней.
В это время граф Бони Канислау не без успеха пытался завладеть сердцем той, которая сегодня должна была стать официальной суженой его лучшего друга. У будущей княгини Веглерсхейм голова шла кругом, то ли от модного в нынешнем сезоне фокстрота, то ли от тех признаний, которые вот уже третий танец Бони шептал ей на ушко. Гости даже стали недоумевать: не слишком ли странно ведет себя невеста в день своей помолвки… И тут  в зал буквально вбежала супруга графа, которую по пятам преследовал Эдвин. Это произвело неизгладимое впечатление на всех, кроме самозабвенно танцующих Бони и Стази.
- Бони! –  окликнула Сильва.
Ответа не последовало.
– Бонифас! – повторила она чуть громче.
- Ваша жена! – покраснев, прошептала Стази.
- Наша жена пусть подождет, - промурлыкал граф, не прекращая танца.
- Бони, помоги, у меня расстегнулась пряжка! – Сильва не знала, что делать.
- Ну почему ты себе не купишь туфли на кнопках! – недовольно произнес Бони, наконец-то прервав свой танец.
Граф опустился на колено и стал застегивать пряжку, так некстати расстегнувшуюся на бальной туфельке «супруги». Со стороны это выглядело идиллической картинкой из семейного журнала. Эдвин побледнел от ярости. Стази лишь хлопала глазами, как обиженная кукла: человек, который только что добивался от нее признания в любви и говоривший, что его жена ничего для него не значит, стоит перед этой самой ничего не значащей женой на коленях и заботливо поправляет пряжку на туфле.
- Стази, дорогая, как ты себя чувствуешь? – с неестественной страстью воскликнул Эдвин и, не дожидаясь ответа, продолжил. - Ты просто обворожительна!
- Бони, скажи и ты что-нибудь! – прошептала Сильва.
- Что? – недовольно спросил Бони, которого только что вернули с небес на землю.
- Что-нибудь теплое, нежное…
- Крем-брюле! – издевательски громко сказал Бони, вежливо раскланиваясь в ответ на изумленные взгляды гостей. В этот момент оркестр заиграл вальс.
- Стази, милая, наш вальс! – тоном, не терпящим возражений, сказал Эдвин.
Первый раз графиня была готова отказать своему жениху, но Эдвин, не дав ей времени на раздумья, незамедлительно поднял невесту и закружил в вальсе.
- А как же я? – простодушно воскликнул граф Канислау, и получил категоричный ответ своей мнимой жены:
- А ты танцуешь со мной!
Через мгновение обе пары уже кружились в вальсе. Преувеличенно громкий обмен любезностями несколько удивлял присутствующих, но все отнесли это на счет пылкой влюбленности, ведь одна чета, по их разумению, переживала медовый месяц, а другая только собиралась вступить в брак, предвкушая удовольствия семейной жизни.
Вскоре вальс кончился, и гостей пригласили  в соседнее помещение, где был накрыт фуршет. Постепенно бальный зал опустел. Только чета Канислау почему-то медлила присоединиться ко всем остальным.
- Бони, запомни: сегодня я твоя жена! Ты же обещал мне помочь!
- Все, больше не могу. Неужели я гожусь только на то, чтобы ты мной, как красной тряпкой дразнила Эдвина? – взмолился бедный граф.
- Бони, потерпи еще немного, через каких-нибудь два часа я отпущу тебя!
- Два часа?! Да это же целая вечность!
Неизвестно, чем бы закончилась эта «любовная» сцена, если бы в зал не вошла хозяйка дома.
- Воркуете голубки? – преувеличенно ласково спросила княгиня Юлиана. Ее не на шутку беспокоило то, что Сильва, по-видимому, и не думала покидать их дом, а Ферри куда-то запропастился, так что спросить было не с кого.
- Княгиня, позвольте представить Вам мою лучшую половину, – спохватился Бони. – До замужества ее звали Силь… - тут граф, не вовремя взявший «супругу» под локоток, получил сильнейший удар по ребрам . - Сильнейшее выпадение памяти, – пожаловался «счастливый супруг», и попытался исправить свою ошибку, - Моя жена происходит из древнейшего Трансильванского рода, голубейшая кровь. Ее предки даже были синими, – добавил он для усиления эффекта.
- Это, конечно очень интересно, но мне бы хотелось поподробнее узнать, когда вы встретились, как познакомились, и когда же была ваша свадьба? Бони, ты ведь лучший друг нашего сына, странно, что ты не поставил нс в известность нас ни о помолвке, ни о венчании.
- Все произошло совершенно случайно, когда я и Силь… - тут граф получил еще один удар под дых. - А, впрочем, вам все расскажет моя жена – вывернулся обиженный Бони. - Расскажи, дорогая все по порядку: как встретились, как познакомились…  А я должен срочно переговорить с князем.
Бони удалился. Произошло то, чего Сильва так боялась: ей пришлось остаться наедине с княгиней, которая, казалось, видела ее насквозь. Княгиня знаком предложила ей присесть на банкетку, и сама села рядом, ожидая продолжения рассказа, начатого Бони
- Мы познакомились… мы познакомились… Да что там говорить, самая обычная история… – окончательно потеряв самообладание, пролепетала Сильва.
- Вы, конечно, очень счастливы с Бони? – княгиня упорно не хотела замечать замешательство собеседницы. -  Надеюсь, что Эдвин тоже будет счастлив со своей Стази.
- О да, я желаю ему счастья. Точно такого же.
- Мы, конечно, порядком переволновались из-за этой дурацкой истории с шансонеткой, – вкрадчиво продолжала княгиня. Немалых усилий и денег нам стоил ее контракт в Париже…
- Так это сделали вы? – не смогла сдержать своего изумления Сильва.
Княгиня снова сделала вид, что не заметила ее смятения.
- А почему вас это удивляет? Уверяю вас, шансонетка со столь ничтожным талантом и внешностью никогда бы сама не получила контракт в Париже. Мы не остановились бы ни перед чем, лишь бы она ушла с дороги нашего сына. Поверьте, мы готовы были  предложить ей очень крупную сумму…
- Не думаю, княгиня, что она бы ее взяла, – резко оборвала княгиню Сильва.
- Не понимаю, графиня, почему вы принимаете эту историю так близко к сердцу? Эдвин уже давно забыл об этой пошлой любовной интрижке,  сегодня будет объявлено о его помолвке.
Сильва побледнела.
- Что с вами, ваша светлость? Вам плохо? Я прикажу лакею подать вам рюмку коньяку! – с показной заботой засуетилась Юлиана.
- Благодарю вас, ваше сиятельство, не стоит. У меня просто на одно мгновение закружилась голова, но уже все прошло. И навсегда, – сказала Сильва и быстро вышла из зала.
- Ну что, добилась своего? – услышала княгиня голос Ферри. Он так и сидел в темном углу на банкетке и, оставаясь незамеченным, наблюдал за происходящим на балу. 
- Я не позволю, чтобы эта наглая девчонка разрушила то, что я создавала с таким трудом. Я почти добилась звания фрейлины Ее Величества…
- Никогда не думал, что наша Княгиня Чардаша будет с таким пылом добиваться привилегии носить чей-то шлейф, – грустно заметил Ферри
- Да что ты понимаешь! Ты, писатель! Пишешь романы о красивой жизни… А знаешь ли ты цену этой красивой жизни? Княгиня Чардаша! Высокое звание… Только срок его действия весьма ограничен. Публика носит тебя на руках пока у тебя молоденькая смазливая мордочка и стройные ножки. Скольким шансонеткам до меня раздавали «высокие титулы»? Где они сейчас? Умерли в нищете и безвестности! А где толпы поклонников, которые их боготворили? Боготворят других. Ты обвиняешь меня в меркантильности, а моя вина, Ферри Керекеш, только в том, что я изменила этот порочный круг, потому что не захотела умирать под забором. И сейчас не хочу!
Ферри внезапно захлестнула горячая волна нежности, как бывало и раньше, когда Юлишка была той, прежней Юлишкой... Он обнял ее, и на мгновение ему показалось, что жизнь остановилась, и не было ничего «до», и не будет ничего «после», только два тесно прижавшихся друг к другу человека посреди пустоты Вселенной.   
- Ее сиятельство хочет видеть эрцгерцог! – хорошо поставленный голос дворецкого заставил их разомкнуть объятия. Юлиана машинально поправила прическу.
- Пора объявлять о помолвке, – сказала она и вышла из зала.

***

Вот уже полчаса Сильва разыскивала своего «мужа». Она твердо решила уехать, не дожидаясь объявления о помолвке, но не знала к кому ей обратиться насчет экипажа, без поддержки Бони ей трудно было ориентироваться в этом аристократическом особняке. Больше всего она боялась и не хотела новой встречи с Эдвином. И, завидев его издали, всякий раз старалась перейти в другой зал. Таким образом, безрезультатно обойдя весь дворец, она вышла в сад, где и увидела своего беспечного «мужа», который прогуливался с графиней Стази. Ей показалось неудобным нарушить их уединение, и она решила подождать в стороне. Здесь-то ее и настиг Эдвин.
- Графиня, позвольте, я провожу вас к гостям.
- Благодарю, но я очень устала, - не глядя на него, отвечала Сильва. - Я только найду своего мужа, и мы уедем.
- Ты сама не понимаешь, что делаешь! Каждое твое движение, каждый звук твоего голоса выдает тебя: ты несчастна! – сорвался Эдвин.
- Почему это я несчастна? – нервы не выдержали, и Сильва пошла в наступление – Я очень даже счастлива! Я – графиня, меня принимают в лучших домах, у меня прекрасный муж…
- Оставь, я же знаю, ты любишь только меня!
- Эдвин, -  продолжила Сильва уже без ложной бравады, - Я только что говорила с вашей maman, через каких-нибудь полчаса будет объявлено о помолвке…
- Но ты же знаешь, что это зависит только от тебя! Ну, скажи, ты ведь любишь меня, любишь? – Эдвин так крепко сжал ее в своих объятиях, что она не могла ничего сказать, единственное, что ей оставалось – отвечать на его поцелуи…
- Боже мой! Что я вижу? Нельзя довериться лучшему другу! – раздался вдруг «гром средь ясно неба».
Влюбленные повернулись и увидели Бони. Поза его, должна была означать полное отчаяние и нежелание жить. По крайней мере, именно такие позы принимают герои немого кино, когда застают своих возлюбленных в объятиях соперника.
- Бони, нам нужно объясниться… - не понимая, шутит Бони, или его горе действительно так безутешно, робко сказал Эдвин.
- Этому нет объяснений, лучше оправдывайтесь! – прорычал «обманутый муж».
- Бони, отдай мне свою жену! – пошел в наступление Эдвин.
- Отдать тебе мою жену? – взвизгнул Бони попятившись. -  Которую я так люблю? Без которой не мыслю своего существования? – тут Эдвин снова схватил его за лацканы фрака, и Бони, убедившись в том, что чувство юмора отнюдь не фамильная черта князей Веглерсхейм, и его фраку опять грозит серьезная опасность, вальяжно бросил – Так и быть, бери!
Эдвин кинулся к Сильве, оставив друга поправлять съехавший набок галстук.
- Дорогая, твой муж согласен на развод!
Сильва, с замиранием сердца наблюдавшая  эту сцену, решила доиграть до конца:
- Бони, негодяй, ты отказываешься от меня так легко?
- Я застал вас в объятьях постороннего мужчины! – с пафосом произнес Бони, и, краем глаза заметив сделавшего к нему решительный шаг Эдвина, добавил – Ну и оставайтесь там навсегда! Э-э-э, как вам не стыдно, дайте уйти законному мужу! – сказал он, увидев, как, не дожидаясь его ухода, влюбленные прильнули друг к другу. Он с чистой совестью побежал к скамейке, где его ждала Стази.
- Ну, а теперь пойдем к моей maman! – переведя дух после поцелуя, деловито сказал Эдвин.
- Святая Мария! Что ты хочешь ей сказать?
- Что я люблю графиню Канислау, и что ее муж согласен на развод.
- А если она узнает, что я – Сильва Вареску, певичка из варьете.
- Не узнает –  ты теперь жена Бони, и этим решены все проблемы. – Эдвин настойчиво тянул ее за руку, ему не терпелось поставить в известность родителей.
Они побежали к особняку. Вдруг, Сильва остановилась, словно пришедшая мысль лишила ее сил.
- Значит, если бы я по-прежнему была Сильвой Вареску…
- Ну что ты, мои родители никогда не согласились бы на наш брак.
- А ты согласился бы?..
- Конечно, я сдержал бы слово, - после паузы нерешительно произнес Эдвин, - Но, поверь, мы никогда не были бы счастливы…
- Эдвин, мне срочно нужно с тобой переговорить! – как вихрь налетела на них графиня Стази, не сразу заметившая Сильву, стоявшую чуть поодаль. – Вы позволите? – обратилась она к ней, немного смутившись.
- Да-да, конечно…
Эдвин и Стази скрылись в глубине аллеи, а Сильва все стояла, не в силах тронуться с места. «Никогда не были бы счастливы…» - слова так просто, невзначай брошенные Эдвином, молоточком стучали  в висках. «Значит, эта помолвка за кулисами все-таки была шуткой? Так или иначе, нужно уезжать отсюда. Прав был Бони, зря я затеяла эту авантюру».
Ее размышления были прерваны появлением Бони, который был сейчас как нельзя кстати.
- Нам нужно ехать, - тихо сказала она ему.
 В глазах Бони застыло недоумение, но, видя ее лицо, он не попытался ни возразить, ни спросить, что случилось. Они были уже у выхода, когда их перехватил князь Леопольд Мариа:
- Как, вы уже уходите? Графиня, вы не можете покинуть нас так рано! Тем более, сейчас произойдет самое главное событие нынешнего вечера: будет объявлено о помолвке. И мы с княгиней  хотим, чтобы лучшие друзья моего сына разделили с нами эту радость!
Зал уже наполнялся отобедавшими гостями. Дорога к отступлению была перекрыта. «Ну, что ж, придется испить эту чашу до дна», - подумала Сильва.
Князь и княгиня стояли в центре зала. Князь заметно нервничал, да и гостям было странно, что среди присутствующих не было виновников торжества, все ждали Эдвина и Стази…  В конце концов, посчитав затянувшуюся паузу неприличной, Леопольд Мариа начал торжественную речь:
- Дамы и господа, мы рады возможности объявить, что два любящих сердца… 
 - Постой отец! –  на балюстраде появились Эдвин и Стази. В одно мгновение, сбежав по ступенькам боковой лестницы, Эдвин продолжил:
 – Помолвка не может состояться, я люблю другую!
Присутствующие еще не успели отреагировать на подобный поворот событий, как Стази, прощебетала:
-  Мой милый, кузен, возвращаю тебе слово, данное, когда мы  были еще детьми, и желаю счастья.
 Никто не заметил в этих словах ни сожаления, ни обиды. Напротив, глаза ее сияли, что было весьма странно в подобной ситуации. И нужно добавить, что граф Бони тоже просиял, когда услышал эту новость.
- Постой, сын мой, а кто та другая? – растерянно спросил князь Леопольд Мариа.
- Та другая… - начал Эдвин.
- Это я, – раздался голос Сильвы.
Все расступились. Эдвин подошел к ней и пояснил:
- Да-да, не удивляйтесь, это супруга графа Канислау.
Гости начали перешептываться. Но то, что произошло дальше, надолго лишило всех дара речи. Неожиданно Сильва отстранилась от Эдвина, и довольно официально произнесла:
- Простите, ваше сиятельство, но я не графиня. Хотя могла бы стать княгиней. Ведь срок контракта, который вы подписали тогда в варьете, истекает только сегодня вечером! – из маленькой сумочки, которую до этого нервно теребила в руках, она достала контракт и протянула его княгине Юлиане. Та машинально взяла листок гербовой бумаги, поднесла к глазам, но прочесть не смогла: строчки сливались в сплошное темное пятно. Князь Леопольд Мариа, презрев правила этикета, нетерпеливо выхватил у жены контракт и стал читать:
- «Я, Эдвин Роланд-Карл Иосиф князь Липперт фон Веглерсхейм, обязуюсь княжеским словом нашим: девицу Сильвию Вареску взять в жены, с ней брак заключить через восемь недель и супругой признать пред богом, светом и законом…»
- И я готов сдержать слово - послышался голос Эдвина. Твердо, словно превозмогая боль, он  добавил. – Я желаю исполнить свои обязательства.
- Слишком поздно, князь… - прозвучало в ответ.
В каком-то сомнамбулическом спокойствии Сильва подошла к Леопольду Мариа, взяла у него контракт и, на глазах у всех, разорвала на мелкие кусочки.
– Ты свободен,  – сказала она Эдвину и, понимая, что силы ее на исходе, что через несколько секунд она либо зайдется в слезах, либо упадет в обморок, пошла к выходу. Уже в дверях ее догнал Бони и, предусмотрительно взяв под локоть, вышел вместе с ней.
Эдвин стоял посреди зала ошарашенный, растерянный, словно маленький мальчик, переживший первое в жизни огорчение. Сердце княгини Юлианы не выдержало, от былой досады на сына не осталось и следа. Она подошла к нему, желая обнять, пожалеть, утешить, как делала это когда-то давно, когда сын был еще ребенком… Но он, бросив на нее полный ненависти взгляд, выбежал из дома.
Княгиня послала слуг проследить, чтобы сын, не дай Бог, не наделал глупостей. Но вернувшийся через четверть часа дворецкий доложил, что его сиятельство князь Эдвин оседлал своего любимого рысака и ускакал в неизвестном направлении…».

***
 
Сердечный приступ, как всегда, наступил неожиданно. Ферри Керекеш отложил перо, привычным жестом нащупал в жилетном кармане таблетку, положил ее под язык, но обычного в таких случаях облегчения не почувствовал. Он достал еще одну таблетку и, откинувшись на спинку кресла, прикрыл глаза, уставшие от света настольной лампы…
На следующий день газеты писали: «Умер известный романист Ферри Керекеш. К большому сожалению поклонников его творчества, он так и не дописал роман, над которым работал последнее время. Рукопись, найденная на его рабочем столе, имела заглавие «Княгиня чардаша»…
 



«ГРАФИНЯ МАРИЦА»

«Осень – благословенная пора… А как была хороша осень в тот год, когда наша графиня Марица вышла замуж за своего управляющего!.. Впрочем, не будем забегать вперед, до счастливого завершения этой истории еще очень далеко. А дело было так. Наша графиня покинула родовое имение семнадцатилетней девчонкой, когда вышла замуж и переехала в Будапешт. Муж ее, финансовый магнат, вскоре умер, но графиню так закрутила столичная жизнь, что об имении своем она даже не вспоминала. Родители ее оставили этот мир, когда она была еще крошкой, так что ничто не тянуло ее на родину. Мы, старые слуги, не в счет. Я-то, конечно, старался сохранить здесь все, как было прежде, но имение скоро пришло в упадок. Прошло много лет, прежде чем графиня вновь заинтересовалась своим родовым гнездом. Приехать-то, конечно, не приехала, но дала в газету объявление, что требуется, мол, управляющий. И вскоре управляющий был найден. Правда, мадам Марица его и в глаза не видела, но, то ли почерк его понравился, то ли недосуг дальше искать было… Так или иначе, у нас появился новый управляющий. Рекомендаций не имел, но дело свое знал хорошо. Через некоторое время имения стало не узнать: заколосились поля, снова стали плодоносить сады… Только до старого парка у него руки не дошли, а впрочем, в письмах графиня велела парк не трогать, пускай, дескать, здесь все остается, как во времена моего детства. Так здесь все и осталось…. Только графиня сюда не очень-то спешила. А управляющий работал, как зверь. Только странно нам, слугам, было, что он все один да один. Никто к нему не приезжал, да и сам он ездил только на почту, отправить письма…» Старый Тчеко сидел на крыльце особняка, греясь в лучах сентябрьского солнца, и рассказывал деревенским ребятишкам свою любимую историю. История эта была слышана ими не раз, но все равно они, затаив дыхание, внимали старику, ведь речь шла о хозяевах этих земель, графе и графине Эндреди. Да и рассказывал старик занятно.
 
***

«Здравствуй, дорогой Карл. Получил твое письмо, в котором ты пишешь, что устроил мои дела. Ты жалеешь о проданном имуществе нашей семьи, но зато теперь уплачены долги, оставленные покойным отцом, и никто не сможет сказать о нем ничего плохого. Ты спрашиваешь, не скучно ли мне, офицеру, графу Тассило Эндреди служить управляющим имения. А что было делать? Стать тренером верховой езды или учителем танцев? Помнишь, несколько лет назад ты, я и Пепи Кински спорили о том, сможет ли каждый из нас, если понадобиться, честным путем заработать себе на хлеб? Я даже представить не мог, как скоро мне придется это доказывать.
Друг мой, если бы ты мог видеть природу здешних мест, любоваться цветением полей, которые меня сейчас окружают, ты понял бы, почему я остаюсь здесь. Я окопался среди дикой природы, где нет никакого Захера, никакого дворянского казино. Здесь я хочу остаться и работать до тех пор, пока не скоплю на приданное для моей сестры Лизы, чтобы выдать ее замуж за человека нашего круга.. Она ничего не должна знать об этой истории! Я отправил ее в Бухарест, в пансион, это в часе езды отсюда. Она думает, что я в кругосветном путешествии. Несомненным утешением для меня является то, что я, по крайней мере, недалеко от нее. Пока я могу работать, она не узнает нужды.
Мой милый Карл, поверь, я не нуждаюсь в сочувствии. Здесь я чувствую себя свободно, графиня платит мне по-княжески. Я здесь хозяин, она в голову не берет свое имение и никогда сюда не приезжает. Она меня не знает, я ее тоже. Ты не поверишь, она наняла меня, потому что ей понравился мой энергичный почерк. Просто идиллия! Ну, вот и все. Передай привет родному Будапешту. Вот по нему и по тебе, мой друг, я действительно скучаю…»
Тассило оторвался от письма и задумался. Воображению предстал осенний Будапешт во всем его великолепии. Как хорошо было бы сейчас скакать по его окрестностям на вороной красавице Ирмгардт. Но Будапешт далеко, а беговые конюшни графов Эндреди проданы барону Полицеру, и, как писал Карл Штефан, вороная Ирмгардт теперь выезжает на прогулку под очаровательной баронессой…  Как там сейчас проводят время друзья? Вспоминают ли его? А та молоденькая белошвейка? Прямо напротив его окон находилась мастерская, и он частенько с удовольствием наблюдал за девушкой, которая шила у открытого окна. И она поглядывала на него, когда ей казалось, что он не смотрит в ее сторону… Тассило так и не сделал попытки к сближению – не хотелось создавать сложности ни себе, ни ей. Граф и белошвейка – сюжет для рождественской сказки. Так, по крайней мере, казалось ему тогда… а сейчас? Сейчас он простой управляющий, и день его занят до отказа. С утра до вечера его ждет уйма дел, и когда вечером он добирается до постели, мечты о хорошенькой белошвейке его не посещают. Он и вспомнил о ней первый раз за те полгода, что провел в имении. Сейчас для него существовала только одна девушка – Лиза. Тассило регулярно писал ей письма, которые пересылал через Карла. Так же, через Карла, Лиза отвечала ему. В последнем письме из Будапешта весточки от сестры не было, и Тассило был несколько огорчен этим обстоятельством.
Неожиданно, раздумья управляющего были прерваны появлением старого камердинера Тчеко, который бежал с прытью никак не приличествующей его почтенному возрасту:
- Приехал важный господин… Должно быть, аристократ…. Ругается отборными словами…-  запыхавшись пробормотал старик.
Прибывший не заставил себя ждать, появившись следом на великолепном дымчатом скакуне. Впрочем, отборную ругань, в которой «гром и молния» было единственным приличным выражением, Тассило мог слышать еще издалека.
- Гром и молния!!! Разве так встречают особу голубой крови? Я князь Мориц Драгомир Популеску! Я привык, чтобы мне все шли навстречу! Чтобы мне все шло навстречу! Мориц, не волнуйся! Драгомир, смирно! – его сиятельство несся во весь опор, сметая все на своем пути и не обращая внимание на клумбы и рабатки старинного парка, окружавшего особняк.
Наконец, он остановился, ловко спрыгнул с коня и, оглядевшись вокруг, ткнул пальцем в сторону Тассило:
- Это кто?
- Это управляющий, - прошептал, стоящий за спиной князя, Тчеко.
- Молчать! Я сам вижу, кто передо мной торчит! Я прекрасный физиономист! Вот кто, к примеру, вы? – обратился он к еле сдерживавшему смех Тассило. – Вы – управляющий! – князь явно ожидал одобрения своих «сверхъестественных» способностей.
- Браво! Браво! – Тассило с трудом удалось сдержать приступ смеха. - У меня тоже так: стоит мне, к примеру, увидеть человека, и я уже знаю, кто он.
- Ну, и кто же, к примеру, я? – поинтересовался Популеску.
 - Вы – прекрасный кавалерист, – без тени улыбки ответил Тассило.
- Как вы узнали? - недоверчиво спросил князь.
- По ногам.
Тчеко, стоявший за спиной князя, зашелся в беззвучном смехе. Популеску обернулся, но старый камердинер успел придать лицу серьезное выражение.
- Не слишком ли много развелось нас, физиономистов, - недовольно пробурчал князь, поглядев на свои ноги, которые при ходьбе, словно продолжали обнимать бока боевого коня.    - Перейдем к делу. Речь идет об ужине, который должен быть сервирован в зале. Ужин на много персон. Где у вас зал? – не дожидаясь ответа, князь продолжал. - Ужин с цыганской музыкой. У вас есть цыгане? У вас должны быть цыгане, потому что Марица желает цыган! – безапелляционно заявил он.
- Но ведь мадам Марицы здесь нет… –  возразил управляющий.
- Правильно, физиономист, - огрызнулся  Популеску. Этот управляющий, манерам которого мог бы позавидовать представитель королевской династии, начал его раздражать. – Но она едет сюда. Да, едет, чтобы отпраздновать свою помолвку.
- Помолвку? – разом выдохнули и Тчеко и Тассило.
Не удивляйтесь, – князь явно был рад, что лишил спокойствия невозмутимого управляющего. – Управляющий не должен удивляться. Я своему управляющему не позволяю удивляться.
Тассило понял, что чем-то раздражает этого странного человека, и уже не задавал вопросов, но, как видно, это раздражало князя еще больше, и, не дождавшись вопроса от Тассило, он обратился к Тчеко:
- Вот ты можешь удивляться, да и мы все удивились, когда прочли вот это.
Приговаривая: «Мориц, не волнуйся! Драгомир, смирно!» князь что-то долго искал у себя во внутреннем кармане мундира. Наконец, вытащив изрядно помятую газету, он фамильярно протянул ее управляющему:
- Читай!
- …те, – поправил его Тассило.
- Что «те»? - удивился князь.
- Читайте, – пояснил управляющий.
- Те уже читали, теперь ты читай, – не сдавался Популеску.
Тассило взял из его рук газету и прочел: «Молодой человек, желающий жениться, ищет пожилого опытного человека, который отговорил бы его от этого».
- Что ты читаешь? – «взвился на дыбы» бывший кавалерист.
- То, что написано, – управляющий был серьезен, но в глазах его прыгали веселые чертики.
- Разве можно, читать все, что написано? Читай, где я тебе пальцем ткнул!
- Вы тут и ткнули.
Старый Тчеко давился от смеха.
- Значит, я не туда ткнул… - забрав газету, князь обратился к Тчеко, который вовремя успел вернуть строгое выражение лица. – Читай, …те, – газета в мгновение ока оказалась перед носом камердинера. – Те читают, а ты слушай, –  назидательно посмотрев на управляющего, сказал он.
Достав очки из кармана ливреи, Тчеко прочел: «Графиня Марица и барон Коломан Зупан объявляют о своей помолвке».
Князь покрылся пятнами. Казалось, еще немного, и его хватит апоплексический удар:
- А? Что вы скажете? – ответ не последовал, да князь и не ждал его. – Объявляют! Меня она послала вперед, чтобы я здесь все приготовил. Марица решила, что помолвка должна быть отпразднована здесь, в ее имении… – внезапно Популеску успокоился и совсем в другом ключе продолжал. - Но ничего! Сегодня же вечером мы все поедем обратно в город, и будем пировать там до зари. Ну, что ж? Иду встречать!
Князь направился было в сторону коня, но неожиданно резко повернулся назад и почти заплакал:
- Нет, каково? Я мечтал на ней жениться, а она… она выходит замуж за другого… Что вы на это скажете? – он поглядел на Тчеко и Тассило, явно ожидая сочувствия.
- Мориц, не волнуйся! – браво произнес камердинер, чуть заметно подмигнув управляющему.
- Драгомир, смирно! – с удовольствием подхватил Тассило.
Так и не ощутив подвоха, Популеску вскочил на коня и поскакал встречать Марицу.
«Да, идиллии моей конец, - подумал Тассило, - А, впрочем, она сегодня же и уезжает».
- Тчеко, на всякий случай приготовь комнаты для гостей и распорядись насчет ужина, а я переоденусь и поеду навстречу, – сказал он старому камердинеру.

***
- Знаешь, Лиза, я даже не помню, когда последний раз была в имении. Сначала недосуг было, да и покойный муж не любил деревенской жизни… А потом просто боялась – приеду, а там все не так, как виделось в детстве: и леса не такие густые, и деревья не такие высокие, и Дунай не такой глубокий. А сейчас я наконец-то нашла повод посетить эти места.
- Марица, ты просто великолепно все придумала: помолвка в имении, где провела детство! А твоему жениху понравилась эта затея?
Марица поглядела на подругу и рассмеялась: слишком уморительно смотрелись на хорошеньком личике Лизы огромные очки, которые являлись необходимым аксессуаром костюма автомобилиста. Марица уже давно лихо управляла кабриолетом. Но, хотя приобрела авто одной из первых в Будапеште, специальной одеждой для поездок никогда не пользовалась. Однако, готовясь к этому путешествию, Лиза убедила ее в необходимости экипировки. Только сейчас, посмотрев на Лизу, она поняла, как смешно они выглядят.
- Ну почему ты смеешься? – обиделась Лиза.
- Просто посмотрела на свое отражение в твоих очках и подумала: как же нелепо я выгляжу в этой амуниции.
- Ну что ты, Марица! Тебе очень идет этот костюм! Но, по-моему, ты смеялась совсем по другому поводу. Ты всегда смеешься, когда кто-нибудь спрашивает о твоем женихе. Он что, очень смешной?
- Не то слово, – загадочно посмотрела на подругу Марица.
- Расскажи мне о нем! Ты никогда ничего о нем не рассказываешь. Мне кажется, ты скрываешь какую-то тайну.
- Ну, тебе-то я могу ее доверить, - Марице не хотелось больше испытывать терпение подруги, да и саму ее распирало желание поделиться секретом. – Дело в том, что человека, с которым я помолвлена, не существует.
- Как?! – вскрикнула Лиза, никак не ожидавшая услышать подобное.
От неожиданности Марица резко затормозила, кабриолет занесло, и они чудом не врезались в огромный дуб, стоявший у дороги. Но провидение уберегло их от катастрофы, автомобиль остановился в нескольких сантиметрах от дерева. Лиза, то ли испуганная возможной аварией, то ли ошеломленная неожиданной новостью, сидела, вжавшись в автомобильное кресло. А Марица вылезла из кабриолета и, убедившись, что капот не поцарапан, как ни в чем не бывало, продолжила прерванный разговор:
- Да-да, он не существовал и существовать не будет.
- Ну, знаешь… - Лиза недоуменно захлопала ресницами. До сих пор она считала, что подобные вещи возможны только в романах, а в обыденной жизни им места нет.
- А что мне было делать? – с неожиданной экспрессией воскликнула Марица, и, не ожидая ответа на поставленный вопрос, продолжала, - Что делать молодой, свободной, богатой женщине на которой каждый немедленно хочет жениться?
- Марица! Но ведь это скандал!
- Да, моя дорогая! – Марица даже с близкими друзьями не любила обсуждать свои поступки и уже пожалела, что доверилась Лизе. – Но они осадили меня, как крепость. И вот, в один прекрасный день я просто разослала пригласительные билеты: «Графиня Марица и барон Коломан Зупан объявляют о своей помолвке». – удостоверившись, что капот любимого кабриолета невредим, Марица снова села за руль.
- Марица, но почему именно Коломан Зупан? – Лиза с таким восхищением смотрела на подругу, что у той совершенно прошла, вспыхнувшая было досада.
- Да потому что Коломан Зупан не существует. – Марица включила зажигание,  прислушалась и, убедившись, что мотор по-прежнему работает как часы, вывернула на дорогу. - Это персонаж из оперетты Штрауса «Цыганский барон». Помнишь, толстый старик со свинками?
Лиза покатилась со смеху. Напевая: «Я собой хорош! Потолстел, ну, что ж…» подруги весело поехали дальше.
После очередного поворота, их взорам неожиданно открылся чудесный вид: на берегу Дуная раскинулись разноцветные шатры. Марица остановилась и, заглушив мотор, вышла из автомобиля: «Надо же! Столько лет прошло, а здесь все по-прежнему. Даже цыгане, как и раньше, остановились именно здесь. Пойдем к ним, Лиза! Да вот они и сами бегут нам навстречу».
Казалось, что к ним летят огромные птицы с ярким оперением: то цыганские юбки и шали, трепетали на ветру. И вот зазвучали гитары и скрипки, запели величальную. Старая цыганка вынесла на подносе два бокала с токайским. Выпив, как и положено, до дна, Марица смело вошла в водоворот цыганской пляски. Для Лизы, привыкшей видеть Марицу лишь в светских гостиных Будапешта, это было неожиданно, и она не отрывая глаз, смотрела на подругу. А та самозабвенно плясала, забыв обо всем. Внезапно танец прекратился, и цыгане, окружив Марицу, стали уговаривать ее спеть вместе с ними. Марица не пела уже много лет, с тех пор, как покинула эти края. Но второй бокал токайского придал ей азарта:

Снова слышу скрипок пенье,
И цимбал призывный звук…
Сердце вновь полно томленья,
Сладких и тревожных мук.
Здравствуй, край веселый наш,
Где под звон заздравных чаш
По полянам, ураганом
Льется огненный чардаш.

Цыганский хор подхватил, и песня понеслась все выше и дальше. Лиза замерла, боясь неосторожным движением спугнуть ощущение единения с солнцем, небом, Дунаем… Ощущение, которое до краев заполняло ее неискушенную душу.

Вольной быть хочу, как птица,
Отвечать на все улыбки,
В танце бешенном кружиться…
Пойте, плачьте, скрипки!
Я хочу услышать снова
Сказку давнего былого,
Ласку голоса родного…
Пойте, плачьте, скрипки!
Я хочу в леса и поле,
На зеленое раздолье,
Где цыган поет о воле…
Пойте, плачьте, скрипки!

Голос Марицы звучал так звонко и легко…

Пой! Пой! Пой!
Песню счастья пой!
Я к тому, кого отмечу,
Выйду радостно навстречу
В этот тихий час ночной.

Внезапно Марица почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд. Она оглянулась и увидела всадника на гнедом жеребце. Ей неудобно было его разглядывать, но она успела заметить отменную стать наездника. Не желая признаться самой себе, что присутствие незнакомца  взволновало ее, она продолжала петь, как будто ничего не произошло.
Но я не знаю, кто этот милый,
Кому бы сердце я подарила,
Кого весной, встречая вечер алый,
Я ждала и тосковала:
Где он? Когда придет?

Графиня поймала себя на мысли, что поет только для этого загадочного всадника и ей больше всего на свете хочется, чтобы ему понравилось ее пение, понравилась она сама. Ни разу больше не обернувшись, она физически ощущала его взгляд. Так ощущают страстное прикосновение любимых рук.

Но я не знаю, кто этот милый,
Кому бы сердце я подарила,
Кого весной, встречая вечер алый,
Я ждала и тосковала:
Где он? Когда придет?
Кого весной, встречая вечер алый,
Я ждала и тосковала:
Где же он? Когда позовет?

Отзвучала последняя нота, умолкли скрипки. Марица, оглянулась наконец туда, где был незнакомец, но его и след простыл… К ней подбежала раскрасневшаяся Лиза: «Ой, Марица! Я и не знала, что ты умеешь так петь!» Марица перебила ее: « А, как ты думаешь, кто был этот всадник?». «Какой всадник? – удивилась Лиза – ты знаешь, я никого не видела, я просто глаз не могла от тебя оторвать! У тебя в роду случайно не было цыган?» «Ну, в Венгрии в каждом знатном роду можно найти цыганские корни, слишком долго мы живем бок о бок с этим кочевым племенем. А теперь, пора в имение! Нас, наверное, уже ждут!» Марица попрощалась с цыганами и решительно направилась к автомобилю. Лиза поспешила за ней. Весь оставшийся путь подруги провели в молчании. Лиза – потрясенная столь неожиданным проявлением Марицы, а Марица – уязвленная исчезновением таинственного всадника.

***

В имении все было готово: дорожки выметены, столы в саду расставлены, музыканты рассажены – старый Тчеко хорошо знал свое дело. Гости тоже были в сборе: весь высший свет Будапешта прикатил сегодня в имение Марицы. Не хватало только невесты с женихом. Князь Популеску с траурным видом расхаживал по аллеям старинного парка, повторяя, как заведенный: «Вы только представьте себе, Марица помолвлена с другим!» и принимал соболезнования и утешения.
Между тем, послышался шум мотора и вскоре в воротах усадьбы показался кабриолет невесты. Музыканты заиграли нечто бравурное и радостное, прислуга выстроилась в стройные ряды. Гости с удовольствием наблюдали идиллическую картину: Марица приезжает в свое имение после долгих лет разлуки. Конечно, первым подбежал к кабриолету верный Популеску.
- Графиня, вы как всегда очаровательны! Простите, что не смог достойно организовать вашу помолвку! – бубнил он, открывая дверь и помогая ей выйти из авто.
- Что вы, князь! Все организовано просто великолепно. Я и не хотела никакого шума, - честно говоря, Марица рассчитывала по приезде успеть переодеться, но, увидев, что все гости в сборе, поняла: по крайней мере, начало вечера ей придется провести в нелепом костюме автомобилиста. Она с завистью посмотрела на Лизу, которая выбравшись из автомобиля, побежала переодеваться к ужину.
Популеску, с жаром достойным лучшего применения, продолжал:                - Чего бы я только для вас не сделал! Я бы хотел вытащить вас из горящего дома… Но он почему-то не горит! Я готов броситься под ваш экипаж, но ваши лошади при виде меня шарахаются в сторону! Я готов спасти вас из стремнин Дуная, но вы, почему-то не тонете…
- Я умею плавать, ваша светлость! – отпарировала Марица, заслужив аплодисменты гостей.
- Мориц, не волнуйся! Драгомир, смирно! Итак, помолвка?
- Да, и сегодня вечером она состоится. – Казалось, сегодня ничто, даже навязчивость Популеску, не может вывести Марицу из себя.
- Но где же жених? Где этот Зупан, которого никто не знает? – князь снова пошел  в лобовую атаку. Гости с удовольствием наблюдали поединок.
- Представьте себе, он и сегодня не сможет приехать. Его задержали неотложные семейные дела. Но мы с ним условились, что ровно в 6 часов мы отпразднуем нашу помолвку под открытым небом. Он – там, а я – здесь.
Гости изумленно перешептывались
- Помолвка на расстоянии? Мориц, не волнуйся! Драгомир, смирно! – обреченно пробормотал Популеску. Борьба с невидимым противником оказалась не по силам бравому вояке.
- Не беспокойтесь, вы увидите его на свадьбе. На свадьбе он обязательно появится. – Марица хлопнула в ладоши, и слуги в парадных ливреях начали обносить гостей шампанским. – Господа! Прошу выпить за здоровье моего жениха!
- Чтоб он там поперхнулся! – проворчал князь, осушив залпом бокал «Вдовы Клико»
- Простите, если я помешал… – реплика, прозвучавшая негромко, отчего-то не пропала в общем шуме, а наоборот, породила тишину.
- Что такое? В чем дело? – Марица обернулась и увидела человека, который наблюдал сегодня за ней в таборе. – Кто вы, и что вам нужно? – вопрос прозвучал не слишком дружелюбно, но она так и не смогла побороть досаду, вызванную внезапным исчезновением незнакомца.
- Разрешите представиться, я – Терек, ваш новый управляющий.
Новость выбила графиню из колеи. Меньше всего этот человек был похож на управляющего.
- Почему вы не вышли меня встретить вместе со всеми? – пытаясь скрыть замешательство, Марица взяла не слишком верный тон, но уже ничего не могла с собой поделать.
- Я ездил верхом и должен был переодеться, – спокойно отвечал управляющий.
- Господа, вы слышали? Мой новый управляющий заботится о своем туалете! – внезапно графиня поняла, что «перебирает», и «сменила гнев на милость». - Ну что ж, рада, что сделала столь драгоценное знакомство. Можете идти.
- Еще раз прошу прощения, но я решил, что, представившись только завтра, допущу бестактность.
С радостью, что представление закончилось, Тассило пошел прочь, но вдогонку ему уже летел звонкий голос взбалмошной графини:
- Управляющий, куда вы?
- Вы же меня только что отпустили, – осторожно напомнил Тассило, ему очень не хотелось лишиться этого места.
- Отпустила. А сейчас мне хочется, чтобы вы остались,  – услышал он в ответ.
«Такого обращения я просто не вынесу, - с тоской подумал Тассило, - только бы продержаться до ночи, ведь ночью они собирались уехать обратно в город.
- Где вы служили в последнее время? – графиня и не думала заканчивать беседу.
- В шестнадцатом гусарском! – невпопад подал голос Популеску.
- Я не вас спрашиваю, князь, – раздраженно оборвала Марица.
«Мадам решила разыграть перед гостями сценку «хозяйка имения знакомится с новым управляющим». Что ж, поможем ей в этом» - решил Тассило.
- Свои познания по земледелию я приобрел в имении графа Эндреди.
- О, это очень обрадует Лизу! – прощебетала графиня.
Тассило побледнел. «Только этого не хватало! Она знакома с Лизой!»
- Вы знаете Лизу…дочь моего бывшего хозяина? – учтиво осведомился он.
- Всего несколько недель, но уже успела ее полюбить. Она приехала со мной. – Марица обернулась, и не увидев подруги, обратилась к князю, - Кстати, где она? – не получив ответа, графиня с усмешкой продолжила, - Наверное, крутится перед зеркалом как всегда.
- Лиза здесь? – Тассило не смог скрыть замешательства, чем и воспользовалась Марица, подсознательно желая отомстить за недавнюю обиду.
- Что с вами? Вы чем-то взволнованы? – с преувеличенным участием спросила она, - А-а, понимаю… Маленький роман. Бедный управляющий и графиня… - гости довольно захихикали.
- Мадам, я прошу вас… - смирившись с ролью управляющего, граф Эндреди не был готов к такого рода унижениям, кровь ударила ему в голову…
Но Марица, сообразив, что «перегнула палку», неожиданно сама сняла напряжение:
- Не беспокойтесь, я никогда не вмешиваюсь в частную жизнь моих служащих. Князь, вашу руку! – скорее приказала, чем попросила она. И, не дожидаясь пока Мориц Драгомир отреагирует на ее слова, сама взяла его за руку и пошла к особняку. Гости потянулись вслед за ними.
Тассило лихорадочно соображал: «Лиза здесь, в гостях у Марицы…», - встреча с сестрой при таких обстоятельствах совершенно не входила в его планы. Но тут он увидел, как по аллее, идущей от особняка в парк, бежит Лиза. Сердце сжалось от радости, что он снова видит ее… «А, впрочем, - подумал он – расскажу ей правду. Она умница и все поймет». Сестренка налетела на него, как вихрь:
- Тассило! Ты! Представляешь, Марица хотела меня разыграть: «Иди в парк, там твой бывший управляющий…», я ничего толком не поняла… а тут ты! Так ты уже вернулся из путешествия? А я оставила пансион – там такая скука! Марица предложила мне пожить у нее, пока ты не приедешь. А ты уже вернулся!
Тассило смотрел на сестру и не мог налюбоваться: за эти полгода, что они не виделись, Лиза стала настоящей красавицей.
- А-а-а, понимаю! Вы с Марицей хотели сделать мне сюрприз! После все расскажешь, а сейчас пойдем, нас ждут!
- Лиза… - Тассило понимал, что нужно сейчас же открыть Лизе всю правду о положении дел, но ему так не хотелось разрушать иллюзии сестры, - Как ты хорошо выглядишь! –только и смог он сказать.
- Ну, пойдем, а то она обидится!
«Все-таки нужно ей все объяснить», - решил Тассило. Он обнял сестру за плечи и сказал:
- Лиза, ты уже не маленькая девочка, с тобой можно говорить серьезно. Что бы ты сказала, если бы узнала, что я здесь не гость, а служащий… Ну, скажем, управляющий?
- А-а-а! Меня не проведешь! – рассмеялась Лиза. – Старый способ. Когда хотят быть вблизи дамы, в которую влюблены, всегда изображают управляющего. Я читала, что-то подобное. Кажется в романе Ферри Керекеша. Ты не читал? Да, я забыла, что мой брат не читает романов!
- Лиза, тише, а то меня уволят!
- Не думай, что я хочу помешать тебе, - заговорщицки подмигнула она, - Это очень милая шутка. Пожалуйста, изображай управляющего, пока тебе не надоест. Я тебя не выдам. Слушай, значит, для меня ты тоже управляющий?
- Ну, конечно, – с облегчением вздохнул Тассило.
- Управляющий, идите сюда, живо! – Лиза с удовольствием приняла новые «правила игры», - Я отправляюсь на прогулку и приказываю вам меня сопровождать!
- Увы, это не входит в круг моих обязанностей и может быть превратно истолковано… И потом, у меня уйма дел…                - Мы полгода не виделись, и не можем полчаса побыть вдвоем, из-за того, что ты решил разыграть Марицу?
- Понимаешь, Лиза, это не розыгрыш… Я должен тебе многое рассказать…
- Вот уж никогда не думала, что и мой  благоразумный брат падет жертвой обаяния Марицы – перебила его Лиза, - Ну, что ж, иди, играй роль управляющего, я тебя не выдам, даю слово!
Тассило крепко поцеловал сестренку, и пошел на конюшню: надо было проследить, чтобы как следует, накормили лошадей, на которых приехали гости. В имение давно не приезжало столько народу.
Лиза в задумчивости присела на скамейку.
- Ну что, видела своего бывшего управляющего? – Марица тихо подошла и присела рядом.
«Какой управляющий? Это мой брат!» - чуть не вырвалось у Лизы, но вовремя вспомнив слово, данное Тассило, она промолчала.
- А что ты скажешь о моей помолвке? – прервала возникшую паузу Марица.
- Знаешь, Марица, я нахожу эту помолвку без жениха слишком эксцентричной! – Лиза не смогла сдержать раздражение: ее брат вынужден изображать управляющего, потеряв голову из-за этой женщины, а она развлекается, устраивая помолвку с несуществующим женихом.
- Мадам Марица! Вас экстренно хочет видеть господин Коломан Зупан, – возник с докладом старый Тчеко.
- Кто?! – после секундного замешательства в два голоса изумились подруги.
- Господин Коломан Зупан. – невозмутимо повторил камердинер.
- Проси. Я приму его здесь, в парке, – нашлась Марица.
Тчеко удалился.
- Марица, как это понимать?
- Я ожидала чего угодно, только не этого. Коломан Зупан – это невероятно… -  пролепетала Марица.
Между тем, насвистывая какой-то легкомысленный мотивчик, по аллее шел симпатичный молодой человек, меньше всего напоминавший свиноторговца из оперетты Штрауса. Приблизившись к ним, он представился:
- Коломан Зупан.
Подруги застыли от изумления.
- Коломан Зупан из Вараздина. Живые свиньи, окорока, колбасы, сосиски оптом и в розницу.
- А вы в этом уверены? – графиня явно не была готова к такому повороту событий.
- Я так называюсь с самого детства, с вашего милостивого разрешения. – Вежливо ответил Зупан, лишая Марицу всякой надежды на возможную ошибку.
- Что вам угодно? – взяла себя в руки графиня.
- Я хотел бы видеть хозяйку этого дома, мадам Марицу. – услышала она в ответ.
- Это я. – Марица сделала знак Лизе, и та, подмигнув ей, удалилась. – Итак, чем могу быть полезна? – повторила она свой вопрос, видя, что Зупан слишком поглощен созерцанием удаляющейся по аллее парка Лизы, чтобы воспринимать что-либо другое.
- То есть как? – вышел из ступора Зупан. – Третьего дня сижу я за своим утренним туалетом, и тут влетает Иштван…
- Простите, кто? – поинтересовалась графиня.
- Ну, Иштван – мой камердинер, пояснил гость. – И говорит мне: «Читали?». Подает газету, читаю: «Как нам сообщают, графиня Марица и барон Коломан Зупан объявляют о своей помолвке». Не успел я прочитать -  врываются друзья. Кричат: «Почему скрываешь, что женишься?» Ну, вы понимаете, что тут началось? К вечеру я уже думал, что я невеста…, ой… простите, жених. На другой день я приехал в город и узнал, что вы поехали отпраздновать нашу помолвку сюда. Подумал: должен же я быть на собственной помолвке? И вот я здесь. Прошу пользоваться.
Времени, которое ушло на этот монолог, Марице вполне хватило для того, чтобы найти лазейку из такого, казалось бы, безвыходного положения.
- Мой милый вараздинец, - начала она издалека, - вы совершенно напрасно изволили себя беспокоить. Это случайное совпадение. Мой жених совершенно другой Зупан. Барон Коломан Зупан.
Но только Марица с облегчением вздохнула, как услышала в ответ:                - Это невозможно. Я являюсь последней веточкой на славном древе рода Зупанов, и ваша помолвка может быть только со мной.
Марица решилась на крайние меры:
- Ну, что же, придется сознаться. Я вас обманула.
- Как? Обманула до свадьбы? – чуть не заплакал Зупан, - А что же будет после?
- Да ничего не будет, - весело сказала «невеста»: после признания, словно камень упал с ее души. – И свадьбы тоже не будет, - добавила она с  улыбкой, - я выдумала своего жениха.
- Зачем? – недоумевал Зупан.
- Чтобы найти покой.
- Не понимаю…
«Никогда не думала, что избавиться от придуманных женихов еще труднее, чем от настоящих, - подумала Марица. - Ну что ж, объяснимся на чистоту!»
- Понимаете, - доверительно сказала она – у меня несчастье: как только мужчина видит меня три минуты, он говорит: «Марица, я вас люблю, и хочу на вас жениться!»
Но, вопреки ожиданиям «несчастной» графини, этот аргумент только усугубил ситуацию:
- А-а-а-а, понимаю… - задумался Зупан. - А почему бы вам действительно не выйти за меня замуж?
«Я пропала…», -  подумала Марица, но тут раздались выстрелы, и вечернее небо над старинным парком озарилось сполохами: Популеску устроил фейерверк. Зупан обрадовался как ребенок, и, казалось, совсем забыл о своих намерениях. Марица взяла его за руку и они, весело смеясь, побежали к гостям.

***
Стемнело. Все переместились в особняк, где гостей ждал ужин. На веранде заиграл цыганский оркестр.
Тассило и Лиза молча возвращались с прогулки. Тассило не знал, как объяснить сестре особенности его положения здесь. Не хотелось омрачать ее детской радости от неожиданной встречи. «Будь что будет! В крайнем случае, найду другое место!» - думал он.
- Тассило! Все уже в доме! Честно говоря, я ужасно проголодалась! Пойдем скорее! – прощебетала Лиза, и, не дожидаясь ответа, хитро прищурилась, - Ах, да! Совсем забыла о твоей мистификации! Но, может быть, ты уже достаточно проголодался, для того, чтобы снять маску управляющего? Я готова объяснить Марице, что ее таинственный управляющий – мой брат!
- Лиза, поверь, это слишком серьезно…
- Ах, даже так! Ты серьезно влюблен! – не дала ему договорить Лиза. - Ну, хорошо, братец, я промолчу! Но когда мне вздумается влюбиться, попробуй только помешать! Сейчас я пойду ужинать, а ты можешь продолжать свои игры, пока не надоест! И не надейся, я не принесу тебе вкусненького, как раньше, в детстве, когда за свои проказы ты оставался без обеда! -  Лиза, словно действительно была маленькой девчонкой, показала ему язык и побежала в дом.
 Тассило с улыбкой смотрел ей вслед. Как бы хороша была его жизнь, если бы не было нужды изворачиваться и скрывать правду. Он катастрофически не умел лгать, к счастью Лиза изрядно облегчала ему задачу, постоянно перебивая и не давая возможности рассказать все до конца. Она сама придумала какую-то романтическую историю, и поверила в нее. «Влюблен!» - усмехнулся он, вспомнив восклицание Лизы. Она даже не представляет, какая пропасть отделяет его теперь от людей, прежде составлявших обычный круг общения их семьи. Он даже не разглядел как следует эту графиню, свою нынешнюю хозяйку… Впрочем, сейчас он лукавил. Разглядел. В том-то и дело, что разглядел. Разглядел еще там, в таборе, где она пела с цыганами, и в глубине души пожалел, что не встретил эту женщину раньше, когда был богат и знатен. Пожалуй, первый раз он пожалел о своем прежнем богатстве…
Цыганские скрипки звучали так пронзительно, наполняя пространство старого парка терпкой, как выдержанное вино, печалью о несбыточном.

И я когда-то сам чардаш с огнем плясал,
С цыганами кутил, им золото бросал…

Тассило и сам не заметил, как им завладел этот пленительный мотив. Его голос звучал все громче и уверенней и, в конце концов, пение было услышано там, в гостиной… Гости, поспешившие на веранду, были удивлены, увидев управляющего, который пел и лихо отплясывал чардаш в окружении цыганок из табора. Марица слушала, завороженная. Его голос проникал глубоко в душу, поднимая со дна забытые желания и мечты, в которых она боялась признаться даже себе самой. Сначала ей показалось, что лучше уйти и сделать вид, что ничего не произошло, но глоток токая и чарующая мелодия заставили сердце забиться сильнее, и она осталась, не в силах бороться с нахлынувшими чувствами. Черт возьми, как же он был хорош, этот ее новый управляющий! Лицо, словно с портрета из фамильной галереи какого-нибудь знатного рода…
В это время чардаш достиг кульминационной вершины: темп нарастал, цыганские юбки и шали развивались, словно языки пламени огромного костра…Вдруг одна из цыганок разбежалась и прыгнула на руки управляющему, повиснув у него на шее. Он с удовольствием подхватил девушку, закружил и склонился к ней, зарывшись лицом в длинные и черные как смоль волосы. «Нет, надо все расставить по местам, негоже знатной графине восхищаться своим служащим», - опомнилась Марица.
- Браво, браво! Вы прекрасно поете, господин управляющий, а танцуете еще лучше! Тассило оторвался от хорошенькой цыганочки и увидел гостей, окруживших веранду, и наблюдавших его неосторожный экспромт. 
- Не повторите ли свой номер для меня и моих гостей, а то мы застали лишь самый финал, -  снисходительно улыбаясь, то ли попросила, то ли приказала хозяйка.
Ну, это уже было слишком. Продолжая обнимать свою случайную партнершу по танцу, он с достоинством ответил: 
- Простите, графиня, но я не певец, иногда пою, но только для себя. Мне очень жаль, что вы и ваши гости слышали мое пение… 
- Напротив, это очень мило с вашей стороны, у вас прекрасный тембр. Так что, пойте, господин управляющий, мы ждем.
- Как вы правильно изволили заметить, ваша милость, я всего лишь управляющий, в мои обязанности не входит веселить ваших друзей.
- В таком случае, господин управляющий, вы уволены, - вырвалось из уст Марицы, хотя, еще не договорив этой фразы, она уже о ней пожалела.
- Как будет угодно вашей милости, - прозвучало в ответ.
Тассило с достоинством повернулся и пошел прочь. Воцарилась тишина. Гости чувствовали себя неловко, наблюдая эту сцену, которая напоминала скорее поединок двух равных противников, чем диалог хозяйки со своим управляющим.
- Уволен? Правильно, не зазнавайся! – бросил ему вслед Популеску.
- Марица! Едем в Табарен и будем пировать там до зари!- предложил восторженный Зупан, ему здесь нравилось решительно все: и поместье, и старый парк, и очаровательная хозяйка, но еще больше нравилась графиня Лиза, с которой он уже успел познакомиться и обменяться парой незначительных реплик… Правда теперь он уже не так радовался своей помолвке с Марицей. 
- Ну что ж, в Табарен, так в Табарен!-  согласилась Марица и, обернувшись к стоящему рядом камердинеру, приказала. – Тчеко, прикажи заложить экипажи.
Неожиданно от толпы цыган отделилась Маня –  цыганка, которую Марица знала с детства. Маню часто звали в господский дом погадать – покойная мать верила в предсказания.
- Дай погадаю, красавица, всю правду скажу!- направилась Маня в сторону Марицы.
- Да как ты смеешь, так разговаривать с госпожой! Пошла прочь! - взвился Популеску.
- Оставьте, князь! Пусть погадает. Я и сама хотела попросить тебя об этом, Маня, - Марица подошла к цыганке и протянула руку для гадания.
- Не боишься, красавица, что все будут знать твое будущее? - цыганка пытливо заглянула ей в глаза.
- Не боюсь. Здесь только друзья, - спокойно ответила Марица.
- Тогда слушай, - цыганка внимательно смотрела на ее руку, - не успеет месяц пройти над землей свой круг, как встретишь ты свою судьбу - человека, который пойдет с тобой по жизни рука об руку.
- А как я узнаю его, Маня? - с усмешкой спросила Марица.
- Будет он хорош собой и благородного происхождения.
- Ну, тогда мне будет очень трудно его узнать, ведь это может относиться к любому, кто меня окружает.
- Из тех, кто тебя окружает, он один достоин твоей любви…
- Марица, вы же понимаете, что этим человеком могу быть только я! - нарушил общее замешательство Популеску.
- Ах, оставьте, князь, вечно вы не вовремя, - оборвала его Марица, желая продолжить с цыганкой разговор, который занимал ее все больше и больше… но Мани уже и след простыл.
 - Экипажи поданы! - объявил Тчеко.
- Марица, вы позволите мне сесть рядом с вами? - не унимался Популеску.
- Чтобы я уступил вам место рядом с моей невестой?! – от возмущения заговорил в рифму Зупан. – Ни за что!
- Не ссорьтесь, господа, в каретах всем хватит места, тем более что я решила остаться! – остановила Марица начавшуюся между претендентами на ее руку ссору.
 - Да-да, господа, я остаюсь, мне нужно побыть одной!
Решение остаться возникло у графини спонтанно, она даже не представляла себе, что будет делать, оставшись одна в этом огромном имении, но, тем не менее, отступать Марица не привыкла.
- Господа, ровно через месяц я жду вас здесь, чтобы продолжить сегодняшний праздник, а сейчас… счастливого пути!
Обескураженные гости заняли свои места в экипажах и уехали. Марица осталась одна. Идти в дом не хотелось – слишком хорошо было в старинном парке теплым летнем вечером. Она присела на скамейку и задумалась. На душе было неспокойно, как бывает в предчувствии каких-то важных перемен. Но каких? Предсказание Мани? Несерьезно. Она специально удалила  всех своих кавалеров, и сейчас не было рядом с ней человека, который мог бы стать ее суженым. Наивная графиня решила перехитрить судьбу…
Неожиданно в глубине аллеи показался знакомый силуэт. Управляющий шел к особняку, но, подойдя поближе и увидев Марицу, сидящую на скамейке, повернул назад.
-Управляющий, куда вы? – окликнула его Марица.
Управляющий остановился и, повернувшись к хозяйке, тихо сказал:
- Разрешите откланяться.
Только тут Марица заметила у него в руке чемодан, и вспомнила неприятный эпизод, произошедший не больше часа назад.
- Разве вам нужно так спешно уезжать? – как ни в чем не бывало, спросила графиня.
- Вы изволили меня уволить, - усмехнулся управляющий забывчивости госпожи.
- Ах, да, я вас, кажется, уволила, но раз вы так просите, можете остаться… - Марице очень не хотелось отпускать этого нового управляющего.
Управляющий широко улыбнулся:
- Говоря откровенно, я даже не настаиваю!
«Останется!» - подумала Марица и, подхватив его тон, продолжила:
- Ну разумеется, вы, наверно этого даже не умеете… Ну, что, прикажете мне самой вас просить?
Управляющий улыбался и молчал. На секунду она почувствовала себя горничной перед хозяином и начала оправдываться:
- Да, вы правы – я была резка с вами… Такой уж характер… Иногда я потом  в этом раскаиваюсь…
Управляющий молчал и пристально смотрел на нее. 
- Хотите, будем друзьями, - графиня протянула ему руку и добавила – Хорошенькой женщине нужно прощать маленькие капризы…
 Он склонился и поцеловал ее руку. У нее мурашки пошли по спине, и в голове пронеслось: «Бежать! Бежать!»
- До завтра, - прошептала она, пытаясь забрать руку, а в глубине души желая, чтобы он не отпускал, - Спокойной ночи! - резко повернувшись, она быстро пошла, почти побежала к дому.
«Вот теперь бы я спел для нее…», - подумал Тассило.
***
Марица стояла на балконе своей спальни и смотрела, как управляющий играет в лаун-теннис с дамами, приехавшими к ней из Будапешта.
Прошел месяц ее добровольного отшельничества, и подруги, сгорая от любопытства, поспешили сюда, дабы разведать, встретила ли Марица своего суженого. «Делегация» застала ее за утренним кофе. Она встретила их приветливо, но, в глубине души почувствовала досаду – ведь, по сложившейся традиции сейчас должен был прийти управляющий с коротким докладом. Она бы пригласила его к столу и провела несколько приятных для нее минут в его обществе. Принимая так некстати приехавших дам, она умело отбивалась от вопросов, пока в столовую не вошел управляющий. Немного смутившись, тем, что Марица была не одна, он вел себя несколько скованно, но все равно произвел на дам неизгладимое впечатление: они смотрели на него во все глаза, словно на приобретенную по случаю антикварную статуэтку, картину или скаковую лошадь. Марице это показалось несколько смешным, но, тем не менее, прекрасное утреннее настроение было испорчено:
- Господин управляющий, - капризно сказала она. - Как вы думаете, чем мы можем развлечь наших гостей? Простите меня дорогие дамы, но вы нагрянули так неожиданно… Признаюсь, я совершенно не была готова к вашему приезду.
- Отчего же неожиданно? – улыбнулась Лиза, которая тоже была в числе приехавших. Ты же сказала, что через месяц ждешь нас, чтобы продолжить празднование твоей помолвки. Но вот только с кем? Скажи, Марица, повстречался ли тебе тот человек, о котором говорила цыганка?
Марица, против обыкновения, смутилась, но тут ей на помощь пришел управляющий:
- По приказанию мадам Марицы, в имении была заложена площадка для лаун-тенниса. Сегодня я как раз собирался доложить, что площадка полностью готова, и если дамы желают, то могут опробовать ее. Ракетки и мячи еще вчера прибыли из Будапешта.
- Но ведь не все умеют играть… - возразила Марица.
- Я готов выступить в качестве тренера, - предложил Тассило. - Все будет готово через несколько минут.
И вот теперь она стояла и наблюдала за игрой. Сейчас с управляющим играла Лиза. Они играли настолько красиво и слаженно, что Марица невольно залюбовалась этой парой. Он ловко подавал мячи, а она, словно котенок весело носилась с ракеткой, «доставая» мячи из самых дальних уголков корта.
Марица, которая прежде собиралась переодеться и спуститься вниз, поиграть, теперь передумала: она не любила, когда кто-нибудь из ее окружения делал что-либо лучше, чем она сама, а в теннис Лиза играла явно лучше. Но управляющий! Где он мог научиться  играть в теннис? Марица поймала себя на том, что про себя все время называет его «управляющий». Конечно, ей было известно его имя, но называть его в своих мыслях по фамилии – Терек - было слишком официально.  Тассило… А называть управляющего по имени, даже в мыслях казалось ей слишком фамильярно… И вообще, Марицу странным образом волновало его присутствие. Прежде такое с ней случалось, но, как правило, подобные переживания были связаны с людьми ее круга. С ними можно было флиртовать, кокетничать, в конце концов, завести роман. А что делать со своим чувством к управляющему, она не знала.
А Тассило в это время ловко подавал мячи и радовался, что может, ни от кого не прячась, любоваться сестрой. Лиза удивительно похорошела. «Что будет с ней дальше? Как сложится ее судьба? Сможет ли он сделать так, чтобы ее никогда не коснулись нужда и лишения?...»
А Лиза весело бегая за мячиком думала только об одном: приедет ли сегодня Зупан? Надо сказать, что симпатичный свиноторговец запал ей в сердце. Лизу не смущало то, что он является официальным женихом ее подруги, она прекрасно знала об отношении Марицы к своей помолвке. Ее волновало другое: не успел ли Зупан, как и все мужчины из их окружения, влюбиться в Марицу?
Внезапно, ветер нагнал тучи и, так некстати пошел дождь. Дамы завизжали и, бросив ракетки, побежали к дому. Тассило остался собирать мячи. Лизе, которая сначала бросилась вместе с остальными, стало стыдно, и она вернулась, чтобы помочь брату.
- Лиза, тебе лучше пойти вместе со всеми. Ты здесь гостья, а я служащий, нас могут неправильно понять, - сказал ей Тассило, когда она протянула ему несколько намокших под дождем теннисных мячей. 
- Но ты же мой брат! - она никак не могла понять смысла странной игры, которую он затеял.
- Здесь об этом никто не должен знать, ты ведь мне обещала.
Объяснение с сестрой становилось для него настоящей пыткой. Он видел, что Марица наблюдает за ними из окна, и понимал, как может быть истолкована эта беседа под проливным дождем. 
- Немедленно иди в дом. Позже я тебе все объясню - он остановил попытку Лизы обнять его и посмотрел на нее так строго, как только мог, - Иди!
Лиза нехотя поплелась к дому, а он, стараясь не смотреть ей вслед с горечью подумал, что из-за дурацких условностей не может даже обнять свою сестренку, дороже которой у него на свете никого не было.
Разумеется, сцена на теннисном корте не ускользнула от зоркого взгляда Марицы. Она с трудом поборола желание спуститься вниз, разогнать непрошенных гостей и уволить управляющего. «Нет, не сейчас,  -  уговаривала она себя. – Надо во всем разобраться. Если Лиза кокетничает с ним, это еще не значит, что он отвечает ей взаимностью». Марица буквально физически страдала от своих подозрений, в конце концов, у нее разыгралась жесточайшая мигрень и она вынуждена была лечь в постель, передав гостям, чтобы обедали без нее.
Отобедав, гости разошлись по своим комнатам. Только Лиза осталась в гостиной, на это у нее было две причины: во-первых, она надеялась хоть мельком увидеть брата с которым ей так и не удалось поговорить; а во-вторых… но в этом она упорно не хотела себе признаться, она боялась пропустить приезд Зупана, ей почему-то казалось, что он обязательно приедет.
Она разглядывала старые альбомы, когда неожиданно зазвонил телефон. Лиза сняла трубку, сказала: «Слушаю», и сердце ее закрутилось волчком - это был он! Дальше все пошло как нельзя лучше, Зупан сразу узнал ее и начал расточать комплименты, которые она даже не ожидала услышать. Она не знала, как ей реагировать на столь сильный порыв страсти, только мурлыкала что-то в ответ. И вдруг, отчетливо поняла, что все ею услышанное предназначалось вовсе не ей, а Марице… От вспышки гнева у нее перехватило дыхание, она схватила ни в чем неповинный телефонный аппарат и уже хотела изо всей силы шваркнуть его об пол, когда увидела Зупана, который как ни в чем не бывало, улыбаясь, смотрел на нее. 
- Вы здесь?! – Лизе показалось, что она сошла с ума. - Я же только что говорила с вами по телефону, вы же сейчас в Вараздине, в своем поместье…
- Как видите, я здесь, и очень рад этому обстоятельству, потому что могу лично целовать ваши чудесные ручки! – сказал свиновод и действительно подошел к ней и приложился  по очереди к каждой ее руке.
- А кто же тогда там? – Лиза показала на телефонную трубку, которая голосом Зупана продолжала расточать комплименты Марице.
- А-а-а… Так это же Иштван, мой камердинер. Он так умеет копировать мой голос, что я сам иногда не знаю, где он, а где я. Я попросил его помочь мне разыграть Марицу. Правда, здорово получилось?
- Так, значит, вы влюблены в Марицу? – Лиза готова была растерзать Зупана, который вместо того, чтобы возразить, лишь глупо улыбался. – Пылаете? Так знайте! Она вас ни чуточки не любит! Она вас ни в грош не ставит! Ах, как я несчастна! – Лиза в бессилье опустилась в кресло и горько заплакала.
Зупан кинулся ее утешать. Он встал на колени перед креслом, на котором она сидела, и стал гладить светлые кудряшки, которые, как пружинки прыгали на вздрагивающих от рыданий плечиках. Неожиданно он подумал о том, что, в сущности, приехал сюда только ради того, чтобы еще раз увидеть эту милую девушку. Его немного тяготило странное обручение с Марицей. С одной стороны оно накладывало на него определенные обязательства, с другой – ничего не давало взамен. А Лизочка… Зупан даже не предполагал, что бывают такие милые девушки. Ему нравилось в ней все без исключения. Даже то, как она плачет. Хотя, конечно, сейчас он отдал бы все на свете за то, чтобы в ее очаровательных глазках высохли слезы, и снова серебряным колокольчиком зазвенел ее смех…
Неожиданно, Лиза повернулась к нему и зло сказала:
- Вы бесчувственны, как ваши породистые свинки!
Зупан хотел возразить, что свинки не так бесчувственны, как это кажется на первый взгляд, но промолчал. Внезапно ему в голову пришла совсем другая мысль.
- Лизочка, а может быть вы тоже влюблены?
- Как вы догадливы! – с досадой сказала графиня и снова принялась рыдать.
- А в кого? – продолжал допытываться Зупан.
- Он любит другую! – услышал Зупан сквозь рыдания. – А она только смеется и издевается над ним!
- Да кто же этот негодяй, который не обращает на вас внимания?! Я поговорю с ним, непременно поговорю! Я открою ему глаза! «Пень сосновый! – скажу я ему, - да разве можно пройти мимо этой белокурой головки и не поцеловать ее? 
И Зупан неожиданно не только для Лизы, но и для самого себя начал целовать хорошенькую графиню со всей страстью пылкого влюбленного. Лиза, хотя и не отвечала на его поцелуи, никак не пыталась прекратить этот порыв страсти. 
- Лизочка! Если бы я не был помолвлен с Марицей… - прошептал Зупан и замолчал.
- Что было бы тогда? – любопытной Лизе всегда сложно было вынести слишком длинную паузу.
- Тогда бы я видел во сне только вас! – чистосердечно признался он, и приник к ней страстным поцелуем.

***

Убедившись, что гостьи разошлись по своим комнатам, Марица спустилась в гостиную. Она поняла, что не успокоится, пока не увидит своего управляющего, который стал занимать слишком много места в ее мыслях. Но вместо управляющего, она наткнулась на мирно беседующих Лизу и Зупана. Лиза, увидев ее, вспыхнула, как маков цвет и убежала, а Зупан остался, не зная как быть дальше: догонять убежавшую Лизу или поздороваться с хозяйкой дома. Пока он раздумывал, раздосадованная Марица пошла в наступление:
- Зупан, я же просила вас не появляться здесь без моего разрешения!
- Прошу прощения, мадам Марица, но меня привела сюда настоятельная необходимость переговорить с вами о нашей помолвке… То, что мы с вами поженимся, конечно решено… Но есть одно маленькое препятствие…
- Препятствие? – переспросила Марица. Этот забавный молодой человек несколько развеселил ее. Подумать только, он так серьезно воспринял ее шутку, которой сама она не придавала никакого значения!
- Препятствие – это ваши деньги, – несколько осмелев, продолжил свиновод - Скажите, а у вас действительно много денег?
 - Достаточно, - сказала она и подумала: «Интересно, к чему он клонит?»
- Какая жалость!
Из последовавшего  за этой фразой путаного объяснения Зупана следовало, что его прадед завещал ему все свое миллионное состояние с обязательным условием, что тот женится на очень бедной девушке, у которой нет даже рубашки. Иначе все его состояние пойдет на содержание приюта для беспризорных свиней в Вараздине. Затем, Зупан посоветовал ей раздать все свое состояние бедным, только тогда они смогут пожениться.
-Хорошо, Зупан. Я подумаю, – стараясь не засмеяться, сказала Марица и вышла из гостиной, оставив Зупана в неведении относительно своих планов на брак.
Графиня выбежала в парк и долго смеялась, вспоминая обескураженное лицо своего «жениха». Внезапно она поняла, что знатное происхождение отнюдь не гарантия интеллекта. Что ей за дело до этих князей и баронов, что они могут предложить ей? Ей страстно захотелось увидеть Тассило. Первый раз в своих мыслях она назвала его так.
Марица шла по аллее, стараясь успокоиться и не убыстрять шага. Казалось, ноги сами несли ее к небольшому домику, где жил управляющий. Подойдя поближе, она заглянула в окно первого этажа и вдруг подумала, что впервые видит домик управляющего изнутри. Раньше ей даже в голову не приходило, сюда зайти. Управляющий сидел за небольшим, но изящным письменным столом и что-то писал. «Интересно, - подумала Марица – этот письменный стол всегда стоял здесь или управляющий привез его с собой?». Взгляд ее упал на его руки чересчур ухоженные, для того, чтобы принадлежать простому управляющему. Да и осанка, манера держаться… Если бы Марица была с ним не знакома, она бы подумала, что перед ней не управляющий, а человек ее круга. Чертовски обидно, что этот Терек, который ей так нравится, недосягаем для нее из-за приличий света. Трудно сказать, сколько времени Марица простояла у окна, пользуясь тем, что может, не стыдясь никого, наблюдать за ним. Увидеть ее здесь вряд ли кто бы мог, домик находился в глубине старого парка, куда никто не заходил. Она бы стояла так и дальше, но, внезапно, управляющий обернулся и, увидев свою госпожу, поднялся из-за стола и вышел к ней в парк.
- Чем обязан, мадам?
- Я вспомнила, что вы обещали читать мне лекции по сельскому хозяйству, и решила, что сегодня подходящий день для первого урока, – нашлась Марица.
- С удовольствием сдержу свое слово. Где вы желаете заниматься? В особняке или в парке?
- Я думаю, в парке. Здесь так хорошо…
- Ну что ж, начнем.
Марица даже подумать не могла, что ей так интересно будет узнать о природе мест, где она родилась и выросла. Она с удовольствием внимала речам своего «учителя», радуясь, что может, не стесняясь, разглядывать его бледное лицо, обрамленное темно-русыми волосами. Когда он увлекался, что-нибудь рассказывая, волнистая прядь падала ему на лоб, и он отбрасывал ее небрежным жестом. «Какие же у него красивые руки», - в который раз подумала Марица и невольно представила себя в объятьях управляющего. Как должно быть приятно, почувствовать прикосновение этих рук…
- Скажите, это, кажется, Мюссе сказал, что руки человека – это его душа? – вдруг прервала управляющего Марица.
- Мюссе сказал так много прекрасных вещей, что не имеет никакого значения, что эта фраза принадлежит Бодлеру, – с ироничной улыбкой поправил управляющий.
- Вы проявляете эрудицию удивительную для простого управляющего … - «уколола» его Марица, смущенная своей ошибкой.
- Раньше я был учителем, -  покраснев, ответил Тассило.
Вопрос Марицы застал его врасплох, он никак не рассчитывал, что она захочет обсуждать с ним французских поэтов, которыми он зачитывался в юности. У него было ощущение, что он ходит по проволоке, словно канатоходец в цирке. Графиня нравилась ему все больше и больше. Если бы эта встреча случилась в прежней жизни, он бы, не задумываясь, пошел в наступление, а сейчас не знал, что делать.
- А вы знаете, графиня, что вам необычайно идет это платье? – вдруг выпалил он.
- А как обстоят дела с урожаем маиса? – явно смутившись, она решила вернуться к теме сельского хозяйства.
Послышался цокот копыт. Судя по шуму, ехала целая кавалькада.
- Боюсь, что не смогу сейчас ответить на ваш вопрос. К вам, кажется, приехали друзья, и я  по долгу службы должен их встретить и разместить. Думаю, вам тоже придется выйти навстречу гостям.

***

Князь Мориц Драгомир Популеску заметно нервничал, хотя всеми силами старался скрыть волнение. Сегодня, как он сам решил для себя, был судьбоносный день. Как все безбожники, князь был ужасно суеверен, и предсказание цыганки порядком взволновало его.
За Марицей он ухаживал давно и безрезультатно. Пожалуй, еще с тех пор как впервые увидел ее на балу в Будапештской опере, он решил, что эта женщина должна принадлежать ему. Но, по-видимому, Марица придерживалась на этот счет другого мнения, так как почти не обращала на него внимания, лишь мирясь с его присутствием. Рано овдовев, она не была замечена в любовных связях, хотя поклонников у молоденькой графини хватало, и она была всегда желанна в светских гостиных Будапешта. Довольно просвещенная для своего круга, она обладала острым умом, ее высказывания всегда были точны и своевременны, а потому передавались из уст в уста, что помогло ей снискать славу не только красивой, но и умной женщины. Князь, то ли из-за  природного нахальства, то ли по причине бурного темперамента пользующийся невероятным успехом у дам высшего света, никак не мог взять в толк, почему графиня так холодна к нему, и тешил себя мыслью, что за внешней холодностью прячется ответное чувство. Но даже после многолетней осады князя, Марица никак не выдала своей тайной страсти, встречая его приветливо, но спокойно.
После внезапной помолвки Марицы с Зупаном князь, было, приуныл, но предсказание Мани и спешное затворничество графини навело Популеску на мысль, о том, что Марица решилась на какие-то перемены в личной жизни. У князя даже сомнений не возникло в том, что единственной кандидатурой на роль спутника Марицы может быть только он. Поэтому, весь месяц Мориц Драгомир готовился к визиту в имение Марицы. К этому дню он подготовил настоящий праздник, рядом с которым торжество помолвки с Зупаном было просто сельской вечеринкой. Еще в прошлый визит, досконально изучив имение и усадьбу, он понял, что именно сюда привезет оркестр и танцовщиц знаменитого будапештского кабаре «Орфеум». Конечно,  звезда «Орфеума» несравненная Юлиана не пожелала приехать, она никогда не принимала приглашения частных лиц. Зато остальные участники программы были в полном составе, князь прихватил даже официантов и поваров с провизией. В глубине души Мориц Драгомир надеялся, что наконец-то покорит сердце неприступной графини и сегодня же объявит о помолвке.
Правда, с самого начала князя ждало огорчения в виде Зупана, который сидел в кресле на лужайке перед домом и мирно подремывал. «Неужели барон-свиновод перехитрил меня?» - галопом неслись мысли в голове Популеску. Он с ненавистью разглядывал счастливого соперника. Тихий безмятежный сон Зупана казался ему верхом кощунства и разврата. В мыслях князь уже был готов задушить титулованного свинолюба. Он даже забыл о том, что должен распорядиться насчет задуманного им аттракциона. Популеску, желая, сделать графине сюрприз, попросил гостей спрятаться и ждать его сигнала к началу торжества. Но время шло, и гости, которым надоело сидеть в укрытии, разбрелись по имению. Жажда отмщения, словно в котле, кипела в сердце князя, а простодушный Зупан и не думал просыпаться.
Издалека послышался голос Марицы. Она с кем-то разговаривала. Голос приближался, и князь смог разобрать отдельные слова. Но что такое? Голос был ему знаком, но интонация…. Князь никогда не слышал, чтобы Марица с кем-либо так разговаривала. Куда делись капризные нотки, надменность, злая ирония? Голос звучал мягко и ровно, так разговаривают только с ребенком или любимым человеком. Князь отдал бы все на свете, чтобы она разговаривала так с ним…
Популеску оглянулся и увидел Марицу с тем самым новым управляющим, которого она месяц назад при всех уволила. Вот уж кого князь совершенно не принимал в расчет! А он уже был готов растерзать ни в чем не повинного вараздинца! «Мориц, не волнуйся! Драгомир, смирно!» - скомандовал сам себе князь, и приготовился к встрече противника.
А Марица с управляющим, как ни в чем не бывало, не спеша, шли по аллее старинного парка. Подойдя ближе к особняку, Марица, наконец, обратила внимание на Популеску. Впрочем, было весьма заметно, что встреча с князем особой радости у нее не вызвала. Управляющий вежливо поклонился князю и пошел прочь. «Значит, все-таки не он!» - обрадовался Популеску. Раскланявшись, и вручив графине букет от лучшего флориста Будапешта, Мориц Драгомир пробасил:
- Марица! Вы прекрасно выглядите! Месяц прошел, сбылось предсказание цыганки? – как не старался, князь не мог сдержать ни своей радости, ни своего любопытства.
-  На этот вопрос, князь, я отвечу вам предельно откровенно: вас это не касается.
Князь отметил про себя, что за месяц Марица не растеряла ни своей иронии, ни остроты языка. Раньше ему казалось, что графиня не может иначе, он продолжал бы думать так и сейчас, если бы всего минуту назад не был свидетелем «другой» Марицы. «Значит, все-таки он!» - подумал князь, и белки его глаз снова покраснели от прилившей крови.
- Марица, я приехал, чтобы увезти вас в Будапешт. «Орфеум» ждет вас, там все готово для того, чтобы отметить окончание вашего затворничества.
- Почему вы решили, князь, что оно окончилось? Я вошла во вкус деревенской жизни и решила остаться здесь еще на какое-то время. Нужно привести в порядок дела.
Это было немыслимо! Что же должно было произойти за этот месяц, чтобы Марица, столько лет не обращавшая внимания на свое имение, решила «привести в порядок дела». Но Популеску  не привык сдаваться. Он еще не знал, как будет действовать, но уже решил для себя, что «уничтожит» противника любой ценой.
На свою беду проснулся Зупан:
- А-а-а, вы приехали, чтобы пригласить Марицу в «Орфеум»? – сказал он, сладко потягиваясь, -  Ничего не выйдет! Мы уже обо всем договорились. Я пригласил Марицу с дамами в Табарен. Там уже все заказано: ужин, бой цветов, бой серпантина…
- А бой физиономий, вы уже заказали? Мой милый молодой друг, как я рад вас видеть! – с этими словами, князь подошел к  ничего не подозревающему вараздинцу и так «обнял» его, что у того затрещали кости. Князь привык доминировать в обществе и никому не прощал ни малейшей попытки «тянуть одеяло на себя». – Учитесь, мой молодой друг! Когда надо быть галантным, Популеску никто не перещеголяет! Итак, Марица не желает ехать в «Орфеум?»
Марица отрицательно покачала головой, князь уже начинал ее раздражать.
- Тогда «Орфеум» приедет к Марице! – князь взмахнул рукой и, как по мановению волшебной палочки, заиграла музыка. Прямо на лужайку перед особняком выбежал весь кордебалет знаменитого Будапештского кабаре, и началось ревю. Марица, хоть и была сердита на князя за столь внезапное вторжение в ее новую жизнь, не смогла не отметить, что организовано все было просто великолепно. Когда закончился первый номер программы, все гости уже были в сборе, а официанты разносили вина и закуски. Марица даже на какое-то время забыла о своем управляющем. Вспомнив, подумала: «Как жаль, что сейчас его нет рядом», но представила вытянувшиеся лица будапештской знати, когда они увидят рядом с ней простого управляющего. По силам ли ей выдержать это? Графиня, пожалуй, первый раз задала себе вопрос, на который не знала ответа. Ее жизнь теперь как бы состояла из двух половинок. Одна – деревенская – вблизи управляющего, который, похоже, прочно вошел в ее сердце, а другая – взбалмошная, пестрая, словно это ревю из «Орфеума», которое, зная ее тягу к подобным развлечениям, привез князь. Обе этих половинки не имели между собой ничего общего и могли быть образом жизни двух разных людей. Цельная натура Марицы всеми силами противилась подобному раздвоению. «Слава Богу, мне пока не нужно ничего выбирать», – подумала графиня и успокоилась.
Гости и хозяйка были в восторге –  князь продумал все до мелочей. Когда закончился последний номер, Марица первая подняла бокал и предложила выпить за старых друзей, имея в виду, разумеется, князя. Именно в этот момент на поляне в окружении цыган появился управляющий.
- Я думаю, мадам Марица не будет против, если цыгане сыграют для ее гостей, – сказал он и, не дожидаясь ответа, дал цыганам знак, чтобы они играли.
Запела скрипка, зазвучал стройный цыганский хор… Как кстати пришлись сейчас эти простые напевы, как будто родившиеся из шума листвы, плавного течения Дуная и порывистого ветра. Свидетели этого необыкновенного концерта словно попали в волшебную страну, а Марица снова окунулась в мир своего детства. Невольно ей вспомнилась и первая мимолетная встреча с управляющим…
Недоволен был только князь. «Черт бы побрал этого выскочку-управляющего, - думал Мориц Драгомир – еще немного, и она стала бы моей!»
А прекрасная музыка неслась по полянам старого имения, словно ветерок, играющий с прошлогодними листьями, поднимая со дна сердец самое сокровенное… Только сердце князя было закрыто для старинных цыганских напевов.
Марица встретилась взглядом с управляющим, и душу ее пронзила волна любви и благодарности. Как точно он почувствовал ее настроение, показав, где зарыт настоящий клад, а где горстка привлекательных стекляшек.
Цыгане расступились, открыв взору присутствующих маленького мальчика со скрипкой, который, как оказалось, солировал в этом импровизированном ансамбле. Со стороны могло показаться, что это неправда: не может чумазый цыганенок от силы семи лет от роду извлекать такие звуки из своего грубо сколоченного инструмента! Слушатели не верили своим глазам. Обыкновенный мальчишка заставлял их  радоваться и страдать. Словно гаммельнский крысолов, уводил он их далеко от привычных мыслей и чувств.
Марица оглянулась - управляющий стоял совсем рядом. Она знаком попросила его подойти поближе и шепотом спросила: «Кто это?». «Это Пали, сын кузнеца Рача. Он с пеленок не расстается со скрипкой», - так же шепотом ответил Тассило. Теперь они стояли рядом, плечо к плечу, Марица и сама не заметила, как руки их сплелись. «Наверное, именно так Господь Бог соединяет людей», - подумала графиня. Они стояли, словно пред аналоем, уста их были безмолвны, а души пели вместе с цыганской скрипкой. Уже отзвучали финальные аккорды, а они все не могли разнять рук, словно допевая мелодию, так внезапно объединившую их. Этого, впрочем, не заметил никто, кроме князя, пожиравшего глазами несостоявшуюся возлюбленную и счастливого соперника. Марица подозвала Тчеко и приказала раздать цыганам золотые монеты. Гости кинулись благодарить хозяйку за доставленное удовольствие. Но на все благодарности она отвечала: «Вам следует благодарить не меня, а господина Терека, которому пришла эта счастливая мысль позвать цыган. Для меня самой это стало сюрпризом». Впечатление от праздника, задуманного князем, было, по его мнению, безнадежно испорчено.
- Господа, - прервала общее ликование Марица, я оставлю вас на несколько минут – мне нужно распорядиться насчет ужина.
Тассилло, сделал шаг, желая отправиться за ней, но она остановила:
- А вас, господин управляющий, прошу остаться, я сама сделаю необходимые распоряжения, а вы побудьте с гостями.
Возможно, если бы он действительно был простолюдином, его не смутила бы эта тягостная обязанность: принимать гостей в качестве управляющего. Но графа Эндреди распоряжение графини повергло в уныние. Этим не преминул воспользоваться жаждущий отмщения Популеску:
- Господин Терек, что же вы стоите в стороне? Вам ведь предложено остаться. Вы даже можете выпить с нами шампанского! Не каждый день выпадает такая удача! Ну, что же вы, берите бокал!
- Благодарю вас, ваша светлость! Возможно, вы мне его и подадите? – Тассило не хотел скандала, но назойливость князя вывела его из равновесия.
Князь никак не ожидал такого ответа. Если бы в его руках оказался револьвер, он, не задумываясь, пристрелил бы нахала. Но револьвера не было, и князь, не нашел ничего лучшего, как сказать:
- Управляющий, вы хоть и знатный гость, пойдите на конюшню и позаботьтесь о том, чтобы напоили мою лошадь.
- Хорошо, я пошлю, – вежливо ответил Тассило.
Гости уже начинали посмеиваться, причем не над управляющим, как этого добивался князь, а над самим Популеску, представлявшим сейчас прекрасный объект для смеха: потный, багровый от стыда, казалось, он сейчас лопнет от злости.
- Кого пошлю?!
- Пошлю кого-нибудь из слуг.
Князь, побагровел еще больше, казалось, его сейчас хватит апоплексический удар. Он набрал побольше воздуха и выдал следующую тираду:
- Напялил на себя костюм для верховой езды, и думает, что похож на аристократа! А сам похож на лакея из придорожного трактира…
- Ничего не поделаешь, – с кажущимся спокойствием отвечал Тассило, - бывают лакеи с внешностью графов, а бывают князья и бароны, которые ведут себя, словно подавальщики еды, - закончив фразу, он развернулся и пошел прочь, провожаемый изумленными взглядами притихших гостей.
Скорее скрыться от этих зарвавшихся аристократов, которым он теперь не ровня! Как он мог так расслабиться и забыть кто они и кто теперь он? А все эта графиня, которая совсем вскружила ему голову. Ранее ему никогда не приходилось терпеть такое из-за женщины. Он и не представлял никогда, что любовь может быть столь горькой на вкус. Бежать! Бежать отсюда и как можно скорее! Куда? Пока в свой маленький домик управляющего, а там видно будет.
Зная, что уже недосягаем для взоров гостей, он бежал, бежал не по аллее, а прямо через заросли кустарника. Ветки хлестали его по лицу, но что для него была эта боль по сравнению с той, которая гнездилась у него в сердце? Добежав до своего скромного пристанища, он в изнеможении сел на крыльцо и задумался. Не слишком ли переоценил он свои силы, когда избрал себе этот образ жизни? А что ему оставалось делать? Тогда все складывалось прекрасно: мифическая графиня, которой он никогда не видел, полная свобода действий – прежде он жил здесь, словно хозяин имения… Да, приходилось работать до изнеможения, но что значат эти трудности перед теми, которые довелось ему испытать сейчас.
Он поднялся и вошел в комнату. Как ему сейчас не хватало рядом верного рассудительного Карла Стефана! Он бы наверняка нашел слова, чтобы как-то ободрить его. Тассило сел за стол и, пытаясь успокоиться, начал писать письмо другу:
«Здравствуй, дорогой друг!
Ты был прав. Я слишком на себя понадеялся. Оказалось, что шестнадцать поколений моих предков до сих пор предъявляют свои права на мои эмоции и поступки, и, порой, очень мешают играть выбранную мною роль…».
Да, конечно, Карл Стефан бы его понял. «Собирайся, дружище, и уезжай, пока не натворил глупостей» - сказал бы старый друг. А почему бы и нет? Несколько связок книг, чемодан, и вещи он соберет мгновенно. Можно успеть на вечерний поезд до Будапешта. А там придумаем что-нибудь. На первое время денег хватит… А как же Лиза? Оставить ее здесь, среди этих титулованных идиотов? Бедная  сестренка даже не знает, что уже не принадлежит к высшему свету.  «Нет, я должен сделать все, чтобы она никогда не узнала о бесчестье, постигшем нашу семью», - твердо сказал себе Тассило и продолжил писать: «…Лишь одно обстоятельство удерживает меня здесь: приданное и надежды на лучшее будущее…» Тассило не успел дописать два последних слова в начатом им предложении: «… для Лизы». Если бы он мог знать, чем обернутся для него эти два недописанных слова, он непременно дописал бы их, но поскольку большинство людей лишено дара предвидения, предложение осталось незаконченным, так как в его комнату вошла Марица.
Легкомысленная графиня не сразу поняла, что поставила в неловкое положение того, кто сейчас был для нее дороже всех на свете. Вернувшись к гостям, и не застав в компании управляющего, она поняла: что-то произошло и, отправив гостей в сопровождении Тчеко осматривать приготовленные для них комнаты, побежала сюда.
Она именно бежала и, казалось, сердце выпрыгнет у нее из груди, так спешила она узнать, что же обидело управляющего, отчего он, пренебрегая приличиями, решил уединиться.
- Вы здесь? – выпалила она, еще не отдышавшись от быстрого бега, - Почему не пошли со всеми?
- Графиня, я люблю одиночество, – Тассило встал из-за стола, но не подошел к ней, а наоборот, отошел подальше, к окну.
- А я люблю видеть веселые лица. Капризов у меня и у самой достаточно, – попыталась превратить все в шутку Марица.
- Фрау графине стоит только приказать, и у меня будет другое выражение лица, я буду весело смеяться, -  грустно сказал управляющий.
Марица вдруг поняла: в их отношениях потеряно что-то очень ценное и важное. Ей стало страшно при одной мысли, что она не сможет вернуть этой хрупкой субстанции, составляющей главное в их романтической дружбе.
- Послушайте, расскажите мне что-нибудь о себе, о вашей юности, - как утопающий за соломинку ухватилась она за первое, что пришло ей на ум. - Я ведь совсем ничего о вас не знаю!
«Только не это, - подумал Тассило, - опять врать…». Машинально он взял со стола недописанное письмо и сунул в карман. Он словно попал в западню. С одной стороны Марица, в которую он так нелепо влюбился, с другой стороны долг перед Лизой, с третьей – Популеску, который решил, во что бы то ни стало унизить его…
- Моя история слишком проста. История обыкновенного молодого человека, – беда была в том, что, совершенно не умея врать, он даже не постарался заранее придумать хоть сколько-нибудь похожую на правду историю своего происхождения, и теперь вынужден был сочинять на ходу. – Ну, я родился…
- Об этом я догадалась, – для Марицы не осталось незамеченным, как трудно давалось ему каждое слово, но она приписала это робости и всеми силами старалась помочь ему разговориться.
- Так начинается каждая биография. – Тассило не любил, чтобы его перебивали, даже тогда, когда он не знал, что сказать дальше. – Отец был учителем народной школы и дал нам хорошее образование…
- А мать?
- Моя мать была замечательной женщиной. Я очень любил ее… - помимо его воли Марица разбередила в душе воспоминания детства. - До сих пор помню ее взгляд. Как она смотрела на нас детей, когда мы играли в нашем парке!
- В вашем парке?
- Да, - смутился Тассило – в парке возле дома, она наблюдала за нами с балкона, со второго этажа нашего особняка…
- У вас был особняк?
- Да…. Отец мог это себе позволить, ведь он преподавал в частной гимназии.
- Вы только что говорили, что он преподавал в народной школе…
- Да, он одновременно преподавал в частной школе и в народной гимназии… – понимая, что совсем «заврался», Тассило боялся остановиться. Стараясь избежать лишних вопросов, он продолжал. - Семья у нас была многочисленная, семь душ детей: пять девочек и четыре мальчика…
- Сколько? – Марица засмеялась. Ей было ясно, что он говорит неправду, но он так мило краснел при этом, что становилось понятно – раньше лгать ему не приходилось. Что заставляет его скрывать свое прошлое? Влюбленной графине не хотелось даже думать об этом, так хорошо ей было наедине с этим милым человеком.
- А, впрочем, оставим это… Это так скучно… - Тассило решил для себя, что больше не произнесет ни слова лжи, и, если Марица будет настаивать, он расскажет ей правду.
- Что вы, это очень интересно… И вообще, я чувствую себя вблизи вас намного свободнее, чем там, с другими.
- Правда? – Тассило никак не ожидал, что графиня сама сделает первый шаг к сближению. И, хотя он всем сердцем желал этого, инициатива Марицы застала его врасплох. - Это потому, что у вас там нет ни одного настоящего друга и при всем сиянии и блеске вы одиноки и нуждаетесь в…, - Тассило не мог подобрать нужного слова. Ну, не мог же он просто так сказать, что она нуждается в любви, в его любви. Нуждается так же как он. Господи, зачем все эти условности, когда два человека так жаждут друг друга?
- Нуждаюсь в чем? Ну, говорите, говорите… Иногда так нужно знать правду, даже если она не слишком приятна…
- Что вы, графиня, я и не думал расстроить вас…
-Тогда тем более говорите, - она подошла к нему совсем близко, так что он смог почувствовать аромат ее духов. И глядя ему прямо в глаза, продолжала, - А если бы перед вами была простая бедная девушка, что бы вы сейчас сделали?
- Я бы обнял ее и прижал к себе так сильно, что у нас обоих перехватило бы дыхание… - сказал он, не отрывая от нее глаз и, хотя не сделал ни шагу навстречу, у графини закружилась голова, и она бы упала, если бы он не подхватил ее. - Я бы сказал ей: «Мое милое сокровище, я так люблю тебя…»
- А эти девушки из народа у нас в долгу! – прошептала Марица
- А потом я прошептал бы ей тысячи нежных глупостей и тысячи глупых нежностей, которые всегда шепчут на ушко любимым девушкам, - сказал он, продолжая сжимать Марицу в своих объятиях…
Когда влюбленные вспомнили о гостях, уже стемнело. Они вышли из домика и, держась за руки, пошли по направлению к усадьбе. Шли молча, словно заново проживая произошедшее, да и зачем нужны слова, когда рука, сжатая в другой руке, гораздо точнее передаст движение души. Легкое пожатие, словно вопрос: «А помнишь?» заставит сердце застучать сильнее и заново пережить приступ страсти, и пожалеть, что уже так далеко ушли от маленького домика, ставшего временным пристанищем двух смятенных душ.

***

Для гостей исчезновение хозяйки прошло незамеченным. Только Популеску заподозрил неладное, не найдя графиню ни в доме, ни в парке. Он ходил взад и вперед по аллее напротив особняка, пытаясь понять, что же нашла графиня в этом выскочке-управляющем. Он конечно и раньше слышал истории, когда аристократки увлекались своими слугами, но здесь было нечто другое. Слишком странный этот Терек: холеные руки, манеры, как у воспитанника пажеского корпуса, речь… Несомненно, он не тот за кого себя выдает…Князь отдал бы лучшего скакуна из своей конюшни, за то, чтобы разгадать эту загадку. Он даже не удивился, услышав голос Марицы и увидев два знакомых силуэта у входа в особняк.
- Я прошу, чтобы вы остались здесь и приняли участие в сегодняшнем празднике, – сказала Марица.
- Честно говоря, я не хотел бы этого…
-  Тассило, прошу вас, не оставляйте меня одну. Я понимаю, вам нужно переодеться. Возвращайтесь, как можно скорее, без вас мне будет очень плохо, – с доверительной интонацией ребенка прошептала Марица.
Спрятавшись за дерево, князь, не отрываясь, смотрел, как та, которая удостаивала его лишь чести прикоснуться к кончикам ее пальцев, приникла устами к своему визави. Популеску казалось, что их объятие длится целую вечность. От мгновенной мести влюбленных спасло лишь то, что у князя не было при себе оружия. Но вот объятия разомкнулись, и Марица скрылась за дверью особняка.
Тассило стоял на крыльце, с наслаждением вдыхая воздух вечернего парка. В этом воздухе, казалось, еще витал едва заметный аромат духов женщины, которую несколько мгновений назад он сжимал в своих объятиях…
Вдруг на крыльцо выбежала Лиза и, хотя она искала совсем другого человека, ее страшно обрадовала случайная встреча с Тассило. Ей так хотелось поделиться с ним своей радостью! Ведь это так здорово, когда тебе семнадцать лет, ты влюблена и, похоже, взаимно. Но брат не разделил ее щенячьего восторга: «Лиза, мне все-таки нужно с тобой серьезно поговорить. Пойми, ты для меня самое дорогое существо на свете…» - начал он. Холодный пот побежал по спине Популеску. «Мориц, не волнуйся! Драгомир, смирно!», - он и не надеялся получить такой козырь прямо из рук соперника. Но князь напрасно прислушивался, больше ему ничего не удалось узнать, Лиза и Тассило ушли вглубь старого парка. Мориц Драгомир выбрался из укрытия и пошел следом. Неожиданно, прямо на земле он увидел лист белой бумаги, который тут же поднял. И хотя письмо было адресовано не ему, а какому-то Карлу Стефану, с нескрываемым любопытством начал читать, подойдя поближе к особняку, из окон которого лился свет, освещающий аллею старинного парка. О таком подарке князь не мог и мечтать. Дочитав письмо, он с благоговением сложил его и положил в нагрудный карман. Мориц Драгомир с трудом поборол желание сейчас же пойти к Марице и показать ей это письмо. Но, понимая, что теперь ненавистный управляющий у него в руках, князь решил не спешить, а выбрать наиболее удачный момент, чтобы в полной мере насладиться победой: «Теперь она сама упадет в мои объятия…».

***
Тассило так и не удалось рассказать сестре о несчастье, выпавшем на долю их семьи. Лиза и слушать ничего не хотела. «Тассило, милый, не сейчас», - только и повторяла она. У меня здесь назначено свидание, не будешь ли ты так добр, перенести нашу беседу на утро завтрашнего дня?». «Свидание? - возмутился Тассило, подумать только, его маленькая сестренка уже назначает свидания. -  С кем?». «А вот этого, милый братец, я тебе не скажу! Я тоже умею хранить тайны. И не возмущайся! Я же не возмущаюсь твоими странными отношениями с Марицей! Всем ясно, что вы по уши  друг в друга влюблены, но продолжаете играть эту давно устаревшую пьесу о графине и ее управляющем!». И тут Тассило увидел силуэт Зупана, отделившийся от ствола огромной липы. «Так вот, с кем у Лизы назначено свидание!», - подумал он и успокоился: барон-свиновод был ему симпатичен. Разумеется, Тассило и виду не подал, что знает, с кем Лиза назначила рандеву при луне. «Ну, что же сестренка, не буду тебе мешать», - неожиданно покорно сказал он и скрылся в темноте аллеи, оставив Лизу в полном недоумении –  она даже предположить не могла, что ее строгий брат так легко предоставит ей свободу. «Но где же этот Зупан?», - только успела подумать Лиза, как, словно из-под земли перед ней появился сам барон. «Как он хорош!», - отметила Лиза. В неясном лунном свете в облике Зупана проявились черты романтического героя-любовника из лент начавшего входить в моду синематографа. Куда-то ушла младенческая припухлость щек, делавшая Коломана похожим на так обожаемых им поросят. Глаза его горели каким-то странным огнем…
Лиза не придала никакого значения тому, что Зупан видел, как они гуляли по парку вдвоем с Тассило, а между тем, барон все видел и страдал. Несмотря на то, что некие обязательства связывали его с Марицей (состоявшаяся помолвка так и не была официально расторгнута), прогулка Лизы с управляющим ранила его в самое сердце. Только сейчас барон понял всю двусмысленность ситуации: помолвлен с одной, влюблен в другую… «Нужно немедленно объясниться и поставить все точки над «i»», - решил Зупан.
- Лиза! Я только что принял решение: между мной и Марицей все кончено!
- Ну, так слушайте, я тоже приняла решение: между мной и тем молодым человеком, о котором я вам рассказывала, тоже все кончено.
Зупан просиял. «Ну, конечно! Это была последняя прогулка, во время которой произошло объяснение! Как хорошо все складывается».  От радости Зупан рад был бы обнять не только Лизу, но и весь мир, и даже того, кто всего лишь секунду назад казался ему противником. Честно говоря, барону даже стало немного жаль этого управляющего: подумать только, лишиться расположения столь милой барышни!
- Лизочка, а вам его не жаль? Хотя, что я говорю, ведь он сам виноват – не заметил ваших чувств! Это, должно быть осел восемнадцати карат! Что я говорю, восемнадцати? Двадцати пяти карат!
- Ну, что вы, он очень симпатичен…
- Симпатичен?! –  Зупану моментально разонравился соперник.
- Более того, он элегантен…
- Элегантен?! – «Вот уж решительно ничего элегантного в нем нет», - хотел возразить барон, но вовремя вспомнил, что Лиза не называла имени человека, в которого влюблена, и он, Зупан, может показать себя не с лучшей стороны, когда обнаружится, что он подглядывал за Лизой и управляющим.
- Разумеется. Ему так идет светлый костюм…
«Светлый костюм? На управляющем был темный пиджак… Кто же сегодня одет в светлое?..» - лихорадочно соображал Зупан.
- А эта копна волос цвета спелой ржи…
«Цвета спелой ржи… Но ведь управляющий – темный шатен!» - чуть было не вырвалось у Зупана, и только тут до него дошло: из мужчин, присутствовавших сегодня в имении обладателями волос цвета спелой ржи были только он и старый князь Ирини… Но копной волос князь мог похвастаться, пожалуй, лет двадцать назад, сейчас же его голова напоминала биллиардный шар, обрамленный золотистым пушком.
- Правда, он чуточку глуповат… - чуть вздохнув, продолжила Лиза.
- Лиза!!! Ведь это могу быть только я!
- Как вы догадались?– смутилась графиня.
- Итак, я – восемнадцатикаратный осел! – радости барона не было предела. Он с таким же успехом мог назвать себя любым животным, включая орангутанга, и ему бы не было обидно.
- Так точно, это вы! – Лизе несколько непонятна была, радость Зупана по поводу его близкого родства с парнокопытными.
- Лиза, вы открыли мне глаза! Теперь я точно знаю, единственная в кого я как сумасшедший безумно влюблен – это вы!
- Слишком поздно! – надула губки Лиза. Вдруг ей стало обидно: она столько мучилась, сомневалась, а все оказалось слишком просто для настоящего романа – никаких преград и препятствий. – Вы для меня больше не существуете! – сказала она и отвернулась.
- Как это не существую? – наивно осведомился Зупан. Именно сейчас он ощущал свое существование так сильно, как никогда раньше.
- А вот так! Раньше существовали, а теперь – не существуете! – казалось, Лиза наслаждается его мученьями.
- Вот как? Да это напоминает мне одну очень печальную историю.
- Какую историю? – поинтересовалась Лиза.
- В моих краях даже сложили песню о том, как парень с девушкой полюбили друг друга, но…
- Что «но»?
- Но так и не поженились из-за каких-то дурацких недоразумений. Она не могла простить ему, что раньше он был помолвлен с другой, и не захотела понять…
- Зупан! – не выдержала Лиза. - Но ведь эта история не имеет с нами ничего общего! – на мгновение Лиза забыла, что девушке из приличной семьи не следует самой бросаться на шею молодому человеку… но следует сказать, что и по прошествии многих лет она  никогда в этом не раскаивалась…

***

В залах особняка царило веселье. Популеску организовал настоящий бал, уж в этом он знал толк. Все было продумано до мелочей: лучший оркестр Будапешта аккомпанировал танцам, дамы в светлых платьях порхали, словно бабочки вокруг своих партнеров во фраках и мундирах, официанты разносили шампанское и прохладительные напитки. После танцев гостей ждал великолепный ужин. Князь превзошел самого себя, слишком уж ему хотелось завоевать сердце неприступной графини. Впрочем, как оказалось не такой уж неприступной… Ну ничего, имея такой козырь, он в два счета расправится с соперником. После столь жестокого удара, женщина обычно бросается на шею первому встречному. Так он, Мориц Драгомир, постарается стать этим первым встречным. Он просто не подпустит к ней больше никого, включая жениха-свинопаса, который, похоже, больше увлечен Лизой, чем своей невестой. Князь не без удовольствия подумал, что и для Зупана будет удар, когда он узнает о связи Лизы с управляющим, если он действительно управляющий… Князь еще раз перечитал письмо: «шестнадцать поколений предков», «выбранная мною роль». Э-э-э, да он обедневший аристократ… Ну что ж, такого противника еще приятнее уничтожить. Если раньше князь планировал показать Марице письмо на следующий день, после бала, то сейчас он решил действовать немедленно.
Марица наблюдала за танцами, стоя на балюстраде. Ей не хотелось, чтобы Тассило застал ее танцующей с кем-либо. Да ей и не хотелось танцевать ни с кем, кроме него. Что подумают в свете? Сейчас ее это не волновало. Светские гостиные Будапешта были так далеко, а счастье, настоящее счастье, которое, как ей когда-то казалось, приходит лишь в детских снах – так близко… Непонятно, правда, почему он не идет. Мысленно Марица уже несколько раз прошла путь от особняка до домика управляющего и решила, что если он не явится через пятнадцать минут, она тихонько выскользнет из дома и побежит к нему.
Наконец, он появился в бальном зале. У Марицы, как, наверное, и у всех присутствующих дам, захватило дыхание, настолько хорош был управляющий во фраке. Марица поспешила спуститься, чтобы помочь ему ориентироваться на балу, но управляющий вел себя так просто и непринужденно, как будто бал в высшем обществе был для него обычным делом. Увидев Марицу, он поспешил к ней. Оркестр заиграл вальс, и Тассило, разумеется, пригласил Марицу, опередив несколько кавалеров, которые кинулись к хозяйке дома, увидев, что она собирается принять участие в танцах. Только князь стоял в стороне, наблюдая, как Марица кружится в вальсе.
Танцевал управляющий превосходно. Дамы с завистью смотрели на Марицу – вряд ли хоть одна из них отказалась бы сейчас оказаться на ее месте. За вальсом последовала мазурка, а за мазуркой шимми, который начал сейчас входить в моду. Затем гостей пригласили к столу. Марица первый раз не принимала участие в организации приема, не обращая на гостей никакого внимания. Ей было так хорошо. Все уже разошлись, а они все стояли в центре зала, болтая о каких-то пустяках, ничуть не отражающих то, что происходило в их сердцах.
- Где вы научились так танцевать? – спросила Марица.
- Мой дядя был учителем танцев, – выкрутился Тассило.
- На вас так замечательно сидит фрак… – Марица и не представляла, что у управляющего есть фрак, который пришелся сегодня, как нельзя кстати.
- О, я приобрел его, когда сдавал экзамены в университете, – последовал ответ.
- Вы знаете, Тассило, мне почему-то не хочется идти к гостям.
- Мне тоже.
- Давайте, тихонько сбежим и погуляем по парку. Только принесите мне мою накидку. Я, кажется, оставила ее в сиреневой гостиной. Буду ждать вас здесь.
Тассило выбежал из зала, едва не столкнувшись с выросшим, как из-под земли, Популеску. Князь подслушивал, стоя у дверей, что, разумеется, не подобало аристократу, но князь считал, что в борьбе за сердце Марицы хороши любые средства. Не узнай он сейчас о намерении этой парочки улизнуть с бала, его план мог бы лишиться своего размаха. Нет, он вдоволь насладится своей победой.
- Поздравляю вас с вашим управляющим, у него просто феноменальные способности к танцам, – сказал Популеску, входя в зал. Из уроков стратегии, полученных в пажеском корпусе,  князь усвоил правило: если при разведке ты обнаружен противником, сделай вид, что идешь в наступление.
- Да, он очень милый и талантливый человек… – смутилась Марица.
- Пожалуй, я могу понять вашу симпатию к этому господину! Он вообще пользуется успехом у дам, - продолжал князь. - Графиня Лиза, кажется, того же мнения.
- Лиза? – почти вскрикнула Марица, в ее сердце вновь зашевелились подозрения, казалось бы, бесследно исчезнувшие сегодня днем.
- Да, Лиза. Недавно я сам видел в парке его променад при лунном свете с маленькой изящной графиней Лизой! Он гладил ее руки, а потом сказал: «Ты для меня самое дорогое существо на свете!».
- Лиза… - Марица побледнела.
«Значит все – только обман… Но зачем, для чего? Неужели он преследовал какие-то меркантильные цели?», - мысли, словно осенние листья, поднятые ветром, беспорядочно проносились в голове Марицы.
Словно отвечая на ее мысли, князь сказал:
- Он, несомненно, очень разносторонний господин – этот, как бишь его…
- Терек, – машинально подсказала Марица.
- Терек! Это звучит слишком просто! – вкрадчиво сказал князь. - Этот господин, несомненно, не тот, кем хочет казаться. Его руки, его манеры, искусство носить фрак… Все это приобретается с молоком матери.
- Ну почему же… - растерялась графиня. -  Думаю, этому можно научиться.
- Чтобы этому научиться нужно пять-шесть сотен лет. Этот господин, вероятно потомок  очень старинного рода!
- Что вы говорите! Какая причина могла заставить его быть при мне в столь унизительном положении?
- Ах, судьба благосклонна к прекрасным дамам! – выдержав паузу, продолжил князь. - Посмотрите, что я нашел в парке, когда парочка удалилась. Это письмо, судя по всему, принадлежит перу управляющего… - Популеску протянул Марице наполовину исписанный листок бумаги.
Марица без труда различила простой ясный почерк управляющего. Весь месяц она каждый день получала отчеты, написанные его рукой и читала их, словно любовные письма, фантазируя, что в сухих фразах об уборке урожая зашифрованы признания в любви.
- Я не имею обыкновения читать частную переписку моих служащих, – сухо сказала графиня и отвернулась от протянутого ей письма.
- А вы почитайте. Эта частная переписка должна вас заинтересовать, – князь снова протянул письмо, и, видя, что Марица снова отвернулась, начал читать вслух:
-  «Здравствуй, дорогой друг. Ты был прав. Я слишком на себя понадеялся. Оказалось, что шестнадцать поколений моих предков до сих пор предъявляют свои права на мои эмоции и поступки, и порой мне очень трудно играть выбранную мной роль… Лишь одно обстоятельство удерживает меня здесь: приданное и надежды на лучшее будущее…»
У Марицы словно выбили опору из-под ног. Столько лет не пускала она никого к себе в сердце, и вот теперь, когда появился тот, о ком она мечтала, кто являлся ей еще в полудетских девичьих снах, кто, казалось, послан ей небом для того, чтобы пройти по жизни рука об руку… она так вероломно обманута.
- Что вы на это скажете? – князь, как ни старался, не смог сдержать ехидной ухмылки.
- Что скажу? – неожиданно спокойно сказала Марица. - Очень простая история: весьма предприимчивый человек решил поправить пошатнувшиеся дела, женившись на молодой богатой вдове.
 Марице казалось, что душа ее рассталась с телом и откуда-то сверху наблюдала за своей телесной оболочкой, которая в отличие от истекающей слезами души напротив лишилась способности чувствовать и переживать.
-  Ну, если это так, то он ошибся, – добавила Марица таким тоном, что князю, показалось, что от нее повеяло холодом, как от ледника.
- Разрешите мне разобраться с вашим обидчиком! Я его пристрелю, – неуверенно сказал Популеску.
- С чего вы взяли, что я обижена, князь? – Марица брезгливо покосилась на Популеску: какими ничтожными сейчас казались ей все мужчины, как права была она, оставаясь в одиночестве. – Этот удар я в состоянии отпарировать сама. Пришлите ко мне моего камердинера, – она отвернулась и пошла прочь, дав князю понять, что не намерена продолжать беседу.
Князя словно окатили холодной водой – совсем не на такую реакцию Марицы был рассчитан его план. Он представлял графиню рыдающей на его плече, раздавленную, беззащитную… Как часто мы, пытаясь предугадать поворот судьбы, встречаемся с совершенно противоположным течением событий! Честно говоря, князь и не знал по-настоящему, что бы он делал, окажись Марица волей случая в его объятиях. Он так привык к  борьбе за сердце непокорной графини, что, если бы она, наконец, согласилась принять его ухаживания, в миг бы заскучал бы и, верно, нашел другой объект для своей неуемной страсти.
Выйдя из зала, барон подумал, что вернее всего будет рассказать гостям о случившемся. Для этого он, войдя в зал, где был сервирован ужин, спокойно сел на свое место и, как бы невзначай рассказал всю историю соседке по столу, которая не преминула передать это дальше и, уже через несколько минут князь с удовлетворением наблюдал, как гости, прерывая трапезу, покидают свои места. Вскоре, Популеску тоже встал из-за стола и направился в бальный зал, где ранее оставил Марицу.
Графиня была обескуражена появлением гостей, которые должны были находиться в столовой еще, по крайней мере, четверть часа. Она рассчитывала дождаться управляющего и потребовать объяснений, а вместо этого в зал стали стекаться гости, каждый из которых считал своим долгом подойти к ней с выражением сочувствия. Она поняла, что обязана этим Популеску и, чтобы избежать дальнейших словоизлияний, приказала музыкантам играть. Однако танцевать никто из гостей не решался. Графиня уже была готова бросить все, убежать наверх и запереться в своей комнате, когда в зал вошел Тассило с ее накидкой в руках. Он тщетно искал накидку в сиреневой и других гостиных особняка графини, пока не вспомнил, что она еще днем была оставлена в его домике.
Увидев виновника скандала, гости оживились. Словно под перекрестным огнем орудий Тассило направился к Марице. Она же, посмотрев в его сторону, отвернулась. Он подошел и протянул накидку. «Благодарю вас, - сухо произнесла она, - вы выполнили мое поручение и теперь можете вернуться туда, где вам положено быть». Он не мог понять, что вызвало столь быструю смену настроения графини.
- Марица, что случилось? - спросил он, и был встречен взглядом полным ненависти.
- Вы много себе позволяете, господин управляющий. Ваше место рядом с прислугой! - в гневе Марица уже не думала, что говорит.
В зал вошел Тчеко, камердинер графини. В руках он держал поднос, накрытый салфеткой. Тассило кинулся к нему, желая разузнать, что же произошло в момент его такого недолгого отсутствия. Но старый камердинер посмотрел на него так неодобрительно, что у Тассило слова застряли в горле.
В это время в зал вбежали Зупан с Лизой, которые весь вечер гуляли по парку, забыв и о бале и об ужине.
  Гости переглядывались и перешептывались - для них все происходящее было лишь бесплатным спектаклем - вот уж будет, что рассказать в Будапеште! Самые смелые из гостей даже подошли к Марице с расспросами и предложениями помощи, но графиня, резко оборвав доброхотов, сказала: «Господа, вы, наверное, хотите знать, что произошло в моем доме? У меня нет секретов господа! Этот ловкий человек, под видом управляющего проник в мой дом, желая, женившись на мне, поправить свои пошатнувшиеся дела. Об этом я узнала из случайно прочитанного письма, которое он неосмотрительно обронил в парке. Ну что же, господин управляющий, вы хотели денег? Вы их получите!». Графиня жестом подозвала Тчеко и откинула салфетку с подноса, который он держал. На подносе лежали пачки кредитных билетов. «Сколько вам нужно? Тридцать тысяч? А может быть сорок? Я прибавлю, господин управляющий! Мы должны платить за свои ошибки!» В экстазе, она швыряла ему под ноги пачки денег. Тассило стоял перед ней бледный и взволнованный. Два чувства боролись в его сердце: гордость и любовь. Что будет с Марицей, когда он уйдет?
Лиза, не в силах больше оставаться в стороне, подбежала к Тассило и, с ненавистью глядя на Марицу, сказала: «Вы не смеете так разговаривать с моим братом!». И прошептала ему: «Умоляю, уйдем отсюда! Эта женщина тебя не стоит». Она взяла его за руку и, словно неразумное дитя, повела к выходу из зала, не обращая внимания на Зупана, который пытался идти вслед, но толпа гостей, расступавшаяся перед Тассило и Лизой, мгновенно смыкаясь за их спинами, не оставляя барону возможности пройти. Гости с жаром обсуждали происходящее.

***

На следующее утро, графиня вышла из своей комнаты ни свет, ни заря. Ночь она провела, прислушиваясь к шорохам и стукам, готовая вскочить и бежать, чтобы объясниться с тем, кого так вчера обидела. Но так и не нашла в себе силы первой прийти к Тассило. Больше всего на свете она боялась сейчас, что он, не попрощавшись, уедет из имения, и она его больше никогда не увидит. Она дала распоряжение немедленно доложить ей, если управляющий надумает уезжать, и попросит лошадей. А сама, с содроганием сердца пошла к домику, в котором еще вчера была так счастлива.
Гости еще крепко спали после праздничного вечера с фейерверком и танцами, который на радостях устроил Популеску. Старинный парк был пуст. Графиня никогда не видел свой парк таким красивым: нежные утренние лучи играли желтой листвой осенних деревьев, трава блестела от росы… Марица подумала, что благодаря Тассило увидела и поняла многие вещи, которых раньше не замечала. Вот и сейчас, только благодаря своей любви к нему, она оказалась в парке в эти прекрасные утренние минуты. Однако надо поторопиться, вдруг ему в голову придет уйти из имения пешком? Тогда она точно не узнает об этом.
Подойдя поближе к домику, Марица не нашла в себе сил постучать и зайти. Она спряталась за ствол огромного дерева и стояла там, в ожидании, что ее возлюбленный сам выйдет в парк.
Ждать пришлось довольно долго. Наконец, она увидела недалеко от домика мужской силуэт, но это явно был не Тассило. Марица пригляделась и узнала Зупана. «Значит, и Лиза здесь», - подумала графиня. Вчера она уже успела заметить намечающийся у этой парочки роман. Зупан немного походил вокруг домика, тоже не решаясь постучать, и сел на скамеечку возле входа. 
Шел уже второй час ожидания, но графиня, словно не чувствуя усталости, не покидала свой наблюдательный пункт. Она плотнее прильнула к старой липе, ствол которой служил ей защитой, и почувствовала себя намного лучше, словно могучее дерево поделилось с ней силами. Марица вспомнила друидов, которые поклонялись деревьям, как Божествам, и стала шепотом просить липу: «Ну, дорогая, ну миленькая, сделай так, чтобы он вышел! Сделай так, чтобы он вышел!»
Но вместо брата вышла сестра, к которой сразу же кинулся Зупан. Казалось, Лиза ни сколько не обрадовалась, увидев барона. Наоборот, ее прекрасные глаза увлажнились от набежавших слез, но от этого она стала еще милее, и свиновод просто глаз не мог от нее оторвать. Какое-то время он просто стоял и смотрел на нее не в силах начать разговор. Лизе первой пришлось прервать молчание:
- Хорошо, что я вас встретила. Мы должны попрощаться.
- Как, Лиза! Вы от меня уезжаете? – опешил барон.
- Я уезжаю от роскоши и удовольствий, – холодно сказала Лиза. Фраза была несвойственна ей и звучала как-то фальшиво, по-видимому, она немного «репетировала», прежде чем произнести ее. – Брат мне все рассказал. Мы разорены, - слезы градом полились из прекрасных глаз графини. Она обняла Зупана и зарыдала у него на груди. - Я должна ехать с братом… мы должны работать…, - повторяла она, и пиджак барона постепенно становился мокрым от ее слез.
- Вы тоже должны работать? Почему? – наивный Зупан, казалось, не мог взять в толк, зачем работать такому маленькому славному существу.
- Потому что мы бедны! Я буквально осталась без рубашки!
Услышав это, Зупан просиял:
- Лиза! Какое счастье! Теперь я могу на вас жениться!
И он с такой страстью стал целовать Лизу, что Марице показалось совсем неприличным наблюдать за этой сценой. Она оставила свое укрытие и пошла по аллее, ведущей к особняку, размышляя, как же ей не упустить отъезд Тассило. Она понимала - обида его столь сильна, что он не пойдет на примирение первым. Она сама была готова сделать первый шаг, но как встретиться с ним?
Вернувшись в особняк, графиня приказала Тчеко послать кого-нибудь из слуг к домику управляющего и дать ей знать, если управляющий захочет покинуть имение, не попрощавшись. Неожиданно, ей доложили о приезде княгини Божены Кудденштайн. Кто это,  Марица не знала. «Наверное, кто-то из соседей наносит визиты. Как некстати!» - подумала Марица и спустилась в гостиную. Вместо графини она нашла там странного человека, который, в ожидании хозяйки, рассматривал обстановку. Он изучал ее так досконально, что несколько миниатюрных статуэток с каминной полки перекочевало в его карман. Графиня хотела возмутиться, но вместо этого усмехнулась и продолжала наблюдать за потешным человечком. Вот он подошел к столику, сервированному напитками, выставленному вчера по случаю приема гостей и так и не убранному прислугой, налил полный стакан коньяку и выпил его, воровато оглядываясь по сторонам, взял из вазы с фруктами яблоко, понюхал и положил в карман. Графиня не смогла удержаться от смеха. Человечек вздрогнул, обернулся и, увидев графиню, поманил ее пальцем:
- Пст-пст!
Марица удивленно посмотрела на него. Человечек повторил свой жест. Поскольку в гостиной никого кроме них не было, Марица поняла, что он принял ее за горничную и хочет, чтобы она подошла к нему. Она, было, уже собралась возмутиться, но человечек был так мил и смешон, что графиня решила подыграть ему, судорожно вспоминая, что в таких случаях говорит прислуга.  Она сделала книксен и сказала:
- Что желаете?
- Что желаете? – передразнил ее странный гость, -  Только без худри-мудри-гоп-ца-ца! Всему свое время! Я камердинер и учитель немецкого ее светлости княгини Божены Кудденштайн из Клумеца.
- А, той дамы, которая приехала! – как можно проще произнесла Марица.
- Совершенно верно! Той дамы, что приехала! – человечек подошел к ней и рассматривал со всех сторон, как неодушевленный предмет, словно и ее хотел положить в карман, словно безделушку. Неожиданно он ущипнул ее за подбородок. Марица вскрикнула.
- Ничего страшного! – сказал он и вложил в ее руку монетку. -  Держи крону, милашка! Затем, приняв таинственный вид, взял ее под локоть и зашептал:
- Я должен узнать все о взаимоотношениях графини Марицы и ее управляющего графа Тассило, который приходится нам племянником.
- Это очень интересно… – только и смогла сказать бедная графиня, ей еще не случалось находиться в подобных обстоятельствах.
- Мы намерены его женить, - продолжил камердинер княгини Кудденштайн. - Мы и невесту привезли.
- Где она? – полюбопытствовала Марица.
- У меня в кармане! – последовал ответ, из которого графиня поняла, что речь шла о портрете соперницы.
- Дайте посмотреть!
Странный камердинер важно достал из внутреннего кармана сюртука фотографию и, предварительно сдув с нее пыль, протянул Марице. С портрета на графиню глядела женщина неопределенного возраста, красивой которую мог бы назвать только слепой. Графиня, с трудом сдерживая смех, вернула портрет владельцу.
- Тогда я доверю вам тайну, - оглядевшись по сторонам и убедившись, что их никто не слышит, сказала Марица.
- Тайну? Тогда держи еще крону, - обрадовался камердинер.
- Фрау графиня уволила господина управляющего, потому что решила, что он рассчитывает на ее деньги.
- Что? Наш Тассило рассчитывает на ее деньги?! Мы нуждаемся в ее деньгах?!– не на шутку возмутился странный гость.  - Мы с нашим фарфором?!
- Она очень переживает, что была к нему несправедлива, - попыталась графиня вклиниться в нескончаемый поток слов, изливаемый камердинером княгини Кудденштайн. Но он не дал ей вставить ни слова.
- Ей только и осталось, переживать! Он правильно сделал, что ее бросил! Что за Ксантиппа! Что за Мессалина! Пусть мне ее только покажут! Только покажут! Что за Мегера! Честь имею! – закончил он и гордо вышел из гостиной, по пути прихватив пару пирожных с десертного столика.

***

В это время, у домика управляющего Лиза инструктировала Зупана:
- Делайте, что хотите, говорите, все, что хотите, но помирите Тассило с Марицей! –  видя, что барон не спешит выполнять ее поручение, она добавила. - Иначе, я никогда не выйду за вас замуж!
Эта фраза подействовала на Зупана гораздо сильнее, и он обреченно пошел по аллее, ведущей к особняку. Лизочке стало жалко своего послушного жениха, она окликнула его:
- Стойте! Ну, куда же вы? Я ведь еще должна вас поцеловать!
Зупан с радостью бросился назад и с удовольствием принял обещанный поцелуй.
- А теперь идите! – сказала Лиза, и барон с энтузиазмом пошел выполнять поручение невесты.
Зупан шагал, купаясь в лучах утреннего солнца, казавшихся ему такими же нежными, как прикосновения нареченной. Он был счастлив до безумия, ему хотелось кричать об этом на весь мир, но барон был слишком хорошо воспитан, чтобы нарушать чей-то покой.
Марицу еще не покинули впечатления от странного камердинера, когда в гостиную вбежал Тчеко с известием: «Господин управляющий просит лошадей, чтобы покинуть имение». Хотя графиня ожидала этого, известие лишило ее остатков спокойствия духа. Ничего не сказав, она стремительно вышла из гостиной и побежала в парк. «Ах, ему не терпится уезжать! Словно его ждут где-нибудь… Послал за лошадьми и даже не попрощался!» Марица быстро шла к домику управляющего, уже решив для себя, что скажет ему все, что думает. Она бежала, не замечая ничего вокруг, пока неподалеку от своей цели не наткнулась на Зупана, шагающего по песчаной дорожке. Нельзя сказать, что барон очень обрадовался этой встрече. Он даже не знал, что говорят в таких случаях:
- Доброе утро, прекрасная графиня, читали ли вы Стриндберга? – выпалил он вдруг.
- Здравствуйте, барон. Разумеется, читала, -  на секунду Марица остановилась, но тут же пошла дальше. «Должно быть, сегодня все сошли с ума», - подумала она.
- А Ведекинда? – крикнул Зупан ей вслед.
- Да, - ответила графиня, даже не обернувшись.
Барон, почувствовав, что выполнение слова, данного Лизе, под угрозой, догнал Марицу и пошел вровень с ней.
- А Ибсена тоже пролистали? – заглядывая в лицо Марице, упорно не желающей его замечать, сказал Зупан, и, не дожидаясь ответа, продолжил. -  Эти три господина утверждают, что женщины нас бедных мужчин всегда мучают, терзают и пытают…
Как раз в эту минуту, Марица увидела, что навстречу им идет тот, кто заставил ее провести бессонную ночь и порядком поволноваться в это утро.
- Ого! Кто так сказал? – неожиданно включилась она в разговор.
- Это научно доказано! Тот, от чьего имени я говорю, влюблен в вас до потери памяти. Но не может вам признаться, вы должны сами показать, что любите его, фрау графиня!
Убедившись, что Тассило уже совсем близко, а значит, слышит, о чем они говорят, Марица, посмотрев на Зупана с преувеличенной нежностью, произнесла:
- С удовольствием покажу, господин барон! Я не могу больше скрывать любовь в моем сердце, – и бросилась к нему на шею. 
«Хорошенькая история!» - подумал свиновод, пытаясь освободиться из плена объятий.
Надо сказать, что бывшему управляющему эта сцена  тоже оказалась не по душе. Впервые оказавшись в столь дурацком положении, он проклинал тот день, когда приехал в это имение.
- Марица, а вы заметили, что у меня кривые ноги? – Зупану наконец удалось выскользнуть из объятий графини, он отбежал на несколько шагов и не собирался сокращать безопасное расстояние.
- Ничего страшного! Это видно, только когда вы ходите, - ответила Зупану графиня, пристально глядя на управляющего.
Почувствовав себя в безопасности, барон нырнул в близлежащий кустарник, пробираясь через колючие побеги, выбрался на параллельную аллею и обреченно пошел докладывать Лизе, что «миссия» провалилась.
- Фрау графиня, вы найдете здесь все записи, для моего преемника, – прервал Тассило затянувшуюся паузую  - Чтобы он во всем разобрался, мой преемник!
Тассило протянул графине кожаную папку.
- Он во всем разберется, ваш преемник, – холодно ответила Марица, принимая документы.
С минуту они стояли молча, ожидая друг от друга продолжения беседы. Первой не выдержала Марица:
- Итак, господин управляющий, вы уезжаете. Должна ли я выдать вам рекомендации?
- Если вы придаете этому значение, пожалуйста, – последовал ответ.
- Хорошо. Я напишу. Пройдемте к вам.  Вы позволите?
- Разумеется. Все, что здесь находится, принадлежит вам, графиня.
Марица энергично шагала к домику. Управляющий шел за ней, невольно любуясь ее гибкой фигурой и копной каштановых кудрей, заколотых сегодня несколько небрежно, что свидетельствовало о смятении в душе графини. Ах, если бы он по-прежнему был богат, ни минуты не раздумывая, женился бы на этой столь желанной и дорогой для него женщине. В раздумьях он не заметил, как переступил порог дома. Марица уже сидела за письменным столом и писала.
- Итак, - сказала она и прочла вслух уже написанное. - Господин  Терек был моим управляющим…
- Добавьте, пожалуйста: был таким хорошим управляющим, какого не так просто найти, –  добавил Тассило, не скрывая иронии.
- Готово!
- Еще добавьте, пожалуйста: он служил мне честно, преданно и усердно, как никто другой.
- …как никто другой, – словно послушная ученица писала графиня.
- У фрау графини есть другой?
- Да, другой уже есть! – Марице все труднее и труднее было сдерживаться, чтобы не разрыдаться от отчаяния.
Я заметил! – сыронизировал Тассило. -  Добавьте еще: он вел хозяйство с большой любовью. Большая любовь есть?
- Да, есть! – побледнев, подтвердила Марица.
- Добавьте еще, что он никогда бы не ушел, если бы по отношению к нему не была допущена горькая несправедливость! Несправедливость есть?
Графиня молчала. Тогда он продолжил:
- Добавьте, пожалуйста, еще, что он трудился в имении с большой страстью и...
- Как пишется страсть? – неожиданно спросила Марица.
- С твердым «с» и мягким «т», -  он боялся даже поглядеть на нее, слишком трудно было сдержать желание повторить то, что случилось между ними вчера.
- Вот ваша рекомендация! –  Марица встала из-за стола и протянула ему исписанный листок бумаги, который Тассило машинально сунул в карман пиджака
- Ну что же, прощайте, фрау графиня.
- Прощайте, господин управляющий… - Марица уж было пошла к выходу, но, взявшись за ручку двери, обернулась. - Вы что-то сказали? – ей так не хотелось расставаться.
- Я? Ничего.
- Я тоже ничего! Ни слова?
- Ни слова!
Возможно, эти два упрямых человека действительно расстались бы, и наша история, возможно, имела бы другой конец… Но браки все-таки свершаются на небесах! Словно неведомая сила бросила их в объятия, и уже через несколько секунд они снова, как вчера, стали одним целым, как будто сам Господь соединил две половинки, блуждающие по свету в поисках друг друга.

***

Осторожно, чтобы не разбудить возлюбленную, Тассило поднялся, подошел к окну и задернул портьеру, чтобы солнце своими яркими лучами не потревожило спящую Марицу. Затем, увидев, что это не помогло, поставил между окном и кроватью маленькую резную ширму, привезенную из родительского дома. «Вот и ширма пригодилась, - подумал он, - раньше она существовала здесь, как память о прошлой жизни, а сейчас помогает сберечь сон возлюбленной». Утомленная его ласками, она заснула - сказалась бессонная ночь, проведенная в тревоге, да и утро выдалось нелегкое. Тассило с благоговением глядел на ее точеный профиль, каштановые волосы, разметавшиеся на подушке, длинные ресницы, подрагивающие при дыхании… 
В дверь постучали. Тассило не ответил на стук, надеясь, что незваные гости уйдут. Но дверь открылась, и в комнату вошли. Тассило, остававшийся за ширмой, не видел посетителей, но голоса показались ему давно знакомыми... 
- Это неслыханно, чтобы граф Эндреди занимал должность управляющего! Сердись! –велел надтреснутый женский голос.
Ответом был странный звук, напоминающий ворчание собаки средних размеров.
- Ты не сердишься, а ворчишь!
- Я не ворчу, я выхожу из себя.
- Этого слишком мало!
- Это снаружи не видно, а внутри я рву на себе волосы от возмущения!
- Ну, хорошо! Ты же знаешь: врачи строго-настрого запретили мне злиться и беспокоиться, поэтому я тебя и наняла – чтобы ты за меня злился и беспокоился. Поэтому ты должен радоваться. Радуйся!
Опять послышалось ворчание.
- Я же приказала тебе радоваться!
- Ах, радоваться! Я, ваша княжеская милость,  делаю это уже много лет с превеликим удовольствием!
- Я знаю это. Ты – преданный слуга.
Конечно Тассило давно понял, что это его тетка Божена из Клумеца со своим камердинером Пенижеком. Он не видел ее лет двадцать, с тех самых пор, когда она после смерти первого мужа вышла замуж за владельца фарфоровых заводов в Богемии – отец, чересчур заботясь о чистоте рода Эндреди, и так и не смирился с замужеством младшей сестры. Даже когда их дела пошли совсем плохо, он не решился обратиться к ней за помощью, хотя, как говаривали родственники, она была очень богата.
Тассило наслаждался звуком голоса тетки, как только может взрослый человек наслаждаться запахами или звуками, напоминающими беззаботную пору детства.
Своих детей у тетки не было, поэтому всю неистраченную нежность она обращала на племянника, которого просто боготворила. Неудивительно, что Тассило тоже обожал тетку, хотя порой доставлял ей немало огорчений. Например, однажды, будучи пяти лет от роду, он насыпал ей в кофе нафталин, так как боялся, что в тете заведется моль и ее нужно будет выкинуть, как выкидывают старые шубы или пальто.
- Тетя, ваша светлость, ты? –Тассило не выдержал и вышел из-за ширмы. Несмотря на строгие порядки, царившие в семье Эндреди, с тетей они были на «ты», хотя, подшучивая, он церемонно обращался к ней «ваша светлость».
- Да, Тассило, это я… Я не видела тебя 20 лет… – растроганно прошептала княгиня и тут же, властным тоном добавила, - Пенижек, волнуйся!
- Ваша княжеская милость, я уже весь изволновался! – послышалось в ответ. В этот момент Пенижек знакомился с содержанием буфета, и ему было не до княгини.
- Он даже вспотел от волнения! – заметил Тассило, видя, как Пенижек волнуется от встречи с вишневой наливкой. - Тетя, я все еще не могу поверить – ты?
- А теперь скажи мне, почему ты стал управляющим?  Почему не написал мне, что нуждаешься в помощи? – строго спросила тетка.
- Я должен был обратиться к моей богатой тете? Взять у тебя в долг? Я так не могу…
- Так – ты не можешь! Этого ты не можешь! – сокрушалась тетка. - Очень гордый! Как твой господин папа. Он на меня 20 лет сердился! Почему? Потому что я, княгиня Кудденштайн имею так много фарфоровых фабрик в Богемии. Но твое наследство продано – это ты мог?
- Это уже произошло! – улыбнулся Тассило.
Тетка разговаривала с ним, как с маленьким мальчиком. Ему даже показалось, что сейчас она, как это случалось в детстве, поставит его в угол.
- Ничего еще не произошло. К счастью, твой друг Карл Стефан вовремя мне все рассказал,  и я все перекупила. Фарфор еще чего-то стоит!
Тассило бросился к тетке, обнял ее и заплакал, уткнувшись в воротник ее остро пахнущего нафталином манто. Теперь он действительно казался себе маленьким мальчиком, очнувшимся после увлекательного и яркого, но, тем не менее, страшного сновидения. Он почти не стыдился своих слез - слишком многое ему пришлось пережить за последний год.
Чтобы самой не расплакаться, ведь врачи запретили ей волноваться, а Пенижек не мог поплакать за нее, так как был занят вишневой наливкой, княгиня решила перейти к делу:
- Кроме того, слушай и удивляйся! У меня для тебя сюрприз! Я привезла тебе невесту!
- Невесту? Где она? – не на шутку испугался Тассило – только невесты ему и не хватало.
- У Пенижека в кармане. Пенижек, вытаскивай невесту!
Пенижек нехотя оторвался от наливки, порылся в карманах и, найдя, наконец, фотографию, протянул ее Тассило.
- Графиня Ружена Витгенштайн из Пардубицы – изначально брюнетка, в настоящее время блондинка, прекрасно говорит на фортепиано и играет по-французски, - словно шпрехшталмейстер в цирке представил он невесту.
Тассило стоило больших усилий не рассмеяться, глядя на портрет.
- Ну, как? Она тебе нравится? – поинтересовалась княгиня.
- Но, тетя, она несколько перезрела… - осторожно заметил Тассило.
- Не стоит об этом, ваша графская милость! Она всего лишь на два года старше меня, заметил Пенижек. -  Зато сколько фарфора!
- Нет, тетушка, она не для меня!
В это время из-за ширмы вышла Марица, и тетушка Божена сразу поняла, почему ее племянник не хочет Ружены Витгенштайн из Пардубицы. А когда Тассило представил графиню,  Пенижек густо покраснел, вспомнив, как принял Марицу за горничную…

***
…так вот осень в тот год выдалась точно такая же, как сейчас», – закончил свой рассказ старый Тчеко. Ребятишки сидели притихшие, они и не заметили, как быстро прошло время за рассказами камердинера. Между тем уже стемнело, а расходиться не хотелось. Увидев, что дети не трогаются с места, Тчеко рассмеялся и сказал: «Ну, что, воробьи? Бегите, ваши матери уже ждут вас с ужином. Приходите завтра, я расскажу вам еще какую-нибудь историю».
;
 
«БАЯДЕРА»

Это было, по меньшей мере, странно. Немногочисленная публика перешептывалась на все лады. Еще бы, прийти на третьесортное представление, для того только, чтобы скоротать вечер, и увидеть здесь такую знаменитость!
Несмотря на пристальное внимание зрителей, которые глазели больше на него, чем на сцену, он досмотрел представление до конца и, выйдя из зала, попросил капельдинера разрешения пройти за кулисы.Там его уже ждал директор, мсье Дюпуи, предупрежденный служителями о столь неординарном событии: сам Анри Жерар, известнейший кинорежиссер пожаловал в его маленький театр «Около Елисейских полей». Впрочем, громкое название несколько не соответствовало действительности: район, где находился театрик, к Елисейским полям никакого отношения не имел, хотя все-таки был довольно близко для того, чтобы зрители, не попавшие на другие представления, зашли сюда.
- Какая честь, такая знаменитость у нас в театре! Вы даже досмотрели спектакль до конца! Он вам понравился? -  как уж на сковородке вертелся перед гостем мсье Дюпуи.
- Мне понравилась актриса, исполняющая главную роль. Без нее ваш спектакль нельзя было бы досмотреть и до первого антракта, – сухо ответил режиссер.
После секундного замешательства - именно столько времени ушло на то, чтобы «проглотить» рецензию - Дюпуи, как ни в чем ни бывало, продолжил осаду:
- В таком случае, чем могу служить?
- Окажите мне услугу, проводите меня в гримуборную к вашей героине. Да, кстати, как ее зовут?
- Одетта Даримонд. – хитро подмигнул мсье Дюпуи. – А может быть, мы зайдем ко мне в кабинет, выпьем аперитив, а мадемуазель придет к нам, как только разгримируется…
- Я должен переговорить с мадемуазель… у меня плохая память на имена…
- Даримонд, – услужливо подсказал директор.
- Да, с мадемуазель Даримонд с глазу на глаз и немедленно. Я очень тороплюсь, – жестко ответил режиссер, пресекая всякую попытку продолжить уговоры насчет аперитива.
Мсье Дюпуи лично проводил его к мадемуазель, подобострастно распахнул перед ним дверь гримуборной и был несколько ошарашен, когда, войдя, мсье Жерар закрыл эту дверь прямо перед его носом. Как ни старался господин директор, стоя под дверью, и прикладывая к ней то одно, то другое ухо, ничего из того, о чем говорили в гримуборной, он не расслышал.
Через несколько минут мсье Жерар вышел и, вежливо попрощавшись, покинул здание театра. Его тут же окружили газетные репортеры, которых заботливо оповестил мсье Дюпуи, надеявшийся выжать из посещения знаменитости все, что можно.
Утром, колонки хроники светской жизни парижских газет писали: «Отказавшись как-либо прокомментировать свое посещение театра «Около Елисйских полей», напоследок Анри Жерар сказал, что приступает к съемкам новой картины об Индии, где главную женскую роль, возможно, сыграет мадемуазель Одетта Даримонд».

***

Шоколадный фабрикант Луи-Филипп Безе предавался сладкому послеобеденному сну. Море, полный штиль, он сидит на борту своей любимой яхты «Пралине», забрасывает удочку и ждет. Он не торопит события, а наслаждается солнцем и покоем. Но вот поплавок задергался,  и, выждав еще пару секунд, Луи-Филипп начинает тянуть…
«Я же говорила тебе, что он неспроста высидел вчера весь этот мерзкий спектакль!» – сквозь негу сна донесся до него резкий голос любимой жены. Уже проснувшись, он сделал вид, что еще спит, надеясь, что Мариэтта отстанет, и он досмотрит сон до конца. Но не тут-то было. Супруга продолжала стенать, стоя над ним с газетой в руках:
- Я же говорила, что это шанс! Шанс, который я упустила по твоей вине!
- Шоколадка моя, что я мог сделать? – пролепетал Луи-Филипп.
- Вместо того чтобы пропадать в буфете, проверяя, как продается продукция твоей фабрики, ты должен был подойти к нему и познакомиться! – тоном общественного обвинителя продолжила Мариэтта.
- Ну и что дальше?
- Дальше ты должен был сказать, что хочешь субсидировать его новый фильм, а тогда уж точно главная роль досталась бы мне, а не этой выскочке!
- Но ты же знаешь, что мы почти разорены. Для того чтобы субсидировать последнюю картину с твоим участием пришлось продать даже яхту и дом в Ницце.
- Но мы можем заложить фабрику… –  сладострастно прошептала Мариэтта.
Бедный Луи-Филипп, сладкоежка и лежебока, которого, казалось, ничто не может вывести из себя, закричал благим матом:
- Только не это! Все, что хочешь, только не это! Фабрика – единственное, что у меня осталось! Ты постоянно обещаешь, что каждая следующая картина с твоим участием сделает меня миллионером! Но это могло бы случиться только в том случае, если бы до женитьбы на тебе я был миллиардером! – едва он успел произнести эти слова, как на его голову обрушился шоколадный торт, тщательно спрятанный им на книжном шкафу, и найденный «заботливой» супругой.
- Ничтожество! Только и знаешь, что есть свой шоколад! И в верности этому человеку я клялась перед алтарем!.. Мало того, я сдержала свою клятву, отказывая сотням мужчин, которые  добивались моей взаимности! Пропала молодость, которую я отдала этому шоколадному монстру! Пропал талант! - продолжая стенать и плакать, Мариэтта покинула кабинет своего мужа, оставив его стирать с лица остатки шоколадного крема, и удалилась в свой будуар.
Надо сказать, что мадам Безе несколько преувеличила количество претендентов, добивающихся ее расположения. Конечно, Казимир Пендерецкий стоил, как минимум троих возлюбленных, но говорить о сотнях было, как минимум, нескромно. Именно этому пылко влюбленному молодому человеку звонила сейчас обиженная на мужа Мариэтта:
- Алло! Наполеон, это вы? Я согласна встретиться с вами. Когда? Сегодня, через час. Нет, через час пятнадцать. У синематографа «Одеон».
Полная решимости украсить голову своего мужа ветвистым сооружением, Мариэтта надела один из своих самых соблазнительных туалетов, в который всегда облачалась идя на очередную кинопробу, и вышла из дому, нарочито громко сказав прислуге: «Обедать не буду, вернусь поздно».

***

Тем временем на киностудии кипела работа. Оставалось всего несколько дней до начала съемок новой картины под рабочим названием «Баядера».  Заканчивалась работа над декорациями и костюмами,  набиралась массовка и, конечно, утверждались исполнители главных ролей.
Мсье Жерар и его верный помощник Люка, исполняющий по совместительству обязанности ассистента по подбору актеров, массовки, натуры и, по сути дела, заведующий всей организационной частью съемок, сидели и, разглядывая фотографии, обсуждали кандидатуры на роль главного героя картины – принца Раджами.
- Уверяю вас, мсье, это то, что нам надо, - убеждал режиссера Люка, указывая на фотографию молодого человека с лицом восточного типа. – Беспроигрышный вариант.
- Годар? Но у него же ноги короткие! Представляешь, как он будет смотреться в кадре, если мы снимем его в полный рост!
- Ну, тогда вот этот… Отличное телосложение, - Люка протянул Анри следующую фотографию.
- Мне нужен индийский принц, а не боксер в шароварах, – мрачно возразил режиссер.
- А если вот этот…
- Нет, нет и нет, Люка! Найдите мне принца! Ищите где хотите и как хотите, но съемки должны начаться послезавтра, а у нас еще нет главного героя. Чем, собственно говоря, вы занимались все это время? – раздраженно произнес мсье Жерар.
Люка обиженно заметил:
- Разве не я за две недели излазил весь Париж, обошел все театры, просмотрел кучу спектаклей, из которых добрых три четверти невозможно было наблюдать и пяти минут. И потом, разве не я нашел Вам Одетту Даримонд?  Кстати, вы были вчера в театре «Около Елисейских полей»?
- Да был. Вполне возможно, что это действительно то, что нам нужно. Правда придется потрудиться: эта мадемуазель, хоть и обладает неплохими данными, совершенно не знакома с актерским ремеслом. Молодость и обаяние – вот ее козыри. К тому же еще неплохой голос. Но для нас, как ты сам понимаешь, это не имеет никакого значения. В общем, материал сырой, но может сгодится.
- Мсье Жерар, вы можете сделать из этой девушки звезду! В этом я просто уверен!
- Не заговаривай мне зубы, Люка! Иди и ищи. Пока не найдешь, можешь не возвращаться, съемки без героя мы все равно не начнем.
Люка хорошо знал -  противоречить в данной ситуации бессмысленно. Поэтому, без лишних слов снял со спинки стула свой твидовый пиджак, почти такой же, как у мсье Жерара – ему во всем хотелось походить на своего знаменитого патрона – и вышел из комнаты.
Наша история протекала во времена, когда на экранах господствовал Великий Немой, никто еще даже не предполагал, что когда-нибудь кинематограф будет иметь звук. Поэтому, главными достоинствами  киноактера считались хорошая фигура и выразительное лицо.  А где можно найти актеров с такими данными? Только в балете. Туда и направился Люка, в душе сожалея, что должен найти исполнителя на мужскую, а не на женскую роль. Ему очень нравились балерины.
Оставшись один, мсье Жерар разложил на столе фотографии претенденток: «Вот эта, пожалуй, ничего, только чуть полновата… У этой красивая фигура, но в лице есть что-то хищное, а наша героиня – не женщина-вамп…».
 Так он перебирал фотографии одну за другой  пока, наконец, глядя на портрет Одетты Даримонд не сказал себе: «Нет, определенно в девчонке что-то есть. И если удастся выбить из нее все, чему ее научили в этом кошмарном театре – фильм получится».
Из множества портретов, он оставил на столе один. Другие нашли свою судьбу в корзине для бумаг.

*** 

В дверь постучали. Одетта нехотя – слишком уж сладок утренний сон после вечернего спектакля – вылезла из постели. «Кто там?» – накинув пеньюар, подошла она к двери. «Мадемуазель Даримонд, к вам посыльный из киностудии. Говорит, что принес сценарий. Что ему сказать?» – приторно-сладко прозвучал голос квартирной хозяйки. «Значит, не приснилось! – вихрем пронеслось в голове. - Да-да! Проводите его ко мне».
Она успела подбежать к зеркалу, провести пуховкой по лицу и пригладить растрепанные со сна волосы – ей очень хотелось хорошо выглядеть перед посланцем из мира грез. В дверь снова постучали, и она, сама не ожидая от себя такой прыти, плюхнулась в кресло и томным голосом произнесла: «Войдите». «Что это со мной», – только успела подумать она, как в дверь вошел мальчик лет четырнадцати. «Доброе утро, мадемуазель, - важно, видимо стараясь подражать взрослому мужчине,  сказал он. – Я принес вам сценарий, - он достал из сумки довольно тонкую тетрадку. - Будьте любезны, расписаться вот здесь и здесь».
Ей стало вдруг смешно, что и она, и этот мальчик пыжатся, стараясь изобразить: она – звезду, а он – бывалого работника кино…
- Хочешь горячего шоколаду с круассанами? – неожиданно озорно спросила она, вскочив с кресла и, увидев, что паренек засмущался, добавила, - Я  ведь еще не завтракала, составь мне компанию, а то пить шоколад в одиночестве ужасно скучно. Ну, пожалуйста!
Мальчишка неловко кивнул, и Одетта вихрем умчалась в ванную, где стояла маленькая плитка, на которой она, вопреки запретам хозяйки, варила свой любимый шоколад. Через пять минут они сидели за маленьким столиком в гостиной и с удовольствием уплетали круассаны, запивая их обжигающе горячим шоколадом.
- А ты давно работаешь на киностудии?
- Уже почти полгода.
- Нравится?
- Еще бы! Я  готов бы сам платить, только чтобы там работать, а они еще и деньги хорошие дают.
- Ты, наверное, хотел бы сниматься?
- Не-а, я бы оператором хотел быть или режиссером, как мсье Жерар.
- А какой он?
- Разный. То наорет на всех, шороху наведет, а то так добрый… Но работает здорово, как будто всех насквозь видит. Я  когда всю почту разнесу, то мне разрешают в студии посидеть. Ну, ладно, мне пора, - с сожалением сказал он, дожевывая круассан. -  А вы у нас сниматься будете?
- Наверно.
- Здорово. Вы красивая. Только не спорьте с мсье Жераром, - посоветовал он на прощанье. – Он страсть не любит, когда с ним спорят.
Как только за мальчиком закрылась дверь, Одетта, схватив сценарий, закружилась по комнате, напевая: «Это не сон! Это не сон!» Вдруг она вспомнила строгое лицо мсье Жерара и его слова там, в гримуборной: «Подумайте хорошенько, согласны ли вы, освободиться от тех приемов, которые используете на театральной сцене? Вам будет нелегко…». Радужное настроение вмиг улетучилось. Справится ли она? Оправдает ли его надежды? А как же театр? Нужно сказать мсье Дюпуи, что ей нужен отпуск на месяц. А если он откажет? Все эти вопросы роились в ее хорошенькой головке, не находя ответа.

***

«Наполеон, вы же прекрасно знаете, что я жена, которая никогда не обманывает своего мужа!» – кокетливо произнесла Мариэтта, когда Казимир, помогая снять манто, на мгновение обнял ее. Они вошли в прекрасно декорированное фойе синематографа и присели на диванчик, стоявший в уголке за пальмой –  излюбленное место их встреч. Казимир пожирал ее глазами, и от его взгляда Мариэтте становилось не по себе. Конечно, она твердо решила изменить мужу, но, поскольку раньше ей этого делать не приходилось, не знала, как нужно вести себя в подобной ситуации.
- Наполеон, не смотрите на меня так, вам же известно мое кредо – не выдержав, сказала она.
Неожиданно Казимир взорвался:
- Вот уже несколько месяцев я делаю все, чтобы понравиться вам. Одеваюсь так, что уличные мальчишки бегают за мной по пятам и кричат своим собакам: «Взять его!» Вам не нравилось мое имя! Хорошо, я забыл его и привык откликаться на кличку Наполеон! Вы сказали, что могли бы увлечься только человеком, совершившим кругосветное путешествие, и я немедленно начал кругосветить: объездил Юг, Восток и Запад!
- Наполеончик, а как же Север? – в голосе Мариэтты послышалось недовольство.
- На Севере я побывал еще до знакомства с вами, – небрежно бросил Казимир.
Тут он впервые не покривил душой, ибо поляк Пендерецкий родился в далекой заснеженной России, откуда вынужден был бежать после некоторых печальных событий. Что же касается остальных турне – он проделал их, не выезжая из Парижа. Правда, каждое такое «путешествие» стоило ему нескольких месяцев вынужденной разлуки с Мариэттой и бутылки хорошего коньяка для его друга, капитана Буля, который из каждого порта исправно отсылал Мариэтте заранее составленные Казимиром телеграммы.
- Какие еще безумства я должен совершить, чтобы покорить ваше сердце? – взмолился несчастный влюбленный.
- Наполеончик, а вы были в Индии?
- Ну, разумеется, Мариэтта, разве вы не получили шкуру тигра убитого мной в джунглях Бенгалии? 
Тигр, купленный Казимиром в магазине экзотических товаров, действительно с некоторых пор украшал будуар Мариэтты.
- Наполеончик, в марте я получила ваше письмо из Бенареса.  Скажите, с кем вы там встречались?
- Что вы, Мариэтта! Индианки, конечно, очень хороши собой, но вы же прекрасно знаете, что с тех пор, как я встретил вас, для меня не существует других женщин.
- Я имею в виду не женщин… – Мариэтта явно решила устроить допрос с пристрастием.
- Конечно, я там встречался…  со слонами, тиграми, львами…
- Я имею в виду высокопоставленных особ.
- Ну, конечно,  их я там тоже встречал, - Казимир лихорадочно соображал, куда клонит Мариэтта. - Например, местного принца…  Его зовут Раджами…
- Вы познакомились с настоящим принцем?
- Не только познакомился, но и подружился. Мы не раз охотились вместе с принцем, и однажды, на привале, я рассказал моему другу принцу о своей невероятной любви к вам и попросил моего друга принца, чтобы он дал мне какое-нибудь сверхъестественное средство, чтобы я мог покорить ваше сердце…
- И он дал вам его?
- Разумеется. После того, как на охоте я спас принца от разъяренного тигра, мой друг принц готов был отдать мне даже свою корону, но я отказался…
- Как жаль… А что это за средство?
- Об этом я не могу вам рассказать, иначе средство не подействует.
- А кого еще вы встретили в Бенаресе?
- Кого я только там не встречал, всех не упомнишь. А кто именно вас интересует?
- Все газеты писали, что как раз в это время кинорежиссер Анри Жерар посетил Бенарес, чтобы лучше изучить местные нравы и обычаи, перед тем, как приступить к съемкам нового фильма…
- Ну, конечно! Как я мог забыть! Разумеется, с ним я тоже встречался!
- Значит, вы знакомы с Анри Жераром?
- Еще как знаком! Он даже приглашал меня на главную роль в этом новом фильме, но я отказался!
- Наполеон!!! – вскричала Мариэтта. – Как вы могли!
- Я сказал мсье Жерару, что еще подумаю… Дорогая, я так тосковал о вас во время путешествия, что даже не мог себе представить вынужденную разлуку из-за съемок, ведь это может занять уйму времени!
- Ах, как бы я хотела оказаться на вашем месте! Умоляю, представьте меня мсье Жерару!
- Разумеется, дорогая, как только представится возможность.
- Я мечтаю сняться в его фильме! Наполеон, если вы меня действительно любите, попросите мсье Жерара дать мне роль!
- Разумеется, дорогая… - пробормотал Наполеон, который уже понял, что вранье не доведет его до добра. – Как только его увижу, непременно попрошу.
- Наполеончик, я обожаю вас!  А сейчас едем в варьете «Роза Джайпура», там новая программа, в которой принимают участие настоящие индусы. Говорят, привезли настоящего магараджу! Может быть, вы встретите там знакомых… Перед встречей с мсье Жераром я хочу насквозь пропитаться Индией, а где это можно сделать, как не в индийском ресторане?
- Дорогая, к сожалению, это невозможно. Сегодня ровно в десять вечера, я должен встречать моего друга принца Раджами. – Казимир понимал, что расхлебывать сегодняшнее вранье ему придется в течении нескольких месяцев, но обратного пути у него не было.
- Это великолепно, я еду с вами.
- Дорогая, восточные обычаи отличаются от европейских. Ваше появление может быть превратно истолковано. Я представлю вас принцу несколько позже. А сейчас – вынужден покинуть вас. Точность – вежливость королей.

***

Казимир не мог пригласить свою даму в варьете «Роза Джайпура»  по одной простой причине: каждый вечер ровно в десять пятнадцать, он танцевал на сцене этого заведения. И, как ни жаль ему было упущенного рандеву, но место свое он потерять боялся. Посадив Мариэтту в такси, Казимир, он же Наполеон, во весь опор понесся в варьете и, слава Богу, в назначенное время стоял на сцене в костюме индийского магараджи. 

***

Люка сидел в душном переполненном людьми зале варьете и проклинал судьбу, сделавшую его ассистентом столь требовательного режиссера. Он оббежал с дюжину заведений подобного плана в поисках подходящей для мсье Жерара кандидатуры, но никого хотя бы отдаленно похожего на индийского принца так и не встретил. Конечно, если бы до начала съемок оставалось больше времени, можно было бы привести на студию пару-другую танцовщиков, чтобы обозначить свою работу, но, в данной ситуации, это могло бы только усугубить положение. Он пил уже вторую порцию виски безо льда и содовой –  к этому напитку он пристрастился, когда ездил с мсье Жераром в Голливуд. «Напьюсь, а завтра будь, что будет», - решил он и… понимая, что задание шефа останется невыполненным, заказал третью порцию. Не обращая внимания на происходившее на сцене, Люка, нервно затягиваясь сигаретой, ждал гарсона – ему не терпелось впасть в то приятное забытье, когда все жизненно важные проблемы отступают на второй план. Как только гарсон принес заказ, Люка залпом опрокинул в себя содержимое бокала, и неожиданно почувствовал, что слегка перебрал: прямо перед ним на сцене стоял парень в одежде индуса, словно сошедший со страниц иллюстрированных сказок народов мира… И фигура, и лицо отлично сочетались с костюмом… «Я, конечно, хватил лишнего, но все же недостаточно для галлюцинаций», – подумал Люка, и, не дожидаясь окончания номера, побежал за кулисы.

***
На следующее утро фото Казимира Пендерецкого лежало на рабочем столе мсье Жерара.
- Ну вот, Люка, а ты говорил, что это невозможно! Где ты его нашел?
- В варьете «Роза Джайпура». Парень неплохо танцует.
- Он индус?
- Поляк. Казимир Пендерецкий.
- Как я понимаю, в Париже его никто не знает…
- Нет. А это плохо?
- Что ты, Люка, это как раз очень хорошо! В гриме он очень похож на индуса, что позволит нам сделать маленькую мистификацию, которая привлечет внимание к фильму еще до выхода на экран. Мы объявим, что в главной роли будет сниматься сам принц Раджами из Бенареса.
- Но ведь Пендерецкий не владеет хинди!
- А кто в Париже им владеет? А потом, по правилам этикета, никто не может запросто разговаривать с коронованной особой. Запомни одно: о нашей тайне не должен знать никто из съемочной группы.
Неожиданно зазвонил телефон. Мсье Жерар снял трубку и сухо ответил:
- Я слушаю.
Видимо поступившая информация не была слишком радостной для него, потому что вскоре он зарычал в трубку:
- О бюджете картины, мсье Вернон, вам нужно было думать раньше! Я бы никогда не согласился на съемки этого фильма, если бы вы мне сказали об этом до подписания контракта! Ни о какой мадам Безе я даже слышать ничего не хочу! Главную роль будет играть та актриса, которую выбрал я! Или я не буду снимать!
Но, по всей вероятности, аргументы мсье Вернона были довольно убедительны, потому что, выслушав их, режиссер, обреченно склонил голову:
- Хорошо, я буду думать…  Я придумаю роль для мадам Безе, это будет вторая по значимости женская роль, можете обещать это нашему меценату. Всего хорошего, мсье Вернон… Черт знает, что приходится придумывать, для того, чтобы иметь возможность заниматься любимым делом! – зло сказал он, бросив трубку на рычаг. - Представляешь, Люка, нашелся шоколадный фабрикант, некий господин Безе, который согласен субсидировать наш фильм при условии, что главную роль будет играть его супруга! Придется опять переписывать сценарий. Я же не могу позволить, чтобы Баядеру, прекрасную жрицу играла жена фабриканта, раздобревшая на продукции своего мужа!
- А, вдруг, она соблюдает диету? – робко возразил Люка.
- Даже если она худа, как щепка, сердце ее покрыто толстым слоем шоколада! – вспылил мсье Жерар. – Искусство – удел голодных!
Люка, не найдя достойного аргумента, тихонько выскользнул за дверь. Проработав с великим режиссером несколько лет, он знал, что в такие минуты шефу нужно побыть одному.

***
Несмотря ни на что, съемки начались точно в день, назначенный мсье Жераром еще полгода назад. Мэтр был человеком суеверным и не любил переносить первый съемочный день, считая это плохим предзнаменованием. Фильм начали снимать с эпизода, в котором Одетта появлялась перед толпой поклонников после окончания спектакля.
Одетта страшно волновалась: ровно за два часа она явилась на съемочную площадку и ждала, когда же мсье Жерар начнет с ней репетировать. Но режиссер, словно не замечая ее, работал с массовкой. Прошел час, и она начала подумывать, что произошла ошибка и в ее роли сниматься будет кто-нибудь другой. Когда она проходила мимо гримерной, то видела, как мастера суетятся, гримируя какую-то актрису. Одетта, едва сдерживая слезы, взяла свою сумочку и направилась к выходу, когда услышала гневный голос мсье Жерара:
- Куда вы, мадемуазель… простите, я еще не выучил вашу фамилию?
- Даримонд.
- Так вот, мадемуазель Даримонд, перерыв вы еще не заслужили! Срочно на грим - я не собираюсь из-за вас задерживать съемку!
- Но все гримеры заняты мадам Безе… - робко вставил Люка.
- Какого черта! - взорвался мэтр, - пойди и оторви эту дамочку от зеркала! Для участия в массовке столь тщательный грим не нужен!
- Но ведь вы сами сказали, что у мадам Безе вторая по значимости женская роль! – Люка гримасничал, подавая знаки мэтру, забывшему, что супруг мадам Безе субсидирует картину.
- Разумеется, - мсье Жерар понял свою оплошность, но даже виду не подал, что допустил промах, - но в сцене, которую мы будем снимать сегодня, мадам Безе придется походить в массовке. А на будущее, Люка, проследите, чтобы гримеры сначала занимались мадемуазель Даримонд, а уж потом брались за всех остальных!
Люка в ужасе замахал руками, но к счастью  к этому времени мсье Жерар уже  был далеко от гримерной, поэтому ни мадам Безе, ни ее шоколадный супруг не могли слышать этой фразы.
Когда Люка привел Одетту, мадам Безе уже покидала гримерную. Она напоминала полководца, покидавшего поле сражения после полного разгрома вражеской армии. За ней семенил Луи-Филипп, благодаривший Бога, за то что гнев супруги на этот раз нашел для себя другие жертвы. Мариэтта вышла, предварительно смерив соперницу презрительным взглядом. Раздался вздох облегчения – гримеры не смогли сдержать радость от расставания с Мариэттой, которая за этот час, словно стая вампиров выпила из них все жизненные соки…
Но вот, в павильоне выставлен свет, героиня одета и загримирована, массовка, изображающая толпу поклонников, встречающих примадонну после спектакля, собрана.
- Ну, что же, все готово к съемке, -  голос мсье Жерара прорезал гул, царящий в студии и, как по мановению волшебной палочки воцарилась тишина, которую, как ни старались, не могли обеспечить многочисленные ассистенты режиссера. - Как вы уже поняли, мы снимаем выход главной героини после удачного представления. Разрешите представить вам мадемуазель Даримонд, ее вы как раз и должны встретить, как подобает восторженным почитателям…
- Но мне обещали, что главная роль будет моей! – раздался голос Мариэтты. Луи-Филипп привычно втянул голову в плечи, скандальные нотки в голосе обожаемой им супруги не предвещали ничего хорошего. – А  иначе вашу картину будут субсидировать восторженные поклонники мадемуазель, Не-помню-как-ее-зовут.
- Вы совершенно правы, - почти без паузы последовал ответ мсье Жерара, ваша роль гораздо важней и ответственней, вы – шпионка, работающая на британскую разведку. А что главное для шпиона?
- Не знаю, - пролепетала Мариэтта.
- Остаться незамеченным. Так что смешайтесь с толпой и постарайтесь особо не высовываться, - увидев, что мадам Безе не очень удовлетворена своей ролью, режиссер добавил. - Ваши крупные планы мы снимем позже. А сейчас прошу ассистентов пригласить в павильон Его Высочество принца Раджами, который покинул свой дворец в Бенаресе, чтобы посмотреть Париж и сняться в нашей картине в роли индийского принца.
Все замерли в ожидании. Через несколько секунд в павильон вошел молодой человек в хорошо сшитом европейском костюме, лишь чалма и смуглость кожи отличали его от обычного парижанина, да в руках, унизанных кольцами, он держал четки. Мариэтта во все глаза смотрела на принца, лицо его казалось ей знакомым. «Пожалуй, он чем-то похож на Наполеона…», - подумала она.

***

Шел уже пятый час съемок, а заветное «Снято!» до сих пор не было произнесено. Все недовольно косились на дебютантку, ибо совершенно ясно было, что мэтр недоволен именно ею. Наконец был объявлен перерыв. В павильон привезли горячую еду, и статисты радостно бросились к тележке. Осторожно, чтобы не испачкать костюмы брали они свои порции и отходили в уголок. Сегодня в съемках была занята так называемая «дорогая массовка», от обычной ее отличали костюмы. Статисты, имеющие в своем гардеробе дорогие костюмы, могли изображать светское общество, поэтому их съемочный день стоил дороже. Естественно, чтобы сохранить в неприкосновенности одежду, которая «кормила», ели они очень осторожно и сосредоточенно, ведь случайно посаженное пятно могло стоить «карьеры».
С тех пор, как Мариэтта стала женой шоколадного магната, она видеть не могла шоколад и прочие сладости. Тем более ее страшно раздражал вид постоянно жующего шоколад Луи-Филиппа. Вот и сейчас он с отменным аппетитом поглощал вафельный торт. Хруст вафель на зубах мужа для Мариэтты был сравним разве что со скрежетом железа по стеклу. Вынужденная соблюдать диету, мадам Безе терпеть не могла, когда кто-то рядом ел. Так куртизанки вышедшие в тираж становятся поборницами нравственности. Она привела мужа на съемочную площадку, надеясь, что он укрепит ее положение в глазах мсье Жерара и продюсеров фильма. Но Луи-Филипп лишь тихо сидел в уголке и потихоньку угощал девчонок из массовки шоколадом. Сердце Мариэтты клокотало в ярости: «Эта наглая девчонка заняла ее место и даже не собиралась подвинуться! Мало того, что ее, Мариэтту, заставили сегодня бегать в массовке, так к тому же эта унизительная для нее съемка длится уже пятый час.
За специальным столиком восседал принц Раджами, лениво ковыряя вилкой еду, принесенную заботливыми ассистентами из индийского ресторана. Мсье Пендерецкий ненавидел индийскую кухню. Он вообще плохо понимал, зачем согласился на эту мистификацию. Слава достанется принцу Раджами, Мариэтта хоть и совсем рядом, но совершенно недосягаема для него, лицо и руки чешутся от грима, которым его заставляют мазаться для придания необходимой смуглости.  Даже мечта о деньгах, которые он получит после съемок, его не радовала. Он все равно никогда не станет так богат, как муж Мариэтты, и она никогда не оставит своего шоколадного фабриканта. О, Мариэтта! Периодически влюбляющийся Пендерецкий, никогда не «влипал» так серьезно и надолго. Ему всегда нравились властные женщины, а Мариэтта просто веревки из него вила. Конечно, иногда он «взбрыкивал», но не для того, чтобы сбросить «седока», а скорее в надежде получить «двойной шенкель».
- Ваше высочество, а ведь мы с вами знакомы, - вкрадчиво прозвучал до боли знакомый голос.
По закону подлости, Казимир только что отправил в рот порцию ненавистного кушанья и как раз усиленно жевал. Промычав что-то, он обернулся… Перед ним стояла Мариэтта. Он выскочил из-за стола и закашлялся – кусок застрял у него в горле.
- Не пугайтесь, мы с вами знакомы заочно. О вас мне рассказывал Казимир Пендерецкий, он ведь, насколько мне известно, ваш друг.
- О да! Он мой лучший друг, - забыв все, о чем его просили мсье Жерар и Люка, Казимир заговорил по-французски. - А вы, наверное, мадам Мариэтта? Казимир мне много о вас рассказывал, но я даже не предполагал, что во Франции есть столь красивые женщины.
- Вы так хорошо говорите по-французски?
- О, да! Мой друг Казимир давал мне уроки французского там, в Бенаресе… - нашелся «принц».
- А вы очень похожи…
- Дружба, знаете ли, откладывает отпечаток... Мы стали так похожи, что нас стали путать…
- Да, ваше высочество, я тоже чуть было вас не перепутала и подумала, зачем это Наполеон… ой, простите, Казимир так вырядился. Кстати, где сейчас ваш друг? Он так неожиданно куда-то исчез…
- Вы знаете, я попросил его заменить меня там, в Бенаресе, - Казимир перешел на шепот. - Но это ужасная тайна. Только вам, как другу Казимира, я могу доверить ее. Ведь если при моем дворе узнают, что Казимир всего лишь мой двойник, его отдадут на растерзание бенгальским тиграм. При дворе не должны знать, что я снимаюсь в кино, это вызовет ужасный скандал.
- А понимаю, понимаю, - перешла на шепот и Мариэтта, хотя так ничего и не поняла.
- Вы не хотите, что-нибудь передать Казимиру?
- А как это сделать?
- Наша дружба настолько близка, что мы имеем возможность обмениваться на расстоянии мыслями и ощущениями. И если вы, скажем, поцелуете меня здесь, в Париже… То там, в далеком Бенаресе Казимир ощутит на губах ваш поцелуй.
- Ну, это уже слишком, ваше высочество… Просто передайте ему, что я… что я помню о нем, - прошептала Мариэтта.

***

«Я делаю что-то не так?» - Одетте невероятных усилий стоило перебороть робость и заставить себя подойти к мсье Жерару, но сейчас она уже была не рада победе над собой.
- Не «что-то», а все. – Слова режиссера прозвучали, как жестокий приговор.
- Но, мсье, вы не сделали мне ни одного замечания!
- Замечания делают для того, чтобы что-то поправить. А когда все не так…
- Меняют актрису?
- Я сам виноват, это моя ошибка. Но вы мне помогли. Я сейчас сидел и думал, как вам сказать, что вы свободны, а вы подошли сами… Простите, дитя мое, но это была ошибка.
Глаза Одетты наполнились слезами:
- Мсье Жерар, но я постараюсь, я сделаю, все, вы только скажите, как я должна играть!
- К сожалению, я не педагог, я не могу вас научить. Я всего лишь художник, который вместо красок использует актеров. Но я привык к пастели, а ваша игра мне напоминает неоновую рекламу на здании синематографа «Одеон». Вы выходите после удачного спектакля, вас ждут поклонники, которые вам слегка надоели, вы устали, но элементарная вежливость заставляет вас выслушивать дурацкие комплименты и улыбаться газетным репортерам. Вы смотрите в толпу, но среди мужчин, которые окружают вас, нет того, единственного, за которым бы вы пошли на край света, бросив и театр, и призрачную славу… И вдруг ваши глаза встречается с пылким взглядом стройного юноши в чалме. Он невольно привлекает ваше внимание, но вы все же боитесь, нарушить правила хорошего тона и лишний раз бросить на него свой взгляд... Вот и все. И все это изложено в сценарии, который вы получили еще неделю назад. Приблизительно все тоже самое я рассказал вам перед началом съемки…  А вы выходите к поклонникам, как шансонетка на сцену заштатного кабаре. Зачем вы улыбаетесь во весь рот? Вы уже все показали во время спектакля, «выложились», и заслужили право не заискивать перед толпой…
- Я, кажется, поняла… Можно я попробую еще раз…
- Уже не верю, что из этой затеи что-нибудь получится, но давайте рискнем. Люка! Перерыв закончен, снимаем сцену выхода главной героини.

Она вышла из дверей театра и не увидела ничего нового. Толпа поклонников с трудом сдерживаемых швейцарами, пытаются прорваться к ней, чтобы взять автограф. Кто-то аплодирует, кто-то кричит «Виват, Баядера!» Как будто у нее нет собственного имени. То, о чем она мечтала в детстве, казалось ей сейчас пустым и никчемным. Слава? Ну вот она, слава, а что в ней толку… Да, теперь ее все время окружает куча людей: поклонники, репортеры, прихлебатели, которые сами называют себя друзьями… Только она по-прежнему одинока, ибо нет среди них того, единственного, кто любил бы именно ее, а не персонаж, с которым Одетту теперь отождествляют остальные…
Кутаясь в меха, словно они могли защитить ее кожу от назойливых взглядов, она шла к автомобилю по «коридору», который, аккуратно оттеснив поклонников, заботливо создавали служители театра. Уже рядом с машиной, она обернулась (какая-то неведомая сила почти против ее воли заставила ее обернуться) и… словно пулей наемного убийцы, словно стилетом недрогнувшей рукой направленным прямо в сердце, была сражена взглядом темных глаз. Она застыла, словно под воздействием каких-то неведомых чар. К счастью, шофер, почувствовав что с ней происходит что-то неладное,  выскочил из машины, чтобы помочь ей сесть, и  вывел Одетту из этого странного оцепенения. 
Автомобиль отъехал, толпа перед зданием театра потихоньку рассеивалась, лишь принц Раджами продолжал стоять у афишной тумбы, ничего вокруг не замечая. Сердце его пело от счастья, словно все мечты уже осуществились. Наконец-то она заметила его! Потому ли что помогла древняя наука, освоенная им при помощи всезнающих жрецов в храмах Бенареса? Или от того, что не может пылкое чувство не вызвать чувства ответного – иначе нарушится равновесие в природе и реки потекут вспять, а дождь прольется обратно с земли на небо – это тоже объясняли ему жрецы, когда он был еще мальчиком. Не объяснили жрецы только одного: что делать наследному принцу, если он полюбил в актрису…
Принц, не спеша шел по парижским улочкам, не замечая, что за ним пристально следят. С детства он привык к тому, что у наследника престола не может быть частной жизни, но, приехав в Париж, где обучался в Сорбонне, избавился от привычки себя контролировать. Да и кому во Франции до него было дело? Однако, в этом Раджами ошибался. Английские власти ужасно не хотели терять влияние, с таким трудом завоеванное Британией в своих индийских колониях. Они знали о принце все, и помнили даже то, о чем он сам не помнил. Через несколько дней принцу должно было исполниться 27 лет, а именно этот возраст был указан в законе, который гласил, что если принц не женится до 27 лет, его корона перейдет к другому наследнику.
Английские власти пугало французское воспитание, полученное Раджами. Не смотря на настойчивые уговоры британских советников отправить сына в Оксфорд, мать решила, что ее любимцу Раджами больше подойдет вольный дух Сорбонны. Советники смирились, но через несколько месяцев мать Раджами была найдена бездыханной в своих покоях.
Даже после смерти матери Раджами, не пожелал прекращать учебу. Ничуть не дорожа властью, он спокойно мирился с тем, что страной управлял английский Консул. И не знал, что даже в Париже его жизнь, как на ладони видна столь ненавистным ему британцам.
Мисс Мэрион Линд свое дело знала хорошо: ежедневный маршрут принца после представления был изучен ею досконально - принц направлялся к себе домой, кроме Одетты его ничего не интересовало. Перед тем, как защелкнуть объектив фотоаппарата, вмонтированного в брошку на лацкане жакета, она сделала последний снимок: принц Раджами у афишной тумбы, рядом с портретом обожаемой им Баядеры. Когда эта история просочится в прессу, она продаст снимок репортерам и заработает неплохие деньги…

- Снято! – волшебное слово, произнесенное мсье Жераром прозвучало, когда этого уже никто не ждал, все думали, что этот же эпизод будут снимать и завтра, - Люка, несите тарелку!  И шампанское всем! – увидев недоуменный взгляд продюсера, мсье Жерар, улыбнувшись, добавил, - За мой счет, разумеется. Но только аккуратнее, господа, завтра мы начинаем съемку в восемь утра.
Все ликовали - шампанское от мсье Жерара было высшей похвалой и для исполнителей главных ролей и для скромных статистов, это знали все, кто прежде с ним работал. Только Одетта сидела в сторонке, так и не пригубив свой бокал. Ей так хотелось, чтобы режиссер что-нибудь сказал ей. Ну, пусть не похвалил, пусть сделал бы замечание, пусть даже отругал бы…  Он стоял, окруженный толпой статистов, что-то оживленно им рассказывая, а ее, Одетту, просто не замечал, как будто ее совсем здесь не было, как будто не она сейчас сыграла эту сцену, после которой прозвучало заветное «Снято!». Может быть, на ее роль завтра действительно позовут другую актрису? Одетте вдруг стало так жаль себя, что слезы непроизвольно закапали из глаз.
- Не плачьте, мадемуазель Одетта.
Она обернулась на голос, показавшийся знакомым. За ее спиной стоял мальчик-рассыльный, тот самый, который приносил ей сценарий. Она хотела улыбнуться ему, но неожиданно расплакалась еще горше. Рыдания душили ее так, что она не могла говорить.
- Да не плачьте вы! Вы ведь так хорошо сыграли эту сцену!
- Да-а-а-а, а он да-а-же ничего не сказал, как будто я -  пустое место! –  Одетта обрадовалась возможности хоть с кем-то поделиться своей обидой.
- Вы о мсье Жераре? Да он никогда никого не хвалит. Всех актеров это злит, особенно дамочек…
- Правда?
- Ну, конечно!
- Хочешь шампанского? – она протянула парню свой бокал.
- Нет, спасибо, мне еще вечернюю почту разносить. А вы сами выпейте. И идите домой отдыхать, вам завтра с утра сниматься. Мсье Жерар велел, чтобы я проводил вас. Вас там машина ждет, чтобы домой отвезти.
- Мсье Жерар велел? – для Одетты было неожиданностью, что мэтр, оказывается, помнил о ее существовании, и даже позаботился о ней.
Как в тумане Одетта пошла к выходу из студии, когда она проходила мимо мсье Жерара, дающего наставления техникам насчет завтрашней съемки, ей показалось, что он подмигнул ей. А может быть, только показалось?

***
Как только на следующий день Одетта переступила порог студии, заботливый Люка отвел ее к гримерам, и Жюли, Мари и Жак сразу взялись за дело. Жюли гримировала лицо, а Жак и Мари делали прическу. После вчерашней съемки Одетта так переволновалась, что заснула лишь под утро. Поэтому, мягкие прикосновения мастеров убаюкали ее. Ей снилась сцена, которую вчера снимали, только дело происходило не в съемочном павильоне, а в реальной жизни: вот она выходит из дверей театра, подходит к автомобилю, чувствуя спиной чей-то пронзительный взгляд, оборачивается и встречается глазами…
Одетта открыла глаза и увидела в зеркале, за которым ее гримировали, лицо мсье Жерара. Она крепко зажмурилась и еще раз открыла глаза, в зеркале по-прежнему отражалось его лицо. Ей стало неуютно под его безжалостным взглядом, она почувствовала себя бабочкой, которую под увеличительным стеклом изучает дотошный энтомолог.  Одетта хотела поздороваться, но Жюли, как раз работала кисточкой над ее ртом, и приветствия не получилось. Одетта не нашла ничего лучшего, как снова закрыть глаза.
- Жюли, прошу вас, не старайтесь сделать ее моложе, ей и так немного лет. Не бойтесь сделать грим более театральным, мы будем снимать сцену, которая происходит во время спектакля. Главное – подчеркните глаза и рот, а все остальные недостатки мы спрячем светом.
О каких недостатках говорил мсье Жерар? Одетта хотела было «проснуться» и спросить, но побоялась. Через минуту, когда она все-таки открыла глаза, мэтра уже не было в гримерной.

***
В назначенный час началась съемка. В павильон торжественно вошел принц, и начали снимать эпизод знакомства Раджами и Одетты.
За прошедший день принц успел стать любимцем всей съемочной группы. Оказалось, что он почти без акцента говорит по-французски, с удовольствием пьет шампанское и блюдам, приготовленным в индийском ресторане, предпочитает круассаны. Принц объяснял это тем, что в детстве у него была гувернантка-француженка.

…Раджами словно язык проглотил. Он столько раз представлял себе, как будет происходить их знакомство, что, оказавшись лицом к лицу с Одеттой, не мог вымолвить ни слова. Она первой прервала молчание, воцарившееся после того, как директор театра, представив их друг другу, удалился.
- Так вот, как выглядит настоящий принц… Забавно. А я думала, что принцы бывают только в сказках.
- Вы любите сказки? – наконец-то выдавил из себя Раджами.
- Когда я была маленькой, няня рассказывала мне сказки, в которых в самую горькую и трудную минуту появлялся прекрасный принц…
- Вы разочарованы?
- Не знаю…
- Позвольте мне сказать, что я восхищен вами, моя душа в плену, звук вашего голоса наполнил меня, как священная вода Ганга наполняет водоемы храма. Вы стали моей любовью.
- Так скоро?
- Скоро? Мне кажется, я люблю вас всю жизнь…
- Но мы знакомы всего несколько минут.
- Нет, я знаю вас уже давно. Когда-то, в витрине цветочного магазина я увидел прекрасные розы. Они были столь хороши, что я остановился, созерцая их. Я не сразу заметил девушку, которая тоже стоит у витрины и смотрит на цветы. Она была так же прекрасна, как эти розы, нет, пожалуй, еще прекраснее. Я зашел в магазин и купил эти розы, чтобы подарить ей. Но прекрасная незнакомка исчезла. Когда я увидел вас на сцене, то понял, что это были вы.
Одетта пребывала в каком-то странном оцепенении. Пристальный взгляд принца, казалось, парализовал ее. А когда он подошел к ней и взял за руку, она поняла, что совершенно над собой не властна, словно во сне…

- Стоп! Как вы берете ее за руку? Так можно пожать руку школьному товарищу, а перед вами женщина, в которую вы влюблены.
- А как мне сделать это?
- Неужели, вы никогда не брали за руку любимую женщину?
- Брал, но при этом рядом не стрекотала кинокамера… - смутился Казимир. Мариэтта наблюдала за съемкой, и ему неловко было при ней играть любовную сцену.
- Абстрагируйтесь! Представьте, что рядом никого нет. Только вы и мадемуазель Одетта. Ваше высочество, разве она не хороша? Посмотрите на нее как следует. Ну, что вы пялитесь на нее, как баран на новые ворота. Посмотрите внимательно. Видите, вот этот золотой завиток у нее на шее, неужели он не возбуждает вас? А плечи? Посмотрите, какая прозрачная кожа…
Мсье Жерар подбежал к Одетте и взял ее за руку. Как же отличалось прикосновение его руки от прикосновения «принца». Словно какие-то энергетические токи прошли через ее тело. Ей вдруг захотелось, чтобы он подольше не выпускал ее руку из своей и продолжал смотреть на нее, так как смотрит сейчас.
- Ну, Ваше Высочество, вы что-нибудь поняли? Попробуем еще раз?
Мсье Жерар вернулся на свое место. «Принц» снова подошел к Одетте…
- Стоп! – кажется мэтр понял, что мешает «его высочеству».  – Прошу актеров, не занятых в этом эпизоде покинуть студию! И всех посторонних тоже, - добавил он, видя, что супруги Безе не спешат удалиться.
Дождавшись когда все выйдут, мсье Жерар вновь скомандовал: «Снимаем!».

… - Мадемуазель Одетта, ваш выход! – голос помощника режиссера вывел Одетту из сладкого забытья. Она словно очнулась от крепкого сна. Раджами по-прежнему стоял рядом с ней и держал ее за руку. Сколько же времени прошло? Мгновение или вечность?
- Я должна идти на сцену, Ваше Высочество. Кажется, так принято обращаться к принцам? – бросила она, покидая гримуборную.
- Ты должна называть меня просто Раджами, - сказал он ей вслед.
Дверь гримуборной уже закрылась за ней, когда она поняла, что он ответил ей так, словно они уже были близки. Она покраснела. Что произошло между ними в те секунды, когда она потеряла контроль над собой? По дороге на сцену, она посмотрела на свое отражение в большом зеркале. Нет, одежда и грим в полном порядке… Однако, все ее существо пронзила сладкая истома, когда она вспомнила его взгляд…

«Снято!» - прозвучало в полупустой студии. Казимир, вытирая пот со лба, лениво пошел к выходу. Одетта не двинулась с места, ноги налились тяжестью, она словно приросла к полу студийного павильона. Ей казалось, что камера, еще недавно стрекотавшая рядом, выжала из нее всю энергию, лишила сил. Никогда Одетта так не уставала, даже когда приходилось репетировать новый спектакль или срочно вводиться в чужую роль, заменяя заболевшую актрису…
- Мадемуазель, как вас там… я никак не могу запомнить вашу фамилию…
- Даримонд, – едва разомкнув пересохшие губы, подсказала Одетта.
- Вот именно. Я вижу вы устали. Я подвезу вас, – мсье Жерар смотрел на нее с участием, как глядят на беспризорного котенка или щенка.
- Благодарю вас, мсье, но думаю, что вам не стоит беспокоиться обо мне, я прекрасно доберусь сама, – ответила Одетта и сделала шаг по направлению к выходу. Ее качнуло, словно на корабле во время шторма - сказалось напряжение первых съемочных дней.
- Возражения не принимаются. Мы находимся в студии, а здесь командую я. Обопритесь на мою руку и пойдем.
Работники киностудии оборачивались им вслед и понимающе улыбались, но Одетте было все равно, она давно не чувствовала себя такой защищенной. Оказалось, что так здорово опираться на мужскую руку. Они вошли в вестибюль, и мсье Жерар заботливо накинул на нее пальто, поданное услужливым капельдинером. Накинутое на плечи его руками простенькое пальтецо показалось Одетте роскошными соболями. Они подошли к белому лимузину. Мсье Жерар, открыл перед ней дверь, усадил в авто, затем обошел машину и сел за руль.
Знакомые улицы мелькали перед глазами. Лимузин плавно затормозил напротив ее подъезда. «Водитель» столь же галантно помог ей выйти из автомобиля и, подождал, пока она войдет в подъезд.
За всю дорогу они не проронили ни слова, словно опутанные магическими нитями связавшим их. Надолго ли? Этот вопрос не задавали себе ни актриса, ни режиссер. Ей теперь было безразлично, будет ли иметь успех их фильм, состоится ли ее карьера в кино… Она твердо знала: самое главное в ее жизни уже случилось.
Подойдя к двери квартиры, она вспомнила, что забыла на студии свою сумочку с ключами. Было около часу ночи, и будить хозяйку Одетта не решилась. Она опустилась на ступеньки и решила сидеть здесь до утра.
На лестнице послышались чьи-то шаги… Она уже хотела вскочить, как увидела мсье Жерара, и силы снова покинули ее.
- Я ждал, пока зажжется свет в каком-нибудь окне. И не дождавшись, решил, что вы, возможно, нуждаетесь в помощи.
- Ничего страшного, мсье, я просто забыла ключи…
- Ну не будете же вы сидеть здесь всю ночь?
- А почему бы и нет?
- Бросьте! Вам завтра работать. И, как человек, заинтересованный в творческом процессе, я просто не могу оставить вас здесь. Пойдемте.
Наверное, если бы он привел ее к себе и предложил разделить с ним постель, она бы безропотно (а скорее всего с радостью) согласилась… Но он привез ее в небольшой отель, где, заплатив за номер, попрощался и уехал.
Войдя в апартаменты, она, быстро разделась и нырнула в ванну, приготовленную заботливой горничной. Как приятно смыть с себя заботы прожитого дня!
Уже лежа в постели, она долго не могла заснуть, перебирая события, произошедшие с ней за день и стараясь понять, нравится ли ей, как повел себя мсье Жерар или нет?

***

Величественный Ганг гордо нес свои воды. Мариэтта в костюме баядеры шла вдоль берега древней реки во главе процессии жрецов. Навстречу ей на белом слоне ехал принц Раджами, как две капли воды похожий на ее Наполеона. Внезапно, когда между ними оставалось не более десятка метров, путь ее процессии преградила всадница на вороном коне. Вглядевшись в лицо нахалки, Мариэтта поняла, что это никто иной, как ее удачливая соперница, получившая главную роль в картине. Мариэтта, как ужаленная, вскочила с кровати и с кулаками набросилась на мирно посапывающего Луи-Филиппа:
- Как ты можешь спокойно спать, когда твою жену задвигают на второй план ради какой-то выскочки?! Ладно, жену тебе не жалко, так хоть деньги свои пожалей! Хоть раз прояви характер!
Как всегда ничего не понимающий Луи-Филипп, защищался от жены подушками и одеялом, пытаясь избежать маленьких, но сильных кулачков супруги. Он привык к подобным вспышкам, хотя последнее время ему порядком надоела такая жизнь. Все чаще он признавался себе в том, что жизнь с Мариэттой подобна проживанию вблизи действующего вулкана – никогда не знаешь, когда он начнет плеваться магмой. «Заедая» свои обиды он рос вширь и за последний год уже два раза менял свой гардероб.
Упреки жены звучали все настойчивее, а тычки миниатюрных кулачков становились все ощутимее… Вдруг, неожиданно для самого себя, Луи-Филипп поднялся на кровати во весь рост, схватил в охапку свою темпераментную супругу и, не взирая на удары, сыпавшиеся на него как из рога изобилия, туго запеленал ее в одеяло, перевязав сверток пояском от пеньюара, который как нельзя кстати подвернулся ему под руку. Затем, не обращая внимания на вопли Мариэтты, он оделся и покинул спальню.
Через несколько минут, с легким чемоданчиком в руке, Луи-Филипп шагал по направлению к вокзалу, полной грудью вдыхая воздух утреннего Парижа. Его ноздри щекотал запах только что испеченного хлеба, доносившийся из пекарен. В другое время господин Безе обязательно побаловал бы себя выпечкой, но сейчас, он напоминал себе льва, покинувшего клетку, голодного, но свободного. Хватит быть плюшевым медвежонком! Даже шоколадная фабрика, заложенная по прихоти Мариэтты, больше не волновала его. Дойдя до вокзала, он купил билет на поезд, уходящий в Гавр. Море и свобода, вот что манило теперь бывшего шоколадного фабриканта.
Мариэтта порядком осипла, пытаясь воззвать к совести взбунтовавшегося супруга. Она уже пожалела, что рассчитала вчера очередную горничную, и посему прийти к ней на помощь было положительно некому. Услышав, как хлопнула входная дверь, мадам Безе пришла к выводу, что осталась связанная в пустой квартире. От ощущения полного бессилья слезы выступили на глазах, но Мариэтта не привыкла зависеть от обстоятельств. Постепенно ей удалось освободить правую руку и развязать поясок, стягивающий одеяло. Она выбежала из спальни и увидела на столе записку. «Меня не ищи. Луи-Филипп». К записке был приложен чек на 1000 франков. И это все? Только тут Мариэтта поняла, что натворила. Привыкшая ощущать себя за мужем, как за каменной стеной, теперь она готова была горько заплакать, словно котенок, выброшенный на улицу. «Меня не ищи!» Нет, она будет искать, у нее просто не имеется другого выхода!
- Алло! Полиция? Мне нужно найти моего мужа! – заявила она, когда на другом конце сняли трубку. – Когда видела его последний раз? Да только что! Он ушел пять минут назад!... Что? Не возвращаете сбежавших мужей?..
Мариэтта изо всей силы швырнула трубку на рычаг. Она не была готова к подобным проявлениям характера своего шоколадного супруга. И горше всего было то, что кроме себя самой ей некого было винить в произошедшем. Мысли о возможном разводе посещали ее только тогда, когда она видела лучшую кандидатуру для замужества. Но сейчас у нее на примете никого не было. Боже мой! Даже Пендерецкий в Индии! Внезапно ее пронзила мысль: «Интересно, свободен ли этот индийский принц Раджами? Вот было бы здорово стать принцессой!».  Слегка успокоившись, Мариэтта стала тщательно продумывать план действий.

***

Будильник как всегда оборвал сон на самом интересном месте: Мариэтта уже была готова уступить его натиску и сдаться, наслаждение было так близко… Пендерецкий снова закрыл глаза, но сон не возвращался, мало того, неутоленная страсть клокотала в организме выходца из снежной России так, как будто он был представителем Кубы или Аргентины. Лишь холодный душ немного остудил любовный пыл лжепринца.  «Так больше нельзя, еще немного и я свихнусь, - неожиданно трезво подумал Казимир - Если сегодня она не станет моей, брошу к черту съемки и уеду из Парижа. Не могу больше видеть ее рядом с этим шоколадным поросенком», – решил для себя Пендерецкий. Приняв решение, Казимир как будто сбросил камень, лежавший на его плечах, он почувствовал себя легко и свободно. «Хотела индийского принца? Будет тебе индийский принц!» - приговаривал Казимир,  втирая в кожу коричневый грим.


***

Одетта проснулась с первыми лучами солнца и сразу улыбнулась. Что же произошло с ней вчера? Ничего особенного, просто она поняла, что на свете есть человек, которому она не безразлична. И самое приятное заключалось в том, что и он был ей далеко не безразличен… Одетта посмотрела на часы: было около семи утра, но спать совершенно не хотелось. Она встала и, приняв ванну, решила дойти до своего пансиона и переодеться.
Просыпающийся Париж был хорош, как красавица в утреннем неглиже. Дворники уже вымыли улицы, торговцы успели дойти до рынков, а клерки еще не спешили в свои конторы. У Одетты было странное ощущение, что весь этот прекрасный город принадлежит только ей. Она, не спеша, шла по улице, вдыхая ни с чем не сравнимый воздух утреннего Парижа, наслаждаясь свободой, молодостью и ожиданием счастья. Проблема с ключами отошла на второй план, и само провидение поспешило ей на помощь в виде Анни –
 горничной, спешащей из зеленной лавки. Одетта окликнула ее и рассказала о своей «беде», добавив о том, как ей не хочется будить хозяйку пансиона. Вдвоем они дошли до дверей, и Анни пустила Одетту с черного хода. Та тихонько прошла через кухню, на цыпочках пробежала по коридору и очутилась в своей комнате. Только вчера она покидала эту комнату, собираясь на съемки, а казалось, что с той минуты прошла целая вечность. Она подошла к зеркалу, задумчиво провела пуховкой по лицу и, пристально глядя на свое отражение, попыталась понять, изменилось ли что-нибудь в ней со вчерашнего дня или нет?

***
  Начало съемочного дня не предвещало ничего хорошего: статисты требовали доплаты за использование костюмов, оператор Жорж Маду явно вчера пересидел с друзьями за бутылочкой кальвадоса, а посему было ясно, что руки у него будут трястись и снимать придется со штатива; вдобавок мадам Безе, как жена мецената опять будет требовать крупных планов… Но, несмотря на все это, настроение у Анри Жерара было отличное. Ему казалось, что солнце сегодня светит по-другому и совсем по-другому освещает лица давно знакомых людей, открывая в них наиболее привлекательные черты, которые раньше было трудно заметить. Он даже не отдавал себе отчета, отчего так переменилось все вокруг, у него просто не было времени подумать об этом. Но он чувствовал, что в его жизни произошла какая-то важная перемена. Привыкший к одиночеству – женщины всегда казались ему помехой в работе – он не стремился к долгим связям. Легко воспламеняясь новой «музой», также легко охладевал и, зная за собой эту особенность, старался не давать своим «увлечениям» повод подумать о серьезных отношениях. Но в этот раз все было как-то по-другому. Ему самому стало смешно, когда на ум пришло это сравнение, но подобное чувство он испытал только однажды в жизни, когда в семилетнем возрасте родители подарили ему собаку. Тогда впервые в жизни он почувствовал, что не один на этом свете. Так приятно, когда на свете есть существо, которому ты не безразличен и за которое ты в какой-то мере ответственен. Ни единого слова не было сказано, ни единого поцелуя не позволил он себе, да и не знал, когда позволит, но ощущение полной взаимности чувств не покидало Анри Жерара и делало мир цветным и прекрасным.
Он любил это время, перед началом съемки, когда в студию еще не пришли артисты, и можно спокойно посидеть на пустой еще площадке и представить «картинку» следующего эпизода. Только сейчас он понял, как должен осветить лицо Одетты в этой сцене.
Постепенно павильон стал наполняться людьми. Анри поймал себя на том, что слегка волнуется в ожидании Одетты. За эти несколько часов, что они не виделись, он так много думал о ней, что боялся несоответствия реальной женщины своим мечтам.
- Доброе утро, мсье Жерар.
Перед ним стояла мадам Безе. Вот уж кого он совсем не хотел видеть сегодня утром. Признаться честно, он просто забыл о ее существовании, как, благодаря защитной реакции нервной системы, забывают о чем-нибудь уж очень неприятном. Он поздоровался и предложил мадам Безе присесть на соседний стул.
- Когда же будут сниматься мои эпизоды, мсье Жерар? Я жду уже целую неделю.
В другое время назойливая жена мецената могла застать Анри врасплох. Но сегодня был особенный день. Мсье Жерар хитро улыбнулся и сказал:
- Прямо сейчас. Если вы готовы, я сразу начну съемку.
- Но ведь массовка еще не в сборе.
- Для этой сцены нам не нужна массовка. В кадре будете только вы.

… - Номер сто двадцать семь, вы следите за объектом уже три месяца и до сих пор не нашли компромат? Это не похоже на лучшего агента Королевских спецслужб Британии, – в голосе, звучащем  из-за ширмы еще никогда не было так много металла. Краска залила лицо Мэрион, она не привыкла быть виноватой. Впервые врожденный префекционизм мисс Линд мешал ей, до этого стремление быть первой и лучшей лишь помогало исправно подниматься по карьерной лестнице. Но каждая медаль имеет обратную сторону. Любое замечание было для нее равносильно удару хлыста, а сегодняшняя интонация голоса из-за ширмы казалась ей пыткой каленым железом. Почти безразличная к физической боли, Мэрион с трудом переживала свои неудачи.
- Срок вашего задания истекает сегодня в 23 часа 59 минут. Если завтра Раджами по-прежнему будет принцем, Королевские службы попрощаются с вами. Нам не нужны такие агенты. 
Как из-под земли перед Мэрион возник человек в темном костюме - это означало, что аудиенция окончена.
По дороге домой, в авто с затененными стеклами мисс Линд лихорадочно соображала, как быть дальше. С детства привыкшая быть первой во всем, Мэрион и в мыслях не допускала возможной отставки. Нет, она докажет, что агент сто двадцать семь не зря есть хлеб Объединенного Королевства. Она еще не знала, как вывести принца из игры, но точно знала, что сделает это.

«Снято!» - привычно произнес мсье Жерар. Он очень редко бывал доволен собой, но сейчас душа его просто ликовала. Она вовсе не так бездарна, эта дамочка! Благодаря ее назойливости в фильме найдена еще одна сюжетная линия, да и актриса она неплохая. Надо будет придумать для нее еще несколько эпизодов. Он, конечно, не скажет ей этого, но дамочка просто молодец!
Одетта уже полчаса находилась в студии. Увидев, что идет съемка, она сначала испугалась, что опоздала, но Люка объяснил ей – волноваться не стоит, снимается другой эпизод. Тогда она села в уголочке и стала наблюдать. Правда она больше смотрела не на съемочную площадку, а на режиссера и радовалась возможности наблюдать за ним. Когда эпизод был снят, она встала и подошла поближе к режиссерскому креслу. Ей так хотелось, чтобы он ее заметил и что-нибудь сказал. «Ну, обернись! Пожалуйста!» - мысленно просила Одетта. Но мсье Жерар был занят, отдавая распоряжения помрежам и осветителям. Наконец, когда она, было, уже совсем отчаялась быть замеченной, он обернулся.
- Как? Вы еще не одеты и не загримированы? Немедленно на грим! Снимаем второй эпизод с принцем!
Одетта повернулась и выбежала из студии, она была готова в голос разреветься. Подумать только! Она так мечтала об этой встрече, а он! Он способен думать только о своем фильме! Нет, она уйдет и больше не вернется! Одетта уже шла по направлению к выходу из студии, когда кто-то схватил ее за рукав:
- Мадемуазель Даримонд, вы проскочили дверь в гримерную!
Жюли, крепко взяв под локоть, уже вела ее на грим. Едва сдерживаясь, чтобы не расплакаться, Одетта послушно села в кресло и отдалась заботливым рукам гримеров.

***

- Здравствуйте, ваше высочество! - голос Мариэтты гулко прозвучал в одном из пустынных коридоров киностудии, где она нос к носу столкнулась с «индийским принцем».
- Рад приветствовать вас, - машинально ответил Казимир, зачарованно глядя на предмет своего ночного наваждения.
Первой мыслью принца было схватить ее в охапку и осуществить то, что так и не случилось во сне, но он словно окаменел под пристальным взглядом Мариэтты.
- Как поживает ваш друг Казимир? – неожиданно спросила она.
- Не знаю…
- Но, ваше высочество, вы же говорили, что общаетесь с ним на расстоянии…
- Да, конечно… -  Казимир судорожно пытался вспомнить, что еще говорил Мариэтте. Спасительная мысль словно пронзила его, - Мой друг Казимир передал мне, что очень хочет поцеловать вас…
- Я согласна передать ему поцелуй, - медленно сказала Мариэтта, приближаясь к принцу, и, прижавшись к нему всем телом, приникла губами к его губам.
Казимир боялся пошевелиться, ему казалось, что сейчас он опять проснется и спугнет это сладкое наваждение. Мариэтта томно откинулась, продолжая обвивать его шею, глаза ее хищно поблескивали в полумраке коридора.
- Вы передали ему это? – прошептала она.
- О да… Он просит еще... – Казимир страстно хотел продолжения, хотя боялся, что здоровый мужской инстинкт возьмет верх, и он просто схватит ее и прямо здесь, в коридоре и, наконец, достигнет наслаждения, которого она лишала его все долгое  время их, увы, платонического романа.
- Не сейчас. Вечером, после съемки. Я буду ждать вас у синематографа «Одеон», – она повернулась и быстро пошла по коридору, оставив пылающего, словно факел, «принца» наедине со своей страстью.

…Аплодисменты, словно живительный душ обволакивали ее. Она получала от них почти физическое наслаждение, именно поэтому ни за какие жизненные блага не смогла бы Одетта отказаться от главного в своей жизни – сцены. Словно мячик посылала она в черноту зрительного зала тонкую энергию своей души, и «мячик», возвращался к ней наполненный теплом зрительских сердец. Эта игра была для нее сродни любовной и приводила в состояние экстаза, словно наркотик. День без спектакля был серым и скучным, но в день выступления Одетта еще с утра жила ожиданием волшебной минуты, когда аплодисменты прольются на нее серебряным дождем.
Сегодня она играла на особом подъеме, и зал, почувствовав это, принял ее еще жарче. Вернувшись в гримуборную, она,  привычным жестом скинув накидку, протянула ее своей костюмерше Мари. Почему-то Мари подхватила ее не сразу. Удивившись нерасторопности камеристки, Одетта обернулась и увидела, что Мари здесь нет. А накидку, сброшенную с ее почти обнаженного тела, держит в руках индийский принц, о котором она, уже почти забыла, окрыленная успехом у публики…
- Прошу прощения, но я отпустил Мари, - пристально глядя на нее, сказал принц.
Одетта хотела возмутиться, но опять, словно неведомая сила парализовала ее, так странно действовал на нее его взгляд. Она стояла перед ним в костюме индийской танцовщицы. И если на сцене, перед многолюдным залом нагота нисколько ее не смущала, то здесь, ей хотелось закрыть тело от его обжигающих глаз. Не в силах пошевелиться, Одетта продолжала одной рукой держать накидку, другой конец которой оставался в руках Раджами. Он приблизился к ней, и она сама не поняла, как оказалась в его объятиях. Комната поплыла перед глазами, блаженная апатия охватила все ее существо, ей совершенно не хотелось сопротивляться…

«Снято!» Сегодня заветные слова не произвели на Одетту никакого впечатления. «Я – лишь подручное средство, кусок мрамора, из которого скульптор создает свой шедевр, чтобы больше никогда к нему не прикоснуться, оставив стоять в музейном зале», - подумала она. Ей уже не хотелось ни славы, не признания. «Вот брошу все и уйду!»
- Куда вы, мадемуазель, снимаем следующий эпизод!

- Теперь ты понимаешь, что это судьба?
Властный голос принца вывел Одетту из любовной нирваны. Только теперь она поняла, что произошло. Она не привыкла, чтобы с ней так разговаривали. Интонация Раджами подействовала на нее, как ведро холодной воды.
- О чем вы, ваше высочество? – пытаясь перевести все в шутку, спросила она, попытавшись выскользнуть из его объятий.
Одетта не знала, сколько времени прошло с той минуты, как она вышла со сцены, но прекрасно помнила, что толпа у театра ждет ее выхода. Она посмотрела на часы: прошло около полутора часов.
- Ты не понимаешь, что нас настигла судьба, - повторил принц.
- Ваше высочество, если вы не хотите скандала в газетах, нам следует немедленно одеться и покинуть театр. Я покажу вам, как выйти незамеченным.
- Мы выйдем вместе, - таинственно улыбнувшись, сказал Раджами.
«Снято!»
«Нет, сегодня действительно удачный день! – подумал Анри, - и поляк этот вроде разыгрался. Уж не влюбился ли он в Одетту?» - червячок ревности внезапно зашевелился в сердце режиссера, который бы раньше только обрадовался тому, что актеры, играющие влюбленных, по-настоящему прониклись страстью друг к другу.
- Мадемуазель … черт возьми, у меня плохая память на имена и фамилии, вам стоит быть посдержанней в сценах с принцем, вы еще не разделяете его чувств, а только покоряетесь напору его страсти, – бросил он Одетте.
«Ну вот, он даже не помнит, как меня зовут… А я-то размечталась!» - горько вздохнула Одетта.
- Полчаса перерыв, и снимаем следующий эпизод!
В павильоне запахло едой. Но Одетте, хотя со вчерашнего обеда у нее маковой росинки во рту не было, даже смотреть на еду не хотелось. Она села в уголке студии и стала мечтать. Она всегда так делала в детстве, когда была чем-то обижена. А поводов для обиды было много. Мать умерла рано, и ее воспитывала мачеха, с которой у Одетты отношения не сложились с первой встречи. А поскольку отец был коммивояжером, и все время отсутствовал, защитить ее было некому. Сидя в уголке у печки, в старом платье и стоптанных башмаках, мечтала она о нарядах, поклонении и обожании, которых ей так не хватало. Вот и сейчас она была той же маленькой обиженной девочкой. Проработав в театре два года, почти ежедневно выходя на сцену, она привыкла, отработав свой номер, получать аплодисменты, они были для нее, как кусочек сахара для цирковой лошадки. В кино все было не так. Ах, если бы он сказал ей хоть одно ласковое слово! Что значит, быть посдержанней? Она честно отработала эпизод. И хоть этот индийский принц был ей совершенно безразличен, она попыталась прочувствовать все то, что должна была чувствовать ее героиня…
«Внимание! Перерыв окончен! Снимаем эпизод «Приглашение принца»!». Одетта нехотя встала и пошла навстречу бежавшим к ней гримерам и костюмерам, которые с ног сбились в поисках актрисы.

…Волнение толпы достигло апогея. Конечно, случалось и так, что мадемуазель задерживалась. Это, как правило, происходило, когда в зале были важные гости. Но сегодня никто из «птиц высокого полета» в зале замечен не был, даже принц Раджами покинул свою ложу после первого акта. Шофер, подавший автомобиль как всегда через сорок минут после окончания спектакля, был удивлен. Еще никогда ему не приходилось так долго ждать. Только мисс Мэрион Линд была спокойна. Теперь она точно знала, что выполнит задание, выполнит даже раньше, чем от нее этого ждут. Ей уже было известно, что произошло между актрисой и принцем. Камеристка Одетты давно получала весомую прибавку к жалованью из казны Великобритании.
Неожиданно, в дверях показалась Одетта. Восторженные почитатели готовы были броситься к ней, но, в недоумении остановились. Тот, кого они в сумерках приняли за служителя, открывавшего дверь перед примадонной, оказался принцем Раджами. Видя замешательство толпы, принц, хитро подмигнув Одетте, громко сказал:
- Господа, дабы вознаградить вас за долгое ожидание, я приглашаю всех присутствующих в свою резиденцию, на торжественный прием, который я устраиваю в честь мадемуазель Даримонд.
Одетта удивленно посмотрела на Раджами. Но он, как ни в чем не бывало, помог ей сесть в автомобиль и, сев рядом с ней, назвал шоферу адрес резиденции. Одетта опять хотела возмутиться бесцеремонности принца, но, вдруг почувствовав себя такой усталой, подумала: «Будь, что будет!» и сладко задремала, положив голову на его плечо.

***
Казимир нервничал и злился. Мало того, что он, как дурак в чалме, уже полчаса стоял в ожидании Мариэтты у кинотеатра «Одеон», под пристальными взглядами собравшейся вокруг него толпы, так в довершение всего пошел дождь и возник риск, что грим, придававший необходимую смуглость его коже, начнет стекать. Проклиная свою непунктуальную возлюбленную, Казимир уже собрался уходить, но только он двинулся с места, толпа любопытных последовала за ним. «Не вести же за собой всю эту компанию?» - подумал Казимир и попытался остановить такси. Но прямо перед такси, уже мигавшим правой фарой, резко затормозила машина с затемненными стеклами. Задняя дверца открылась, и знакомый голос прошептал: «Садитесь, ваше высочество!». Он и оглянуться не успел, как маленькая ручка Мариэтты схватила его за рукав и с неженской силой втянула в недра автомобиля. В салоне сильно пахло какими-то благовониями, от которых Казимира затошнило, и закружилась голова. Мариэтта явно была настроена охмурить «принца», если ради него раскурила в салоне автомобиля эту гадость. Бедный Пендерецкий, с трудом сдержав приступ тошноты, спросил: «Куда мы едем мадам?». «Это вы сейчас узнаете» - загадочным свистящим шепотом произнесла  Мариэтта. Казимиру стало страшно, он уже пожалел, что пошел на это рандеву.

***

Одетта, не спеша, шла по улице. Дождь как нельзя больше соответствовал тем чувствам, которые она испытывала: ей было бесконечно жаль себя, своей молодости, надежд, которые совсем не спешат осуществляться. А то, что она вышла без зонтика, совсем ее не смущало: «Простужусь, заболею, умру! Назло всем!». Под «всеми» подразумевался мсье Жерар, который «так» с ней обошелся. Под «так» подразумевалось «не обращал на нее никакого внимания, не похвалил, а только сделал совершенно несправедливое замечание». Если бы ей было куда уехать, она бы непременно бросила все и уехала бы. Но путь на родину был ей заказан – мачеха не потерпит артистки в своем доме. «Какой пример она сможет дать своим сводным сестрам?!» - истерично взвизгнет «матушка», а вечно пьяный теперь отец, покорно с ней согласится. Конечно, одно дело принимать от нее деньги, которые она аккуратно каждый месяц высылала в Льеж, и совсем другое – принять ее саму. Она как-то хотела приехать, повидать отца, но мачеха безапелляционно дала ей понять, что визиты артистки в приличный дом нежелательны. Никому она не нужна!
- Одетта, садитесь, я подвезу вас!
С ней поравнялась машина мсье Жерара. Она сделала вид, что из-за шума дождя не слышит приглашения. Причина была одна – зареванное лицо, она решила доставить себе хоть какое-нибудь удовольствие и расплакалась от души. «Ну и видок у меня, наверное!» - подумала Одетта и посмотрела в стекло витрины: на нее смотрело совершенно мокрое и зареванное существо с красными от слез глазами и носом. Автомобиль режиссера неумолимо ехал за ней, она побежала быстрее, тогда мсье Жерар обогнав ее, вышел из машины и пошел навстречу – деваться было некуда. Она попыталась убежать от него, но он, легко, словно пушинку подхватил ее на руки и, не обращая внимания на сопротивление, понес к машине, бережно погрузил на заднее сидение, сел за руль и поехал. Притихшая Одетта, нахохлившись словно мокрый воробышек, сидела на заднем сидении, стараясь, чтобы ее отражение не попало в зеркальце заднего вида.
- Ай-яй-яй, как вам не стыдно, мадемуазель Даримонд, - первым нарушил молчание режиссер.
Одетта, чуть не вскрикнула от радости: «Ура! Он помнит, как меня зовут!»
- Я хотел пригласить вас поужинать, а вы, убежали, как угорелая, да еще зонтик не взяли! Нас с вами в таком виде ни в один ресторан не пустят.               
Одетта молчала, но сердце ее пело от радости.
- Но у меня дома есть бутылка великолепного сотерна. Это то, что вам нужно, чтобы не простыть. Идет? – он все-таки увидел ее отражение и не смог сдержать улыбки.
Одетта по-прежнему молчала, но просто не смогла не улыбнуться в ответ.
Они подъехали к небольшому особняку. Мсье Жерар помог ей выйти из машины и, взяв под руку, повел к массивной красного дерева двери с бронзовой ручкой и старинным колокольчиком. Дверь открыл величественный господин с мраморным лицом. Они вошли внутрь, и Одетта с удовольствием освободилась от промокшей насквозь накидки.
Взяв двумя пальцами мокрую и совсем потерявшую вид накидку Одетты, человек с мраморным лицом всем видом показал, что не знает, что с этим делать, не вешать же в гардероб? Одетте сразу стало не по себе.
- Это мой дворецкий, Жорж, - голос мсье Жерара вернул Одетте уверенность, - Жорж, проводи мадемуазель в ванную комнату, и скажи Кло, чтобы принесла гостье мою пижаму и халат. Надо же вам во что-нибудь переодеться, пока будет сохнуть ваша одежда, - пояснил он Одетте.
Пройдя за дворецким по коридору, стены которого украшали старинные гравюры, а затем, поднявшись по лестнице, Одетта оказалась в ванной комнате. Жорж показал ей, где находятся полотенца, и удалился. Одетта, стараясь не глядеть на себя в зеркало, чтобы не испортить настроения, подошла к огромной ванне, стоявшей на гнутых бронзовых ножках, повернула медный кран и стала стягивать с себя мокрую одежду. Она уже собиралась забраться в ванну, когда дверь бесшумно открылась, напугав девушку до полусмерти, и вошла худощавая рыжеволосая женщина неопределенного возраста с капризно поджатым тонким ртом.  Ничего не сказав, она повесила на вешалку халат, положила на стул пижаму и поставила на пол тапочки. Затем, так же молча, женщина взяла одежду Одетты и удалилась. Одетта почувствовала себя Золушкой, оказавшейся на балу в рваном платье и деревянных башмаках… «А, впрочем, - подумала она – ни старого платья, ни стоптанных башмаков на мне уже нет, поэтому можно не стесняться», - Одетта с удовольствием плюхнулась в горячую воду.
Спустя четверть часа, надев изысканную пижаму и халат мсье Жерара, Одетта спустилась в гостиную. Еще не просохшие волосы, без всякой парикмахерской укладки и мужская пижама делали ее похожей на мальчика. И хотя Анри никогда не увлекался мальчиками, он невольно залюбовался Одеттой в этом обличье. «Вот таким будет наш сын», - вдруг пришло ему в голову. Он удивился этой мысли: к детям он был совершенно равнодушен и никогда не стремился их иметь. Анри предложил гостье кресло напротив камина, и сам сел рядом в другое такое же кресло. Девушка молчала, молчал и он, наслаждаясь звуком потрескивающих в камине поленьев. Жорж принес два бокала сотерна. И, когда он вышел из комнаты, они с удовольствием отпили по глотку крепкого сладкого напитка. Анри многое мог бы рассказать этой девочке о янтарном напитке в бокалах, о старинном офорте над камином, о своем доме и о себе, но внутреннее ощущение подсказывало ему: «У тебя для этого будет еще очень много времени, а сейчас просто наслаждайся». Ему было непривычно покойно, так покойно ему было только наедине с самим собой. Любой человек рядом, любая женщина, мешали ему. Он старался не встречаться с женщинами у себя дома, предпочитая загородную виллу или номер в дорогом отеле. А сегодня вдруг был несказанно рад, что обстоятельства сложились именно так, и эта девочка сидит в этом кресле и смотрит вместе с ним на огонь, прихлебывая сотерн из старинного бокала. Ему даже не хотелось думать о фильме, который он снимал, хотя в период съемок он обычно просто не мог думать ни о чем другом, кроме фильма…

***

Казимир сидел, как на иголках: Мариэтта пятнадцать минут назад вышла из комнаты, и до сих пор не вернулась. Куда она привезла его? Если этот особняк принадлежит ей, то где же ее шоколадный супруг? И если он, невзначай, вернется, не будет ли скандала? Пендерецкому все меньше и меньше хотелось продолжать это рандеву, а самое ужасное, вообще не хотелось того, ради чего он сюда пришел. Закон природы – в минуту опасности, даже самый сильный самец не стремиться к размножению. А опасность чудилась Казимиру везде. Он встречался с Мариэттой около года, но никогда не мог понять, что на уме у этой экзальтированной дамочки. Тошнота вновь подкатила к горлу –  индийские благовония курились и здесь. Лжепринц уже хотел выбежать из комнаты, и, если удастся, покинуть особняк, но в этот момент в комнату вошла полуобнаженная, в костюме индийской танцовщицы Мариэтта. В полумраке комнаты тело ее, натертое какими-то специальными мазями, призывно блестело. Изгибаясь как змея, она в танце поманила его куда-то, он пошел за ней и оказался в комнате, устеленной коврами. Мариэтта продолжила свой танец, предложив «принцу» присесть на низенький диванчик-канапе. Прекрасное гибкое тело Мариэтты было совсем рядом… Но эти проклятые благовония курились и здесь! Казимир решительно встал и начал тушить ненавистные палочки. Мариэтта остановив свой танец, с изумлением смотрела на «принца».
- Не обращайте внимания, дорогая, у меня аллергия на благовония, - сказал лжепринц и широко распахнул дверь, затем подошел к окну и широко открыл его, глотая воздух, как рыба, выброшенная на берег. 
- А на танцы, ваше высочество, у вас тоже аллергия? – спросила Мариэтта.
- О, нет, - сказал Казимир, закрывая окно. Я мог бы целую вечность смотреть, как вы танцуете…
Свежий воздух вернул его к жизни, и теперь он по-настоящему вспомнил, зачем пришел. Неожиданно ему захотелось похулиганить, и он всерьез стал играть принца из фильма, пользуясь найденными сегодня на съемке интонациями. То ли они всерьез подействовали на Мариэтту, то ли она решила подыграть ему, сделав вид, что его голос и взгляд имеет над ней какую-то власть, только через несколько секунд мечта Казимира осуществилась, и он, наконец, насладился своей «местью» так долго отвергавшей его возлюбленной. Иногда, в порыве страсти он не мог сдержаться и тихонько приговаривал: «Хотела индийского принца? Вот тебе принц!» Но Мариэтте ошалевшей от невероятного темперамента «индуса» казалось, что это какие-то тантрические заклинания.

***

Огонь в камине догорал. Сотерн был выпит. Легкий ужин, принесенный надменным Жоржем съеден. Стрелки каминных часов, готовы были соединиться на цифре 12, начиная новый день.
- Наверное, моя одежда уже высохла, и я могу идти домой? – первой нарушила молчание Одетта.
- Зачем же. Жорж приготовил для вас гостевую комнату. Я сейчас вам ее покажу. – Мсье Жерар встал из кресла и подал ей руку. Они пошли наверх по старинной мраморной лестнице, отражаясь в увитых бронзой зеркалах. Сердце Одетты учащенно забилось: что же будет дальше?

***

Одетта открыла глаза и посмотрела на часы: семь утра. В другой день, ей бы и в голову не пришло вставать в такую рань. Но сегодня день был особенный. Поэтому, превозмогая желание остаться в теплой постели, Одетта осторожно, чтобы не разбудить Анри, выбралась из кровати и, накинув пеньюар, тихонько спустилась вниз, в гостиную. По случаю праздника она отпустила прислугу и теперь соображала, как же ей одной втащить в гостиную то, что под покровом ночи было по ее заказу привезено и оставлено перед входной дверью? Прошла в прихожую, открыла дверь и, увидев сверток, обрадовалась. Он был вовсе не такой большой, как она предполагала. Осторожно освободив предмет от упаковки, Одетта невольно улыбнулась: так хороша была маленькая лесная красавица, пахнувшая хвоей и смолой. Елка была оснащена крестовиной, поэтому Одетте не составило особого труда поставить ее в гостиной. Затем она спустилась в чулан, где у нее были припрятаны елочные игрушки. Когда Анри обмолвился ей о том, что мечтает, чтобы как в детстве в гостиной стояла елка, она твердо решила устроить возлюбленному такой праздник, тем более сегодня, в день премьеры их первого совместного фильма. Рождество. Их первые Рождество и Новый год…  Для Одетты этот праздник ассоциировался с детством и сказкой, которой она хотела с Анри, подарить ему свои ощущения этих мгновений таинственно наступающего будущего.

***

Приглашенные начали съезжаться в половине восьмого. То и дело сверкали вспышки фотоаппаратов, знаменуя приезд новой знаменитости. Весь цвет Парижа съехался сегодня, чтобы посмотреть новое творение Анри Жерара. Лучшие Дома моды Франции костюмировали сегодняшний прием. Искуснейшие ювелиры трудились над кольцами, которые горделиво поигрывали драгоценными камнями на изящных ручках аристократок и кинодив. Роскошные серьги и колье, освещали прекрасные лица, искрясь и сверкая, подобно  шампанскому в бокалах.
Мариэтта чувствовала себя, как рыба в воде – приемы были ее стихией. Она сновала от одного известного лица к другому, успевая обменяться любезностями и визитными карточками. Казимир стоял в сторонке и нервно курил. Ему порядком надоела жизнь в чалме и гриме, он никак не мог дождаться, когда кончится эта шумиха, связанная с фильмом, и он сможет вернуться к прежнему облику и ритму жизни. Жизнь с Мариэттой тоже оказалась не легкой. Создатель отпустил этой дамочке жизненной  энергии не на одну, а на пять таких женщин. Вся ее жизнь была подчинена кинокарьере и связанным с нею интригам. В свободные от съемок дни она таскала его с одного раута на другой. От такой безумной жизни на Казимира напал нервный аппетит, и он все время что-нибудь жевал. Костюмы трещали по швам, и для сегодняшней премьеры ему пришлось купить новый смокинг на два размера больший, чем тот, что он носил еще совсем недавно. Слава Богу кончились съемки, ему уже порядком надоели упреки мсье Жерара, что он стал в два раза шире, что естественно было заметно в кадре. Пришлось даже переснять некоторые сцены, снятые вначале. Да и вообще, честно сказать, кино не манило Казимира так, как его подругу. Ему не нравилось, что съемочный процесс почти не оставляет времени на другую, свободную от кино жизнь, а рабом Великого Немого ему становиться не хотелось. Однако, Мариэтта заставила его подписать еще три контракта – ориентальные мотивы были на пике моды, а для всех Казимир так и оставался индийским принцем Раджами. Сейчас он с грустью думал, что на заработанные от картины деньги мог бы поехать куда-нибудь в теплые края, лежать на солнце и ничего не делать. Но денег уже не было. Мариэтта, даже не спросив его согласия, вложила их в следующий фильм, в котором намеревалась участвовать не только как актриса, но и как продюсер. Поистине, в этой женщине до поры до времени дремали недюжинные силы. Бедный Казимир ощущал себя лишь винтиком в роскошном, на всех парах несущемся лимузине, везущем Мариэтту к вершинам славы. Ему совсем не улыбалась перспектива до конца жизни ходить в чалме, но он даже заикнуться боялся об этом Мариэтте, реакция его подруги была непредсказуемой. Она могла закатить истерику с битьем посуды, а могла просто, шлепнуться в нервный обморок, как случилось на их первом рандеву, когда после страстных объятий он открыл ей свою тайну. 
Разумеется, он вынужден был ей открыться, да она и сама все поняла, когда увидела его светлокожее тело, разительно отличающееся от загримированных лица и рук. Оправившись от обморока, она даже не попыталась скрыть своего разочарования – подумать только, приложить так много усилий для соблазнения принца Раджами, который оказался всего-навсего и без того влюбленным в нее Казимиром! Правда в «науке страсти нежной» Казимир весьма преуспел, Мариэтта даже пожалела, что так долго сопротивлялась его бурному натиску. Теперь, когда Луи-Филипп сбежал, ничто не могло помешать любовникам быть вместе, и Казимир, покорно оставив свое холостяцкое жилье, переехал к Мариэтте. Благополучно избежав женитьбы до своих тридцати пяти, он даже не предполагал, сколько тягот несет на себе брак, пусть даже не скрепленный необходимыми формальностями.
Прозвенел звонок, возвестивший начало просмотра, и гости стали переходить в кинозал. Одетта, неожиданно заволновалась: как все эти люди примут их картину? Она подошла к Анри, который все не мог закончить беседу с репортерами, и взяла его за руку. Он,  улыбнулся и, попрощавшись с назойливыми газетчиками повел ее в зал. Первый раз он видел, что кто-то волновался еще больше, чем он сам. Никто не знал, что у признанного мэтра сердце каждый раз уходило в пятки. Премьеры были для Анри самым неприятным моментом в кинопроизводстве – сидишь в зале и, не в состоянии ничего предпринять, словно подсудимый ожидаешь приговора. Но сейчас на «скамье подсудимых», как он называл места в зале для съемочной группы, с ним рядом сидела Одетта, и ему было почти наплевать, примет публика картину или нет. Почти, потому что он боялся, что неуспех расстроит его милую дебютантку.
- Ну, когда же они начнут? – прошептала Одетта.
И, словно по таинственному сигналу, в зале погас свет, и замелькали титры.
Одетта не присутствовала при монтаже и даже не видела отснятого материала. Анри никого не пускал в «святая святых», не сделав исключение даже для нее. Наблюдая лишь процесс съемок, Одетта не предполагала, насколько происходящее в студии отличается от того, что потом на экране увидит зритель. Она даже себя не сразу узнала. В искусно выстроенном Анри свете юпитеров, недостатки ее лица превращались в достоинства, она и не знала, что может быть такой. «Спасибо!», прошептала она своему Пигмалиону, а он хитро подмигнул ей в ответ.
Мариэтта нервно ерзала на стуле, ничего себе главная роль! Да ее просто не видно в массовке! А она-то старалась, изображая Мату Хари… Ей хотелось броситься к мсье Жерару и закатить скандал прямо здесь, в просмотровом зале… Но вдруг камера выхватила один ее крупный план, второй, потом, отделив от толпы у театра, проводила дальше по улице… Желание побить режиссера уступило место любопытству и, с облегчением вздохнув, Мариэтта стала наблюдать за происходящим на экране.

… Одетта даже не успела задремать, как автомобиль остановился у резиденции принца, которая оказалась довольно большим зданием, совершенно европейской архитектуры. Принц заботливо помог ей выйти из авто, и повел к дому. Дверь открыл смуглый слуга, склонившийся в почтительном поклоне. В вестибюле было довольно темно, в сумраке угадывались сводчатые потолки, украшенные причудливым восточным орнаментом. Принц на своем языке отдал какие-то распоряжения, и слуга стал зажигать многочисленные светильники, обрамлявшие стены. Языки пламени придали еще большую таинственность помещению. Заметив испуганный взгляд Одетты, Раджами пояснил:
- Не бойся, большинство комнат декорированы в привычном для европейца стиле.  Оформление вестибюля - дань моей родине, тем более, что парижане, попадая в гости к индийскому принцу, были бы разочарованы, увидев точные копии своих апартаментов. Приходится мириться с тем, что от меня ждут определенной экзотики.
- А в стиле какой части дома будет ужин?
- Ужин я заказал у «Максима». Его скоро доставят.
- Признаюсь, я ужасно голодна…
- Тогда потихоньку от слуг проберемся на кухню, и, пока не приехали гости, найдем что-нибудь съестное, - с видом опытного заговорщика произнес принц.
Слуги, приехавшие с ним из Индии, старались поддерживать в резиденции порядки, заведенные во дворце, но принц, как и во дворце, не склонен был подчиняться жесткой дисциплине придворных церемоний.
Слуга продолжал зажигать светильники в длинном коридоре, ведущем во внутренние покои. Сначала Раджами повел Одетту по освещенному пути. Затем, они свернули направо, где светильники не горели, но, словно свет в конце тоннеля виднелось освещенное помещение. Кухня оказалась просторной и совершенно европейской. Одетта, уже несколько лет колесившая по свету и жившая в отелях, только сейчас поняла, как ей не хватает своего дома.
- Ты не против, если наш ужин будет напоминать завтрак? – смущенно спросил Раджами, - я могу тебе предложить только круассаны и горячий шоколад.
Одетта весело рассмеялась. Как, оказывается, они похожи! Этот принц совсем не вязался с ее представлением о царственных особах.
- А я как раз очень люблю круассаны и горячий шоколад.
- Вот видишь, это еще один знак судьбы, – таинственно сказал Раджами.
- Я думаю, предостерегающий, - переняв его интонацию, подхватила Одетта.
- Нет, мы будем очень счастливы… - сказал Раджами, вглядываясь куда-то вдаль. Одетта перевела взгляд в ту же сторону, но поняла, что принц, скорее всего, смотрит в себя, потому что взгляд его упирался в совершенно пустую стену кухни. – Я умею заглядывать в будущее, - пояснил он ей, выйдя из странного оцепенения.
Одетте снова стало страшно, как тогда в театре. Среди ее знакомых не было никого, кто владел бы тайнами ясновидения и гипноза. С каждой минутой ей все больше нравился этот странный человек, с которым они были так различны и так похожи. Но она чувствовала, что попадает в какую-то странную зависимость от него, его желаний и взглядов. И это ей претило.
- О чем ты задумалась? – принц поставил перед ней чашку с дымящимся шоколадом и блюдо с круассанами.
- Я просто устала после спектакля. Мне, наверное, нужно было ехать домой.
- Сейчас я сниму твою усталость.
Принц встал у нее за спиной и, стал делать какие-то пассы, словно гладя воздух над головой. Тревожные мысли, словно грозовые тучи, разогнанные ветром, стали покидать ее. На душе сделалось легко и спокойно, как будто не случилось сегодня ничего необычного, а все, окружавшее ее сейчас было с ней всегда. И этот странный дом с таким необычным хозяином был ее домом.
- А теперь давай пить шоколад, он замечательно восстанавливает силы. Тем более, что сейчас уже придут гости.
- Ты их тоже будешь принимать на кухне?
- Зачем же, мои слуги приготовили зал приемов. Кстати ужин из «Максима» уже прибыл.

Одетта покрепче сжала руку Анри. Этот эпизод он придумал на следующий день после того, как она впервые осталась ночевать в его доме.
Проводив ее в комнату для гостей, Анри уже стоял в дверях, собираясь уйти… Одетта поняла, что если она не сделает первый шаг, они оба будут мучиться всю ночь каждый в своей комнате…
Она проснулась, едва первые лучи утреннего солнца пробились сквозь жалюзи, и с удивлением обнаружила, что Анри рядом нет. «Наверное, мне все приснилось», - разочарованно думала она, пока не услышала шум воды, льющейся в ванной. «Значит не сон». Когда через несколько минут Анри вошел в комнату, Одетта притворилась спящей. Он сел на кровати и задумался о чем-то, глядя на нее. Ей надоело притворяться и она, хитро открыв один глаз, спросила:
- О чем ты думаешь?
- О том, что ужасно хочу есть, и ищу товарища, который бы составил мне компанию.
- Считай, что ты его уже нашел.
Они спустились вниз на кухню и, исследовав запасы, обнаружили великолепные круассаны, которые, как оказалось, оба любили. Одетта сварила шоколад, и они наслаждались своим первым совместным завтраком в лучах утреннего солнца, которые, беспрепятственно проникнув в незанавешенное окно кухни, весело играли на боках до блеска начищенных заботливой прислугой чайников и кастрюль. Идиллию нарушила вчерашняя рыжеволосая горничная, которая неприветливо поздоровавшись, вошла на кухню и, не обращая никакого внимания на Одетту и Анри, стала греметь кастрюлями. Анри, подмигнув Одетте, встал из-за стола и на цыпочках вышел из кухни, Одетта последовала за ним. «Это Клотильда, жена Жоржа, - пояснил Анри, - честно говоря, я ее немного побаиваюсь. Заниматься поиском другой прислуги мне некогда, а они с Жоржем вполне сносно следят за домом, где я, вообще-то, не так часто бываю…», - Анри извинялся за неприветливость Клотильды, а Одетте показалось, что он в очередной раз объясняет сам себе, почему терпит в своем доме этих неприятных людей.
- Идея! - неожиданно просиял Анри, - Я придумал совершенно волшебный эпизод. Представляешь, Раджами и Одетта сидят на кухне и пьют горячий шоколад с круассанами! Только пока не понимаю, как выйти из него… сломать эту атмосферу счастья…
- Для этого тебе придется пригласить в павильон Клотильду… - хитро улыбнулась Одетта.
- Правильно! Только зачем Клотильда, когда у нас есть мадам Безе?

… Неожиданно на пороге кухни появилась женщина, совершенно незнакомая ни Одетте, ни Раджами, однако каждый из них мог поклясться, что где-то ее видел.
- Ваше высочество, мне нужно срочно конфиденциально с вами переговорить, - обратилась она к принцу, не беря во внимание Одетту, как будто той вообще не было рядом.  Видя, что принц не торопится выходить из кухни, женщина добавила:
- Речь идет о государственном, а посему очень важном для вас деле.
Черт возьми! Так было с ним всегда. Как только Раджами чувствовал себя счастливым, в его жизнь вторгались государственные дела, мешавшие заниматься другими делами, не государственными, но любимыми. Обернувшись к Одетте и, поймав ее понимающий взгляд, принц вышел из кухни.
- Что случилось? – недовольно спросил принц, когда они, миновав гостевую часть дома, вошли в его кабинет. – Опять кто-нибудь из моих подданных оскандалился в Париже?
- Нет, ваше высочество, речь идет о вас, - мисс Линд выдержала паузу, достаточную для того, чтобы собеседник прокрутил в голове пару-тройку вариантов неприятных событий и, желая поскорее все узнать, попал в некую зависимость, которая доставляла мисс Линд истинное удовольствие. – Ровно в полночь, которая наступит уже через полтора часа, а если быть точной, через час и двадцать семь минут, вы можете лишиться своего престола.
Нельзя сказать, что данное известие обрадовало принца: власть несла с собой не только неудобства, но и некоторые преимущества перед простыми смертными: например, возможность, не зная забот, жить за счет казны. Но принц и виду не подал, что это известие произвело на него какое-то впечатление, он тоже изучал психологию в Сорбонне и совсем не хотел попадать в зависимость от этой странной женщины, ухищрения которой были ему видны, как на ладони. Поэтому, Раджами не стал прерывать вопросом затянувшуюся паузу.
Выждав еще пару мгновений, недооценившая противника мисс Линд сама продолжила разговор:
- Совсем недавно было найдено завещание вашего прадеда, в котором говорится о том, что его наследники могут получить право на престол только в том случае, если будут женаты. Если же представитель рода, имеющий права на престол холост, то обязан связать себя браком не позднее трех лет, трех месяцев и трех дней, иначе он лишается всех наследных прав.
- Но я не имею никаких сведений об этом завещании, - спокойно ответил принц.
- Оно будет обнародовано лишь завтра, когда указанный срок закончится, и вы больше ничего не сможете сделать, ведь до начала следующего дня осталось всего восемьдесят минут. 
- Благодарен вам за предоставленные сведения, но не понимаю вашей заинтересованности в вопросе престолонаследия в Индии.
Марион сидела, как на иголках, этот принц обладал невозмутимостью разрисованных истуканов в храмах Бенареса. Похоже, что он не собирался ничего предпринимать, а значит карьера, а может быть и жизнь мисс Линд обесценивалась с бешенной скоростью.
- Я просто хотела вам помочь… - черт, а что еще она могла сказать, эта симпатичная шпионка?
- Благодарю вас. И приглашаю пройти к гостям, слуги укажут вам путь, - только и сказал принц, после чего вышел из кабинета.
Марион готова была разрыдаться, разразиться простой женской истерикой не как агент номер сто двадцать семь, а как обыкновенная дамочка, которой муж не купил сто первое манто. Но вошел слуга, и она, огромным усилием воли заглушив в себе вулкан эмоций, проследовала за ним.

***

Видя этот мастерски снятый Анри эпизод, Одетта не смогла сдержать, обуревавших ее чувств. От внимания Анри, казалось бы, поглощенного происходящим на экране, не ускользнули повлажневшие глаза любимой. «Ну что ты? Ведь все давно прошло!» - нежно шепнул он ей. Одетта, как и тогда позавидовала его выдержке и невозмутимости.

***

Когда они счастливые и радостные вошли в павильон, никто даже не обратил внимание на то, что они приехали вместе. На площадке царила атмосфера уныния. Люка, подбежав к мсье Жерару, выпалил:
- Принц пропал! Шофер, который каждое утро забирал его, вернулся ни с чем. В отеле говорят, что он ушел еще вчера и ночевать не приходил.
- Ну что ж, будем ждать, когда его Высочество сам соизволит явиться. Дорогая, тебе следует начать гримироваться, съемку никто не отменял, - обернулся к Одетте мсье Жерар, и сердце ее запело. Он при всех сказал ей «дорогая»!
- Ты спрашивал шофера, куда этот «принц» поехал после съемок? – продолжил мсье Жерар.
- Шофер говорит, что отвез его в отель и уехал. «Принц» отпустил его.
- Пока не вижу повода для беспокойства.
- Может быть, обзвонить больницы и полицейские участки? – предложил Люка.
- И дать газетчикам повод для очередной сенсации? Еще не время для решительных действий. Вот если до вечера не явится, будем что-то предпринимать.
Мариэтта вошла в павильон, как ни в чем не бывало. Заметив озабоченные лица мсье Жерара и Люки, она довольно хмыкнула: «Ну, теперь они попляшут!». Идея родилась у нее внезапно. Когда она, так и не разбудив Казимира, который после вчерашних страстных игр заснул лишь под утро,  выходила из дома, она еще даже не предполагала, как повернется дело. Она только думала, как ей теперь поступить с совершенно бесполезным «индийским принцем». Мариэтта была не из тех женщин, что будут тратить время на человека, который не может решить материальные проблемы своей возлюбленной. «Самое главное, - думала Мариэтта, - чтобы он не подумал, что может оставаться в моем доме – кто знает, что придет ему в голову!». Но, увидев переполох, возникший на студии, она поняла, что может извлечь выгоду из своего, казалось бы, незавидного положения. «Шантаж! – словно неоновая реклама запылала в мозгу Мариэтты, - теперь они у меня попляшут!».
К вечеру уже вся киностудия знала: принц исчез. Люка отправил посыльных куда только мог, но они вернулись ни с чем. Один только мсье Жерар не разделял всеобщего уныния. Он снимал новый эпизод.

…Сердце Одетты ликовало, обычная усталость, которая подстерегала ее  после спектакля, уступила место предвкушению счастья. Сопровождаемая слугами, она вошла в великолепно декорированный зал. Гости были в сборе, шампанское лилось рекой, приглашенные из «Максима» официанты сновали между шикарно одетой публики, едва успевая обеспечивать всех живительной влагой, так необходимой для всеобщего веселья. Все мелькало перед глазами. От нескольких глотков шампанского закружилась голова. «Где же Раджами?».
- Мне нужно сказать вам несколько слов, - Одетта обернулась и увидела женщину, потревожившую их на кухне, – всего несколько слов, иначе будет поздно… От этого зависит ваше будущее.
- Но здесь не совсем подходящее для серьезного разговора место… - растерялась Одетта.
- Место как раз подходящее. Слушайте меня внимательно. Что бы сейчас не сделал принц – это розыгрыш и шутка. Не принимайте всерьез. В Бенаресе принца ждет невеста, европейские законы для него не существуют…
Одетта обернулась, но собеседница, как будто растаяла в воздухе. Ее нигде не было видно. От чего предостерегала ее эта женщина? Что должно было произойти? Смутное предчувствие радости сменило ожидание чего-то неприятного. Упоминание о невесте принца было сейчас совершенно некстати. Причем здесь невеста? Ведь Одетта даже не думала о том, чтобы связать с принцем свою судьбу. Да и вообще, последние несколько часов она вообще ни о чем не думала. Просто жила, наслаждаясь общением с таким странным и притягательным человеком… Почему же упоминание о невесте так испортило ей настроение? Ведь у самой Одетты тоже, порой, случались романы. Правда, она никогда не думала о замужестве. Любая зависимость ей претила. Как только она чувствовала, что мужчина предъявляет на нее какие-то права, она прекращала эти отношения. А Раджами давно уже перешел всякие границы… Почему же она до сих пор здесь? И отчего сердце так тоскливо ноет от упоминания о какой-то невесте? Нет, надо бежать из этого странного дома, от этого непонятного индуса, который имеет над ней такую необъяснимую власть! Одетта решительно направилась к выходу из зала, но тут, как из-под земли перед ней появился принц.
- Дорогая, простите, что я так надолго оставил вас. Мне необходимо было выполнить кое-какие формальности, но, кажется, я все успел.
- О чем вы говорите, Ваше высочество? – преувеличенно любезно спросила Одетта, но принц, не чувствуя подвоха, взял ее за руку и повел в центр зала, где имелось небольшое возвышение. Одетта почти не сопротивлялась, у нее просто не было сил.
- Господа, - голос принца звучал властно и уверенно, - я прошу вас быть снисходительными и не сердиться на меня за то, что не смог вам оказать в своем доме достойный прием, но думаю, вы поймете меня, когда увидите, что произойдет дальше.


Одетта опять сжала руку Анри, но теперь уже от смеха. Анри был прав, никто и не заметил подмены. Сцену «свадьбы» снимали в отсутствии «принца», поэтому в кадр вошел сам Анри. А поскольку по его задумке в этом эпизоде Раджами все время стоит спиной к камере – все прошло гладко. Если бы Одетта не присутствовала на съемках, она бы даже не почувствовала подвоха. Гениальный Жерар, выхватывая из массовки лица Одетты и Марион, решил весь эпизод через глаза двух женщин: Восторженно-влюбленные одной и злорадно-хитрые другой. Вот пример того, как короля играет свита. Живя с Анри, Одетта не переставала удивляться его таланту и проницательности. Он один тогда не поддался унынию, охватившему всех после исчезновения принца. Больше половины картины было снято, переснимать картину с другим героем было немыслимо, хозяева студии и так ворчали, что фильм выходит за рамки бюджета.

*** 

Прошло два дня, а принц так и не появился. Мсье Жерар не подавал вида, что волнуется, но на сердце скребли кошки: если принц не появится еще через день – придется начинать все сначала. Анри и думать не мог, что картину закроют. Нет денег? Он вложит свои, только чтобы закончить начатое. Душой и сердцем преданный профессии, он еще никогда не получал такого удовольствия от работы. Присутствие Одетты озаряло его жизнь каким-то новым светом, он был бесконечно благодарен ей за этот прилив вдохновения. И вот теперь все может остановиться…
Анри немного потянул время, отсняв несколько эпизодов, где Раджами стоял спиной к камере, правда, для этого ему пришлось встать в кадр самому, только ему подошли костюмы принца. Но дальше так продолжаться не могло. Что это за фильм, где главный герой все время стоит спиной к зрителям? Пора было принимать какое-то решение, но мсье Жерар медлил, интуиция подсказывала ему, что принц исчез неспроста, и эта тайна должна открыться с минуты на минуту.
В это утро они, как обычно, приехали на студию раньше всех. Оставив Одетту в гримерной, Анри задумчиво бродил по павильону, пытаясь понять: что снимать сегодня. Через несколько минут должна была появиться массовка, а выход из затруднительного положения найден не был.
Внезапно он поймал на себе чей-то пристальный взгляд: мадам Безе наблюдала за ним, стоя недалеко от входной двери. Холодок пробежал по спине Анри – так смотрят на жертву, прежде чем выхватить пистолет. «Великолепно, мадам Безе! Этот взгляд пригодиться в сцене вербовки принца!» - бросил мсье Жерар и снова отвернулся. «Боюсь, что эту сцену вам не снять без принца!» - с преувеличенным участием сказала она. Анри чувствовал какой-то подвох, но чтобы быть до конца уверенным в посетившей его догадке, необходимо было продолжить разговор.
- Почему же без принца? Его высочество принц Раджами с минуты на минуту будет здесь, - с улыбкой сказал мсье Жерар. И добавил, - Я только что разговаривал с ним по телефону.
- Вы совершенно напрасно пытаетесь выдать желаемое за действительное, - с усмешкой сказала Мариэтта, - уж я-то точно знаю, что этого быть не могло.
Анри прекрасно понимал, что если будет выпытывать у этой дамочки местонахождение принца, то займет отнюдь не главенствующее положение в этой игре. Поэтому мэтр решил выдержать паузу. Кому, как не режиссеру было прекрасно известно, что пауза – важнейшее оружие, как на сценических подмостках, так и в жизни. И если сначала Мариэтта смотрела на него с нескрываемым злорадством, то скоро оно сменилось недоумением и даже испугом.
- Вам ведь интересно знать, где принц? – первой прервала молчание Мариэтта.
«Ну, что ж, один-ноль в мою пользу», - подумал Анри, теперь он был почти уверен, что картина к назначенному сроку выйдет на экраны. Главное – не торопиться.
- Я о многом догадываюсь, моя дорогая шпионка, - миролюбиво ответил он, - вы настолько вжились в образ, что решили сами сотворить детективную историю. Это неплохо. Я всегда приветствую такой подход к роли.
Мариэтта была уязвлена и явно нервничала.
- Я могла бы сказать вам, где он. Разумеется в обмен на небольшую услугу.
- Вы имеете в виду главную роль? О, это похоже на шантаж, моя дорогая. А это мне уже не нравится.
- Но у вас нет другого выхода…
- Отчего же? Я его уже нашел, – когда-то в юности мсье Жерар увлекался покером и отлично помнил, что когда на руках плохая карта, блеф –  единственная возможность выиграть сражение. - Так что дорогая моя шантажистка, вызывайте сюда скорее вашего «принца», иначе роли лишится не только он, но и вы. Я легко вырежу кадры с вашим участием и сниму актрису с меньшими амбициями, - сказал мсье Жерар и спокойно направился к выходу. Теперь он мог спокойно выпить чашку кофе.
Посрамленной Мариэтте не осталось ничего лучшего, как выйти из павильона и, воспользовавшись услугами таксофона, которыми студия была оборудована в большом количестве, набрать свой домашний номер и сказать: «Казимир, срочно приезжай на студию!»

***

- Что с вами, мадам? – заботливо спросила Жюли и тут же поправилась, - я хотела сказать мадемуазель.
Вся киностудия, разумеется, уже знала о близких отношениях режиссера и дебютантки. Да Анри и не скрывал при людях своих чувств к ней. К счастью они оба были свободны и не связаны другими обязательствами. Через несколько дней после того, как она насовсем перебралась в его дом, Анри сделал ей официальное предложение руки и сердца. Свадьбу отложили до премьеры фильма. Одетта была впервые по-настоящему счастлива. Только исчезновение «принца» и угроза, которая нависла над картиной, омрачали праздник ее души. Сейчас грустные мысли в очередной раз, словно прибой, накатили на нее, и Жюли, поймав в зеркале гримерной тень, набежавшую на лицо Одетты, встревожилась.
- Ничего страшного, просто немного устала, - машинально ответила Одетта и вспомнила, что уставать, собственно было не с чего. Если в первый день после исчезновения принца Анри «вывернулся» и снял эпизод свадьбы принца и Одетты без самого принца, то вчера съемки пришлось отменить. Да и сегодня, похоже, ему придется отпустить и массовку, и артистов.

***

Все было готово к съемке продолжения сцены свадьбы. Только Казимира до сих пор не было на студии. Мариэтта, поймав на себе взгляд режиссера, лишь недоуменно пожала плечами. «Либо эта дамочка продолжает свои дурацкие игры, либо случилось нечто непредвиденное, не входящее в ее планы», – подумал мсье Жерар.
Когда массовку отпустили на перерыв, Мариэтта позвонила домой, но трубку никто не снял. Не на шутку обеспокоившись, она побежала к мсье Жерару:
- Я, честное слово, не знаю где он! Еще два часа назад я велела ему ехать на студию... – Мариэтта уже проклинала себя за то, что затеяла эту историю…

***

Когда съемочная группа во главе с мсье Жераром ввалилась в будуар Мариэтты, все было подумали, что дело принимает неприятный оборот: на кровати навзничь лежал «принц», не подающий признаков жизни. Правда, когда Люка уже потянулся к телефону, чтобы вызвать полицию, «труп принца» вдруг застонал, и, не покидая объятий Морфея, перевернулся на другой бок.
Все объяснилось просто. Пендерецкий, который уже успел войти во вкус сладкого ничегонеделанья, был немало раздосадован тем, что история с пропажей «принца» закончилась, и ему нужно срочно выезжать на студию. Ленивый до самозабвения, он если и работал, то только для того, чтобы было чем заплатить за квартиру и рассчитаться с портным - красивая одежда всегда была его слабостью. А вот в еде Казимир был неприхотлив, и если мог спать столько, сколько хочется, мог и вообще не есть. В то время, как Мариэтта уходила на студию, он сладко спал на огромном ложе супругов Безе. И вот теперь, идиллия его подошла к концу, придется снова натирать лицо и руки гримом и тащится на студию, чтобы изображать индийского принца.
Казимир обреченно пошел в ванную комнату, открыл кран и стал яростно намыливать лицо. Чтобы побриться ему пришлось воспользоваться бритвой господина Безе. Его слегка развеселил этот факт: бедный рогоносец Безе, что он поделывает сейчас? Первое время, Казимир страшно боялся его  возвращения, но потом в тайне даже хотел, чтобы Луи-Филипп вернулся – уж очень много хлопот доставляла ему Мариэтта. Привыкший жить так, как ему хочется, в ее доме Казимир столкнулся с жесткой дисциплиной. Иногда ему просто хотелось, наплевав на все, завалиться на кровать в ботинках, с сигарой и стаканом виски в руке. Но в доме не было сигар и виски, видно Луи-Филиппа тоже держали в «черном теле», а выходить из дому Мариэтта ему строжайше запретила. Поэтому, не имея ни того, ни другого, Пендерецкий целый день спал, как сурок.
Но, черт возьми, как он может появиться на студии с белым лицом и руками? Специальный грим остался в отеле, который для него сняла киностудия. Но туда без грима тоже соваться не стоило…
Кто-нибудь другой на месте Казимира стал, быть может, ломать голову над тем, как выйти из столь затруднительного положения, но Пендерецкий был не таков. Он просто разделся и снова лег спать. И даже телефон, зазвонивший через полчаса и трезвонивший добрых пять минут, не смог разбудить Казимира, укрывшегося под одеялом от мрачной прозы будней.

***

От радости, что история завершилась столь благополучно, присутствующие разбудили Казимира и по приглашению мсье Жерара поехали к «Максиму», где закатили веселую пирушку.
На следующий день работа над фильмом была продолжена. Настоящую тайну исчезновения «принца» разглашать не стали, наоборот Люка рассказал знакомым репортерам  «ужасную историю похищения принца заговорщиками, претендующими на его престол». И на следующий день газеты были полны фотографиями Казимира в чалме, интервью с мсье Жераром и, соответственно, о снимающемся фильме. Это принесло «Баядере» бешеную популярность еще до выхода на экраны. Осталось только оправдать надежды публики.
… Объявление о свадьбе, сделанное принцем, застало всех врасплох. Честно говоря, даже мисс Линд уже не ожидала, что ее интрига все-таки подвигнет принца на какие-то действия.  В Париже развитие даже самых быстротечных романов, занимало какое-то время, по крайней мере, несколько дней, а тут все произошло слишком скоропалительно. Поклонники Одетты были возмущены и раздосадованы. Дамы, которые были без ума от Раджами, - близки  к обмороку. Казалось, только слуги сохраняли спокойствие, смуглые и невозмутимые они  скорее напоминали,  статуи индийских Богов, а им спокойствие присуще изначально. 
В самой церемонии бракосочетания не было ничего экстравагантного, просто приглашенный из мэрии чиновник при всех сделал запись в книге гражданских актов. Но в этом-то, пожалуй, и была вся прелесть ситуации. Только действительно знаковые события могут происходить столь буднично.
Гости, пребывавшие в замешательстве в связи с выходкой принца, понемногу оттаяли и продолжили веселье, благо прием был дан с поистине королевским размахом.
Одетта, сбросив оцепенение, в котором, словно под гипнозом пребывала во время церемонии, веселилась не меньше других. Переходя от одной компании к другой, она, казалось, совершенно забыла о причине торжества. Стоявший в стороне принц, рассеянно выслушивал подходивших к нему с пожеланиями счастья гостей. Он явно недоумевал: Одетта ни словом не перемолвилась с ним после церемонии. Словно свадьба не только не сблизила их, а наоборот сделала абсолютно чужими.
Неожиданно в зале появился английский консул, судя по некоторым погрешностям его туалета, известие о скандальном браке застало его уже в постели. Он тщетно пытался найти в толпе присутствующих принца.
- Вы, верно, хотите знать, что здесь произошло?
Услышав знакомый голос, консул обернулся. Перед ним стояла мисс Линд с бокалом шампанского в руке. В вечернем туалете она была просто ослепительна. Белая, словно алебастр кожа светилась в приглушенном свете гостиной принца. Если бы не чрезвычайные обстоятельства, господин консул плюнул бы на служебное положение и похитил бы на пару часов самого симпатичного агента английской разведки. Но сейчас был явно не подходящий момент для рандеву, поэтому он усилием воли погасил снедавший его огонь вожделения и, приняв весьма серьезный вид, спросил:
- Да, черт возьми! Я хочу знать, что происходит?!
- Ничего особенного. Я просто выполнила задание. Вам ведь известно, о задании, которое я получила сверху.
- Насколько мне известно, вы получили задание совершенно другого толка, - чеканя каждое слово, произнес консул. Неудовлетворенное желание, породило в нем раздражение, с которым он не в силах был справиться.
- Как сказать, господин консул. Принц и актриса – подобный мезальянс не потерпят в Бенаресе. Смещение существующего правителя – вопрос нескольких часов. Так что мы с вами можем спокойно удалиться –  явочная квартира на Бульваре Распай еще существует… Или хотите узнать, что будет дальше? Поверьте, самое интересное уже произошло.
Марион, не спеша пошла к выходу, вожделеющий консул, обреченно направился вслед за ней. И все-таки им пришлось остаться.
Вдруг раздался немного более громкий, чем позволяли приличия смех Одетты. Словно серебряные колокольчики прорезали гул, наполняющий пространство гостиной. Все притихли. Раджами, стремительным шагом подошел к супруге и, крепко взяв за руку, попытался увести ее. Но она, освободившись резким движением, рассмеялась ему в лицо:
- Ну нет, ваше высочество! Не лишайте меня удовольствия, дайте доиграть увлекательную пьесу, которую вы так великолепно сочинили! У меня еще никогда не было такой роли. Подумать только – супруга принца Раджами! Правда, ваше высочество не знали об одной тонкости. Я никогда не примеряю платье, сшитое для другой актрисы. Этот фарс с бракосочетанием был лишним. Мне известно, что в Бенаресе вас ждет невеста, а законы Франции не действуют в Индии. 
Раджами даже не пытался вставить слово в свое оправдание, словно окаменел от горьких слов возлюбленной.
- Вы молчите, ваше высочество. Уже наигрались? Быть актером не так легко, как кажется. Признаться честно, я порядком устала от бутафорских страстей и мне не хотелось бы превращать свою жизнь в дешевый балаган… Прощайте, ваше высочество! – Одетта повернулась и вышла из зала.

***

«Этого не мог ожидать никто. Принц Раджами женился на примадонне Одетте Даримонд. Впрочем, женившись на француженке, притом актрисе, Раджами сразу же перестал быть принцем». Все газеты писали только об этом, весь Париж обсуждал только эту новость. Интрига мисс Линд удалась на славу. Агент номер сто двадцать семь в очередной раз доказала, что не зря ест хлеб Объединенного королевства. Почему же Мэрион  было так грустно?
Скандал, который последовал после свадьбы Раджами и Одетты был едва ли не самой лучшей ее операцией, она даже получила повышение по службе…
А влюбленные расстались. Разве могли пустые газетные строки передать то, что произошло вчера?
«Мадемуазель Даримонд объявила свадьбу фарсом, от которого она устала на театральных подмостках и покинула дом принца. Безутешный Раджами сам отказался от престола…»
Слезы текли по щекам Мэрион… Первый раз в жизни ей хотелось повернуть время вспять».

***
Одетта с удовольствием наблюдала за происходящим на экране. Кто бы мог подумать, что столь наивная история будет так интересна и содержательна. Судя по всему, присутствующие в просмотровом зале были с ней солидарны: то и дело раздавались восторженные возгласы, а пару раз, когда «картинка» была уж очень удачной, даже раздавались аплодисменты.
Когда в зале зажегся свет, гости, восторженно приветствуя съемочную группу, прошли в фойе, где был накрыт фуршет. Словом, все было так, как обычно бывает на премьерах.
Только для Анри и Одетты был особенный день. Утром они зашли в мэрию и попросили зарегистрировать их брак – это был лучший способ, не привлекая излишнего внимания публики и журналистов, узаконить свои отношения. И действительно, еще никто не знал о произошедшем, а они радовались, как дети. Ведь так прекрасно иметь одну тайну на двоих.
Праздник шел своим чередом, когда в зал вошел новый гость. Мариэтта, сновавшая от одной группы гостей к другой, с наслаждением принимавшая комплименты и поздравления, не сразу обратила внимание на стройного молодого человека с густой пшеничной шевелюрой. Уже пройдя мимо, она остановилась и стала вспоминать, где она могла видеть этого симпатичного блондина… Она оглянулась. Блондин хитро улыбнулся и сделал шаг навстречу. Хрустальный бокал выпал из рук Мариэтты… Перед ней стоял Луи-Филипп. Но кто бы из прежних знакомых мог узнать в этом стройном и загорелом красавце шоколадного фабриканта Безе? Мариэтта локти готова была кусать, что проворонила такого мужчину. Дела его тоже, судя по всему шли превосходно… После секундного замешательства Мариэтта бросилась на шею вновь обретенному мужу, а у нее не было никаких сомнений в том, что она заставит его вернуться, и впилась ярко пунцовыми губами в его открытый от удивления рот.
Казимир, от взгляда которого не укрылась пылкая встреча супругов, радостно потирал руки: теперь ходить на цыпочках перед Мариэттой будет не он, а Луи-Филипп. Поставив на поднос официанта недопитый бокал, Казимир по-английски удалился –  надо было успеть забрать свои вещи из квартиры господ Безе.
Никто и не заметил исчезновения «принца». Мариэтта и Луи-Филипп ворковали, как будто и не было разлуки длиною в полгода. Верно, каждый из них успел за это время перепробовать различные варианты и понять, что для того чтобы изменить свою жизнь совершенно не обязательно менять жену или мужа. ;
«ЦЫГАН-ПРЕМЬЕР»

Старый Рач, по обыкновению, проснулся в первом часу дня. Эта привычка сохранилась у него с тех времен, когда почти каждый вечер он выходил перед публикой, привычно тряхнув гривой черных, как смоль волос, взмахивал смычком и, вдохновенно импровизируя, заставлял изумленных зрителей видеть все то, что доступно только ему, Пали Рачу, королю скрипачей. Пали давно уже не концертировал, но привычка спать до полудня, чтобы сберечь силы перед вечерним выступлением, осталась.
Солнце беспощадно пробивалось сквозь узкие щели в ставнях и невольно освещало неприбранную кровать, превращая одеяла и подушки в причудливую скульптурную композицию, в которой Пали на секунду почудились очертания женского тела и копна каштановых волос, рассыпанная по подушке.
«Нужно сегодня же объясниться с Юлишкой, - подумал старый Рач, - а то я уже как мальчишка грежу наяву. Так не годится. Сегодня же скажу ей, чтобы выходила за меня. В конце концов, ей уже двадцать – перестарок по нашим цыганским обычаям… Да и мне довольно ходить по борделям. В моем возрасте это уже неприлично». Кровь еще бурлила в сердце старого цыгана, да и женщины обращали на него внимания не меньше, чем в молодые годы. Правда, после того, как скончалась его кроткая Саффи, нарожавшая ему с дюжину ребятишек, о женитьбе он задумался в первый раз – слишком уж похорошела Юлишка к своим двадцати годам.
Юлишка была воспитанницей короля скрипачей. Когда умер ее отец, игравший в цыганской капелле Рача, мать решила возвратиться к таборной жизни, и Саффи предложила ей временно оставить малютку у них. Но мать так и не вернулась за Юлишкой, и девочка выросла в большой семье скрипача. Здесь любили ее, как родную, и она отвечала тем же, помогая Саффи в домашних хлопотах, а потом и в ведении дел цыганской музыкальной «империи», созданной Рачем, который вовремя понял, что цыганские капеллы – ходовой товар, и начал поставлять вновь создаваемые им оркестры за рубеж. Особенным спросом пользовались цыгане в далекой заснеженной России, где их воспевали поэты и прозаики, а многие титулованные особы не только имели цыганок в любовницах, но иногда и женились на них, что в Европе казалось почти невозможным. После смерти Саффи Юлишке пришлось не только управлять домом, но и вести все дела фирмы «Рач и сыновья». И сыновья… Младшие сыновья Пали еще бегали в школу, а вот старший, Лачи, который бы мог заниматься делами фирмы, протирал штаны в парижской консерватории. А все покойница Саффи! И зачем нужно было учить мальчишку нотной грамоте? Сроду цыгане не играли по нотам! Душа должна подсказывать, на каких струнах играть, душа!
При воспоминании о старшем сыне у Пали вконец испортилось настроение. К тому же, из окна донеслось нестройное пиликанье младших детей. Рач выглянул в окно: так и есть – разложили ноты и пытаются что-то сыграть на своих маленьких скрипочках.  От горшка два вершка, а туда же!
Он медленно спустился вниз и вышел во двор. Дети продолжали увлеченно пиликать, не замечая его. Несколько минут он стоял и слушал, как из нестройных звуков вырисовывается мелодия. Так и есть – это Лачи, приезжая в прошлый раз, подсунул братьям ноты «Маленькой серенады». Он и нотной грамоте их обучил, мерзавец! Гнев молоточком стучал в правом виске, грозя апоплексическим ударом.
- Что это такое!!! – не выдержал Пали.
Сыновья, вскочив со своих стульчиков, испуганно взирали на него. Старший из них, пятнадцатилетний Стефан, взял себя в руки, и, переборов страх, ответил:
- Это Моцарт, папа.
- Я слышу, что это Моцарт. Я спрашиваю, что это за листочки с закорючками, которые вы держите перед глазами?
- Это ноты, папа, - так же спокойно, опустив глаза в пол, ответил Стефан.
- Это приспособление для того, чтобы отучить работать уши и сердца! – с этими словами старый Рач собрал листочки, лежавшие на самодельных пюпитрах и разорвал их. Та же участь постигла бы и пюпитры, с любовью сколоченные мальчиками, если бы с крыльца не раздался голос Юлишки:
- Дядюшка Пали, мне нужно кое о чем вам доложить!
Молоточек в правом виске замолчал и, словно в молодые годы забилось сердце. Рач вдруг подумал как нелепо он выглядит: небритый, в халате и ночных шлепанцах… Не поворачиваясь к крыльцу, он крикнул:
- Иди в кабинет, сейчас приду! – и добавив сыновьям. - Еще раз увижу, что по нотам играете – выгоню из дома! – вошел в дом.
С прытью достойной юноши Пали преодолел лестницу на второй этаж и вбежал в свою комнату. Он нажал кнопку для вызова слуг и в нетерпении сам открыл комод в поисках свежей рубашки. Заскрипела лестница, это Йожи, старый слуга поднимался к нему. Пали приоткрыл дверь и крикнул:
- Приготовь новый сюртук и все, что там еще полагается, да поживей!
Идея женитьбы на Юлишке всерьез завладела Рачем. Когда камердинер принес одежду, цыган уже был чисто выбрит и благоухал кельнской водой.
Йожи давно не видел, чтобы хозяин одевался в столь раннее время, обычно Пали весь день ходил по дому в халате, а брился и одевался только к вечеру, и то если в Лоренфальв съезжались гости, чтобы послушать концерт знаменитой цыганской капеллы. Когда гости бывали особо именитыми, Пали и сам брал в руки скрипку, но в последнее время это случалось крайне редко.
- Будут гости? – осведомился камердинер, привычно помогая Рачу одеваться
- Нет, Йожи, тут дело гораздо серьезнее, – от волнения Пали никак не мог застегнуть пуговицы на рубашке.
- Если хозяин решил ехать в город, то почему не велел заложить экипаж?
- Никуда я не еду! И вообще, помолчи! Не твоего ума это дело! Лучше помоги застегнуть.
Обиженный Йожи с громким сопением стал застегивать пуговицы. Пали стало жаль старого слугу, прошедшего с ним все годы странствий и скитаний в поисках славы…
- Ты даже не предполагаешь Йожи, что я задумал. И для этого совершенно не нужно куда либо ехать. Счастье иногда так близко – протяни руку, и оно у тебя за пазухой…
Неожиданно Пали повернулся так резко, что пуговица, которую Йожи пытался застегнуть осталась у него в руках, подошел к старинному комоду, вынул из верхнего ящика скрипку, завернутую, словно инфант, в бархат и шелка. Освободив своего Страдивари из изысканного плена, в котором он пребывал уже несколько месяцев, Пали взял в руки смычок и заиграл. Изумительные звуки вырвались на свободу и заполнили собой тесное пространство комнаты.
Йожи изумленно глядел на хозяина. Как всегда, когда играл Пали, чудесные картины вставали перед взором притихшего от торжественности момента слуги.
Высокогорье. Где-то, забросив свои стада тонкорунных овец, сидят у горной речушки юноша и девушка. Они молоды и красивы, как только могут быть красивы люди в семнадцать лет…

Лишь в юности дано
Счастье на двоих одно.
Там весь мир для нас –
Свет любимых глаз,
Там весь мир для нас –
Свет любимых глаз…
Но юность, как вода,
Уходит без следа.
В тени густых ветвей
Лишь для нас пел соловей…
И песнь его лилась
Так свободно в этот час
И душа была той весной полна!
Только раз бывает весна!
Только раз, только раз
Возможен в жизни счастья миг, когда весь мир для нас,
Лишь для нас…

Закончив играть, Пали бережно завернул скрипку и положил в заветный ящик. На мгновение ему показалось, что в комнате никого нет, но, обернувшись, он увидел застывшего, словно статуя, Йожи. Из глаз старого слуги текли слезы.
- Йожи, друг, почему ты плачешь?
- Давненько вы так не играли, хозяин…
- Да, видишь, есть еще порох в пороховницах! Жизнь продолжается, Йожи! Жизнь продолжается!
Старый камердинер взял стоящую на комоде фотографию Саффи, сделанную в ту пору, когда она еще была молода, красива и тяготы жизни не коснулись ее прекрасного лица:
- А ведь госпожа Саффи смотрит на вас сверху и любуется. Она всегда любовалась вами, когда вы играли, хозяин…
Тень пробежала по лицу скрипача. Очень уж некстати сейчас было упоминание о Саффи… А впрочем, она бы одобрила его выбор, ведь Юлишка всегда была ее любимицей. Он сделал для Саффи все что мог, похоронил ее с пышностью достойной разве что графини, заказал лучшему скульптору памятник из белого мрамора…
Настроение Пали было безнадежно испорчено, словно кто-то упрекнул его в предательстве. Он понял, что опять не скажет Юлишке самого сокровенного.
Старый Рач тяжело опустился на стул, ослабил душивший его пластрон и попросил Йожи:
- Там в кабинете меня ждет Юлишка. Скажи ей, чтобы зашла позже.

***

В ожидании дядюшки Пали Юлишка сидела в кабинете и размышляла о том, как лучше подготовить его к неприятному известию: за неблагонравное поведение из Петербурга опять выслали очередную капеллу «империи Рача». Два знатных вельможи стрелялись на дуэли из-за прекрасных очей одной цыганки. И хотя –  слава Богу –  все остались живы, дело было передано в высшие инстанции, где и было решено выслать всю капеллу.
Юлишка  прекрасно знала характер старого Рача, а, следовательно, могла предсказать, что будет после того, как король скрипачей узнает об инциденте. Сначала последует вспышка гнева, поскольку дядюшка все санкции, касающиеся его музыкантов, воспринимает, как личное оскорбление. Затем она, под его диктовку будет писать письмо русскому императору, отец которого когда-то восхищался игрой Пали Рача, гастролировавшего в России и так далее…
Известие, что доклад о неприятностях откладывается, обрадовал Юлишку. Она была готова расцеловать Йожи, который принес столь благостную весть. Выпорхнув из кабинета, Юлишка побежала к себе наверх.
В комнате, прогретой лучами веселого апрельского солнца, было душно. Открыв окно, она несколько секунд любовалась ватагой малолетних сыновей дядюшки весело играющих во дворе. Когда-то и она с Шари и Лачи, старшими детьми Пали Рача, так же беззаботно играла на улице. Юлишка подошла к пианино и попыталась наиграть ту песенку, которую они пели в те времена. Мотив, словно заколдованный, вертелся в голове, но не хотел выходить из-под пальцев. Эту песенку сочинил Лачи… Он уже тогда подавал большие надежды: ловя на слух любую мелодию, безошибочно повторял ее на скрипке – ноты в доме были под запретом. Тайком выучившись нотной грамоте, он в семнадцать лет покинул Лоренфальв и поступил в Парижскую консерваторию. Разгневанный Рач лишил его всякой поддержки, только мать, храня это в строгой тайне, время от времени посылала ему деньги, которые удавалось сэкономить на ведении домашнего хозяйства.  Юлишка по поручению тетушки Саффи раз в месяц ездила в город, чтобы отправить деньги и письмо.
Последний раз Юлишка видела Лачи на похоронах тетушки, но они даже словом не успели обмолвиться – на следующий день он, так и не помирившись с отцом, уехал. Первое время Юлишка, взявшая на себя обязанности покойной тетушки по ведению хозяйства, посылала Лачи деньги, которые ей удавалось сэкономить, но все переводы возвращались обратно с пометкой «адресат выбыл». Где он теперь, товарищ детских шалостей и непременный герой ее девчоночьих снов? Даже Шари ничего не знала о своем брате, иначе она, наверное, рассказала бы Юлишке, ведь та была ее лучшей подругой. Хотя, последнее время Шари стала задумчива и молчалива, словно какая-то тайна наложила вето на ее звонкий смех и веселую болтовню. Но связана ли эта тайна с Лачи?
«Не слишком ли много места в твоей душе занимает этот Лачи, которому до тебя совсем нет дела?» - спросила себя Юлишка.
В это время дверь в комнату вошла Шари.
- Извини, я, как всегда, не постучалась…
- Ничего, мы с тобой почти сестры, а если бы я не хотела, чтобы кто-нибудь вошел – закрыла бы дверь на ключ.
- Отец попросил разыскать тебя. Потом расскажешь мне, какое у него настроение, мне сегодня очень важно это знать.
- Даже если сейчас оно у него хорошее, после моего доклада неминуемо испортится – плохие вести –  из России выслали очередную капеллу.
- Черт, как некстати!
- Фи, Шари! Ты же девушка из приличной цыганской семьи! А потом, ты же лучше меня знаешь, что вспышки гнева дядюшки напоминают бурю, землетрясение или смерч, а катастрофы, как правило, никогда не бывают кстати.
- Понимаешь, сегодня вечером приедет Гастон…
- Не понимаю, потому что слышу о Гастоне в первый раз.
- Гастон – это граф Ирини. Я познакомилась с ним, когда ездила в Вену за покупками.
- Вероятно, это было именно в тот раз, когда ты вместо учебников привезла братьям ноты «Маленькой серенады» Моцарта. Кстати, только что они получили страшный нагоняй от дядюшки. Именно из-за этих нот.
- Нет, ноты передал для них Лачи…
- Лачи?! Ты встречалась с Лачи?
- Да, он написал мне и назначил встречу в кафе «Захер». Там я и познакомилась с Гастоном, Лачи представил его, как своего друга…
- Ты виделась с Лачи и ничего не сказала мне?
Шари покраснела. Она поняла, что поступила неправильно, но как объяснить лучшей подруге, что Гастон так завладел ее сердцем, что ей совершенно не хотелось ни с кем делиться своими чувствами и переживаниями, словно от этого счастья, наполнявшего ее душу, станет немного меньше.
- Я никогда не думала, что это может иметь для тебя какое-то значение…
- Но ведь ты моя подруга, мы всегда с тобой делились всем на свете. А впрочем, это твое дело. Если не сказала, значит, так было нужно. Иди, я постараюсь успокоить дядюшку, до того как приедет Гастон.
- Правда? Ты – просто чудо! – Шари бросилась на шею Юлишке и поцеловала ее. - Ну ладно, побегу приводить себя в порядок! – сказала она и выбежала из комнаты.
Слезы душили Юлишку. Подумать только, Шари видела его, говорила с ним и ничего ей не рассказала! А может быть он сам просил Шари не рассказывать Юлишке об этом свидании? Он даже не передал ей привет… А в общем-то, это не удивительно, вполне возможно, что рядом с ним была дама… Что ж тут такого? Ему двадцать три года, он совершенно свободен. Ах, Лачи, Лачи! Если бы ты только знал…
Юлишка и сама не смогла бы сказать, что должен был бы знать Лачи. Разве есть название тому, от чего бьется сердце при произнесении четырех звуков, составляющих его имя? Разве есть название тому, от чего кровь приливает к лицу при воспоминание о его карих глазах на смуглом цыганском лице? Разве есть название тому, от чего блаженное тепло разливается по телу от воспоминаний о случайных детских объятьях двух подростков в весеннем лесу возле Лоренгфальва…
Вдруг где-то на улице кто-то просвистел знакомый мотив. Юлишка прислушалась: это была та самая песенка, которую она безуспешно пыталась вспомнить. Она подошла к окну, сердце ее забилось… Так и есть, под окном стоял Лачи. Увидев ее, он хитро подмигнул и показал бумажного голубя, которого держал в руке. Юлишка открыла окно пошире, и Лачи умело запустил «птичку» внутрь комнаты.
Юлишка бережно подняла с пола записку, а это была именно записка. И, как не жалко было ломать «голубка» без этого нельзя было прочесть послание, развернула листок бумаги: «Приходи на наше старое место». На мгновение у Юлишки перехватило дыхание – такое могло быть только во сне. Отбросив благоразумие как можно дальше, она уже бежала на окраину Лоренгфальва, где когда-то они с Шари и Лачи весело играли в небольшой рощице у заброшенного пруда.
Она не была здесь уже лет пять… Да, они с Шари перестали ходить сюда с тех пор, как Лачи покинул родительский дом. Сердце забилось, словно птичка, пойманная в силки, когда она увидела ивы, омывающие свои зеленые косы в старом пруду. Здесь все было так же, как и в тот день когда…  Мысленно благодаря Господа за то, что сделал наши чувства и мысли невидимыми для окружающих, Юлишка пошла помедленней – не нужно Лачи видеть, как она торопится к нему на свидание.
Вот и старый дуб, заветное дупло которого служило почтовым ящиком для их детской переписки. Словно повинуясь инстинкту, поравнявшись с дубом, Юлишка сунула руку в дупло. Неожиданно рука наткнулась на листок бумаги, на котором Юлишка через мгновение прочла: «Обернись, и увидишь меня». Она обернулась… и попала в объятия Лачи. Его смуглое лицо, которое она столько раз за эти пять лет видела во сне, было так близко, губы тянулись к ее губам, а руки сильно и нежно сжимали ее тело… Внезапно маленькие кулачки застучали по спине Лачи – затаенная обида не дала ей насладиться поцелуем, о котором она так мечтала.
- Разве ты сама не хотела этого? – отпрянул Лачи.
- Я? Ничуть! – кровь прилила к лицу Юлишки. - Подумать только, великий маэстро приехал из Парижа, и все здесь должны немедленно вешаться ему на шею!
- Все – нет. Я приехал к тебе.
- Ко мне? Зачем? Я тебя не звала.
- Ты стала слишком часто мне сниться…
- И что из этого?
- Это значит, что и ты думаешь обо мне.
- Ну, вот еще…
- Мы ведь решили когда-то, что будем вместе. Или ты забыла?
- Я?! Я забыла? Конечно, забыла! Пять лет прошло с тех пор, как ты уехал! Пять лет! И ни одного письма, ни одного слова!
- Я же сказал, что вернусь, когда стану великим музыкантом.
- Стал?
- Пока нет. Но поверь, пройдет еще несколько лет…
- Несколько лет? Через несколько лет я стану старухой! Великому музыканту нужно будет искать жену помоложе…
- Мне никто не нужен, кроме тебя!
- Лачи, ты живешь в выдуманном мире, там нет места никому, кроме тебя. Когда твоей матери было столько же лет, сколько мне, у нее уже были ты и Шари. Цыганки не только раньше выходят замуж, но и раньше старятся… Ты надолго приехал?
- На несколько часов. Увидеть тебя и поговорить с отцом.
- Только не раньше, чем с ним поговорит Шари. Не нужно ему до этого портить настроение. О чем ты хочешь говорить с ним? Опять поругаетесь? Лачи, ведь он твой отец, вспомни, как тетушка Саффи переживала из-за вашей размолвки.
- Не волнуйся, я сам давно хочу помириться с ним. Да только боюсь подступиться.
- Хочешь, я поговорю с дядюшкой?
- Нет, не хочу. Я сам должен переступить через эту обиду.
- Если вы помиритесь, ты снова будешь жить здесь, в Лоренгфальве?
- Конечно, нет. Но буду приезжать. И когда-нибудь заберу тебя с собой…
- А почему ты решил, что я захочу с тобой уехать?
- А разве не захочешь?
- Теперь не знаю…
Юлишка не кокетничала, она вообще не умела кривить душой, просто что-то надломилось в ее сердце. Пять лет ожиданий, снов, слез по ночам закончились этой вот встречей на берегу старого пруда… Она повернулась и пошла прочь. Лачи догнал ее, обнял и стал покрывать ее лицо и шею жаркими поцелуями, будто стараясь сцеловать невольную  обиду… Полная безучастность была ему ответом, словно в его объятьях была лишь оболочка, лишенная души.
- Что с тобой? Мы ведь все равно будем вместе!
Юлишка выскользнула из его объятий – словно вода утекла сквозь пальцы.
- Нам не нужно быть вместе, Лачи, – твердо сказала она и быстро пошла в сторону поселка.
Лачи, уже не стараясь остановить, долго смотрел ей вслед. Что-то рушилось в его мире. При всех сложностях его неприкаянной жизни, в ней были две вещи, которые он считал незыблемыми – любовь матери и любовь Юлишки. Лишившись матери, горько переживая этот момент, он знал, был уверен, что в родительском доме его ждет эта девушка с глазами, как два черных бездонных озера. Он мог не видеться с ней, не писать ей писем, но твердо знал, что бы не случилось, она где-то есть, и ее сердце бьется в такт его сердцу… А сейчас земля уходила из-под ног и хотелось волком выть от внезапно обретенного одиночества. Он вернулся к старому дубу, у которого ждал Юлишку, и где оставил единственную вещь, с которой никогда не расставался. Открыл футляр, достал заботливо завернутую в кусок старинного бархата скрипку, взмахнул смычком и…  словно молитву, словно исповедь, посредством скрипки, отдававшей талантливому музыканту свой волшебный голос, излил в долину Лоренгфальва всю свою горечь и раскаяние.
Он давно не импровизировал. С детства наслушавшись виртуозных отцовских импровизаций, он понимал, что так не сыграет, а хуже ему не хотелось. Пытаясь найти причину воздействия Пали на публику, он терялся в поисках этого ключика к сердцу слушателя. И только сейчас, когда сам вложил в игру столько наболевшего, понял Лачи, что именно вкладывал в свои импровизации отец.
Закончив играть, обессиленный, Лачи долго сидел на берегу пруда. Потом бережно уложил скрипку в футляр и решительно пошел по направлению к родительскому дому. Только теперь он знал, как и о чем ему говорить с отцом.
***
Шари и Гастон не спеша шли по аллее, ведущей к дому Пали Рача, словно стараясь оттянуть момент разговора со старым цыганом. Смутное предчувствие провала волновало обоих. Гастон был немало удивлен обустройству усадьбы короля скрипачей. Такая усадьба могла бы выиграть в соперничестве с фамильным гнездом графов Ирини. Собираясь просить руки Шари, Гастон даже не думал о возможности отказа, смеясь над сомнениями своей возлюбленной. Но, приехав в Лоренгфальв и оглядев «империю Рача», способную тягаться с небольшими европейскими государствами, понял, что отнюдь не является выгодной партией для дочери хозяина здешних мест. Тем не менее, Гастон старался не терять присутствия духа, и, чтобы преодолеть невесть откуда взявшуюся робость, развлекал Шари рассказом о юношеском и мимолетном увлечении своей бабушки, графини Ирини, бродячим цыганом, который даже имел наглость просить ее руки у родителей, но, разумеется, получил отказ и навсегда исчез из бабушкиной жизни.
Дверь темного дерева возникла перед ними, напомнив о неотвратимости предстоящей беседы. Оттянув на себя дубовую махину, Гастон пропустил вперед Шари и вошел вслед за ней в прохладный полумрак вестибюля. Он отпустил дверь чуть раньше, чем нужно, и она громко стукнула о притолоку, возвещая о прибытии гостей. Граф побледнел, странная паника овладела им, словно он оказался в гостях у какого-то сказочного чудовища вроде тролля или дракона. О вспыльчивости короля скрипачей ходили легенды. Гастон подумал о том, что если бы Шари не было рядом, он непременно повернул бы назад.
Услышав шум, в переднюю выбежал заспанный Йожи. Шари спросила его, у себя ли отец, и, получив утвердительный ответ, дала знак Гастону, чтобы он шел за ней. Поднявшись по скрипучей дубовой лестнице, они поравнялись с  резной дверью и застыли, не решаясь войти.

Пали был занят созерцанием своих скрипок. Ничто не радовало так старого скрипача, ничто не вселяло в него такой бодрости духа, как общение со своими скрипками. Он воспринимал их как живые существа, помогающие ему выражать свои чувства и мысли. С каждой из них у Пали были связаны определенные воспоминания, каждая из них имела свою историю. Вот эту, работы Амати, ему подарила влюбленная в него принцесса Монако. Она колесила за ним по всему свету лет двадцать, не пропуская ни одного концерта. Где бы он ни гастролировал, в городе непременно появлялась дама в фиолетовом – это был любимый цвет принцессы – скупавшая все цветы в городе. С тех пор он почти возненавидел цветы, заполонившие его жизнь. Цветы были везде, они стояли во всех вазах гостиничных номеров, в ведрах. Однажды, он чуть было не сорвался в истерике, когда усталый возвратился с концерта, мечтая только об одном – горячей ванне, и увидел ванну полную цветов. Видно, заботливая горничная решила, что для цветов так будет лучше.
Он никогда не видел лица принцессы, поскольку его всегда закрывала густая вуаль – говорят, она была на редкость уродлива – но смирился с ее присутствием в своей жизни, благо, она не была чересчур навязчива и никогда не стремилась к общению с ним. Лет десять назад она оставила сей бренный мир, через душеприказчиков передав ему вот эту скрипку. Пали даже не задумывался о том, сколько мог стоить сей шедевр великого мастера, ему вообще казалось кощунством рассуждать о продажной цене скрипки. Разве можно продать любимую женщину? Подумав так, Пали усмехнулся: по природе своей он был моногамен, никогда не заводя роман сразу с двумя и, если чувство покидало его, он с легкостью шел на разрыв… Но со скрипками у него сложились другие отношения. Он воспринимал свою коллекцию, как некий гарем, где каждой особе нужно оказать достойное внимание, ему даже казалось иногда, что та или иная скрипка обижается на него, когда он долго не берет ее в руки. Это сразу сказывалось на звуке: он становился «деревянным», вне зависимости была ли скрипка создана Гварнери, Амати или Страдивари. Пали приходилось прилагать большие усилия, чтобы «разговорить обиженную» и заставить ее вновь звучать, как прежде.
Среди великолепных экземпляров с клеймами великих мастеров в его доме нашла приют и самая простая скрипка, вырезанная простым деревенским мастером. Когда-то, еще  мальчишкой, Рач украл ее на ярмарке, ловко заговорив зубы торговцу. У этой скрипки, прошедшей с ним все: бедность, безвестность, первый успех, было одно неоценимое достоинство: она звучала только в руках Пали. Словно женщина, хранящая верность любимому, в других руках она оставалась просто куском дерева, и только Пали способен был «научить» ее издавать  звуки, достойные скрипок Амати и Гварнери.
Но «королевой» в этом собрании была, разумеется, скрипка Страдивари. Она даже «жила» отдельно от своих подруг. Ее место было в спальне Пали, а когда он уезжал из дома, то непременно брал ее с собой. Эта скрипка была для Рача символом всего того, что он достиг. Ее он купил сам на аукционе, сполна заплатив за то, чтобы наслаждаться игрой на инструменте, который до него держали в руках великие музыканты. Тем самым, как ему казалось, он, музыкант-самоучка, поднимался на пьедестал вечности, становясь вровень с теми, другими, великими.
Он как раз держал в руках скрипку Страдивари, когда в дверь робко постучали.
- Да! Кто там? – недовольно воскликнул Рач.
В дверь просунулась хорошенькая головка Шари.
- Папа, к тебе можно?
- Разумеется, только с каких это пор ты стала стучать, прежде, чем войти? Неужели, наконец, сказалось воспитание гувернанток, которых мы брали для тебя десять лет назад?
- Папа, я не одна. Позволь представить тебе графа Ирини. – Шари неловко протиснулась сквозь едва приоткрытую дверь и втащила за собой робко улыбающегося молодого человека.
Рач насторожился. Ему сразу и решительно не понравился этот граф. Впрочем, ему точно так же не понравился бы любой мужчина, который бы держал за руку его дочь.
Крепко взявшись за руки еще за дверью, от волнения влюбленные совершенно забыли о том, что негоже демонстрировать подобную близость при отце Шари. Впрочем, Шари, поймав недовольный взгляд Рача, аккуратно высвободила свою руку из руки Гастона, который, лишившись последней поддержки, почувствовал себя рыбой, выброшенной на берег. Суровый взгляд старого Рача действовал на него отнюдь не ободряюще. Пауза затягивалась. Но Рач, казалось, наслаждался тишиной, ощущая себя полновластным хозяином положения. Наконец, старый цыган смилостивился и сухо осведомился:
- С чем пожаловали, господин граф? – жестом предложив Гастону сесть.
- Видите ли, господин Рач… - слова застревали в горле Гастона.
- Папа, Гастон хочет сказать… - решила помочь возлюбленному Шари
- Я сам вижу, что он что-то хочет сказать! – прервал дочь старый Рач. - И негоже женщине вмешиваться в мужскую беседу. Тем более, негоже называть постороннего мужчину по имени! А то его сиятельство граф подумает, что твой отец пожалел денег на твое воспитание.
Больше всего на свете Гастону хотелось бы сейчас провалиться сквозь землю, и никогда больше не видеть короля скрипачей. А как же Шари? Нет, ради своего будущего счастья он должен выдержать это испытание. Гастон откашлялся, сделал шаг вперед и, подобно тому, как мальчишка бросается в ледяную апрельскую речку начал:
- Видите ли, господин Рач, я люблю вашу дочь и прошу у вас ее руки.
Воцарилась тишина. Гастон поднял глаза на цыгана и, вопреки предчувствию наткнулся на доброжелательный, полный внимания взгляд. Затем, король скрипачей улыбнулся и жестом предложил графу сесть. Гастон робко опустился на стул, заботливо пододвинутый Шари.
- Так значит вы, ваше сиятельство, решили жениться на моей дочери?
Слова застряли у графа в горле, вместо твердого «да» получилось весьма неучтивое:
- Мгм!
Но Пали, не обращая внимания на муки графа, продолжал:
- И ваше сиятельство не пугает подобный мезальянс?
- Нет, что вы! – хотел воскликнуть Гастон, но из его сдавленного волнением горла опять вырвалось некрасивое «мгм».
- А как ваши родственники отнесутся к тому, что вы приведете в свой дом цыганку?
- Я думаю, они будут рады принять мою жену, -  к великой радости Гастона, у него, наконец, прорезался голос. – Тем более, - продолжил он, - после свадьбы Шари станет графиней Ирини.
- Мне нравится ваша смелость. Хотя вряд ли вы сейчас всерьез задумываетесь обо всех препонах, которые будут ваши родственники чинить подобному браку. Поскольку вы мне симпатичны, расскажу вам одну историю. Много лет назад, когда я был еще молод и не обременен славой и богатством, я встретил девушку. Мы познакомились в парке, она кормила лебедей. У меня, бедного музыканта, лишившегося очередного заработка, со вчерашнего вечера маковой росинки во рту не было, и я с завистью смотрел, как прекрасные белые птицы хватали кусочки булки, брошенные им белоснежной изящной ручкой с ногтями цвета лепестков бледной розы. Она перехватила мой жадный взгляд и протянула мне половину булки, которую еще не успела скормить лебедям. Я взял ее и с жадностью съел – понять меня может лишь тот, кому пришлось голодать. Не знаю почему, но она заговорила со мной, не испугалась знакомства с оборванцем.
Весь вечер я без устали играл на бульварах, это дало мне возможность утром, приведя себя в порядок, придти в парк на то самое место, где мы встретились. О, радость! Прелестная незнакомка снова была там. На это раз я принес с собой предусмотрительно купленную булку. Разломив ее пополам, я протянул половину Анне –  так звали мою новую знакомую – и мы стали вместе кормить лебедей.
Наши встречи продолжались до самой осени, пока Анне не пришлось покинуть Будапешт, зимний сезон ее семья проводила в Вене. Мы дали друг другу слово встретиться на этом же самом месте в начале мая. А я поклялся себе, что сделаю все, чтобы стать богатым и знаменитым. Прекрасно понимая, что семья Анны – а Анна принадлежала к высшей аристократии – никогда не согласится на наш брак, я надеялся на чудо. Мне казалось, что любовь способна разрушить все преграды.
Я работал, как зверь, занимаясь по девять часов в день, с риском переиграть руку и навсегда остаться без куска хлеба. Но я стал первым на конкурсе скрипачей, который тогда раз в году случался в Будапеште. Предложения о гастрольных турне сыпались одно за другим, но я принимал только самые выгодные и престижные, к тому же я твердо помнил, что в начале мая должен быть в Будапеште, чтобы снова встретиться с Анной. Я молил Господа, чтобы она не забыла меня, чтобы родители за это время не выдали ее замуж за человека их круга. Мы не переписывались по одной простой причине – я не знал грамоты, в таборе, где прошло мое детство грамоте не обучали. Я и сейчас диктую все письма моим секретарям, правда, сейчас я не стыжусь этого, ведь я достиг куда большего, чем некоторые грамотеи.
Но вот наступил конец апреля, а за ним и май. Я каждый день приходил на наше старое место – Анны все не было. Она появилась восемнадцатого числа, все такая же прекрасная и желанная. И чувство ее ко мне осталось прежним. Не в силах больше тянуть, я пошел к ее отцу…
К тому времени я уже был настолько богат, что имел прекрасно обставленную квартиру и свой выезд, я нанял лучших учителей, которые обучали меня правильной речи, хорошим манерам, чтению и письму. У меня даже был приличный счет в банке…
Но, разумеется, я получил отказ. Анна была графиней, и ее отец, граф, никогда бы не согласился, чтобы дочь стала женой цыгана, даже если этот цыган король скрипачей.
Видите, ваше сиятельство, как затейливо, порой переплетаются судьбы….
Еще раз могу сказать вам, вы мне глубоко симпатичны, но… Теперь цыган не хочет породниться с графом, да и Шари это ни к чему.
Гастон был близок к обмороку. Хоть он и готовил себя к подобному финалу беседы, но миролюбивые речи цыгана вселили в него призрачную надежду на то, что согласие на брак будет получено… Шари зарыдала.
- А теперь оставьте нас, господин граф. И не пытайтесь продолжить свои ухаживания, у нас, цыган, подобные вещи не в чести.
Гастон поднялся  и на негнущихся ногах пошел к двери. Не дойдя двух шагов, он обернулся:
- Прошу прощения, господин Рач, но я займу еще немного вашего времени. Мой дядя, князь Эстергази, зная, что я буду у вас с визитом, просил передать вам вот это. – Гастон подошел к столу и положил конверт, который достал из внутреннего кармана визитки, после чего вышел из кабинета.
Шари безутешно рыдала, уткнувшись в подлокотник старинного кресла.
Рач взял со стола конверт с вензелем и нервно вскрыл его. Из конверта выпал сложенный книжечкой кусок тисненного картона.
- Шари, перестань рыдать, потом ты поймешь, что лучше быть женой бедного цыгана, чем породниться с высшим светом, где ты никогда не станешь своей. Полно! Лучше прочти мне это послание.
Шари послушно вытерла слезы –  она понимала, что спорить с отцом бесполезно – и подошла к столу.
- Смотри не урони свои слезы на картон, вдруг придется отсылать назад его сиятельству, подумают, что старый Рач рыдал над этой бумажкой. Ну, читай!
Шари поднесла к глазам кусок картона и прочитала: «Уважаемый господин Рач, приглашаю Вас принять участие в конкурсе скрипачей, который пройдет в моем дворце в Вене 15 июля. Прошу Вас сообщить о возможности участия Вашего или Ваших учеников, если таковые имеются. Его сиятельство князь Амедей Эстергази».
Неожиданно Пали разразился смехом. Шари удивленно поглядела на него.
- Что смотришь? Не видишь что ли, весь высший свет сошел с ума! Одни хотят с цыганами породниться, другие устраивают конкурсы. Прежде мы цыгане сами конкурсы устраивали: собирались в каком-нибудь кабачке и играли всю ночь, кто кого переиграет, у кого рука не устанет и фантазии хватит на новые импровизации, да чтоб не повториться! А сейчас, небось, понаедут в княжеский дворец консерваторцы с нотами да пюпитрами и будут играть чужую музыку, потому что своей в душе нет! И они хотят, чтобы Пали Рач принял участие в этом великосветском рауте? Да никогда! Если хотят меня послушать, пусть едут сюда, в Лоренгфальв, да денег привозят побольше, а без денег я и смычком не пошевелю. Кончай рыдать, Шари! Садись, пиши ответ.
Шари послушно села за стол и, хоть слезы застилали глаза, взяла в руки перо и прилежно обмакнула его в чернила.
Неожиданно дверь распахнулась, и на пороге появился Лачи.
- Отец! –  выдохнул он, и бросился к старому скрипачу.
Не успев ничего сообразить, повинуясь лишь голосу крови, забыв все обиды и недоразумения, Пали обнял сына, которого не видел несколько лет и, как ему казалось, уже вычеркнул из своего сердца.
- Лачи! – произнес он, словно заново учась выговаривать родное имя.
Шари тихонько выскользнула из комнаты, предоставив возможность брату и отцу побыть наедине.
Она выбежала из дома, в надежде догнать Гастона, но дойдя до выезда из усадьбы увидела лишь клубы пыли, оставленные его лошадьми… «Может быть, отец прав?» - подумала она, и целый водопад слез пролился из ее глаз, орошая дорогу к родительскому дому. Но может ли что-нибудь быть живительнее для девичьей души, чем слезы первой любви?

***

Тем временем, в кабинете старого Рача текла неторопливая беседа сына и отца, вновь обретших друг друга. Стараясь не касаться «запретных» музыкальных тем, они рассказывали друг другу, как жили это время, вспоминали о покойной Саффи… Словно старое терпкое вино смаковали они воспоминания о том времени, когда она была с ними, освещая своим присутствием дом, создавая в семье неповторимую атмосферу счастья и спокойствия. Глаза отца и сына порой предательски увлажнялись, заставляя обоих слегка смущаться проявления сентиментальности, якобы недостойной настоящих мужчин. Стараясь не смотреть друг на друга, они то и дело незаметно смахивали набежавшие слезы. Перед Пали сидел его взрослый сын, ставший слегка чужим за годы странствий, а Лачи видел перед собой отца, которого почти не коснулось время, несколько седых волос в непокорной шевелюре – не в счет.
- Отец, смотрю на тебя, и, кажется, время остановилось, а ведь прошло столько лет!
- Нет, сынок, время не остановилось, поверь мне. Если раньше я ни дня не мог прожить без скрипки, торопясь закончить все мелкие суетные дела, чтобы поскорее остаться с ней наедине, словно с любимой женщиной, то сейчас, я иногда просто хитрю, выдумывая отговорки, чтобы не играть… А ведь раньше скрипка была нужна мне, как воздух!
- Это просто хандра отец! Или, как это теперь принято называть депрессия. Раньше рядом с тобой была мама – она следила за нами, детьми, за домом и за тобой, зная, как легко ты поддаешься настроению… Папа, если честно, тебе просто надо жениться. Поверь, и я, и Шари поймем тебя и не станем упрекать за это.
-Ты это серьезно? – глаза Пали вновь увлажнились, так он был растроган заботой о нем сына. – Ты знаешь, я тоже так думаю. И теперь, получив твое одобрение, я с радостью сделаю то, что давно хотел, но не решался сделать.
- Ну, вот и славно! Кто она, если не секрет? Которую из тетушек-соседок ты намерен осчастливить?
- О! Ты даже не подозреваешь, кто она, но, думаю, одобришь мой выбор. Ты сейчас увидишь ее. Только умоляю, не проговорись, ведь она еще ничего не знает о моем решении. – Пали незаметно нажал кнопку звонка, которым всегда вызывал Юлишку, когда она была ему нужна. Благодаря электрическому проводу звонок из кабинета хозяина был проведен прямо в комнату секретаря.
Старый Рач с точностью до нескольких секунд знал, сколько должно пройти времени, чтобы раздался знакомый стук в дверь, и вошла девушка, которая вот уже полгода лишала сна бывалого сердцееда. На это  раз он загадал: если он успеет досчитать до сорока семи,  то все будет хорошо. Сердце его гулко билось, озвучивая счет, и Пали считал, боясь сбиться, как будто от этого действительно зависела его дальнейшая жизнь. Лачи о чем-то спрашивал, он что-то машинально отвечал, думая только об одном: успеет или не успеет. «Только бы она не очень торопилась, - проносилось в уме у Пали, - только бы задержалась у зеркала, поправила бы какой-нибудь завиток…»
Юлишка вошла в кабинет, когда он досчитал до пятидесяти четырех. Как ни в чем ни бывало, она поздоровалась с дядюшкой, вежливо кивнула Лачи и открыла блокнот, готовясь, как всегда, записать поручения по тому или иному вопросу.
Лачи показалось, будто кто-то изо всей силы дал ему под дых – он, словно рыба, выброшенная на берег, нервно глотал воздух, все еще не в силах поверить, что его Юлишка может принадлежать кому-то кроме него, да к тому же стать его мачехой…
Пали наоборот был мягок и приветлив:
- Проходи и садись, здесь все свои. Да не робей, среди близких людей это не принято. – Пали встал и подвинул Юлишке кресло, в которое она, слегка удивившись, села.
Словно метроном самого дьявола застучали молоточки в голове у Лачи: так значит, за это время Юлишка стала любовницей отца? Как это низко, подло, противно! Ему показалось, что еще немного и его стошнит прямо на пушистый ворс ковра, покрывающего пол  кабинета.
- Ну, что скажешь? – обратился к нему Пали. - Не правда ли она похорошела? А как умна!
-Ум – не лучшее качество для женщины. Обладая каким-никаким умом, женщины начинают выстраивать свою жизнь с позиций расчета, и горе тогда нам, мужчинам, – ответил Лачи, побледнев.
Юлишка посмотрела на него удивленно, она решительно не понимала, что происходит, и зачем ее позвали.
- Умная женщина тяготеет к комфорту и устойчивости, зачем ей выходить замуж за молодого бедняка? Она лучше найдет себе богатея постарше, чтобы потом наставлять ему рога, встречаясь с тем, молодым, поначалу отвергнутым!
Юлишка сидела, опустив глаза в пол. После сегодняшнего свидания с Лачи ей казалось, что душа ее покинула тело и наблюдает за ним со стороны. Она даже не вслушивалась в смысл его слов и не пыталась понять их…
- Лачи! Что ты говоришь?-  Пали вскочил, и было уже кинулся с кулаками на Лачи, но Юлишка, скорее машинально, чем сознательно подошла к нему и взяла за руку, которой он уже замахнулся на сына…
- Я говорю то, что думаю, папа! Понимаю, что тебе неприятно это слышать, но это правда! Горькая правда, с которой тебе придется мириться. Ну, да ладно… Собственно говоря, я забыл, зачем приехал. Князь Эстергази пригласил меня участвовать в конкурсе скрипачей, он сказал, что прислал приглашение и тебе. Мне бы не хотелось сражаться против тебя, ты все-таки мой отец, поэтому кто-то из нас должен отказаться.
- Ну и откажись! – резко бросил Пали.
- Ты хочешь сказать, что принял приглашение его сиятельства?
- Пока нет, но теперь твердо решил это сделать. Если хочешь, то можешь тоже принять приглашение князя.
- Но ведь тогда мы…
- А почему бы и нет? После всего, что ты сказал сейчас, я должен был бы вызвать тебя на дуэль, но ты – мой сын… Так пусть же соревнование станет дуэлью.
- Что? Мы будем сражаться за честь прекрасной дамы? – с интонацией шута из дешевого балагана произнес Лачи, - Не правильнее ли будет отдать ее на милость победителя?
Небольшое пространство кабинета наполнила гулкая звенящая тишина, которую совсем неожиданно прервал чуть хриплый от волнения голос Юлишки.
- Я никак не могу понять, о чем вы… - почти без интонации произнесла она. – Ты так легко распоряжаешься мной, не имея на это никаких прав. Не знаю, нарочно или нет, но ты обидел меня, Лачи… я думаю, мне лучше уйти. – Юлишка встала и пошла к двери, как будто ничего и не произошло: прямая спина, твердые ноги…
Голос старого Рача остановил ее почти у самой двери:
- Постой, Юлишка! Я звал тебя, чтобы спросить, согласна ли ты, стать моей женой?
- Да, – она выдохнула это быстрей, чем Пали закончил фразу, и добавила – Я согласна.
Лачи резко встал и вышел из кабинета. Он буквально бегом спустился по лестнице, так же бегом добежал до входной двери, выбежал на улицу и пошел прочь от стен бывших для него когда-то родным домом. В одночасье он лишился всего, чем в глубине души очень дорожил, порой даже не признаваясь себе в этом: возлюбленной, отца и дома, который, казалось, еще хранит в себе тепло души покойной матери. Словно в страшном сне, который невозможно прервать, он шел прочь из Лоренгфальва, даже не подумав о том, что неплохо бы договориться с крестьянами об экипаже до станции. Он шел по пыльной дороге, шел, не чувствуя усталости – так ходили его предки, кочуя с места на место, так шел сейчас он, пожалуй, впервые отождествивший себя со своим неприкаянным племенем. Куда шел? Он и сам, наверное, не смог бы ответить на этот вопрос.

***
В имении старого Рача царило веселье. Казалось, весь цыганский мир собрался в Лоренгфальв на помолвку короля скрипачей. Весть о том, что Пали Рач решил жениться, быстро облетела весь свет. И вот к дому Рача съезжались бесчисленные экипажи: коляски, брички, повозки, кибитки… Усадьба не могла вместить всех желающих, но это не останавливало гостей: в предместье Лоренгфальва разместилось два табора. Там же, в предместье, должно было состояться торжество. Рач не хотел делить гостей на избранных и тех, кто попроще. Хотя среди приехавших была пара-тройка настоящих миллионеров. «Им тоже полезно вспомнить обычаи предков, - сказал Пали, - а то родились в кибитке, а сейчас, разъезжая в авто, забыли о традициях своего народа».
Сам король скрипачей, казалось, скинул пару десятков лет, так бодр и весел он стал. Помолвка была назначена за несколько дней до отъезда в Вену, на состязание скрипачей, свадьба должна была состояться после. Вдохновленный грядущими изменениями в своей жизни, Пали каждый день подолгу играл, не забывая каждую из своих скрипок. Но если раньше никому не разрешалось входить в комнату, где играл Рач, то теперь всякий раз он звал Юлишку. И она должна была, бросив все дела, бежать в кабинет, слушать вдохновенные экзерсисы короля скрипачей.

***
Прошло три недели с тех пор, как Лачи навсегда покинул родительский дом. И, казалось, все забыли о неприятном разговоре, который произошел в кабинете старого Рача. Но десять дней назад, когда по обыкновению Юлишка забирала на почте корреспонденцию, вместе с деловыми письмами ей вручили письмо от Лачи. Она даже не сразу поняла, от кого это письмо – он никогда не писал ей… Письмо жгло ей руки, машинально сунув его за корсаж, чтобы ненароком не перепутать и не внести в кабинет Пали вместе с остальной перепиской, она села в бричку и поехала домой. После всего случившегося, Юлишка не любила ездить прежней дорогой – этот путь пролегал мимо того места у старого дерева, где произошло ее последнее свидание с Лачи. Но, задумавшись, она вовремя не направила лошадь, и приехала именно туда, куда так не хотела заезжать… Остановив повозку, девушка спрыгнула с облучка и пошла к старому дереву, словно какая-то сила влекла ее туда. Все было так же, как в тот день. Ей даже показалось, что за ее спиной, как и тогда, стоит Лачи. Она обернулась – никого не было… Десять дней оставалось до ее помолвки. Чувства и силы, казалось, покинули Юлишку. Она жила по какой-то странной инерции, по привычке просыпаясь и выполняя свои обязанности. Словно маленькая льдинка вместо сердца поселилась в ее груди. От письма, спрятанного за корсажем, по телу разливалось странное тепло, грозившее растопить лед, сковавший сердце. Хотела ли она этого? Нет!!! Опять мучиться, страдать, не спать ночей? Нет!!! Повинуясь внезапному порыву, она достала письмо и стала рвать его на маленькие кусочки, которые тут же подхватывал ветер, вместе с ними унося ее боль и сомнения. Покончив с письмом, пошатываясь, словно после непосильной работы, Юлишка пошла к бричке, села в нее и, хлестнув кнутом ни в чем не повинную лошадь, поехала домой.
Когда она подъехала к усадьбе, к ней выбежал взволнованный Йожи: «Где ты пропадала так долго? Хозяин вне себя, он уже послал людей тебя искать. Иди скорей к нему, пусть успокоится».
Юлишка вошла в дом и поднялась на второй этаж. Дверь в кабинет была открыта, Рач сидел за столом, уронив голову на руки. Услышав ее шаги, он поднял голову и с укоризной посмотрел на нее: «Где ты пропадала? Ты заставила меня волноваться, нехорошая девочка!» . Юлишка улыбнулась – ей было странно, что о ней заботятся, словно о малом ребенке. «Ну что со мной могло случиться, дядюшка?» - сказала она и осеклась, в преддверии помолвки, она старательно избегала какого-либо обращения, понимая, что называть дядюшкой будущего мужа, по крайней мере, неприлично. «Прошу тебя, называй меня теперь по имени… Пали, просто Пали…» - поднимаясь из-за стола, сказал он. «Хорошо, д… Пали…», - вовремя поправилась Юлишка. Он растроганно подошел к ней и обнял. Внезапно ей стал так хорошо и тепло в его объятиях, что она позволила себе теснее прижаться к нему. Почувствовав ответное влечение, Пали стал нежно покрывать поцелуями ее лицо, получая ответные поцелуи. Кто знает, чем кончилось бы это свидание в кабинете, но Пали, почувствовав, что переходит грань, после которой будет трудно остановиться, нежно отстранил от себя Юлишку: «Я хочу, чтобы наша свадьба была настоящей. По всем нашим цыганским законам». Он бережно усадил ее в кресло. Подошел к столу, на котором лежал его любимый Страдивари и заиграл. Юлишка во все глаза смотрела на него, во все уши слушала, боясь пропустить хоть одну ноту. Так путник, долго пробиравшийся через пустыню жадно припадает к источнику, так тяжело больной, получив лекарство, боится пролить хотя бы одну драгоценную каплю, чудесного средства, дающего избавление. Таким эликсиром для Юлишки стали волшебные импровизации Рача. А Пали, ощутив небывалое вдохновение, вдруг почувствовал, что если ему подвластно сердце этой девушки, то весь мир, как и прежде ему подвластен. Ибо, где он, весь этот мир? В ее влажных глазах, сияющих из под темных длинных ресниц, в ее губах, так нежно отвечавших на его поцелуи, в ее гибком теле, сулившем обладателю столько наслаждений… Но об этом лучше пока не думать, решил для себя Пали…
С того дня, каждый раз, собираясь взять в руки скрипку, Пали посылал за Юлишкой. Играть без нее, казалось ему бессмысленным и невозможным. Ей единственной он рассказал историю всех своих скрипок, представив каждую, волнуясь, как мальчишка. Их отношения были столь идиллическими, что Пали иногда становилось страшно: казалось, что все это происходит не с ним, как сон, который может оборваться в любую минуту. Тогда печаль омрачала его лицо, но стоило Юлишке нежно взять его за руку и заглянуть в подернутые дымкой печали глаза, как на душе светлело, и Пали вновь улыбался. Он никогда еще так много не улыбался.

***
Перемены, произошедшие с королем скрипачей, ни для кого в доме не остались незамеченными. Все были рады: и прислуга, и сыновья, прежде часто страдающие от отцовского гнева, который, по поводу и без повода, мог излиться на них ежесекундно. Одна Шари затаила обиду: подумать только, отец не дал устроить ей свою жизнь, а вместо этого собрался играть свадьбу с Юлишкой, которая ему в дочери годится! Это видите ли не мезальянс! Не желая понимать чувства других, Шари видела в этих отношениях лишь глупость отца и расчет подруги. Подумать только! Юлишка, находившаяся в доме почти на положении прислуги, станет полновластной хозяйкой усадьбы! А Шари, дочь хозяина займет положение падчерицы при молодой мачехе. Все три недели, предшествующие помолвке, Шари демонстративно не разговаривала ни с отцом, ни с будущей мачехой, не выходила к общему столу, перекусывая в своей комнате. Напрасно Юлишка пыталась поговорить с подругой – словно стена стояла между ними.
Как и раньше, Юлишка вела все дела музыкальной империи Рача, как и раньше на ней лежали и заботы о многочисленном семействе, и связанных с ним проблемами. Как и раньше, каждые два дня, Юлишка заезжала на почту отправить письма и забрать корреспонденцию. И каждый раз, получая вместе с деловыми бумагами письма от Лачи, она прятала их, чтобы потом, так и не прочитав, порвать. 
Однажды, как всегда вернувшись с почты, Юлишка застала в доме сумятицу и переполох: накануне помолвки приехали дальние родственники Рача. Разумеется, в отсутствии Юлишки всем было непонятно, где их разместить. Шари, решив поиграть в хозяйку, отвела гостям комнату на самом верху, где сто лет никто не жил и вот по дому носились дети и слуги, перенося в новую гостевую подушки, перины и прочие принадлежности для размещения гостей. Юлишка не стала мешать Шари и тихонько прошмыгнула в свою комнату, чтобы переодеться, ей не хотелось предстать перед гостями в пыльном дорожном костюме. Меняя платье, она совсем забыла о письме от Лачи, которое получила на почте и еще не успела порвать. Оно выскользнула у нее из-под корсажа, да так и осталось лежать на полу, когда Юлишка, боясь показаться неучтивой, поспешила к гостям.
Наверное, события этой истории текли бы совсем в ином русле, если бы в комнату Юлишки не заглянула Шари, решившая заключить временное перемирие и посоветоваться насчет приема гостей. Разумеется, внимание Шари привлекло лежащее на полу письмо, которое она тут же подняла и, узнав на конверте почерк брата, содрогнулась от возмущения: «Вот так тихоня!». Внезапная жалость к отцу, доверившемуся столь низкой особе, охватила Шари, и она была готова побежать и показать письмо Рачу. Но, вспомнив изгнание Гастона, Шари взяла себя в руки и решила сделать это в более подходящий момент. «Ведь, если правильно использовать ситуацию, - думала Шари, - можно не только избавить дом от Юлишки и посрамить доверчивость отца, но и доказать свое право на брак с Гастоном…». Шари решительно опустила письмо в вырез платья и вышла из комнаты.
***
Молодое вино играло в бокалах, переливаясь на солнце, старый Рач веселился, как мальчишка. Впрочем, ни у кого бы сегодня не повернулся язык назвать его «старым Рачем», казалось, что король скрипачей сбросил десятка два прожитых лет. Нет, никогда он еще не был так молод и так счастлив, никогда с таким удовольствием не пил вина и не слушал пение своих сородичей. Песни предков отзывались в его душе щемящей нежностью к той, что сейчас сидела рядом с ним, принимая поздравления от многочисленной родни. Дети тоже были рядом. Мальчишки азартно уплетали жареное на вертеле мясо, шалили, радуясь хорошему настроению отца. Да и Шари, кажется, сменила гнев на милость, простив Рачу вмешательство в ее судьбу... А может быть, он зря не дал согласия на ее брак с этим Гастоном? Нет, каждый должен знать свое место: и граф и цыганка! Она еще встретит свое счастье, найдет хорошего цыганского парня, а уж деньгами Рач их обеспечит.
Внезапно в сердце Пали закралась тревога, вызванная то ли музыкой, то ли чем-то еще... Вроде бы все хорошо... что же гложет его душу? Лачи... «Что же ты наделал, мой первенец, мой сын? - думал про себя Пали, - где это видано, чтобы сын соревновался с отцом? Что за глупость такая? Нет, надо срочно исправить эту нелепую ошибку, ведь юности свойственно заблуждаться». В том, что это лишь нелепое заблуждение сына, Пали сейчас не сомневался. Ему казалось, что за прошедшие дни он стал мудрее: он объяснится с Лачи, и все встанет на круги своя. Надо лишь найти его, найти и объясниться.
Рач жестом подозвал к себе Шари. Она тут же оборвала разговор с очередной гостьей и подошла к отцу. «Ты не знаешь случайно, где сейчас Лачи?» - спросил он дочь. «Я –  нет, - спокойно ответила Шари, - Я думаю, тебе лучше спросить об этом у Юлишки». Поймав недоуменный взгляд отца, она протянула ему письмо: «Юлишка обронила это сегодня утром, я не успела отдать...».  Прочитав надпись на конверте, Рач отдал письмо обратно. «Разве ты не хочешь посмотреть, что там внутри?» - поинтересовалась Шари. «Негоже нам с тобой читать чужие письма, дочка, - спокойно сказал он. - Отдай его той, кому оно предназначено». Шари была удивлена – зная крутой нрав отца, она ожидала, что разразится скандал. Но Рач, вопреки ожиданиям дочери, повел себя иначе. Шари даже обидно стало за отца, которого водила за нос ловкая Юлишка.
Никто не знал, что творилось на душе у старого Рача после того, как он увидел конверт, подписанный рукой сына. Но, вернувшись за стол, он уже не так молодцевато держал спину и не хохотал так громко, как прежде, словно что-то надломилось в нем... Юлишку встревожила столь разительная перемена настроения Пали, уже много дней он не был таким. Поймав вопросительный взгляд невесты, Рач грустно усмехнулся и встал из-за стола, Юлишка поднялась вслед за ним:
- Что произошло?
- Ровным счетом ничего, - сухо бросил он и, даже не оглянувшись на нее, пошел по направлению к игравшим на лужайке музыкантам.
Подойдя к скрипачу, Рач что-то тихо шепнул ему. Тот перестал играть и с почтением протянул скрипку. Рач бережно взял инструмент и заиграл. Скрипка была неважной - не чета скрипкам из его «гарема», но в руках Пали, постепенно приобретала благородный тембр и силу звука. Так дурнушка, расцветает от случайно брошенной улыбки, от дежурного комплимента или цветка, подаренного незнакомцем. Так усталый путешественник порой обретает самую преданную душу в горничной из придорожного трактира.
Трагическая мелодия возникла внезапно, необратимость судьбы звучала в ней. Смычок короля скрипачей словно выплясывал на струнах какой-то дикий танец, танец страсти и измены, целомудрия и порока...
Слушатели сидели, боясь пошевелиться. Так невольный соглядатай, боится обнаружить себя при виде сцены, для чужих глаз не предназначенной, так посетитель музея замирает перед полотном великого художника, так зрителю сидящему в первом ряду партера кажется, что и он причастен к трагедии, постигшей главного героя. А Пали играл, никого вокруг не замечая, словно разговаривал с самим Господом, сетуя на превратности своей судьбы. Ведь только что он был самым счастливым на свете человеком, и вдруг, в одночасье все отобрал у него Всевышний, оставив одного на руинах прекрасного, но выстроенного на песке замка.
Мелодия оборвалась так же внезапно, как и возникла. Пали отдал скрипку своему коллеге, и, под восторженные аплодисменты подошел к столу и сел на свое место. Юлишка восторженно смотрела на него. Он усмехнулся. поднял бокал с вином и залпом его осушил. Теперь он знал ответ на свой вопрос, заданный Всевышнему. Если минуту назад он хотел прекратить торжество, все бросить и скрыться из этого мира, то сейчас он понял, что будет бороться, пока рука держит смычок, пока он способен извлекать музыку даже из простого куска дерева, которым, по сути, была эта случайная скрипка. Нет, он никуда не уйдет, он будет бороться за свое счастье, ибо кто заслужил его, как не он? Лачи? Мальчишка, который ничего не смыслит ни в жизни, ни в музыке? Который играет мелодии, придуманные другими, неспособный извлечь музыку из струн своей души. Нет, Лачи не конкурент ему, и он, Пали, докажет это. 

***

Прошло несколько дней, и рано утром из Лоренгфальва выехал экипаж, в котором в Вену ехали Пали, его верный камердинер Йожи, Шари и Юлишка. Дорога была долгой, но неутомительной, и к середине дня они подъехали к парадному входу дворца князя Эстергази.
Встреченные лакеями в шитых золотом ливреях, Рач, Шари и Юлишка, оставив Йожи разбирать багаж, в сопровождении камердинера прошли в покои князя.
Князь просиял, увидев короля скрипачей и его спутниц:
- Безумно рад видеть вас, господин Рач! Тем более в сопровождении столь прекрасных молодых особ...
- Это моя дочь Шари, а это моя невеста Юлишка, ваше сиятельство.
Князь подошел к Шари и, целуя ей руку, произнес:
- У вас очень красивая невеста, господин Рач.
Как это часто бывает, бальный туалет и высокая прическа сделали Шари несколько солиднее, а вот Юлишка, которая пренебрегла условностями высшего света и почти ничего не изменила в своих иссиня черных, ниспадающих на плечи локонах, выглядела совсем юной.
- Это моя дочь, а невеста - рядом - спрятав довольную улыбку в густые усы, поправил князя Рач.
При этом Шари нахмурилась, а Юлишка зарделась от смущения.
- Вы привезли своего знаменитого «страдивари»? - окончательно запутавшись, решил сменить тему князь.
- Да, ваше сиятельство. Я никогда не расстаюсь с этой скрипкой.
- Ну, что же, через несколько часов состоится турнир скрипачей. Весь высший свет Вены, съедется сюда, чтобы посмотреть на него. А как раньше проходили такие состязания?
- Очень просто, ваше сиятельство. В одном из кабачков Будапешта собирались цыгане-скрипачи и играли всю ночь, кто кого переиграет, кто больше мелодий выдаст в своих импровизациях.
- А произведения каких композиторов играли тогда?
- Ах, Ваше сиятельство! Не знали мы, цыгане, тогда никаких композиторов, да и нотной грамоты не знали. Знали свои народные песни, да ту музыку, что звучала в душе.
- Смотрите-ка, как интересно! К сожалению, сегодня такого не получится, приедут музыканты-консерваторцы, а они, к сожалению, не импровизируют. Так что, надеюсь, ваше выступление станет событием для Вены.
- Я тоже надеюсь на это, Ваше сиятельство.
- Не смею вас больше задерживать - вы, верно, устали с дороги. Иштван покажет вам ваши апартаменты, - с улыбкой сказал князь.
Раскланявшись, Пали со спутницами пошли вслед за камердинером князя по нескончаемым анфиладам дворца, поднялись на третий этаж, где располагались комнаты для гостей и,  пройдя несколько поворотов, оказались в небольшом холле, в который выходили двери двух апартаментов: одни из них предназначались Рачу - другие Юлишке и Шари. Перед тем, как пройти к себе, Юлишка подошла к Пали и спросила, не нужна ли ему ее помощь. Но он холодно ответил, что помощь не нужна, а если понадобится, то у него есть Йожи.
Юлишка никак не могла понять, с чем связана странная холодность Рача. Не чувствуя за собой никакой вины, она терялась в догадках: почему именно сейчас, когда он стал ей так дорог, их отношения резко изменились. Только теперь, когда Пали больше не звал ее в кабинет, чтобы она послушала его игру, и вообще старался не оставаться наедине с ней, Юлишка поняла, как много значит в ее жизни этот человек, который долгие годы был для нее дядюшкой Пали. Он заполонил все ее сердце, вытеснив боль и страсть, которые рождали ее чувства к Лачи. Иногда ей казалось, что и не было в ее жизни никакого Лачи…
Войдя в отведенные им комнаты, она заметила, как Шари, увидев ее, быстро спрятала за корсаж листочек бумаги. Учитывая изменившиеся  отношения, Юлишка не стала ни о чем спрашивать бывшую подругу. Неожиданно, Шари первая прервала молчание:
- Не могла бы ты найти здесь лед? Хочу положить на лоб. Ужасно болит голова.
- У меня есть ароматическая соль - прекрасное средство.
 Юлишка было уже кинулась распаковывать саквояж, но Шари капризно возразила:
- Я же сказала тебе, мне нужен лед! Нюхательная соль мне не помогает.
Юлишке впору было обидеться - тон Шари годился лишь для обращения с прислугой, но, списав все на головную боль, Юлишка покорно вышла за дверь и пошла по коридорам дворца, в надежде встретить кого-нибудь из горничных, которые принесут лед для Шари.
 Прекрасно ориентируясь в лесах и полях Лоренгфальва, Юлишка шла по бесконечным коридорам и анфиладам, боясь признаться себе в том, что заблудилась. Неожиданно в конце коридора показался силуэт. «Наконец-то! По крайней мере, спрошу, как добраться до кухни, там-то уж обязательно есть лед», - подумала Юлишка, но, через несколько мгновений, она поняла: навстречу ей шел Лачи. Боже мой! А ведь она совсем забыла о том, что он тоже должен сюда приехать, да она просто не думала, что состязание отца и сына, о котором тогда в запале договорились старший Рач и Лачи действительно состоится. Повинуясь какому-то странному инстинкту, Юлишка повернула назад и побежала прочь, надеясь, что Лачи не узнал ее. Она бежала все быстрей и быстрей, казалось, сердце выпрыгнет из груди. Но тот, кто бежал за ней тоже не снижал темпа. Внезапно, коридоры кончились, и они очутились в большом зале, с бронзовыми канделябрами и множеством зеркал. Несколько лакеев лениво протирали бокалы, стоявшие на сервировочных столиках. Благодаря Господа за неожиданное спасение, Юлишка подошла к одному из лакеев и спросила насчет льда. Лакей предложил ей вернуться в комнату, и ждать, когда он принесет лед. Но Юлишка сказала, что должна принести лед сама, и попросила лакея проводить ее. Посмотрев в одно из зеркал и  встретившись взглядом с Лачи, она поспешно отвела глаза и, как ни в чем не бывало, продолжила беседу с лакеем, поторапливая его пойти с ней. Лакей, наконец, оставил бокалы и повел ее на кухню. Юлишка снова шла по коридорам дворца, стараясь не отстать от провожатого. Она боялась оглянуться и снова увидеть Лачи. Гулкий звук шагов удваивался, оттолкнувшись от сводов потолка, и Юлишке трудно было определить: идет за ней Лачи или нет. Наконец, они пришли на кухню, где ей дали лед. Лакей вежливо осведомился, найдет ли она дорогу назад. Юлишка оглянулась - Лачи нигде не было, но на всякий случай она сказала лакею, что не найдет, и попросила проводить ее. Обратный путь уже не показался ей столь длинным и запутанным. Она гнала от себя мысли о Лачи. Ну зачем он приехал сюда?

***
Между тем, Шари не теряла время зря. Еще в Лоренгфальве она нашла возможность передать Гастону письмо, и  сейчас ей не составило большого труда найти комнату, в которой они должны были встретиться. Она с любопытством шествовала по коридорам, бесконечно восхищаясь и удивляясь: с детства живя в известном достатке, она даже не представляла себе, что бывают такие дома, такое количество слуг и такая роскошь убранства. Вот хорошо бы стать хозяйкой такого дворца.
Гастон уже ждал ее. Не скрывая радости от встречи, он долго держал ее руки в своих и, не отрываясь, глядел на нее, словно пытался убедиться, скучала ли по нему его «милая цыганочка».  Не выдержав пристальный взгляд Гастона, Шари с рыданиями бросилась ему на шею - ей так долго приходилось сдерживать слезы, ведь после ссоры с Юлишкой решительно некому было «поплакаться в жилетку». Сейчас она чувствовала себя маленькой девочкой, которую обидели, отняв любимую игрушку: наконец, игрушка вновь обретена, но обида от потери оказалась сильнее, чем радость обретения. Гастон, как мог, пытался утешить возлюбленную: усадил в старинное кресло, укутал пледом, вызвал лакея и попросил принести чай с пирожными –  он знал, как Шари любит сладости, и надеялся хоть чем-то улучшить ее настроение.
- Представляешь… он решил жениться! – с трудом сдерживая рыдания, прервала, наконец, молчание Шари.
- Кто?
- Отец… Нам не разрешил, а сам женится! Это в его-то годы!
- Постой, но ведь твой отец вовсе не так стар… -  осторожно заметил Гастон
- Что ты говоришь! Человеку в его годы нужно внуков нянчить, а не заводить новых наследников!
- Ну, насчет новых наследников ты, наверное, пошутила, вряд ли его избранница столь молода….
- Да ты ведь ничего не знаешь: он собирается жениться на Юлишке, а она на год меня младше! – с нескрываемым торжеством «выдала» новость Шари, - неужели Лачи тебе ничего не рассказал.
- Да мы толком и не виделись с ним все это время… Теперь я понял, почему он приехал в таком настроении.
- Лачи здесь?
- Еще со вчерашнего дня…
- Что же ты молчал! Приведи его сюда, я обязательно должна с ним увидеться…
 
***
Не застав Шари в отведенных им апартаментах, Юлишка обрадовалась – уж слишком горели щеки, а ей не хотелось, чтобы бывшая подруга заметила ее смятение. Она опустилась в кресло и замерла, апатия овладела ею. Дорого бы отдала она сейчас за то, чтобы вернуться в Лоренгфальв и никогда не видеть больше ни княжеского дворца, ни Лачи… Зачем он приехал сюда? Неужели из-за нее?.. Досада охватила Юлишку: неужели он не понимает, что ничего нельзя вернуть, что в ее сердце поселилось чувство более глубокое, чем полудетская влюбленность. Юлишке даже страшно было подумать, что обстоятельства снова могут поставить ее перед выбором. Ну, за что ей все это?
При всей ее любви к чтению, она не любила романы – обстоятельства, в которые попадали персонажи и чувства, которые переживали они по этому поводу, всегда казались ей надуманными и смешными. Но сейчас, судьба, словно в насмешку, поставила Юлишку на место героини бульварного романа –  настолько в ее понимании была неестественной эта ситуация.
Завернутый в салфетку кусок льда, который Юлишка так и держала в руке, начал таять, образовав  небольшую лужицу на полу. Увидев это, Юлишка вышла из своего оцепенения и вскочила, чтобы что-то предпринять, испугавшись, что старинный паркет будет безнадежно испорчен. Не найдя ничего, чем можно было бы вытереть воду, она решила позвать лакея и, уже открыв дверь, столкнулась на пороге с Лачи… Он попытался обнять ее, но она, выскользнув из его объятий, отступила вглубь комнаты. Он переступил через порог и закрыл дверь. Юлишка не знала, как быть: если позвать на помощь, Рач услышит и прибежит, но что тогда будет? Слова застряли у нее в горле, она молчала и только пятилась все дальше и дальше, пока не почувствовала сзади холодную стену, в которую она вжалась, словно надеясь, что стена сжалится и даст ей возможность пройти насквозь…

***

После краткого дневного сна – Рач вспомнил старую привычку – Пали встал и, приведя себя в порядок, понял, что пора бы взяться за скрипку. Несколько дней он не прикасался к инструменту. Но сегодня нужно было себя перебороть – вечером состязание – пальцы должны быть гибкими и чувствительными. Но как заставить себя начать упражнения? Прежде, еще несколько дней назад, рядом всегда была Юлишка, и он мог играть часами, лишь бы видеть ее восхищенный взгляд, заменявший ему переполненные залы, а теперь? «Ну, мало ли, что могло быть в том письме? - рассуждал Рач, - Может быть просто…». Но , что могло «быть просто» в письме молодого человека к девушке, ему на ум никак не приходило… «Но ведь это было письмо Лачи, а не ее ответ… Но почему она хранила его, не прочитав? Может быть, не возьми Шари это письмо, Юлишка показала бы его ему, Рачу, и все недоразумение улетучилось бы… Кстати, вернула ли Шари письмо, и как восприняла это Юлишка?» За все это время Рач так и не поинтересовался, было ли возвращено письмо. Оставшись наедине со своим горем – как это часто бывает с сильными личностями – Рач даже не удосужился разобраться, горем ли оно было или просто недоразумением. Только сейчас он понял, что нужно, в конце концов, найти Шари и спросить у нее, отдала ли она письмо, и что за этим последовало.  Рач хотел попросить Йожи, чтобы он позвал дочь, но, увидев, что тот, утомленный дорогой и хлопотами, сладко спит в кресле, решил пойти сам.
Подойдя к апартаментам Шари и Юлишки и уже взявшись за ручку двери, Рач услышал голос сына, доносившийся из комнаты. Он замер, не в силах пошевелиться – так забилось его сердце…

***

- Все эти дни я думал только о тебе. Я просто не мог думать ни о чем больше. Даже не представлял, что твое присутствие в моей жизни так важно для меня. Ведь ты все время была со мной, с тех самых пор, как появилась в нашем доме, еще в пеленках. И только теперь, потеряв тебя, я понял, как ты нужна мне…
Наверное, несколько месяцев назад, эти слова были бы лучшим подарком для Юлишки. Но сейчас сердце молчало вместе со своей хозяйкой. «Говорит, словно о вещи… словно о какой-нибудь любимой игрушке…» - думала она, внимая речам Лачи.
-Ты ведь любишь меня! Будь честна, по крайней мере, перед собой. Ведь если бы тогда, у пруда, я позвал тебя, ты бы приняла мое предложение?
- Тогда – да, - безучастно, словно речь шла не о ней, ответила Юлишка.
- Так я предлагаю тебе это сейчас!
- Сейчас – нет, - словно эхо прозвучало в ответ.
- Неужели, ты стала меркантильна? Тебя прельщает богатство отца? Надеешься стать наследницей империи Рача?
- А тебе не пришло в голову, что я просто люблю его?!
- Ты любила меня и вдруг…
- Это пришло не вдруг, не сразу… Лачи, я действительно любила тебя, вернее, мне казалось, что любила. Мы были детьми, когда ты первый раз меня поцеловал. Мы росли вместе, никого рядом не было, вот нам и показалось, что мы влюблены. Потом ты уехал, и я ждала, и мне казалось, что я люблю. Я просто не знала, что такое любовь. Я поняла это только сейчас… 

Только сейчас Рач смог взять себя в руки и отойти от двери. Он мысленно поблагодарил Бога, за то, что сделав его невольным свидетелем этой сцены, Господь в очередной раз дал ответ на вопрос, который мучил Рача больше всего на свете… Не в силах справиться с эмоциями, Пали решил прогуляться по парку, окружавшему дворец князя. Он шел по аллеям и думал, что было бы, если бы пути человеческой жизни были очерчены так же, как эти ровные дорожки, посыпанные мелким гравием? Неожиданно он увидел, что совершенно прямая аллея имеет ответвление вглубь, буквально в заросли деревьев. «Ого! Значит, в высшем свете, тоже любят уединяться в тенистых уголках?» - весело подумал Пали и свернул на дорожку, которая вела к маленькой лужайке с искусственным гротом и фонтанчиком-водопадом. На скамейке, в глубине грота сидела парочка. Рач готов был повернуть назад, чтобы не мешать свиданию, но узнал в сидящих на скамейке влюбленных Шари и Гастона. Он подошел и сел рядом, сознавая, какой эффект произвело его нежданное появление – Шари и Гастон явно боролись с желанием убежать. «Хороший сегодня денек», - заметил Рач, первым прервав молчание. Ответа не последовало – влюбленные боялись пошевелиться, словно обратились в мраморные статуи, щедро украшавшие парк.
- Так вот, хороший сегодня денек, - повторил Пали – встреться вы мне на полчаса раньше, я бы вам, не взирая на титул, уши надрал, молодой человек. А сейчас скажу: если вы не раздумали жениться на этой маленькой интриганке – женитесь. Я даже дам за ней хорошее приданное, чтобы ваши сиятельные родственники не думали, что породнились с бедной цыганкой.
После этих слов, Пали, как ни в чем не бывало, легко поднялся со скамейки и, насвистывая какой-то хулигански веселый мотив, пошел прочь, оставив в недоумении дочь и будущего зятя.

***
Весь высший свет Вены собрался в этот вечер во дворце князя Эстергази. Уж слишком волнительна была интрига вечера – состязание скрипачей. Но главным событием, разумеется, должно была стать «дуэль» отца и сына Рачей – слухи о размолвке переходили из уст в уста, словно снежный ком, обрастая новыми «подробностями». К тому же, легендарный скрипач давно не баловал Вену своим появлением, отвечая отказом на все предложения о визитах и концертах. Салон был переполнен, а гости все приезжали и приезжали. Обычно чинные, полные достоинства лакеи князя, разнося прохладительные напитки, сновали среди приглашенных, словно официанты из дешевого кабачка. Все с нетерпением ждали начала состязания.

***
Помогая Рачу одеться для концерта, Йожи горестно вздыхал: «Ох, маэстро, куда это годиться! Вы сегодня даже скрипку в руки не брали!». «Не волнуйся, Йожи, все должно получиться. Очень уж хороший день», - ответил Пали камердинеру.  Подойдя к зеркалу, он поправил галстук, провел щеткой по непослушным, как и в юности, волосам и сказал Йожи, державшему на вытянутых руках скрипку: «Подожди, старина, я  сейчас». Рач с замиранием сердца постучал в комнату Юлишки. Ответ последовал незамедлительно, и он понял – она ждала его. Он открыл дверь и обомлел: до чего же хороша была Юлишка в вечернем туалете. Он никогда не видел ее такой: декольтированное платье цвета пьяной вишни подчеркивало хрупкость фигуры и открывало смуглые плечи, волосы были высоко подняты и ниспадали вьющимися, словно черные змейки локонами, подчеркивая длинную шею и безупречный абрис подбородка.  Не в силах ни слова вымолвить, Рач взирал на это великолепие. Не выдержав его восхищенного взгляда, Юлишка первая подбежала к нему и прильнула всем телом, рискуя испортить прическу и помять платье… Замерев в объятиях, они долго не могли оторваться друг от друга. Уже Йожи стал предупредительно покашливать под дверью, когда Рач разомкнул объятия и сказал: «Конечно, я сейчас с удовольствием бы украл тебя и увез куда-нибудь на край света, где никто нам не будет мешать… Но старина Йожи напоминает, что нам пора». Юлишка только кивнула головой в ответ.
Рука об руку вошли они в салон в сопровождении Йожи, который сегодня – небывалый случай – нес скрипку, обычно Рач никому не доверял эту миссию. Публика заволновалась, увидев Рача и его спутницу: Шепот комментариев прокатился по залу: подумать только, он совсем не постарел, этот цыган… да кто это с ним – дочь или любовница? Князь Эстергази привстал, приветствуя Рача, и жестом показал на два пустующих кресла около себя. По залу опять прокатился ропот – уж слишком велика была честь. Йожи со скрипкой, как верный оруженосец встал за креслом маэстро. Князь взмахнул белым батистовым платком, прозвучали фанфары, и состязание началось.
Лачи вышел предпоследним – интрига вечера, задуманная князем Эстергази, постепенно готовила публику к главному событию: борьбе за корону короля скрипачей отца и сына.
Рач отметил непривычную бледность Лачи. Внезапно сердце его сжалось от острой жалости к своему первенцу – он понимал, как трудно тому сейчас. Лачи взмахнул смычком и заиграл. Пали, ожидавший услышать от сына концертное произведение какого-нибудь маститого и модного композитора, был приятно удивлен, когда понял, что это собственная импровизация Лачи. Правда, в отличие от необузданных, словно норовистые жеребцы, цыганских импровизаций, она, на вкус Пали, была слегка «причесана», но все же это была импровизация. Значит, не прошли даром его, Пали, наставления… Рач прислушался: что же хочет, посредством скрипки, сказать Лачи? И понял, что лишь о любви пела скрипка его сына, о потерянной любви. О любви возвышенной, чистой, как горный ручей и страстной, как штормовое море – обо всем этом пела скрипка Лачи, выдавая все новые и новые импровизации, которые раз от раза становились все изощренней и виртуозней, пока однажды, замерев на высоком тремоло, словно войдя в смертельное пике, скрипка не захлебнулась, словно душа скрипача захлебнулась в слезах… Зал молчал – публика не знала, как реагировать на подобный афронт. Тогда Пали, выхватив скрипку из рук изумленного камердинера, словно юноша перемахнул через барьер ложи, где сидел вместе с князем, и, оказавшись на сцене рядом с сыном, заиграл, поймав импровизацию Лачи с той ноты, на которой она была прервана. Лачи, выйдя из своего странного оцепенения, подхватил. И вот уже звучали две скрипки, то радуя слух вариациями, то сливаясь в унисон – то споря друг с другом, то соглашаясь. Вдруг, в какое-то мгновение, почувствовав, что они «сыгрались», Пали залихватски подмигнул сыну, и они завели огневой чардаш, словно перенеслись из великосветского салона на деревенскую вечеринку. Все быстрее и неистовее плясали смычки по скрипкам, зал замер от восторга. Наконец, настало время трех последних аккордов, сыгранных отцом и сыном так слаженно, что казалось,  звучал один инструмент. Поклонившись почтенной публике, они повернулись друг другу, и Рач первый распахнул объятия, в которые буквально рухнул Лачи…
Что было дальше? Зачем нам знать? Пусть герои этого повествования останутся в нашей памяти на вершине удачи и счастья. Да будет мир и покой в душе старого скрипача и его близких…


 
«ПРИНЦЕССА ЦИРКА»

«…А сейчас смертельный трюк! Прыжок человека из-под купола цирка!». Послышалась барабанная дробь. Он посмотрел вниз и увидел крошечных униформистов, напоминавших скорее букашек, чем людей, и микроскопическую лошадь, галопирующую по кругу манежа. Тошнота подкатила к горлу при одной мысли о том, чтобы оторваться от железной рамки. «Нет! Нет!» - сопротивлялось все его существо, но, получив мощнейший толчок в спину, он все-таки полетел вниз…
Проснувшись в холодном поту, барон Карачаев несколько минут лежал неподвижно, благодаря Господа за то, что вовремя проснулся. Сей кошмар преследовал его вот уже месяц, с тех пор, как в Москве появился этот циркач, мистер Икс.
Не в правилах барона было долго нежиться в постели. Пажеский корпус, где прошло его детство, приучил отпрыска аристократической семьи к спартанству, с которым он не расстался и поныне. Откинув тонкое одеяло и, даже не поежившись от весенней прохлады, проникавшей в спальню через широко открытое окно, барон вылез из постели и начал свои утренние экзерсисы. Покончив с гимнастикой, он нажал кнопку звонка. Тотчас вошел камердинер Иван, уже стоявший за дверью с ведром холодной воды. Барон прошел в ванную комнату, где Иван, привычно обрушив на него ледяной водопад, накинул на его плечи огромную мохнатую простыню. Тепло разлилось по телу его сиятельства, и ужас, испытанный им при пробуждении,  наконец отступил. Честно говоря, еще 15 минут назад барону больше всего на свете хотелось выпить большой стакан водки и снова лечь в постель, чтобы забыться теперь уже мирным спокойным сном, но он был не из тех людей, что легко идут на поводу у своих низменных инстинктов. Ему было  прекрасно известно, что кошмар повторится и завтра, так что испытанный в России способ борьбы с неприятными сновидениями может привести к банальному запою и белой горячке, а этого барону совсем не хотелось. Ему хотелось одного: добиться той цели, которую он перед собой поставил, и которую уже, казалось бы, достиг, не появись месяц назад в Москве этот «бесстрашный и таинственный мистер Икс» - именно так объявлял шпрехшталмейстер его «соперника».
Одевшись, барон прошел в кабинет, где для него уже был сервирован завтрак: несколько кусков поджаренного хлеба и крепкий несладкий кофе. Не имея привычки терять даром время, за завтраком он просмотрел утреннюю прессу. Наткнувшись в разделе светской хроники на маленькую заметку, подчеркнутую красным карандашом, он несколько раз с удовольствием ее прочитал.

ЮБИЛЕЙНОЕ ПОСЕЩЕНИЕ.
С недавних пор, аристократическая публика Москвы стала ближе к народу: если раньше особ высшего сословия можно было встретить лишь в Большом и Малом Императорских театрах, то ныне все изменилось. Так, например князь Н был неоднократно замечен в Никитском театре, где, как известно, играются оперетки. Что его привлекает: стройные ножки г-жи Потопчиной или певческое мастерство г-жи Невяровской – остается загадкой...
Но еще большим успехом у некоторых дам-аристократок с некоторых пор пользуется цирк. Например, обладательница золотых приисков графиня П не пропускает ни одного представления. Вчера она посетила цирк в 25-й раз. Правда приходит она лишь на второе отделение и уходит сразу после номера мистера Икс, так что нам не пришлось ломать голову, пытаясь догадаться, что же так привлекает графиню в цирке. Из достоверных источников стало известно, что гастроли господина Икс в Москве продлятся еще месяц. Придет ли графиня П. на 50-е представление?
Репортер Пуассон.
Вот теперь барон с аппетитом принялся за свой завтрак. Утренний кошмар отступил на второй план, настроение улучшилось. Он посмотрел на часы: сейчас ровно девять. Федора обычно просыпается около одиннадцати. Значит, в двенадцать он должен быть у нее. Он должен увидеть ее реакцию на эту эскападу, он должен насладиться той, пусть даже незначительной, болью, которую нанесет ей этот небольшой, но чувствительный укол.
Покончив с завтраком, барон снова нажал кнопку звонка, дверь тот час же отворилась, и вошел Иван.
- Что, Ядов уже здесь? – поинтересовался барон.
- Здесь, ваше сиятельство, ожидает в приемной.
- Пусть войдет.
Тотчас в комнату вошел маленький человечек в клетчатом пиджаке и галифе, которые уродовали его и без того нескладную фигуру – ноги были явно предназначены для туловища чуть меньшего размера. Вошедший преувеличенно церемонно раскланялся, и, не ожидая приглашения, опустился в глубокое кресло, стоявшее напротив стола.
Барон недовольно поморщился: с детства чувствительный к запахам, он понял, что дешевый одеколон, аромат которого распространял Ядов при каждом появлении, безнадежно въестся в его любимое кресло. Настроение опять было испорчено.
- Ну, как? Читали? - закинув ногу на ногу с видом полководца только что выигравшего очередное сражение, осведомился Ядов.
- Читал, - барон опять поморщился, ему претило фанфаронство и наглость, с которой шагал по жизни его агент, но заменить его не представлялось никакой возможности. Порядочный человек был просто не способен приводить в исполнение все  интриги, которые задумывал барон. Карачаев с грустью подумал, что этот уродливый во всех отношениях человек, по сути, является его alter ego. И, хотя работа была проведена блестяще, хвалить Ядова ему не хотелось.
- Вы крайне неосторожны, Ядов. Что за дурацкий псевдоним? Кто вас просил подписываться? Даже московские дворники знают, что Пуассон – это яд по-французски, а вся Москва знает, что вы работаете на меня!
Ядов густо покраснел, но не изменил позы, застыв, словно гипсовый истукан. Воцарилась пауза. Барон, которому порядком надоело присутствие в кабинете Ядова с его невыносимым цветочным одеколоном, первым прервал молчание:
- Что нового на Пречистенке?
- После того, как вы доставили графиню в особняк, она никого не принимала. Посидела в задумчивости у камина, написала пару писем – ничего личного: указания по управлению приисками – и до двух ночи читала новый французский роман.
- Откуда вам известны такие подробности?
- Во-первых, мой человек сидит у окна в доме напротив, а во-вторых, камеристка графини еженедельно получает от меня жалованье. Я не зря трачу ваши деньги, господин барон.
- И что, какой-то человек сидит в доме напротив и в подзорную трубу наблюдает за женщиной, которая в будущем, может быть, станет моей женой? – словно от укуса осы взвился барон.
- А что в этом такого? На вашем месте я бы наблюдал за Федорой и после того, как она станет вашей женой. Уж очень она много мечтает. Другие женщины занимаются рукодельем или общением с дамами своего круга, а ваша графиня может целыми днями предаваться мечтам – для семейной жизни это крайне опасно. Я наблюдаю за мадам Палинской уже полгода и до сих пор не могу понять, что у нее на уме. Обычно, женщины все выбалтывают подругам, а те уже разносят услышанное по свету. После недельного наблюдения, я обычно могу рассказать вам о надеждах и чаяниях любой дамы, но что творится в душе Федоры мне не известно.
- А вам и не нужно этого знать, - сухо заметил барон.
- Я привык знать, что творится в душе человека, которым я занимаюсь, это моя специальность.
- Запомните, Ядов, я нанял вас для того, чтобы вы наблюдали за графиней Палинской, а не для того, чтобы вы копались в ее душе. От вас мне нужна только информация о том, с кем встречается графиня и как проводит то время, когда я не с ней. Остальное не входит в круг ваших обязанностей.
- Но ваше сиятельство…
- Если хотите сохранить свою должность – не копайте глубже, чем вам поручено, - барон встал, давая Ядову понять, что аудиенция окончена.
Но Ядов и не думал покидать любимого кресла барона, наоборот, устроился удобно и вальяжно, как будто был не наемным соглядатаем, а хозяином. Барон понял, что этикет не в чести у субъектов, подобных Ядову. Только офицерская выдержка не дала барону сорваться и взашей вытолкать распоясавшегося агента. Его присутствие словно душило барона, не давая вздохнуть полной грудью.
- У меня есть информация, которая должна вас заинтересовать, - купировал паузу Ядов. – Если она подтвердится, вечером я дам вам полный отчет о положении дел. А пока я хотел бы получить аванс – накладные расходы, знаете ли…
- Сколько? – почти дружелюбно осведомился барон.  Его обрадовала перспектива освободить помещение от Ядова, даже если это стоит денег.
- Пятьсот рублей, - последовал ответ.
- Вы в своем уме, Ядов? – все-таки взорвался барон.
- Поверьте, информация стоит того. Если дела обстоят именно так, золотые прииски графини Палинской станут вашими в течение месяца, или… - Ядов сделал вид, что задумался. – Сколько обычно в ваших кругах уходит на подготовку к свадебным торжествам? Не скупитесь, ваше сиятельство, если вы сочтете работу, проведенную мной не нужной, то я верну вам все до копейки.
Барон молча подошел к сейфу, открыл его с помощью ключа, который всегда носил с собой, и, вынув пачку ассигнаций, положил ее на стол. «Может быть, хоть это вынудит Ядова встать с кресла и покинуть мой кабинет», - подумал он при этом.
И действительно, Ядов встал и подошел к столу. Распечатав пачку, он стал пересчитывать купюры. Барон побагровел, ему казалось, что еще немного и апоплексический удар неминуем. Тем не менее, тщательно пересчитав деньги, Ядов убрал их во внутренний карман клетчатого пиджака и направился к двери. Остановившись в двух шагах у выхода, он обернулся: «Ну что же ваше сиятельство, встретимся вечером в цирке». «Вон!!!» - не выдержал хозяин кабинета, но Ядова уже и след простыл, временами, он мог действовать молниеносно. Барон в изнеможении опустился в кресло, но тут же вскочил и побежал в уборную - невыносимый запах дешевого одеколона заставил его расстаться с завтраком.
 
***
Графиня Палинская проснулась в одиннадцатом часу. Солнечные лучи, сломав оборону  темных портьер, пробрались в спальню, и Федора, почувствовав их нежное прикосновение, открыла глаза. Она сладко потянулась и снова зарылась в одеяло, но птичий гомон, доносящийся из приоткрытого окна, не дал ей вновь забыться сном. «Будут ли сегодня эти розы?» - подумала графиня. Она позвонила в колокольчик, в комнату вошла горничная Даша:
- Ваше сиятельство проснуться изволят?
-  Скажи, никто не приходил?
- Ну, как же! Опять розы принесли. – Даша раздвинула портьеры, и солнечный день золотым потоком ворвался в комнату.
- От кого?
- Да разве они скажут? Посыльный молчит, как сыч. Сказано от неизвестного.
- Принеси их сюда.
- Да куда уж, барыня, и так вся спальня в корзинах, словно склеп какой…
- Ну, ты уж скажешь!
Даша, ворча, приволокла огромную корзину алых роз.
- Устроили тут, понимаешь, оранжерею! А я подрезай, ухаживай… Я в садовники не нанималась! Я горничная, а не садовник…
- Полно тебе ворчать! – напустила на себя притворную строгость Федора. – Лучше помоги одеться.
Федора скинула рубашку и ждала, когда Даша подаст пеньюар.
- Ну, точно Афродита, только она среди волн, а вы среди роз. И не холодно вам, барыня?
- Нет – улыбнулась Федора. Ей было совсем не холодно - солнечные лучи, словно теплые волны ласкали ее тело. Графиня посмотрела в зеркало и осталась довольна: белизна кожи и распущенные золотисто-рыжеватые волосы действительно делали ее похожей на ботичеллиевскую Афродиту.
- Постыдились бы, барыня, вон, окно открыто - небось смотрит кто из соседнего дома…
- Ну и пусть! – сказала графиня, но все-таки смутилась и, приняв из рук горничной пеньюар, накинула его на обнаженные плечи. Ей стало тревожно. Прежде, она никогда не думала о том, что кто-то может наблюдать за ней. Она и сейчас не верила в то, что это возможно, но сама мысль об этом была ей неприятна, словно прикосновение к чему-то липкому и противному.
После утренней ванны Федора по обыкновению, занималась прической. Она сидела перед зеркалом, а Даша с помощью всевозможных расчесок, щеток, гребешков и шпилек пыталась укротить золотой каскад волос графини.
- Опять, барыня, вечером в цирк пойдете? – осведомилась Даша.
- Опять пойду.
- И что вы там, барыня, хорошего нашли? Срамота одна. Клоуны размалеванные, гимнасты в нижнем белье…
- Даша!
- А то! Чисто исподнее на них, только что не белое.
- Даша, не рассуждай о том, чего не понимаешь!
- Можно подумать, что вы из-за дрессированных собачек каждый день в цирк ездите, – заворчала Даша.
Федора как всегда пожалела, что слишком приблизила к себе горничную. Но что было делать? Подруг у нее не было. В свете ее приняли прохладно, считая выскочкой. Слишком много достоинств: красива, богата и свободна. Этим не преминули воспользоваться все женихи Москвы, проведя длительную, но безрезультатную осаду молодой вдовушки. В результате, возле Федоры остался только барон Карачаев, который, несмотря на многочисленные отказы, постоянно бывал у графини и, как правило, раз в месяц делал ей очередное предложение руки и сердца. Получив очередной отказ, барон исчезал дня на два, но потом, как ни в чем ни бывало, появлялся снова. Федору не тяготило его общество: Карачаев был хорошим собеседником и предупредительным кавалером. Честно говоря, графиня иногда сама не понимала, почему каждый раз отказывала этому во всех отношениях достойному человеку, к тому же барон был красив… Но красота Карачаева, по которому вздыхали многие московские невесты не волновала Федору. Когда они появлялись где-нибудь на балу или в опере, она с удовольствием замечала, восхищенные взгляды, как мужской, так и женской половины общества. Но о том, чтобы стать его женой графиня и думать не хотела. Как-то Федора поймала себя на мысли, что относится к Карачаеву, как к необходимому для выхода в свет аксессуару, вроде бриллиантового колье или горностаевой накидки.
- Все, барыня, готово! Хоть сейчас под венец!
Федора очнулась от раздумий и посмотрела в зеркало. Даша, как всегда, когда графиня не следила за ее работой, сделала прическу по своему вкусу, который несколько отличался от вкуса графини. С волосами, уложенными «по-Дашиному», Федора казалась себе несколько старше, и это совсем ее не радовало. Когда-то ей казалось, что в тридцать пять она будет глубокой старухой. На данный момент ей было тридцать семь, и она напрасно искала на своем лице признаки увядания. Но сейчас, когда прическа придала ей некоторую солидность,  вдруг с горечью подумала, что через три года ей будет сорок… Интересно, а сколько лет ему?
- Кому, барыня, барону, что ли? – переспросила Даша.
Федора поняла, что произнесла свой вопрос вслух. Такое с ней бывало. Привыкнув к одиночеству, графиня часто разговаривала сама с собой.
- Да нет, Даша, не барону.
- А кому?
- Ну, например… например тому, кто присылает розы.
- Ой, барыня, наверное, много. А может, вообще урод какой-нибудь.
- Ну, почему же урод?
- А почему он тогда лица не кажет, скрывается? Верно, либо старик, либо урод.
Федоре стало грустно. Ее воображение рисовало совсем иную персону. Доводы Даши, как всегда, были трезвы и справедливы: зачем человеку сохранять инкогнито, если для этого нет веских причин? Да, московская жизнь внесла разлад в душу графини Палинской. С одной стороны – розы, с другой – загадочный циркач. А может быть, розы от него? Нет, откуда у акробата такие средства, эти корзины стоят целое состояние. А потом, вряд ли он вообще знает о ее существовании. Она лишь одна из многих зрительниц, которые каждый день наполняют цирк, чтобы посмотреть на его рискованный трюк. Правда, иногда, когда под куполом он играет на скрипке, ей кажется, что он играет только для нее…
- Барыня! Барыня! Чего на завтрак изволите? – резкий голос Даши вывел графиню из того волшебного состояния, почти транса, в который она впадала, когда думала о мистере Икс.
- Ну, что ты так кричишь, Даша! Я тебя прекрасно слышу.
- Ну да, слышите! Как же! Я уже третий раз вас спрашиваю, а вы витаете в облаках. Так что на завтрак изволите?
- Пожалуй, ничего. Все равно, в двенадцать явится барон, и будет чай пить, вот тогда и подашь что-нибудь. А сейчас оставь меня, я хочу побыть одна.
- Ой, барыня! Не доведут вас мечты до добра!
- Иди, иди, Даша, - поморщилась графиня и вновь погрузилась в раздумья об этом странном человеке, который впервые заставил ее сердце биться в непривычном для спокойной и рассудительной Федоры темпе. С некоторых пор, оставаясь одна, она, словно механик в синематографе прокручивала в своем воображении картины возможной встречи с этим циркачом. Как жаль, что он всего лишь артист! Был бы он ровня, графиня нашла бы способ познакомится так, чтобы это выглядело легко и непринужденно. Хотя, какой способ? Она никогда по своей инициативе ни с кем не знакомилась. После того, как она овдовела, мужчины сами слетались к ней, как мотыльки на огонь. Может быть, если бы этот мистер Икс… «Пожалуй, слишком много места он занимает в моих мыслях, - вдруг подумала она, - С этим надо что-то делать. Может быть, уехать на Ривьеру?».


***
- Антуан! Антуан! – где он, этот несносный мальчишка? – пронзительный голос мадам Каролины, казалось, взорвал сонное пространство небольшого ресторанного зала.
Посетителей еще не было, и голос хозяйки, не заглушаемый ни людским гомоном, ни громыханием посуды на кухне, звучал особенно «выразительно».
- Ну и голосок! Помесь тигра и гремучей змеи...
Под столом, скрытые от глаз хозяйки плюшевой скатертью, сидели два человека: метрдотель Поль Никандрович, получивший за свое трудно произносимое имя прозвище Пеликаныч, и единственный сын мадам Бонвиль – Антуан, которого дома все звали Тони. Привычные к тяжелому характеру мадам Бонвиль, они знали, что вылезти можно будет не раньше, чем через минут сорок, когда Каролина выпьет свой утренний кофе. Домочадцы привыкли к тому, что возбуждающий напиток действовал на хозяйку, как успокоительное.
Тяжелая поступь мадам Каролины приводила в движение все вокруг: половицы скрипели, посуда в буфете жалобно позвякивала, мебель подпрыгивала…
- Не женщина, а тайфун! – шепотом комментировал происходящее Пеликаныч.
Побледневший Тони приложил палец к губам, моля о тишине. Он уже был готов к выходу из дома, поэтому неожиданное появление матери не входило в его планы. Сейчас Тони думал о том, что от сидения под столом «стрелки» на его полосатых брюках будут безнадежно испорчены, и он вынужден будет щеголять с «пузырями» на коленках. Что о нем подумает мисс Мэйбл? Ах, мисс Мэйбл Гибсон! Вот уже неделю Тони с утра занимал свой наблюдательный пост у входа в цирк для того, чтобы увидеть, как бежит на репетицию скромная девушка в серой тальмочке.  И не скажешь, что через несколько часов, вся в блестках, почти обнаженная, она будет бесстрашно крутить свои сальто-мортале на арене цирка. Что сделать, чтобы она обратила на него внимание? Как с ней заговорить? Ведь она англичанка, а он по- английски ни бельмеса… С тех пор, как в прошлое воскресенье Тони побывал в цирке, мисс Мэйбл заполнила все его существование. Вот уже неделю он не появлялся в университете, вот уже неделю, под предлогом занятий в библиотеке, он проводил в цирке все вечера. Сегодня опять было воскресенье, и из дома надо было ускользнуть как-то незаметно – мадам Каролина прекрасно знала, что лекций по воскресеньям нет, и могла заставить его помогать в зале – сегодня, как и обычно, по воскресеньям, ожидался наплыв посетителей.
Между тем, каблуки мадам Каролины стучали уже где-то около кухни. Тони решительно поднял скатерть.
- Куда ты, может она еще вернется? – схватил его за рукав Пеликаныч.
- Пеликаныч, пойми, мне очень нужно уйти… Миленький, придумай что-нибудь! – зашептал Тони.
- Э-э-э, молодой хозяин влюбился, а я отдувайся?  Ладно, идите… Дело-то молодое… А я что-нибудь придумаю.
- Пеликаныч, я твой должник! – с этими словами Тони вылез из-под стола и на цыпочках направился к входной двери. Тони уже был на пороге, когда вновь послышался «нежный голосок» мадам Бонвиль. Он «рванул» вперед и тяжелая дубовая дверь с жутким грохотом возвестила об его уходе. Пеликаныч обреченно вылез из-под стола – в который раз за эту неделю ему приходилось «брать на себя» гнев хозяйки.
- Кто стучаль дверь? – хотя мадам Бонвиль большую часть жизни прожила в России, в минуты гнева или сильного волнения она говорила с акцентом.
- Я стучал, - ответил Пеликаныч.
- А-а-а, это вы, а где Тони? Где мой сын?
- На лекциях, где же ему еще быть?
- Но ведь сегодня воскресенье.
- К экзаменам готовится, стало быть…
- Но ведь экзамены в июне, а сейчас апрель…
- Загодя готовится. Умный, стало быть, мальчик. Ведь как у нас говориться: готовь сани летом…
- Не морочьте мне голову своими пословицами! Скажите лучше, почему у вас скатерти грязные, стулья не вычищены,  в зале не проветрено?
- Ах, мадам Каролина! И все это вместо того, чтобы поздравить меня…
- С чем поздравить? С тем, что вы с каждым днем все хуже исполняете свои обязанности? В один прекрасный день вы вылетите из моего ресторана, как пробка из бутылки шампанского! Да я вас...
- И это в такой день… –  с трагической интонацией вздохнул Пеликаныч.
- В какой день? – оторопела мадам Бонвиль.
- Ровно двадцать лет назад я впервые переступил порог этого ресторана, – не дав Каролине опомниться, продолжал Пеликаныч. – Я был тогда красивым, хорошо сложенным юношей, а вы… Вы были совсем девчонкой…
- Но-но-но! Не забывайтесь, я уже была замужем за Бонвилем!
- Ах, все равно вы были совсем девчонкой… Розовенькая, пухленькая – как поросеночек…
- Как поросеночек… - словно завороженная повторила мадам Каролина, воспоминания  молодости делали ее мягкой и сентиментальной.
- И вот этот поросеночек рос, рос…
- Рос, рос…
- Рос, рос, и выросла такая большая…
- Такая большая… - внезапно мадам Каролина вспомнила, что обычно вырастает из поросеночка  - Что выросло?!!!
- Что выросло – то выросло, обратно не вернешь, - горько вздохнул Пеликаныч. И ему вдруг стало так жалко ушедшей молодости, поры надежд и иллюзий, что на глаза навернулись скупые мужские слезы… Впрочем, их он тут же смахнул салфеткой, переброшенной, как полагается, через руку. В эту же салфетку, он смачно и с достоинством высморкался.
- Э-э-э, Пеликаныч, что вы делаете? – оторопела мадам Каролина
- Все равно тарелки вытирать! – ответил Пеликаныч и с видом провинциального трагика гордо удалился на кухню.
Оставшись в одиночестве, мадам Каролина несколько мгновений пребывала в растерянности, затем отправилась вслед за Пеликанычем, который так и не ответил ей толком: где же все-таки этот несносный Тони?
 
***
 
Как забавна Москва весной… Милая и смешная, словно тетушка, хлопочущая перед выездом на дачу. Теперь ему есть с чем сравнивать: он побывал почти во всех столицах мира. Думал ли он, что когда-нибудь вернется в Москву? Предложение о гастролях случилось так неожиданно, настолько застало его врасплох, что он, повинуясь тайному движению души, согласился, и, в общем-то, об этом не жалеет. Да, слишком много воспоминаний плохих и хороших связано у него с этим городом. В Петербурге он жил недолго, до восьми лет, а Москву излазил вдоль и поперек. После смерти матери, тетушка привезла его сюда в особняк на Пречистенке и сделала все, чтобы он не чувствовал себя сиротой: любила, баловала, все ему разрешала… Милая тетушка, сколько раз он пользовался ее добротой! Сколько его провинностей и оплошностей скрыла она от дяди, который был к нему строг и не всегда справедлив…
Теперь, приехав в Москву, он часто навещал ее могилу на Ваганьковском. Он мог это делать, ничем не рискуя – кроме него ходить туда было некому, нежелательные встречи были исключены. Первое время он вообще боялся выходить из своего номера в гостинице, но потом понял, что в утренние часы почти нет опасности встретить знакомых, ведь люди из сословия, к которому он некогда принадлежал, так рано не встают.
Вот и сейчас, радуясь весеннему солнцу,  он сам не заметил, как по бульварам дошел до Пречистенки. Здесь он еще не был. А вот и особняк, в котором прошло его детство. Вот окно гостиной, здесь был тетушкин будуар, а здесь его комната. Окна дядиного кабинета выходили во двор, он любил тишину. Интересно, в какой комнате теперь живет она? Где ее окна? Внезапно, в одном из окон ему почудился силуэт обнаженной женщины, который тут же исчез. Кровь прилила к его лицу… Он повернулся и снова пошел к бульварам, приписав увиденное игре солнечных лучей и своему больному воображению. Слишком много места занимает эта женщина в его мыслях. Приглядываясь к ней и пытаясь понять, какие цели преследовала она, оболгав его и сломав ему жизнь, он сам не заметил, как полюбил. Полюбил той странной, жертвенной всепоглощающей любовью, которой могут любить только русские. Пытаясь вытравить из своего сердца это горькое, словно степная полынь, чувство, он только распалял огонь своей души. Ах, если бы между ними не было всех этих барьеров! Он знал, что она приезжает на каждое его выступление. Что влечет ее в цирк? Что заставляет ее, презрев мнение света, на глазах у всех следить за рискованными трюками какого-то циркача?
Он шел по бульварам, и знакомые дома, казалось, улыбались ему. Вон в том желтом особнячке жил Потоцкий, его соученик по гимназии, а в голубом домике «рококо» - его первая любовь Влада Царицына… А вот и большое дерево, на которое он когда-то забрался и прыгнул вниз. Тетя, залечивая его многочисленные ссадины, приговаривала: «Вот циркач-то! Вот циркач!». Знала бы она с какой высоты приходится ему прыгать сейчас… Нет, разумеется, он ни о чем не жалеет. За эти годы он научился ни о чем не жалеть. Просто, окунувшись в мир своего детства, он расслабился и стал несколько сентиментален, а этого допускать нельзя. Когда из-под купола цирка ты прыгаешь на галопирующую лошадь, нельзя помнить о том, что дома тебя никто не ждет, и что у тебя вообще нет дома.
За годы странствий он привык к своему одиночеству. Короткие любовные интрижки несколько скрашивали кочевую жизнь. Без маски его никто не идентифицировал со знаменитым акробатом. Очередная возлюбленная даже не догадывалась, что перед ней тот самый мистер Икс, за рискованными трюками которого она всего несколько часов назад следила в переполненном цирке. Он исчезал из их жизни так же легко, как появлялся, стараясь не наносить сердечных ран. Когда-то ему казалось, что и он недоступен для стрел амура… Все изменилось после того, как он вернулся в Россию. Душа, огрубевшая в скитаниях, попав на родную почву, стала тонкой и ранимой, как в детстве. Только этим он мог объяснить себе то впечатление, которое производил на него взгляд Федоры. Он почти физически ощущал на себе этот взгляд. Несколько метров, разделявших их, не казались преградой. Во всяком случае, эта преграда была гораздо более пустячной, чем их прошлое.
По-хорошему, он должен был бежать из России, бежать как тогда, семнадцать лет назад. Но жесткие условия контракта не позволяли этого сделать. Сумма неустойки,  которую он должен выплатить в случае расторжения договора, не только бы «съела» все его сбережения, но и заставила бы залезть в долги.
Но сейчас он шел и наслаждался свежим весенним ветром, который, словно серые тучки,  разгонял его невеселые мысли.
 
***

Ну кто придумал, что воскресным утром нужно бежать на репетицию? Как же не хочется вылезать из теплой постели! Но дурацкое слово «надо», каждое утро заставляло Машеньку подниматься и бежать. Для чего и зачем? Об этом лучше не задумываться. Так надо. Она с детства слышала это слово и привыкла к нему, как к ежевечерней молитве перед сном. Выросшая в цирке, с детства не знавшая выходных и праздников, вернее знавшая, что по выходным и праздникам обычно бывает два представления вместо одного, она привыкла подчиняться цирковым законам. Реквизит должен быть проверен, башмаки натерты мелом, чтобы не скользили по канату. И, конечно, главное проверить канат. Вот мама не проверила и… Но об этом вспоминать нельзя, особенно, когда вечером представление. Вот будет свободный день, тогда Машенька пойдет в церковь и помолится за маму, а сейчас – нельзя, табу. Во всем должен быть порядок, и в мыслях тоже. Вот чемоданчик, где лежит выстиранное с вечера трико, вот тщательно заштопанные чулки, вот ее единственное, почти уже до дыр заношенное серое платьице, шляпка, тальмочка, оставшаяся от мамы… Ничего, что не модно, зато память. Вроде бы все собрано, два взмаха пуховкой перед осколком зеркальца - эх, веснушки все равно не запудрить – и в путь. 
Бульвары встретили Машеньку веселым гомоном птиц и криками уличных разносчиков. В воздухе явно пахло весной. Этот запах освободившейся из-под снежного гнета земли Машенька с детства знала и любила. На душе стало легко и немного тревожно, как бывает от предчувствия чего-то хорошего: случится ли, или пройдет мимо. Она шла не спеша, словно купаясь в лучах ласкового весеннего солнца. Улыбалась, и встречные прохожие отвечали ей улыбкой.
Вдруг она почувствовала, что идет не одна. Ее шагам явно вторили чьи-то шаги. Машенька обернулась и увидела симпатичного юношу, который шел за ней. Он густо покраснел, чуть ускорил шаг, чтобы поравняться с Машенькой и сказал: «Ай эм сори, мисс…». «По-моему, он англичанин, - подумала Машенька, и на всякий случай сказала – йес, йес». Она знала по-английски всего два слова: «да» и «нет» и совершенно не понимала, чего хотел от нее незнакомец, но он показался ей человеком весьма приятным и сказать «ноу», то есть «нет», у нее просто не повернулся язык.
Между тем, молодой человек продолжал шагать рядом. После некоторой паузы, которая, как показалось Машеньке, длилась целую вечность, он снова сделал попытку заговорить: «Ай эм сори, мисс…». «Он иностранец! Вот беда! – подумала Машенька и снова ответила - Йес, йес!» Ей стало жалко себя и этого милого парня, который тоже чуть не плакал от того, что его не понимают, и она в сердцах спросила: «Послушайте, а вы по-нормальному говорить умеете?» Реакция была совершенно неожиданной: молодой человек высоко подпрыгнул и заорал: «Ура!!! Вы заговорили!». Несмотря на то, что, прыгнув, ее новый знакомый обдал водой из лужи и себя и ее, Машенька обрадовалась – лед отчуждения был сломан, и это показалось ей гораздо важнее забрызганных чулок. «Значит, вы не англичанка?». Девушка весело засмеялась: видимо молодой человек видел ее в цирке и, услышав, как шпрехшталмейстер объявляет ее «мисс Мэйбл Гибсон», подумал, что она родом с берегов туманного Альбиона. «Вовсе нет! Просто наш директор придумал всем артистам иностранные имена, публика это любит, - пояснила она – а вообще-то меня зовут Маша Летунова». «А меня – Антуан Бонвиль, можете звать меня просто Тони, - представился он, - я француз, но родился и вырос в России, моя мама держит здесь  ресторан…».
Они сами не заметили, как пришли к цирку. Машеньке даже обидно стало, что путь был столь коротким.
- Если Вы разрешите, я подожду вас после представления, - сказал Тони.
Машенька кивнула в ответ и скрылась за дверью.

***

Больше всего на свете директор цирка господин Станиславский любил наблюдать, как публика заполняет зал. Цирк преображался, становился совсем другим… Алексей Ильич с удовольствием втягивал носом особенный, ни с чем не сравнимый запах вечернего цирка, когда запах конюшни смешивается с ароматом парфюма зрителей. И везде он был разный: в ложах – тонкие французские духи, в партере – недорогой одеколон, а на галерке – дегтярное мыло да огуречная вода. С тех пор, как в программу был включен номер мистера Икс, резервная ложа, предназначенная для высоких гостей, каждый вечер благоухала чуть горьковатым ароматом осеннего сада, именно такие ассоциации вызывали у чувствительного носа господина Станиславского изысканные духи графини Палинской. Но графиня появлялась в цирке лишь с началом второго отделения. По негласному правилу Алексей Ильич давал знак начинать второе отдаление только после того, как убеждался в том, что прекрасная Федора переступила порог цирка. Антракт почти никогда не затягивался – графиня была точна, как часы. Минут за десять до ее появления в цирке появлялся барон Карачаев в сопровождении неприятного человека с не менее мерзкой фамилией Ядов. И, хотя Алексей Ильич Станиславский был весьма мирным человеком, в глубине души ему всегда хотелось сделать Ядову какую-нибудь гадость, уж очень по-хозяйски он вел себя в цирке. Сегодня Алексею Ильичу как раз представился для этого удачный случай.
У барона была абонирована ложа, соседствующая с ложей графини, но абонемент уже кончился, а плата за следующий месяц еще не была внесена. Обычно, господин Станиславский сам аккуратно напоминал об этом гостям, но в данном случае ему не хотелось этого делать. Своевременная оплата ложи, как и многие другие бытовые мелочи в жизни барона, была обязанностью Ядова. Поэтому, не получив сегодня платы за ложу, Алексей Ильич предвкушал разнос, который получит Ядов от своего патрона. Дело было за малым – сделать так, чтобы к приезду барона ложа была занята. Алексей Ильич прошел в фойе и стал наблюдать за людьми, толпящимися у кассы в расчете получить хоть какое-нибудь место в переполненном цирке. Внимание директора привлек симпатичный юноша, который, вывернув карманы, сосредоточенно пересчитывал мелочь в надежде наскрести на входной билет. Поскольку под мышкой у молодого человека был зажат роскошный букет, было ясно, что все деньги он неосторожно потратил на презент понравившейся артистке.
- Кажется, я могу вам помочь, - сказал Алексей Ильич, подойдя к юноше, который, не найдя нужного количества монет, впал в глубокое отчаяние.
- Умоляю вас, дайте мне взаймы, вот, можете взять в залог мои часы! – чуть не плакал Тони, а это был именно он. - Я обязательно должен быть сегодня на представлении! – дрожащими пальцами он судорожно пытался отстегнуть от жилета цепочку часов.
- Мне совсем не нужны ваши часы, - улыбнулся господин Станиславский.
- А что же я тогда оставлю в залог? Ведь у меня больше ничего нет… - растерялся Тони.
- Решительно ничего. Пойдемте, я посажу вас в ложу.
- Просто так? – взвизгнул ошарашенный от внезапно свалившейся удачи Тони.
- Просто так, - подтвердил директор цирка. – Правда, есть одно условие. Ни при каких обстоятельствах вы не должны до конца представления покидать ложу. Даже если вам за это будет предложена крупная сумма денег. Идет?
- Идет… - Тони решительно не понимал, что от него хотят, но даже если бы сейчас его попросили, повторить знаменитый прыжок мистера Икс, он бы безоговорочно согласился.
Господин Станиславский, довольный проделанной операцией, вернулся за кулисы и дал сигнал к началу первого отделения. Через несколько секунд грянул оркестр, и на арену, словно разноцветное драже, высыпали гимнастки Марчелли, за ними шли силачи Петроновы, воздушные акробаты Монренье, женщина-каучук, дрессировщица собачек Габриелли, акробатка на канате Мэйбл Гибсон, заклинатель змей Ибн-Саид с питоном на шее. Замыкали шествие клоуны Бим и Бом, которые весело дурачась, преувеличенно галантно раскланивались с публикой и передразнивали идущих перед ними артистов. Алексей Ильич с удовольствием наблюдал за реакцией зала. Когда шпрехшталмейстер называл звучные имена артистов, галерка и партер просто взрывались аплодисментами, причем, чем заковыристее был псевдоним, придуманный хитрым Станиславским – тем громче аплодисменты. Лишь борцам директор оставил русские имена – Алексей Ильич все же был патриотом.
Наконец, парад-алле подошел к концу, и шпрехшталмейстер объявил первый номер программы, японских танцовщиц Куросаки, а господин Станиславский направился в буфет, выпить рюмку коньяку. Пока все шло гладко, и у директора не было причины изменить своему ежевечернему ритуалу. 

*** 
Представление шло полным ходом, когда в цирк вошел господин Ядов. Он не потрудился переменить костюм, на нем красовались все те же галифе и клетчатый пиджак. Увидев знакомую клетку, швейцар привычно отвернулся и стал сосредоточенно читать столетней давности газету, которую забыл кто-то из зрителей. Алексей Ильич, выглянувший было на всякий случай в вестибюль, тоже посчитал нужным удалиться, чтобы не здороваться с неприятным гостем. А буфетчик Иван Иванович при виде Ядова  нырнул под прилавок и начал что-то задумчиво пересчитывать. В цирке Ядова не жаловали. Службу у барона Карачаева  он успешно совмещал с работой в тайной полиции, а вольный цирковой народ шпиков ох, как не любил. Но Ядова это, казалось, совсем не смущало. Он подошел к буфетной стойке и постучал по прилавку костяшками пальцев. Иван Иваныч нехотя вылез на свет Божий: «Чего изволите-с?» - без энтузиазма спросил он. «Как всегда сельтерской, милейший», - прозвучало в ответ. Ядов не употреблял алкоголя, считая, что при его профессии голова всегда должна быть светлой. Получив желаемое, он расплатился точно по прейскуранту, не оставив даже четверть копейки на чай. Иван Иваныч тут же снова нырнул под стойку, дабы избежать возможных разговоров. Ядов, словно нарочно, пил свою сельтерскую обстоятельно, смакуя каждый глоток. Но буфетчик, хоть с его брюшком и неудобно было сидеть, согнувшись в три погибели, так и не удостоил Ядова беседой, делая вид, что проводит тщательную ревизию. Покончив с сельтерской, Ядов стал прогуливаться по фойе, словно ожидая, что швейцар, оторвется от газеты и с ним можно будет завести разговор. Но тот не отрывался от испещренного мелкими буковками листочка, с головой погрузившись в новости. Ядов посмотрел на часы. До приезда барона оставалось еще больше четверти часа. Ядов решительно толкнул дверь, ведущую за кулисы, может хоть там будет повеселее. Но и тут все игнорировали агента барона Карачаева. Не сторонились, не избегали, а именно игнорировали, не обращая на него никакого внимания, более того, глядя, как бы сквозь него, как будто он был прозрачным. Каждый занимался своим делом, готовясь к выходу. Он попытался заговорить с фокусником Фаринетти, но тот был занят проверкой своего загадочного реквизита. Полез было с вопросом к шпрехшталмейстеру, но тот отмахнулся, дав понять, что должен следить за происходящим на манеже. Подошел к униформистам, но те тут же стали переставлять чугунные гири, приготовленные для номера силачей… Обиженный таким обращением, Ядов достал из кармана папиросу, но к нему тут же подошел пожарный и предупредил, что в цирке не курят. Ядову решительно не нравилась эта ситуация. Он вообще терпеть не мог ситуации, на которые не мог повлиять. Тут мимо него, словно стая экзотических птиц, весело щебеча, пробежала компания молоденьких гимнасток. Доведенный до отчаяния Ядов, решив «отыграться», резко подставил «ножку» девушке, которая слегка отстала от общей компании. Она со всего маху упала на посыпанный опилками земляной пол. Не понимая, как же это могло произойти, девушка растерянно озиралась по сторонам. Она быстро поднялась и огорченно разглядывала порванные чулки.
- Не поторопились бы, барышня, и чулочки были бы целы, - язвительно заметил Ядов, пожирая глазами ее хрупкую фигурку. – Ну не огорчайтесь, я вам новые подарю, фельдеперсовые, если вы согласитесь встретиться со мной после представления.
- Благодарю, но я не нуждаюсь в вашей щедрости, - сказала девушка и повернулась, чтобы уйти.
- Куда же вы так спешите? – с приторной улыбкой продолжил Ядов попытку знакомства, в то время как его пальцы словно железными клещами стиснули локоток девушки.
- Пустите меня! – она попыталась освободиться, словно птичка, попавшая в силки, но не тут-то было, Ядов обладал поистине железной хваткой.
- Прошу вас, мамзель, уделите мне несколько минут, я хотел бы с вашей помощью узнать цирк поближе.
Его прыщавое, лоснящееся лицо оказалось совсем рядом с лицом хорошенькой гимнастки. На мгновение ей стало нечем дышать, словно в каком-то кошмарном сне, когда знаешь, что это сон, а проснуться не можешь… Она широко размахнулась свободной левой рукой и изо всей силы ударила по мерзкой физиономии Ядова. От неожиданности он, наконец-то, выпустил ее локоток из своих железных пальцев и заорал противным бабьим голосом: «Что ж это делается, люди добрые! Что ж это творится! Каждая тварь драться норовит!». Алексей Ильич, оказавшийся невольным свидетелем этой сцены, поспешил было удалиться, но всевидящий Ядов уже «засек» его и завопил еще громче: «Господин директор, если во вверенном вам учреждении каждая гимнастка будет драться и обижать достойного человека, то и цирк ваш скоро прикроют, и вы в Сибирь по этапу пойдете, это я вам всенепременно обещаю!». Сибирь совершенно не вписывалась в планы Алексея Ильича и он, хотя и считал, что Машенька Летунова поступила совершенно правильно, не мог не отреагировать на жалобу «клиента»:
- Мисс Гибсон, что вы себе позволяете? – с преувеличенной строгостью спросил он, раскрасневшуюся от стыда и досады Машу.
- Алексей Ильич, миленький, разве ж это я позволяю? Это ж они позволяют… - глотая слезы, прошептала Машенька.
- Это наглый поклеп! – взвился Ядов, - Я настаиваю, чтобы эта профурсетка немедленно была уволена! – почувствовав, что господин Станиславский поверил в его угрозы, он попер в дурь и его уже было не остановить, он вопил, брызгая слюной и размахивая по обезьяньи длинными руками с толстыми, словно сардельки, пальцами.
Неожиданно, Ядов поднялся на несколько вершков от пола, какое-то время продолжая визжать и жестикулировать, причем к жестикуляции добавились вращения ногами, повторяющие движения велосипедиста.  Человек в черной маске, поднявший его за шкирку, как нашкодившего котенка, улыбался.
- Всех уволю, всех в Сибири сгною! – бесновался Ядов.
- Разумеется, сгноите, только посидите сперва здесь, остыньте немного, - сказал человек в черной маске и опустил его в большой квадратный короб, в котором обычно держали голубей фокусники Фаринетти. – Если я еще раз услышу или увижу, что вы пристаете к девушкам, посажу в клетку к тигру, за мной не заржавеет, – сказал мистер Икс, подошел к глотавшей слезы Маше, и протянул ей белоснежный платок с вышитым вензелем.
- Не плачьте! Он того не стоит. Готовьтесь к выходу, всего два номера до вас осталось.
- Да как же я выйду на манеж? В таком виде?
- Совершенно нормальный вид. Вы еще в том возрасте, Машенька, когда слезы женщину не портят, а украшают. Выйдете на манеж, возьмете себя в руки и успокоитесь. Манеж лечит все, это я точно знаю…
- Спасибо вам.
- За что?
- За то, что заступились… За то, что вы такой смелый и независимый.
- Не стоит благодарности, я получил большое удовольствие от воспитания этого субъекта. А насчет независимости… Все мы одинаково зависимы, только зависим от разных вещей. Знаете, поговорка есть такая: «По Сеньке и шапка». Так вот и у меня своя «шапка» есть. Заговорились мы с вами, а ведь вам еще башмачки мелом натереть надо, чтобы по канату не скользили. Ступайте, Машенька. Помните, манеж все лечит.
Мистер Икс вернулся в свою гримуборную, которая размещалась почти у самого выхода в манеж, а Машенька послушно пошла натирать мелом башмачки, а то ведь и вправду скользить будут.
Прозвучали звонки к началу второго отделения. Из короба показалась голова Ядова. Чертыхаясь и отплевываясь, он вылез из своей «тюрьмы». «Украшенный» голубиными перьями и пометом, он вызвал невольные улыбки у группы акробатов, которые готовились к выходу. Первым побуждением было бежать в полицию и «сдать» всех сразу, весь цирк, написав, что именно здесь готовится настоящий заговор, государственное преступление… Но вдруг взгляд его упал на платок, который дал Маше мистер Икс, и который она случайно обронила, убегая в гримуборную. Ядов брезгливо поднял маленький кусочек батиста и… так и есть, увидел вышитый бордовым шелком вензель Ф.П. Платок служил отличным доказательством информации, которую вот уже через несколько минут он должен предоставить барону. Черт с ней, этой маленькой гимнасткой, он все равно возьмет свое, отыгравшись на ее покровителе, на этом, так называемом, мистере Икс.
Ядов, как сумел, очистил одежду от последствий пребывания в голубином коробе и покинул закулисье. Барон уже был на месте и, словно тигр в клетке, мерил шагами скромное цирковое фойе. Увидев Ядова, он побагровел от гнева:
- Что же это творится, милостивый государь? Я приезжаю в цирк, а ложи у меня больше нет! И почему? Потому что вы вовремя ее не оплатили, хотя деньги на это были взяты вами еще несколько дней назад! В какое положение вы меня ставите?
В другое время Ядов бы наверняка стал оправдываться, но сейчас он нагло, как всегда, когда у него на руках были козыри, ухмыльнулся и сказал:
- Не стоит так переживать, господин барон. С ложей я сейчас все улажу, а вы пока можете посетить ложу графини.
- Вы прекрасно знаете, что графиня любит находиться в ложе одна.
- Ничего, скоро вы всегда будете вместе. И думаю, что после некоторых событий увлечение графини цирком пройдет.
- Каких событий?
- Я же докладывал сегодня утром, что к вечеру у нас с вами будет преинтереснейшая информация. Ну что, господин барон, я готов открыть вам карты.
- Сначала верните ложу.
- Предлагаю другой вариант: я расскажу вам одну историю, вы послушаете, и если после этого рассказа вы посчитаете, что ложа вам все-таки нужна, я освобожу ее для вас любой ценой. Согласны?
- Ну что ж, рассказывайте, только побыстрее.
- Жил-был один граф. Человек богатый и удачливый. Деньги сами плыли к нему в руки. Садился играть в карты – выигрывал, шел на войну – вместо ранений за заслуги перед Отечеством получал земли и награды. В общем, везунчик да и только. В одном не везло удачливому графу – детей у них с графиней не было. Но и тут – не было бы счастья, да несчастье помогло – вдруг умирает сестра графини, и герой нашего рассказа забирает к себе ее маленького сынишку. Мальчик жил в доме, как родной, графиня в нем души не чаяла, граф объявил его наследником всего своего немалого состояния. Мальчик подрос и был, как и положено дворянину, отправлен на военную службу, где ему светила блестящая карьера – он лихо держался в седле, метко стрелял, был душой и заводилой любой компании… Но внезапно умирает графиня, граф, погоревав года два, неожиданно влюбляется и собирается вновь связать себя узами Гименея. Избранница графа – девушка из обедневшего дворянского рода - чудо, как хороша собой и моложе графа без малого на сорок лет. Но граф еще ого-го! Дамы в обществе шепчутся, что седина его лишь украшает, он так же статен и обаятелен, как в молодые годы. Все складывается, как нельзя лучше. Только совсем потерявшего голову от любви графа неотвязно гложет одна мысль: никак племянник Федя приедет на побывку и влюбится в его молодую жену. Он молод, почти ровесник ей, красив… А ну как они сговорятся и на голове его светлости, свету на посмешище, вырастут ветвистые рога? А если и не вырастут – все равно слухи ходить будут – на чужой роток не накинешь платок. И вот уже почернев от многодневных грустных размышлений, граф решается на весьма неблаговидный поступок. Он пишет племяннику Федору письмо, в котором сообщает, что его невеста ставит ему весьма неприятное условие: она выйдет за него замуж только в том случае, если он навсегда откажет племяннику от дома. Граф якобы сильно переживает, и готов выделить Федору небольшое имение в Саратовской губернии, так как наследником он теперь не является. Федор, со свойственным юности максимализмом, отказывается от имения, от  общения с дядей, от военной карьеры и исчезает не только из светской хроники, но и вообще, казалось бы, из жизни. Своей молодой супруге граф рассказывает несколько другую версию: якобы племянник Федор был против их брака, так как привык считать себя единственным наследником дядиного состояния, из-за чего граф и разорвал с ним всяческие отношения. Для света существует третья версия – племянник скомпрометировал себя неблаговидным поступком, о котором граф даже говорить не может, а посему изгнан из семьи.
- А что же было дальше?
- Граф с молодой графиней уехали в свадебное путешествие, которое длилось несколько лет. Объездили всю Европу вдоль и поперек. Затем, ненадолго заехав в Москву уехали в северные края, туда, где у графа были прииски. На старости лет граф стал чрезвычайно скуп и ревнив. Судьба отпустила ему еще с десяток лет супружеского счастья, но детей у графской четы не было. После смерти мужа графиня переехала в Москву.
- А что же стало с племянником?
- Вот мы и подошли к самому интересному месту нашего рассказа. Как вы помните, от имения в Саратовской губернии Федор Палинский отказался, собственного капитала у него не было. Да вдобавок, получилось так, что из-за третьей версии, той самой, что дядюшка выдавал в свете, и в полку к нему стали относиться более, чем прохладно… Что оставалось делать молодому честолюбивому человеку? Стреляться? Он поступил несколько по-другому. Федор Палинский исчез с лица земли. Вместо него появился некий мистер Икс, ставший гвоздем цирковых программ. Отличный наездник, прекрасный гимнаст стал цирковым акробатом. Знание языков тоже помогло, ведь пришлось странствовать по всему свету. Лишь случайность привела его в Москву, куда он, отнюдь, не рвался.
- Чем вы докажете, что мистер Икс и Федор Палинский – одно и то же лицо?
- Вот запись о регистрации в полицейском участке. А вот и его платок с инициалами, видите монограмму Ф.П.? Вышито, между прочим, кириллицей, небось тетушка еще вышивала. Ну так что, ваша светлость, нужна вам еще ложа, или в антракте вы расскажете графине кто на самом деле есть ее обоже, и мы, наконец-то, навсегда расстанемся с цирком?
- Вы дурак, Ядов, – спокойно произнес барон. – Ложа мне нужна, и будет нужна еще, как минимум, месяц. Раздобыть информацию вы можете, но для того, чтобы ею правильно воспользоваться, нужны мозги, а у вас, Ядов, их нет. Я подумаю над тем, что вы мне рассказали, а вы идите и возвращайте мне ложу.
Барон задумался, размышляя, как лучше преподнести Федоре этот сюрприз. Да, конечно, можно просто рассказать ей эту историю, когда он в своем экипаже повезет ее домой. А может быть, пригласить ее завтра на ужин и там уничтожить противника? Неожиданно ему захотелось посмотреть на нее, эту женщину, возбуждавшую вокруг себя такие страсти. Он тихонько вошел в ее ложу и долго любовался совершенными, словно из мрамора высеченными плечами и открытой, благодаря высокой прическе лебединой шеей, опасаясь неосторожным движением спровоцировать гнев прекрасной Федоры. Она не любила, когда в ложу во время представления кто-то входил. Не манеже как раз работал он - бесстрашный и таинственный соперник барона, кошмар его снов. Высоко-высоко, почти под самым куполом цирка, сидя на трапеции он играл на скрипке, тошнота подкатила к горлу барона при одной мысли, о попытке повторить подвиг соперника… Нет уж, лучше смотреть на Федору, тем более ракурс и освещение делали ее еще более прекрасной, чем обычно. Карачаев любовался ею, как знаток любуется произведением искусства в Лувре или Прадо. Неожиданно, он, ведомый каким-то шестым чувством, ощутил невидимый луч, связывающий взгляд графини и циркача,  под куполом цирка игравшего на скрипке. Словно ниточка из лунного света пролегла между человеком в маске и женщиной, наблюдавшей из ложи его сумасшедшие трюки. Увиденное показалось барону дьявольским наваждением, и он невольно перекрестился, не отрывая глаз от графини. В этот момент раздалась барабанная дробь, и человек в маске, привязав свою скрипку к трапеции, приподнялся и прыгнул вниз, точно приземлившись на спину белоснежного скакуна, галопирующего по арене в ожидании наездника. Раздались аплодисменты и крики восторга. Какую-то дамочку в обмороке вынесли из зала. Барон заметил, как побледнела Федора –  ее кожа приобрела мертвенный цвет алебастра. Внезапно она перехватила взгляд барона, и ее лицо исказила гримаса недовольства:
- Я же просила вас не заходить в мою ложу во время представления! Вы мне мешаете! Это просто невыносимо!
Кровь прилила к щекам барона, он не привык, чтобы с ним разговаривали в подобном тоне. В это мгновение Карачаев жизнь был готов положить, чтобы расквитаться с этой женщиной за все унижения, которые он вынес, стерпел и виду не подал, насколько ему это неприятно. Неожиданно в воспаленном сознании барона возник  совершенно иезуитский план, которому могли бы позавидовать величайшие интриганы истории. Он еще сам не отдавал себе отчет в том, как будет действовать дальше, но, повинуясь сумасшедшей интуиции, Карачаев виновато улыбнулся и сказал:
- Прошу прощения, прекраснейшая из прекрасных, но я решил устроить сегодня весьма необычный прием. Подготовка к нему требует определенного времени, поэтому я решился побеспокоить вас, ведь если вам не понравиться мое предложение, то и затеваться не стоит…
Федора опять недовольно поморщилась.
- Речь идет об ужине, который будет заказан в лучшем ресторане и к концу представления привезен прямо в цирк. Представляете: бомонд и богема, аристократы и циркачи – не правда ли, такого еще не было в Москве?
Неожиданно гримаса сменилась улыбкой, глаза Федоры хищно загорелись, и она своим неподражаемым, чуть с хрипотцой голосом, который так возбуждал барона, бросила:
- А что, ваше сиятельство, вас тоже иногда посещают удачные мысли.
Барон в ответ кивнул и вышел из ложи.
«Попалась! Наконец-то попалась! – ликовал барон. - Ах, если бы она только знала, какой крючок беззаботно, словно пирожное безе, проглотила. Теперь не сорвется, Карачаев сделает все, чтобы не сорвалась!». Почему-то именно сейчас, когда чувства Федоры к этому циркачу стали столь очевидны, к барону пришла уверенность, что эта женщина, которую он осаждает, словно неприступную крепость, скоро сдастся на милость победителя. И этим победителем станет именно он. У барона даже голова закружилась от столь сильного предчувствия победы. Он закрыл глаза и почему-то представил себя фараоном, правящим  колесницей. Ради таких минут стоит жить…
Из состояния эйфории его вывел запах дешевого одеколона, сопровождавший появление Ядова. Перед тем, как открыть глаза, барон подумал: «Как только женюсь, первым делом рассчитаю этого мерзавца. Сейчас нельзя – слишком много знает, подлец. Может отомстить самым неожиданным образом».
- Все понятно - опять делали предложение и получили отказ? -  ощерился в улыбке Ядов.
Барон с трудом сдержался, чтобы не двинуть кулаком в этот щербатый рот, но вместо этого улыбнулся и сказал:
- Нет, Ядов, мое предложение было принято с радостью и внутренним восторгом.
- Так когда же свадьба?
- Думаю, что скоро. Вот только графиня Палинская еще ничего об этом не знает, - не дав Ядову опомниться и начать задавать вопросы, барон продолжал. – Немедленно поезжайте в ресторан «Белый попугай» и закажите банкет персон на сто с доставкой в цирк. Накроют пусть после представления прямо на арене, я договорюсь. Потом посмотри на дорогие места и ложи, кто сегодня из приличных людей в цирке. Лично передай мое приглашение на банкет.
- Ну из приличных тут только поклонники мадам Палинской. Неужто приглашать?
- А почему бы и нет? Иду ва-банк!
- Но…
- Никаких но. Я плачу вам деньги не для того, чтобы вы мне возражали, а за то, чтобы мои приказания исполнялись мгновенно и безоговорочно. До окончания представления приблизительно минут сорок, так что действуйте.
Произнеся эти слова, барон развернулся и пошел прочь, оставив Ядова в полном недоумении: задача, поставленная перед ним была практически невыполнима, словно в русских сказках «пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что…». Организовать банкет на сто человек за сорок минут… Однако, выбора у Ядова не было, и он проворно побежал устраивать банкет.
Барон же прошел в закулисную часть цирка. Оказавшись по ту сторону манежа, барон огляделся и почти безошибочно определил дверь, за которой находился его соперник.
Он постучал и, услышав «войдите», приоткрыл дверь в гримуборную, попав в несколько другой, отличный от остального циркового закулисья мирок. Здесь пахло дорогим одеколоном, недешевыми сигарами и кофе - на изящной спиртовке шумел серебряный кофейник. О цирке здесь напоминали только многочисленные афиши на стенах и костюм хозяина, висевший на изящной китайской ширме. Сам хозяин в атласном халате сидел на диване, в руках его была небольшая книга в переплете синего сафьяна. Карачаев поклонился и услышал в ответ:
- Чем обязан визиту столь сиятельной особы? Не каждый день к цирковым артистам заходит барон Карачаев.
- Мы с вами знакомы?
- Ну, кто же не знает барона Карачаева? Присаживайтесь, ваше сиятельство.
Барон сел в предложенное ему удобное кресло, стоявшее напротив дивана, на котором сидел мистер Икс.
- Скажите, вы надели маску после того, как я постучал, или вы не снимаете ее, даже оставшись в одиночестве?
- Я не снимаю ее только в цирке, - ответил, мистер Икс, улыбнувшись, - вне цирка без маски легче затеряться в толпе.
- Маска – дань контракту?
- Скорее, определенным жизненным обстоятельствам. А почему это вас так интересует? По-моему, вы не принадлежите к числу моих поклонников.
- Я хотел пригласить вас на прием, который устраиваю сегодня в цирке в честь дамы моего сердца графини Палинской… - барон удовлетворенно заметил, как дернулись желваки на лице «бесстрашного и таинственного». После небольшой паузы он продолжал: - Так вот, я хотел попросить вас прийти на этот вечер без маски. Со своей стороны могу дать вам слово чести: о том, что вы – мистер Икс никто из присутствующих от меня никогда не узнает, если, конечно, вы сами меня об этом не попросите. А мы придумаем вам какой-нибудь псевдоним.
- Зачем вам это?
- Интрига. Всего лишь интрига, смысл и цель которой мне не хотелось бы вам открывать. Впрочем, вы можете отказаться от своей миссии, я не буду на вас в обиде…
- Не думаю, что откажусь.
- Как вы назоветесь?
- Граф Анри де Шатонеф.
- Вы свободно говорите по-французски?
- И даже был вольнослушателем в Сорбонне. Долго жил в Париже. Вечером – представления, а по утрам было приятно почувствовать себя студентом.
Честно говоря, барону на мгновение стало жалко этого действительно незаурядного человека, которого он собирался сделать оружием мести в своих руках. Но стоит ли жалости этот высокомерный господин, который ведет себя словно монаршая особа на аудиенции.
- Так сколько будет стоить ваше согласие?
- Зачем же? Мне интересно принять участие в этой затее. А что касается денег – я в них не нуждаюсь.
- У вас есть все необходимое для задуманной мной мистификации?
- Разумеется. Не беспокойтесь. Правда, я появлюсь несколько позже того, как закончится представление, мне нужно время, чтобы переодеться. А сейчас, прошу вас оставить меня, мне необходимо подготовиться к выходу в финале представления.
Барон, проглотив и эту пилюлю, вышел из гримуборной. Словно норовистого жеребца, барон Константин Константинович обуздывал свой нрав, теша себя мыслью, что его обидчикам воздастся сторицей. Ах, как он завидовал сейчас этому человеку в черной бархатной полумаске, который палец о палец не ударил, чтобы покорить сердце прекрасной Федоры… Да что там говорить, ему достаточно было прислать ей записку с просьбой назначить место встречи. И пришла бы, прибежала, как миленькая…И не ломалась бы, как с ним, бароном: «Не прикасайтесь ко мне, не терплю тактильных контактов…». Ну, ничего, недолго осталось. Первым делом, после венчания - в Париж, а потом в дальнее имение, на прииски, там она быстро состарится и не будет уже пленять воображение барона и лишать его сна. Пора освободиться от чар сумасбродной вдовы. С ее капиталом можно сделать сумасшедшую политическую карьеру.
Но это потом… А сейчас нужно сделать все для того, чтобы Федора не догадалась о его планах и проглотила наживку в виде француза-графа.

Представление подходило к концу, когда за кулисы пришел директор и попросил артистов не расходиться: после того, как из зала схлынет публика, барон Карачаев устраивает прием прямо на манеже. Такого в цирке еще не бывало. Все с нетерпением ждали финала. И действительно, не успели еще наиболее медлительные зрители пройти в вестибюль, как официанты в черных фраках стали расставлять по периметру манежа легкие столики с закусками и шампанским в серебряных ведерках со льдом. Манеж снова стал заполняться гимнастами и акробатами. Из ложи спустилась графиня Палинская. Она задумчиво шла вдоль барьера, крытого вишневым плюшем. «Как интересно, - думала Федора, - казалось бы только этот невысокий барьерчик отделяет мистера Икс от людей моего круга, а сколько на самом деле сословных преград стоит на нашем пути… Пытаться преодолеть их бессмысленно. Ну, что же, зато есть о чем помечтать – это уже кое-что». Федора безуспешно пыталась найти в толпе цирковых артистов героя своих грез, но его нигде не было. Барон тоже сновал в толпе, безрезультатно пытаясь найти «графа». Но тут на манеж вышел сам мистер Икс. «Струсил, подлец, - с горечью признал барон, - а ведь такой план был разработан…». Графиня издали наблюдала за человеком в маске и разочарованно думала: «Ах, Боже мой! Ну что я в нем нашла? Обыкновенный человек. Без света прожекторов и барабанной дроби, без лошади и скрипки он не вызывает у меня решительно никаких эмоций. Вот волшебная сила искусства, о которой все твердят. Нет, пожалуй, больше не поеду в цирк. Весна. Пора отправляться на Ривьеру…».
Федора решительно направилась к барону: «Константин, Константинович, я устала и хочу домой. Распорядитесь, пожалуйста, чтобы подали мой экипаж», - сказала она и, отвернувшись, пошла прочь, чтобы не выслушивать обычные в таких случаях уговоры барона.  Карачаев уже было сделал жест, чтобы подозвать Ядова, всегда стоявшего неподалеку, как к ним подошел высокий господин в ладно сидящей на нем фрачной паре: - Разрешите представиться, граф Анри де Шатонеф.
- Слава Богу, - обрадовался барон, - я уже боялся, что вы передумали. А кто же тогда там? – и барон указал на человека в маске, окруженного поклонницами, каким-то образом пробравшимися и сюда.
- Мой двойник. Когда представление заканчивается, он избавляет меня от назойливого внимания публики.
- Отлично придумано! Пойдемте, я представлю вас графине.
Федора стояла в стороне от общего веселья и ждала, когда же будет готов экипаж. Она обернулась, услышав голос барона:
- Графиня, позвольте вам представить моего друга графа Анри де Шатонеф. Он только что приехал из Парижа и, к счастью, нашел меня здесь.
Федора обернулась и пропала… Пожалуй еще никогда мужской взгляд не действовал на нее столь сильно, как этот взгляд чуть прищуренных в улыбке карих глаз. Да и сам незнакомец был хоть куда: отлично сшитый по последней моде фрак не мог скрыть фигуру атлета,  лицо со столь правильными чертами, могло бы принадлежать скульптуре эпохи Ренессанса, а улыбка… в ней сквозило что-то неуловимо родное и знакомое, но вот что, в первую минуту понять было трудно.
Федора машинально поддерживала разговор, безрезультатно пытаясь вспомнить, где она видела этого человека. Но, так и не вспомнив, с удовольствием предалась беседе, благо барон отошел от них, отправившись по каким-то делам, а граф был великолепным собеседником. Федора не отказалась от бокала шампанского, предложенного официантом, и теперь ей было так легко и весело, как давно уже не было. Словно шампанское текло по жилам. Так легко и весело было только в детстве на ее любимых каруселях в городском парке. И, словно, повинуясь движению каруселей, все вокруг обрело иной смысл, заиграло новыми красками, как будто прежняя жизнь Федоры была, словно в немом кинофильме, лишена цвета и звука…

***
Дворец барона Карачаева сверкал огнями. Парк, прилегающий к дворцу, был празднично оформлен, по глади пруда скользили лодки, подсвеченные разноцветными фонариками. Лодочники в ливреях катали гостей. Тут же на берегу стояли столы с разнообразным угощением и напитками. Играл духовой оркестр. Барон прогуливался вдоль аллей, отдавая дань уважения гостям, и следя за тем, чтобы все были довольны. Следом за ним, на расстоянии нескольких шагов шествовал Ядов, готовый исполнить любое его приказание. Барону это не очень-то нравилось, слишком было похоже на слежку, но идти рядом с Ядовым ему претило, а человек для поручений мог в любую минуту понадобиться. Публика была довольно разнообразная. Среди гостей-аристократов встречались люди, которых трудно было причислить к какому-либо сословию. Обычное для приемов барона общество терялось в догадках. Никому и в голову не могло прийти, что среди князей, графов и баронов по парку прогуливались гимнасты, фокусники, акробаты и клоуны. Карачаев выкупил сегодняшнее представление и  пригласил всех артистов к себе, попросив до поры до времени не раскрывать свою принадлежность к  артистической братии. Интрига, задуманная бароном, должна была именно сегодня прийти к своему логическому завершению. Вот только той, для которой был придуман и поставлен весь этот спектакль, еще здесь не было. Барон заметно волновался: не хватало только, чтобы внезапный приступ мигрени или простуда графини помешала осуществиться задуманному. Карачаев уже был готов послать Ядова справиться, не случилось ли чего с прекрасной Федорой, как она появилась в сопровождении «графа Анри де Шатонеф». Барон с интересом наблюдал за этой парой. Он испытывал странное наслаждение, созерцая влюбленных, которые настолько были поглощены своим счастьем, что, казалось, не замечали никого вокруг. Должно быть, именно так смотрел Герострат на храм Артемиды Эфесской перед тем, как высечь огонь…
Карачаев подозвал к себе Ядова и передал записку, которую тот должен был вручить Федоре.

***

Машенька была наверху блаженства: еще никогда ей не приходилось так беззаботно предаваться веселью, как в этот вечер. Да и были ли у нее свободные вечера? Только в Великий Пост, но в это время и развлекаться-то нельзя. А здесь в парке у барона все так красиво, играет музыка. А сколько всякой вкусной еды! Машенька никак не могла отойти от пирожных. «Еще одно, и все», - уговаривала она себя… Неожиданно, она увидела знакомое лицо.
- Тони! Вы? Как хорошо, что я вас здесь встретила!
- Барон всегда заказывает кушанья в ресторане моей маменьки, вот я и напросился помочь официантам, зная, что вы здесь будете.
- Что ж вы мне раньше не сказали?
- Хотел сделать сюрприз…
- Тони, какой вы милый! Тогда помогите мне в одном очень важном деле. Мне нужно поговорить с одной дамой и рассказать ей, что ее очень любит один человек…
- О ком вы, Машенька?
- О графине Палинской.
- Она часто заходит в наш ресторан с графом Анри. Уж не за него ли вы просить собираетесь?
- Нет, не за него… Я недавно зашла в уборную мистера Икс и увидела портрет графини на его гримировальном столике.
- Ну и что же?
- Как что? Не будет же человек просто так портрет на столик ставить. Мистер Икс лучше вашего графа, он вообще лучше всех.
- Ну, это, как сказать. По-моему графиня Палинская так не считает, да и вообще, они с графом Анри прекрасная пара – гляньте-ка, видите, в лодке плывут – чисто голубки.
- Просто графиня не знает мистера Икс…
- Ах, Машенька, не влюблены ли вы сами в этого мистера Икс?
- Ну, что вы такое говорите, Тони! Как вам не стыдно! Стала бы я тогда хлопотать о графинином счастье. Лучше уж сразу скажите, что струсили и помочь мне не хотите.
- Отчего же я, Машенька, струсил? Говорите, что я должен сделать. Ради вас все сделаю!
- Ах, Тони, давно бы так! А то «граф Анри, граф Анри…». Когда они сойдут на берег – отвлеките графа, чтобы у меня была возможность с ней переговорить.
- И только-то? Я бы мог ради вас и на дуэль кого-нибудь вызвать…
- А вот этого делать не нужно… Какой же вы еще ребенок, Тони! – Машенька поднялась на цыпочки и чмокнула его в щеку. И, хотя этот поцелуй был сродни поцелуям начальных классов гимназии, Тони был на седьмом небе от счастья.

***
Федора сидела на носу лодки и задумчиво глядела на воду, в которой отражались огни праздничной иллюминации. Иногда она поглядывала на Анри, любуясь его сильными и уверенными движениями. Он сам сел на весла. Обескураженный лодочник, получив свои чаевые, остался на берегу. Им не хотелось делиться своим счастьем даже с безмолвным соглядатаем.
- Знаете, Анри, о чем я сейчас думаю? – прервала молчание Федора. – Мы знакомы уже целый месяц, вы стали для меня самым близким человеком, а я совсем ничего о вас не знаю. Вернее, мне кажется, что знаю о вас все… и совсем ничего.
- А что бы вы хотели узнать обо мне?
- А вы не обидитесь на меня за мое любопытство?
- Как можно обижаться на женщину, которую любишь?
- Тогда скажите, куда вы исчезаете каждый вечер?
- У меня есть некоторые дела, которые, к сожалению, можно выполнить только вечером.
- Речь идет об игре?
- Можно считать и так.
- Вы проигрываете?
- Пока что, наоборот.
- Можно, я задам еще один вопрос?
- Я буду рад, если смогу на него ответить.
- Вам неприятен цирк?
- Отчего же?
- Тогда почему вы хотя бы раз не отложите свою игру, и не пойдете со мной в цирк. Умоляю, скажите мне правду.
- Правду? Извольте. Я не могу смотреть номер мистера Икс.
- Почему?
- Мне не хотелось бы сейчас отвечать на этот вопрос. Я думаю, что когда-нибудь мы поговорим и об этом.
- А вы знаете, кто-то присылает мне каждый день огромные корзины роз. Иногда мне кажется, что они от мистера Икс…
- Вот видите,  а вы еще спрашиваете, отчего я не могу его видеть!
- Анри, милый, вы ревнуете?
- Ужасно!
- Но ведь он всего лишь акробат…
- А вы думаете, акробат чем-либо отличается от графа?
- Думаю, да…
- Чем же?
- Честно говоря, не знаю… Послушайте, Анри, а не политикой ли вы занимаетесь по вечерам? Вы придерживаетесь столь левых взглядов… Вы эсер или социал-демократ?
- О нет, моя дорогая Федора, могу дать вам честное слово, что политикой я не занимаюсь и даже не интересуюсь.
- Как жаль! Это, по крайней мере, объяснило бы ваши странные исчезновения по вечерам…
- Я объясню вам все сам, только несколько позже. Боюсь одного – это может разрушить наши отношения. А мне будет больно вас терять.
- Ничто не может повлиять на мое отношение к вам.
- Спасибо, я приму это к сведению. И, может быть, набравшись смелости, признаюсь вам во всем.
- Я буду ждать. А сейчас нам, наверное, стоит присоединиться к обществу, а то обидим барона.
- Вы совершенно правы, хотя больше всего на свете, мне хотелось бы сбежать отсюда, разумеется, вместе с вами.
- Какое совпадение, мне тоже…
Горячая волна желания окатила их обоих и соединила крепче, чем объятия. И, если бы не огромное количество народа, наблюдавшее за ними с берега, все могло бы произойти прямо здесь в лодке, служившей для них маленьким островом любви.
Они причалили к берегу. Помогая Федоре покинуть лодку, Анри так крепко сжал ее в своих объятиях, что у нее на мгновение закружилась голова.
- Но сегодня вам никуда не надо уезжать? – томно прикрыв глаза, спросила она графа.
- Сегодня нет.
- Тогда покажемся на празднике у барона, а потом тихонько улизнем.
- Замечательная идея, - рассмеялся Анри.
Взявшись за руки, они побежали в салон.

***
В огромном дворцовом зале царило веселье, дождь из конфетти и серпантина осыпал танцующие пары. Барон стоял на верхней балюстраде и нервно наблюдал за происходящим. Вот лакей в расшитой галунами ливрее подошел к графу де Шатонеф и передал записку. Прочитав ее, он поклонился Федоре и поспешно вышел из зала. Барон тоже покинул свой наблюдательный пост и спустился в кабинет, где, он уже точно знал это, через несколько минут окажется граф.
К Федоре тут же подбежала девушка в голубом платье с лентой в волосах и, краснея, завела с ней разговор:
- Графиня, мне очень нужно с вами поговорить.
Федора ласково улыбнулась. Она вот уже месяц не была в цирке, но отлично помнила эту девушку, кажется, ее звали Мэйбл Гибсон, она выступала в номере канатоходцев.
- Я с удовольствием выслушаю вас.
- Речь пойдет о чувствах к вам одного человека. Он, верно, никогда вам в них не признается, но, поверьте, это очень хороший человек… Сам он никогда не признается вам…
- Мы часто внушаем людям чувства, на которые не можем ответить, моя дорогая. Кто бы он ни был, мое сердце не свободно.
- Но, поверьте, это самый лучший человек на свете!
- Вы, верно, сами влюблены в него?
- Нет, что вы! Я просто восхищаюсь им, а люблю другого…
- Вот видите, так в жизни часто случается. Я тоже восхищаюсь вашей смелостью в цирке. Никогда бы не рискнула пройтись по канату.
- Спасибо. Но тот, о ком я говорю, гораздо отважнее меня.
- Это он попросил вас поговорить со мной?
- Нет, я сама решила это сделать. Мне кажется, вы должны знать о его чувствах. Это мистер Икс…
- Знаете, моя милая добрая девочка, я сама восхищаюсь его бесстрашием. Но это всего лишь восхищение артистом, не более того. В силу возраста вы еще сами не понимаете значимости сословных барьеров, но, поверьте, они существуют, и не стоит их разрушать…
Во время этого разговора графиня наблюдала за дверью, в которую вышел Анри. Она боялась, что, вернувшись в зал, он не найдет ее, и они разминутся в толпе танцующих гостей. Что за дело ей было сейчас до циркового артиста! Все мысли, все чувства ее были поглощены, как ей казалось, совершенно другим человеком.

***
- Вы не сердитесь на меня, за то, что я отвлек вас от танцев? – учтиво спросил Карачаев, вошедшего в кабинет графа.
- О нет, барон. Я сам искал встречи с вами. Нам нужно серьезно поговорить. Согласившись принять ваше предложение, я не знал еще, в какой тупик оно меня заведет. Буду с вами честен. Не знаю, какие чувства вы испытываете к графине Палинской, но предупреждаю, я люблю графиню, и буду бороться за свою любовь.
- А графиня знает о ваших чувствах?
- Да.
- Ну, в таком случае я не собираюсь быть помехой вашему счастью. Я уже привык к мысли, что мое чувство к графине останется неразделенным.
- Благодарю вас, барон. Каюсь, не ожидал от вас такого великодушия.
- Да, кстати, Федора еще не знает, кто вы на самом деле?
- Пока нет. Но, думаю, настало время, когда я должен ей все рассказать… Вот только не знаю, как это сделать. Признаюсь, совершить прыжок из-под купола цирка мне гораздо проще, чем объясниться…
- Ну что ж, постараюсь вам помочь. Если хотите, я сам расскажу ей всю правду. Тем более, что именно я затеял всю эту историю. Скажите, вы хотели бы стать мужем Федоры?
- Об этом я могу только мечтать.
- Будьте здесь. Я поговорю с графиней и дам вам знать.
- О, барон, если вы поможете мне, всю оставшуюся жизнь я буду молиться за вас.

***
Найти графиню не составило большого труда. Заметив, что спутник прекрасной Федоры удалился, кавалеры всех сословий и рангов настойчиво осаждали ее, образовав отдельный от общего веселья кружок.
- Господа, на правах хозяина дома, я ненадолго украду у вас царицу нашего вечера, нам нужно кое-что обсудить, - сказал барон и, предложив графине руку, прошествовал с ней на открытую террасу.
- Вы не сердитесь, что я прервал ваше веселье?
- Что вы, барон. Я благодарна вам за то, что вы избавили меня от назойливых кавалеров.
- Вы чем-то взволнованы?
- Если признаться откровенно, я не знаю, куда пропал Анри, - доверилась барону Федора.
- Тогда признание за признание. Он сидит у меня в кабинете и ждет вашего приговора.
- Приговора? Какого?
- Завтра по делам службы, Анри должен надолго покинуть Россию.
- Как? – почти вскрикнула Федора, настолько поразила ее неожиданная новость. - По каким делам?
- Дипломатическая миссия, знаете ли. Там все окутано тайной, я сам толком не знаю подробностей, но от всей души хочу помочь вам…
- Надолго ли он уезжает?
- Как минимум, на год.
- Я могу ехать вместе с ним?
- Сопровождать дипломата может только законная супруга…
- Я должна стать его законной супругой. Как быстро это можно сделать?
- Вообще-то, как известно, браки совершаются на небесах, но в моем дворце есть домовая церковь. Если вы действительно этого хотите, я пошлю за батюшкой, и он тут же вас обвенчает.
- Но ведь Анри француз и, верно, принадлежит к католической церкви?
- Нет, насколько я знаю, его покойная матушка была русской, и он крещен в православии. Так что, решайтесь, графиня.
- Да, это будет лучшим выходом из сложившейся ситуации. Но как к этому отнесется Анри?
- Поверьте, он мечтает об этом. Сейчас он придет сюда, и вы ему сами скажете о своем решении. А я, с вашего позволения, удалюсь, чтобы устроить венчание.
Барон поклонился и покинул террасу.
Его заметно лихорадило. Еще бы, счет пошел на минуты. Интрига раскручивалась с неимоверной быстротой. Через час с небольшим –  а именно столько по подсчетам барона займет вся эта катавасия с венчанием – на свет, как черт из табакерки выскочит правда, которая шарахнет по всей этой компании, словно бомба, брошенная террористом.
Для начала Карачаев поднялся в кабинет, и, встретив умоляюще-вопросительный взгляд «графа», с подчеркнутым благодушием сказал: «Графиня ждет вас на террасе, она уже все знает».
Оставшись в кабинете один, барон минут пять хохотал до колик в животе, настолько поразил его вид отпрыска графской фамилии Палинских, когда он, сломя голову, побежал к Федоре. Подумать только, что делает с человеком любовь! Как мелок он становится, как жалок, как уязвим…
***
Федор стремительно сбежал по лестнице и хотел уже повернуть в коридор, ведущий на террасу, когда путь ему преградил юноша в круглых очках, которого он, как ему показалось, много раз видел в цирке.
- Мне нужно поговорить с вами, - стараясь придать себе солидность, юноша старался говорить низко, но это у него получалось с большим трудом, голос не повиновался ему, то и дело срываясь.
- Простите меня, но я очень спешу. Если вы не против, поговорим позже!
Палинский попытался обойти юношу справа, но тот снова преградил ему дорогу:
- Нет, только здесь и только сейчас! – Тони вычитал эту фразу в каком-то романе и был безумно горд, что она пришла ему в голову в такой важный и ответственный момент.
Палинский взял левее, но молодой человек не собирался сдаваться.
- Хорошо, я вас слушаю, но умоляю, побыстрее! – обреченно согласился Федор.
- Граф, вы торопитесь к графине Палинской? – с видом искушенного провидца поинтересовался Тони
- Если вы остановили меня только для этого, я вам отвечу на этот вопрос, поскольку ваш юный возраст прощает вашу бестактность. Да, я спешу к графине Палинской, - Федор снова попытался пройти, и, наткнувшись на прежнюю преграду, просто взял и, легко словно перышко поднял нахального молодого человека и посадил его на довольно высокую тумбу в псевдоантичном стиле. Покончив с этим, Федор продолжил свой путь.
- Вы должны, вы просто обязаны отказаться от графини! – кричал ему вслед Тони, не решавшийся спрыгнуть со своего «пьедестала», в отличие от своей невесты он страшно боялся высоты.
- Почему? – обернулся Федор.
- Потому что ее любит другой, гораздо более достойный человек! – с жаром объяснил Тони.
- Я никогда и ни за что не откажусь от графини Палинской. И вам, мой юный друг, дам совет: никогда не отказывайтесь от своей любви, даже ради самого достойного человека, ведь любовь – капризная дама, она сама выбирает, кого ей осчастливить, а кого – нет.
Палинский устремился навстречу своему счастью, а Тони – ничего не поделаешь – остался сидеть и ждать, когда кто-нибудь увидит его и поможет вернуться на бренную землю.

***
Никогда еще графиня Палинская так не волновалась. Так волновалась когда-то гимназистка Федора Волошина, придя на первое в своей жизни свидание, назначенное учителю истории. Учитель, разумеется, так и не пришел, оставив без ответа письмо, в которое она, подобно пушкинской Татьяне, вложила весь порыв своей юношеской влюбленности. К вечеру Федора слегла в нервной горячке, провалявшись в постели месяц, до самых летних каникул. Образ несостоявшегося возлюбленного стерся в ее памяти, исчез, как исчезает написанный чернилами текст с листка бумаги, опаленного огнем. С тех пор сердце Федоры билось ровно, разумеется, до того момента, как она встретила Анри… Ей было немного смешно и странно, прожив большую часть жизни в душевном покое, ощутить в себе столь сильный порыв чувств. Графиня, как никто замечавшая недостатки людей, безусловно замечала их и в Анри, но -  вот беда – ей нравились даже его недостатки… Почему он не идет? Может быть, словоохотливый барон посвятил его в ее планы, и они ему не по душе? А иначе, почему он так долго не идет к ней? Ведь кабинет барона совсем рядом, стоит только спуститься по лестнице…
- Федора! – он бросился к ней столь стремительно, что она, подкошенная страстью, буквально упала в его объятия. – Я хочу сказать…
- Я все знаю…
Музыка, доносящаяся из бального зала, звездное небо, сияющие любовью глаза Анри превращали в сказку жизнь, до недавнего времени казавшуюся серой и безрадостной. Он был рядом! Был с ней!
- И вас не пугает… 
- Меня не пугает ничто, ведь ничто не может помешать нашему счастью, если мы любим друг друга., - с безапелляционной уверенностью всех влюбленных прервала его Федора.
Анри молчал, оглушенный ее признанием. Он смотрел на нее, столь прекрасную в сиянии звезд, и не находил слов, чтобы выразить ту любовь и страсть, которая кипела у него в душе.
- Но, может быть, вам кажется, что я тороплю события? – прервала его молчание Федора.
- О, нет, просто от волнения мне трудно говорить, я…
- Мой милый, милый, милый… - шептала Федора, покрывая поцелуями его лицо. – Мы обвенчаемся, и все проблемы будут решены, правда? – видя его волнение, она говорила с ним, как с ребенком, которого нужно успокоить.
- Я не мог даже мечтать об этом… Имею ли я право на такое счастье?
- Конечно, имеете, мой милый, милый, милый…
- Вы действительно знаете, кто я?
- Я знаю все-все-все!
Федор Палинский никогда не был сентиментален, жизнь выстроила между ним и окружающим миром защитный барьер, который помогал не принимать близко к сердцу все, что могло бы вывести его из душевного равновесия… Но эта ночь, звезды, любимая женщина так легко принявшая его в свою жизнь… Все это разрушило, на поверку оказавшийся такой непрочный, панцирь его души и, если бы не самообладание циркового артиста, из глаз его хлынули бы слезы.

Барон наблюдал за влюбленными сквозь щелочку портьеры. Он хотел было войти на веранду, чтобы пригласить их на венчание, но, замерев, остановился, не в силах оторвать глаз… Если какой-нибудь художник мог бы запечатлеть на холсте силуэты влюбленных в лунном свете, мерцание звезд, размытые очертания огромных деревьев старинного парка, барон с удовольствием повесил бы эту картину где-нибудь в гостиной, преследуя две цели: эстетическую – уж больно красивый сюжет и воспитательную – чтобы грамотно управлять такой женой, как Федора, нужно, чтобы она постоянно чувствовала себя виноватой. «Ну, ничего, - думал барон, -  она и без картины надолго запомнит эту ночь…». Карачаев решительно сделал шаг на веранду и, наслаждаясь эффектом, который произвел своим внезапным появлением, сказал:
- Ну что же, для венчания все готово, прошу следовать за мной.
Они спустились вниз по потайной лестнице и долго шли какими-то коридорами. Впереди шел Карачаев. Свеча в его руке горела беспокойным пламенем, внушая тревогу и предчувствие опасности. Жених с невестой шли молча, крепко держась за руки. Казалось, никакая сила не может разъединить этих людей, неожиданно ставших одним целым.
Наконец, коридоры кончились, и они приблизились к большой кованой двери. Перед дверью барон остановился и повернулся к влюбленным:
- Это вход в мою домовую церковь, - пояснил он. - Она слишком мала, чтобы позвать сюда всех гостей, поэтому кроме нас и отца Иоанна на церемонии никого не будет. Надеюсь, дорогие мои, вы не против?
Не дожидаясь ответа, барон распахнул дверь, и все трое вошли в небольшое пространство – воспроизведенное в миниатюре помещение храма. Словно ангельское пение, откуда-то сверху звучал незримый хор. У Федоры от запаха ладана слегка закружилась голова. Она крепче сжала руку Анри, который торжественно вел ее к аналою. Отец Иоанн начал службу. Какие-то люди, словно тени, встали за их спинами, держа венцы. 
На мгновение Федору показалось, что не было этих лет скитаний, что он снова стал тем добрым милым домашним юношей, каким был когда-то. Что венцы за ними с Федорой держит кто-то из родственников, а где-то в уголке стоит тетушка и плачет от радости за любимого племянника. На сердце было легко и радостно, как бывает только в детстве, словно, умытая слезами и страданиями, душа снова стала чистой и юной…  И только пойманный невзначай пристальный взгляд барона опустил Федора с небес на землю. Непонятная тревога овладела им. Карачаев, словно почувствовав смятение жениха, отвернулся, и Федору стало легче. «Это всего лишь расшатанные нервы», - подумал он и стал еще истовее повторять за священником слова молитвы.
Когда венчание было окончено, барон щелкнул пальцами, и перед ними, как черт из табакерки вырос лакей с тремя бокалами шампанского на серебряном подносе.
- Ну, что же, совет да любовь! – сказал Карачаев, до дна осушив свой бокал. – А теперь пойдемте к гостям. Только вот что… - барон сделал небольшую паузу, как будто решал для себя какой-то вопрос. – Чтобы не шокировать общество столь скоропалительной свадьбой, объявим только о помолвке. А когда вы уедете, все утрясется само собой. Согласны?
Федора и Анри утвердительно кивнули, им было решительно все равно, что барон объявит гостям.
Когда, повторив в сопровождении барона прежний путь по многочисленным коридорам, новобрачные вернулись в бальный зал, веселье было в самом разгаре. Оркестр играл модный в этом сезоне вальс Макинского «Бенгальский огонь», поэтому иллюминация была слегка приглушена, а танцующие держали в руках искрящиеся палочки.
Подозвав лакея, который тут же подбежал с россыпью палочек на подносе, Анри зажег одну из них и вручил Федоре. Влюбленные закружились в вальсе, влившись в сверкающую искорками круговерть танцующих пар.
Танец прервали резкие звуки фанфар. Голос барона, доносящийся откуда-то сверху, торжественным эхом отдавался в разных углах зала, словно отталкиваясь от мраморных стен:
- Дамы и господа! Имею честь сообщить вам о торжественном событии, которое сейчас произойдет на нашем балу. Вы присутствуете на помолвке всем вам известной графини Федоры Палинской и человека, которого вы все знаете, как графа Анри де Шатонеф…
В толпе зазвучали торжественные возгласы, раздались выстрелы открываемых бутылок шампанского, лакеи начали обносить гостей шампанским. Жениха и невесту окружили поздравляющие. В руках Федоры откуда-то появился букет флер-д`оранжа. Снова зазвучал вальс, гости расступились освободив круг для  счастливой пары. И они, словно две прекрасные птицы, поплыли по зеркальной глади паркета.
Когда стихли последние аккорды, Федора и Анри остановились посреди бального зала, словно не в силах разомкнуть объятия и оторваться друг от друга. Все замерли, как будто боялись спугнуть это видение любви, которая, увы, так редко встречается в реальной жизни…
Тишину нарушил голос барона:
- А теперь сюрприз! К сожалению, на нашем торжестве не присутствуют родственники обрученных, но сейчас я с удовольствием воспользуюсь возможностью познакомить наших почтенных гостей и невесту с ближайшим окружением жениха!
Неожиданно для всех вдруг зазвучал бодрый марш, лакеи распахнули двери, в которые хлынула толпа цирковых артистов. Акробаты, клоуны, жонглеры и гимнасты привычно заняли место в центре зала, демонстрируя свое мастерство. Гости недоуменно зашептались, обсуждая двусмысленную шутку барона, всем было известно об увлечении графини Палинской цирком.
Закончив парад-алле, циркачи замерли, выстроив причудливую пирамиду.
- Итак, господа, - продолжил барон, - все мы знаем, как любит цирк графиня Палинская. Поэтому, присутствующих здесь вряд ли удивит цирковой парад, который мы сейчас увидели. Но, вы все, наверняка, удивлены, что здесь не присутствует гвоздь программы,  - при этих словах барон красноречиво посмотрел на Федору.
Графиня ничем не проявила свое недовольство бестактной шуткой барона, только побледнела,  и лицо ее словно стало мраморным, как лица статуй, украшавших дворец. Анри, не понимая, куда клонит Карачаев, растерянно озирался по сторонам.
Барон выдержал паузу и продолжил:
- Но нет, господа! Этот человек находится сегодня среди нас. Скажу вам по секрету, он находился среди нас не один день, и никто из вас не понял, кто он на самом деле. Вот она, волшебная сила искусства! Никто из вас не догадывается, что один из виновников сегодняшнего торжества, всеми нами любимый граф Анри де Шатонеф на самом деле звезда мировой арены, бесстрашный и таинственный мистер Икс! Скажу больше, об этом не знала даже сама графиня, волею случая ставшая принцессой цирка.
По залу пронесся ропот: кто-то считал произнесенное бароном нелепым розыгрышем, кто-то возмущался тем, что в высшее общество затесался циркач… Федора, обернувшись к возлюбленному, прошептала:
- Это правда?
Он утвердительно кивнул головой. Только тут Федор Палинский понял, что барон ничего не рассказал Федоре, более того, что они оба стали марионетками в какой-то странной игре, цели и смысл которой были ему пока не понятны…
- Ну почему же, барон, - неожиданно резкий и властный голос графини прорезал пространство зала, остановив перешептывания гостей, - я все знала. И если вы собрали нас всех только для того чтобы сообщить мне эту, на ваш взгляд, потрясающую новость – вы прогадали. Пойдемте, Анри, – с этими словами она подала руку  Федору, и они стремительно направились к выходу.
- О нет, моя дорогая графиня, судя по тому, как вы назвали вашего избранника, вы не знаете о нем самого главного…
Федора остановилась:
- Ну, чем вы еще порадуете меня барон? Неужели вы думаете, что я вышла бы замуж за человека, о котором ничего не знаю?
-  Вы обручились с племянником вашего покойного мужа Федором Палинским, который решил отмстить вам за то, что из-за вас был лишен наследства.
- Что?! – Федора беспомощно обратила свой взгляд к возлюбленному, - как же так, Анри?
- Я вовсе не хотел… - начал было Федор, но графиня резко оборвала его
- Значит, это правда… Как вы могли? Как вы посмели? – Федора задыхалась от душивших ее слез, самообладание отказало ей.
- Да, я Федор Палинский, - граф говорил негромко, но в тишине зала голос его звучал раскатисто и гулко. – Я тот, кого вы лишили всего: дома, денег, карьеры… Своим капризом вы разрушили мою жизнь. Но я вовсе не собирался мстить вам. Я просто исчез из прежней жизни и нашел свое призвание там, где никак не мог бы помешать ни дяде, ни вам. Даже попав в Москву, я не собирался каким-либо образом заявлять о себе, а уж тем более, искать знакомства с вами. Но словно по чьему-то злому умыслу, судьбы наши опять переплелись… Я полюбил вас. Я собирался сам рассказать вам все, но интрига затеянная бароном… Мне казалось, что и вы полюбили меня…
- Как вы можете говорить сейчас об этом? Уходите! Уходите, фигляр!
- Да, я фигляр! Я тот, кто щекочет ваши утонченные нервы своими трюками, тот, на кого, словно на диковинного зверя ходят посмотреть господа из высшего общества, тот для которого закрыта дверь в великосветские гостиные, хотя многие дамы мечтают увидеть меня в своих будуарах… Я случайно оказался там, где мне не место, и с радостью ухожу. Прощайте, Федора… - граф вышел из зала, оставив всех в недоумении.
Сочувствующие кинулись было к графине, но Федора, стояла словно окаменев, никого не видя и не замечая. В театре, в эти мгновения обязательно закрылся бы занавес, но в жизни – увы и ах – все гораздо сложнее…
Графиня Палинская стояла и думала, что же ей делать дальше, как выйти из этой ситуации, похожей на дешевую бульварную мелодраму? До большой резной двери бального зала дворца -  около двадцати шагов, как пройти этот путь под пристальными, полными брезгливого сожаления взглядами тех, кто еще недавно завидовал ее красоте и богатству? На мгновение закружилась голова, Федора инстинктивно оглянулась вокруг, словно ища опору. Барон истолковал это по-своему. Он тот час же подлетел к графине, подхватив ее под локоть, тут же рядом с ним оказался лакей с флакончиком нюхательной соли на подносе.
- Дорогая, я с вами, я помогу вам пережить это потрясение…
- С чего вы взяли, что для меня это потрясение? – графиня брезгливо высвободила локоть, еще никогда Карачаев не был ей так противен. Неожиданно, отвращение к барону, комком подкатившее к горлу, вернуло ей самообладание. – Бог с вами, барон! Я прекрасно развлеклась, иногда так приятно почувствовать себя героиней бульварного романа. Ну, что же, довольно интересный получился аттракцион, ваша постановка была просто великолепна! – с этими словами графиня вышла из зала, не оставив барону, судорожно хватавшему ртом воздух, права на последнее слово.
К барону тут же подлетел Ядов, наблюдавший все происходящее из специального укрытия на верхней балюстраде, и торопливо зашептал:
- Ну что же вы, ваше сиятельство, я же говорил, в таких ситуациях карты нужно раскрывать сразу…
Барон резко повернулся к нему и изо всей силы закричал:
- Во-о-о-н!!!!
Испуганные гости, приняв это на свой счет, толпой повалили к выходу.

***
Желтые листья, подхваченные порывом ветра, золотым дождем неслись над Пречистенкой. Федор все-таки не смог удержаться и перед отъездом из Москвы решил еще раз посмотреть на места своей юности. Он честно отработал контракт и понимал: больше в Москве ему не бывать. Никогда. Какое неприятное жесткое слово. Словно окна его бывшего дома, наглухо закрытые ставнями. Разумеется, ведь хозяйка, как поговаривали, уехала на Ривьеру... Москва стала тесна им двоим... Говорят, Карачаев тоже уехал вслед за графиней. Ну что ж, совет да любовь. «Интересно, - вдруг подумал Федор, - а священник-то был настоящий?». Палинский в который уже раз восстанавливал в памяти те торжественные, полные какого-то высшего счастья минуты, пережитые им в домовой церкви барона. Ради таких минут, наверное, и следует жить... А то, что счастья не вышло... Так его и не могло случиться - слишком уж перепутаны ниточки их с Федорой судеб.
Он бросил прощальный взгляд на бывший свой дом и пошел вниз к бульварам, переборов искушение оглянуться, а, может быть, вернуться. В прошлый раз он покидал Москву поздней осенью, и злой северный ветер словно выталкивал его из прежней жизни… А сейчас на дворе стояло благословенное время, именуемое в России «бабьим летом» - прекрасные деньки, когда и думать не хочется о том, что впереди длинная холодная зима. «Вот такой я и запомню Москву, красавицей в золотом убранстве на фоне почти флорентийской синевы неба», - подумал Палинский. На сердце стало легко и покойно. Он не спеша шагал по бульвару, наслаждаясь шелестом листьев под ногами и чуть горьковатым запахом осени. Казалось, ничто не может вывести его из душевного равновесия. Словно зритель в театре он наблюдал Москву, стараясь запомнить картинки размеренной московской жизни, ощущения, запахи, звуки… Вот нянька ведет карапуза, делающего первые в жизни шаги, вот, весело смеясь, пробегают мимо гимназистки, вот не спеша едет извозчик… И все такое типично московское, в каком городе еще встретишь такого карапуза, таких гимназисток, такого извозчика? Он, как губка впитывал лица и дома, чтобы потом в скучной чопорной Европе вспоминать свою милую Москву.
Мимо проехал экипаж, везущий даму в черном, будто сошедшую с полотна Крамского… Правда, лица Федору разглядеть не удалось, но осанка, гордый постав головы… На мгновение ему показалось, что это была графиня Палинская, и, если бы он не проходил только что мимо дома с заколоченными окнами, то подумал бы, что это именно она. Он не оглянулся, чтобы посмотреть, куда повернет экипаж – не все ли ему теперь равно?  Федор ускорил шаг и шел уже не всматриваясь, и не пытаясь запомнить. Довольно с него горьких воспоминаний, которые подарил ему город детства.

***
В ресторане «Белый попугай» царила суматоха: беспрестанно понукаемые мадам Каролиной, словно пчелы в улье сновали старательные официанты, сервируя столы и украшая зал для посетителей. Ожидался наплыв гостей. После летнего затишья возрождалось веселое московское житье. Завсегдатаи возвращались из усадеб, с дач и курортов, отдохнувшие и готовые продолжить сорить деньгами и возвращать минуты радости, пропущенные в летней спячке.
Среди официантов сновал и бедолага Тони, которого, в наказание за несданные в университете экзамены, мадам заставила работать в ресторане. Уставший от совершенно бесполезной, как ему казалось беготни, Тони, огляделся по сторонам и, убедившись, что на него никто не обращает внимания, нырнул под стол, где скрытый доходящей до пола скатертью, рассчитывал отдохнуть. Но места под столом оказалось не так уж много, ибо там уже сидел Пеликаныч, ожидая, когда мадам Каролина устанет и поднимется наверх отдохнуть.
- А-а-а, Пеликаныч! Вы-то мне и нужны! – обрадовался Тони.
- Опять что-нибудь натворили? – поинтересовался метрдотель.
- Ну, почему, сразу натворил… Просто мне нужен ваш совет. Вот, предположим, вы были бы на моем месте…
- Ой, Тони, не пожелал бы я быть на вашем месте! Вижу, вы не просто что-то натворили, а сделали что-то такое, за что будет вам от мадам Каролины по первое число!
- А как вы догадались?
- А что тут догадываться! Вы всегда, когда что-нибудь натворите, пытаетесь поставить меня на свое место, а мне и на своем-то несладко. Ну, рассказывайте!
- Помните, мы с вами были в цирке?
- Ну, конечно, помню! Ваша мамаша меня тогда два дня ругала за то, что я на целый вечер оставил ресторан без присмотра.
- А что вам больше всего понравилось?
- Тигры. Уж больно они на вашу мамочку похожи.
- А еще что?
- Клоуны – давно я так не смеялся.
- А во втором отделении?
- Второе отделение мне еще больше понравилось. Я так сладко заснул – давно так сладко не спал.
- Значит, вы пропустили самое главное, вы не видели номер Мэйбл Гибсон.
- Уж не влюбился ли мой молодой хозяин?
- Хуже.
- Собираетесь жениться?
- Хуже.
- Уже женились?
Тони молча кивнул головой. Пеликаныч отшатнулся от него, как от прокаженного, да так резко, что пребольно стукнулся головой о столешницу:
- Да-а-а, Тони, я вам не завидую.
- Вы просто не видели Машеньку!
- Мне достаточно того, что я каждый день вижу вашу маменьку!
- Ах, если бы вы были на моем месте…
- Да я не только не соглашусь встать на ваше место, мне рядом-то с вами стоять страшно! Ведь если мадам Каролина узнает…
- Вот я и хотел с вами посоветоваться. Сейчас придет Машенька, и я должен представить ее маме.
- Тогда мне лучше уйти - не люблю кровопролития!
Только Пеликаныч собрался вылезти из-под стола, как в зале зацокали каблучки, и чей-то звонкий голос позвал: «Тони, дорогой!»
- Это она! – Прошептал Тони и уже, было,  высунул нос из своего укрытия, как услышал шаги своей матушки.
- Кто это называет моего сына дорогим? – голос мадам Каролины не предвещал ничего хорошего, но Машенька еще этого не знала.
- Так значит, вы - мама Тони? Очень приятно.
- Кому как… - сказав это, мадам Каролина села за один из столиков и без всякого стеснения стала рассматривать непрошенную гостью.
Пауза затянулась. Но Машенька тоже была не лыком шита: наслышанная о сложном характере мадам Каролины, она – будь, что будет – решила вести себя подобным же образом. Так вот Машенька, не дожидаясь приглашения, села напротив своей свекрови и стала не менее пристально ее разглядывать. От такой наглости у мадам Каролины перехватило дыхание, она хотела уже вскочить и взашей вытолкать наглую девицу, но тут из за стола, за которым сидела Машенька, напуганные затянувшимся молчанием женщин, вылезли Тони и Пеликаныч.
- Тони, ты еще ничего не сказал своей маме? – как ни в чем не бывало, ласково спросила Маша.
В ответ раздалось нечто нечленораздельное.
Мадам Каролина поинтересовалась:
- А что, собственно, он должен был мне сказать?
- Одну минутку, мадам, - попросила Маша и, видя, что Тони не спешит обрадовать мать, добавила. – Ну, же, Тони, смелее! Алле, гоп!
Тони набрал полную грудь воздуха и бодро начал:
- Мама!.. – но дальше дело не пошло. Под зловещим взглядом матушки Тони замолчал не в силах вымолвить ни слова. Он с надеждой посмотрел на Пеликаныча, но тот, энергично замотал головой, давая понять, что сам до смерти боится мадам Каролину, и на него рассчитывать не стоит.
- Ну, что же, придется мне… - вздохнула Машенька и поднялась со стула. – Мадам, ваш сын и я любим друг друга…
- А кто вам разрешил его любить? – безапелляционно поинтересовалась мадам. – И вообще, кто вы такая? Откуда взялись?
- Я работаю в цирке.
- В цир..., в цир…, в цир… - словно экзотическая птица зачирикала мадам Бонвиль.
- Что это с ней? – спросил у Пеликаныча Тони.
- По-моему, у вашей матушки полцирка в горле застряло, - с видом знатока ответил метрдотель.
Продолжая «циркать», мадам Каролина подошла к старинному мореного дуба буфету, открыла дверцу, и, наполнив большую рюмку коньяком, залпом опустошила ее, разом избавившись от внезапно постигнувшей ее «цирковой болезни».
- Так, значит, вы из цирка? – мадам подошла к стойке с чистой посудой, взяла тарелку и со всего маху шваркнула ее об пол. Раздался грохот, и осколки фонтаном разлетелись во все стороны, Тони и Пеликан в ужасе зажмурились, но Машенька и бровью не повела.
- Здорово! Но я так тоже умею! – сказала она и, взяв со стойки чистую тарелку, тоже шваркнула ее об пол. Но Машенькина тарелка, несколько раз перевернувшись в воздухе, летела по более затейливой траектории, да и фонтан осколков был побогаче.
Мадам Каролина повторила свой трюк с тарелкой. Но куда ей было до Машеньки!
Машенька снова продемонстрировала мастерство: на этот раз тарелка буквально сделала два круга, и сноп осколков был похож на праздничный фейерверк. В ответ мадам Бонвиль грохнула оземь сразу две тарелки.
- А так вы умеете? – спросила Машенька и, схватив три тарелки, стала ими жонглировать. Тони и Пеликаныч глядели, как зачарованные. Мадам Каролина, справившись с минутным замешательством, стукнула кулаком по столу и закричала:
- Вон отсюда!!!
- Это вы мне? – Маша  поймала тарелки и аккуратно положила их на стойку. – Пожалуйста, я уйду. Но только ваш сын уйдет вместе со мной. Пойдем, Тони!
- Почему это он уйдет с вами? – поинтересовалась мадам Каролина.
- Потому что мы любим друг друга.
- Это – не повод. Я его мать, а вы кто?
- Я его жена, мы обвенчались сегодня утром - спокойно ответила Машенька и направилась к выходу. Тони, виновато оглянувшись на матушку,  побежал за ней.
Мадам Каролина судорожно хватала воздух, не в силах произнести ни слова. Кто знает, чем кончилась бы вся эта история, если бы в это время в зал не вошел Федор Палинский, он же мистер Икс.
- Я, кажется, не вовремя?
- Ах, что вы, мистер Икс, мы всегда рады вас видеть! – вскочила мадам Каролина. – Тони, распорядись насчет ужина для нашего дорогого гостя, а вас, моя дорогая, я попрошу помочь мне сервировать стол.
Машенька не сразу поняла, кому предназначены эти слова, но поскольку рядом не было больше особ женского пола, ей стало ясно, что мадам Каролина обращается к ней.
- Разумеется, мама. Вы ведь разрешите мне так вас называть? – прощебетала она, решив «ковать железо, пока горячо».
От такой наглости мадам Каролина зашипела, как раскаленная сковородка, на которую плеснули воды, но, вспомнив о присутствии мистера Икс, сдержала эмоции.
- Я что-нибудь не то сказала, мамочка? – улыбнулась Маша, ловко меняя скатерть.
Пеликаныч и Тони еле сдерживались, чтобы не расхохотаться в голос. Они во все глаза смотрели на Каролину: такой они ее не видели никогда. Она перехватила их удивленные взгляды и тоном, ничего хорошего для них не предвещавшим, рявкнула:
- А вы что уставились? Так и будете стоять? Помогите Мистеру Икс раздеться и принесите ему его любимое кресло!
- Благодарю вас, мадам! Мне будет очень не хватать вашей заботы.
- Разве вы собираетесь покинуть Москву? – поинтересовалась хозяйка.
- Да, сегодня я уезжаю, вот и зашел попрощаться.
- Мы сделаем все, чтобы этот вечер стал для вас одним из лучших воспоминаний о России! – с пафосом произнесла мадам Каролина и пошла на кухню распорядиться насчет ужина. Не дойдя нескольких шагов до порога, она обернулась и, обращаясь к Маше, сказала. – Итак, моя дорогая, пойдемте со мной, вам стоит начать входить в курс дела.
Маша весело подмигнула мужу и вприпрыжку устремилась за свекровью.
Пеликаныч и Тони застыли в изумлении.
- Похоже они нашли общий язык… - прокомментировал ситуацию Пеликаныч.
Тони молчал.
- Тони, неужели вы не рады этому? – прервал затянувшуюся паузу мистер Икс.
- Честно говоря, не знаю. Вдруг они теперь обе возьмутся за меня?
***
Москва встретила графиню Палинскую во всем великолепии ранней осени, когда предвестники увядания – желтые листья – еще радуют глаз, и не хочется думать о том, что скоро наступят пасмурные осенние деньки, подует промозглый ветер, а золото листвы, шуршащей под ногами, превратится в грязь. Федора и не думала возвращаться в Москву. Тихая размеренная жизнь Ниццы, где она провела лето, пришлась ей по душе и она решила навсегда остаться там. Но перед тем как навсегда покинуть Москву, нужно было уладить дела по управлению приисками и имением – весной графиня так скоропалительно уехала, что даже не позаботилась о своем имуществе. Слава Богу, беспечную Федору выручил верный Карачаев, который временно взял все в свои руки. Несколько раз он порывался приехать к ней в Ниццу, но, не получив на то ее разрешения, все лето провел в Москве. Федора понимала, что барон занимался ее делами не из чистого альтруизма, вероятно он еще надеется на продолжение каких-то отношений… Но думать об этом графине так не хотелось! Она бы и сейчас не вернулась в Москву, но барон требовал от нее подписания каких-то бумаг, без которых управление ее делами было невозможно. Поэтому, взяв с собой верную Дашу, графиня решилась на это путешествие.
Сердце защемило, когда графиня вошла в свой дом на Пречистенке. На мгновение ей показалось, что в венецианском зеркале вестибюля отразилась не одна, а две фигуры, словно тот из-за которого она бежала отсюда, по-прежнему был рядом с ней. Оставив Дашу распаковывать багаж, Федора поднялась наверх в спальню. Ей не захотелось нарушить вязкий полумрак, в котором, казалось, остановилось время. Неожиданно вспомнилось, как они хотели удрать с того приема устроенного Карачаевым. Удрать, чтобы оказаться здесь в этой спальне, в которой они столько раз выпускали на свободу свою страсть и старинное зеркало, словно полотно вдохновенного живописца отражало переплетение их прекрасных тел… При одном воспоминании о тех ласках, которые они дарили друг другу, горячая волна желания захлестнула графиню и она в изнеможении опустилась в кресло, стоящее возле окна. Как же она была счастлива тогда! Все девичьи и женские грезы, все мечты тайные и явные, присутствующие в жизни каждой женщины, воплотились в этом прекрасном, но таком быстротечном романе…
Внизу прозвенел колокольчик, возвещающий о чьем-то приходе. Федора подумала о том, как было бы хорошо, если бы это был Анри… Но тут же поймала себя на мысли, что Анри – не настоящее его имя, кажется его зовут Федор. Она усмехнулась при мысли, что до сих пор называет его тем чужым именем, которое в любовной истоме привычно шептали губы.
Дашины каблучки недовольно застучали по лестнице, и через несколько секунд вошедшая в спальню Даша сказала: «Его сиятельство явились, не запылились…». Федора поморщилась:
- Скажи, что я устала с дороги. Пусть приедет вечером, а еще лучше – завтра.
Дашины каблучки застучали с удвоенной силой, она не любила барона.
Через некоторое время стук каблучков повторился и в конец рассерженная – оторвали от разбора багажа – Даша снова вошла и доложила:
- Они говорят, что подождут, пока ваше сиятельство отдохнут и к ним спустятся.
Федора поморщилась. Признаться, она уже забыла о назойливости барона и сейчас она была тем более неприятна графине.
- Хорошо. Я спущусь. – Федора справедливо рассудила, что если не можешь отменить неприятную встречу, лучше ее не откладывать. И, как была в дорожном костюме и шляпке, спустилась вниз.
Карачаев нервно прохаживался вдоль гостиной, словно усталый тигр в клетке зоосада. На мгновение Федоре даже стало жалко его такого преданного, верного, поддержавшего ее в трудную минуту. Но жалость эта, как всегда продолжалась всего мгновение, ибо стоило барону заговорить, как графиню начинало мучить чувство досады от того, что этот человек присутствует в ее жизни.
Потом барон долго и нудно рассказывал ей о состоянии ее дел, которые, как оказалось, были весьма расстроены некомпетентностью управляющих, доказывал ей необходимость поездки на прииски вместе с ним… Голос его долетал до Федоры словно через стену из толстого стекла. Как ни старалась она сосредоточиться на беседе, все ее мысли были об Анри. Где он сейчас, в Москве ли?
- Федора, дорогая, может быть, вы все-таки сосредоточитесь на делах? – обиделся барон, поймавший отсутствовавший взгляд графини.
- Я же говорила вам, барон, что я устала с дороги! Я просто не способна вникать в какие бы то ни было дела.
- Ну, хорошо, моя дорогая, хорошо… Я не буду вас больше утомлять разговорами о делах. А как вы посмотрите на прогулку в моем экипаже?
- Повторяю вам в третий раз: я устала! Оставьте меня в покое, хоть ненадолго! Приходите завтра, может быть, у меня не будет так болеть голова. – Федора решительно поднялась и направилась к выходу из гостиной, дав понять барону, что аудиенция окончена.
- Я пришлю вам своего врача! – сказал барон ей вслед.
Графиня резко повернулась и зло бросила барону:
- Я же просила вас, оставьте меня в покое!
Карачаеву понадобилось определенное время, чтобы, поборов гнев, взять себя в руки. Провожаемый насмешливыми взглядами суетившейся с багажом прислуги, барон вышел из особняка, сел в свой экипаж и поехал домой, по дороге раздумывая о том, как же ему укротить непокорную графиню.
Графиня же, вернувшись в спальню, подошла к зеркалу, посмотрела на свое отражение и подумала, что находится в той же поре, что и Москва, тронутая очарованием ранней осени. Пройдет еще совсем немного времени и то, что сейчас вызывает восхищение, претерпев некоторые метаморфозы, уже не будет радовать взгляд. Она решительно нажала кнопку звонка, и на немой вопрос немедленно появившейся Даши тоном, не терпящим возражений, сказала:
- Приготовь мое зеленое платье, манто и вели заложить экипаж.
- Да вы в своем ли уме, барыня! Я еще и распаковать-то ничего не успела…
- Ничего, распакуешь, пока я буду принимать ванну. Иди, Даша.
- А куда хоть едете-то, барыня? – поинтересовалась Даша, в общем-то, не надеясь на ответ.
Но Федора доверительно улыбнувшись ей, сказала:
- В цирк, Даша. В цирк.

***
Поезд, который должен был разлучить Федора с Москвой уходил через два часа. Багаж уже ждал его на вокзале, гостиничные счета – оплачены. Оставив гостеприимное заведение мадам Каролины, Палинский решил напоследок прогуляться по бульварам. Он бесцельно шел, как сказали бы в старой сказке «куда глаза глядят» и сам не заметил, как ноги привели его к цирку. Он постоял перед поблекшей афишей, которую безжалостно трепал осенний ветер, словно пытаясь сорвать и унести куда-то вместе с потоками желтых листьев… Повинуясь какому-то странному чувству, Федор сорвал афишу, словно хотел помочь ветру уничтожить в его душе последние воспоминания о том, что произошло с ним здесь, в России, да так и замер с афишей в руке. Навстречу ему по бульвару шла Федора Палинская… Он сделал робкий шаг навстречу, потом пошел быстрее, побежал… И вот уже его руки держали ее в объятиях, а губы искали губы, натыкаясь на вуаль, ниспадавшую со шляпки.
Федора с жаром отвечала на  его поцелуи. В эту минуту она поняла, что ей все равно, как на самом деле зовут ее возлюбленного, все равно, ангел он или злодей, все равно, со злым умыслом или без оного он вторгся в ее жизнь… Когда два тела сплетаются в одно, а души парят высоко в небе, не все ли равно, что будет завтра?















.






.












Рецензии