Лёд

 


                Лед

                Столетию первого Ледового похода




                Рассказ  из  серии  «Смута»

       За ночь крепко подморозило. Вчерашние колдобины, взбаламученные сапогами  сотен самооборонцев да  колесами многих телег ,  схватились к  робкой  зорьке  крепким грязным ледком. Стояло тихое , с небольшим туманцем, февральское  утро . Солнце, вдруг выкатившееся   на голубеющее  предвесеннее небо, стало припекать и сухая, серая с ночи земля томно зачернела , ласкаемая теплом и светом . А над голым пологим бугром , громадной подковой охватившим село с северо-запада, собирались с самого рассвета тучи крикливого воронья, ликующего и радующегося входящей в свои права южной весне. Почерневший снег лежал только  по лощинам и мелким овражкам,  сбегающим к Среднему Егорлыку, а сама речка еще не сбросила с себя посеревший ледяной покров. Только по густым камышовым  займищам уже проглядывали черные промоины.
Пчелинцев , наскоро побрившись , вывалился через низкую притолоку из хаты и , натягивая на плечи кожаный летный реглан, свистнул подвернувшемуся бойцу :
- Дай сюда Лосева Егора ! Только быстро! – и, повернувшись , присел на холодную засаленную лавку, доставая кисет. Егор , невысокий коренастый солдат с редкими усиками и глубоко посаженными глазами , подойдя , молча присел рядом , закрутил самокрутку .
- Рассказывай,- выдохнул дым крепкой махры Пчелинцев.
- Был конный разъезд , три офицера да мальчишка-юнкер. С Егорлыцкой . В балочку, в овражек , заманил их- и взял. При этом поручик уложил одного из моих. При допросе сначала  было – молчали. Я того поручика кончил, остальным пообещал жизни – ну, стали рассказывать.
- Короче !
- Сегодня до свету Корнилов из Егорлыцкой выступил с основными силами. Алексеев тоже с ними. Тысяч около пяти. Впереди авангард – полк сплошного офицерья , их ведет Марков. С Румынии аж пришли. Следом – основные силы , десяток  орудий , обоз , там же казна, командует генерал Боровский. Ну и сзади партизаны , около полутора тысяч, под началом Богаевского. Прут на Песчанку и далее – на юг.
-А чего хотят?
- Там все генералы - быховские. К морю пробиться хотят. А там на корабли и - тю-тю... В Турцию, али еще куды. Генералы некоторые в штатской одежке чешут. Воевать, вроде, не желают больше.
- А ежели казаки подымутся, то и... Не тю-тю? На Екатеринодар, небось, попрут? - Пчелинцев злобно усмехнулся, оскалив ряд мелких лисьих зубов, - конница у них имеется?
-Конница есть , но мало , Попов своих казачков с Дона не вывел , ждут на зимовниках , пока все станишники подымутся. Все.
- Пускай ждут, может и дождутся чего…хорошего, -Пчелинцев усмехнулся в усы, сплюнув, затушил цыгарку, -дел ты их куда?
- Кадетов што ль ? А они б меня куды  дели , гы-гы…,- Лосев ощерился беззубым ртом,- Прострелил Никитка Крыхтин каждому ноги , чтоб не сбежали , да и прикопали мы их в том овражке как есть, вживую. Юнкерок просился , офицерье молча… сдохли .
- Тут  перекос  у тебя, кавалер , - Пчелинцев  зло харкнул в сторону , глядя Лосеву прямо в глаза , - В другой раз просто - шлепни и шабаш! Не измывайся.  Вчера вечером из Медведовской получен приказ  Уездного комитета  от Горшкова и Самойловича : моему полку совместно с самооборонцами не пропустить Корнилова.  УКом , твою мать!!  Только приказы писать! С  кем , скажи на милость , я их не пропущу? С  этим сбродом , оборонцами?  Мои- то дербентцы бу-удут  стоять, но  нас же  м-а-ло , битый батальон! – он вскочил со скамьи и, распаляясь, нервно зашагал взад-вперед ,- Ну неужели раньше-то было неясно , что пойдут  корниловцы не на голые зимовники , где им не прокормиться, а через богатые слободки на юг, а, Лосев ? Э-эх ! – Пчелинцев опять сел  , крутя дрожащими пальцами  новую самокрутку  и о чем-то мучительно размышляя . Вдруг , как очнувшись , резко спросил :
- Ты своих нонешних офицериков-то хорошо прикопал ? – ведь наткнется Корнилов, вызверится… вконец . Подумав , сказал еще : - Займи со своими хлопцами левый фланг , у самой речки , там узко и неглубоко , могут обойти.
- Не плачь , прикопал. Пулемет дашь ?
- Не дам , их исправных три всего . Один у моста , те по флангам. Окопайся , если успеешь. Батарея поддержит , если что…
- Если не перебежит к своим твоя батарея !
- Пока Дубовой там , не перебежит , - и, круто повернувшись, пошел быстро вниз , к мосту. По обе стороны его , вдоль неширокой здесь речки, по правому ее берегу , неподалеку от небольшой церковки , спешно окапывались отряды самообороны , собранные местными большевиками со всего Медвеженского уезда . Среди них выделялись , одетые в шинели и высокие серые папахи солдаты , вернувшиеся в родные места с развалившихся фронтов , но немало было и мобилизованных гражданских , облаченных кто во что . На самом опасном направлении , перед единственным  мостом , Пчелинцев поставил свой батальон 154-го Дербентского полка , в котором воевал на Кавказском фронте , ведя большевистскую агитацию , а в феврале семнадцатого года Советом солдатских депутатов своей дивизии, после того , как офицеры частью разбежались , частью были казнены, частью согласились служить большевикам , назначился командиром.
Убедившись , что ополченцы быстро зарываются и , вполне возможно, успеют к началу атаки , он скорым шагом прошел на батарею , расположившуюся позади окопов, по левому флангу, на небольшом холме , поросшем редким кустарником, у самой церкви. . Здесь, под началом бывшего подпрапорщика Семена Дубового , здоровяка и весельчака , несколько офицеров-артиллеристов и прислуга готовили к бою два трехдюймовых орудия. Отведя Дубового в сторонку, Пчелинцев спокойно , но твердо проговорил хрипловато :
- Слушай сюда , Семен. Они постараются в каком-то месте обойти нас с фланга , не давай им этого . Как только покажутся – взорви мост . Не мне тебя учить, но ты молоти по их скоплениям – уж слишком много их прет нынче!
-Они цепью пойдут.  Шрапнели маловато… Придется экономить . Взвод бы какой для прикрытия батареи, а ?
- Не могу , нету. Офицерики твои как ,- он кивнул на позицию, - по своим бить не откажутся в последний момент ?
- Не откажутся. А если что – у меня разговор короткий ! – и, широко улыбаясь, Дубовой  хлопнул рукой по кобуре.
- Не прозевай . В случае чего , Сеня, умри , а замки с орудий снять - и в речку !
- Кадеты доста-а-нут. Взорву лучше все к еб…й  матери , прости , Господи !- повернулся он к церкви.
Тем временем,  заметив в бинокль несколько всадников, промелькнувших  вдали, на голом бугре, скорым шагом Пчелинцев спускался вниз, где самооборонцы  уже окопались и теперь , сбившись в разноцветные толпы , курили и разговаривали, кто мирно  дремал на припекавшем солнышке. « Тоже мне , войско ,- ругнулся про себя Пчелинцев,- струхнут небось , как попрет на них отборное офицерье !» И , взойдя перед окопами на бруствер , одернул кожанку , поправив портупею с громадной кобурой, железным голосом , как он привык говорить на митингах , не раз укрощая солдатскую стихию, прокричал :
-А ну, слушать меня ! Кр-р-асные бойцы , товар-р-ищи! Тыс-с-ячи человек недобитого офицерья, вышвырнутые из Ростова нашими братьями – ростовскими пролетариями , сбившись в злобную собачью свору , идут на наши родные села и города, чтобы свергнуть нашу молодую Советскую власть ! Перевешать наших детей , снасильничать жен и дочерей ! - тут он опустил ниже голову и продолжил уже тише ,- нас меньше ! Но и немало ! Станем насмерть !- возвысил он голос ,- не дадим…вернуть…по-старому…кровопийцам !!
 И вдруг со стороны церковки раздался другой ,гораздо более могучий голос и все , кто был в окопах , тут же повернули на него свои головы , а отрывистые выкрики Пчелинцева потонули в громогласном певучем басе. Все лежанцы , которых было тоже немало в окопах ,  сразу же узнали в высокой черной фигуре , направлявшейся к позициям , отца Сергия , настоятеля храма . Он же , держа перед своей грудью большую икону Богородицы,  в золоченой ризе, подходил уже к самым окопам:
- Братья мои ! Православные христиане, что вы делаете, остановитесь ! Во имя отца и сына , во имя Пресвятой Богородицы – остановитесь !! Не смейте поднять руку русские на русских ! На горе матерям , и на радость врагам Отечества ! Уходите по домам , пока еще не поздно , их много идет, не устоять вам! Уходите, умоляю! Пресвятая Матерь Божия благословит вас на поступок разумный , а не… на братоубийственное кровопролитие!
Пчелинцев с полуоткрытым ртом так и застыл неподвижно, уставившись на батюшку, только рука уже легла привычно на кобуру. В окопах воцарилось смятение: кто ругался , кто крестился, большинство же, поснимав привычно шапки, стояли молча , опустив головы и  моргая повлажневшими глазами.
- Благославляю вас на разум, братья! Изгоняю бесов и отпускаю грехи , но отриньте же вы от себя страшный грех братоубийства!…Изгоняя дьявольское…
- Шел бы ты отсюда, поп !!- Пчелинцев уперся стволом Маузера в живот приблизившегося настоятеля,- в… свой приход !
- Убирайся , пес смердящий ! Богоотступник !! Бесовское наваждение твое…- и вдруг пять резких и страшных в наступившей тишине выстрелов, от которых вздрогнули даже бывалые фронтовики, ударили один за другим, сорвав с крыши храма стайку испуганных голубей и швырнув их в небесную синь. Батюшка еще мгновения постоял и плавно опустился на спину, сцепив руки на иконе Богородицы.
- Вот так!- громко и спокойно крикнул Пчелинцев, оглядываясь вокруг и вкладывая Маузер в кобуру. И , найдя глазами бойца с заседланным жеребцом на поводу, приказал : -Лыткин! Убр-р-ать подальше !
Никто не шевельнулся, а только молча крестились , пока труп батюшки , увлекаемый за ногу лыткинским жеребцом, оставляя кровавый след, не скрылся из виду. Ропот и смятение прошли по окопам, некоторые из местных вспомнили было вдруг, что и  сход лежанский тоже ведь накануне постановил пропустить корниловскую армию… Но в ту же минуту раздался истошный крик с колоколокольни:
-И-и-ду-у-у-т !!! Ка-а-а-де-ты-ы! И-иду-у-т!!
 
    Колонна добровольцев, жалкий остаток рассеянной жестоким ураганом революции некогда могучей, десятимиллионной Русской армии, теперь напоминала разношерстный цветной цыганский табор, и только строгая сосредоточенность лиц , полное отсутствие смеха и веселья да обилие оружия отличали ее от такового. Бедно одетые: те в офицерских шинелях, тот в солдатской , тот в кожаной куртке , но большинство – в гражданском; возрастом от юнца- гимназиста до старого седого полковника, за спиной котомка , на плече винтовка;  все до одного, они вступили сегодня на заре в широкие и уже бесснежные пределы Ставрополья, кипящие большевизмом, как осиное гнездо, пропитанные ненавистью к «кадетам», занятые частями мятежной 39-той дивизии, бросившей Кавказский фронт. Без страха и упрека, понуждаемые только желанием защитить и возвысить обесчещенную Родину , они шли навстречу неизвестности, хорошо понимая, что большинство из них , скорей всего, никогда не вернется из этого похода.
Корнилов, в полушубке с белым воротником и высокой папахе, с палкой в руке, остановился, завидя приближающийся конный разьезд. По его посеревшему за недели похода лицу, сумеречному ,но спокойному, пробежала тень удивления. Он повернулся к Деникину:
- Антон Иваныч, прошу Вас – разберитесь , почему разведка так скоро вернулась ? И вызовите Маркова ,Тимановского и… Кутепова, будьте любезны !
На взмыленном дончаке подскакал полковник Глазенап, это его разъезд вернулся из дозора. Соскочив на аллюре, козырнул и  доложил:
- Господин генерал! Вернулась конная разведка ротмистра Стебловского. За этим бугром , уже в двух-трех верстах отсюда - слобода, Лежанка. Удалось подойти на винтовочный  выстрел незамеченными. На противоположном берегу реки один ряд окопов, около полка пехоты при трех пулеметах. В основном – это ополчение. На колокольне наблюдатель, справа от церкви, в ста шагах, выявлена батарея из двух орудий. В расчетах замечены офицеры… Конницы не видно, скрыть ее там особо негде. Мост цел, ширина реки перед окопами не более пятидесяти шагов. Лед есть , но лишь местами. Справа от дороги рельеф изобилует балками и оврагами, ничем не прикрыт, западнее, верстах в двух, неповрежденная и неприкрытая плотина,  есть возможность обходного маневра, господин генерал, - Глазенап умолк, низко наклонив голову.
- Благодарю! Что-то еще, господин полковник?
- В одном из оврагов разъездом Стебловского обнаружена пропавшая вчера разведка марковцев. После издевательств засыпаны землей. Еще живыми, господа…
Повисла тяжелая тишина. Подошедший Марков обнажил голову, высокую белую папаху смяв в руке, другие последовали его примеру.
- Африкан Петрович, передайте подполковнику Миончинскому мой приказ, - обратился Корнилов к генералу Богаевскому, - развернуть батарею за боевым порядком марковского полка для обеспечения огневого прикрытия наступления. По возможности, беречь мост! Батарею противника подавить с дальних дистанций, иначе она нам дорого обойдется…Держать темп огня, не давать им высунуться. Вы с  Вашими партизанами двинетесь быстрым маршем в обход на левый фланг. Из состава основного полка ,- он обратился к Деникину, - соберите, Антон Иваныч, конно- пешую роту прорыва и отправьте ее на правый фланг для захода с тыла по плотине . Ну, а генерал Марков атакой в лоб попробует взять линию окопов. Корнилов в упор взглянул на стоявших рядом полковников  Тимановского и Кутепова: - Ваши роты , господа, в арьергарде, на острие атаки… Постарайтесь одним броском !-Лавр Георгиевич после короткой паузы возвысил голос: - Этот бой решающий , господа! Если мы под слободой задержимся, большевики подтянут силы из Белой Глины и Песчанокопской и… С Богом, господа!
Над двинувшимся в атаку авангардом, высоко в бледно-синем небе, лопнула вдруг шрапнельная граната и бело-розовое легкое облако медленно поплыло, растворяясь в морозном воздухе. За ней- вторая, третья – так же высоко и неопасно.
Марковский офицерский полк, когда уж оставалось двести – триста метров до линии окопов неприятеля, залег под непрерывным пулеметным огнем. Батарея самооборонцев беспорядочно бросала снаряды вдоль дороги, не нанося большого ущерба атакующим. В этот момент батарея Миончинского, подтянувшись под самые залегшие цепи, повела, под шквальной стрельбой, точный огонь прямой наводкой по позициям противника, одну за другой подавляя его огневые точки. Мост горел, но был еще цел. Корнилов во главе группы всадников, с развернутым трехцветным знаменем, вдоль рядов атакующих проскакал на правый фланг и скрылся за откосом. Приказав пешим юнкерам отвлекающими атаками сковать группу Лосева, повел конницу лощинами на плотину, стараясь остаться незамеченными.
… Дубовой следил в бинокль за огнем своей батареи, но, вдруг поняв, что офицеры- артиллеристы попросту щадят атакующих, молча отшвырнул от орудия капитана Ставского и, на вылете  держа «Маузер» в левой руке, правой бешено вращал маховик, прильнув глазом к трубке: - С-суки! Так и знал… Я с… вами, бл…ми, разберусь…иш-шо… И , когда он сквозь пироксилиновую гарь и свист орудия повернулся, чтобы потребовать от прислуги снаряд, Ставский с яростью опустил ему на голову штык лопаты ,развалив череп. Но тот не упал сразу, гигантская его фигура, в горячке, выбросилась через бруствер и бросилась бежать к горящему мосту, кровавя след. Снаряды противника уже рвались на батарее, коноводы кинулись было запрягать передки, чтобы вывезти пушки, но было уже поздно. Лошади тут же были побиты шрапнелью, а уцелевшие еще люди бежали кто куда… Ставский с товарищами влетели в раскрытую покойным батюшкой дверь церкви и укрылись за амвоном. Трубицын истово молился. –Зачем, ну зачем… Вы это сделали !.. Ах, Сергей Николаич, Сергей Николаич! Вы… нас погуби-и-ли,- с укором говорил, едва переводя дух, Стоянов .– Вы ранены, поручик, - спокойно произнес Ставский и заботливо оттер кровь чистым носовым платком с его лба, - красных они вышибут, это очевидно, ну а мы…пойдем… своей судьбе навстречу ! Храм сотрясался от грохота боя…
Один пулемет самооборонцев уже замолчал, на месте гнезда только дымилась воронка, но два других еще работали , не давая залегшим марковцам поднять головы. Трескотня винтовок слилась в непрекращающуюся кокофонию, перемешиваясь с частыми ударами орудийных разрывов батареи Миончинского. И вдруг позади окопов раздался раздирающий, истошный крик-вопль, полный отчаяния:
- Тикайте-е-е!!! Тика-а-а-йте-е! Кадеты-ы сзади-и-и !! Сзади-и ! -Крик этот пересилил все остальные звуки боя и ветром отчаяния пронесся над окопами красных. И , сразу оборотясь, увидели самооборонцы молча несущуюся на них с тыла конную лаву, сверкающую сквозь дым ярким блеском сабель и золота погон. В панике хлынули они, чтоб не быть зарубленными, из окопов вдоль речки, в камыши, в редкий кустарник…
Видя смятение противника, роты Тимановского и Кутепова бросились через мост и вброд через речку, вскрытую снарядами ото льда, одним рывком оказались в окопах, еще минуту назад сеявшими смерть среди них и яростно принялись добивать штыками раненых. Корниловский полк, через плотину прорвавшийся в тыл самооборонцев, гнал бегущих, рубя, расстреливая в упор, топча копытами и поднимая на пиках, не щадя никого, и лилась горячая русская кровь уже потоками, и стоял стон и неслись вопли ужаса беззащитных... И глядел на это страшное действо поруганный храм Божий молча пустыми глазницами выбитых окон, с сорванными взрывной волной крестами с куполов. Но некому было защитить беззащитных! …Корнилов послал вестового к Глазенапу с категорическим приказом: не дать никому уйти камышами, вдоль реки, в сторону Лопанки, ибо там уже могли стоять части мятежного Бакинского полка из Песчанокопской. Бой стихал…
Все было кончено.
Части добровольцев по еще дымящемуся, но целому мосту, вступали в притихшее, онемевшее от ужаса и страха село. Сразу бросался в глаза распластанный труп огромного большевика со странной, огромной, нечеловеческой головой, разваленной надвое, лица не было вовсе. Он лежал у моста, в луже крови, неестественно раскинув руки и ноги, в левой руке посиневшие пальцы держали «Маузер». То тут, то там еще слышались крики отчаяния и винтовочные выстрелы – победители вершили скорый суд над побежденными. Повсюду лежало множество трупов, раненых уже было не видно. Сдавшихся погнали, осыпая проклятьями и угрозами, на площадь.
        …В канаве, у рваного плетня, суетились, мирно похрюкивая, две небольшие свиньи. Антон Иванович Деникин, прокашлявшись, поднял, угрожающе, неизменную палку. Те отбежали, но не уходили: они уже здорово распотрошили труп человека в гражданском, так изваляв его в грязи, что не понять стало: свой это, или враг. Генерал повернулся к сопровождавшему его полковнику Романовскому:
- Надо же…Для них, небось, человечина столь же приятна, как и для людей свинина. Дико, не правда ли, Иван Павлович ? Надо отдать распоряжение, что бы наши добровольцы повесили себе на головные уборы, ну, например, белую полосу для отличия от…противника. Потрудитесь, прошу Вас.
Штаб Корнилова расположился в большом доме с железной крышей и высокими окнами, на площади. Тут же шеренгами выстроили пленных, почерневших от пороха, изодранных, онемевших от ужаса своего положения и неизвестности. У многих из-под наспех перевязанных ран сочилась кровь. Отдельно стояли артиллеристы красной батареи Ставский, Стоянов и Трубицын. Генерал Алексеев, проходя в штаб, остановился, пристально вглядываясь в их лица и тяжелое окопное бранное слово вырвалось у него: - Рекомендую Командующему предать изменников полевому суду! Мерзавцы…подняли руку…на кого!
-Господа офицеры и генералы! – Корнилов, прохаживаясь вдоль строя командиров подразделений своей небольшой армии, по-простому заложив руки за спину, открыл военный совет,- поздравляю вас и ваших молодцов с победой! Теперь дорога на Кубань для нас открыта! А Кубань, господа, это наша база, здесь мы найдем надежную опору и отсюда можно начать серьезную и организованную борьбу ! Теперь к делу,- командующий подошел к окну, рассматривая ряды пленных, - Антон Иваныч, надо немедленно организовать боевое охранение, а в сторону Песчанокопской и Белой Глины выслать конные разъезды. Взять на учет и разделить между подразделениями все захваченные трофеи. Выкупить у населения как можно больше продовольствия, здоровых лошадей и повозок. Выступаем завтра же ! Своих убитых похоронить с почестями, но пока… замаскировав могилу. И вот… Надо решить задачу, которую мне лично еще не приходилось решать ни на одной моей войне: что делать с этими пленными?- он обвел пристальным взглядом собравшихся. Установилась глубокая тишина, лишь нарушаемая веселым потрескиванием дров в наскоро растопленной печи. После краткого, но глубокого раздумья, Лавр Георгиевич продолжил:
- По всем правилам Военного совета, я должен предоставить слово младшему из нас, однако ввиду исключительности ситуации, господа, выскажусь первым. Противник перед нами, господа, силен, жесток и беспощаден! Их военный вождь в Питере, Лейба Бронштейн, уже заявляет, что русский народ принесет ЛЮБЫЕ жертвы ради победы их химеры – мировой революции, сама по себе бредовая идея которой является полным идиотизмом и , скорее всего, прикрывает их какие-то другие цели. В Ростове, после нашего ухода, подвалы Парамоновского дома, где мы стояли штабом, Че-Ка уже залила кровью невинных, расстрелян даже старик-булочник, который продавал нам хлеб! Всем нам сегодня стали известны примеры зверской средневековой казни марковского разъезда и священника местной церкви, призывавшего крестьян к благоразумию. Но, - командующий возвысил голос, - мы есть армия, армия добровольцев! Мы никого не принуждаем служить Родине и никого не грабим, в отличие от большевиков, господа! И я верю, что в этой борьбе, рано или поздно, победят правда и  разум, а не ложь и  жестокость. Одно очевидно, - Корнилов тяжко вздохнул,- прольются моря русской крови, прежде чем установится мир… Прошу Вас, Иван Павлович, - обратился он к полковнику Романовскому.
- Мы, господа, провели небольшое расследование, допросив пленных и местных жителей. Картина такова: командир большевицкого отряда, некто Пчелинцев, а так же зачинщик казни нашего разъезда Лосев, бежали после боя в сторону Белой Глины, бросив подчиненных на произвол судьбы. Командир их батареи, бывший подпрапорщик Дубовой, убит. Состав пленных, а их взято сегодня пятьсот семь человек, крайне неоднороден. Это, во-первых, офицеры и солдаты ушедшей осенью с фронта тридцать девятой пехотной дивизии; во-вторых, это крестьяне Медвеженского уезда, принужденные большевиками и под влиянием их пропаганды, взять в руки оружие; в третьих, всякий пришлый элемент – студенты, рабочие железнодорожных мастерских, освободившиеся заключенные и прочие. Сдавшиеся нам сами офицеры-артиллеристы показали, что большевики держат в заложниках их родных, оставшихся в Ростове и Новочеркасске. Кстати, они сегодня вели по нам неприцельный огонь и…
- И этим огнем был убит самый старый из нас- полковник Воропаев, господа, который в семьдесят девять лет последовал в поход за нами и в бою на своей двуколке подвозил снаряды Миончинскому!- резко, с нескрываемой горечью, бросил Алексеев,- не смягчайте их вину, полковник, трибунал разберется!
-Разрешите мне,- взял слово Деникин. Он подошел к окну и оценивающе осмотрел пленных:  -Еще в Быховской тюрьме, как известно, многим из нас, господа, тоже предлагалось вступить в ряды э, сил… революции. По данным печати, правда, лояльной большевикам, генералы Бонч-Бруевич, Брусилов, полковник Генштаба Шапошников и другие – уже служат…у них. Я уж не говорю про тысячи простых офицеров, оказавшихся в подобной ситуации. И это вряд ли под влиянием большевистской пропаганды, нет, тут другое… Мое мнение такое: предложить всем взятым сегодня офицерам и солдатам вернуться в… строй, смывая кровью свой проступок в будущих боях. Крестьян на первый раз- отпустить, взяв расписку о неучастии в борьбе против нас. Остальных, как изменивших присяге преступников, расстрелять по решению полевого трибунала! У меня все, господа.
- Я согласен с мнением генерала Деникина,- подытожил после недолгой паузы  командующий,- хоть оно и ,на первый взгляд, кажется излишне либеральным, но полностью сообразуется с текущим моментом. Мы должны, господа, избегать поспешных решений, отталкивающих от нас население, без его поддержки мы окажемся в… чужой стране.
     … Когда, пообедав у Командующего, Алексеев и Деникин возвращались на свою квартиру, уже смеркалось. Село бурлило от множества вдруг привалившего народа. Слышался повсюду смех, крики, где-то играла гармоника, где-то ржала лошадь, быть может, потерявшая навек сегодня старого хозяина, беспрестанно лаяли на чужаков слободские собаки. Притихли только окраины, где караульные зорко несли службу.
- Позвольте, Антон Иванович, продолжить тему, затронутую сейчас Марковым. Молодежь, горячатся - слова за ними не скажешь…В бытность свою Главкомом, не раз говорил Государю: ну вот зачем нам нужен был европейский театр военных действий, а? Ведь вся цель нашей предвоенной политики, в сущности, сводилась к Балканам, а для этого нужны были лишь проливы…Да ведь мы их и так, даже теми скудными силами, которыми располагал Турецкий фронт, чуть было не взяли! И взяли бы, если бы не скрытое противодействие тех же англичан. А оседлай мы Босфор и Дарданеллы- и Балканы наши, возликовала бы, наконец, великая идея Панславизма! Воскресла бы Великая Византия, заложенная еще Вещим Олегом, да-да!.. Что мы забыли в Европе, Польша- наша, Финляндия тоже наша…Большая европейская война была ведь смертельно опасна для России. Как быстро некоторые позабыли пятый год! И в итоге мы с Вами, Антон Иваныч, гуляем сегодня не по Невскому, а по, хе-хе, Лежанке!
- И что же отвечал Вам на это Император?- с прищуром, слегка усмехнувшись, спросил Деникин, приостановившись.
- А-а ! – махнул рукой Михаил Васильевич, поправляя очки, - всегда одно и то же: «спасать французов! А то падет Париж! Союзнический долг! Помочь кузену Джорджи!» А тем временем другой его кузен, Вилли, уже выращивал для России опасную бациллу большевизма, щедро посыпая наши армии снарядами… Да ну их обоих!
Некоторое время шли молча, думая каждый о своем.
-У меня, Михаил Васильич, все не идет из головы тот зажиточный казак, ну, помните, в Ольгинской, стоял, над нами посмеиваясь, в окружении четырех сыновей…
- Да-а, ребятки ражие, видно, только с фронтов. Вот где сила!
- Большевики ведь прямо, не таясь, на всех углах кричат, что казачество, как класс, как самоуклад, как самобытная и независимая э, категория, будут ими истреблены, у него нет будущего! И, тем не менее, казаки сидят и ждут- что будет, даже самоубийство Каледина их не отрезвило…Вот оно- наше русское «авось»!
- Очухаются, да поздно будет, - вздохнул Алексеев, - а ведь помоги они нам теперь- это была бы мощная армия, к осени с большевизмом было бы покончено, Антон Иваныч!
Помолчали.
-Я как раз со своим кашлем вышел, когда Родионов объявил о количестве…вернувшихся сегодня в строй,- сказал вдруг Деникин,- сколько?
-Кажется, человек сто пятьдесят… Остальные же, кроме отпущенных гражданских, расстреляны в садах, за селом, трупы спущены в колодцы. Да, артиллеристы оправданы, хоть я и был против… А знаете, кто проявил наибольшее усердие при расстреле? Не поверите!- баронесса Софья  де Боде! Она, не слезая с коня, просто спокойно била и била из карабина, прерываясь лишь для смены обоймы.
- Я знал ее отца, Николая де Боде, командира полка,- тихо произнес Деникин,- он погиб, кажется, в пятнадцатом. Странно, не правда ли: ее предки из Франции прибыли в Россию, спасаясь от революции! Но только для того, что бы их потомки попали тоже в революцию, только русскую…Мистика? Или все объяснимо?
-Да, не по годам геройская девица! Бой-баба, как говорят… наши мужики. С пулеметом во время Московских событий целый день не подпускала мятежников к Храму Христа-Спасителя, заняв выгодную позицию у Никитских ворот…Была ранена, потеряла многих подруг, чудом спаслась… У нее, Антон Иваныч, свой счет к большевикам.
Пробираясь по хляби вдоль улицы, вдруг увидели они, как в одной большой хате светились все окна и  слышался дружный хохот многих глоток.
- Зайдем, что-ли, на огонек, может и нам нальют по русскому обычаю, а? Михаил Васильич?- Деникин, довольно и хитро улыбаясь, взялся за щеколду.
В передней было накурено - хоть топор вешай! Всюду сушилась развешанная одежда и амуниция. Возле огромной печи, босиком, спинами к раскаленной плите, в одном исподнем, толпились десятка два добровольцев. Один из них, пожилой, с большими залысинами и седыми усами, рассказывал сквозь смех:
- …А он меня вот так вот… обнимает и плачет: дядя, нас уже убили! Ой, убили! Ой, мама! Мы уже в аду-у ? А я ему спокойно так говорю: да в аду, в аду, но Вы успокойтесь, юнкер, жарить сегодня не будут – черти масло не привезли !!
И снова вся хата грохнула хохотом и шуточками, не заметив вошедших генералов. А те постарались не выделяться, чтобы не мешать. И только Кутепов, с неизменной трубкой в зубах, подойдя, пытался было доложить, но Алексеев, улыбаясь, жестом остановил его:- Хороший у вас табак, полковник, где раздобыли?
- Табак добрый, Михаил Васильич, голландский, довоенный запас! Угощайтесь, прошу! Вы не поверите: в тринадцатом году, будучи проездом в Ростове, заскочил навестить тетку, ну и прикупил его пол-пуда, так он мне понравился…А тетка еще и говорит: «Что набираешь, мол, как перед войной!» Как в воду глядела… А я…
Тут очередной взрыв хохота заглушил его слова.
-…и так он, мой табак, в Ростове и остался! Сколько раз на войне вспоминал! Но зато теперь он при мне! Прошу, прошу. Это капитан Займе из моей роты рассказывает, как они с юнкером Лисовских сегодня форсировали реку, по пояс в ледяной воде, а ведь у Займе больное сердце! Пробили прикладами лед и оказались на площади так неожиданно, что красные приняли их за своих! Какой то начальник, подскакав на лошади, крикнул:- За мной, товарищи!- и получил десяток пуль, остальные в панике разбежались.
-Юнкер Лисовских…Да-да! Так я же лично отправил его в Ростове домой, молод для такого похода!- вспомнил вдруг Деникин,- как он здесь оказался?
-Мать его и послала с нами, ведь соседи ж знали, что он служил в штабе, тотчас бы выдали Че-Ка.
- И то правда, полковник. Что ж они там сейчас в Ростове творя-ят!
…- Удовольствие, скажу вам, господа, не из приятных, геройски утонуть в речке под Лежанкой!- и снова бесшабашный хохот, будто бы и не было еще утром кровавой
бойни, жестоких расправ и горечи потерь…
-Молодцы! Ах ! Какие молодцы!- как ребенок, радовался Алексеев, покидая хату,- Антон Иваныч, прикажите, голубчик, принести им тотчас же ведро водки для обогрева! Ах, что за молодцы!
Генералам Алексееву и Деникину подыскали более-менее сносный большой дом, тут же расположилась охрана и помощники. Старик , лет за семьдесят, почти лысый, но с покладистой седой бородой, подкладывал дрова в уже красную от разогрева большую печь, когда они вошли.
- Доброго здоровья, дедушка!- обратился к нему повеселевший от прогулки Михаил Васильевич, - а не принесешь ли ты нам, братец, кипятку малость ? Продрогли что-то. А уж мы тебе вот , табачку отсыпем, махру свою пока прибери не черный день!
-Уж куда черней… А кипятку- отчего ж не принесть , вашбродь, с нашим удовольствием! Самовар давно кипит, вас ожидаючи, несу, несу!
И когда уж разливали по чашкам душистый, по местному рецепту, с мятой да веточками молодого терновника, чай, вошел, со смехом, Николай Львов:
- Вот, господа, определен к вам с ночевкой, от лазарета, не прогоните? А я и сахару принес!- и он вывалил на стол целый куль рафинада. Его приятное лицо с чеховской бородкой, раскрасневшееся на легком вечернем морозце, излучало веселость и оптимизм,- принимай, дедушка, на постой к двум генералам одного депутата Думы от партии кадетов!
-Ды все вы для мужика- кадеты,- спокойно проговорил старик, вдруг нахмурившись, - разницы нам нет. Было очевидно, что к военным у него одно отношение, а к штатским – другое, более натянутое.
- Не сердись, милейший, мы ненадолго к тебе,- ласково проговорил Алексеев, протирая вспотевшие очки, - как тебя по-батюшке?
- Матвеич я…буду, вашбродь.
Какое-то время наслаждались и чаем вкуснейшим, и уютом домашним, и просто, тишиной, молча, словно боясь спугнуть…Завтра- снова поход, грязь, бои и тягостная неизвестность. Как-то встретит добровольцев Кубань? Ведь уже известно, в Белой Глине стоит крупная часть красных…
-А скажи-ка нам, милейший Матвеич, твои ли сии шикарные апартаменты? – развалясь в кресле с драповой обивкой и затянувшись сигаретой, спросил Львов, прищурясь.
- Бог миловал, не мои. Моя хатенка туточки, неподалеку. Нынче утречком от ваших пушек все до единого стекла так и выскочили, ды стекла-то найдутся ишшо, а вот народ побитый уже не вернешь…Э-эх!- он, повернувшись к окну, истово перекрестился,- церкву разбили, батюшку…злодейски изничтожили! Царствие ему небесное, страдальцу…Горе, горе одно с энтой… леворуцией…- он поскреб бороду и, глубоко вздохнув, сказал тихо: - А добрый дом-то энтот, как есть, волостного старшины, Якова Михалыча Старцева, царствие ему небесное, бедняжке.
Установилась тишина, только ворчал в сенцах самовар, да скреблась где-то мышь. Каждый думал о чем-то своем, Львов неспешно прохаживался по комнате, заложа руки за спину и подымливая сигареткой.
- Я, господа,- заговорил он вдруг,- когда все…было кончено, навел кое-какие справки, пытаясь все-таки разобраться, как зараза революции прорастает на этой, казалось бы, безжизненной для нее почве, в этом зажиточном краю…
Деникин с живым интересом повернулся, глаза его блеснули. Алексеев, напротив, нахмурившись, скептически махнул рукой:
- Что теперь разбираться, когда уже наломали столько дров…Война идет, надо думать о путях к победе.
- Нет, позвольте, позвольте, Михаил Васильич, верный путь как раз и найдется, если хорошенько проанализировать причины произошедших с нами…потрясений! Ну вот ты, Матвеич, будь любезен, скажи-ка нам, братец, ну чего тебе, да и всем твоим землякам не хватало? Земли?- так у вас до ста тысяч десятин ее и, заметьте, никаких помещиков, вся земля принадлежала сельскому обществу! Да и распахано-то ее у вас очень немного, туда на две версты от реки , да туда на две. А дальше- необьятные пространства под залежами, ковыльными да пыреевыми пастбищами, где ж тут малоземелье? Урожай снимали - до двухсот пудов полновесной пшеницы! У вас в редком дворе не стоят целые скирды немолоченного хлеба, для скота! Кругом ветряки, маслобойки, магазины, две церкви… Сытая, довольная жизнь, воистину – земля и воля!..
-Дык мы…- начал было Матвеич, но Львов , не обращая на него внимания, продолжал:
-Против кого же, объясни нам, темноте, вот  ты, мил человек, были направлены все революционные ненависти вот здесь, в Лежанке? Против помещиков?- так вы их тут сроду не видели! Против богатых, так тут каждый богат?! Что скажешь, Матвеич?
Тот сразу не ответил. Присел. Потом, поднявшись, подошел к печи, кряхтя прикрыл поддувало, виновато опустив глаза, повернулся ко Львову:
-Ды, бабы ! Кабы не они… У нас леворуцию бабье учинило, вашбродь…
Львов снова открыл было рот, но оба генералы жестами его остановили, мол, теперь слушай и не перебивай! А Матвеич, довольно сворачивая самокрутку из голландского кутеповского табака,  не спеша заговорил, тщательно подбирая слова:
- Как получилось-то… Баль-ше-виков своих у нас отродясь не было, откуда им взяться-то.  А вот прошлым летом, опосля Троицына дня, ды и осенью, как повалил по дороге разный сброд, кого только нет: бездомные, воры, конокрады- сицилисты, одним словом! После тюрем! Энти шли оттудова, от Ростова. А уж ближе к зиме, разом заявилась с хронта солдатня, поприставали к солдаткам, овдовевшим бабам или так, еще как нибудь. Энти с той стороны,- он кивнул на юг, -привалили…Все при ружьях, злые и голодные! Мы уж старались на глаза им не попадаться, старшина наш волостной, покойный Яков Михайлов, всех сдерживал, чтоб не трогали пришлых, ну их к бесу!.. Ну, а потом уж, как-то после Покровов уже, ситец сильно подорожал, а Фекла- косая, есть тут такая набитая дур-ра, пошла со своим хахалем, из пришлых, в лавку, ды давай ругаться за товар! Хахаль тот, не долго думая, вынул леворвер, ды и застрелил Федьку-то, лавочника…Что тут началось, прости и  помилуй, Господи! Бабы разгромили лавку и Федькину, и все остальные, мануфактуру всю, какая была, растащили. Вечером собрали сход, ды и приказали мельникам молоть зерно бесплатно! Кинулись к винным лавкам, растащили и их! Ну, а когда уж напоролись вина вволю, вспомнили, что волостной завсегда держал порядок и не давал учинять погромы, вытащили его вот из энтой самой хаты и расстреляли, нехристи! Прямо на пороге, прости, Господи , на глазах детишек!- он сел на лавку, опустил голову и всхлипнул, смахнув слезу. Львов уже давно стоял у окна и задумчиво смотрел в темень.
- Снова согнали сход, сказали, теперича заправляет комитет, а уж комитетом тем поставили править солдата Федота Крынкина, из наших, лежанских, а он до войны батрачил ды пил, как собака, под заборами валялся. Вот такая она – леворуция у нас случилась. Кабы обозленная солдатня с «берданками» с хронту не убегла, то и не было б ничего.
- Ну, а этого…хахаля, его нашли? И убийц волостного?- Алексеев, подойдя к Матвеичу, зачем-то взял его за руку, пристально вглядываясь в глаза, - их арестовали?
-Гм,.. кто ж их заарестует, вашбродь, они ж ко-ми-тет! Сами кого хошь…- он поскребся в бороде, опасливо поглядывая в окно, - ныне они к вашим в плен попали, угадал я их, когда гнали в сады. Небось, в копанях  теперича, землей засыпаны. Оно-то, может, и так, да копани жалко, кто их, опять же, по весне будет рыть, вы вот уйдете далее воевать, а в слободке-то снова одни старики, ребятишки ды бабы горе- горевать останутся…Тут вишь, как у нас принято: вот садок в балочке, вот при ем и огородишко, а вот копань, для полива, значит, там-капуста, тут перчик, там- огурчик…Э-эх!! Беда, грех и срам…
     …Наутро полки добровольцев, в том же порядке, как выступали они накануне из Егорлыкской, оставив лишь небольшой конный заслон для прикрытия, по морозцу, покинули Лежанку, развернув в авангарде трехцветное знамя. Путь их лежал на юг, на столицу Кубани, Екатеринодар. А в тридцати, с небольшим, верстах, большое богатое село - Белая Глина, уже зачернелось рядами свежих окопов, щетинясь навстречу им десятками стволов артиллерии.  После полудня ушел вслед за основными силами и заслон. И тихо-тихо стало в слободе, лишь выла и выла где-то в садках чья-то, вдруг одичавшая, собака, может быть, отпевая своего хозяина, а, может - только предчувствуя своим чистым собачьим сердцем близкую смерть его…К вечеру стало подмораживать и мутные лужи брались, как и вчера, грязным тонким льдом.
22 ноября 2013 г.