Память

             ПАМЯТЬ

             В один из теплых июльских дней, когда уже заканчивался отпуск, Оркин шёл через площадь от железнодорожного вокзала к речному в одном из северных городов России. Открытая веранда с ажурной металлической стенкой привлекла его внимание. До отправления поезда оставалось несколько часов. Оркин решил зайти. Стайка шумливых мальчиков и девочек образовала очередь за мороженым. Оркин встал в конце и стал терпеливо ждать своего момента. Поверх ребячьих голов ему хорошо была видна река.
             Чайки с криком делали свои облеты водного пространства. Неожиданно из-за здания речного вокзала выставилась носовая часть, а затем появился весь желтый, приплюснутый, как чебурек, старый колесный буксир. Оркин даже охнул от такой неожиданности, чем насмешил детей.
             Старый буксир, хлопал по воде своими колесами-плицами. «Откуда ты пришёл, дорогой, из каких десятилетий: 40-50-тых, или шестидесятых. Ведь в те годы ты таскал плоты и баржи. Сейчас баржи все самоходные, а плоты тянут юркие катера» - думал Оркин, ожидая в очереди своего мороженного
             - Вам что? – окликнула Оркина продавщица.
             - Сливочное.
             Взяв мороженное, Оркин сел в удобное кресло и стал наблюдать за старым буксиром, который без груза, с важной неторопливостью, что его особенно отличало от современных суетливых судов, уходил вверх по реке. «Сколько же ты перевез грузов за свою долгую жизнь, сколько поколений людей любовалось тобой с крутых берегов, - думал о судне Оркин, - тебя же ещё мог видеть отец, который родился и рос в этих краях».
             Этот неожиданный поворот мысли увлек Оркина. Отец умер уже давно, но он, Оркин, ни разу не был на его родине. Хотя отец и сам вряд ли был в своей деревне после того, как его отправили детский дом.
Оркин встал, какое-то время стоял в раздумий, а затем решительным шагом направился к справочному бюро. До райцентра ближайшая «Ракета» отправлялась только вечером.
             - Как самолет?
Немолодая женщина внимательно отнеслась к вопросам Оркина и даже проявила инициативу. Она позвонила в аэропорт, узнала время вылета и наличие билетов.
             - Летите. Ваш рейс в 13.30. Билеты на этот рейс ещё есть.
             - Спасибо.
             Через несколько десятков минут Оркин был в аэропорту. Соседом в самолете оказался диспетчер из местного аэропорта. На вопрос Оркина: «Не знает ли он, где находится деревня Ротаевская?». Парень ответил отрицательно. Но дал дельный совет.
             - Вы идите в архив. Там найдут.
             Великий труженик АН-2, заходя на посадку, подпрыгнул на грунтовой посадочной полосе, поднял облако серой пыли, выровнял свой бег по земле и мягко подкатил к аэропорту.
             По широкой сельской улице, по деревянным тротуарам, хлопающим на каждом шагу плахами, Оркин вышел в центр городка к районному архиву.
Вход в небольшое одноэтажное здание, отгороженное от улицы палисадником и закрытое высокой сорной травой, Оркин нашёл не сразу.
             В помещении архива Оркин представился и объяснил цель своего визита. Женщина посмотрела его документ, а затем спросила: «Зачем вам деревня Ротаевская?»
             - В деревне Ротаевской родился отец. Хотелось бы побывать в тех краях. Если там началась жизнь моего отца, значит, там началась и моя жизнь…
Женщина перебила Оркина:
             - Правильно, надо уважать родителей, хотя их уже и нет.
Но нет такой деревни у нас – Ротаевской.
             - Вполне возможно, что нет, - возразил Оркин, - но она была, хотя бы посмотреть то место, где стояла эта деревня.
             - А сельский совет помните?
             - Нет.
             Женщина подняла какой-то справочник. Полистала.
             - Нет. Я уже с пятьдесят восьмого года занимаюсь деревнями. Не помню – Ротаевскую. Да и вообще вы меня застали случайно, я – то в области, то на заготовке сена, - начала она беззлобно ворчать, - вот тут приболела и осталась на работе. Сейчас ещё посмотрим. Она поднялась и вышла в соседнюю комнату.
             - Вот видите, - показала женщина на пол, где валялась груда перевязанных папок, убрать нет времени. Надо поставить сначала стеллажи, - она махнула рукой в угол, где стояли железные уголки и полки в разобранном виде. – Поставить некому. Придется самой.
             Вскоре женщина вышла из соседней, тусклой комнаты, с пыльной папкой в руках.
             - Последнее, чем могу вам помочь. Всё советуют выбросить, да я сохраняю. – В руках у нее – старая выгоревшая от времени папка, на обложке которой было написано только одно слово – «Дело». – Это перепись тридцать девятого года, - сказала женщина. Она повела пальцем по рядам перечисляемых деревень, когда-то существовавших и наполненных людскими судьбами.
             - Нет, нет, - говорила она вслух. – И тут нет, я же знаю, деревни такой нет. И пальцем ниже, ниже и на другой странице нет. И дальше. Она вдруг остановилась, не отрывая очков от бумаги, спросила:
             - Как деревня-то называлась? Ротаевская? Ротаевская, Петраковского сельского совета. Десять душ мужского пола и шестнадцать женского, всего двадцать пять человек. Вот, считай, повезло. Нашли. Но такой деревни сейчас нет, да и сельского совета нет. Сейчас там только отделение совхоза. Вот всё, что я могу сказать, и осторожно закрыла папку.
             - Спасибо за доброту и отзывчивость. Как вас звать?
             - Да раньше-то звали Тамарой Михайловной.
В ответе женщины Оркин почувствовал скромную гордость Тамары Михайловны за свой пыльный труд, хоть не много, да польза для человека.
             - Ещё, - Тамара Михайловна открыла старую папку, у нас особенность. Все имеют клички: и люди и деревни. Будете спрашивать, так спрашивайте и прозвище, здесь не указано. Сходите в музей.
             В музее был выходной день. Библиотекарь посоветовала позвонить дежурному по музею Ивану Ивановичу домой. Вскоре появился старый, небольшого роста человек. Он смотрел с порога библиотеки с обидой на Оркина. Когда поздоровались, сказал разочарованно: « А я-то думал, Иван Оркин, наш земляк. Чем обязан?» Оркин не обиделся. Напротив, ему было приятно, что его фамилия в этих краях распространена.
             Рассматривая музей, Оркин дважды увидел фотографии своих однофамильцев на стендах. Иван Иванович не досаждал вниманием, и Оркин не спеша осмотрел экспонаты, собранные энтузиастами-краеведами за счет своего времени и сил. Иван Иванович не вспомнил прозвища деревни Ротаевской, но вспомнил такие прозвища деревень, которые ни в одном русском словаре не найдешь, лишь в устной речи.
             - Откуда такие названия?
             - А кто знает, - ответил краевед, - так старики нарекли, так по прозвищам и помнят. Но вам, чтобы попасть в те края надо лететь самолетом.
Первым утренним рейсом, на следующий день, Оркин вылетел самолетом АН-2 в Куликово, а затем автобусом в Петраково. В автобусе, когда он обратился к соседу с вопросом: «Где лучше сойти в Петраково?» - то почти все пассажиры высказали свою точку зрения на этот вопрос. Все хотели поговорить с незнакомым для них человеком. Автобус остановился на свороте. Оркин выскочил на дорогу, внимательные люди, все, через стекло продолжали указывать направление пути. Оркин улыбнулся и помахал рукой на прощание.
Солнце набирало силу. Утренняя прохлада отступала, уступая место июльскому теплу. Оркин снял штормовку, закинул её на плечо и зашагал широким шагом по песчаной дороге.
           Жителю миллионного, индустриального города здесь всё нравилось: чистый воздух, алый цвет кипрея, редкие переспелые ягоды земляники. Оркин размышлял о людях, которые жили здесь раньше. Древние новгородцы осваивали эти земли, и только сильные духом люди могли пробиться в такую глушь и жить здесь.
           Лес вошел в деревню. Оркин остановился возле клуба, который был построен ещё в те времена, когда народу в деревне было много, а сейчас это заколоченное одноэтажное здание, обросшее крапивой и соснами, закрыто на замок и много лет никто не посещает и даже кино сюда не привозят.
           Оркин направился в контору. Бригадир отдельной бригады Владимир Павлович Титов не успел дослушать Оркина, зазвенел черный, с тяжелой трубкой, засиженный мухами телефон. Бригадир докладывал кому-то плаксивым голосом о проделанной работе, жаловался на нехватку людей.
           Оркин рассматривал его веснушчатое лицо, а когда тот снял видавший виды картуз, то на свет открылась большая лысина. Между высоко остриженным затылком и лысиной торчала узкая мокрая от пота полоса светло-рыжих волос. Оркин вспомнил картины старых итальянских мастеров, где мужчины изображены в легких светлых шапочках, а над головой узкий круг святости. Так не остаток ли пышной шевелюры воодушевил художников на изображение святых с таким ореолом над головой?..
           - Какую деревню-то спрашиваешь? – Ротаевскую? – Не знаю. Иди к старикам. Вот тут есть Митник – 88 годов. Да Распопов в деревне Мостовой – расскажут.
           - Коля, проводи, - приказал бригадир откуда-то появившемуся мужчине.
           - Митник – это, что фамилия? – уточнил Оркин.
           - Митник – прозвище, а так Титов Дмитрий Александрович.
           - Удобно ли старого человека называть Митником?
Бригадир улыбнулся:
           - А иначе его никто не знает. Называй Митник и всё.
Через три больших дома деревня закончилась. Через поле жили Митники. Оркин подошел к указанному дому, открыл калитку, прошел сени, прихожую, горницу, вышел в огород, на улицу – ни души. Он направился к соседнему большому дому и стал кричать: «Есть ли кто в деревне? Выйдите на минутку!». В одном из пяти домов всей деревни в окно выставилась женская голова.
           - Вы не скажите, где может быть Дмитрий Александрович?
           - Кто такой? – не поняла она.
           - Митник!
           - А, за домом, подле реки, сено убирали. Посмотри.
За домом мужчина и женщина, пенсионного возраста, ворошили траву, деревянными граблями
           - Дмитрий Александрович? – радостно отозвались они. – Он в доме. Пойдем. Всё равно его надо кормить.
           Они вошли в другой дом. Старший Митник сидел у окна. Вопросы Оркина повторял, громко, его сын
           - Ротаевская? – небритый дед долго жевал губами. За это время сноха успела рассказать Оркину, что дед стал совсем плох: плохо ходит, плохо видит и слышит, или закроет дом и ключ забудет, свой-то дом мы и не закрываем.
           - Может, по прозвищу вспомнит? – подсказал сын.
           - Бережная! – сразу оживился дед.
           - А Оркины там жили? – прокричал младший Митник.
           - Оркины? – не помню. Ордины были.
           Прозвище Бережная сразу вызвало воспоминания у снохи. Она быстро, быстро заговорила своему мужу: «Помнишь, Кольки-то, Митьки-то, мати-то, там жила. Я ещё в девках по угору, тропкой подле пожни-то и бежала до ия». Женщина обратилась к Оркину:
           - Да у нас все по прозвищу: дед – Митник, сын его, мой муж-то, Вася-Митник, а я, как пришла в дом, так сразу стала Митничихой. Почитай уж почти пятьдесят годов всё Митничиха. Привыкла. Тут всё прозвища. Сейчас пойдешь к Распопову в деревню Мостовую, а она по писаному-то, когда выборы, Тимохинской называется.
           Старый Митник, слушая все эти разговоры, вспомнил, что деревня Бережная находится рядом с Огарковской.
           Оркин мысленно подвел итог разговору: «Сделано два шага вперед – есть прозвище, и есть место ее бывшего расположения». Можно было отправляться по указанному адресу, но Митники настоятельно советовали посетить Распопова Ивана Семеновича в деревне Мостовой. Васька-Митник взялся перевести на лодке Оркина на противоположный берег. Они вышли из дома и по хрустящему под ногами, пересыпанному навозом, песку подошли к лодке.
 Плоскодонка угрожающе качалась на воде. Василий ловко подгонял лодку, отталкиваясь палкой о дно реки. Вековую тишину, нарушали только всплеск воды, да повторяющийся многократно рассказ Василия, как добраться до Распопова. Даже когда Оркина и Митника-младшего разделяла река, хозяин лодки всё ещё подсказывал: «Угором иди, угором, там тропа». Всё это говорилось спокойно, без надсады, а голос звучал ровно, как будто люди сидели рядом и мирно продолжали разговор.
          Деревня Мостовая – пять-шесть больших северных домов, почерневших от времени, дождей, ветра и солнца, - обнесена со всех сторон забором из длинных жердей. Оркин отодвинул одну из пряслин, наклонился и шагнул в высокую траву, навстречу угрожающему собачьему лаю. Он шёл по траве мимо молчаливых, покинутых домов-исполинов. У последнего дома предупрежденные лаем собаки люди, не бросая работы, внимательно, только глазами, следили за движениями незнакомого человека.
          Распопова среди людей не оказалось. Он вместе с женой ворошил траву за ближайшим лесом. Оркин нашел двух одиноких стариков за работой. Они смотрели на него удивленно, но когда он объяснил цель своего прихода, то удивление сошло с их лиц. Оркин взял грабли у старушки и начал ворошить траву. Оставшись без дела, она постояла ещё минуту и побежала домой готовить чай. Оркин с Иваном Семеновичем выгребли из кустов ближе к центру полянки, на ветерок, душистую волглую траву. Работая, они разговаривали о Ротаевской. Иван Семенович подтвердил, что Ротаевской прозвище – Береговая, а в Огарковской живет Иван Карпович Вишняков, друг Распопова, у которого год назад он был в гостях.
          Закончив работу, мужчины направились к дому. Оркин перемахнул через ограду. Иван Семенович посмотрел на него молча, но по взгляду Оркин понял осуждение своего поступка. Старик, кряхтя, отодвинул одну из пряслин, пролез на территорию деревеньки и поправил забор. Какое-то время они шли молча. Оркин обдумывал свой поступок. По-видимому, есть большой смысл в этом заборе вокруг деревни, где нет ворот. Каждый, кто приходит в деревню или покидает её, обязательно должен поклониться труду людей, создавших их поселение, и как бы, молча, отдать дань уважения всем, кто жил и трудился здесь.
          - Всё гибнет, - говорил  Иван Семенович, подходя к большому пустому дому. – Какой красавец. Посмотри. Но по фасаду рамы покосились. У балкона подгнили опоры. Стропила тоже подгнили. Ещё лет пять – и всё упадет. А какая была семья. Большая. Работящая. Разлетелась. Разъехалась. – Иван Семенович грустно вздохнул.
          - А вот и мой дом, - указал он на один из великанов. – С одиннадцатого году стоит без ремонту. Сразу после пожара как поставили, так и стоит. На мой век хватит, а дальше жить не кому. Тоже все разъехались.
          По высокой лестнице они поднялись в дом. Жилое помещение делилось на две половины: зимнюю и летнюю. Через просторную горницу прошли в кухню, а через неё в следующую горницу. Пол был покрыт клеёнкой и домоткаными цветными половиками. У стен стояли лавки. В проёмах окон традиционные фотографии в рамках. Мужчины в солдатской форме – что сыновья Ивана Семеновича, что он сам. И только одна фотография в гражданской одежде в отдельной рамке, где хозяин запечатлен вместе со всеми ветеранами сельсовета в пиджаках, в белых сорочках с галстуками и со всеми наградами. И ещё. В рамках висели пожелтевшие от времени, но дорогие хозяину документы. В одном из них Оркин прочитал: «Тов. Краснофлотцу Распопову Ивану Семеновичу Приказом Верховного Главнокомандующего Генералиссимуса Советского Союза товарища Сталина от 5 октября 1944 года за отличные боевые действия в боях за освобождение города Печенга объявлена благодарность».
          Оркин впервые читал подобные документы. Он думал, как много значит подобная информация. Ведь Иван Семенович, как и любой человек, о себе много рассказывать не станет, а эта бумага, этот пожелтевший документ без лишнего пафоса открыл страницу жизни старого человека.
          Иван Семенович перехватил взгляд Оркина. Помолчал. И сказал:
          - Жизнь прожита. Всё было. Надо доживать старость. Садись за стол, попьём чаю.
          После обеда Оркин засобирался в путь. Иван Семенович проводил его со своего двора, объяснил, как идти дальше:
          - Иди по берегу до фермы, там перейдешь ручницы, и на бон, на тот берег. Огарковская-то на том берегу, а там всё тропкой, не сворачивай на большак-то, уйдешь далеко, всё тропкой подле речки – привет Ивану Карповичу, да жердь-то поправь у забора, когда будешь перелезать.
          Оркин пошел по указанной тропе, перешел по доске ручьи, кусты ивы. Широкий плес отделял его от реки. У бона он встретился с бригадиром, как со старым знакомым.
          - Ну. Как встретился с нашими стариками? – спросил Владимир Павлович.
          - Да, девятый десяток, а оба на ногах, особенно Распопов.
          - Беда с людьми, некому работать.
          - У вас вон сколько деревень.
          - Деревень-то много, да людей мало. В бригаде всего двенадцать человек. Животины сто семьдесят голов, да землицы не убавилось.
          - Техника.
          - А, жди её, пришлют к обеду. А время, время-то не ждет. Ну, ладно, управимся. Мы тут разговорились после вас. Оркины-то живут подле Уфтюги.
          Они простились навсегда, пожав крепко друг другу руки. Оркин по шаткому бону перешел на противоположный берег. Тропа бежала то подле реки, то огибала болотистый берег. Один из таких зигзагов завёл Оркина в деревню Домановскую. В конце ветхой деревеньки стоял одинокий человек.
          - Чей будешь? Куда путь держишь? – остановил он Оркина.
          - Иду в Огарковскую, к Ивану Карповичу.
          - Так, чай имям родственник?
          - Да нет, иду посмотреть родные места.
          - Зайди в дом – у меня две старухи. Они тебе много чего интересного порасскажут.
          Две чистенькие старушки в ситцевых платьях и передниках сидели возле стола. Одна из них распускала старую шерстяную кофту. Девчонка лет пяти была их главной заботой.
          - Хрестны, вот человек с вами поговорить хочет.
          - Так че, не брезгует, так пусть поговорит.
Оркину снова пришлось объяснять цель своего путешествия.
          - Бережная? Так там уж ничего не осталось.
          - В Огарковской-то дома четыре, не больше. Из стариков Иван Карпович, да Дунька, если она там живет.
          - Как отчество её? – уточнил Оркин.
          - Молода она против нас, всего семьдесят два. Так Дунька все и зовут. Почитай, как прозвище.
          При таких словах другая старушка встрепенулась, отложила работу, с большим интересом рассказала. В Бережной-то Олежа Вороничев жил. Уж как не любил прозвище. Его назвали Олежа из-под Неглы. Дерево у него подле дома росло, как сосна. Он срубил дерево. Тогда его стали называть Олежа из-под пня. Он и пень выворотил. Так его стали звать Олежа из-под корения. Старушка рассмеялась, довольная, что вспомнила такую подробность из своей молодости…
          Оркин шёл дальше по кошенным и не кошеным лугам. Полевые гвоздики алели на солнце, шипели, жужжали почти под каждым кустом пчелы и шмели, где-то вверху заливался жаворонок. Оркин думало о том далеком Олеже Вороничеве, который не мог смириться с прозвищем, но, по-видимому, в деревне от этого не уйти. Он и раньше встречал прозвища людей, но, чтобы деревни имели прозвища, для него было открытием. Он часто оглядывался на красивые большие дома под тополями, на высоком взгорье, в стороне от реки. Но никто не хочет признать официального названия деревушки – Вторая Горка, все называют её – «Говенка». Кто-то хлестко и авторитетно приклеил это обидное имя, и оно держится десятилетиями и не исчезнет, пока есть память человеческая.
          Так в думах о прошлом, подошел Оркин к заросшей травой, как старик щетиной, деревне Огарковской. Трава была настолько густая, что тропа кое-как просматривалась. Дом Ивана Карповича был последним в коротком ряду. И первая особенность, которая сразу же выделила Огарковскую из ряда других деревень, - это маленькие придавленные дома.
          - Слушаю вас, товарищ Оркин, - сказал новый знакомый, как на приеме в кабинете начальника, после того как внимательно прочитал данные паспорта.
          Оркин уже знал ещё в деревне Мостовой, что Иван Карпович в прошлом офицер. Это был стройный, подтянутый, худой, невысокого роста старик. Хотя он и оброс щетиной, а его цивильные брюки держались на одной пуговице, и походка была не твердой, однако он встретил незнакомца, как когда-то в своем кабинете – официально.
          - Да, дитятко, товарищ Оркин, я вам ничего не могу сказать о ваших родственниках, - продолжил бывший офицер, смешивая в своей речи официоз с новыми доверительными нотками. Может Дунька, что знает. А я стар стал.
          - Как жизнь-то там в ваших краях? – начал перехватывать инициативу разговора Иван Карпович.
          - Да ничего, живем, - ответил Оркин уклончиво.
 Информация, выданная бывшим офицером, совсем расстроила путешественника. Шёл, шёл и вот дошел, и никаких новых сведений.
          - А у нас беда, чистая беда. Вино перестали продавать.
          - Так у вас магазина близко нет.
          - На центральной усадьбе было. А сейчас длинная очередь. Куда я  со своими ногами. Чай вот только и пью.
          - Как Евдокию по отчеству звать?
          - Дуньку-то? Игнатьевной. Да её все Дунькой зовут. Зови, как все.
Евдокия Игнатьевна оказалась женщиной моложавой, краснощекой: никак не скажешь, что ей восьмой десяток лет.
          Оркин представился и спросил, не знала ли она Николая Оркина.
- Миколку-то? Как же помню, вместе играли, пока его в детский дом не отправили. Дак, ты его сын? То-то я смотрю, прошёл по деревне незнакомый человек. Как похож. Я сразу-то подумала – Миколка. И че же он сам не приезжал, уж сестры-то его вспоминали. Анна жила вот здесь, дом рядом. И померла здесь. Евдокия здесь же померла. Мария и Александра, те куда-то уехали. Ведь это всё твои тетки. И че же Миколка-то не приезжал ни разу?
          - Евдокия Игнатьевна, а если мы пройдем на то место, где была деревня Ротаевская и дедов дом? – попросил Оркин.
          - Ой, ноги слабые, да трава выше меня. Как я пойду?.. Сичас.
Евдокия Игнатьевна повернулась и без лишних слов ушла к себе домой.
Мужчины отправились косить траву. Благо сенокос был в двух шагах от дома. Иван Карпович взял горбушу, а Оркин настроил под свой рост косу. Оба смотрели друг на друга с большим интересом. Оркин думал: «Как в свои восемьдесят три года Иван Карпович будет сгибаться». А тот в свою очередь сомневался в умении косить новым знакомым – горожанином. Но всё обошлось. Иван Карпович, по-стариковски, не торопясь, махал горбушей в одну сторону, сгибался всякий раз, когда подсекал траву, и выпрямлялся для нового замаха. Косил чисто, но медленно.
          Оркин умел косить с детства. Отцовские уроки не прошли даром. Звенела коса. Трава ложилась высоким ровным валком.
          - Ну, дитятко, товарищ Оркин, а я думал, что ты не умеешь косить,            
          - сказал Иван Карпович, - когда они остановились перекурить.
          - Ведь ты зараз столько выкосил, сколько мне на день хватит.
          - Что же вы косой не пользуетесь?
          - Стойкой-то? Да с детства, знаешь, привык. Стойка-то, коса значит, совсем недавно к нам пришла, после войны. Вот я так потихоньку и тюкаю.
          Они снова занялись работой. Однако их труд прервала вернувшаяся Евдокия Игнатьевна.
          - Пошли, коли хош! – обратилась она к Оркину.
          - Хочу! Я готов! – радостно воскликнул Оркин.
Они шли по высокой густой траве. Женщина шла медленно, боясь оступиться. В некоторых местах, в низине, трава была выше роста человека. Евдокия Игнатьевна рассказывала, что бабушка  его как-то быстро умерла, подробностей она не знала, но свернуло её в несколько дней – знать надсадилась в работах. Миколку вскоре увезли. А может, и к лучшему, размышляла вслух женщина. Он хоть выучился. А я так и осталась безграмотной. Всю жизнь трудилась в колхозе – и в войну, и после. Да, что толку-то… Вздохнула. Помолчала и закончила. Пенсией и той изобидели – 7,50.
          Они подошли к полю, на котором уже начала белеть рожь.
          - Вот здесь была деревня Ротаевская, - указала на часть колхозного поля подле ручья Евдокия Игнатьевна. – Где-то здесь стоял ваш дом, матерый такой – большой. Да вот видишь, что осталось.
          На краю поля стоял покосившийся сруб без крыши, под угором – сгнившие остатки бани. Из неё поднимался красивый куст калины.
          - Здесь, подле бани был ручей, да всё исчезло, - грустно закончила женщина. Она ушла мыслями в прошлую жизнь. Она вспоминала на этом месте людей, с которыми росла и работала. Она единственная могла проследить последние годы  существования этой деревни – от наполненной смыслом жизни до её распада.
          Оркин смотрел на ржаное поле, на цветущую зелень, лес на горизонте. На остатки очередной умирающей деревни, черневшей невдалеке. Представил себе, как бегал здесь мальчишкой его отец, как увозили его, осиротевшего, в слезах в чужой детский дом…
          Утром Иван Карпович проводил Оркина на дорогу. Ещё через несколько часов он вновь стоял на площади у речного вокзала. Но не было на реке старого буксира с гордым названием «Генерал Ватутин».