Повесть о Люськиной жизни

НАТАЛЬЯ ЮРЕНКОВА - http://www.proza.ru/avtor/pereselenetc  - ТРЕТЬЕ МЕСТО В 8-М КОНКУРСЕ ПОВЕСТЕЙ И РОМАНОВ МФ ВСМ


1.Пролог. Часть 1

          Ее вытащили из-под скамьи и поволокли в кусты, крепко ухватив за щиколотки. Сообразив, что это не сон, она попыталась вырваться и услышала: «Проснулась, сучка, крепче держи, а то опять вывернется». В темноте разглядела две фигуры.
 
          «Хватит уже, давай здесь», - жадные руки переворачивали ее на спину, сдирали с нее одежду, насильники уже не сдерживались, все больше возбуждаясь при виде обнажившегося тела. Тот, что держал ее за руки, увидев голую грудь, похотливо взвыл и стал торопливо расстегивать свои штаны. Второй, зажав ее ноги, пытался стянуть с нее джинсы, застежка не поддавалась, он рванул изо всех сил, что-то треснуло. Люська извивалась молча, боясь привлечь криком еще таких же бродяжек, ужом крутилась, но вырваться не удавалось.

          Лицо обдало зловонным дыханием, сладострастно взвизгивая, одной рукой разжимая ей зубы, второй тиская грудь, он почти сел ей на лицо. Забыв о брезгливости, Люська впилась зубами в ненавистную плоть, нападавший взвыл и наотмашь ударил ее, потом еще и еще. Второй отвлекся и ослабил хватку, Люська изо всех сил пнула его в самый низ живота согнутыми ногами и, освободившись, помчалась вглубь парка.

          Грязная брань и тяжелые шаги преследователей давно стихли, но она все бежала и бежала, рискуя свернуть себе шею в кромешной темноте. Потом свернула к берегу Сырдарьи, нашла знакомые заросли легустры и вползла внутрь через заранее подкопанный у самых корней проход.
 
          Странно, как эти бродяги обнаружили ее – парк давно уже не освещался по ночам. Хотя чему удивляться – люди, живущие долгое время на улице, не только становятся похожи на животных внешне, у них вырабатывается звериное чутье, вот и у Люськи оно появилось – звериное чутье. Обычно она чувствовала опасность заранее, сегодня вот что-то оплошала, но зато быстро нашла свое тайное убежище в полной темноте, как зверь лежбище.
 
          Это нападение было не первым и не единственным в ее подзаборной жизни, заканчивались они по-разному, почему же сегодня так муторно на душе, почему не удается успокоиться. Очень захотелось поплакать, но плакать ее давно отучили – еще в детском доме. Люська смотрела в черноту ночи, пытаясь унять непрекращающуюся противную дрожь, и вспоминала всю свою такую нескладную жизнь.

                1.Детство, юность и любовь.
 
          Люська никогда не думала  о женщине, родившей ее и оставившей в родильном доме небольшого городка в Московской области, никогда не пыталась представить, какой она была, потому что думать плохо о ней не хотелось, а думать хорошо не получалось. И только сейчас Люське вдруг пришло в голову, что женщина эта, возможно, вынашивала ее с желанием и даже любовью, потому что Люська родилась здоровым симпатичным ребенком, спокойным, и характер у нее был совсем не такой злой, как у многих детдомовских детей. Возможно, она решилась оставить дочку в роддоме, попав в совершенно отчаянные обстоятельства, Люська на собственном опыте знала, как страшно и неожиданно может повернуться жизнь.
 
          Люська выросла в детском доме в том же Подмосковном городке, детдом был обычный, не самый плохой, претензий к нему у Люськи не было, но своей судьбы она бы никому не пожелала. Она помнит, как бежала однажды с ревом к нянечке, но вместо жалости наткнулась на равнодушное: «Нечего реветь – здесь папы-мамы нет, чтобы тебя пожалели, так что вытри слезы и сопли и запомни, что Москва слезам не верит».

           Так они и росли в детском доме – без ласки, без жалости, надеясь только на себя. Старшие учили младших всему, что умели сами, учили порой слишком сурово, как и их учили когда-то, детский дом жил по своим, жестким законам, но другой жизни у Люськи не было. Небольшого роста, худенькая, но не щуплая, а подтянутая, крепкая, она любила спортивные занятия, хорошо бегала, прыгала, это помогало ей и в детском доме, и не раз спасало  во время ее скитаний, как сегодня ночью. Ее поначалу обижали, как самую маленькую, но она научилась драться, и от нее отстали. Они жили, получая питание, имея ночлег, были обуты и одеты – считалось, что этого вполне достаточно, о жизни за стенами детдома они имели представление достаточно смутное, их выпускали в жизнь, как некоторых учат плавать – просто бросают в воду, и выплывай, как получится. Хотя, справедливости ради, надо добавить, что какое-то подобие плана на будущее воспитанников имелось – после выпуска из детдома  они поступали в текстильно-ткацкое профтехучилище в этом же городке, чтобы затем работать здесь же, в Подмосковье, на прядильно-ткацком комбинате, получив в качестве наследства от государства комнату для проживания.
 
          Люське было 16 лет, когда она, как и все, стала учиться в ПТУ, жили они с подружками в общежитии, получали стипендию и кое-что им платили на практике. Первое, что они сделали – стали копить деньги на покупку своей одежды, так мечтали они избавиться от ненавистных казенных одежек, от которых за версту разило «инкубатором», одинаково плохо пошитых и колом сидящих на всех. Сменив, наконец, свой  гардероб, девочки стали выбираться в кино, на танцы, в городской парк, благо времени свободного у них было достаточно.

          Сергей сразу понравился Люське – был он очень симпатичный, очень высокий, очень мускулистый, очень веселый, слишком «очень», чтобы обратить внимание на Люську, как ей казалось. И хотя в своем новом нарядном костюме Люська выглядела неплохо, не напоминала уже мальчишку-подростка, она все же привычно робко жалась в сторонке, даже не мечтая о взаимности. А вот ошиблась на свой счет – Сергей сразу приметил стройную невысокую девушку, а когда она взглянула на него своими голубыми глазами из-под светлой пышной челки, он как взял ее за руку, так и не отпускал от себя больше ни на шаг.

          Это была любовь – их первая и последняя любовь. Любую возможность использовали они, чтобы встретиться, ничего вокруг не замечая, обо всем забыв. Если погода позволяла, они уединялись в глубине парковых аллей, если был дождь, брали билеты в кино, на последний ряд. Когда ошалевшая от поцелуев Люська возвращалась в общежитие, она не могла вспомнить даже названия фильма – помнила только губы и руки Сергея.
 
          Ветер перемен раскачивал могучую державу, предвещая скорые катастрофы, страна бурлила, а они жили только своей любовью. Сергей проходил срочную службу в войсковой части их городка, срок службы заканчивался, неумолимо приближался дембель. Сергей уговаривал Люську поехать с ним, в город, где он родился и вырос, где ждала его мама. Люська несмело предлагала ему остаться здесь хотя бы еще на год, дождаться, когда она закончит ПТУ и получит собственное жилье, но Сергей и слышать ничего не хотел: «Зачем нам твоя комната, если у нас с мамой трехкомнатная квартира. Работать будем на нашем шелкокомбинате – мама все устроит. Зато в каком городе мы с тобой будем жить – это лучший город на свете».

          Лучший город на свете назывался Худжанд, находился он на севере Таджикистана, и рассказывать о нем Сергей мог часами.
 
          Девчонки завистливо ахали: «Повезло тебе, Люська, такого парня встретила. Наверное, это счастье твое, твоя судьба». Люська и сама считала так же, поэтому решилась ехать с любимым в его сказочный край, боясь упустить свою птицу счастья.

          Не читала Люська газет, не разбиралась в политике, да и Сергею основательно забили в армии голову политическими информациями, не подозревали они о том, что предусмотрительные люди покидают уже союзные республики, в судорожных корчах рождающие независимость, и стараются перебраться в Россию. Даже не подозревая о грядущих катаклизмах, наши влюбленные поехали, вернее, полетели, из России в Среднюю Азию.

Часть 2
Восточная сказка со страшным окончанием.

          Люська почти не помнила, как они прилетели в Таджикистан – слишком много впечатлений свалилось на ее бедную голову – она впервые ехала так далеко, впервые летела самолетом. От первых часов пребывания ее в Худжанде в памяти осталось ощущение теплого, почти горячего воздуха, сразу согревшего их, замерзших и промокших при посадке под ледяным московским дождем, и очень сильный аромат незнакомых цветов, в изобилии цветущих на клумбах перед Худжандским аэропортом.

          Потом они ехали в такси, и Сергей что-то ей рассказывал и показывал, о чем-то весело говорил с таксистом, но Люська только моргала сонными глазами. Потом таксист громко сказал: «Бофанда», и машина остановилась. Люська подумала, что это какое-то волшебное заклинание, вроде «Сезам, откройся», и только позже узнала, что Бофанда – это название жилого квартала, где жили Сергей с мамой.

          Как они поднялись в квартиру, как знакомилась с Сережиной мамой, Люська почти не помнила. Сережа приготовил ей ванну, Люська забралась в ароматную душистую пену (тоже впервые в жизни) и сладко заснула. Сквозь сон она чувствовала, как Сережа завернул ее в простыню и отнес на кровать, а сам отправился на кухню разговаривать с мамой. Засыпая под звуки их голосов, Люська подумала: «Так хорошо в настоящей жизни не бывает, наверное, это мне снится, или я попала в сказку».

          Таким и запомнился ей первый месяц в Худжанде – сказочное блаженство и ощущение абсолютного счастья, очень много солнца и цветов. Сергей знакомил ее с городом, знакомил с друзьями, она старательно запоминала незнакомые слова, звучащие как магические заклинания:
 
          Кайраккумское море – зона отдыха, где прямо на пляже жарили вкуснейшие   чебуреки;
          Чумчукарал – городская зона отдыха;
          Сырдарья – река, разделяющая город на две части;
          Панчшанбе – так назывался городской рынок, больше похожий на дворец, с расписными потолками, с магазинами на втором этаже, с прилавками, заполненными необыкновенно вкусными и ароматными фруктами, которых Люська в своей жизни не только не пробовала, но и не видела;
          городской парк имени Камоли Худжанди – здесь они гуляли, ели мороженое, отдыхали в чайхане на берегу Сырдарьи;
          шурпа – вроде просто суп, но такой вкусный;
          лагман – вроде просто лапша с мясом, но необыкновенно вкусная;
          самбуса – пирожки с мясом, пекутся в огромном котле;
          тандыр – печь, в которой пекут лепешки;
          манты – похожи на пельмени, но вку-у-усные.

          Она учила незнакомые слова, смешила Сергея тем, что не могла их запомнить и неправильно произносила. Сам Сергей неплохо говорил по-таджикски, и Люська очень хотела научиться – ведь она собиралась жить здесь долго и счастливо.

          Она очень удивлялась тому, что просто так, прямо на улицах, растут фруктовые деревья, а виноградные гроздья висят прямо над головой прохожих – ешь, если хочешь. А еще – горы, окружавшие город, таких гор она никогда не видела, да она и вообще ничего в своей жизни не видела.

          Все дни слились в один нескончаемый праздник, наполненный открытиями и любовью – наконец-то они, не прячась, любили друг друга. Разве могли испортить ей праздничное настроение такие мелочи, как косые взгляды будущей свекрови, даже подслушанный случайно телефонный разговор: «Явилась пигалица детдомовская, из приданого только тощая сумочка, ничего не умеет, Сережку моего как околдовала, на руках ее носит». Люська и впрямь была хозяйкой неважной, да и готовить толком не умела – где бы ей научиться, если она до 16 лет хлеб видела только в нарезанном виде. «А зачем вообще учиться готовить, когда здесь на каждом шагу можно поесть так вкусно и недорого», - беспечно считала она.

          Казалось, праздник будет длиться вечно, но так не бывает – все когда-то заканчивается. Они оба стали работать на Худжандском шелкокомбинате, после свадьбы свекровь смогла «выбить» для них отдельную квартиру, недалеко от себя, в том же квартале Бофанда, на самом последнем этаже нового дома, вскоре у них родилась  чудесная дочка, назвали ее Олеся.
 
          Вот и сбылись все мечты, все сложилось – жить бы да радоваться, но за эти годы так много изменилось в окружающем мире – они вдруг стали для России иностранцами, потому что Таджикистан стал независимым. Почему-то сразу после этого исчезло отопление в домах, потом горячая вода, потом стала плохо поступать и холодная вода, куда-то пропал газ, стало не хватать электричества. Счастье еще, что на севере республики не было вооруженных конфликтов. Но жизнь все равно как-то разладилась, начались проблемы с работой – цеха то закрывались, то снова открывались, то сдавались в аренду, работа то была, то исчезала, зарплату то платили, то задерживали.
 
          Люди сутками стояли в очереди к российскому консулу, чтобы получить гражданство и уехать, в каждом дворе грузились контейнеры. Люська с Сергеем, наконец, поняли, какую глупость совершили, но изменить уже было ничего нельзя, денег на возвращение в Россию у молодой семьи не было, да и ехать было некуда.

          Постоянные бытовые проблемы, заботы о малышке Олесе, нескончаемые упреки свекрови совершенно задергали Люську, и она слишком поздно заметила, что Сергей стал выпивать. Посоветоваться Люське было не с кем – в Худжанде был единственный человек, который любил ее и помогал – ее Крестная, но к тому времени Крестная с семьей уже уехала в Россию, и связь с ней прервалась, потому что звонить было некуда, а письма не доходили.
 
          Люська пробовала поговорить с мужем, пробовала ругаться, а потом почему-то решила, что сможет отвадить его от пьянства, если будет ходить на гулянки вместе с ним. Разумеется, это было глупо, стало еще хуже, потому что Люська тоже стала выпивать, Сергей стал иногда поднимать на нее руку, Люська стала с ним драться, по старой детдомовской привычке не давать себя в обиду, а Олеся все чаще стала оставаться у бабушки.

          Никто не знает, что произошло в тот злополучный день, когда Люська отсыпалась после смены, а Сергей пришел домой очень пьяный. Ее разбудили крики, стук в дверь, в квартиру ворвались какие-то люди, милиция, они требовали от нее каких-то объяснений, а она никак не могла понять, что же случилось. Вспомнилось перекошенное злобой лицо свекрови и страшные слова: «Это она, она виновата! Она столкнула его с балкона, она убила его». Но, несмотря на все усилия свекрови, причиной смерти назвали все-таки несчастный случай.

          Потом были похороны, на которых Люська боязливо пряталась от свекрови за спинами Сергеевых друзей, возвращение в опустевшую квартиру, одиночество и беспросветное отчаяние. Чтобы не сойти с ума, Люська опять сделала глупость – стала прикладываться к рюмке. Пила она понемногу, и только сладкое вино, но однажды, проплакав всю ночь, не вышла на работу.
 
          На следующий день она долго и путано объяснялась с начальством, просила: «Простите меня, больше такого не повторится». Может быть, и простили бы – ведь Люська была раньше передовиком производства, имела кучу благодарностей и грамот, фотография ее висела на Доске почета, даже в газете о ней писали. Но до этого прогула было опоздание, однажды было появление на работе с запахом спиртного, и все эти нарушения очень аккуратно отслеживала свекровь, не оставляя без внимания, а свекровь была в цехе далеко не последним человеком. В общем, Люську не просто уволили, а уволили по статье.
 
          Прошло совсем немного времени, и вдруг выяснилось, что Люськина квартира является собственностью свекрови, о чем Люська понятия не имела. Разумеется, свекровь ее выселила, жить Люське оказалось негде. Она еще пыталась чего-то добиться, куда-то обращаться, но, по причине абсолютной юридической безграмотности, проиграла.

          Пока ошарашенная Люська приходила в себя, свекровь готовила ей последний сокрушительный удар. Однажды, когда она в очередной раз пыталась пробиться к дочери, свекровь просто вручила ей копию решения суда о том, что Люська лишена родительских прав. С помощью приятельницы из органов опеки получить такое решение в отношении женщины, не имеющей жилья, не работающей, да еще и выпивающей, оказалось совсем несложно, обошлись даже без Люськиного присутствия. За дочь Люська бороться уже и не пыталась. Даже если бы она добилась нового судебного разбирательства, даже если бы случилось чудо, и ей вернули дочь, куда бы она пошла с ней, что она могла ей дать – уничтоженная, раздавленная, смешанная с грязью?

Часть3
Жизнь бездомная.

          Несколько месяцев прожила Люська, жалея себя и вынашивая одну огромную обиду на все и всех – на судьбу свою нескладную, на любимого, которому она полностью доверилась, который обещал носить ее на руках и беречь, а сам завез на край света и предал, бросил, оставил одну на растерзание своей мамочке ненаглядной. Свекровь воспитывала своего единственного сына одна, пожертвовав ради него своим личным счастьем, ждала от него ответной жертвы, поэтому появление Люськи восприняла как предательство, на сына обиделась, Люську возненавидела. Люська в простоте своей и неопытности подружиться с ней даже не пыталась, даже наоборот, так и потеряли Сергея, пока друг с дружкой препирались. А теперь у свекрови в жизни только и остались внучка Олеся да ненависть к невестке, этим и жила. Люди многое простить могут, но никогда не прощают другим своих ошибок.

          Несколько месяцев, упиваясь обидой и несправедливостью, Люська барахталась в грязи, погружаясь в нее все глубже, словно желая захлебнуться в ней назло всем. Горячей волной стыда ошпарила ее память о том пьяном распутном угаре. А потом она словно закаменела, застыла, почти умерла, словно панцирь из этой засохшей грязи укрыл ее, отгородил от остального мира. Запретив себе вспоминать, она жила бездумно – помойки, подвалы, чердаки, ночевки под лавками, все проходило словно мимо сознания. Когда-нибудь, вспоминая это время, она будет говорить: «Я три года жила под забором, но не спилась и не изгулялась», только можно ли назвать жизнью такое существование.

          Почему же сегодня все словно взорвалось, нахлынули мысли и воспоминания? То ли корка наросшей грязи стала такой толстой, что разломилась под собственной тяжестью, то ли ночные бродяги, ударив по голове и протащив ее волоком по каменистой земле, раскололи нарост, то ли просто пришло время, но стал Люськин защитный панцирь отваливаться от нее вместе с кожей, кусками, освобождая душу.
 
          Давно закончилась ночь, начался и уже повернул к вечеру день, едва слышно доносился сюда городской шум, старательно пела в густой листве неизвестная птица. То ли обманутая необычно теплой осенью и забывшая об отлете в теплые края, то ли брошенная и забытая своими соплеменниками, птица выводила свои нежные рулады, не думая о предстоящей зиме.

          «А ведь мою дочь сейчас воспитывает женщина, люто ненавидящая меня», - эта мысль словно хлестнула Люську. – «Кажется, предатель-то здесь я – и предала я собственную дочь, предала больнее, чем когда-то предала меня моя мать. Что же я натворила? Как мне из всего этого выбираться?»

          В глухом дальнем уголке городского парка, в густых зарослях легустры выла и скулила, как побитая бродячая собака, молодая женщина, так и не научившаяся плакать. Нестерпимо болела каждая клеточка избитого и ободранного тела, каждое движение причиняло боль, но что значили физические страдания по сравнению с мучительной болью, терзающей душу, корчилась душа, словно в адском пламени сгорая, очищаясь и оживая, в муках рождаясь для новой жизни. Каялась, прощения просила у дочери, снова и снова клялась, что любой ценой выберется из грязи и вернет свою дочь.

          Когда стемнело, Люська откопала припрятанный кусочек мыла и отправилась к реке. Какое счастье, что осень необычайно теплая в этом году. Люська долго и тщательно мылась, все терла и терла кожу, словно сдирала с себя остатки коросты, вдруг стало легче дышать, словно и впрямь она содрала с себя сжимавший ее панцирь. Вернувшись в свое убежище и развесив на ветках выстиранную одежду, Люська неожиданно крепко уснула.
 
          Наутро Люська решила первым делом навестить знакомую женщину, работавшую в кафе рядом с городским театром кем-то вроде уборщицы и подавальщицы. Женщине было лет около 50 – таких вот, русских женщин, немолодых, но еще достаточно крепких, охотно брали на работу владельцы столовых и кафе, потому что прибирались они не в пример лучше местных националок, работали за троих, а платить им можно было меньше. Эта женщина Люську жалела, частенько подкармливала, а Люська помогала ей с уборкой. Спрятавшись за мусорными баками, Люська дождалась, когда знакомая вынесла грязное ведро и тихонько окликнула ее.

          «Люська!» - обрадовалась знакомая, но, разглядев ее физиономию, сочувственно охнула. – «Я ждала тебя, думала, ты мне окна вымыть поможешь – вишь, стеклищи какие, во всю стену, да только помощница из тебя сейчас плохая, тебя людям показать-то страшно. Голодная, небось, сейчас принесу тебе поесть».

          Пока Люська с жадностью ела принесенный горячий суп, тетя Клава вынесла большой пакет и присела рядом, горько вздохнув: «Пропадешь ты с такой жизнью. Вот я тебе еды собрала – здесь куски лепешек, сыр подсохший, колбаса, даже пара самбусушек разломанных попалась. Ты не бойся, это не объедки, просто осталось после вчерашнего банкета. Тебе надо спрятаться где-то, отсидеться, пока не подживет все».

          Люська кивала, кривясь от боли – жевать разбитыми деснами было  больно. Вдруг почти у их ног прошмыгнула огромная крыса и уселась неподалеку, нагло разглядывая женщин.

          «Ты смотри, сколько крыс по городу развелось – жирные, наглые, ничего не боятся», - безрезультатно попробовала прогнать крысу пожилая женщина. – «Представляешь, я недавно к зубному ходила, у них в приемной диван стоит, на диване люди сидят, а под диваном крыса спит. Да чему удивляться – мусорки месяцами не вывозят, санэпидстанция вообще ничего не делает, не травит их, скоро эти крысы нас всех сожрут заживо».

          Повеселевшая после еды, Люська взяла пакет: «Спасибо, теть. Пойду я на стройку к шелкокомбинату. У меня там есть потайной чулан, отлежусь недельку, потом зайду».

          Дом, куда направлялась Люська, строился так давно, что никто уже и не помнил, что здесь было раньше. Вид многоэтажной недостроенной коробки напротив шелкокомбината стал таким привычным, что, казалось, так будет всегда. Обнесенную забором стройку почти не охраняли, и в холодные дни здесь находили приют многие городские бездомные. Но сейчас было еще тепло, и стройка пустовала.

          На стройплощадке Люська набрала в бутылку воды из трубы, и, убедившись, что никто ее не видит, поднялась на третий этаж, прошла через комнаты и, очутившись в дальнем закутке, отодвинула от стены грязный щит – за ним скрывался лаз, наполовину заложенный кирпичами – это и было ее тайное убежище. Люська влезла внутрь и снова задвинула за собой щит, зажгла припасенный заранее жировичок, подвесила пакет с едой на крюк, чтобы крысы не утащили, поправила матрас в углу и провалилась в глубокий исцеляющий сон, каким обычно спят люди, выздоравливающие после перенесенной тяжелой болезни.

          Выбравшись из своего убежища через неделю с такими же предосторожностями, она увидела на другой стороне стройплощадки толпу людей, рядом милицейские машины, машину скорой помощи. Подойдя ближе, Люська услышала, что в подвале нашли труп женщины, пролежавший здесь не один день и объеденный крысами до неузнаваемости, рассказывали, что над несчастной сначала надругались, а потом жестоко убили. Волосы зашевелились на Люськиной голове при мысли о том, что она провела неделю пусть не рядом, но все же в одном здании с трупом. А когда Люська увидела то, что вынесли из подвала на носилках, она в ужасе бросилась прочь.

Часть4
Дедушка в Люськиной жизни.

          Люська помешивала кашу, пребывая в хорошем настроении – она только что  договорилась о работе у одной богатой дамы, та обещала прилично платить, и завтра уже надо было приступать. Правда, Дедушке очень не нравится ее работа у частных лиц, он считает, что работать надо только в организации, но что ж поделаешь, если работы вообще не найти, а на Дедушкину пенсию, даже с ветеранскими доплатами, не проживешь. Люська выключила плитку, укутала кастрюльку и подошла к окну.

          Ясный, не по-осеннему теплый день – такая же теплая осень была и в том году, когда судьба свела ее с Дедушкой.

          Положение Люськи в ту осень было, что называется, хуже некуда, поэтому, узнав, что пожилому таджику требуется женщина для ведения хозяйства, она поняла, что это ее шанс. Оплату предлагали небольшую, но зато с проживанием и питанием, Люська взяла адрес и отправилась знакомиться, не раздумывая. Будущий наниматель оказался старше ее лет на 40 с лишним, но выглядел вполне бодро, не похож был на ветхого старика. Встретил он ее достаточно настороженно, пригласил в квартиру, стал расспрашивать, Люська скромненько отвечала, исподтишка осматривая однокомнатную квартиру и заодно хозяина.
 
           «Интересно, почему он остался один? Кажется, жена его умерла. Говорили, что за ним присматривают родственники, но, похоже, что совсем плохо присматривают – квартира грязная, запущенная, да и сам мужик какой-то неухоженный», - рассуждала она. - «Наверное, вредный, вот и с родственниками не ладит. Квартира небогатая, но все необходимое имеется, уклад европейский, не национальный, уже неплохо. Дед достаточно крепкий, вряд ли дело ограничится только уборкой и уходом, наверняка потребуется интим. Мне бы хоть зиму прожить, в себя прийти, отдышаться, а там видно будет, вряд ли меня можно чем-то испугать после всего пережитого. Выбор невелик – либо здесь, в человеческих условиях, либо растерзанным трупом, объеденным крысами».

          Хозяин тоже с опаской присматривался к ней – уж слишком молода, мало ли что у нее на уме. На аферистку, конечно, простодушная Люська была не похожа, но вид ее особого доверия не вызывал – три года бродячей жизни наложили свой отпечаток, как бы ни старалась она сохранить пристойный вид. Правда, Люська пришла не просто так, а по рекомендации, и мужчина решился.

          Их странный союз, вызвавший нездоровый интерес и пересуды окружающих, оказался на удивление мирным и благополучным, они недолго притирались друг к другу – то ли сказался горький жизненный опыт, то ли просто удачно сошлись характерами. Люся сразу стала называть его Дедушка, а он ее – Лусия. Дедушку сейчас не узнать – посвежевший, ухоженный, наглаженный, да и Люська изменилась – похорошела, перестали мучить ночные кошмары, исчез затравленный блеск глаз, распрямились плечи, квартиру тоже не узнать – уют и чистота. Дедушке не слишком нравится Люськина готовка, поэтому он часто готовит еду сам, тем более у него больше свободного времени для этого, но зато он полюбил Люськину овсяную кашу, от которой поначалу категорически отказывался. А вот за три года распробовал и оценил полезность ее настолько, что часто просит сварить именно овсянки, как сегодня, потому что Люська варит ее отлично и во множестве вариантов.

          Их отношения, учитывая возрастную разницу, напоминали бы отношения деда и внучки, если бы между ними не было интимных отношений. Так пугавшая поначалу Люську эта сторона их жизни оказалась вполне терпимой – Дедушка был непакостлив, умеренно назойлив, обоих вполне все устраивало.

           Все бы ничего, но к своей основной цели – возвращению дочери – она почти не приблизилась. Люська все чаще раздумывала над этим, и пришла к выводу, что весной придется решать что-то радикально, хотя тревожить относительно благополучное существование было страшновато.

          Уже собравшись звать Дедушку к столу, Люська увидела знакомую фигуру, проплывающую по двору к их подъезду.

          «Родственница Дедушки в гости идет, что ли?» - она словно ощутила неприятный укол. - «Что-то родня зачастила, то за три года были всего раз пять, по своим великим праздникам, а тут за неделю уже второй раз – то муж ее заходил, то сама явилась, к чему бы это».

          Сколькитоюродную то ли сестру, то ли тетку Дедушки Люська про себя называла Змеищей за ядовитость, Дедушка своих родственников тоже недолюбливал, но законы гостеприимства прежде всего, и Люська стала накрывать на стол, крикнув в комнату: «Дедушка, к нам гости».

          Змеища, разряженная как павлин, вся сверкая люрексом и золотыми зубами, вплыла в квартиру в облаке удушливого дезодоранта, смешанного с духами по системе «два в одном», так популярного у местных модниц. Она долго раскланивалась с Дедушкой, прижимая руку то ли к животу, то ли к сердцу и беспрерывно что-то лопоча, успев при этом засунуть нос во все уголки квартиры, включая санузел. Явно довольная осмотром, она удостоила Люську беглым кивком и уже собралась усаживаться за стол, но углядела под фартуком на Люське джинсы и кофточку и не удержалась, пощупала, скривилась от зависти: «Дорогие, наверное? Хорошие вещи, американские, за доллары купила? Кто тебе доллары дает, где берешь?»

          Люська дернулась, но, переглянувшись с Дедушкой, с улыбкой ответила: «Мне Дедушка купил».

          Не объяснять же этой тетке, что почти всю одежду и себе, и Дедушке она давно уже покупает в секонд-хенде. Главное – перешагнуть через ложное чувство стыда и брезгливости, и тогда за очень небольшие деньги можно найти хорошие вещи, намного лучше китайского ширпотреба. Дома она все тщательно отстирывала и отглаживала, и вот пожалуйста – у Змеищи от зависти аж нос задергался.
 
          Родственница пила чай и без остановки говорила что-то Дедушке, то ли убеждала, то ли уговаривала, непонятно. Люська язык так и не выучила, хотя и старалась – то ли неспособная к языкам, то ли учили плохо. Да и как тут выучишься, если страна маленькая, населения всего ничего, а наречий несколько. Северные таджики говорят по-своему, южные таджики совсем по-другому, есть еще какие-то памирцы, так те вообще и говорят, и живут иначе, а сейчас все документы и газеты издают на литературном таджикском языке, так его вообще почти никто не понимает.

          «О чем же талдычит эта Змея?» - тревожно думала Люська. – «Точно ведь гадость какую-то готовит. Вот и Дедушка хмурится, кряхтит недовольно, чего она от него хочет? Интересно, расскажет он, чего ей нужно, или нет, расспрашивать самой будет неловко как-то».

          Дедушка слушал и хмурился все больше, но отмалчивался. Даже после ухода своей родственницы он только ходил по квартире, стуча клюшкой, пыхтел недовольно и что-то бормотал. Люська не стала приставать к нему с расспросами и, проветрив квартиру, решила вынести мусор.

          Когда она присела на лавочку у подъезда, к ней сразу же, словно поджидала, подсела соседка: «Люся, вы с Дедушкой скоро переезжаете, да?»

          «Почему?» - опешила Люська.

          Соседка радостно затараторила: «Сегодня родственница его приходила, сказала, что они сына своего женят, после свадьбы молодые переедут жить сюда, в эту квартиру».

          «А Дедушка где будет жить?»

          «Сказала, что Дедушку они к себе заберут, сами лучше будут за ним ухаживать».

          Люська про себя продолжила: «А меня, значит, под зад коленом, иди, откуда пришла, ты здесь никто».

          Настроение испортилось окончательно, Люська еще что-то промямлила в ответ соседке и вернулась в квартиру.

          Ей очень хотелось сказать Дедушке, что она уже в курсе, но она не решилась, уж очень он ходил мрачный, даже выругался по-таджикски и стукнул клюшкой в пол. Люська решила отложить разговор до лучших времен, но в своей голове уже прокручивала разные варианты.
 
          «Как-то все неожиданно и немного не вовремя, зима впереди. А с другой стороны, может и лучше, что так – только сегодня думала, что пора что-то менять», - успокаивала себя Люська. – «Дедушку, конечно, очень жалко – угробят его родственнички, но это уже их дела, меня не касаются. А мне придется срочно искать съемную комнату, или времянку в частном доме, если у этой богачки буду работать, то оплачивать жилье смогу. Одно я знаю точно – под забор ни за что не вернусь, лучше сдохну».

          Люська провела несколько дней в тревожных раздумьях, но проблему решил сам Дедушка, достаточно неожиданно, зато очень конкретно. Однажды после завтрака он вынул из шкафа свой парадный пиджак с наградами, который одевал в исключительно важных случаях и сказал: «Лусия, оденься нарядно, собери документы, сегодня мы идем в ЗАГС жениться, я уже обо всем договорился». Так Люська стала официальной Дедушкиной женой.

          Ничего не подозревающие Дедушкины родственники заявились в очередной раз в полном составе – тетка, ее муж и их великовозрастный сынок. Удостоив Люську беглым «здравствуй», тетка с мужем уселись рядом с Дедушкой и начали в два голоса уговаривать его на своем языке, в то время как достигший половозрелости сынок смотрел на Люську липким взглядом и пытался прикоснуться к ней, пока она подавала им на стол.
 
          Дедушка молчал-молчал, а потом выдал: «Моя жена не понимает таджикского, поэтому прошу, говорите при ней по-русски». Вспоминая, что произошло после этого заявления, Люська не знала, плакать или смеяться. На мгновение она даже испугалась, что родственников хватит удар и почти пожалела их. Но уже в следующее мгновение раздался такой визг, полилась такая брань, что Люська только и успела разобрать «джяйляб» (проститутка), прежде чем тетка опрометчиво попыталась вцепиться ей в волосы, забыв, что Люська моложе и сильней, к тому же имеет за плечами богатый опыт по этой части.

          В квартире пришлось поменять замки, потому что родственники долго не могли успокоиться и пытались завладеть документами в их отсутствие. Обнаружив следы обыска, Люська только усмехнулась – наученная горьким жизненным опытом, она в первую очередь спрятала все документы в надежном тайнике.

          Через несколько месяцев они узнали, что в аэропорту, где дедушка работал много лет перед уходом на пенсию, открывают новый терминал и набирают сотрудников. Зарплату обещали приличную, устроиться туда было очень сложно, поэтому пришлось опять Дедушке извлекать из шкафа парадный пиджак и идти в аэропорт, просить трудоустроить его жену. Так Люська стала работать в терминале, чем Дедушка был очень доволен, а Люська тем более. Дедушка иногда приходил к Люськиному начальству, интересовался, хорошо ли она работает, нет ли жалоб. Какие там жалобы – настрадавшаяся без нормальной работы Люська из кожи вон лезла, старалась изо всех сил. Визиты Дедушки ее совсем не обижали – ей даже приятно было, что он о ней беспокоится, волнуется, словно и правда дедушка о внучке.
 
          Официальная регистрация брака заставила многих прикусить языки, отношение к Люське окружающих тоже изменилось, хотя она и утверждала, что ее это не слишком волнует. Всего с Дедушкой они прожили вместе около 7 лет, в последние годы жизни Дедушка перенес тяжелый перелом бедра, долго болел, потом стал чудить, но Люська не оставила его, ухаживала терпеливо и преданно – не так много на этом свете было людей, делавших ей добро, и Люська умела ценить это. Квартиру после смерти Дедушки она переоформила на себя, планируя продать и на вырученные деньги уехать в Россию с дочерью.

Часть 5. Эпилог
Мать и дочь.

          Наконец-то ей удалось выкарабкаться, теперь она могла бороться за дочь – ей было, что предложить своей девочке, она могла помочь ей. Но этот последний шаг к почти достигнутой цели оказался самым трудным. Олесе было всего четыре года, когда ее отобрали, помнит ли она свою мать, неизвестно. Все эти годы ее воспитывала бабушка, ненавидевшая Люську, что говорила она девочке о ее матери, как объясняла ее отсутствие, можно лишь догадываться. Возможно, она сказала ребенку, что мама умерла, возможно, сказала, что бросила ее – тут и не скажешь сразу, какая версия для Люськи предпочтительней. А что она наговорила ей о гибели отца?

          Все последние годы Люська при малейшей возможности приходила в знакомый двор, чтобы увидеть дочь хоть краешком глаза, убедиться, что она здорова, что  никто ее не обижает. Она ревниво следила за тем, как одет ребенок, знала весь распорядок ее дня, но ни разу не подошла к ней, наоборот, старалась спрятаться.

          Даже сейчас она никак не могла решиться, просто не представляла, что скажет ей. Невозможно объяснить свое долгое отсутствие, не говоря о свекрови, но как могла она сказать плохо о бабушке, которая воспитывала Олесю, была ей единственным близким человеком. Люська вспоминала себя в этом возрасте и очень боялась навредить девочке. Она вся измаялась, спрашивала совета у всех, но понимала, что решать придется ей самой.

          «Лусия, не придумывай себе причин», - ругался Дедушка. – «Это твоя дочь, ты скажи ей, что любишь ее и всегда любила, просто жизнь так сложилась. Иди, Лусия, иди к дочери».

          И вот она идет через двор своей решительной походкой, плечи расправлены, спина прямая, локти прижаты, голова упрямо наклонена, словно готова боднуть любого, вставшего на ее пути. Страшно, очень страшно, в голове пусто до звона в ушах, все приготовленные слова разлетелись, но она знает – надо просто шагнуть навстречу своему страху.
 
          Что, если дверь откроет свекровь? Но дверь открыла дочь – темноволосая, как Сергей и голубоглазая, как Люська.

          «Здравствуй, Олеся», - выдохнула она.

          «Вы – моя мама, правда?»

          За спиной дочки появилась свекровь, но Люська решительно вошла в квартиру и сказала ей: «Я не уйду, даже не надейтесь, я пришла к своей дочери».

          Сейчас можно было бы написать о встрече матери и дочери, залив слезами всю страницу, но все это будет фальшиво и лживо. Десять лет отчуждения преодолеть совсем не просто, для этого нужно время.

          Очень удивило и озадачило поведение свекрови – она восприняла появление Люськи в их жизни словно с облегчением, хотя отношения своего к ней не изменила, но общению с Олесей не препятствовала, даже согласилась на отъезд Олеси в Россию, но только после окончания школы. Объяснилось ее поведение просто и страшно – у свекрови оказался неоперабельный рак, она слегла сразу после того, как Олеся окончила школу, словно добежала до финиша и упала.

          «Все необходимые документы я оформила, продадите вещи, квартиры и можете ехать», - сказала она Люське. – «Я очень боялась, что после моей смерти Олеся останется совсем одна, теперь я спокойна».

          Разумеется, они никуда не поехали, а остались ухаживать за умирающей женщиной, и были с ней до последней минуты. Свекровь так и не разговаривала с Люськой, лишь перед самой смертью призналась: «Наверное, я виновата перед тобой, но прощения просить не собираюсь – мне теперь ответ держать перед другим судом». Люська просто ответила: «А я давно уже на Вас не обижаюсь, наоборот, я благодарна за то, что вырастили мою дочь».

          После похорон свекрови пришлось еще немного задержаться для улаживания разных формальностей, и вот все хлопоты позади – можно ехать. Олеся нашла по интернету их Крестную, она обещала им помочь с обустройством. Все, что пережили они вместе, помогло им лучше узнать друг друга, сблизило их, но понадобится еще немало времени, чтобы совсем исчез холодок недоверия. Чтобы стать по-настоящему близкими и родными людьми, им предстоит сделать немало шагов навстречу друг другу.

                Эпилог.

          «Внимание, граждане пассажиры, заканчивается посадка в самолет, вылетающий рейсом Худжанд – Москва», - раздалось из динамиков.

          Толпа пассажиров в сопровождении дежурной направилась к стоящему на взлетной полосе самолету. Чуть приотстав от остальных, молодая женщина в пушистом голубом свитере и в джинсах, остановилась и оглянулась на новое  здание из стекла и бетона, из которого они вышли. Этого терминала не было и в помине, когда она прилетела сюда впервые почти двадцать лет тому назад.

          «Прощай, Худжанд, сказочный город, окруженный горами и утопающий в цветах, город, так и не ставший мне родным. Когда-то я думала, что попала в рай, а на самом деле прошла здесь через ад. Я потеряла все, но выжила и смогла вернуть самое главное – свою дочь. Мне нет еще и 40 лет, но за плечами у меня осталась целая жизнь, я возвращаюсь к своим истокам, в Россию, чтобы начать все заново, с чистого листа. Я делаю это ради дочери, которой сейчас столько же лет, сколько было мне, когда я прилетела сюда, и я очень надеюсь, что мне удастся уберечь ее от ошибок, совершенных мною. Нас ждет еще много трудностей, но я знаю, что я очень сильная и смогу помочь своей дочери, тем более нас двое, а значит мы вдвое сильней» - прошептала она.

          «Мама, ты в порядке?» - обняла ее за плечи высокая стройная девушка. – «Ты плачешь? У тебя мокрые глаза».

          «Это просто ветер, все в порядке, доченька», - женщина посмотрела на дочь с нескрываемой гордостью и любовью, и они вместе заторопились по трапу в салон самолета.

          Дежурная по терминалу приветливо помахала им вслед рукой:

          «Удачи вам! Рохи сафед (счастливого пути)!»