Точка возврата. 54

Маленькая ладошка Мальчика, сухая и горячая, лежала на плече Гаврилюка, чуть подрагивая. Алексей почти бежал. Наш путешественник нес Мальчика на руках – две минуты назад, сделав несколько странных, дерганых шагов, тот вдруг остановился и неуклюже присел. Мальчик двигался болезненно и раскординированно. Сначала Алексей рванул к аскетичному, коричневого цвета Храму Казанской Божией Матери. Почему-то о нем Гаврилюк вспомнил в первую очередь, но до него было почти вся улица Чернышевского. Пробежав два дома к истоку улицы, Алексей быстро остановился, и по перпендикуляру спешно повернул к парку «Липки», на углу которого веселым пряником красовался многоглавый храм «Утоли Моя Печали». Эта церковь была много ближе.
[Алексис, ты начал суетиться!]
Гаврилюк резко выдохнул воздух и усилием воли заставил себя успокоиться.
- Что же ты, брат? Ты же тогда… хорошо так бегал, что же с тобой случилось? – обратился он к Мальчику.
- Я по… полагаю.. – Подпрыгивая на плече Гава, начал объяснять Мальчик, - Это общая а… а… осо… бенность этноге…неза у… у  прямо… хо… дящих.
Поднявшийся ветер сухой пылью запорошил глаза, запершило в горле. И уже кто-то приближается сзади, чужой и враждебный. Гаврилюк резко обернулся и услышал то, чего смутно опасался:
- Эй, приятель! Куда бежишь? – Пятеро крепких парней с чем-то длинным в руках, спешили к Гаву наперерез по тенистой аллее, вдоль литой чугунной ограды.
Одеты они были в черные футболки и черные же джинсы, головы их были повязаны чем-то, при ближайшем рассмотрении – банданами. Один из них, на вид самый молодой, резко ускорился и побежал, отсекая Гава от проезжей части. Алексей поставил Мальчика у забора, жестом велев ему оставаться на месте, и, не поворачиваясь, лягнул подбежавшего в колено. Колено хрустнуло, бегун упал, как подкошенный. Гаврилюк скинул с плеча чехол и двинулся навстречу оставшимся в строю бойцам, на ходу высвобождая клинок. Большим пальцем Гаврилюк придавил латунный цветочек у гарды и чуть поддал вперед клинок, сдвигая муфту-хабаки , в точности так, как учил Митя. Блестящее тело клинка невесомо и беззвучно выпорхнуло из темницы черных ножен. Неожиданно тяжелая полоса металла потянула было руку вниз, Гав поднял меч и выставил его перед собой, взявшись за рукоять двумя руками. Оружие вдруг приобрело какую неестественную, картонную легкость, будто весь вес вылился большой свинцовой каплей. Сердце застучало медленно и размеренно. Холодное, ледяное спокойствие разлилось вокруг, исчезли и мысли, и чувства. Жизнь и смерть стали безразличны, каждая клеточка тела работала идеально, внимание растеклось вокруг, не останавливаясь ни на чем конкретно, но, напротив, воспринимая всё и сразу.
Вдруг нападающие что-то высмотрели за спиной у Гаврилюка, развернулись и побежали прочь.  Двое немедля рухнули, как подкошенные. Их настигли увесистые булыжники, пущенные чьей-то умелой рукой. Наш герой сначала почувствовал, а потом и услыхал топот множества ног из-за угла. Алексей прикрыл собой малыша и остановился в ожидании. Ждать пришлось совсем недолго – через пару секунд из-за угла выскочила дюжина бородатых мужиков с топорами в руках. На ногах у них были надеты кирзовые сапоги, а у двоих – армейские берцы. Снизу их одежда представляла собой разношерстное собрание из джинсов, заправленных в сапоги гражданских брюк и защитного цвета галифе. Верхняя часть их одежки представляла собой длинные, черные, плотной материи рубахи, опоясанные ремнем и под ремень же заправленных. На головах же бежавшие имели странные шапочки конической формы четырехугольного сечения, как у хинкали, что любила делать бабушка Гава в Подольске. Гаврилюк через несколько мгновений понял – это монашеские скуфейки и монашеские же рясы, только заправленные и подвернутые, дабы не мешали движению.
- Не боись, человек! – закричали разом двое или трое. Хмурый здоровяк с волосами, собранными в русый хвостик, успокаивающе махнул ладонью. Еще один неожиданный союзник подошел ближе и встал по левую руку от Гаврилюка. Алексей обратил внимание на весьма значительный живот монаха, ощутимо загородивший левый фланг. Гав про себя сразу же прозвал его «Упитанный». Годами на вид Упитанный был лет под пятьдесят, но глаза глядели по-мальчишески, молодо и задорно.
- Мы Андреевского приходу послушники. Местных бандитов мы отогнали, уходят.
- Давай с нами, от греха, сын мой! – пробасил Упитанный и хлопнул Гава по плечу неожиданно маленькой ладонью. Ростом монах был высок, почти с Гава, и, в добавок к густому басу, имел солидный животик и рыжую бородку. Одышка не давала ему продолжать разговор, и он только еще раз махнул рукой в ту сторону, откуда прибежал минуту назад. Здоровяк с хвостиком на голове быстро осмотрел место побоища, и повелел забрать с собой поверженных супротивников. Один из пленных глухо застонал, второй так и пребывал без сознания. Их понесли с собой, не забыв связать. [В спину не стреляют только трупы – одобрительно подумал Гарилюк]. Здоровяк сильно напомнил Гаву кого-то, но Гав не стал над этим думать.
- Скорей и за нами. – Неожиданно приятным баритоном сказал здоровяк. – Как зовут Вас?
- Гав… - Гав замешкался, подхватывая подмышки Мальчика, - Гаврилюк Алексей. Что тут, блин, вообще происходит?
- Некогда, вот придем, тогда объясню, - отмахнулся здоровяк.
- А мне-то Вас как называть?
- Отцом Василием зови, сын мой. – Неожиданно нахмурившись сказать здоровяк и стал совсем похож на Стивена Сигала, только с русой шевелюрой. Гав вспомнил, на кого похож здоровяк, и тут же, не мудрствуя, окрестил того Сигалом.
Дальше они почти бежали до многоглавой церкви, той самой, к которой стремился Гаврилюк. Мальчик на плече стоически молчал всю дорогу, хоть Гав и ощущал, что этот спурт вытрясает из маленького тельца душу.  Не успев отдышаться, уже за порогом храма, Алексей  поставил Мальчика перед собой и внимательно его осмотрел. В карих глазах Мальчика стояли еле сдерживаемые слезы, но губы не дрожали, но, напротив, под скулами перекатывались маленькие желваки. Мальчик старательно дышал ртом. Гав выудил из заднего кармана джинсов носовой платок, вытер слезы и накрыл Мальчику нос – сморкай! Мальчик непонимающе посмотрел на Гава поверх наложенного на нос синего платка.
- Э… ну это, выдыхай, только резко и через нос.
Мальчик кое-как освободил нос и улыбнулся.
- Та…та… ки…е  ню…ансы мне пока не.. не.. ве… домы. – Подытожил он радостно, улыбнулся еще шире и чуть подался вперед. Гав неожиданно для себя обнял Мальчика и похлопал того по узкой детской спине.
Гаврилюк уже рыскал по сторонам глазами в поисках знакомой фигуры здоровяка, потом окликнул, обращаясь ко всем сразу: «Где отец Василий?». Никто не отозвался, но через секунду за спиной у Гаврилюка раздались быстрые уверенные шаги. Это был Василий-Сигал. Подошедший дотронулся до плеча Алексея и жестом пригласил его за собой. Рядом со священником стояла высокая женщина в длинной черной юбке, коричневой вязаной кофте с длинным рукавом, и в черном платке на седеющей голове. Она протянула руку к Мальчику, и он послушно подошел к ней. Монахиня погладила мальца по голове, взяла за руку, и они спокойно удалились, будто и не было этой гонки. Гаврилюк быстро осмотрел батюшку сверху вниз, но взгляд его остановился, едва дойдя до пояса. Священник был препоясан широкой, круто изогнутой саблей. Сабля даже на вид была тяжела, ощутимо оттягивая широкий и толстый пояс-портупею со множеством потертых заклепок красной меди.
- Святой Отец! – Слегка замешкав, и, для порядку нахмурившись, произнес Гав. – Откуда оружие такое? И что здесь вообще происходит?
- Ответствую последовательно, отрок. Во-первых, «святой отец» - это обращение, принятое у католиков, а у нас можно просто «батюшка» или «отец Василий». Во-вторых, оружие сие – сиречь абордажный клыч – из областного музея. А вот третий твой вопрос и меня самого ставит в тупик. Пойдем, сын мой, расскажу всё, что знаю.
Тут следует сказать, что забежали они, само собой, не в главное кафедральное здание, а в постройку, служащую жильем для немногочисленных служителей. Василий-Сигал, слегка наклонив голову, поманил за собой Упитанного, и они втроем направились в поповскую келью. «Откушаем, чем Бог послал», прокомментировал Упитанный. Отец Василий, казалось, не заметил этого слова, бросил быстрый взгляд в образ Богоматери, коротко перекрестился, пробормотал что-то типа «спаси и сохрани», и стремительно направился к одной из дверей. Упитанный, к удивлению Гаврилюка, никак не среагировал ни на образ, ни на крест. Зато фамильярно протянул ладонь и представился: «Майор Анохин». «Старший сержант запаса Гаврилюк» - в тон ему ответил Гаврилюк. Массивная дверь открылась трудно и со скрипом. Отец Василий проследовал к не менее массивному дубовому столу, остановился пред образами с горящей под ними лампадой, широко осенил себя крестом и чинно поклонился. Усадил одесную Анохина, Гаву же отвел место перед собой. Сразу же неслышно вошла Матрена, внеся дымящуюся снедь. Снедь же оказалась печеной картошкой с постным маслом, крупно нарезанным салатом из пупырчатых огурчиков, мясистых желтых помидоров, обильно сдобренного крупной кудрявой петрушкой, темно-зеленым укропом и всё тем же янтарным, одуряющее пахнувшим семечками, постным маслом. Приборами служили большие деревянные ложки из потемневшего дерева с остатками лака на рукоятках. Питьем служил ядреный домашний квас в большом глиняном кувшине. «Пост» - догадался Гав, почесав подбородок.
[Алексис, куда подевалась еда, как трапеза? Куда исчезла традиция поста и радость разговения? Нет ответов.]

***