Точка возврата. 49

Расположили их в сестринской, разделенной наполовину белыми медицинскими ширмами. Сидели на двух кушетках, между которыми располагалась сдвинутая к стене простынь, видимо предназначенная разделять их на ночь. Между кушетками стоял медицинский же процедурный столик, только на сей раз, вместо банок и склянок, стояли пластиковые тарелки. Ужинали бутербродами, подогретыми в микроволновке. Гаврилюк умял три штуки, потом мысленно приказал себе остановиться. [Стой, Алексис, а то объешься!] Алексей сосредоточенно дожевывал свой бутер, и ему очень хотелось глядеть на девушку, но он старательно отворачивался, и, наверняка покраснел бы. Если бы умел. Улучив время, когда Алексей ее не рассматривал, девушка, в свою очередь, впилась глазами в Гава. Мужчина ей нравился. Среди ее коллег было много интересных мужчин, сильных и целеустремленных, но вся их сила и ум были зыбки и непрочны. Она знала – они ускользнут, исчезнут, отпрянут от женской руки, ищущей сильного плеча, и вновь станут сильными, умными и жестокими, но только в стороне от нее. Они будут достигать только своих целей, и никак иначе. Всегда и везде. Гаврилюк же казался не таким, Он – надежный, девушка тихо вздохнула. Она возвратилась из мимолетной задумчивости, когда Алексей крякнул и уставился на Анжелу. Она мягко положила ладони на плотно сомкнутые колени, чуть подалась вперед, и доверчиво улыбнулась. Гаврилюк, уже не таясь, вгляделся в ее бирюзовые глаза, на секунду они стали чуть влажными, и он утонул в них. Так, по крайней мере, принято говорить в подобных случаях. Девушка первой отвела взгляд, быстро повернула голову, всплеснула руками, заявила «ой, я сейчас чаю принесу», и выбежала из комнаты. Возвратилась она скоро, неся темно-синюю кружку для Гава и прозрачную мензурку для себя. Желтые хвостики липтона свисали за край посудин. Девушка поставила кружку перед Алексеем, сказала слово «вот», выпрямилась, и отошла к окну. Гаврилюк принялся за ароматный чай. Он молча смотрел на девушку, она, казалось, не замечала этого. Девушка ему нравилась. Стройная спина, ну и… руки, и прическа, и вообще – быстро добавил сам себе Гаврилюк.
Ей со мной интересно – самоуверенно заключил Гав – и это хорошо.
Он смотрит на меня – утвердительно подумала девушка – и это хорошо. От этого немногословного человека веяло какой-то первобытной силой. Подумав об этом, девушка вдруг с удивлением ощутила (надо же!), что в низу ее живота разливается жар и влага.
Алексей уставился в свою кружку. Когда в детстве он гостил бабушки, она всегда наливала ему чай в большую синюю кружку, не такую, конечно, но точно такого, насыщенного, переливчатого цвета. Кружка была его деда. Дед помер почти сразу после войны, говорили – от ран, но Гав точно знал, что это сама Война догнала деда, засев в его сердце пулей, выпущенной Самым Главным Фашистом. Маленький Алеша обожал глядеть на волнистые изгибы пара, поднимающиеся из Синей Кружки, а сквозь эти струйки – на фотографию деда. Дед стоял в форме капитана, высокий, красивый и усатый. Чего-то не стало в современных цветных снимках, того, что было в тех потрепанных коричневых изображениях. Какой-то чудесной, невозможной глубины. Говорят, это оттого, что в старой черно-белой пленке использовалось много серебра, а не какой-то непонятной химии, как теперь.
Едва заметный белесый ободок на кружке от спитого чая привлек внимание Гаврилюка, он хотел, было, посетовать на качество местной воды, потом счел это неуместным, и спросил: «Анжела, а Вы где работаете?». Девушка оторвалась от чая, и, не поворотя головы, ответила:
- Я в МАИ учусь, в Москве.
Немного помолчали, девушка оторвалась от созерцания событий за окном, подошла и села рядом. Гав почувствовал тепло, идущее от бедра девушки, и, почему-то заволновался, как в ранней юности. Стало как-то легко, свободно, весело и бесшабашно, захотелось рассказать своей новой знакомой всё-всё-всё. Но этого всего было крайне мало, только бабушка у дороги, странный мичман, да желтая «Ока»….
[Стоп, Алексис, что-то здесь не то. Где-то я видел её, что ли…]
Гаврилюк собрался, остановил мысли (так он всегда делал в критических ситуациях), чуть заметнее выдохнул, и широко улыбнулся.
- Мне кажется, мы где-то встречались. Вы в N-ске не бывали?
- Ни разу, - улыбнулась девушка, - А мне кажется, что мы знаем друг друга уже тысячу лет….
Они помолчали.
- Скажите, а для чего Вам эти нэцкэ? – неожиданно спросила Анжела.
- Надо! – многозначительно отперся Гаврилюк, сам подивившись несомненной мудрости своего ответа.
- Спать пора уже, спокойной ночи.
- Спокойной.
Алексей пересел на указанный Анжелой стул, обтянутый черной искусственной кожей, утвердился на нем верхом,  положил подбородок на высокую спинку, и стал вылитый Иван-дурак на Коньке-горбунке. Перед камнем на распутье [Алексис! это был не Иван-дурак!]. Анжела, с удивительным проворством застелила кушетки: годы в общежитии научили – улыбнулась она. Задернула импровизированную ширму из простыни, с бледным больничным штампом в углу, и погасила свет. Гаврилюку нестерпимо захотелось спать, он сладко зевнул и повалился на свою кушетку. «Хорошая девушка…» - подумалось Алексею прежде, чем он отдался в объятия Морфея, - «и красивая…». Пробивающийся из ночного окна свет фонаря освещал тонкую фигурку, проецируя отчетливую тень на белую ткань. Гаврилюк ясно видел, как девушка сняла блузку, как застыла в полуобороте тень, будто желая спросить что-то важное. А потом Гав прикрыл глаза и увидел девочку Катю, с которой дружил в детстве. Она жила по соседству, и красивее этой девочки не было на всем белом свете. Она носила белое кружевное платьице и была похожа на принцессу эльфов. У нее были золотистые волосы и красная точка, нарисованная цветным карандашом меж изогнутых бровей, как в индийском кино. И все в округе дразнили их женихом и невестой, а они убегали ото всех смотреть, как летают стрекозы и скачут, шелестя алым цветом, большие кузнечики. И на заднем дворе, меж развешанных ярко-белых простыней, одуряюще пахло медом и свободой. Потом, спустя несколько бесконечно длинных волнительных мгновений, Гав, откинув простынь, ясно увидел убегающую Катю, смешно разбрасывающую врозь пятки, обутые в ярко-желтые сандалики из толстой и скользкой кожи. Сон наступил сразу.