Тердекафобия

Фото из интернета.
                Для многих число тринадцать ничего хорошего не обещает. А если ещё тринадцатое выпадает на пятницу – пиши пропало! Страх, который овладевает  некоторыми нашими гражданами называют мудрёным словом  параскаведекатриафобия. Но это по научному. От греческого тердекафобия, где первая часть слова тердека – означает тринадцать, а фобия – страх. А по-простому: против шерсти всё это.
                Когда скорая привезла Ивана Васильевича в тринадцатую городскую больницу тринадцатого февраля в пятницу, да ещё в метель, он сразу подумал, что ничего хорошего ждать не приходится. Вот если бы двенадцатого или седьмого, тогда совсем другое дело. Двенадцатого апреля он родился и за долгие семьдесят лет жизни этот день доставлял ему только радость. И против седьмого числа он ничего не имел. Цифра-то библейская! Бог всё сущее создал за семь дней и в музыке семь тонов звукоряда, семь чудес света опять же! И даже под килем семь футов иметь надобно! А уж пословиц не счесть: для бешеной собаки семь верст не круг! Семь бед – один ответ…
                - Много пословиц, - подумал Иван Васильевич, когда его везли по коридору на каталке. Боль в сердце не давала ему возможности сосредоточиться. Он плохо соображал после того, как  свалился дома  на пол. Однако сил хватило протестовать, когда его раздевали догола, и отобрали мобильный телефон!

                Вообще голый мужик, да ещё  без телефона – это недоразумение. Абсолютно бесправное и глубоко несчастное существо, лишённое всякого человеческого достоинства. А когда перетащили на кровать в огромной комнате реанимации с тремя большими окнами, где лежали вперемешку мужчины и женщины, у него крыша совсем поехала. На расстоянии вытянутой руки слева на кровати хрипела  бабка, накрытая простынёй. С двух сторон стояли капельницы. Ему тоже воткнули банку, обёрнутую чёрной бумагой, а рядом поставили ещё одну, но уже без обёртки.
                Иван Васильевич  запротестовал было, что его положили рядом с женщиной, но на него цыкнули, чтобы лежал смирно и не буянил, а то заведующую отделением позовут – она этого не любит!
                - Гляди-ка! – сказала молоденькая сестричка напарнице, - дед еле языком ворочает, совсем плохой, - ему о вечном думать надо, а он права качает!
                Сразу вспомнился рассказ Зощенко про больницу, где больного положили в ванную и тоже с бабкой, а трупы там выдавали родственникам с двух до пяти!
                Иван Васильевич тихо вякнул про трусы, но его сурово оборвали и, пока он туго соображал, что с ним и куда попал, - к нему, громыхая, притащили старую разбитую тележку с одноканальным старым аппаратом для кардиограммы. Другая сестра в это время прилаживала намордник кислородной подушки.
    
                Наутро бабку отгородили ширмой – она уж и хрипеть перестала, а потом и совсем увезли. Иван Васильевич огляделся: в палате стояло двенадцать кроватей, на которых в одной стороне лежали женщины, а в другой мужчины. Большинство пожилые.  Вчера его положили на свободное место, а поутру кровать перетащили в мужскую половину. Посередине комнаты стояло поперек два стола, за которыми сидели дежурный врач и сёстры реанимационного отделения. Над каждой кроватью висела куча всякого оборудования со шлангами и проводами. Пустыми глазницами на больных смотрели мёртвые мониторы, осциллографы и разноцветные лампочки. Висели кислородные маски. Из всего этого богатства работал один звонок над головой больного, но до него не дотянуться.
                А в палате гремели тележки, сёстры тащили кислородные подушки, катили дефибриллятор деду напротив.
А Ивану Васильевичу непрерывно капали и капали, заменяя бутылки.
Руки затекали в одном положении, спина разламывалась, а слева ныла какая-то вип персона.
                Его притащили ночью и утром готовились куда-то перевозить. Возле него всё время крутились врач и сёстры.  Пузатый вип был в тенниске и трусах, при телефоне под подушкой и всё время канючил, что ему плохо – хуже всех. Вскоре заявился главврач в тонких золотых очках и розовых обвислых щёчках. За ним смешно семенила на подворачивающихся каблуках тучная, рыжая заведующая отделением. Они наперебой ему объясняли, что сейчас его повезут в областную больницу делать кардиографию, что ничего страшного они не видят.

                - Да, - думал Иван Васильевич, - плохо, когда ты с «овощного ряда», - никому ты не нужен. Хотя если не залечат, может и выживу! Пузатого, небось, к бабке не положили бы! Может и мне бы эта «графия» не помешала? А может он и не вип? Просто денег до хрена? Поэтому и трусы оставили с телефоном. Отстегнул небось! Вон и жена вся расфуфыренная, прётся к нему с ридикюлем. Как её в реанимацию пустили? У них просто так мышь не проскочит!
Вот тебе и тринадцатое число! Ещё и пятница!  Вот вы думаете суеверие?
                Ничего подобного! Тринадцатого числа даже Гитлер боялся! А он с нашим здравоохранением знаком не был!