Суркосталь

Мы шли по горам, и всем мы были в шапочках. Общность шапочек, общность лыж, что может быть лучше? Ведь что-то объединяющее всегда должно быть в людях. Я думаю, что есть тело, что есть дух. Нельзя определять все первым – хотя тело выставлено во многих автоматических плоскостях, и вот если посмотреть на волков – общность очевидно, но кто-то скажет, что в наличии нет духа, нет некоего странного волчьего идеала? Нет, не думаю, что все просто. Материализм, впрочем, имеет право на существование – он как бы постригает ненужное, и если вы сочетаете и белое, и черное, то все в порядке. Но – от правды не уйти. Энергетическая субстанция важнее тела. Это доказано экспериментаторами. Воздействуя на неё, оцифровывая, если можно так выразиться, отдельные её участки, можно добиться многого, и гораздо большего. А материалист скажет вам – что тут такого?
Это потому, что каждому – свое поле, свое пастбище. И этот ареал сделан так, что материал его не позволяет питаться вам травой чужого поля. Материалисту дают такую еду, что он и вкуса-то нематериального не чувствовал. Это – очень большое открытие. Это просто, знаете ли, штука более важная, чем число пи. Но опять же, для меня. А математику – то важное. И ничего тут не сделаешь.
Получается, что мы упустили столь серьезную проблему лишь потому, что она кажется мелкой. Мы даже не думали о том, что это – нечто основополагающее. Зачем доказывать, что дважды два – четыре? Правильно. Это и так ясно. И потому мы не обращаем внимания на то, что помимо того, что могут быть, например, китаец и японец, могут быть мясоед и любитель груш, может быть толстый и тонкий, и – может быть два разных окна. Я смотрю только в свое. В моем окне никогда не будет светиться число Пи.
Но, зная это, можно прорубить дыру в стене и вставить другое окно. Только и всего. Даже не нужно придумывать какие-то способы изменения физики тела или воздействия на ум излучения.
Мы все были четкие, мальчики и девочки, и снега тянулись дальше, чем никуда. Но горы отграничивали это никуда, и леса, которые были натыканы вокруг них, словно свечи – в пирог именинника,  говорили нам о том, что мы идем правильно. Лыжи, правильная смазка. Особенно, если ты идешь в темпе. Да, хотя бы, и ползешь. Потом – привалы. Котелки, разогретые консервы, прочие предметы универсального питания. Холодный чужой мир. Но нас много, и нечего бояться. И общность шапочек духовна.
Горит костер, я смотрю на дисплей. Курю мало. Хотя и привык идти и курить. Переход же не простой. Но никто не торопится. Среди нас нет энтузиастов, хотя и особых приступов лености здесь не проявить. Все необходимо делать в меру.
Мир снега и странных гор.
Только и всего.
-На обед – рыба, - сказал мне Женя.
У него была шапочка с надписью «Спорт», и он был поваром. Но повар на переходе – это особенная стадия осмысления. А в отряде – шесть Жень. Четверо парней, двое девушек. Это потому, что я не сказал – нас сорок человек. Мы идем в снегах такой толпой, потому что никто не запрещает, чтобы толпа была столь обширна и многочеловечна. Наверху, там, где орбиты – словно полоски (хотя это только мнится), нас никто не ждёт. Можно только предполагать, что так надо. Но все это мелочи. Пусть никто бы и не ждал. Мы не летаем. Мы ходим. Быть может, мы начинали свой путь в холодном Магадане, а теперь нас окружает ледяной мир, и никому нет дела, что это слишком уж просто. Но мир и правда чужой. Чем больше в нем родного, человеческого, тем лучше.
Правильно, что толпа. Я понимаю, что бывают люди совершенно избранные. Но, если бы могли использовать какую-нибудь технику, мы бы все равно пошли пешком, так как лыжи – это наша общая душа. Мы объединены по этому признаку. Если бы нам предложили самолет или вертолет, никто бы не согласился.
-Пустота, - сказал я.
-Пустота – тоже ответ, - сказал Женя.
И мы сели есть суп, концентрированный, немного химический – но здесь, в этом мире снегов и острых гор, навряд ли можно было отыскать еду. Но я, конечно, преувеличиваю. Там, через два хребта, намечается необычайно большой спуск. Это как бы ощутительно. Ты словно чувствуешь тело этого предмета мебели, мебели мира. Стол, табуретка – это все наше нынешнее. Шкафы гор. Никакой жизни. Но ведь и где-нибудь в Магадане…. Но хотя бы в Воркуте. Вы будете идти и никого не встретите, и решите, что этот ледяной мир лишен смысла, но это не так. Если вам дать вертолет или самолёт, вы прилетите, например…. Например, в Сочи, к морю и гальке, к миру, который сожран Олимпиадой, который сгорел, но все это лишь в душе.
Я осматривал лишь те сегменты, которые были доступны через наш упавший за горами спутник. Больше ничего. Он, конечно, бросал нам колебания через тропосферу, но всего этого было мало.
-Мы ищем чудо, - сказала мне Аня.
-И оно будет, - ответил я.
-Ты думаешь.
-А ты?
-Чудо – это мы.
-Значит, нам надо основать город под названием Чудо и нарожать детей.
-Именно нам?
-Ну, нет. Всем вместе. Можно попробовать сделать так, чтобы люди плодились быстро. Пара заходов, используя ускоренные методы.
-Но у нас нет с собой никаких приборов.
-Верно. Но мы и не будем строить город.
В братстве лыжных шапочек не может быть настоящего чистого командира. Но формально мы кого-то выбираем, и его шапочка – это настоящий триумф лаконичности, и его лыжи – самые спортивные, видимо, он нашел волшебные слова, чтобы вступить в духовную связь, и они лыжи, шепчут ему строки, послания, и он от этого силен. Его зовут Саша Карпов. Он высокий и худой, он очень практичный. Но, так как командир – формален, его обязанность – постоянное отслеживание нашей общности и нужные указание. Можно подумать, я не знаю, что мне делать без всяких этих указаний. Но как бы не так. Это – закладки жизни.
Обед близится к концу, и я смотрю на желтую точку, которая изображает упавший спутник. Сигнал заглушен естественными помехами. В голову приходит все, что угодно. Но думать рано. Да, командир должен соблюдать рационализм нашего коллективного мышления. Правильная романтика. Нужно, чтобы наша акция совмещала в себе черты полноразмерной экспедиции и обычного похода. Не хватает гитары. Но можно петь просто так. Можно включить динамики сканера, вызвать интерактивные струны и играть. Но, кажется, еще рано. И чувство опасности, которое растворено в этом холодном воздухе, так и держится, так и не собирается уходить, и ничего не сделать с ним – надо лишь дождаться – вдруг что-то наконец произойдет.
День уходит. Приходит вечер. Подобравшись к самым горам, мы пилим пару деревьев и делаем большой костер. Пусть нас будет видно. Хотя никто не знаем, кто может нас увидеть. Но это поход. И теперь – привал, спальные мешки, которые подогреваются от минимального тепла – достаточно подышать внутрь, и тотчас становится тепло.
Лыжи все же ближе. Мы даем им отдохнуть, словно коням. Можно побыть без шапочки, подышать синеватым дымом, который образуется, когда огонь ужинаем. Это не наши деревья. И кто его знает, можно ли их запросто поджигать. Но нет выбора.

Потом – ночь. Отсутствие света. Можно допустить выход местных существ, но никого нет. Это обычные северные будни, и не важно – насколько все это северно, или южно, ибо соль севера – снег. Никому ничего не надо доказывать. Если бы мы видели в темноте, но и не было бы никакой ночи в мире,  и нечего бы было бояться. Но и прочие организмы боятся темноты. Дневные птицы прячутся, ночные выходят.
И вот, весь мир сокрыт в этой материи, в одеялах и простынях этой вещи, большой и всемирной, и лишь на другой стороне планеты что-то светит. Никто не выходит на связь, потому что это невозможно. Спутник работает на одну десятую от своей мощности. Это не значит, что мы тут застрянем. Нет, никогда. Если ты уверен в себе, словно камень – в своей твердости, никогда ничего с тобой не случится, и музыка победы будет играть в наушниках. Это мир называется Суркосталью. Потому что тут был встречен стальной сурок. Так было в некоторый прошлый раз – в один из других разов, словно в одну из прошлых жизней. Но для человека это слишком жирно – брать и бросаться жизнями. А вот для лыжной совокупности – сколько угодно. Один поход – это всецелое бытие. Стальной сурок был встречен лишь один раз, и больше его не видели, больше вообще никого не видели в заснеженном мире. Но другое дело там, за горами. В моем планшете имелся целый каталог местных существ. И я вам скажу, это не земля. Это не знаю где. Мы приехали сюда, собравшись в поход, посчитавшись на первый второй, там, прямо на окраине Магадана, и вот мы здесь, а способ перемещения – это дело скупое. Мне не нравится это состояние. То есть, сам переход.
Мороз немного сползает наверх. Начинает падать снег. Я молчу и смотрю, как подсвечиваются у края мира туман облаков, как иногда поблескивают в отблесках планшета снежинки, я смотрю, как молчит тишина, и в наушниках играет тяжелый рок. И лишь какие-то эфемерные приборы следят за тем, чем живет пустой воздух. И если кто-нибудь к нам приблизится, приборы выключат мой рок и скажут: вставай, пора. Вставай.
Саша Карпов не спит и режет ножом фигурку из ветки. Ему нечем заняться. Он вырежет её, даст имя и оставит здесь. Это – далекий-далекий метафорический прообраз творения.
Ничто не мешает мне слушать рок. Но кто-то толкает в плечо.
-Будешь курить? – спрашивает Художник.
-Буду.
-Водка со снегом.
-Только немного, - отвечаю я.
-А много и нет. Только для согреву.
Это водочный порошок. Снег, стакан, ночь, сигарета. И нет ничего лучше. Нет никого умнее. Художник, он, собственно, дизайнер по жизни и – довольно мелкий. А здесь он – часть походного существа, и правильно, и даже лучше умереть, чем вернуться. Жизнь – вселенский облом. Но только, если она от тебя скрыта. Если ты в тюрьме быта.
Многим быт нравится. Чем больше вещей, новых приборов, новых вкусных вывесок, тем лучше в тюрьме. И я скажу, не все бы шли с нами на лыжах.
-Ни огня, - сказал Художник.
-Если бы висел спутник, мы бы могли попросить его мигнуть с неба, - ответил я.
-Шутишь?
-Я просто так.
-Но ты видел стального сурка?
-Я не видел, - ответил я, - это врут. Я уже много раз говорил – это было без меня. Его даже никто не зарисовал. Но приборы бы показали наличие жизни. Даже если бы сурок был неживой, они также показали бы присутствие дополнительной массы и скрытого тепла.
-Но он может быть холодным.
-Холодный сурок, - проговорил я, - ни для кого. Ни для чего. Какой смысл? Я полагаю, может быть что-то такое, что есть и чего нет. Но я не могу этого объяснить. Никак не могу. Но это и не часть нас. Это как квантовая физика. Сегодня ты видишь дерево. Но завтра это то же самое, но это – водопад, и это одно и то же.
-Ерунда.
-Ерунда.

Утром чувства все сильнее. Мы никуда не идём, так как идти некуда. На белом снегу появляется красный мяч, потом – второй. Один мяч на всех – это слишком много. Словно бы произвели оживление ежей, и они – сопутствующие товарищи-вещи, они играют вместе с нами. Осталось пригласить сюда Питера Брейгеля. Ну или хотя бы Иеронима Босха. Он бы рассказал про поход, не знаю, кто из них,  первый или второй. Но рассказал бы. Нет большей торжественности, чем движение в статике.
Один из нас замечает, что по небу летит какая-та штука. Крылья его размашисты. Это какой-то аэроплан, хотя, конечно же, ничего такого быть не может. Но ведь однажды был железный сурок, а значит, всегда нужно ждать чего-то нового. Вот, например, с головой. С головой, один раз, также может что-то быть – никогда нельзя быть уверенным в собственной здравости. Я бы не сказал – что именно здесь, но вообще. Есть общий критерий. Он напоминает закрытую кастрюлю. Как говорил Володя – в наш тесный круг не всякий попадал. Да, это блюдо. Это восприятие. Но и хватит об этом.
Странный шатающийся самолёт снизился, и мы увидели, что это – огромное человекообразное существо с крыльями, темно-зеленое, как будто – женского пола, с золотистой короной на голове. Планшет давал полное изображения, и правда, передо мной была настоящая королева ледяного мира, таинственная птица, ангел или демон.
-Метров десять, - сказал Саша Карпов.
-Почему? – не понял я.
-А замерь?
Правда, Саша как-то был далек от приборов. Видимо, таким и должен быть настоящий командир.
-Двенадцать, - проговорил я.
Приборы не врут. Она сделала круг и села на выступ у дальней скалы, и там, вдалеке, была большая и деловитая – всем прочим птицам подобна. Перьев, впрочем, никаких у неё не было, и теперь, с дистанции, она распознавалась, как обычный гигантский человек в своей странной одежде, со своей величественной короной, расцвечивающей общую монотонность.
-Она приглашает, - сказала Анна.
-Почему? – не понял я.
-Не знаю. Хочет, чтобы кто-то пришел.
-Ты думаешь?
-У неё – обычный ритм. Сканер ее легко ловит.
-Не боишься?
-Она мне нравится.
Так вот, мы остались, отправив Анну, и скоро она была там, на выступе, и королева ей нравилась, и она нравилась королеве, и общались они через сканер, так как аппарат легко распознавал протоязык.
Я стоял и курил, глядя на экран планшета. Все же это не честно. Все же это – путь в обход. Настоящий лыжный человек должен быть естественен. Только нож, чтобы делать заостренные палочки для постановки котелка, только топор для рубки дров, и главное – очень качественные спички.
Стихи записываются в блокнот. Но, впрочем, шут с ним, с блокнотом. Диктофон. Абстрактно. Никто не скажет, что это – против природы, диктофон. Но всяческие подтяжки в виде сканеров лишают наш поход первозданной силы. Вот музыка. Существует музыка ранняя – это когда ты забрался в горы, взял большую палку, стал бить в ритуальный камень и кричать. Этот тип звучание предназначен для того, чтобы достучаться до небес. Он потом поднимается в атмосферу, звук этот. Он резонирует с шарообразной планетой, его бросает дальше, и где-нибудь в далеких мирах он оседает вместе со звездной пылью, и мечтатели могут поймать её и написать стих или трактат.
Другой полюс музыки – это электронщина. Разумеется, и в неё бывает свои высоты и низоты, что уж говорить. Но нет ничего более пластмассового, и, наверное, громкий звук подобных мотивов осквернил бы холодный мир.
Среди нас был Борис. Он натянул на вырезанную палку струну и пел, сочиняя ходу. Это была лучшая музыка, которая только может существовать.
Саша Карпов снизошел до приборов, чтобы спросить о самочувствии Анны.
-Она просто хочет мне многое рассказать, - проговорила та, - ей очень хотелось, чтобы однажды у неё был друг. А об остальном не спрашивайте. Не нужно её тревожить. Если нам надо что-то узнать, например, о спутнике, то мы можем сделать это и без её участия.
Все правильно. Пятеро из нас снарядились, чтобы идти через перевал, и было решено, что все остальные останутся, чтобы наблюдать за Анной и Королевой. Нет, никто не знал, королева она или нет. Просто на ней была корона. Только и всего. И она не была птицей. Кто-то вручил ей корону. Но глупый человек всегда носит с собой линейку своих помыслов, чтобы измерить все по образу и подобию своему, и ему даже кажется, что и боги – какие-то немного сходные ребята. Но вот ведь вам и сходство. Всякий бог может обитать сам по себе и носить корону. Почему бы и нет? Мы ассоциируем сверхсуществ с тенями в своей голове, со странными снами и буквами в книгах. Нам сказали, только и всего. Никто ничего не проверял.
-Пока, - сказал я.
И мы вышли.
И не было ничего, кроме гор и снега, кроме белесого слежавшегося пуха неба – словно бы нам показывали внутренности очень старой подушки. Нас было пятеро, и спустя два часа хода мы решили остановится и выпить горячего чаю. Навигатор вел нас по кратчайшему маршруту. Спутник напоминал тюленя, который не собирается просыпаться.
-Я бы тут порисовал, - сказал Костя.
-Порисуй, - ответил я.
-Да, мы подождем, - согласился Дима.
-Да, давай, - сказал Рома.
 Был еще парень, который на полном серьезе был Джон. Он был родом из Армении. Джон Давтян. Говорил он мало, потому что в свободное время он учил формулы высшей математики. И он ничего не сказал, так как достал какое-то читающее устройство и углубился в поглощение истин, протянутых в строках. У Кости был альбом и карандаши, и он начал. Он рисовал средне. Но это – лыжные картины, это – словно бы рисовал не ты, но дух твоей шапочки, который входит в контакт со всеми остальными шапочками.
Впереди был проход между горами, и мы были лишены необходимости куда-то карабкаться. Там кончались туманы и снега, но нужно было настраивать себя на длинный бросок без остановки, километров в двадцать, и – еще один такой. Но, боюсь, и этого бы оказалось мало. Но ведь мы не то, чтобы исследователи. Это поход. Это туризм. Вот, я наконец-то сумел сформулировать эссенцию нашей деятельности.
Я связался с лагерем, и там было все нормально. Королева принесла Анне ягоды и рассказывала о древних предках. Я думаю, ей был мильон лет по возрасту, если не больше. Большая, вечная человекоптица.
И мы двинулись дальше. И еще много раз мы останавливались, чтобы Костя нарисовал очередную картинку, и к темноте мы были далеки от нашей цели.
-Когда я умру, - сказал Джон, -то потом. в следующей жизни, буду умней. И я снова буду работать.  А потом я снова появлюсь, и я буду еще умней. И, наконец, я дорасту до того, чтобы быть кем-то большим. Мы знаем очень мало. Древние народы рассказывали о великанах. Это они и были. Но телесная сущность может быть простой, может быть сложной. У великанов она – сложная. Но душа должна прожить очень долго, чтобы, наконец, сразу же быть большой. А может быть, можно сразу же родиться таким. Но если ты не такой, то надо сделать один марш бросок – в пару-тройку жизней, и стать выше.
-Ты веришь в это? – осведомился Рома.
-Да.
И мы его не оспаривали. Ибо, может быть, только здесь, среди снегов, возможно зарождение. Когда твой ум вдруг обнаружил внутри себя факел неизвестного огня и весь воспылал.
И утром, после завтрака, мы взяли десять километров сходу, и был затяжной спуск, без конца и без края, и связи с нашим отрядом не было, так как горы закрывали прямой поток. Но, я думаю, с Анной было все в порядке. А уже совсем внизу, где снега начинали таять, чтобы образовывать мелкие ручейки, на проталинах появились первые цветы, и все это было более, чем прекрасно.
Костя все это зарисовал. Хотелось петь. Жалко, что с нами не пошел тот парень, что играл на одной струне. Борис. Наверное, в этих местах можно было вволю покричать, ощущая себя самым ранним, самым непереработанным таинственной силой творца австралопитеком. Сигнал от спутника усилился, и я попытался опросить его.
-Будьте осторожны, - сообщил спутник, - они смотрят за мной.
-Кто – они?
-Ты их знаешь.
Почему спутник говорил загадками? Сошел с ума? Мы сняли лыжи, и вскоре был еще один приют на ночлег. Верхняя света прояснилась, и, наконец-то, явилось небо – большое и лучшее.  Я курил, и, закрыв один глаз, прочерчивал огоньком сигареты траекторию движения – будто бы что-то летело. Но там, в этой виноградной россыпи космоса, все располагалось в неподвижности. Когда ты видишь это, когда ты понимаешь, что наконец-то имеешь возможность пообедать взором, съесть звезды невиданные дотоле, созвездия новые, то и не нужно мечтать. Нужно только вдыхать. Хотя, вдыхание это доступно человеку везде. Даже если слеп он – у него есть связь с огромным и необъятным миром.
Несколько раз планшет показывал наличие побочных сигналов. Это шло из отфильтрованного канала – спутник постоянно что-то передавал в бинарном коде. Фиг знает, чем это было. Должно быть, звуком сердца.
- Может быть, миллион парсек без людей, - сказал Костя.
-Здесь есть Королева, - сказал Джон.
Во второй половине мы узнали, что здесь есть свои, иные, короли. На этот раз, это было наименованием. Названием, то есть. Обозначением вида. Начались болота, и окутанная паром грязь несла на себе чьи-то следы.
-Я знаю, кто это, - проговорил я.
-Мышиный король, - сказал Рома.
-Нехорошо, - согласился Костя, разворачивая большой электронож.
Эта штука могла пришибить слона на дистанции метров в десять, а при прямом прикосновении разрубить надвое автомобиль.

Туманы уплотнились. Они закутывались, раскутывались, словно парильщик в бане. Идти не хотелось, хотелось лежать, чувствуя себя поддавшимся, побежденным, может даже – пьяным. Еще недавно снега были директорами этого мира. Но теперь, в уплотняемом пространстве, в белесой мгле, царил какой-то не очень хороший покой. Волокна газообразной воды плелись, словно лианы, которые цеплялись за стены воздуха и шли все выше, все выше. Лыжи постукивали, лыжи сложенные, упраздненные, но живые. Шапочка здесь не требовалась, но снять прочую лишнюю одежду не представлялось возможным.
Джон говорил громко. Я знал, что его услышал мышиные короли, но усталость мешала мне радоваться или грустить. За себя я не могу сказать, боюсь я или нет – то есть, существует страх глобально внутренний, словно большая игла. У одних людей он притуплен – если они, например, непуганые. Другие бесстрашны. Им плохо, когда нет страха. Они им питаются, они – герои. Обычное состояние – это равномерное распределения этой ментальной организации внутри души, когда ты не боишься понапрасну, но и излишне не бахвалишься, не прыгаешь на танки с шашкой наголо. Страх, впрочем, чаще всего имеет направленность социальную. Ибо в жизни обычной страшнее, может быть, какой-нибудь банк, какой-нибудь полицмейстер или просто – какой-нибудь пункт прошлого или будущего.
Я надел наушники, чтобы не бояться. У меня был малый электронож. Он слабее большого, но мощность его достойна уважение – при прямом контакте он пробивает танковую броню. Впрочем, зачем я это сказал? Если все же задуматься – пробьет он электрозарядом, но там может ни в кого не попасть. Это ведь не кумулятивная струя. В целом, это сравнение. Вот, например, лошадиные силы. В мопеде, в современном, лошадок двадцать. Но что толку? Он что, сильнее двадцати лошадей. Нет, что вы. Конь – это навсегда.
Эта мысль была верная. Кони бы нам не помешали. Но, не надо забывать, что первей чсего были лыжи, а теперь эти белые ужасные болота отобрали у нас возможность жить счастливо.
-Жарко, - сказал Костя.
Я не слышал. Лишь индикатор на ручке ножа указал мне о том, что звук произведен человеком.
Я начал с Яна Кёртиса. Он пел нервно, пел как-то так правильно, что было понятно, что умер он рано именно для того, чтобы вся эта струна передалась далее. Хотя, дело его не то, чтобы ушло. Бывшие участники коллектива организовали ансамбль “New Order”, и он – вполне себе штука самодостаточная.
На песне “Disorder” вылез первый мышиный король. Рома шел впереди меня, и потому, он едва не попался. Не снимая наушников, я щелкнул ручкой, и разряд ему, этому толстому и большому гаду, ростом метра в два, шириной – в целую уйму пивных бочек, опалил усы. Он отступил назад, но не спрятался, и глаза блеснули злой чернотой. И, о черт, на голове у него была маленькая корона.
Нет, так не могло быть, чтобы он жил с короной, чтобы он с ней рождался. Все это нарушало принципы равновесия в голове. Хочешь быть нормальным, никогда не проноси по дорогам ума своего такие вещи, такие наблюдения.
“Disorder” еще не закончился, я встал на краю болотной кочки, и мы смотрели друг на друга, и я не смел шелохнуться – а потому музыка продолжала играть, и я был готов прикончить его.
Но вы спросите – почему? Да не почему. Я – обычный парень. Я никого не убивал. То есть, я убивал мух, но даже и не сам, а с помощью клейкой ленты, стало быть, и не убивал я никого. Ну, может быть, вирусы, попавшие в организм, и, опять же – химия, всяческие образцы прочих микрогрибков и элементов.
Кошек я не убивал.
Представьте себе, я когда-то хотел исполнять рэп. Было это даже и не в учебном заведении, как обычно бывает, а так – я ходил по улице из гаражей, которая, если разобраться, улицей и не являлась. Пацанчики собирались там какие-то взрослые, но все равно, нельзя было сказать так – седые строгие мужчины. Но все это мысли. Так вот, о жизни можно было спеть такие строки:

Кошек я не убивал.
И собак не убивал.
Не убивал я воробьев.
И ворон не убивал.

Я установил нож в короткий режим и показал его светящееся жало. Король отступил в туманную мглу, где и потерялся. Только тогда я снял наушники.
-Может, стоило его убить? – спросил Дима.
-Может, - ответил я, - но как бы принято не убивать животных понапрасну. Ты же не будешь приезжая в Африку, пытаться любыми путями убить тигра. А здесь мы чужие. Нет, хватит пока этого. Если будет нападать, то, наверное, придется пойти на крайние меры. Но, я думаю, они тоже нас бояться.
Но разум – тарелка с каёмкой. Главные знания расположены именно на каёмке. И если ты видишь, что есть вопрос, но ответ – и тут, и там, то надо обратить внимания наверх. Почему же я знал это? Да ведь кто-то говорил. Но как будто касалось это и не этих болот. Если зверь – несть животное, если оно носит корону, то, может быть, тебя ждет встреча с дьяволом. На земле – он один, залетный, слабый – никто не видел его в глаза, но – лишь через призму души, через стакан, через сигарету, через сон. А тут их – сколько угодно, и все они – того же самого рода.
Мы сели перекусить. Котелок грелся на портативном нагревателе, а вода была взята из болота и пропущена через фильтр. Все это мы тащили на себе. Но наши спины – как тетива скифского лука. Она всегда туга и сильна, тетива эта, она способна накапливать энергию, чтобы однажды выбросить её в одном едином порыве.
Я молча помешивал кашу в котелке. В наушниках пел “Edgewater”, но когда мы приступили к непосредственной трапезе, я их снял.
-Еще двадцать пять километров, - сказал Костя, - сейчас пообедаем, и я буду рисовать.
-Тридцать пять, - проговорил я.
-Тогда мы не успеем за день, - сказал Рома, - тут и за два дня не пройти. Вы же видите, с какой скоростью мы идем.
-Один километр в час, - сказал я, - и…. Ладно. Все в порядке. Опасности никакой нет. Двое суток. К приходу на место у нас закончится основная пища.
-Нет, еды останется на сутки, - проговорил Дима.
- Можем не есть, - проговорил я, - нет, того, что у нас есть, достаточно для того, чтобы растянуть даже на две недели. Алгоритм достаточно прост.
-Все верно.
-Ты не правильно считаешь, - сказал я.
-Речь идет о еде, - сказал Джоник, - а концентраты еще будут, и никто не помешает нам сделать пять бросков подряд, точно таких же. Порошок питательней, чем еда.
-Тебе он нравится? – спросил я.
-Все равно, что есть вату или хуже того – стекловату.
-Напоминает поролон, - проговорил Рома.
-Но это – жизнь, - заметил я и закурил.
И, конечно, все они согласились. Кто ж спорит. Конечно – жизнь. Не смерть же. Да и жизнь прекрасная, сильная, с ощущением пластмассы – но главное, как ты сам себя настроишь.
Костя вновь взялся за карандаш. И тогда он вынырнул из тумана, прямо за его спиной. Не знаю, как он проскочил – может быть, мы слишком уж понадеялись на индикаторы наших ножей. Это был совсем другой экземпляр – даже больше, чем прежний, а коронка на его голове отливала некоторой краснотой. Он возвысился над спиной Кости, словно гора, и остановился, потому что поймал сосредоточенный взгляд Ромы – нож того постоянно болтался, прицепленный к запястью, и ему не составило никакого труда щелкнуть разрядником.
И тут он заговорил. А Костя…. Тот застыл, с карандашом, словно статуя.
-Хороший ножик, - сказал король.
И голос был холодный и жуткий, голос ожившего камня.
-Это более, чем нож, - ответил я, - это – практически меч воина.
-У воина таких не было, - сказал он
Он, оно, она. Наверное, есть еще местоимения. Что-то упущено, что-то не открыто. Я пошел вперед, ощущая внезапную слабость. Видимо, этот чертов король использовал какие-то мысленные волны, чтобы обеспечить удачную охоту. Я выпустил электрическое жало и махнул рукой, и тут бы песня из цикла «Кошек я не убивал» была бы навсегда забыта – но его и след простыл. Большая, злая, махина.
-Надо его найти, - разозлился Рома.
-Нет, ни к чему, - ответил я.
Но он не успокаивался. Он прокричал в туман:
-Слышишь, я тебя найду! Я тебя порежу!
-Я слышал про то, что они гипнотизируют жертв, - произнес Джоник, - то есть, я не читал про конкретно этих, я даже не знал, что они тут водятся. Но, мне кажется, это тот же самый подвид. Большие мыши, все – с коронами. Не понятно, почему так. Не могу сказать, чтобы мы встряли. Но лучший способ – это нападение. Я думаю, если мы поймаем одного из них и прикончим, это будет нам на руку. Они поймут, с кем имеют дело. И, говорят, мясо мышиных королей очень питательно.
-Что же они едят обычно? – спросил я.
-Туристов.
-Откуда тут туристы?
-Не знаю. То есть, понимаешь, есть тени смысла, тени страха, тени квантовых страхов, когда человек исчезает где-то на улице. И никому не приходит в голове, что это – какое-то особенное исчезновение, что это – тот самый переход из состояние в состояние. Ум понять это не способен. Не обязательно выглядеть мышью, чтобы украсть человека и использовать его в качестве пищи. Не обязательно воровать и человека непосредственно. Но съесть разум – это тебе не курицу слопать. Это доставляет настоящее эстетическое наслаждение.
-Ты ел? – спросил Костя.
-Я выражаюсь фигурально. Нет, захочешь жрать, будешь есть и порошок, и пластмассовую пасту. Представь себе, если король украдет пару ящичков синтетики. Можно утолить голод на ближайшие сто лет. Но тут важен насладительный фактор. Они наверняка ловят людей и едят их так, чтобы они знали, что их едят.
-Тогда точно поймаем, - проговорил я.
-Они правда вкусные.
-Короли?
-Ясен пень!
С этой мыслью мы сложились и пошли дальше, и туман не отпускал болота, ибо было частью их волосяного покрова.

Когда идти далеко, надо как-то собрать самого себя. Надо как-то подтянуть мысли. Подкрутить. Как гайку. Чтобы не болталось. Какой-то смутный ветерок делал туман жиже, слабее, но потом все возвращалось на круги своя, будто бы имелась где-то печь с кастрюлей, ну пусть – сковородой, и готовился обед, и выходил пар, и мышиные короли были частью этого всеобщего плана. Я то и дело доставал нож, чтобы щелкнуть им, ибо я был уверен, что просто так от нас не отстанут. Нужно было показывать свою силу. Мысль же об охоте, хотя и была верной, откладывалась на потом – хотелось уничтожить как можно большие километров во всей этой истории. Хотелось идти. Нет, конечно же, хотелось прийти. Это, именно это. Сигнал со спутника был теперь стабилен, и можно было разговаривать с лагерем хоть до бесконечности. Я также попытался получить информацию по мышиным королям, но ничего такого не обнаружилось – ни в базе данных, ни вообще, где бы то ни было. Может быть, это был плод воображения?
Ничему бы не удивился.
-Там нормально, - рассказывал Саша Карпов, - королева боится мужчин, поэтому, она пригласила Анну.
-Холодно, - ответил я.
-Нет, там все в порядке. Она её отпустила.
-Ну…
-Нет, я тебе говорю, она идет назад.
-Кто?
-Анна.
-А существо?
-Оно сидит там, на скале. Анна получила всякую информацию. Но не знаю, понадобится ли нам она. Пока.
-Пока.
На выходе из туман, я бы сказал, на одном из выходе из тумана, мы видели пару гигантских мышей – они сидели парой поодаль, метрах в пятидесяти от нас, терли усы свои – то бишь, умывались, как обычно делают это животные. На них, должно быть, стоило напасть именно здесь – но сказать и сделать – это разные вещи. Я ни охотник, ни боевик. Конечно, если ты идешь где-то в северах обычных, то желательно иметь с собой ружьё – ибо если места это крайние, то может выйти Миша, и надо бы стрельнуть в воздух. Но, впрочем, хорошее дело – петарды, погромче, посолидней. От таких Миша тоже убегает, просто петарда – это лишние движения. Достать, поджечь. Но и меньше хлопот – ничего не надо оформлять, никаких тебе документов, никакого тебе билета, стало быть, охотничьего.
Но тут, видимо, все обстояло иначе. И они сидели немного и правда царственно, а волокна белой тишины придавала этой картине эфемерность. Костя остановился и стал их рисовать. Остальные стояли без движения, пока один из мышиных королей не обернулся и оскалился – передние зубы длинные, как два особенных ножа. В глазах мелькнуло красноватое пламя. Видимо, он чем-то подумал – потому как мы тотчас ощутили эту мысль. И Костя, отложив рисование, щелкнул своим длинным ножом, молния срезало небольшое деревце подле этих адский созданий, и они бросились прочь, и уже спустя секунду -  ничего и никого.
- Я знаю, как сделать засаду, - проговорил Рома, - надо поискать вкусовые добавки, выбрать самые интересные.
-Откуда ты знаешь, что им подойдет? – спросил Дима.
-Я знаю.
-Но они слушают нас.
-В этом и фишка. Они слушают. Они должны знать, что они не смогут устоять. Это будет жуткая страсть. И один из них попадётся нам.
-Человек – царь, - сказал я, - потому что есть вроде бы боги, а его создания – это штука более проработанная, чем сам бог. То есть, может быть, часть функций урезано. Но это ничего, это верно. Зато мы можем себя развивать, чтобы все эти функции раскрылись во всей красе.
В конце концов, наступил момент бессилия – энергия, туман и ночь. Мы все курили, даже Дима – он боялся сигаретного дыма и был уверен, что табак убивает лошадей. А значит, он должен был убить мышиных королей – для этого, впрочем, надо было, чтобы один из  болотных субъектов затянулся, а это – принуждение, это – нечто сверх сил, сверх возможностей человека. Но не надо забывать – человечество пробило себе дорогу, уничтожив всех хищников, и делалось это при помощи палок и камней. Когда появилось первое ружье, в большей части, с ними было покончено. Африку в расчет не берем, и это хорошо. Пусть живут крокодилы и носороги.
Я настроил нож на автомат. Устройства сегодняшнего дня – это все в одном флаконе. Хочешь радио, купи нож. Хочешь, например, калькулятор – к твоим услугам – дисплей ножа. Мир техники таков, и нечего тут отрицать. Вот Костин нож – он большой и страшный, и заряжается он сам от себя. Получается, что он сам себе – и друг, и учитель. Приходит он сам к себе и говорит – я пришел к тебе, Отче.
Как-то примерно так же живет бог. Говорят, что надо писать с большой буквы, но никто не обязывал – ведь мы уже видели королеву севера, и можно было сказать – Королева, но – сугубо для выделения. Человек – вошь вроде бы, потому что его жизнь короче ста лет, а королева летает над Севером, могучим и белым – но ей хочется пожить кратко, побыть в роли глупого существа, ибо глупость – она имеет особенный мёд. Так вот, такой нож, попади он к человеку древнему, привел бы к перестройке всего мироустройства, и он был бы воспринят как меч мифический, меч-кладенец. Вдумайтесь сами – ладно там, различные львы и, может быть, саблезубые тигры. А тут – зверь в том, в настоящем, духовном понимании смысла. Он ворует разнообразных девушек, берет дань и живет вечно – пока Иван не находит на болоте нож. Он берет его в руки, нож активируется, и становится ясно, что это – жуткая электрическая струя, которая питается энергией земли, и ей не нужна дополнительная подзарядка.  В более поздние эпохи нож этот сходит с арены мировой истории – его попросту теряет. Допустим, царь Горох попадает в бурю, будучи движимым парусом. Корабли тонут, нож тонет, и нам остается лишь догадываться, что это был за сказочный такой меч.
Но принято считать, что предки любили воображать, и что уже тогда имела хождения всякая НФ.
Потом, была ночь, и никакая автоматика не сработала. Но я проснулся сам, ибо душа моя запустила какие-то дополнительные механизмы спасения. Может быть, долгое пребывание в сфере шерстяных шапочек создало дополнительный контур, и я был умней и сильней, чем раньше.
Они подошли с двух сторон – алчущие мишеобразные титаны, и я щелкнул фонарем, а потом поставил свет на максимум – такой мощности не выдержит и демон в аду. Это – Китай. Китайский свет – самый сильный, такой фонарь добивает до пролетающих в небе самолётов, если что.
Техника!
Да, всегда есть, что сказать существам, которые в своем развитии пошли по пути ментальному, отвергнув категории вещей. Я включил и другой фонарь, и короли застыли, ибо нельзя было справиться с этой страшной белой струёй. Если честно, я не знаю -  будут ли глаза в порядке после такого удара, тем более – туман разошелся вокруг нас, что позволяло этим обыкновенным китайским гаджетам достать до самых глубин врага.
Мой нож-сигнализация тотчас сработал, но – куда-то во тьму, и там, в отблесках, в стороне, не было никого, и ничего.
Самый ближний ко мне мышиный король, стоял, принимая мощь воспитания. Пасть его была раскрыта, и страшные зубы блистали всего в паре метров от меня. Хотелось что-то сказать, но не хватало мужества.
-Отдайся, - прошипел он.
Нет, свет не давал ему производить свои ментальные штучки. Второй, что был рядом с ним, сместился в сторону, и там его обдал китайским светом Костя. Мы словно сговорились. Ведь можно было убить их, прямо здесь, порвать на части и оставить в назидание остальным. Но почему-то мы выжидали – как будто некто тайный, некий советник в голове, говорил – не время. Насладись будущей победой, убей не сразу, замани, заставь мучиться.
И я прав, когда рассуждаю о каменном веки и побежденных зверях и демонах. Их никто не осталось. Человек сильнее, чем боги. Просто – это долгий процесс. Вода капает на камень и пробивает отверстие, и спустя миллион лет уже нет никакого камня.
-Мы съедим одного из вас, - сказал я.
Тогда они стали удаляться, и все – в одном толстом луче света. Целая колонна, фигур пять-шесть, и их колоны поблескивали, словно сделанные из того же металла, что и ключи от ада. С обратной стороны теперь их не было, но мы, боясь нападения, все остальное время пробыли настороже.
Утром туман вновь нахлынул, будто бы открыли сосуд, вмещавший его дотоле. Дима включил динамик на планшете, и какая-та мелодия, какая-та несовместимая с жизнью техническая вещь, поскакала воздушной волной над землей и водой.
-Пусть знают, - сказал он.
-В принципе, это верно, - проговорил Джон, - техника убивает авторитаризим и тоталитаризм, и всякое первичное падает и погибает – рано или поздно здесь не останется ни одного мышиного короля, и еще хорошо, если удастся сделать чучело. Но что-то подсказывает мне, что нам придется открыть сезон, нам придется показать свою сущность исследователя и миссионера – а на этом пути всегда были жертвы, и древние цивилизации погибали, погибали начисто, не оставалось порой и потомков их – вспомнить хотя бы североамериканских индейцев.
-Так всегда, - сказал я.
Мы разогрели завтрак и двинулись – надо было идти целый день, чтобы вечером выйти из этого сырого облачного мира, чтобы, наконец, оказаться в двух шагах от нашей цели.
Я нисколько не думал о нашем пути назад, так как было очевидным, что через болота мы не пойдем. Но есть ли другой маршрут?
Я надел наушники. В прошлый раз подобный расклад принес мне много баллов в таблицу жизни. Я слышал ансамбль “Atomship”, песенки, посвященные падению 47-го года в Розуэлле.  Вы скажете, что ничего этого не было? Какая разница. Ведь вы скажете, что и таких походов не существует.
Среди дня мы остановились, чтобы Костя мог порисовать.

Сигареты имеют свойство заканчиваться. Это даже хуже, чем пища. Тем более, что у нас были синтетические концентраты, на которых можно было сидеть до бесконечности. Но сигареты не могут быть заменены чем-то легким и невесомым. Если только отказаться курить – но чем смазать колебания души в свободное время?
Всегда есть замена. Это как спорт. Один уходит, чтобы отдохнуть, ему набрасывают на плечи пончо, выходит другой выходит и играет. Так и одна жизнь вмещает переходы и замены. Но вот есть вещи со стороны – мы все чаще воспринимаем их как нечто главное, важное, хотя это не так. Это – ложь обычного типа.
Когда не будет сигарет….
-Когда не будет сигарет, - проговорил я.
Я не закончил эту фразу, потому что далее шла мысль, произнесенная про себя, и правильно – каждый опутан паутиной мыслей своих собственных, и чужие нужны лишь тогда, когда они – словно кнопка или таблетка.
Я связался с базой, и мы говорили довольно радостно.
-Костя нарисовал много картин, - сказал я.
-Не картин, а картинок, - поправил он, Костя.
-Как ваши друзья?
-Короли?
-Да. Вроде бы они.
-Пока мы еще никого не убили, - проговорил я, - но скоро так и будет. Видимо, пора открыть счет.
-Говоришь, как киллер.
-Конечно. Я смотрел фильмы про киллеров.
-Отлично. А мы совершили восхождение на одну из гор.
-И что же там?
-Там? Холод. Холод, мороз, и – даль.
Когда много думаешь, они, мысли эти, могут однажды осесть в печенках и осточертеть. Или, вот, будет новый глагол – засточертеть. Действительно, нужны новые слова, чтобы подчеркивать различнейшие состояния, ибо большой поход – это Поход.
Суркосталь, видимо, место ранее, в том плане, что земля – место позднее. Эволюция прошлась по ней, как волна землетрясения, смешанная с каким-нибудь вихрем пламени. Мы можем только гадать, какими могли быть первые формы. Ученые скажут вам, что это были бактерии. Но их, ученых, легко поставить на место одним лишь вопросом: ты там был?
Нет, не был. Обломайся. Не надо вещать. Не надо притягивать факты, не надо тянуть кота за хвост. Наш Поход – прямое видение ранних форм, когда нет  мелких концепций. Одни лишь моносущества, многие – в одном единственном числе.
Получается, что чем дальше мы живем, тем больше мельчаем. А здесь все остается в своей начальной ипостаси.
По истечению трех часов ходу один из мышиных королей подкараулил меня, и я стоял, подняв электрическое лезвие ножа на полметра, всего в полуметре от его зубов. И он застыл, пытаясь совладать с собой. Он бы мог броситься на меня и получить ранения, но, при этом, получить свою жертву. Мне надо было переключить режим, чтобы огненная струя пробила его вдоль, по ходу жизни его позвоночника, но он не знал того, что мне нужно поднять вторую руку, повернуть к себе дисплей и сделать переключение. Но и этой искры хватало, чтобы пробить его морду – до глаз бы я не достал. Но вот зубы бы срезал. Что бы он делал потом.
-Мы съедим именно тебя, - сказал я.
Он зашипел, запыжился, но я не смотрел ему в глаза, а поднять голову было как-то и не с руки. Ему было это нужно.
-Ты, - проговорил он.
-Лучше иди, лучше поживи, - проговорил я.
Он дернулся, я отпрыгнул назад, махнул ножом и ожог его нос – видимо, это и была метка, клеймо. Иначе как бы мы определили, кого ловить. Признаться, здесь, в тумане болот, и опытный охотник никого бы не поймал.
В жизни самое важное – метод.
То есть, самое важное – это настроение.
Когда мы вышли из туманов, оказалось, что начинался пригорок, а болота соединялись с небольшим озером, и хвост спутника торчал именно оттуда. И короли снова там, как в корыте родной жизни.
Вопросов не оставалось. Засада.
Мы совещались. Джон был философичен:
-Я уверен, что мы в какой-то мере делаем грех. Мы можем вспомнить Кортеса. Он пришел, чтобы вывести целую цивилизацию на новый путь – по сути, уничтожить её, обрезать на корню. А нам иногда кажется, что развитие мира идёт по траектории – то есть, существует закон. Я бы не хотел, чтобы мы сделали первый шаг к тому, чтобы началось разрушение.
-Нам нужен спутник, - сказал Рома, - надо прицепить к нему веревку и попытаться сорвать с места. Он весит пару тонн. Можно применить рычаг. Где его взять?
- Если накренить его, можно сделать короткий пуск двигателей, - проговорил Дима.
Впрочем, не весь спутник был в воде. Аварийный блок стоял на берегу, на ножках, и, видимо, короли подходили к нему, чтобы обнюхать, но не могли ничего выяснить – ибо это был прибор из мира их далекого будущего, из мира за пределами их смерти, мир в иной тьме.  В аварийной блоке имелась аптечка для поисковой бригады – ибо он, это блок, и был сделан для того, чтобы стоять на ножках где-то, где-то везде….
Там было какое-то своё, какое-то неизвестное нам, ружье, с наведением по зрачку.  Все это было излишне. Конквистадор изначально сильнее, даже если на стороне индейцы – древние божества в чистом виде.
Костя стоял на краю обрыва и рисовал озерцо. Наши горы, снежные и острые, большой природный забор, скрывший от нас зиму и братство шапочек и лыж, стояли, как большие люди. И, казалось, в древности были именно большие каменные люди, а уже потом – безмолвные скалистые зубы. Так было везде. А теперь, большая ранняя Суркосталь. Наверное, если основать здесь город, то это будет как-то неверно. Но местным жителям придется привыкнуть к нам. Мы поставим здесь каток и будем играть в хоккей. Только и всего. Больше никаких занятий, никаких заводов и добыч.
Он рисовал красноватую траву, шерсть берегов озера, опадающий лист солнца и торчащий хвост спутника. Сигнал шёл из-под воды. Этим и объяснялись множественные проблемы. Он был странным чужим кустом, и он привлекал местных птиц – они просто сидели, пытаясь сдружиться с металлом.
Я приготовил приманку. Это были немногочисленные мясные консервы – туристы не носят с собой много мяса. Они могут питаться чем угодно, они могут варить свои кеды, чтобы приготовить вкуснейший таинственный суп. Но здесь над думать. Из лыж обед не делают. Да, и ведь мы совсем забыли – вещей у нас было видимо-невидимо. Погода-то здесь была что-то надо – некая средняя весна. А лыжи – они были сложены в одном месте, и там же – рюкзаки, и там же – посадочный кусок спутника, на ножках на своих, и там же – дрова для костра. Но мы не разводили его. Мы лишь готовились – это должны были быть угли ритуального света, праздника нового культа, смерти и жизни, рождения мира нового.
Это была страшная ночь. Потому, что ночью вдруг взорвались фонари, вдруг дернулась веревка, и камень, используемый в качестве противовеса, полетел в яму, отчего пойманный в захват мышиный король дернулся и Костя всадил в него легкий заряд. Он не потерял сознании и смотрел на нас ошарашено и обреченно, он напоминал Гулливера, попавшего к лилипутам, только – к лилипутам большим и более вооруженным, и это, по всей видимости, был его конец. Он еще ничего не понимал, и искры первичного разума носились в его глазах хаотически.
-Тот самый, - сказал я, потрогав опаленный нос.
-Мясо, - заметил Дима, - много мяса. Но всё не съесть.
-Можно засолить, - произнес Рома.
-Я так и думал, - сказал Джон и потянул сигарету, - я и полагал, что первичное уходит, на смену ему приходит новое и совершенное, и неизвестно – хорошо это или плохо. Но это факт.
-Надо разжигать костёр, - сказал Костя.
-Вы меня убьете? – спросил вдруг он, мышиный король.
-Да, - сказал я.
-Может быть?
-Что может быть? – не понял Джон.
-Может быть, пожалеете?
-Нельзя жалеть, - сказал Костя, - я знаю про них. Они умеют убеждать. Если поведешься, он отплатит тебе как раз обратным. Мышиные короли не уважают это. Если мы его не убьем, он убьет нас.
-Вас просто так не убьешь, - простонал он.
-Но ты хотел.
В черных глазах появились слезы. Это было искушение. Вернее, это было что-то новое, что-то жуткое – нет ничего хуже, чем когда ты – агрессор. Тебе надо спрашивать у себя – имеешь ли ты право делать это?
-К ним уже попадали туристы, - сказал Костя, - мы все же нашли информацию. То есть, я и Саша Карпов. Нет никаких аргументов в его защиту. Еще никто не отомщен. Ладно бы, это бы был крокодил. Но вы убили крокодила? Да. Если он опасен, если он таков. А то, что он умеет говорить – это просто его звериная сущность.
-Все уходит и все приходит вновь, - сказал Джон.
-Пожалуйста, - взмолился мышиный король.
Все это было нестерпимо, и мы поскорей его убили. Взгляд его сопровождает меня с тех пор, и я вижу его во сне. Это – некая застывшая мысль, некий чужеродный предмет в моей голове, от которого надо поскорее избавиться.
Костёр пылал.
Впереди нас ждала процедура приготовления ритуального обеда. Это означало, что мир этот потерял девственность, и что он уже никогда не будет как прежде.
Ночь вмещала в себя кусок луны, который высунулся из-за края земли, но так и не решился подняться выше – он скакал по горизонту, пока не был пойман горами. Но и там ему удавалось в, куску этому. Луна желтая и странная, луна редкая. Если вы – коллекционер лун, вам обязательно надо сюда попасть. Вот Костя, он прикрыл убавил яркость фонаря до минимума – чтобы подсвечивался лишь холст, и он рисовал.
Первичный художник. С него начинается время человека, на нем заканчиваются древние боги. Может быть, на этой планете и нет людей. Но они появятся – отсюда, из первичного замысла, из примеси, которую мы добавили в атмосферу.
Это была первая жертва. Теперь небо познает кровь богов, кровь королей.
Я отошел в сторону и курил. Костя и Джон крутили вертел. Мышиный король жарился, в назидание всем остальным.
Сигарета.
Можно говорить много. Можно чертить ей небо. И когда я собрался, когда я уже был готов нарисовать новую звезду в своем воображении, из-за горизонта поднялась зеленая звезда и пошла через небо, и, приближаясь к нам, она становилась все больше. По мере движения зелеными оставались лишь края, и она обретала форму. Все это происходило слишком быстро, чтобы опомниться. Прибор связи на подставке вдруг замигал, повинуясь какой-то собственной воле, я положил на него руку, и, услышав странный шум в голове, проговорил:
-Привет. Прием. Кто вы?
В ответ он мигнул. Он осветил себя – продолговатый, самоуверенный, предмет для изображения звезды в небе, на его корпусе высветилась пара букв – таким образом он отвечал нам на моё приветствие.
-Сурденский корабль! – воскликнул Костя.
И он ушел в даль, ушел вверх, поднимаясь над горизонтом, и сливаясь со звездами.
Ночь шла дальше, ночь большая и лучшая, ночь преодоления себя. Кажется, ты только жил для созерцания, и мирная постиндустриальная жизни учила тебя лишь искать тайные знаки в самом себе. Но вот, пришло время, когда ты должен делать, действовать, когда ты должен достать философскую книгу о неделании, когда ты должен найти какие-нибудь постулаты и все выбросить на угли, чтобы они изжарились вместе с мышиным королем. И ты понимаешь, что еще не жил, что еще не видел ничего, а тот ритм, который был приложен к бытию в прежних рамках – ничто по сравнению с Походом.