ближний или... рассказ

               
                А. Карин


                Б Л И Ж Н И Й
                ИЛИ
                СОВСЕМ  ДРУГАЯ  КАШТАНКА

Откуда появилась у нас огромная немецкая овчарка Каштанка, –я либо забыл, либо никто мне об этом не рассказывал. Скорее – первое... И хоть помнил я себя с трех лет, - это всего лишь тройка забавных эпизодов, как то: - всерьез решил жениться на нашей соседке Маше – нянечке и красавице, затем, пару побегов к магазинчику, где щахтеры, подкрасив водочку молоком, сказочно красиво и свободно, изливали друг-другу душу на языке, который дома никто не использовал. К сожалению, память еще была короткой, я хорошо запомнил только слово б...., и неделю говорил с близкими используя лишь его и пару нормальных, заполняя остальное пространство лексики восторженными эмоциями и кувырками по комнате.
Доступ к магазину сразу перекрыли, Машу отругали. Мне же, замечаний не делали, понимая, что я стану употреблять это полюбившееся слово еще чаще – все просто отворачивались, скрывая улыбку.
Тактика была выбрана правильно, так как скоро я напрочь забыл это нежное как шлепок сметаны на пельмени слово, а дальше мы переехали в роскошный двухэтажный барак с балконом и отметил я это событие изменой Маше – решил жениться на бабушке Акулине! Боже, как она пекла пироги с повидлом, украшая их косичками из теста и румянила в духовке, изредка лаская кистью с подсолнечным маслом!
Вот, пожалуй, и все первые воспоминания 3-х летнего возраста. Затем произошел некий провал в памяти, - она и сейчас меня часто подводит, но с пяти годков, ларец с каринками детства стал быстро, быстро пополняться.
Например, Каштанка. Вместе с нею, откуда-то у меня взялся отец... Причем, с новым рубленным домом на околице и большим огородом. Тятя и собака оказались существами пугающими. Он – на протезе-деревяшке и часто кроющим меня и Каштанку отборным матом, она – гигант, ни дать, ни взять Серый волк из сказки! При первой встрече, овчарка так лизнула в щеку красной лопатой языка, что я свалился на бок и хотел, было, обидеться, но не успел - Каштанка прилегла рядом и, опираясь на ее нос, огромную голову и загривок, я быстро встал. Она тоже, с готовностью, поднялась, - я ее зауважал и при ее поддержке мне, наконец, начал открываться целый  Мир!
Отцу было все равно, - в какой конец огорода я шагал, а Каштанка покорно ходила рядом. Она разрешала держаться за мощный загривок, хвост и, даже, ухо, если я вдруг шарахался от толстого шмеля или шустрой стрекозы. Наверное, это была умилительная сцена – правым ухом Каштанка слушала небо, а левым пыталась понять мой лепет, так как я, не выпуская ее органа слуха, заваливался между грядками морковки, отчаянно пытаясь не помять их ароматные листья.
Так путешествовали мы с нежной четвероногой подружкой до самой осени. Но потом краски вокруг поблекли, стало прохладно и дом с огродом мне разом надоели. Плохо дело, - неждано-негадано,  пришла первая в жизни ностальгия. Видно общения с собакой и отцом было недостаточно, а мамы весь день не было дома – работа! К тому же родитель стал непреодолимым барьером между мною и столь любимыми, родными дядями и тетями, которые, несмотря на «послевоенку», всегда пели за столом, шутили, а с бабушкинного балкона были видны дымящиеся сказочные вулканы шахтовых териконов!
На все просьбы отвезти меня на «Березовую рощу», так назывался  бабушкин район, отец откликался столь яростно и грубо, что я сразу уходил к будке Каштанки, а он в дом или пристройку-столярку, где вымещал гнев на рубанках и огромных фуганках. Овчарка всегда встречала меня понимающим, просто человеческим взглядом и нежно слизвала со щек слезы...
Ностальгия стала быстро перерастать в панику...
Неизвестно, чем бы это закончилось для психики, но слава Богу, мама вовремя почувствовала опасность и, несмотря на скандал с отцом, увезла меня на неделю к бабушке.

2.

Милая Акулина Александровна... Лишь только я увидел ее солнечную беззубую улыбку и обнял – вся хмурь отвалилась от меня высохшей глиной с болячки. Я зарыдал как при рождении – никто не останавливал...
Потом я устал, почувствовал аромат стряпни, кинулся в кухню, захохотал и стал кататься по полу... И снова ни мама, ни Акулина не издали ни звука. Навертевшись вволю, я вскочил и увидел горку оладушек и царь-пирог с повидлом - бабушка видно знала, что мы приедем, и с утра приготовила самые любимые мои сладости! Эх, осталось только Каштанку перевезти и жизнь никогда уже и ничем больше не огорчится! Боженька милый, как же тут хорошо ...
Итак, я подкрепился чудесами бабушкиной стряпни, чмокнул маму, Акулину и рванул на детскую площадку. Вслед мне неслись знаменитые шамкающие фразы: - «Шурка, фуражка на голов; положи, штаны партейные вдень!» - Что означало захвати кепку и надень спортивные брюки – Акулина была родом из Мордовии и русский язык частенько ее подводил. Например, когда все мои дяди тети собирались у нее зимой, чтобы налепить сообща мешок пельменей и выставить его затем на балкон,- эдакий запас на месяц, то ее просили сыграть в «Мадам-месье». Игра была нехитрой – кто-нибудь доставал из колоды карту и если ею оказывалась Дама, то нужно было по-очереди сказать: - Мерси, мадам!» - А если Король или Валет: - Мерси, месье! Всякий раз, когда очередь доходила до бабушки, она запаздывала, потом спохватывалась и путала все карты, сливая фразы в нечто вроде: - «Мурсю мусью, месю марсям!» - Следовали и прочие непереводимые предложения, - все не выдерживали и хохотали как маленькие. Акулине, с одной стороны, нравилось веселить великовозрастных детишек, но с другой – страдало самолюбие и она даже уходила на кухню, якобы за луком или перцем.
Однако, лишь только она возвращалась, семья начинала умолять: – Мама, сыграй еще разочек! - Иногда она сдавалась и вновь пробовала вовремя и правильно произнести текст, но куда там французский, если бабушку и русский-то язык подводил. Итак, дети снова гоготали и тогда она обрывала, командуя на кого взгляд падет: – Ванька, Клавдя, Николай, запевай «Рябинушку»! Смех стихал  и гостиную заливали одна песня за другой. Акулина сразу прощала шалости, слушала, улыбаясь чему-то своему, хорошему и серые глаза ее, странным образом, голубели...
А хорошего в ее жизни было совсем немного. Еще в Мордовии  умерли один за другим семеро детей, и муж ее Семен покинул с горя родную деревню. На телеге, груженой нехитрым скарбом и с двумя малышами Матреной и Андреем, он подался в Сибирь на шахты, на заработки и, главное, чтобы это был город где бы могли спасти его вдруг захворавших ребятишек. 
      Будучи человеком чрезвычайно энергичным, Семен быстро освоил профессию проходчик, стал даже бригадиром, поднимая выработку угля до максимума, и этим выводил отсталые бригады в передовые. Затем, будто одержимый идеей, помочь таким образом всей стране, дед мой ехал дальше... Так в городке Прокопьевск родились еще пятеро ребятишек, а Семен ушел на фронт и не вернулся.
Дети выжили и, быть может, об этом думала моя милая Акулина, слушая их чудесные голоса и песни...      

3.

Ну, а я уже на улице! Все пацаны были в сборе и даже красавица-татарка
Тамилка. Ей я таинственно подмигнул, а с дружками радостно поздоровался. Быстро обменявшись впечатлениями о прошедшем лете, мы погнали в «казаки-разбойники», совершенно не заметив как скоро вечер накрыл двор своей серой шляпой...
Уставший, голодный я вернулся домой, а там... – Дяди, да тети, стол с пельменями и серьезные вопросы: - Ну, как ты, Шурка, всех ли победил? Куда бегали? - И все такое... Я обнял родню, скромно ответствовал: - По-всякому было, повидал сегодня немало... - И подсел к пельменям..
Ох, и огромные же это штуки! – Съешь пару, отвалишься на спинку стула, отдышишься и еще столько же замнешь, помня, впрочем, о местечке для пирога!..
     А вот и он прибыл, а родня запела. - Вот так, ни с чего! Младший Ваня решил показать, что не зря два раза в клуб сходил на спевку хора и ка-ак дал: - «Там через дорогу дуб стоял высокий!», а остальные подхватили и опять на душе полнейшее счастье!
Я на всю жизнь запомнил эту удивительную неделю, но она, к сожалению, быстро закончилась и надо было возвращаться к отцу. Очевидно, он бушевал, - дескать мать балует сына, но мне сказали, мол, заболел и Каштанка очень тоскует. Ну, что же... Я покорно поехал восвояси и даже попросил у бабушки немного пирога для обоих – она испекла целый!

4.

Отец и впрямь выглядел неважно, - небрит, лицо отекшее, но с моим приходом воспрял, даже пирога испробовал и Каштанке дал чуток. Затем выволок из сарая цинковую ванну, помылся средь двора, побрился, я ему спину мочалкой потер, а потом батька принарядился -  рубаху кубанскую надел с вышивкой и галифэ с одним сапогом – атаман да и только! Не удивляйтесь, что я в 5 лет такие слова знал – радио в доме было, отец много про Дон и Кубань рассказывал, и азбуку я выучил, правда, не без подзатыльников и «пояснительных слов», - а все ж! На шестом году я и вовсе интелектуально постарел - стал бегло читать при «активном содействии» папы.
Первое произведение – «Золото» Льва Толстого. Там про братьев-старателей, что выкопали огромную яму, нашли в ней невиданный самородок и старший убил младшего. - Так отец и бывший арестант, как позже выяснилось, объяснил мне главное – нет ничего ценнее жизни, родства и дружбы! А деньги – дрянь! Работай и будут, коль своруешь – посадят!..
Ну, а порядок следующих произведений я уже подзабыл.
      Н-да, казалось бы рассказ мой о Каштанке, но я то о себе, то о родных, о которых не раз уже писал и, возможно, теми же словами, однако без этого как-то не складываются воспопоминаний об овчарке для которой я был, очевидно, если не сыном Маугли, то уж точно очень близким существом.
Я слышал от отца, что у нее из-за какого-то ранения, не будет детей, так как чувствуя это, Каштанка почти загрызла при насильной случке двух огромных сибирских псов. Однако, весной я заметил, что вокруг нашего дома нарезает круги устрашающей внешности волкодав и Каштанка к нему благосклонна... Я сказал об этом отцу. Он обрадовался и наказал не спугнуть. Это было забавно. Как можно помешать двум огромным зверюгам?.. Но, возможно, папа намекал на нечто пока непонятное мне?
    А далее, - о счастье! Как-то сами по себе родились два толстых щенка, а предполагаемый родитель их скрылся.
     Поведение Каштанки очень изменилось. Если раньше она даже в пургу спала возле будки и скрывалась там лишь в жестокие морозы, грея подушечки лап о древесные стружки, то теперь она выбиралась только поесть. Отец питал ее усиленно – не жалел ни мяса, ни перловки – сынки высасывали из нее все соки! Мне он запрещал подходить к будке и, тем более, заглядывать в нее.
Но, конечно же, однажды я не выдержал – глянул, и любимая Каштанка цапнула меня за щеку!.. Разумеется, я бы не пожаловался отцу, зная его крутой нрав, но почему-то из пары неглубоких царапин так брызнула кровь, что залила всю рубаху, - папа заметил и я не смог соврать. Он остановил кровь какой-то шипучей жидкостью, взял меня за руку и подошел к будке. Затем, помолчав, негромко, но властно позвал Каштанку и когда она выползла, снял с нее ошейник и треснув поперек хребта палкой, заорал, чтобы она убиралась вон! Овчарка покорно подчинилась. Она медленно вышла из калитки и, не оглядываясь, трусцой двинулась к шахтовым обвалам и мелколесью. Я был поражен... А дети?! Почему она так покорна? Да, Каштанка всегда воспринимала отца как некоего вожака стаи, - не меньше! Она понимала его с полувзгляда, но в такой ситуации могла бы разок и ослушаться... Ан нет!
Я попытался вступиться за любимицу, но родитель и на меня так злобно замахнулся своей клюкой, что я ушел в дом, а он, похоже, в столярку.
Где-то через час, я не выдержал – вылез через окно и пробрался за забором к будке, где и перелез во двор.
Один щенок был на месте, а со вторым, даже не вглянув на меня, вдруг вышел из-за дома отец и поковылял куда-то. Ноги мои подогнулись, я присел, взял кутенка на колени и заплакал. - Что делает мой суровый родитель? Ведь только я был виной этого варварского раззорения гнезда! Жилища, где еще в полдень царила настоящая жизнь: семья, материнство любовь, а теперь?.. Лишь одинокий бутуз гнул лобастую голову под ласками моей ладони, а глазами неустанно искал мать и брата...
Горе так захлестнуло меня, что, положив щенка в будку, я рванул к лесу, крича: «Каштанка, Каштанка»!.. Но ее либо не было, либо она залегла где-то в кустах и не смела выйти, чувствуя себя виноватой...
     Отец вернулся на закате. Был он сильно пьян и как-то яростно весел. Папа то скалился своей неповторимой волчьей улыбкой, то похохатывал, поглаживая бутылку «Московской», то хитро подмигивал мне...
Все! - Прогулял малыша за литрушку, падло! Я ушел к дружкам, несмотря на его рев и шрапнелью лятящие вслед угрозы.

5.

И все же, я почти простил отца за содеянное. Подкупило меня то, что он не запил с утра, а приступил к работе,
стаскивая с чердака в столярку, высушенные запчасти шкафа, и, пожалуй, горделивое осознание того, что он выгнал Каштанку, наказав за меня. Впрочем, я скоро понял, - мыслишка эта столь подлая, она так завертелась в голове и застучала по каким-то болезненным струнам сознания, что чмокнув маму в щеку, я убежал в школу. В школу, куда и шагом-то ходить ломало как от ревматизма.
     Кстати, жил во мне и этот гад. Помню перед вторым классом, отправила меня мать в Кемерово – подарки родне отвезти, а главное как бы поучавствовать за бабушку, за нее, на юбилее моего двоюродного деда. Для них это было все равно, что мужа Акулины, Семена, погибшего в 41-ом, почевствовать... Я это понял и поехал.
Погуляли. Но дедушка оказался непростым. Он два дня ныл, капризничал, пока семья не отпустила его порыбачить на Томь в моем сопровождении.
С пяти часов утра топали 7 км., а потом, когда дедушка устроился на плотах с удочками и затих, я заскучал, вспомнил Каштанку, сына ее «Тютюню» с кем бегал на лыжах, плавал в обвалах, гонял черные стада ворон перед отцовским домоми, чуть не всплакнул... Эх! Мой огромный как теленок пес выпрыгивал на метр из снега, предварительно провалившись сквозь верхний наст, и ни разу ни одной твари не поймал! Они хищными птеродактелями поднимались в небо и, носясь над Тютюней, норовили клюнуть в темя, однако, едва приблизившись к его чемодану с клыками, с ревом улетали. У моего верного друга не было угрюмого материнского взора, он веселился постоянно и по любому поводу, хотя и прошел жесткую папину дрессуру. Тот обучил пса храбро кидаться на нож, на пистолет и четко выполнять все необходимые команды: сидеть, лежать, фас! И прочие... Несмотря на криминальный авторитет отца в округе – он мог и стрельнуть в окно, и дом спалить, - твердо верил народ, я же, и без такой защиты рос неприкасаемым, однако отец воспитал мне и Тютюню. Ладно... Спасибо, Александр Васильевич!
Потом отец отдал его деду – тот, наконец-то, устроился сторожем на базу и ему, очевидно, не хватало солидности, - это при 2-х метровом росте и бороде по пояс!
Что творится в семье?.. Никто со мной не советуется, не спрашивает: - Согласен ли, Шурей?.. - Каштанку выгнали, Тютюню отдали!
Одно радовало, - пес каждую неделю возвращался и даже отец не смел на него кричать, видя как тот радовался встрече с нами, то есть, конечно же, со мной.   
      Наш любимый волкодав всегда уходил на службу не простившись. Просто однажды мы просыпались, а его и след простыл...
      Вообщем, глуша эти воспоминания, чрезмерные эмоции, я стал носиться по причаленному к берегу лесу, умудрившись пять раз за день провалиться сквозь бревна. Каким-то чудом, мне удавалось всегда всплывать сквозь редкие прорехи в плоту, - и это несмотря на сильное течение - Бог спас!
     Итак, посчастливилось выжить, но я настолько продрог, что с трудом смог объяснить деду о вмиг подскочившей температуре. Голова пылала, а недовольный рыбак нарочито долго собирал свое хозяйство и до ночи не спеша брел до дома. Обратной дороги я не запомнил и поэтому вынужден был следовать за тихоходом бегом и кругами - согреться так и не смог...
Утром я попал в больницу с температурой 40 и диагнозом ревматизм костей с небольшим поражением сердца, - провалялся 45 дней!
Ревматизм выходил из меня долго, с выкрутом костей по ночам – я засовывал ноги в еще теплую духовку и ныл без слез, но так горестно, что бабушка обязательно вставала утешить внука чем-нибудь сладеньким.
Вот такое краткое отступление... Зачем оно? – Ответ прост – боль порождала боль и даже болезнь. И еще... Как же сложно даже самым близким людям, не поранить каким-нибудь волевым решением хрупкое сознание ребенка.

5.    

Прошло два года. Тютюню отдали в другой город и, видать, очень далеко, так как он прибегал только один раз. Пес был страшно измучен, худ,  я откармливал его неделю, пока он снова не исчез. Как же  замечательно уживались в нем эти два качества породы – верность и долг!
К слову сказать, ни он, ни Каштанка, ничем не походили на чеховскую собачку, однако эти качества явно их роднили.
Итак, я остался без Тютюни, мать все чаще шепталась с Акулиной и братьями о какой-то поездке, и стало ясно, что мы скоро сбежим от буйного папы с его побоями и запоями в другой город.
     Будто почувствовав это, недалеко от дома появилась однажды Каштанка! Я заметил ее в метрах 50-ти, на картофельном поле и радостно неоднократно позвал, но она лишь медленно крутила головой, как бы слушая совсем иное, а не мой голос... Тогда я замолчал и стал с любопытством разглядвать Каштанку. Она теперь походила на матерую волчицу. На загривке и боках висели клочки зимней шерсти впрок, красавица моя очень раздалась в груди и даже мне подростку 10-ти лет, было ясно, что пес провел эти годы без людей, а, возможно, возглавлял и стаю волков, пополам с одичавшими собаками, промышляя охотой...
И, вдруг, меня посетила бездумная или, скорее, безумная мысль: - А как собака среагирует, если позвать отца? - Хотя его и не было дома – где-то пил и все ж... Я крикнул пару раз: - Папа!.. –  Каштанка беззвучно ощерилась и ушла. Больше я ее никогда не видел...
     Прошло очень много лет с тех пор, однако же, всегда помня наказ, который дали мне своими поступками мать, родня и даже пес: - не оттолкни по глупости ближнего,  - сто раз пожалеешь! - Я далеко не всегда следовал ему ... Почему?!