Чёрная женщина

 

 

                На Руси, кажется,всегда были женщины недоступные,      
                соблюдающие некий свой кодекс чести.

                Скажу прямо: я не люблю женщин.

                Нашел мужик подкову, поднял – а там  лошадь.


               

         Однажды довелось в расширенном мужском застолье, слегка разбавленном двумя-тремя привлекательными барышнями, подслушать разговор.

         «Ты боишься женщин...», - сказал кто-то своему соседу, который слегка смутившись, отвечал вполголоса:

          «Да, боюсь… Но в этой жизни женщин и надо бояться… Посмотри хотя бы на  блондинку, - это же фурия… ей пока не наступишь на хвост, не поимеешь. А той мегере, - показал он на брюнетку, - мало и на хвост наступить, надо ещё взять за горло. А ты, психолог хренов, не  знал…»

          В связи с этим я вспомнил роман Н.Греча «Черная женщина», который недавно открыл для себя. Спасибо Инету.

         Почитал… - жуть…. Главному герою постоянно мерещится женщина в черном, предвещающая беду.

         И потянулась вереница аналогий, ассоциаций, параллелей, воспоминаний и проч.

         Первое, что пришло в голову: Пушкина к последней черте подвела женщина. Тут же «Сказка о рыбаке и рыбке»… рядом лежала.

         Лермонтовский Печорин признается, что в детстве гадалка предсказала ему смерть от злой жены, поэтому он боится женитьбы. Всплыл в памяти и Даниил Заточник с его молением, и гоголевский Андрий. Известно, у Гоголя практически все женские персонажи - ведьмы.

          В «Дон-Кихоте» рассказывается, как к новоназначенному губернатору острова Санчо-Пансе пришла женщина с жалобой, что её изнасиловали и хотели отобрать  кошелек, но кошелёк она отстояла, из чего Санчо-Панса заключил, что если б она свою честь защищала так же яростно, как кошелёк, её бы не смог изнасиловать даже сам Геркулес. 

          Помню несколько ярких историй из жизни моего села.

           В детстве я любил подслушивать сплетни старух на лавочке, их вечные были и небыли. Одна история гласила, как мужик вернулся домой не в духе. Он жене слово - она ему два, он ей слово, а она ему – дулю... А, надо сказать, у нас в селе дать дулю мужу считалось последним делом. Материться можно, а вот дули давать…

        Муж ей по лицу – в ответ дуля; вожжами её перетянул, а она ему скрутила две дули. Затолкал её в чулан, но и оттуда сквозь щель жена высунула фигу.

       Тогда он решился на последнее.

       Смеркалось, запряг коня, взял бабу за косы, связал, бросил в подводу и отвез на крутой берег Днестра. 

       «Последний раз спрашиваю: будешь дули давать?..» - В ответ жена показала дулю.

       Он подошел и столкнул ее в реку… Видно, баба плавать не умела, потому что быстро круги разошлись по воде...

        Сел мужик, схватив голову руками.... Затем взглянул на воду – кругом чистая гладь… Как вдруг из воды медленно вынырнула рука с дулей. Раз вынырнула.., другой, но уже поменьше, а напоследок лишь кончик большого пальца показался и, завернувшись в воду, утоп навеки…

        И тут мужик, содрогаясь, дико захохотал, и в глубокой тишине над рекой к нему возвратилось многократное эхо…

        Чё бы исчо соврать?..

        Вот:

         Другой мущщина, чему сам я был свидетель, буйный алкаш, и его крася-я-вая супруга страшно терзались взаимной ревностью.

         Их мирили соседи, но театрализованные представления с любовью напоказ, с объятьями и страстными поцелуями в десна, нередко перерастали в драку. Бывало, она скажет что-нибудь не то – и тут же получает в глаз. Часто женщина ходила в засосах на шее и с фонарями на лице. Сам сущий инкуб он, открыто матерясь, кликал её шалавой, шельмой, плазмодией, ведьмой с Лысой горы, кикиморой болотной.., но часто как-то так ласково, что она даже не обижалась. В самом деле, в ней, как и во многих тётках нашего села, было что-то как из Книги Теней.

          Закончилась их история прозаически трагично: в один прекрасный вечер он утопил жену в бочке с молодым играющим вином. 

          В детские годы часто бродячие псы рвали мне штаны, как говорится, «на немецкие знаки», и мать водила меня к бабке, которая, нашептывая что-то, выкатывала испуг куриным яйцом по голой спине.

          В отличие от матери отец был отпетым атеистом и не верил в чудеса. Вечно поддатый всегда крепко спал, надрывая мою душу своим богатырским храпом.

          В такие ночи мне иногда снились страшные сны в духе фильма режиссера Бергмана «Земляничная поляна»: в сновидениях  возникала женщина, которая по мере приближения ко мне увеличивалась до гигантских размеров, глядя мне прямо в глаза, и готова была разорвать меня на куски. Я прокидался в холодном поту, но рассказывать эти сны стыдился.

            Близко к этому звучит и откровение Есенина: «…кот лапой мне показывает дулю, а мать, как ведьма с Киевской горы».

           Прошла целая жизнь, пока я решился передать в стихах страшный женский образ:


Я видел много страшных снов,

Но этот – просто жуток.

Как вспомню – леденеет кровь…

И это кроме шуток.

Однажды в детстве мать приснилась,

Не то с небес иль из земли…

Из ничего во сне явилась

прозрачным облачком вдали.

И ничего не предвещало

Такое милое начало.

Вдруг задрожала, как слеза..,

И набухая, словно тесто,

Мне смотрит пристально в глаза,

А я сойти не в силах с места.

И в небе атомным грибом

Вся разрастается потом…

Я вижу всю её подробно,

До мелких складок дуг надбровных

И до морщинок на челе,

Весь мир на ней сошелся в точку…

Немало страшных баб в селе,

А  эта вот примстилась ночью…

Даже не мать передо мной -

А полный ужас под луной…

Я не могу пошевелиться.

Такому надо же присниться…

И начинает вырастать

Передо мною баба…

Нет мочи от неё сбежать

Или послать хотя бы…

И надвигается знобяще,

Чтоб разорвать меня на части…

Мерцающий неясный свет…

Уже лица на бабе нет.

И приближается она -

И прокидаюсь я со сна

От собственного крика…

 

Очнулся… тихо… в доме спят…

На стенке ходики стучат…

В молчании великом.

 

Бывало, после спать ложиться

Боялся. Вдруг опять приснится...

 

И ещё долго баба эта

Ко мне являлась вспышкой света

И проступала на стене

Сиреною в кошмарном сне.

 

Я этот сон не разгласил,

Себя ли, матери стыдился,

Всегда в себе его носил…

И лишь теперь он пригодился.

      

        Печорин в своем журнале бросает мимоходом:

        «С тех пор, как поэты пишут и женщины их читают (за что им глубочайшая благодарность), их столько раз называли ангелами, что они в самом деле, в простоте душевной, поверили этому комплименту, забывая, что те же поэты за деньги величали Нерона полубогом…

       Не кстати было бы мне говорить о них с такой злостью, — мне, который, кроме их, на свете ничего не любил, — мне, который всегда готов был им жертвовать спокойствием, честолюбием, жизнию… Но ведь я не в припадке досады и оскорблённого самолюбия стараюсь сдёрнуть с них то волшебное покрывало, сквозь которое лишь привычный взор проникает. Нет, всё, что я говорю о них, есть только следствие — ума холодных наблюдений и сердца горестных замет».

        В другом месте он выдает каламбур:

«Я презираю женщин, чтобы их не любить, потому что иначе жизнь была бы слишком нелепой мелодрамой».

         И тут нет противоречия.

         В повести «Тамань», он описывает своё противоборство в лодке с Ундиной:

         «…я крепко сжал её маленькие руки; пальцы её хрустели, но она не вскрикнула: её змеиная натура выдержала эту пытку».

         В «Чёрной женщине» Н.И.Греча бесконечно проплывают перед глазами  картины, одна мрачнее другой:

         «Теперь нередко поглядывает она на тебя, как гремучая змея».
         «Бабушка! Погадай мне, где ожидает меня счастие. -
 Старушка взглянула на него, протасовала карты, дала ему снять левою рукою, вскрыла пиковую семерку и тихим голосом сказала: в гробу!»   

           Уход Толстого – это бегство от женщины.  Его слова: «А я про баб скажу правду, когда одной ногой в могиле буду…»

          Вот вам и Наташа Ростова…

         У Льва Николаевича есть ещё мысль, которая звучит примерно так: человечество переживет любые войны, катастрофы, землетрясения и катаклизмы, но никогда не решит проблему - с кем спать.

         Есенин, Маяковский… –  туда же.

         А все эти богини мщения и прочая нечисть... Мифология прям кишит ими:  пифии, фурии, сирены, - бр-р-р-р… - эриннии… просто выносят мозг. Есть и Антигона, и ангелы небесные… Но кому это интересно? Другое дело баба Яга, в сравнении с которой  все эти в мужском обличье козлоногие сатиры, белые и черные ведуны, водяные, домовые и прочие демоны и фавны – просто милые создания.

         Вальпургиева ночь…

        Одна литературная дама, знакомая, видимо, с примочками восточной мудрости, заметила, что женщине ничего не должно быть позволено. Литературной даме, как говорится, виднее. Жена – пашня, борозда… она даёт жизнь, но и отнимает с полным на то правом. Ещё как отнимает… Может, не случайно у нас славят женщину-мать.

         «Жена и дети, друг, поверь, большое зло, у нас  все скверное от них произошло…» - иронизировал Пушкин. В самом деле, гримасы природы в женщине обладают страшной разрушительной силой и об этом не следует забывать… Только влюблённая женщина слаба, но проходит угар любви, и глазам открывается всепоглощающая чудовищная бездна…

        Нет ничего парадоксальнее женского ума, записывает в своём журнале Печорин. Женщину трудно в чем-либо убедить, её надо довести до того, чтоб она сама себя убедила.

        Бедные женщины… Сколько сказано о них  обидной едкой правды, но есть и «мимолётное виденье» и «гений чистой красоты», но… им всегда всего мало.

        Печорин, между тем, продолжает:

       «Вернер намедни сравнил женщин с заколдованным лесом, о котором рассказывает Тасс в своём «Освобождённом Иерусалиме». «Только приступи, — говорил он, — на тебя полетят со всех сторон такие страхи, что боже упаси: долг, гордость, приличие, общее мнение, насмешка, презрение… Надо только не смотреть, а идти прямо; — мало-по-малу чудовища исчезают, и открывается пред тобой тихая и светлая поляна, среди которой цветёт зелёный мирт. Зато беда, если на первых шагах сердце дрогнет, и обернёшься назад!»

       Складывается довольно жуткая картина, и все это вдруг пришло в голову, благодаря «Чёрной женщине» Греча. В литературных ископаемых можно было еще много чего  нарыть, но мрачные фантазии рассеиваются, когда представишь, сколько в Москве, как и по всей России, старушек, просящих с протянутой дрожащей рукой. И в каждой мерещится  -  мать-сестра-жена-дочь…

 

Вижу старушку, просящую у ларька…

В России ее обобрали  - в хапок, в два хапка, в три хапка…



 

 

Николай Сербовеликов