Резиновые перчатки

Запах резины и вспотевших отчасти под тальком ладошек. Знакомый с детства запах. Запах резины и детского пота, смешанный с запахом олифы. Масла, которое применяют для покрытия дерева с целью защиты его от грязи и влаги, дабы предотвратить гниение, или же как основу для краски. Коричневая негустая жидкость, норовящая сбежать с кисточки и в тот же час не попасть на бревно. Порой капли убегают и теряются в джунглях травы. Мелкие крошки, камешки, травинки и ерничающие муравьи оказываются под слоем жидкости, приобретающей желтый цвет. Теперь дело за солнцем.

Я сижу на корточках, макая широкую кисточку с жесткими щетинками в жестяную темную банку. Кисточка погружается, как бы страшась неизвестности, отдающей довольно едким запахом, и касаясь кончиком олифы, пружиня отскакивает. Старая банка с виду своего словно глаголет о том, как она стара: потеки краски и различных масел, застывших огромными твердыми каплями на ее стенках на полпути своего жизненного побега, каменным взглядом взывают года.

Ноги затекают, наполняясь сладкой ватой пота. А солнце режет нежную юную кожу, пробивая через окунутый в какую-нибудь панамку или кепку череп. Кружиться голова. Это приторное состояние, когда хочется поддаться силе звездного светила, и разлечься прямо посреди окружающей меня травы.
 
Мухи и мушки то и дело пытаются отвлечь меня от моего очень ответственного задания. Разгоняясь, они ударяются о мой лоб и с каждым разом, кажется, жужжат еще громче, пуская в ход всю силу своей перепончатой летательной поверхности, и вонзаются в меня, словно мелкие стрелы. Мушки пытаются забраться то ли под ворот, то ли за шиворот, и неизменно оказываются в сетях красочного слоя, пригвожденными влиянием моей руки, ветра и солнца. Внезапно из дали появляются осы, атакующие похлеще любых пригвожденных. Их интересую не столько я, сколько вода в ведрах рядом. Но они явно не прочь пошалить с моим испуганным страхом. Бдительно приглядываясь, я время от времени отскакиваю в сторону, пропуская их к заветному источнику. Когда опасность минует, я снова сажусь за свою работу. Порой мимо пролетает большой шмель, виляя своими круглыми пухнастыми формами. Порой бабочки порхают перед лицом, улыбаясь своими усиками, или приземляются на панаму, паркуясь на рисованном цветке. Складывается впечатление, словно я нахожусь на главной воздушной артерии этого перепчато-усато-фасеточно-жалистого мира.
Чувствую себя маленьким Спасителем, то бишь Сальвадором, то бишь Дали, ощущающим на своей психологической шкуре воздействие этого прекрасного сюрреалистического окружения. Мир, наполненный гигантскими насекомыми, таящими в себе гения.

Чувствую себя тем маленьким ребенком, исполненным испанской солнечно-цитрусовой, бычьей страсти, цепляющим вишневые хвостики вместо черенков на свежей картине и засовывающим червяков, найденных в ягодах, в дырочки иссохшейся двери, служившими домами древоточцам.
   
Спустя день с онемевшими ногами и растаявшей головой, прощаюсь с уходящим солнцем и поддаюсь приходящему закату, а за ним сумеркам. Нежные краски убаюкивают сознание, и я, внимая своей слабости, забираюсь в большую машину. Спаться будет хорошо.

Надавливаю на мочалку, и она извергает пенную белизну. Воздушная поверхность мягко скользит по фарфору. Кран скрипит и пищит под напором воды, словно та пытается разорвать его на части. Мгновение – и наступает тишина. Вода, будто бы снова прячется в свое кранное убежище, фарфоровые тарелки погружаются в посудочную сушку. Спустя некоторое время руки печет. Видимо, разъедающие химикалии точат кожу.



Руки опускаются в ведро с холодной водой. Разбавить бы горяченькой. Мышцы напрягаются, и из половой тряпки ручьем хлещет впитанная вода. Стройная швабра запрыгивает в тряпку и начинает выделывать реверансы на лестничной клетке. Вскоре тряпка выталкивает изможденную швабру и вновь опускается в воду, которая уже успела немного нагреться. Поток грязи окунается вместе с ней. Вода магическим образом темнеет, набирая в себя всяких отвратностей в виде земли, листьев, пыли и самое ужасное – липких волос. Через некоторое время отвратности струйкой грязи уходят в канализацию, тряпка купается в чистой воде, а швабра становится на свое место – намагниченный угол.



Шприц и игла. Пять миллилитров. Бочонки с краской прячут свою головы под салфетками. Очень тонкое дело. Важно не задеть всякие эти чипы и рычажки. Вставляю иглу в шприц, открываю от патрона для принтера специальную пленку, аккуратно, медленно, чтобы ни в коем случае не порвать, вынимаю маленькую резиновую заглушку, откручиваю тугую крышечку банки. Все готово. Действие второе. Просовываю иглу в банку, набираю синюю краску. Мощная игла становится синей, переходя от банки к патрону. Поролон, зажатый в пластиковых стенках последнего мгновенно впитывает жидкость. Когда оба отсека оранжевого патрона наполнены, его окончательно дополняет заглушка. Последние капли краски пытаются сбежать, разбиваясь о мокрую железную раковину. И так с другими. Радужные разводы технических будней. Принтер наполняется патронами один за другим, и, становясь полноценным, прогоняет краску. При этом он шумит так, словно действительно всеми усилиями пытается ее переварить. Бумага, печать, все в действии, все сработает. Все гениальное просто. Ювелирная кропотливая работа и радужные руки. В итоге.



Руки поддаются теплой воде и антисептику. Запах стерильности пронзает воздух и вместе с ним легкие. Пальцы прядут свою операцию. To  be continued…

 

Тугой писк резины. Перчатки щипают кожу этим писком. Теперь сидят удобно. Можно приступать в делу. Капли грязно-желтого масла. Пена моющего. Сухие хвойные иголки и приставшие мокрые волосы. Белизна, превращающаяся в разноцветность. Спирт, оседающий на молочной резине. Контрацептив гигиены.




Запах латекса, наполненного тальком.