Глава 4. Карабас, тетя Козя и пренеприятнейшее соб

Глава 4. Карабас, тетя Козя и пренеприятнейшее событие.

Карабас с сачком гонялся за разноцветными бабочками. И так увлекся, что не заметил, как оказался на грядках тети Кози. Бдительная тетка заметила шалуна из окна и, не говоря ни слова, решительным шагом вышла из дома. Она была так возмущена неожиданным вторжением племянника на свою запретную территорию, что даже не сняла своих комнатных тапочек, которые по цвету очень подходили к ее вязаному ремню и обвязанной ручке мухобойки. Тапочки бесшумно и мягко ступали между грядками и  быстро приближались к Карабасу. Он как раз в охотничьем порыве осторожно наклонился над бархатистой сиреневой розой, на которой уютно устроилась беззаботная молодая бабочка, и замахнулся сачком. Сачок опустился на розу одновременно с мухобойкой, которая звонко шлепнула Карабаса по настороженно гарцующей попе. Отчаянный визг Карабаса слился с душераздирающим воплем тети Кози. И долго еще встревоженные окрестные жители прислушивались к леденящему душу вою, который эхом носился по лесной поляне, постепенно переходя от высоких и сильных звуков к низкому и протяжному скулению. Это тетя Козя оплакивала свою сломанную розу, а Карабас – свой новый синяк. Они даже не посмотрели друг на друга и, роняя соленые слезы, разошлись в разные стороны.

Прошел день, два, три. Прошел синяк у Карабаса. Но его душевная рана никак не хотела заживать. Она все так же ныла и требовала возмездия.

Решение пришло неожиданно. Карабас, с задумчивым видом слонявшийся недалеко от жилища тети Кози, увидел бабушку. Бабушка тащила таз, полный только что постиранного белья. Она рассеянно и близоруко озиралась вокруг, что-то бормоча себе под нос. Карабас подскочил к Лапусе помочь и перехватил из ее лапок с одной стороны тяжелый таз. «Спасибо, милок, - заулыбалась бабушка, - что-то никак не вспомню, где же вкопана сушилка для белья?» «Сейчас-сейчас, посмотрим», - задумчиво проговорил Карабас. И тут ему в голову пришла замечательная идея. «Давай-ка поставим таз на землю, а я сбегаю и сориентируюсь». Они опустили таз, и малыш метнулся в сторону, где за кустом был вкопан один из множества колышков с надписью «Сушилка ТАМ». Он быстро повернул стрелку в сторону тети Козиного огорода. И помчался проделывать то же самое с остальными колышками-подсказками. После этого он вернулся к бабуле и они вместе, подняв таз, потащили его туда, куда теперь указывали стрелки на колышках. Так, двигаясь от одного колышка к другому, они добрались до тети Козиного цветника. «Ну вот, пришли, - ухмыльнулся Карабас, - теперь можно и развешивать». «Спасибо, дорогуша, - зевнула утомленная бабушка, - ты беги-беги, а я теперь сама потихоньку». И она снова широко зевнула. Проказник бросился наутек, а Лапуся неторопливо принялась за дело, развешивая белье на кусты роз и для надежности скрепляя прищепками.

Тети Кози и дяди Гуни не было дома. Они еще с утра ушли в гости к своим дальним родственникам в соседний лес за новым саженцем бархатной сиреневой розы,  недавно «павшей невинной жертвой хулиганского набега Карабаса», как выразилась тетя Козя. Дядя Гуня не спорил. Когда дело касалось цветов и грибов, лучше было отложить все свои дела и согласиться даже на такой дальний поход.

Бабушка не торопясь развесила все белье и, двигаясь в обратном направлении от колышка к колышку, потихоньку вернулась домой. Она так давно не спала и так устала, что поднявшись на крылечко и присев на минутку в кресло-качалку, мгновенно уснула, всхрапнув и причмокнув губами.

Когда бабушка проснулась, она не помнила ничего: ни своей усталости, ни стирки, ни помощи Карабаса, ни того, где и как она развешивала белье. Но даже если бы она узнала о проделке Карабаса, то никогда бы его не выдала, всю вину взяв на себя.

А в это время тетя Козя с дядей Гуней возвращались из гостей, усталые от долгой дороги, но счастливые от полученной новой и красивой розы. Они зашли в калитку своего двора, весело разговаривая. Сказать, что они были немало удивлены тому виду, который имел цветник, значит не сказать ничего. Под тяжестью простыней и пододеяльников несколько цветов прогнулось и поломалось. Некоторые особенно хрупкие и капризные экземпляры склонили головы и завяли. А одна из любимых роз растерянно выглядывала своей головкой из розовой кружевной штанины бабушкиных панталон. Тетя Козя задохнулась, замерла на минуту. Потом с шумом выдохнула из себя воздух, осела на дорожку, машинально оперлась о грядку, так же машинально пошарила вокруг, нащупала крепкий и аккуратный гриб-боровик, обхватила его шляпку своей лапкой и с силой дернула. Гриб с хрустом выскочил из земли, тетя Козя перевела на него рассеянный взгляд, вскрикнула и в ужасе разжала ладони. «Я схожу с ума», - произнесла она странным и чужим голосом. Потом она закрыла глаза, тряхнула головой и зашкворчала – жалобно и страшно, как подстреленная птица. Сначала тихо-тихо, но и этого было достаточно, чтобы все до последней шерстинки дяди Гуни встали дыбом. Потом по нарастающей все громче и громче. И вот уже всю округу огласило пронзительное душераздирающее тети Козино шкворчание, от которого захватывало дух и подкашивались ноги.

Много времени прошло с тех пор. Тети Козин цветник рос и благоухал. Жизнь в домике тети Кози и дяди Гуни давно вошла в свое привычное русло. Все на лесной поляне было как прежде, если не считать того, что тетя Козя все еще была в ссоре с бабушкой Лапусей.  Это была самая крупная ссора между родственниками за всю историю их жизни на лесной поляне. Расстроенная и раскаявшаяся бабушка много раз предпринимала попытки к примирению. Но все было напрасно. Она пекла свои фирменные блины из мучных червей и любимые дядей Гуней пирожки из слизняков и посылала кого-нибудь из внуков с большой корзинкой гостинцев к тете с дядей. Тетя Козя была непреклонна. Она строго смотрела сверху вниз на лапутенка и сухо бросала: «Спасибо. Отнеси обратно». Дяди Гунино лицо принимало страдальческое выражение и он бочком-бочком выходил вслед за огорченным лапутенком из дому. За поворотом, где тетя не могла их видеть, он принимал заговорщицкий вид, запускал лапку в корзинку, вытаскивал пару-тройку пирожков и с блаженным видом отправлял их к себе в рот. Потом повторял то же самое с блинчиками и, счастливо урча, шептал: «Передай бабуле мое персональное спасибо! Скажи ей, что я ее очень люблю!»

Маленький Карабас от этой истории совсем похудел. Он так и не решился признаться тете Козе, что это он во всем виноват. Каждый раз, как только он набирался храбрости и подходил к дому тети Кози, он видел ее прямую фигуру, ее вышитую мухобойку за поясом, ее прищуренный строгий взгляд, направленный в его сторону. И всю его решимость как рукой снимало. Он издали виновато и заискивающе улыбался тете Козе, махал ей лапкой и уходил восвояси.

Бабушке Лапусе Карабас во всем признался в тот самый день, когда тетя Козя объявила ей бойкот. Он примчался к любимой бабуле, забрался к ней под мышку и долго поливал ее мягкий пушистый бок солеными слезами. Он вздрагивал и всхлипывал. Бабушка не торопила его. Она ласково гладила малыша по взъерошенной трясущейся спинке и целовала в макушку. Когда все запасы слез были выплаканы, Карабас высунул нос из-под мокрого бабушкиного меха и прошептал: «Бабуля, я не достоин твоих блинчиков. Это я повернул стрелки на колышках-подсказках в сторону тетиного цветника. Это я во всем виноват». «Какой ты храбрый, малыш! - с нежностью произнесла бабушка, - Не каждый бы решился признаться в таком поступке. Я горжусь тобой! Молодец!» «И знаешь, когда я была маленькой, я тоже совершала массу всяких необдуманных и нелепых глупостей».