Точка возврата. 74

Гаврилюк вытянул губы трубочкой, понимающе цокнул языком, и улыбнулся. Он сел у стены, и спокойно вытянув ноги. В этот миг он был похож на седого профессора, который наконец-то услышал от нерадивого студента правильный ответ. Наш герой поскреб ногтем панцирь и, не раскрывая губ, спросил:
- Алё! Ты где там?
- Погоди… - Также едва слышно из-под кирасы пропищал Митя. – Я сейчас сделаю, чтоб нас не особо слышали.
Полосатый умелец выбрался из своего убежища и заструился по периметру незамысловатой тюрьмы. Потом бурундук уселся на край столика, и быстро набил рот едой. Гав терпеливо ждал.
- Слушай! – Гав уже не понижал голоса. – Как это всё-таки у тебя получается? Ну, когда люди смотрят, но не видят, слушают, но не слышат.
Митя быстро начертил на полу несколько символов. Гав улыбнулся.
- Эта штука называется «Серая вуаль». Видят ведь не глаза, и слышат не уши. Когда, например, человек влюблен, он видит предмет своей страсти во всех похожих людях. И чем сильнее страсть, тем чаще человек этот предмет видит. Или, например, человек что-либо очень часто делает, а потом не может вспомнить, делал ли именно сегодня это, и приходит к выводу, что, наверное, делал, раз привык ежедневно это делать. Или вот: человек, услышав иностранную речь из уст своих соотечественников, сначала принимает ее за свою, выискивая и находя знакомые сочетания звуков. И эта самая вуаль полностью перенаправляет внимание внутрь памяти восприятия, где он с легкостью находит отражение того, что привык считать реальностью. По большому счету человек всё время видит отражение собственных представлений о вещах, которые находятся лишь в его голове. – Митя продолжал рисовать невидимые знаки. Гав иногда хмурился, Митя снова чертил, и лицо Гава опять растягивалось в довольной ухмылке.
- А что происходит на самом деле? – Поинтересовался Гав.
- В том-то и фокус, что никакого этого «самого дела», о котором ты говоришь, нет. Точнее, оно есть, но увидеть его нельзя глазами. И услышать ушами. И пощупать руками. Это можно лишь обрести, да и то, миг этот краток. К этому мигу можно лишь возвратиться, но, чем больше ты будешь напрягать память, тем дальше от этого мига ты окажешься. Испытывать это постоянно, практически невозможно, не утратив сущности своего я.
- Это что, даосизм, или шаманизм какой-то? – Уточнил Гав, подняв бровь.
- Можно и так назвать, только не надо зацикливаться, а самое лучшее, перестать об этом думать.  Демон ума лукав, и норовит подсунуть обманку. – Митя опять начертал несколько значков, и развел лапки в стороны, указывая на что-то важное. Гав лишь немного вскинул бровь.
Снова погас свет, и осталась лишь маленькая полоска света, что пробивалась откуда-то сверху.
- Хорошо, что оружие не отобрали. – Вдруг заявил Митя, зевая.
Спать на холодном полу не хотелось, но в углу, за бамбуковой ширмой обнаружился тюфяк и одеяло. Гав с благодарностью вытянулся на нем во весь свой немалый рост.
- И ключи. – Подтвердил Гав, также зевая. – А что если что-то важное проспим? Или вообще ничего не произойдет?
- Произойдет, сюжет должен как-то развиваться. А если проспим, значит это важное должно произойти не с нами. Или мы об этом должны будем позже узнать. Есть такой сюжетный ход – ретроспекция называется.
- Ладно, всё, отбой, спим. – Заявил Гав, сгреб Митю в охапку, и через несколько минут уже заливисто храпел, сладко пуская слюни и улыбаясь во сне чему-то совершенно неважному, но очень приятному.
Пока бдительные стражи наверху всматривались в очертания трофейной обувки Гава. И вслушивались в его благостный храп, с нашими героями происходило нечто странное.
Наши герои выползли из-за ширмы, и остановились напротив самой темной стены. Гав поднес раскрытую ладонь к стене. На ладони сидел Митя. Митя старательно водил палочкой-хаси  по шершавой поверхности на уровне глаз Гава. Буквы Митя писал большие, больше своего роста. Но писал странно, будто опасаясь неосторожным движением проткнуть стену, так, как если бы стена была из бумаги. Писал он на кириллице, и из написанных им пяти букв, складывалось слово «ВЫХОД». Гав вдруг поймал себя на мысли, как это часто бывает во сне, что он сам только что подумал о таком простом выходе. Просто написать слово «выход», и всё. Внезапно стало совсем темно, просто кромешная мгла. Даже волшебное сновидческое зрение не давало никакой информации. Гав завертел головой, надеясь обрести хоть какую-то зацепку для взора. Такое часто бывает в ночных кошмарах, когда не можешь убежать, или догнать. Алексей, усилием воли, успокоил затрепетавшее сердце, и понял, что нужно делать.
Нужно было проснуться. Этот метод абсолютно безотказен при любом кошмаре. Вдруг пальцы Гава уткнулись во что-то металлическое, точнее, жестяное. Нечто объемное, скользнуло вниз, и с грохотом упало вниз. В этот краткий миг Гаву показалось, что он увидел изнанку жизни, всё её закулисье, набитое старыми фанерными декорациями, убогими и нелепыми. Поджимая ушибленную босую ногу, настежь распахнув дверь темной кладовой, на гладкий паркет коридора, освещенный начинающимся рассветом, вывалился Гав, и выпустил из руки полосатое тельце бурундука. Следом за ним выкатился, громыхая, медный таз, который Гав умудрился свалить с полки.
- Япона мать! – Выдохнул Гав. – Получилось, Митька! Получилось, всё, как ты за столом показывал! – Гав замолчал, потом добавил тихо, почти шепотом, - Теперь надо понять, где это мы находимся.
Гав огляделся. Они стояли в огромной квартире, с высокими потолками, лепниной и антикварной мебелью. Прозрачный, волшебный предрассветный сумрак окутывал всё вокруг.
- Где это мы? – В свою очередь озадачился Митя.
Из просторного холла, расходясь солнечными лучами, во все пять комнат вели небольшие коридорчики. Гав принялся осматривать комнаты.
Комнату, служившую, судя по всему, кабинетом, частично зашитым в лакированные дубовые панели, на две трети ширины занимала библиотека, до самого потолка. Массивный дубовый стол гордо возглавлял расставленную мебель. На убранной плоскости стола возвышалась рамка с фотографическим изображением семейной четы. Гав взял в руки карточку и, чтобы рассмотреть при свете, подошел к окну. На фото, с правой стороны от величественного старика стояла немолодая женщина с остатками былой красоты и грустными глазами, а слева, одетый в клетчатый твидовый костюм и тирольскую шляпу, стоял тот, кого Гав доставил в больницу с арбалетным болтом в брюшине.
Да, это был Сергеев, точнее, чета Сергеевых, профессора, любителя японской старины, с женой и сыном. Гав на секунду задумался, потом сказал «сейчас», вернул на стол коллективный портрет, пошарил в карманах, и метнулся к входной двери. Несколько секунд из прихожей доносилось сопение, позвякивание, шуршание, наконец, пощелкивание отпирающихся запоров, и торжествующий, сардонически-театральный голос Гава.
- Ха-ха-ха-ха! Митя! Мы в квартире профессора Сергеева, в больнице мне его сын ключи отдал. Надо быстро всё здесь проверить – здесь где-то должны быть мои нэцкэ. Если, конечно, никто до нас не забрал.
Гав снова огляделся. Квартира выглядела так, что после обыска и фотографирования, понятых и следователей, и прочих полицейских процедур, квартиру старательно убрали, вновь расставив всё на привычные места.
- Выглядит так, что домработница всё здесь убрала неделю назад. Или две.
- Не факт! – Отозвался вскарабкавшийся на бархатную оттоманку Митя. – Здесь вообще нельзя с обычной меркой подходить. Может, здесь совсем другой водоворот.
- И то. – Согласился Гав, потирая подбородок.
В этот момент яркий, словно умытый солнечный луч робко коснулся потолка и медленно пополз вниз. Гав решил, что самое время начать более тщательные поиски, он поднялся на ноги, и подошел, почему-то к стене.
- Сергеев-младший в больнице мне сказал, что здесь был обыск, но ничего не нашли. Если бы нашли эти нэцкэ, он бы мне сказал.
- Не факт! – Митя уже вовсю копался в ящиках письменного стола, точнее, в верхнем ящике, который он открыл со столешницы. – Он мог сказать это тебе, чтобы заманить сюда.
- Тоже верно. – ответил Гав, и взял в руку меч, на секунду прислушавшись к звукам, которых, впрочем, почти не было, стояла ватная тишина. – Сергеев сказал, что у отца был сейф… ммм… где же он? Сейфы обычно устанавливают поближе к рабочему месту.
С этими словами Гав принялся простукивать дубовые панели, которыми были обшиты стены, а для своего полосатого помощника открыл все ящики, ящички и дверцы, коих в старом добром письменном столе набралось преизрядно. Стол какого-нибудь морского министра Британской Империи времен Якова VI мог похвастать тем же. В столе, однако, ничего, связанного с фигурками, не обнаружилось. Не нашлось и потаенных уголков – хозяин квартиры, судя по всему, мизантропом не был, и людям доверял. Простукивание дубовых досок, от которых веяло благородством и аристократизмом за три версты, тоже ничего не принесло. Гав почесал голову – думай, Гав, думай! После чего принялся выдвигать книги и заглядывать за них, не обращая внимания на бурундука, который, тем временем спешил прочь из кабинета. Наконец, через несколько минут, из-за дверей раздался отчаянный писк полосатого следопыта.
- Оякадасама! Скорей на кухню!
- Опять что ли упал. – Проворчал Алексей, нехотя оставляя свое занятие. Он лишь раз оглянулся, запоминая место, к какому следовало вернуться для продолжения поисков. Но поиски продолжить было не суждено.
- Вот он, сейф. – Просто сказал Митя, указывая пушистой лапкой на что-то за дверью в столовую. За ней располагалась сюрреалистическая картина, изображающая гигантского монстра на тоненьких длиннющих ножках, с мордой какого-то хомяка, и полосами вдоль всей спины. Тело монстра заканчивалось страшным шипастым хвостом. Хвост существа был угрожающе поднят, а между ног существа бежали воины в широких конусных шлемах, похожих на плоские тарелки. Вооружены воины были копьями с длинными лезвиями и прямыми поперечинами. Картина была дверцей, дверца была отворена, за этой дверцей виднелась бронированная створка сейфа. Однако же сам сейф был пуст.
- А хозяин сейфа непрост. – Утвердительно заявил Митя, уставившись на монстра на картинке.
- Непрост. – Согласился Гав, нахмурившись. – Что-то тут не так.
Он повернул к свету картину-дверцу, и воззрился на нее сверлящим взглядом. Через минуту, или более, он принялся двигать её, чуть не принюхиваясь, потрогал пальцем снаружи и внутри, обнаружил махонькую кнопочку, нажал на нее, и обнаружилось, что у картины сзади створка, каковая и отошла с легким щелчком. Гав крякнул, отворил створку навовсе, и достал оттуда сложенный пополам листок бумаги. На бумаге, аккуратным четким почерком была написана записка. Алексей пару раз щелкнул выключателем, свет не зажегся. Он медленно поводил глазами по сторонам, остановил взгляд на окне, поманил Митю жестом, взял пушистый живой комочек в правую руку, и решительно двинулся к окну, возле которого уже можно было разглядеть написанное.
Буквы в записке были написаны обыкновенной шариковой ручкой, но, не в пример современным каракулям, были изумительно ровными и круглыми, с многочисленными виньетками и завитушками, так что читать их было непривычно. Однако вскорости глаза привыкли, и Гав принялся читать вслух:
«Дорогой мой сын!
Если ты читаешь это письмо, значит меня уже нет в живых.
Я знал, что ты непременно догадаешься заглянуть в этот тайник, ты ведь помнишь наш с тобою давний разговор.
На протяжении долгого времени, и ты знаешь об этом, я коллекционировал малую японскую форму, нэцкэ. Однако, истинной причины моего занятия ты не знал. Мой прапрадед, Феодосий Антонович Липицкий-Гайда, служил полковником от инфантерии во время Русско-Японской войны, там же выбыл в отставку по ранению. В 1913 году граф Липицкий выехал во Францию. В революции и гражданской войне никоим образом не участвовал, тихо проживал в Париже, где и помер в 1920 году. Граф оставил завещание, которое повелел открыть только через пятьдесят лет. Не буду описывать, коим образом я обрел это завещание, скажу только, что при всей удивительности этой истории, ее значимость меркнет с тем поворотом судеб страны, которые «воспоследуют после его исполнения». Так получилось, что твой отец был в ту пору единственным живым из рода Липицких. (Фамилия же Сергеев, по трагическим причинам принята моим дедом, царствие ему небесное). Этим документом мне было завещано три предмета: японский нож четырнадцатого века, ключик черного металла, и некий конверт синего цвета. Японский нож, айкути, ты, верно, видел у меня много раз. Однако, о двух других предметах я тебе не говорил никогда. В синем конверте содержалось письмо графа Липицкого-Гайды к своему дальнему потомку. Как и повелел завещатель, сразу же после прочтения, письмо я сжег, однако, содержание помню по сию минуту. В этом письме мой предок завещал мне отыскать некую коробочку, к которой подходит тот самый ключ, о котором я говорил выше. В коробочке той, по словам завещателя, хранились некие «совершенно древние японские предметы, коими в быту японцы заменяли пуговицы». Более того, эти самые предметы «настолько почтенны возрастом, что, пожалуй, сотворены чуть не ранее того времени, когда княжили на киевском престоле Аскольд и Дир». Тому же, кто найдет и откроет сию коробочку, «суждено будет изменить судьбы России и мира». Граф писал, что «сия коробочка попала в пределы Российской Империи в 1904 году, что и явилось причиной поражения в войне, а, впоследствии, и крушения Империи».  Но, по прошествии многих лет, открытие этой коробочки, писал мой прапрадед, «Послужит причиной возрождения России» и «Отныне взойдет Солнце над Россиею, да так, как и во времена оные не приходилось, и воссияет свет Разума, и Сила великая будет ей дадена». Однако, предупреждал меня Феодосий Антонович, что «ежели наследнику моему суждено будет сердце иметь нечистое, то пусть будет наготове принести жертвы великие, возможно и самоё жизнь». Но далее он продолжает, что «кровь пролитая, сердце омоет, и честь восстановит».
Как ты, верно, помнишь, в поисках сей коробочки участвовал не только я. Моих соперников в этом деле ты знаешь лично. Сегодня я получил, наконец сей предмет, и отпер завещанным мне ключом заветную дверцу. Мои друзья и конкуренты разъехались полчаса назад.
Даже простое приближение к Истине слепит человека, но сегодня она открылась, и открылась не только мне, и душа моя, и сердце осветилось до самого дна. Я уже знаю, что я должен сделать, и я это сделаю. Но помни, сын мой, что Бог есть Свет, и в нём нет никакой тьмы. Отныне Мир уже не будет прежним, ибо не будет явлен Мессия, но сердца человеческие очищены будут. Но здесь и сейчас явится миру не Бог, но Человек, не словом, но делом изменит он эту землю. Будь с ним. Это трудно, но ты выдержишь.
Твой отец, Сергей Федорович Липицкий-Гайда (Сергеев).
Наму Амида Буцу.»

Несколько времени Гаврилюк и Митя молчали, глядя на занимающийся за окном рассвет.
- Ничего не замечаешь? – Почему-то шепотом произнес Гав.
- Тут не заметишь. – Тоже шепотом прошелестел тревожный ответ. – Дома в округе все целые.
Внезапно, стая ворон неровным и шумным строем понеслась над самыми крышами вполне себе целых домов, и противоположная стена густо покрылась движущимися черными кляксами. Всматриваясь в становящиеся всё более осязаемыми силуэты домов, Гав опустил руку к подвесу, и сжал в левой ладони устье ножен вместе с гардой. Правая же рука принялась нетерпеливо постукивать по подоконнику, выказывая крайнюю степень возбуждения. Робкий лучик восходящего солнца, поначалу едва моргнул, а потом уже уверенно заструился из-за горизонта. Начался новый день.