На железной дороге

1.
В армии Степану всё нравилось. Железнодорожные войска это свой загадочный и захватывающий мир. Сколько всего нового увидел он и узнал за короткое время: одних только слов, значение которых известно только посвящённым,– взглядом не охватить. Башмак, костыль, лапа, лягушка, остряк, пикет, пары и множество других слов открыли для него новые понятия, новые значения и невольно ввели его в круг избранных, доверенных профессии и воинскому долгу лиц.
Пять лет после срочной он служил по контракту, но потом поддался на агитацию и завербовался на стройку мостов и туннелей. Родители в планы его жизни не вмешивались, но молчаливо не одобряли его кочевую жизнь и ненавязчиво, во время приездов в отпуск, советовали жениться, построить дом, завести детей себе и им на радость.
Степан, до поры – до времени от их советов отмахивался, но всё чаще стал задумываться над своим будущим и как-то, незаметно для себя самого, стал приглядываться к девушкам, мысленно выбирая себе невесту. А вскоре, от себя не ожидая, влюбился в соседскую девушку – школьницу и через год как ей только исполнилось восемнадцать, поспешно женился и увёз её из села в свой мир – на железную дорогу.
В общежитии жить не хотелось и когда ему предложили стать смотрителем, сторожем и путевым обходчиком одновременно на мосту через степную речку Камсак, где только что построили современный удобный дом с хозпостройками для техперсонала, он не раздумывая согласился. Молодая жена – Ирина возражать на это не стала, тем более, что мост от станции всего в десяти километрах – как соседняя деревня.
Железнодорожная ветка, на которой находился мост, была тупиковая и совсем не загруженная.
Товарно-пассажирский поезд проходил три раза в неделю и других спецпоездов не было вовсе.
Первые годы было трудно. Трудно было привыкать к необъятной пустой степи, к тишине, временами, кажется, сводящей с ума.
Степан больше был в движении, он был намного старше и закалённее и в новую обстановку быстро вжился. Ирина, оставаясь подолгу в одиночестве в застывшем, немом пространстве – ни голосов, ни шума колёс, ни крика птиц или животных целыми днями – к этому привыкнуть не очень-то просто.
Время лечит.  С годами ей даже стала нравиться эта, кажется, не меняющаяся месяцами картина: безоблачное синее небо, цветущий или сухой ковыль, обжигающий жаром или холодом ветер и солнца диск, медленно скатывающийся за горизонт.
В эти минуты, кажется, даль манила за собой в другую жизнь, в другие измерения, в другую цивилизацию. Желания возбуждали, зажигали огнём глаза, рвали на части душу и на какое-то время, наверное, лишали рассудка.
Солнце стыдливо пряталось и наваждение отпускало, рассеивалось и исчезало в примиряющем всё полумраке. Она медленно возвращалась в действительность, в свои повседневные дела и заботы.
Теперь у них было своё хозяйство: была кошка, была собака, была пара коз, был телёнок и сад, и огород.
И теперь у них был сын, который окончил военное училище и которого они постоянно ждали в гости, и который всё реже и реже стал приезжать.  Теперь скучать, вроде бы было некогда, но степь всё так же иногда пугала Ирину своими вековыми тайнами и своими манящими в никуда горизонтами.
2.
В этом году весна выдалась ранняя и дружная. Ручьи превращались в реки. Камсак вышел из берегов и бушующими потоками воды была повреждена защита насыпи у береговых опор моста, да и деревянные брусья на пролётных строениях требовали замены, да и срочно надо было обновлять окраску металлических конструкций. Мост нуждался в ремонте и вскоре мостовая бригада вахтовым методом приступила к запланированным работам.
Наверное, со времён строительства дороги и моста, такого количества людей здешняя степь не видела, а что касается Степана и Ирины, то в их жизни это стало событием за многие годы.
Степан обновил свой гардероб; сам весь как-то подтянулся, приосанился – вспомнил молодость.
Ирина прихорашиваться не стала – ей этого не требовалось – она замечательно выглядела и она, конечно, сама это знала, сторонясь какой-либо косметики и новомодных причёсок. В тоже время и в ней появилась с приездом бригады какая-то внутренняя собранность, а может быть, напряжённость и волнение как у актрисы перед выходом на сцену – она невольно ещё больше похорошела.
Встреча с ним, с Коленькой, произошла неожиданно. Как всегда, каждый день Ирина своих коз отводила на пастбище, на берег речки, где они на привязи, не мешая друг другу, паслись до вечера.
В этот вечер, подходя к берегу, она в лучах заходящего солнца увидела его: его с широкой, немного смущённой улыбкой на лице и с самодельной удочкой в руках.
Он шёл прямо навстречу ей и, подойдя, с лёгким поклоном, приятным голосом поздоровался.
Он стал мило извиняться за самовольное вторжение в её владения, имея в виду пастбище, на что она смеясь отвечала, что это земля не её, что это собственность народная. Затем он начал помогать ей сматывать привязь, осторожно наблюдая как ловко делает это она и неожиданно взгляды их встретились. Встретились два, озарённых последними лучами заходящего солнца, взгляда, которые, казалось, одновременно вспыхнули, загорелись волшебным огнём.
В это мгновение Ирина почувствовала себя в полёте, в невесомости – шар земной поплыл из-под ног и ей стало так мучительно сладко и так от неожиданности страшно. В следующее мгновение она снова оказалась на земле, но ничего не могла понять, что с ней случилось, где она, - она не узнавала привычную обстановку – она ещё какую-то минуту видела только его, его глазами утонувшего в её глазах.
Наконец-то оцепенение прошло и они как после чьего-то подсмотренного ими греха виновато, молча и не глядя друг на друга дошли до её двора где, как обоим показалось, холодно попрощались.
Следующего вечера она ждала и боялась встретить или не встретить его в её владениях.
Подходя к пастбищу она увидела его – она поняла, что он её ждал: он был весел, шутил, смеялся и много говорил, стараясь затянуть встречу. Короткие свидания сладко кружили голову и незаметно стали для Ирины потребностью.
Настал последний день вахты у Николая и в этот прощальный вечер она оделась как на праздник – она была неотразима, она излучала радость и свет. Он ждал её и как только она в ослепительно белом платье появилась, как Афродита из пены морской, на фоне бескрайнего цветущего ковыля, то он пошёл ей навстречу, ускоряя и ускоряя шаг. Вскоре он уже бежал и она не осознавая что делает, побежала навстречу ему. Они раскрыли объятия друг другу, они слились в объятии в одно целое каждой клеткой своих тел и застыли в поцелуе.
Сколько длилось наваждение – миг или вечность, они не знали. Она очнулась первой и мягко отстранила его от себя. Она почувствовала край обрыва и глубину ожидающего её грехопадения. На это она не имела права – они должны расстаться сейчас, сию минуту. Она сказала всё, она призналась в чувствах, она всё объяснила и умоляла его со слезами на глазах, для сохранения любви и во имя всего святого, немедленно уйти. Он медлил и она уже не сдерживаясь, плача просила и настаивала на своём.
Он ушёл, не оглядываясь, быстрым шагом – он понял, что она его не окликнет, не позовёт обратно.
3.
Он уехал. Без него она не находила себе места, - она за два дня постарела лет на десять. Долгими часами она неподвижно лежала под насыпью во рву, поросшем густой травой или в доме на узеньком диванчике не раскладывая его, где и оставалась, укрывшись пледом, на ночь.
Она практически перестала есть: она осунулась, похудела и теперь выходила из дома поздно вечером или среди ночи. Она поднималась на насыпь и прогуливалась между рельсами по шпалам от пикета до пикета в одну и другую сторону. В это время она думала о смерти, она звала её, - она не хотела жить.
Степан всё видел, обо всём догадывался; переживал и не знал, чем ей можно помочь. Однажды в ночной тишине он услышал плач в её спальне. Он подошёл к ней. Он стал успокаивать её; он говорил, что любовь это болезнь, что она может пройти, а может не пройти, что ей лучше не противиться – лучше отдаться и сполна насладиться ею, он отпускал, он благословлял её, он говорил, что дом её всегда будет её домом, что он здесь на мосту останется бессменным часовым.
Он говорил, что если ему будет скучно, то из деревни к нему пожить приедет брат, который недавно овдовел, он уверял, что о нём беспокоиться не надо.
Она была ему благодарна – он вернул её к жизни, она поверила в себя, - в своё будущее.
Кошмарный месяц подошёл к концу. Работы по ремонту моста заканчивались и новая вахта, наверное, уже не приедет, а значит не приедет и Николай и все надежды – все её радужные надежды рухнут.
Ей оставалось уповать только на случай, - уповать на судьбу.
Поезд приближался медленно. Она стояла под грибком на береговой опоре моста и ждала. Ждала, что сейчас как и раньше, он остановится по техническим причинам и ватага рабочих, среди которых будет Николай, с шумом высыпется из вагона. Поезд не остановился, прогремев равнодушно мимо, лёгким движением воздуха касаясь её лица. Надежда умерла. Жизнь оборвалась – его она больше никогда не увидит. Не в силах сосредоточиться, машинально, она по шпалам побрела за поездом и через какое-то время увидела его, Коленьку, идущего ей навстречу.
Она не могла поверить своим глазам, она решила, что это галлюцинация, - видение, которое сейчас исчезнет, растворится. Она остановилась и опустилась на колени, молясь и прося Бога вернуть её в реальность.
Николай, поняв, что поезд не остановится, проехав мост, спрыгнул с подножки вагона на ходу и спешил к ней. И перед ней коленопреклонённой он тоже опустился на колени, взял её бережно за руки, приложил прохладные её ладони к своему лицу и они как древние изваяния застыли на железнодорожном полотне, молитвой воздавая хвалу Всевышнему за подаренное счастье любви.
4.
Под утро, не дожидаясь рассвета, она ушла из дома. Степана она не стала будить, - она ему написала короткую записку, которую закончила словами:  «прости, прости и ещё раз прости».
Пешком, по шпалам, с лёгкой ручной кладью они шли, навстречу заре, до ближайшей станции.
Они не чувствовали усталости, не чувствовали утренней прохлады, - их одухотворённые лица горели огнём, а мысли весенними ласточками кружились в поднебесье.
В полупустом зале ожидания им пришлось ждать начала неторопливого трудового дня. Она отдыхала на удобном станционном  диване, а Николаю на месте никак не сиделось – он то и дело отлучался в поисках то газеты, то мороженого, то пирожков.
Ирина, провожая и встречая взглядами Николая, молча мысленно пересматривала события последнего дня. Неожиданно ею овладела какая-то тревога, от которой учащённо забилось сердце – она вспомнила Степана – вспомнила, как она его оставила.
И вспомнила она себя пять лет назад больную; восстановила в памяти как он за ней  тогда ухаживал и как она ему тогда сказала, что если она умрёт, чтобы он здесь не оставался, чтобы переезжал в деревню – в деревне своих помнят, там ему будет легче жить.
Степан тогда ей говорил, что думать о смерти нет никаких причин, что дело уже пошло на поправку и ещё сказал, чтобы она знала, что он без неё не проживёт и дня.
Степан слов на ветер никогда не бросал – за каждое слово он привык отвечать и она сердцем почувствовала неминуемую беду.
Она не ошибалась. Степан спокойно после её ухода обдумал план своих действий – надо предусмотреть то, то и то. Он достал ружьё и патроны и не спеша стал выбирать заряд для себя. Мелкая дробь на бекаса, на куропатку не подходила. Он начал осматривать жакан – жакан вызвал у него отторжение – тупая свинцовая болванка, - и она вонзится ему в грудь – нет, нет и нет. Шрапнель диаметром 5,25 мм, вот это то, что надо – это будет не так грубо и, наверное, не так больно.
Ирина, не теряя ни минуты времени, на газете, которую ей принёс Николай, написала ему, как и Степану три часа назад, короткую записку – она не может оставить человека в беде.
Молодой мотоциклист на «Урале» с коляской согласился ей помочь и минут через пятнадцать она была дома.
Степан, отложив два патрона со шрапнелью, все остальные боеприпасы по-хозяйски положил в сейф и закрыл на замок.
Он старательно и неловко пытался соединить ствол с прикладом и не услышал, как вошла Ирина. Он, как во сне, неожиданно увидел её и без сопротивления выпустил ружьё из рук, когда она со словами что охота ещё не открыта, забирала его бережно и осторожно.
От благодарности, от избытка чувств или от пережитого кошмара Степан опустился на стул и заплакал. Ирина, стоя над ним и обнимая его за голову, тоже плача, успокаивала его.
Постепенно нервное напряжение прошло и они заговорили. Они в этот день излили друг другу каждый до донышка, души свои и к вечеру как выпущенные на волю птицы, весело хлопотали по изрядно запущенному за смутные дни домашнему хозяйству.
О пережитом кризисе ни он, ни она больше никогда не вспоминали – гроза миновала, ярко светило солнце, природа возвращалась к жизни.