Запах крови. Глава 4

Спустя целых полчаса я вернулся в дом. Луна уже выглянула из-за деревьев и величественно глазела сверху на лес, на дом. Величественно и безразлично. В доме было тихо. Я поднялся на второй этаж и зашел в комнату со стулом. Саша стояла у окна.
- Продолжим? – негромко поинтересовался я. Она вздрогнула и, повернувшись, неуверенно кивнула. – Сразу расскажу о том, что было дальше, чтобы у тебя не возникло ощущения, что я нуждаюсь в твоей жалости. – предупредил я. – Садись. – девушка послушно присела на стул. – Долгих три года я чалился в интернате для детей с психическими отклонениями. Я ни с кем не общался. Воспитателям и учителям всегда отвечал коротко и односложно. Психотерапевта игнорировал. Мне было там не плохо, но скучно. Все свары, все перипетии этого заведения наводили на меня тоску. Мне нравилось читать и гулять в саду. Читал я в основном стихи. Учился средне. Даже скорее ниже среднего. Потом мне все это осточертело и я сбежал. Это оказалось совсем легко. Просто встал ночью, тихонько прошелся по первому этажу, нашел открытое окно, пробежал через парк, залез на дерево, перелез через забор и все. Свобода подействовала на меня одурманивающе. Я был словно пьяный. Шатался по окрестностям несколько часов бесцельно. Я даже не понимал куда иду. Потом в голове стало проясняться. Я остановился и несколько минут прислушивался к себе, чтобы понять чего же я хочу. И понял. Изучив местность, я определился в какой стороне находится мой родной маленький городок. К утру я был там. Я видел, как мать вышла из подъезда, как она прошла по улице до работы. Я видел, как она выходила на обед в соседний магазин купить что-то из продуктов. День прошел быстро, даже стремительно. Вокруг было столько интересного: ветер, небо, деревья, птицы, машины, пешеходы, пару раз мимо проходили милиционеры. Мне было интересно увидеть жизнь (такую жизнь – без ограды) спустя столько странных дней и ночей, проведенных в интернате. Уже позже, вспоминая тот первый день на воле, я подумал, что скорее всего перестали действовать какие-то препараты, которыми меня пичкали и именно поэтому мир казался не серым, а столь радужным. После работы мать зашла к подруге и пробыла у нее часа три. И вот, когда она уже почти подошла к дому, я вышел ей на встречу. Что я собирался сделать? Что собирался сказать? Зачем вообще пришел? У меня было много ответов на эти вопросы. Но решение я принял молниеносно. Сразу после того, как удивление на ее лице сменилось отвращением и горечью. Передо мной стояла не моя мать, а незнакомый и чужой мне человек. Кукла с лицом матери и с душой чудовища. Разом вспыхнули все обиды, разочарования, вся ненависть, копившиеся во мне с того самого мига, когда эта женщина, не взглянув на меня, завернула тельце сестры в покрывало. Да, именно тогда моя мать перестала быть мне матерью. Внутренне я громко по звериному взревел. Но только внутренне. На моем лице расползлась косая ухмылка. Я чувствовал это, словно мое лицо было резиновым. Эта ухмылка растягивала мою кожу. Мне было неприятно, но я не сумел ее сдержать. Мать сделала шаг в сторону, намереваясь меня обойти. Я тоже шагнул. Она повернулась и побежала. Странно. Я потом прокручивал это в голове и так и не смог понять, почему она выбрала такой странный путь отступления. Скорее всего, страх лишает людей рассудка подчистую. Моя мама бежала в незаселенный район. Она бежала в сторону заброшенной стройки. Зачем? Ведь до дома, до соседей оставалось метров двадцать максимум. Правда мне приходила в голову мысль, что она, как и в случае с убийством сестры, пыталась таким неординарным способом защитить меня… но… я этого теперь не узнаю… - я прервался и, подойдя к Саше ближе, присел на корточки. – Теперь я тебе покажу. – в моих руках слабо блеснул нож. – Я догнал ее. У самой стройки. Она споткнулась и упала. Я подождал пока она встанет. Мама поднялась и, повернувшись ко мне лицом, попятилась. Снова споткнулась и упала. Снова встала. Я медленно шел. Молча, спокойно. А она продолжала пятиться. Уже среди стен остановилась и, будто осознав что-то, негромко вскрикнула. В интернате уже около года назад я спер с кухни нож и с тех пор с ним не расставался. Не знаю по чьей халатности за все это время меня ни разу не обыскали. Я достал из-за пояса нож. Мать застонала и тихо заплакала. Может быть, если бы она все же что-то сказала или хотя бы посмотрела на меня как-то по-особенному, все было бы иначе, но она молчала и не смотрела мне в глаза. Это меня разозлило. Сильно. Скрежетнув зубами, я зарычал и воткнул нож ей в бок. Вот сюда. – я легонько ткнул ножом девушке в правый бок. Сарафан разошелся. Она ойкнула. И светлая ткань немедленно стала темнеть. – Мать очень медленно опустилась на битые плиты. Растерянно потрогала бочину и все же не подняла глаз. Тогда я озверел окончательно. Схватив ее за подбородок, я рывком запрокинул ей голову. Мать скользнула взглядом по моему лицу и скосила глаза. В этот самый миг мне вдруг стало как-то намного легче. Голова прояснилась, жестокая злоба откатилась в глубины сознания. Я держал за подбородок куклу с чуждыми мне чувствами, куклу, не способную взглянуть в глаза действительности, не способную говорить и принимать правду такой, каковой она является. И эта кукла учила меня всегда говорить правду. И эта кукла учила меня быть человеком. Как? Как она могла научить меня этому, если сама не была человеком, если сама не была готова к правде? Я легко и широко улыбнулся. А потом нежно и аккуратно сделал надрез на ее лице. Вот так. – я, едва касаясь лезвием девичьей кожи, провел от подбородка по скуле верх рядом с самым ухом, потом по линии волос до другого уха. – И зацепив пальцами кожу у самого подбородка содрал с лица этой куклы личину моей матери. – Саша всхлипнула, судорожно вздохнула и, пошатнувшись, застонала. А потом так трогательно по-детски стала щупать рукой воздух, словно стараясь нащупать спасительную руку. Я подставил свою. Она уцепилась маленькими пальчиками (пальчики сильно дрожали). Уцепилась крепко и зажмурилась. – Тебе страшно. Давай прервемся. – постарался я сказать как можно более ласково. Она вызывала в моей душе столько тепла и нежности.
- Нет. – распахнулись ее голубые глазищи. – Не нужно. Рассказывай.
- Как хочешь. Правда уже больше и нечего почти. Мама кричала. Сильно кричала. И этот крик был мне приятен. Я кромсал ножом ее грудь, руки, ноги. Не глубоко, чтоб не убить сразу. Впервые тогда я сделал это из мести. Первый и последний раз. Теперь, когда меня обижают (а случается это крайне редко), я могу покалечить, могу убить, но не мучаю. Мне это не интересно. И тогда было не интересно. Тогда я испытывал жажду мести. Мне нравилось, как она кричит. Я упивался ее болью. Знаешь, скажу тебе, это было приятно только в процессе. Потом, когда я ушел, меня вырвало. Потом меня это злило. Потом все это казалось мне скорее слабостью, идиотизмом, нежели важным поступком в моей жизни. Нужно было просто убить ее. Тихо. Без излишеств. Тратить на нее время, делать из нее жертву – было слишком большой честью для нее. Она этого не стоила. Единственное, что до сих пор меня радует, - это то, что я снял кожу с ее лица. Содрал эту маску лицемерия с некогда дорогого мне человека. И единственное, за что я ей благодарен, что этим своим лицемерием она навсегда убедила меня говорить только правду, какой бы эта правда не была и никогда не стыдиться этого. – я замолчал и робко взглянул на Сашу.
Она прижалась носом к моему плечу и обхватила меня за шею обеими руками.
- Мне страшно. – прошептала девушка.
- Закончим? – с надеждой спросил я.
Саша отрицательно покачала головой.
***
- Все остальное в моей бурной и весьма интересной деятельности было уже совсем не так трагично. – поведал я выждав пару минут. – Если ты на самом деле хочешь заглянуть вглубь моего «я», то лучше всего будет провести тебе экскурсию по дому. Но для начала снова сыграем в прятки. Опыт у тебя уже есть. И нервы твои сейчас на пределе. Самое оно. Я ухожу вниз, а ты прячься. Вернусь поищу.
Я поднялся и не спеша направился к лестнице. Спустившись, вышел на улицу и пошел вокруг дома в поисках подходящей для инсценировки сухой ветки. План последующих действий вырисовывался у меня в голове очень ярко. За время моей недолгой прогулки я внимательно прислушивался не скрипнет ли входная дверь, но она так и не скрипнула. Вывернув из-за угла, я поднялся на крыльцо и вошел. Снова было тихо. Только какой-то одинокий сверчок слабо и редко посвистывал где-то на кухне. Туда я и заглянул в первую очередь, но пыль на полу была не тронутой и я, мысленно присвистнув, направился к лестнице. На втором этаже было четыре комнаты. В той, в которой Саша пряталась за дверью, кроме стола и двери ничего не было. Рядом с ней находилась совершенно пустая комната, к тому же без двери. В следующей комнате сиротливо посредине стоял стул. Методом исключения я уже высчитал комнату, в которой притаилась девушка. Но это снова было вовсе не интересно и просто, а потому я делая по возможности более гулкие шаги, прошествовал направо и вновь заглянул под скатерть, естественно не ожидая там никого увидеть. Потом нарочито медленно я прогулялся по комнате, заглянул в две пустые, постояв в каждой словно в раздумье и, надев на лицо гримасу небрежной скуки, которая почему-то всегда приводила беглецов в ужас, направился в четвертую комнату, где безликой коробкой стоял несуразный шкаф с единственной тумбой пригодной для игры в прятки. К слову сказать, в этой тумбе время от времени пытались спрятаться мои жертвы. Естественно безрезультатно и очень, очень необдуманно. Быстро вылезти из нее можно было только при помощи моей неслабой руки, а потому вариант был заранее проигрышным. Зайдя в комнату я прошелся по кругу нагоняя паники и страха. Это мне удалось весьма успешно. Я чувствовал все более усиливающийся аромат тела, я снова ощутил бешеное биение сердца и, подойдя к шкафу, расслышал сдавленное дыхание.
- Опаньки! – воскликнул я, распахнув дверцу. – Снова здрасьте. И снова глупо. – я постоял, глядя сверху вниз на забившуюся в тумбу девушку. – Что ж так слабенько-то, а? Ну совсем никакого воображения нет. Представь себе… - я выдернул Сашку за руку и придержал, так как ее нехило качнуло. – Ты только представь себе: мы здесь не по твоей воле, а по моей. Ты от меня сбежала пока я отвлекся. Куда ты сбежала, дурочка? Ну куда?
- А где здесь спрячешься? – пискнул девичий голосок неожиданно тонко. На глазах блеснули слезы.
- Горе ты мое луковое. – усмехнулся я. – Здесь действительно прятаться негде. – она всхлипнула. – Но спустись ты на первый этаж и там дверь. Видела? Такая крепкая. Входная. А там лес. – я помолчал, наблюдая, как ее длинные реснички растерянно порхают вверх-вниз. – Не, ну, конечно, я бы тебя скорее всего услышал и скорее всего нашел и догнал, но возможностей, согласись, больше. Вообще никакого инстинкта самосохранения. – вынес я вердикт. Она забавно дернула плечиком и шмыгнула носом. – Пойдем на экскурсию?
- Пойдем. – понуро кивнула Саша.
- Может все же передумала?
- Нет. – буркнула девушка.
Мы спустились вниз.
- Я не буду повествовать в хронологическом порядке, описывая каждую отдельно взятую историю. Я только расскажу моменты, которые, по моему мнению, тебя наиболее интересуют. Меня, правда, эти моменты не особо впечатлили, но зато они впечатлили моих жертв, а ты хочешь побыть на их месте. Изволь. – я поднял, найденную мной, ветку и, взяв Сашку за руку, направился в кухню. – Вот здесь незаметненько так у самого порога под грудой мягкого кухонного тряпья у меня припрятан миленький сюрприз. – я ткнул в тряпки палкой. Она с жутким (как я и рассчитывал) хрустом переломилась. – Замечательный капкан. Не правда ли?
Девушка подпрыгнула и прикрыла рот рукой.
- Ужас. И сколько так?.. – она помялась. – Попадалось…
- Не считал. Но главное не это. Ты хотела представить. Представляй: ты в ночи в страшном старом доме. За тобой вразвалочку идет ужасный монстр. Ты стараешься хоть куда-нибудь убежать. Переступаешь порог. Темно. На тряпки ты не обращаешь внимания. И тут сначала хруст. Такой, который до мозга костей прошибает. И этот хруст переходит в нечеловеческую боль. Ты взвываешь. Поверь, так больно тебе не было ни разу в жизни. Я наблюдал не раз. Эта неожиданная боль – самая чудовищная. Ты естественно падаешь. Монстр не спеша подходит и освобождает твою ногу из капкана. – я наклонился и разжал тиски. – Кто-то сражен одним этим до глубины души и уже жаждет смерти. С такими скучно. Но кто-то… и это вызывает во мне глубокое уважение… продолжает искать спасения. Будем считать, что ты такая.
- Вряд ли. – покачала Саша головой. – Мне и сейчас так страшно, что дышать нечем.
- А я иногда заставлял вставать и идти. Пусть будет по твоему. Я заставил тебя подняться. Силой поставил на ноги и, подталкивая в спину, принудил идти к лестнице. Ну, к двери-то я все равно никого не пускаю, так что все идут к лестнице. Идем. – я повернул девушку за плечи и легонько подтолкнул. – Они мучительно, медленно, с подвыванием поднимаются ступенька за ступенькой наверх. Иногда падают. Иногда ползут. Иногда плачут и мне приходится их тащить. Но будем считать, что ты сама хромаешь. Давай. Только не спеши. Хотела прочувствовать – так чувствуй. – мы очень медленно поднялись на второй этаж. – А тут собственно тупик. С поломанной ногой не убежишь. Они это понимают и не пытаются особо. Я всегда даю право выбрать комнату самостоятельно. В той, например, - я кивнул на вторую справа. – Часто в полнолунье ослепительно красивые лунные дорожки. Идем по порядку. Ты в первый раз комнату со столом выбрала. С нее и начнем. О, сегодня видишь, луна в это окошко светит. Красотища. – искренне восхитился я. – Но Саша вяло обвела комнату взглядом и не отреагировала. – Вот знаешь, если честно, меня это удивляет. – высказал я набежавшую мысль. – Человеку жить остается, может, несколько минут всего, а он напоследок ничего не замечает. Вообще чистейший вакуум в головах. Ни луны, ни звезд, ни солнца, ни леса, ни пенья птиц. И в этом вакууме мечется паскудное чувство ужаса. Ты себе представь: умереть с единственным чувством в душе. Гнусь. Я не хвастаюсь, но меня когда Виктор избивал здесь на поляне перед домом, ежик в кустах копошился и совы почему-то надрывно кричали, и тучи по небу ходили такие хмурые-хмурые, и ветерок так мелодично листву шевелил. Я жил, понимаешь? Последние возможно моменты… Я же не знал, что жив останусь. Хотелось еще нестерпимо надышаться, но вздохнуть глубоко не получалось. – я помолчал. Она посмотрела на меня долгим любопытным взглядом. В нем мне даже легкое восхищение почудилось. – Ладно. Продолжим. Хватит демагогии. Кстати, что такое демагогия?
- Не знаю. – пожала Саша плечами.
- И я не знаю. Итак, одно из самых страшных для людей – это, когда я вообще неопасные вещи делаю. Например, было очень любопытно поглядеть что к чему в поломанной ноге. Не смертельно – явно. Но жуть, как пугает. Или руку разрезать до кости, чтобы посмотреть. Тоже визгу не оберешься. А вот, когда живот вскрываешь, почти молча лежат. Так постанывают маленько. Там, наверное, в животе нет таких болезненных участков. Ну, вот тут, не далеко от двери это обычно и происходит. Я ткнул пальцем ей под ноги. Редко, но временами до окна добегают.
- А как ты справляешься с людьми? – задумчиво спросила девушка. – Ведь среди них были мужчины?
- Были. – кивнул я.
- И вообще страх силы придает.
- Не путай, радость моя, страх с ужасом. – возразил я. – Меня не просто боятся, а боятся до жути. Руки ноги трясутся. Мозг отказывает. Это всегда было легко и просто. Даже, когда мне всего двенадцать было.
- А трупы ты закапывал?
- Нет. Оно мне надо? От дома подальше оттащил и выбросил. Вообще, наверное так меня Виктор и нашел. – я почесал в затылке.
- А ты что его не спрашивал? – удивилась Саша.
- Неа. – усмехнулся я. – Как-то до сегодняшнего вечера даже в голове не всплывало. Так, ну идем. – я завел девушку в соседнюю комнату. – Здеся я обычно гадостью одной занимался. Так вот знаешь, цепляешь поглубже крючочки и за них конечность поднимаешь вот на этих веревочках. – я наклонился и поднял одну. Девушку крепко передернуло. Я открыл было рот, но она помотала головой. – Пошли дальше. – предложил я. – Саша выставила перед собой руку. Мы помолчали.
- Я подумала… - очень тихо и неуверенно заговорила девушка. – Что это следов на коже сильных не оставляет.
- Пожалуй. – пожал я плечами.
- Давай ты на мне покажешь… - еще тише промямлила она.
- С ума сошла? – негромко воскликнул я. – Я не хочу тебе больно делать. Категорически.
- Пожалуйста. – умоляюще воззрилась она на меня. – Мне это нужно, понимаешь.
Я плюнул и зло сказал:
- Дело твое. Давай, если хочешь.
- Что делать нужно?
- На пол сядь. – рыкнул я и кивнул на середину комнаты. Саша повиновалась.
- Я просто в кино видела и жутко этого боюсь. А значит тем более нужно попробовать на себе.
- Дура ты. Вот что. – недовольно пробурчал я.
Она сидела молча и со страхом, но больше с любопытством наблюдала, как я собираю и протираю крючки. Когда я взял ее руку, она вся была в мурашках.
- Ты замерзла? – спросил я, прикидывая холодно ли в доме. Но девушка отрицательно покачала головой. – Страшно? – она кивнула. – Так может не будем? – взмолился я.
- Будем. – твердо ответила Саша.
Я сжав зубы вставил в ее руку крючок поглубже в слабой надежде, что она таки откажется. Она ойкнула, но не отказалась. И тут я разозлился. «Ах, тебе захотелось боли и страха. – думал я. – Ну, держи фашист гранату. Будет тебе и боль и страх». Методично втыкая в ее плоть острые и крайне болезненные крючки, я не обращал никакого внимания на ее все увеличивающиеся возгласы. Закончил с руками и приступил к ногам. Там в некоторых местах было особенно больно и я их не посчитал нужным обойти вниманием. Когда с этой нудной процедурой было закончено, я собрал все нити с пола и стал играть в кукольный жутко-зловещий театр. Я знал, что ей будет очень больно и подготовился к этому морально. Потому, когда раздался первый ее протяжный крик, я не отреагировал. Почти. Мое сердце все же слегка екнуло. А потому я попытался не смотреть Сашке в лицо. Руки и ноги девушки неестественно поднимались и опускались в сопровождении неровного дыхания, срывающегося то на крик, то на стон, то на вой. Минут через десять мне это надоело окончательно.
- Я наигрался. – оповестил я. – Пока еще очень больно, повыдергиваю крючки. По опыту могу сказать, что тогда процедура менее болезненна.
Еще минут пять-семь я выдирал метал из ее тела. И каждый ее вскрик, всхлип отдавался в моем мозгу ударом в виски. Так я давно не нервничал. Меня это бесило. А потому, закончив, я не сказал ни слова и вылетел на улицу покурить и успокоиться.