Повидла

Холодное промозглое утро равнодушно заглядывало в окна продрогшего барака. Стоявшая в углу «буржуйка» давно остыла, от щелявого пола тянуло сыростью и тем мерзким запахом, по которому барак узнаешь с завязанными глазами – ядовитая смесь давно нечищеного открытого деревянного туалета и протухшего застиранного белья.

Но Анна Алексеевна, и родившаяся, и прожившая всю свою жизнь в таком же затхлом гадюшнике, к запаху привыкла, как привыкают к нему скотники или золотари. Даже выходя на улицу, она чувствовала себя как-то не в своей тарелке, будто чего-то не хватало очень важного, без чего не было бы ни ее, ни ее прошлого, ни того жалкого, но так неповторимого ее мирка, в котором были и остались навек дорогие ей люди.

Анна Алексеевна была учительницей немецкого языка в школе на рабочей окраине города. Всего восемь лет как кончилась война и четыре как отменили карточки. Немецкий язык не перестал еще ощущаться языком ненавистного врага, но по довоенной еще традиции был главным из иностранных, и учителей не хватало. Она бы в свои 65 ни за что бы не продолжила работать, да пенсии хватило бы только на картошку да хлеб, а надо было еще и одеваться, и покупать на зиму опилок для печки. Потому, когда завуч предложила на пенсию подождать, она не отказалась. Когда приходилось выбирать или пенсия или зарплата, учителя и врачи зачастую не колебались. В таких случаях говорили: «Что ж не поработать, если здоровье позволяет!», и стучали по дереву.

… Ходики на стенке прохрипели четыре раза, можно было бы поспать еще, да не спалось, старое свалявшееся ватное одеяло пропускало холод, и несмотря на то, что она спала в стеганных брюках, толстых подшитых валенках и фуфайке, доставшихся ей еще от мужа, с вязаной шалью, в которую она закутывалась сверх того, - все равно было зябко, и она спасалась тем, что свертывалась в калачик, и так и спала. Когда во сне онемевшие ноги все же без спросу вытягивались, холод напоминал о себе, и тело так же без всякой консультации с мозгом сгибалось назад, и сон продолжался как ни в чем не бывало.

С вечера в комнате было терпимо, даже нос не мерз, а за ночь опилки прогорали, и железная печка остывала. В ведрах, стоявших на скамейке в другом углу, вода покрывалась тонким ледком, и чтобы умыться и поставить чаю, приходилось пробивать ножиком во льду дырки.

Нет, надо вставать. Пока умоешься, раскочегаришь примус, позавтракаешь, а к семи на работу. Хватит нежиться, надо решиться, и вылезти из теплого логова в живую реальность! Она последний раз потянулась, и спустила ноги на пол.

Холод щипнул за вдруг потерявший защиту пропахшей дымом шали нос, но она привычным движением руки помассировала его, и благодарный нос ответил ей чувством обжигающего оптимизма. Сняла «шлафрок» или, как она его чаще называла, «скафандр» (она в этом одеянии действительно была похожа на водолаза), и, превозмогая продирающий до костей холод, умылась из старого умывальника, который нужно было нажимать на торчавшую из него снизу железину, отчего и сам умывальник, и падающая из него в таз вода производили неимоверный звон, будто кто-то большой и невидимый бил в станционный колокольчик. Растерлась привычно полотенцем, от чего по телу пошла приятная теплота, и минут десять уделила физзарядке.

Затем снова, уже основательно, умылась, и быстренько, чтобы не искушать судьбу, оделась во всё приличное для школьной учительницы, и стала разжигать примус, чтобы приготовить чай с жареными кусочками белого батона «Московский».

Позавтракав, убрала за собой, вымыв тарелку и стаканы в тазу под умывальником, и стала собираться на работу. Пальто с воротником из непонятного животного, про которого продавец на рынке уверял, что это сибирская лисица, было уже порядком потрепано, но на новое денег всё не было и не было. Ладно, вздохнула Анна Алексеевна, и, прихватив портфель с просмотренными вчера с вечера ученическими тетрадками, вышла из комнаты и заперла дверь на висячий замок.

Лестница барака, тёмная и скрипучая, приняла ее с недовольным ворчанием. Чувствовалось, что старое «временное жилище» было очень недовольно своими обитателями, барак уже дважды горел, но его на скорую руку подремонтировали, а ему, казалось, давно хотелось взвиться в небо с весенними ласточками.

Обитатели барака, расположенного в самом центре местечка по имени «Бараки», надо сказать, вполне соответствовали своему времени. Когда Анна Алексеевна приехала сюда еще в войну как беженка и устроилась на работу, ей дали ту комнату в бараке, а выдавая ключ от замка на двери, предупредили, что другие квартиранты люди не простые, и дверь открытой держать не советуют.

Но Бог миловал, да и взять-то у нее нечего, к тому же со времени войны многие обитатели барака, те, что помоложе, с войны не вернулись, кроме разве что безногого Ивана, который прямо перед войной последний раз отсидел, а теперь без ног-то какой из него вор?

Школа была совсем рядом, в конце улицы. После нее домов не было, была только каменка через Нахальный поселок в Иванцево, а оттуда, в Середу, кажется, потом еще куда-то дальше, но Анна Алексеевна никогда по ней не ездила, видела только как иногда проезжали мимо телеги, груженные сеном и всякой всячиной. Деревенские продавали свою нищету на рынке по имени «Барашек», а на вырученные гроши покупали одежду и обувь.

Деревня жила плохо, да и в город их не сильно пускали, паспортов-то у них не было. И их дети в школу ходить не любили, хотя школы в деревнях были. Некогда им учиться было. И учителя туда работать не рвались, только молодые выпускники педтехникума отбывали обязаловку, и их сменяли всё новые и новые…

А вообще-то нынешняя деревня была для городских далекой и опасной, вроде той Австралии, где даже звери с сумками на брюхе подаяния просят. Хотя, надо сказать, что всё Минеево до последнего дома перевезено из деревень, когда бежали от коллективизации, и то поколение, что бежало, еще не успело перемереть. Но они уже городские, а те, не успевшие убежать, для них были уже вроде прокаженных. Их сторонились и боялись как живых мертвецов.

11-я мужская средняя школа вынырнула как всегда неожиданно из-за поворота. Трехэтажное длинное здание красного кирпича с оштукатуренным нижним этажом. Учеников еще не было, они придут позднее, а сейчас Анна Алексеевна, войдя внутрь, почувствовала себя как в раю. Школьное здание – одно из немногих в городе с центральным отоплением. Даже дома на Рабочем поселке, где жили и обкомовские начальники, были с печным отоплением, а тут на тебе.

Быстренько раздевшись в учительском гардеробе, она с наслаждением прислонилась к стояку отопления, отогревая застывшие пальцы. «Гарде- роаб», хранить одежду – по привычке нарисовалось в памяти. Вот хорошо, что пришла первая, можно и погреться, а то за столом когда еще согреешься…

Отогрев руки, прошла в учительскую, там была только совсем уж молодая Ольга Федоровна, учитель младших классов. Поздоровались, перекинулись парой фраз о погоде, и Анна Алексеевна села за свой стол и разложила тетрадки.

Постепенно учительская наполнялась, в ней становилось шумно, но Анна Алексеевна, казалось, этого не замечала, надо было приготовиться к уроку
Звонок прозвенел как всегда неожиданно. Она встала, не торопясь сложила тетрадки, и, выждав минуты две, пошла в класс.

«Здравствуйте», сказала она, войдя, вставшему классу, а повернувшись к доске, увидела написанное во всю доску слово «Повидла». Время было злое, нехорошее, безотцовщина, их, учителей, как-то год назад собирали после того, как убили учителя рисования, и рекомендовали на прозвища внимания не обращать. Мало ли у кого какие прозвища, у нее вот такое, а учитель пения вообще «Котёл».

Сделав вид, что ничего не заметила, она спросила: «Wer ist heute Ordner?», и добавила: «Сотрите с доски». И принялась объяснять ошибки в контрольной. Главное – не вспылить. Тот художник от слова «худо» вспылил, когда ему когда он отвернулся, из класса крикнули: «Филиал!». Его, вообще-то Вениамин звали, Вениамин Николаевич, а «филиалом» его окрестили за пристрастие посещать распивочную, на которой было огромными буквами написано: «ФИЛИАЛ», а пониже: «гастронома №2». Вспылил художник, в него из «поджиги» и выстрелили. Прямо в голову. Стрелявшего ухаря, конечно, милиция увезла, да что ему дать могли, только 12 лет колонии для несовершеннолетних. Это за политику, за вредительство дают не глядя на возраст…

Конечно, этим, которые ученики, учеба не всем нужна. Этот вот севший за убийство Вениамина Николаевича, наверняка лет через 5 выйдет готовым вором в законе, для того и сел, они тюрьму университетом называют, а их насильно сюда согнали, как же, «всеобщее бесплатное образование»… Нужно им это образование как собаке палка, у них профессии аттестата не требуют. Вон они на переменах в буру играют на фингал под глазом у первого встречного. Это будущие герои воровских «малин», «щипачи», «шнифера», «домушники», «мокрушники».

Отцы с фронта не вернулись, матери ушли в загул, жрать нечего, до учебы ли тут? А тут как раз из «клифта» братва возвращаться стала, дым коромыслом, водка рекой под рассказы о веселой воровской жизни.

Анна Алексеевна старалась внимательно, не отрывая глаз, смотреть в класс. Иначе что-нибудь кинут. Плохо, когда приходится писать на доске, поневоле отвернешься. Но уж тут ничего не поделаешь, издержки профессии. Главное, выдержка. Они же нарочно провоцируют, чтобы герями в глазах «кодлы» въехать «на зону».

Она жалела только подростков, действительно желающих учиться, им в таком «коллективе» приходилось не сладко. Ох уж эта политика, - ради того, чтобы похвастаться успехами во всеобщем образовании, устроили тюрьму на свободе. Да что там, у нее знакомая работает учительницей в колонии для несовершеннолетних, так говорит, там такого нет. Скорей бы уж звонок. А впереди еще пяток таких же.

Но Бог ей благоволил. Отработала удачно. Это только до 8-го класса страшно, а в последних двух уже большинство «контуженных» успевает пересажать милиция. В 9 и 10-м можно расслабиться. Почитала им Шиллера – и самой хорошо, и им полезно. Из этих, может, люди получатся.

Домой шла уже затемно, улицы освещены где-где, того и гляди поскользнешься. Но вот и родной барак, родная дверь. Теперь переодеться и сначала в сарай разочков пяток за опилком для печки, и пару раз за водой на колодец, он на соседней улице. Хорошо что по дороге в магазин забежать успела, хлеба взяла да макарон ухватила. Много ли ей надо, макароны с комбижиром – самое то.

И вот все дела приделаны, тетрадки проверены, весело урчит «буржуйка», на ней варятся макароны, распространяя вкусный аромат свежей пшеницы, свиного сала и маргарина. Поесть, почитать на ночь шиллеровские переводы третьей и четвертой книг «Энеиды» Вергилия, что в институтской библиотеке взяла, и баиньки. Не забыть только потеплее одеться. Жизнь прекрасна!

… Бродили по стенам темной комнаты сполохи от редких проезжающих мимо полуторок, за дощатой засыпной стеной скрипел сверчок, а Анна Алексеевна досматривала второй сон, и снилась ей большая банка с повидлом, которого она не ела уже лет 20, и то, что она Мария Стюарт, которой предложил руку и сердце сам Вильгельм Телль.

Валентин Спицин.