Обвинение с того света

И где же я на этот раз? Куда меня угораздило попасть? Право, не знаю. Озираюсь. То ли красный уголок молочно-товарной фермы, то ли клуб или, того хуже, изба-читальня сороковых годов в захудалой деревушке. Передо мной – нечто, напоминающее сцену, слева и справа – ее обрамляют застиранные и обветшавшие занавески.

Вокруг меня – ни единой живой души и полумрак. Стоят лишь пустые венские стулья, купленные, пожалуй, по случаю у какого-нибудь заезжего старьевщика.

Зато на сцене, если только это возвышение можно так назвать, - обшарпанный стол без скатерти, а за ним – со строгими лицами мужская троица. Напряженно вглядываюсь. Боже мой, но в центре-то не кто иной, как сам Никита Сергеевич Хрущев, первый секретарь ЦК КПСС. Розовое личико, полыхающее самодовольством, огромная лысина, светящаяся даже при тусклом свете единственной лампочки, косоворотка с вышитым на ней украинским орнаментом и две звезды Героя Социалистического Труда; пронзительный, обращенный на меня, взгляд; в углах мужицких губ – ироническая ухмылка, толстые неуклюжие пальцы часто-часто бьют по столу. Не узнать или спутать с кем-либо – невозможно.

С этим – все ясно. А вот… Кто по правую руку от Никиты Сергеевича? Всматриваюсь. Не слишком уверен, но этот парень, которому не больше двадцати, - пожалуй, сын Сергей. Сильно похож на отца. Так… А кто же по левую руку? Плотный мужчина средних лет вальяжно сидит и его отсутствующий взгляд, бороздящий пустой клубный зал, костюм-тройка и строгий галстук, перстень на пальце левой руки, искрящийся даже в полутьме, - это… Ну, конечно же, зять Никиты Сергеевича, блестящий публицист-международник, главный редактор газеты «Известия» Анатолий Аджубей (это про него советский народ сочинил: не имей сто друзей, а женись, как Аджубей).

Всё говорит о том, что троица – это «Особое Совещание», а я, стало быть, - обвиняемый. По какому делу? Убей Бог, не знаю. Очевидно лишь одно: не уголовное дело, а политическое, так как иного рода дела должен рассматривать обычный уголовный суд, а не «Особое Совещание».

Вот толстые коротышки-пальцы Никиты Сергеевича успокаиваются.

- Так-с, товарищ…

Я вскакиваю, и стул мой падает навзничь, отчего происходит глухой треск. Угодливо говорю:

- Слушаю, Никита Сергеевич.

- Так, ты меня знаешь?

- Легче сказать, кто вас, дорогой Никита Сергеевич, не знает, - я хмыкаю. – Если не в лицо, то по анекдотам, которых ходит по стране тысячи. Одна из кличек, данных советским народом, - Никита-кукурузник.

Хрущев скривился.

- Ладно… Забудем… Не обо мне нынче речь, а о тебе…

- Обо мне? – сделав удивленное лицо, будто раньше не догадался, переспросил я.

- Именно так-с, товарищ… э… как тебя там, - Хрущев начинает перебирать лежащие перед ним бумажки.

Аджубей приходит на помощь:

- Мурзин, тестюшка, Мурзин… сволочь такая.

- Поосторожнее в выражениях, - как можно мягче произношу я.

Аджубей лишь сплевывает под ноги. Я, конечно, не удерживаюсь от укора.

- Интеллигенту, - говорю все так же мягко, - не пристало плеваться.

- Поговори мне, еще поговори…

Аджубей встает, скрывается за занавеской, именуемой в театре кулисой, тотчас же возвращается с носовым платком в руке. Садится.

- Ну-с, - посмеиваясь, продолжает Хрущев, - товарищ Мурзин, объясните…

Я нахально прерываю.

- А что я должен объяснить? Вы в чем-то хотите обвинить? Говорите, дорогой Никита Сергеевич, говорите.

- Не лицемерь! – взвизгнув, неожиданно вскрикивает Хрущев.

- И не думал, - говорю я и добавляю для солидности. – Вы – автор не «похолодания», а «оттепели», за одно это мы, журналисты, вам бесконечно благодарны.

- Ты?! Благодарен?

- Я – в том числе.

- Лжешь, мерзавец! – Никита Сергеевич вскакивает и начинает бегать по сцене. Потом молодым козликом спрыгивает с нее и направляется ко мне. – Ты ведь в «Правде» работаешь?

- Мечтаю, но не работаю, - спокойно отвечаю я, стоя лицом к лицу.

Хрущев грозит мне заскорузлым пальцем.

- Не выкручивайся!.. Я все знаю!.. Кто, если не ты, в «Правде» обо мне грязные инсинуации выложил?.. Кто, если не ты, в той самой статье меня обозвал «волюнтаристом», «анархистом» и другими грязными словами, поганец?..

Хрущев резко поворачивается ко мне спиной и семенит на сцену, садится за стол, хватает газету и, потрясая ею, кричит.

 – Да, я не слишком грамотен! Когда надо было учиться, свиней пас! Но, - продолжает трясти в воздухе газетой, - фамилию могу прочитать! – он разворачивает газету и тычет во вторую полосу. – Вот! Написано: Александр Мурзин. Не отвертишься! И не думай даже об этом.

- А я и не думаю, - говорю я. – Какая нужда?

- Чего мы тут битый час цацкаемся с этим предателем, батянь? – спрашивает  Хрущев-младший и предлагает. – Приговорим к хорошему мордобитию – и вся недолга.

Обидевшись, отпускаю реплику:

- А у морды хозяин имеется.

Сергей скривился в ухмылке.

- Не ты ли?

- А то кто же?

Сергей крутит в воздухе довольно внушительным кулаком.

- Вдарю разок и мокрое место останется.

- Успокойся! – прикрикивает отец. – Я – не Иван Грозный, а ты – не Малюта Скуратов. Мы – «Особое Совещание», а не опричнина.

Я вставляю реплику.

- Хрен редьки не слаще… Беззаконие – оно и в Африке беззаконие.

Никита Сергеевич снимает с ноги ботинок и начинает стучать им по столу.

- Прекратить пререкания!

Ядовито замечаю:

- Это сельский клубишко, а не трибуна ООН.

- Хватит! – Никита Сергеевич грозит в мою сторону пальцем. – Не уходи  от сути обвинения.

- Не ухожу… Вы напраслину возводите…

Никита Сергеевич топает ногами.

- У меня в руках – документ, газета «Правда», а ей я привык верить.

- И правильно делаете…

- Вот!.. Значит, признаешь вину, товарищ Мурзин?

- Не признаю.

Лицо Хрущева-старшего еще больше багровеет. Его зять впервые подает голос.

- Толчём, - говорит, - воду в ступе. Он – неисправим. Давайте выносить нами заранее подготовленное решение – и на том точку поставим.

- Ставьте, - говорю, - хоть сто точек, но не я автор статьи в «Правде», не я!

- Снова да ладом… - Никита Сергеевич ехидненько так интересуется. - И кто же, предатель несчастный, вонзающий кинжал в спину раненого и совсем неопасного теперь зверя?

- Не я, - упрямо твержу, - но, кажется, догадываюсь, Никита Сергеевич…

- И?..

- Мой дальний родственник… Спецкор «Правды» Александр Мурзин.

Никита Сергеевич глядит в газету и кивает головой.

- Верно, Александр Мурзин… То есть ты, паршивец!

- Я – Геннадий Мурзин… Мой паспорт у вас… Взгляните.

Никита Сергеевич долго глядит в паспорт и молчит. Сергей зато предлагает:

- Пусть и не он… Пусть тогда ответит за подлости своего родственника, - он встает с места. – Я пошел приводить приговор в исполнение.

- Правильно, - говорит Аджубей и тоже встает.

У меня проносится в голове: «Отметелят за милую душу, а за что?..»

Фигуры членов «Особого Совещания» начинают тускнеть. Их обволакивает густой туман, и они исчезают.

Я вздрагиваю.

…И просыпаюсь. Бред какой-то… Однако…


Несколько слов о фигурантах сновидения.

С Никитой Сергеевичем Хрущевым всё ясно.

После удачного заговора, предпринятого Леонидом Ильичем Брежневым, по отстранению от власти Хрущева, Анатолий Аджубей, зять, был освобожден от должности главного редактора газеты «Известия» и его имя, имя прекрасного публициста, было отправлено в небытье и вычеркнуто из памяти советского общества. Последнее, что я знаю: какое-то время Анатолий Аджубей был редактором отдела международной жизни глянцевого журнала «Советский Союз». Жив ли он сейчас? Мне неведомо.

Про Сергея Хрущева известно больше. Он – историк. Сейчас – живет в США, учит неразумных американцев, как не надо строить коммунизм в отдельно взятой стране.

Александр Мурзин встретил крушение СССР в качестве редактора одного из отделов газеты «Правда». Потом ушел на пенсию. Сейчас скончался. Он – дальний родственник. Закончил факультет журналистики Уральского госуниверситета. Он же и подлинный автор  «Целины», одной из книг-эпопеи, удостоенной Ленинской премии в области литературы. Разумеется, лауреатом стал дорогой Леонид Ильич Брежнев. В Интернете я нашел фотографию Александра Мурзина. Судя по всему, был сфотографирован незадолго до ухода из жизни. И я был поражен абсолютным сходством с моим отцом в том же возрасте.

ПЕНЗА, январь 2014.