Цыгане в доме

Годы послевоенные, трудные - начало шестидесятых. Теперь не просто вспомнить в деталях прежние события, а с уходящим временем  сложно фиксировать детали давних-предавних лет. Отдельные эпизоды всплывают иногда неожиданно из уголков памяти и ты удивляешся им – неужто это в действительности было, да и ведь Бог знает, как давно и словно не с тобой. А было мне тогда десять лет, но  этот неожиданный эпизод запомнился яркой картиной

Отцовский дом в Ново-Ховрино – посёлке, раскинувшему свои деревянные  дома в те давние времена на границе с Москвой. Спокойным, дышащим умиротворённостью, хоть и похожим на все остальные российские посёлки и деревни тех времён, но всё же имеющему свой неповторимый облик. Сейчас он является просто частью столицы, но уже таким же суматошным, почти ничем не отличающимся,  как и все остальные её составляющие.

Зима. На улице трескучий мороз – нос на улицу не высунешь. Мы с братом Юрой в школу не пошли – не положено в такой холод отпускать детей  на улицу. Вдруг отморозят свои носики. А мы и рады тому. Дома лучше, чем в школе – здесь  уроки не задают, а значит, и делать их не надо. Суровость погоды пережидаем с бабулей Верой – нашей няней, заменившей нам маму. Отец на работе.

Печь топиться – тепло, уютно. Окна заморозило так, что иней на стёклах играет красивым солнечным искрящимся узором, призывающим выскочить на улицу пошевелить снег ногами, обутыми в валенки. Лучики солнца пробиваются сквозь морозную паутинку на стёклах, словно зовут: мол, дескать, чего вы там прячетесь в тепле душном и пропахшем дымком из печи. Эх! Хорошо бы побегать на улице со сверстниками, да вот можно и щёки с носом отморозить, хоть и солнышко светит. И  всё же выбежишь на полчаса, похрустишь по жёсткому от мороза снегу, зарумянишься щеками. Как только мороз заберётся под наши тоненькие пальтишки и кучу напяленных по случаю такого холода рубах, мы убегаем в дом в блаженное тепло отогреваться.

Неожиданный стук в дверь – входную с улицы, едва слышимый. И дополнительно звонкая барабанная дробь в окно. Открывать пошёл я, накинув на плечи своё пальтишко. Выскакиваю в холодные сени, отщёлкиваю щеколду входной двери и…

В дверь стремительным гибким потоком, похожим на водный, вливается вереница людей, закутанных в шали, платки, какие-то накидки - цыгане. Я стою опешивший и потому не успеваю среагировать, чтобы воспрепятствовать этому неожиданному натиску, больше похожему на абордаж пиратами мирного судна. Открыв от изумления рот, смотрю на то, как мимо меня цыгане промчались в тёплое помещение – наш дом.

«Пиратов-захватчиков» оказалось человек пятнадцать. Коллектив полностью женский с детьми разного возраста. Были и младенцы-груднички у некоторых женщин на руках, внешне представлявшие фактически ворох всякого тряпья. Спасали младенцев от холода.  Все цыгане, темноликие то ли от загара, то ли  годами,  несмываемой грязи, были закутаны в самые разнообразные одежды.

Невероятно галдящая толпа бродячего племени страшно напугала бабушку Веру. Представительницы этого бесцеремонного, не закомплексованного условностями, народа, заявили, что они страшно замёрзли и им нужно отогреться  во что бы то ни стало. Иначе их цыганский род может неожиданно закончиться сию минуту. Не обращая на нас, «аборигенов» собственного места обитания, никакого внимания, незваные гости стали располагаться более комфортно своеобразным табором, заполняя пространство прихожей – самой большой комнаты в нашем доме. Рассевшись поудобнее на полу они устроили оживлённую дискуссию между собой. О чём они говорили, понять было невозможно. Язык быстрый, певучий, незнакомый. Говорили громко все вместе – галдёж неимоверный!  На нас они совершенно не обращали внимания, видимо, считая нас посторонними  в этом доме. Мы были в состоянии шока – не знали, что нам делать, какие предпринять действия, чтобы избавиться от неожиданных и непрошеных «гостей».

Шум, гам ввели нас в оторопь. Бабушка Вера, молча с испуганным видом покачивала головой, не произнося ни слова. Мой братик Юра, он моложе меня на два годика, с нескрываемым интересом наблюдал за табором. Цыгане расположились на полу так, что, «ни пройти, ни проехать» - только перешагнуть.

Я очень волновался и переживал, поскольку чувствовал себя виноватым, запустив такую весёлую и пахнущую, неизвестно чем, команду.  Видимо, представители этого этноса считают, что в немытом теле быть гораздо теплее.

Рядом была проходная комната, отделяемая от прихожей остеклённой дверью, а за проходной – комната отца. Остеклённая дверь была закрыта,  и туда никто не проникал – она была просто припёрта массой тел, уютно расположившихся на полу.

В общей суете одна из цыганок, заинтересовавшись таинственной комнатой, постаралась провести её разведку, что называется «под шумок» и сделать это бесцеремонно, не спрашивая хозяев.  Я оказался бдительным, заметил это безобразие. Решительно последовал за ней, предчувствуя недоброе.

Надо сказать, что у нас с братом Юрой были игрушечные револьверы, очень похожие на настоящие. Отлиты они были из свинца, тяжёлые, «стреляющие» громкими пистонами. Эти два револьвера мы выменяли ещё летом у сборщика всякой рухляди: ветоши, бутылок, бумаги, цветного металла. В те времена сборщики разъезжали по посёлку на телеге, в которую была запряжена лошадь. У хозяина этих баснословных богатств было навалено столько ценного добра, что мальчишки стайками бегали за этими телегами, норовя узнать, что же интересного для них привёз добрый дядя-старьевщик. И сколько бутылок или тряпья нужно отдать за какую-нибудь пищалку или трещотку. Существовала такса у доброго дяденьки и мы по ней примерялись по своим возможностям.

Эти тяжёлые с виду, как настоящие, револьверы были всегда при нас, как атрибуты мужского величия. Выглядели как настоящие и весьма убедительно. Тут я в этой критической ситуации решил воспользоваться этим серьёзным аргументом. Надо же - сообразил!

Цыганка ловко прошмыгнула в отцовскую комнату-спальню, я за ней – не отставал, наступая на ноги сидящих на полу – главное успеть «застукать» преступницу на месте. А та уже запустила руку в шкаф через узкую щель дверцы, которая была заперта хилым замочком. Цыганка просто отогнула верх дверцы и начала шуровать внутри. Я был ребёнком нервным, эксцентричным, а потому закричал своим писклявым детским голосом изо всех сил:

                - Уходи!... стреляю… стреляю!!! – и наставил на неё свою детскую «пушку». Цыганка обернулась, присела от страха, ахнула и стремглав кинулась из комнаты, громко оповещая о чём-то на своём языке. Я за ней мчался, не отставая со своей игрушкой-револьвером. Увидев меня с «пушкой» в руке, цыганский табор сорвался вихрем с пола, на котором уже половина её коллектива, разомлев от домашнего тепла, спала блаженным сном.

Через минуту цыган не было. Остались только настежь распахнутые двери в уличный холод, мокрый пол от стаявшего снега с ног непрошеных гостей – многоногого цыганского табора. И кислый запах давно не стираной одежды, и немытых тел.

Этот эпизод, несмотря на огромное временное расстояние, остался в памяти почти во всех деталях. Наверное, потому, что для меня тогда эта ситуация оказалась весьма  непростой.

Рисунок автора. РУЛЕВОЙ
e-mail: otopitel2007@mail.ru