Сказка

Одна, самая пухлая, упала прямо на нос, ойкнула, и тут же растаяла. Остальные делали вид, что не замечают, продолжали свою торжественную процессию. Свет фонаря, охранявшего маленький коттеджик, оживлял только ближайший ряд стволов, а дальше — лунный свет подхватывал и наполнял уже всю глубину прозрачным дыханием. Казалось, что не снег падает, а стройные сосны взлетают вытягиваясь в небесную пустоту. Кроны, несмотря на недвижность воздуха невидимо пошёптывали далекую и рассудительную сказку о том, откуда берется ветер; нетронутый снег скрывал бесконечность возможных вариантов; теплый неизвестный огонек подмигивал из-за деревьев приглашая... Если бы не эта холодная нескладеха, то улыбка и не вздумала бы опомниться на захваченных губах. Там...

«Петя, иди мыть!» Открывшаяся на одну фразу дверь дунула потусторонними звуками, словно многолюдием - музыки, телека, стиральной машины. Ноги развернули его и высоко поднимась, чтобы не набрать снега в тапки, заступали обратно к дому.

***

Всё наконец угомонилось, ребёнок сладко сопел в услужливо поставленной хозяевами кроватке, и только местные мумми-тролли деликатно поскрипывали время от времени половицами, выполняя незаметную, одним им очевидную работу. Он лежал обняв её и прижавшись к её плечу носом, и слегка затрудняясь вдыхал вместе со сном кадры этого быстрого, прозрачного и только под конец беспокойного дня. Вдыхалось и не верилось, что такое их количество — суетливых и обыденно-тусклых по-одиночке — могло вдруг соединиться в немного непривычный, но добрый и сказочный мультик. И мысль, посланная вперед сегодня утром проверить — как же там будет, возвращалась вот и спрашивала с тайным торжеством: «Ну как?»; и неожиданно добродушный таможенник, заранее представавший безразлично строгим, непускающим стражником (из-за одной то всего-лишь опечатки в визовской фамилии ребенка), вдруг улыбался на самом настоящем, ну чуть-чуть только продолговатом, русском: «Дообро пашааловайт!», и делал широкий жест рукой; и вся дорога эта — наша, или не наша, и... да, дорога, которую неожиданно приятно было сложно разделить на «нашу» и «не нашу» - так равномерно очищена она была, очищена и до и после границы и так равномерно она была обсыпана и свежей белизной по краям и деревьями; и люди в дютике  - такие все довольные у кассы; и тишина за окном такая осязаемо горячая и такой аромат у нее любимый, что...; и это тролики спускают... или воду не спускают тролики, а лейтенант Харрис...; и утренняя мылясь...

***

Он оказался неправ. Да и машину он вел неумело, петляя: то отрывался от них, опасно обгоняя очередной грузовик, то необъяснимо тормозил, собирая за собой нервную свору. Очередь была такая же точно, как и всегда. Раннее пробуждение (а точнее — бессонная ночь) и напряженная дорога в темноте легли нерасчетливым расходом на дно чемодана. Пока даже непонятно было, чем бы их можно отбить. Выброшенное время, подаренная энергия. «Может вернемся поспать? Пусть он тут один постоит...»  - ужалила она, когда машинки вползли в долгосрочный хвост перед таможней. Но муж упирался на своём - москвичи отличные ребята, с ними весело...

«Ты, Зоя, ничего не понимаешь!» - подал голос Серый с заднего сиденья. - «Это ж ма-скви-чи! Они как рыбки на берегу без своих пробок! Целые сутки уже нигде не стояли — дай людям отдышаться!»

«Если ты там хорошо поспал, то это не значит, что все так же отдохнули», - продолжила она приготовляясь. Серый хотел было что-то вякнуть, но Алиска, уютно сопящая у него на коленях коготками цапнула его за ляжку, чтоб заткнулся. - «Вообще надо было всем по-отдельности ехать!»

«Ну вот Алины и приедут завтра на своей бомбе!» - обнажил свои Серый. - «Они тоже очень, очень тебе понравятся!»

«Ага! Приедут на всё готовенькое!»

«Всё, хватит, сиди спокойно!» - рявкнул Михалыч.

Серый похлопал свою по аппетитному бочку -  жена тихонько пожала его ладошку.

«Кстати, смотрите, как приятно!» - произнес он через какое-то время. - «Наглецов сегодня не пускают!»

Действительно, машинки, недавно обогнавшие очередь по встречке понуро тащились обратно.


***

Они приехали рано. Никого не было дома. Пришлось за всех звонить в ленивое турагентство, шипеть на них, чтобы подняли опу и нашли хозяйку, «наслаждаться» видом писающего московского ребенка, ждать, пристально разглядывая солидный хозяйский дом и наблюдая, как хозяйка приближается по полю на  новенькой ХС90, следить, как толстое счастье, пыхтя в их драндулетке, заполняет документы (а все ищут, ищут свои паспорта!), слушать его утробное рычание (блин, он же все сухарики и чипсы доел...), выяснять у хозяйки, водя по строчкам буклетика, всё ли, всё ли предоставлено...

Дорога, узкая, но ровненькая, подвела их к шикарному коттеджу. Среди чистого заснеженного поля, спрятанный в небольшой сосновой роще, он был похож на сказочный островок. Такой тысяч триста, а может быть четыреста должен стоить. Москвич, припарковавшийся, естественно, ближе ко входу и достававший своё барахло бросил мимоходом, что в Подмосковье  такой может и до миллиона стоить, а если на берегу озера, как этот — то и два, и три...

«Я предлагаю вам сначала выбрать комнату» - сказала Маша, придерживая его за рукав. - «Как хозяевам...»

«Ну да, ну да», - подхватил москвич, - «А мы пока пойдем расставим бутылочки... Перед тем как вещички таскать... Правда, Миха?»

Толстый поспешил за ним, глянув на жену многозначительно. Та вскинула бровь и тоже повлеклась внутрь, осматривать. Хитроглазая Алиска уже позировала мужу на фоне коттеджика — эти резные ставни тянули десятка на два лайков.

Потом был спокойный вечер, большая уютная гостиная в два света, тьма за окнами, которая охватывала весь дом, погружая в жаркие и плотные объятия полумрака,  наполняющая гостиную  высокая пышная ёлка, которая могла бы в Питере и в сотню выйти. За стенкой грелась натуральная сауна, потрескивал настоящими дубовыми поленьями камин, огромный новый холодильник скрывал в себе груду необычных и легкомысленных продуктов, посудомойка приглушенно шумела, обещая водопад вкусов. Мужики мило пропадали на террасе и дышали сигарами на чёрное озеро, тени стаканов мелькали по стеклу время от времени дьютифришной выгодой.  Уютно шуршала в своей комнате укладывающая сына. А здесь, у камина, можно было просто молчать, свившись в клубок на диване, или на кресле, держа на коленях забытый журнал свежего номера и слушать шёпот сегодняшних покупок, и переглядываясь улыбаться распотрошенной розовой коробочке, наполненной, как оказалось, лакричной смесью для какой-то местной хлебопечки.


***

На самом деле наши таможенники ни в какое сравнение с финскими не идут. Ну что это за организация — из первой машины человек куда-то подевался, все за ним стоят. Почему не ставить машины в стороне от проезда? Почему строго по порядку не проверять документы? Кто им позволил так тратить чужое время? Таможенник даже не удосужился ответить по существу и мужу с трудом удалось удержать её гибкое тело от поисков начальства. Он же только исполнитель, что от него зависит...  Да и в дютике цены оказались диковатыми... Но все равно дешевле, чем в наших гипермаркетах.

«Ну вообще, я предпочитаю строго определённые товары.» - разъяснял москвич Толстому. - «Это не обязательно значит, что они дорогие, нет. Обязательно качество.»

«Ага, мы даже хлеб покупаем только в одном месте» - подтвердила его сосемейница, шур-шуркающая по нижним рядам Машка.

«На самом этих магазинов в Москве три или четыре. Тверского завода — рекомендую...»

Но тут его жена нашла акцию.

«Зоенька, ну вот это мне можно?» - Миша подтащил к ней свой набор с комментариями: вкуснейший немецкий кекц, рождественский, из редких, и четыре по шесть настоящего чешского пива. Посмотрев на его глаза, она нехотя согласилась, и продолжила набирать себе косметику.


***

Алины объявились на следующий день точно по графику. Работа сразу не позволила... А тут уже всё помыто, очищено, расставлено по местам, обед горячий. Все уютно отдыхали в гостиной, расслабляясь после обеда и Пётр ввалился туда со своей растопыренной улыбкой, дешёвенькими сувенирчиками и пятнадцатью минутами на границе прямо в грязных ботах: «Кто-кто в теремочке живёт?».

«Вы, видимо, Петя?» - она попыталась обвиться вокруг его локтя чтобы  выпроводить через террасу, - «Пройди, пожалуйста, чтобы не пачкать». Но он со смехом выскользнул, взамен вручив ей красивый леденец на палочке, обнялся с Серым, поздоровался с остальными и прошлёпал обратно, припевая: «Всё помоем, всё перемоем!». По ногам противно дуло морозной свежестью —  входная дверь была открыта на распашку, они затаскивали дикую кучу своих, а в основном детских вещей. Машка поймала взгляд суетливо дожевывая из своей тарелочки, Алиса подняла ножки на кресло и скрылась вместе с ними в теплой шерстке пледа. «Надо бы поспать после пищеприема», - заворочался Пузатый. «Ну иди, иди попробуй», - отпустила его жена. «Вот так вот надо приезжать!» - сказала она...

Из прихожей доносились звуки шагов и шуршание бесчисленных сумок.


***

Он сидел в кресле напротив окна и глядел на белое озеро. Какой-то невероятной ценой усилий ему удалось отмазаться от общей прогулки и полениться. Во взгляде жены он заметил возрастание проблемной вероятности, но наличие друзей позволяло немного перегнуть; чуть-чуть позже нужно начинать всё исполнять. Ветра нет всё так же. Кроме редчайшей капельки из крана вообще ничего не звучит. А это стоит многого — чтобы растерянные перепонные барабанки начали хвататься даже за стук их собственной крови.
 
Светло абсолютно. Во многие близкие окна вливается свежий простор. Белеющий снег берегами и яркая ровность воды работают как киношное закадровое зеркало, собирая все-все-все жидкие северные капельки и вливая в глаза уже радостный, серебряно-аргентинистый поток. Только отраженно-холодный. И даже немножко жалеешь его сквозь себя отпускать. Но выпрыгнуть из суеты самостоятельно за эти жидкие полчаса всё равно не получилось бы. Бахнуть крепенького, чтобы вытолкнуло — не разрешили. Остается только сидеть вот так, посторонне, из тишины выжидать помимо воли отголосок приближающихся, завершающих голосов. Куда их надо везти? За рыбой, что-ли?

Вдруг, абсолютно неожиданно, неизвестно совершенно откуда, выплеснулось солнце и напитало всё живым, сочным золотом. Он очнулся и вышел на веранду и стал широко и свободно дышать пламенем настоящего и только первые несколько секунд помнить недавний блеклый, обманный сон.


***
 
Они посидели молча. В горячем воздухе это было хорошо.

«Ну, а у вас с детями всё также? Она переживает?»

«Так как бы поздно уже переживать. Тут операцию надо делать...»

Светлые стены дышали покоем.

« Да, с детьми сейчас много у кого проблемы... У Пухлого ведь то же самое? Куда он делся, кстати?»

Они вышли в предбанничек и открыли по новой.

«Толстый то? Спит! Он, вишь, расстроился, что ты вчера его пиво попил. Всё шатался-пыхтел — проверял, сколько осталось. А потом не выдержал и допил всё сам».

«А, ну да, Толстый... Пятнадцать штук за вечер? Так я же два ящика привез», - тоже посмеялся Петя.

«Он именно своё пиво хотел, пень», - разъяснил друг.

«Ну видишь... Предупредил бы — твой знакомый ведь...»

Москвич, пока ещё на почувствовавший себя готовым для парной, безразлично глянул на его бутылку. Он вообще не понимал дешёвого пива.

***

 Младший москвичок очень хорошо игрался с девчушкой. Надо же — полтора годика, а такая смышленая! И родители, видимо, так же считают -  бросают её в гостиной, вроде бы на присмотр всем. Было приятно жмуриться на маленьких, смотреть как они играют в своем уголке, мечтать о своих будущих детках. А они обязательно, обязательно будут! Не зря столько уже всего... И эти выворачивающие таблетки... Раз врач говорит, ему надо обязательно сделать операцию... И новый год обязательно озарится радостным, долгожданным событием...  А то все она и она — уже полтора года почти... «Иди, иди на свой коврик». Москвичок убежал к себе и девочка снова полезла к ней со своими кубиками. Придется, видимо, тратиться на няню — они такие непоседливые. Она подтолкнула её мягко: «Иди обратно». Главное не отчаиваться... Главное не... «Аля! Возьми её!»

***

Мокрый и радостный он сидел в уголке с баночкой чешского пива. Жена пошла засыпать с ребенком; про него, вроде бы, забыли. Улыбка вспоминала, как только что малявка с радостным визгом перекатывалась по просторной душевой, а мама пыталась попасть из душа в ее худенькое, покрытое пеной тело. По телеку тот самый гнусавый голос (откопали где-то авишку именно с тем переводом) говорил про Махони: «...а когда он проблюется — заставьте его побегать еще раз...». Правда, казалось, что звучит это слишком громко, но ребенок вроде бы затих, значит — нормально. Девчонки обсуждали что-то на своем диалекте, ребята сидели на диванчике и утрудненно подносили к губам финские баночки. Купили рыбы и ею же и объелись все до отказа полных сил.

Она стояла над ними и возбужденно заканчивала:

«А завтра надо поехать и купить все же салют! Обязательно надо устроить! Слышите?», - сонно кивали.

«Ты не слишком громко говоришь? Катенька не заснет...» - по правде, ей самой уже хотелось спать. А еще камин — прямо напротив ее кресла, и она его загораживает. А так хорошо сидеть забравшись сюда с ногами, закутавшись в теплый плед смотреть в огонь... «Ну уж, теперь всем молчать что-ли?» - вскинулась было она... Но ребенок уже плакал за близкой стенкой. Кусочки пламени срывались с поленьев и чувствовалось ярко, как этот огонь хочет жить, но слабеет и превращается  в дымок и улетает в пустоту трубы. Ребенок плакал все громче и в гостиной остановилась неприятная тишина. Наконец папа понял, закопался в своем углу и прошел за ее спиной в комнатку. Плач замолк и пламя снова заполнило все пространство.  Тишина не уходила, звуки с экрана звучали чуждо, поднимаемые банки пива — через силу. Ребенок снова закричал — как будто прямо в ухе.  Папа выглянул, попросил убавить. Пульт залез Толстому в лапу и нехотя передал просьбу. Потом выключил совсем. «Ну, вот как-то так»... Сидели и смотрели в пустой экран. Огонь потрескивал и постепенно заполнил всё. Потухли москвичи со своим ребенком. Чужая малышка сочувственно плакала. Верхнее неожиданно рассыпалось с искрами. Выключили свет. Другие заскрипели наверх по лестнице. Из камина исходил тихий шёпот, садился рядом и раскрашивал завтрашнее утро в серебристые цвета. Тепло пропитывало насквозь, лицо приятно горело, внутри тлел приятный, неутолимый огонёк.  Он потрогал её за плечо, она открыла глаза, вдохнула в дрожащую грудь и потянулась: «Хочу к тебе на ручки...» 

***

Тихий, ритмичный аппетит наполнял пространство, взлетая в пустоту под потолком. Пёстро приправленные ряды источали ровный аромат, теряясь в прозрачной глубине. Рука самостоятельно накалывала и, не утруждаясь приправами ценников, отправляла кусочки по живому лабиринту голодной тележки, гулко и равномерно проглатывающей ряды напольной плитки. Одна упаковка, яркая и манящая, ненадолго оторвалась от остальных, розовея от собственной иноязычной непонятности. В безвоздушном пространстве она вращалась в поисках каких-либо, хотя бы немного понятных символов, но безуспешно. Упав на свою полку она начала было таять в нарастающем потоке, но всё же нанизалась на удалявшуюся ладонь и соединилась с дымящимся набором.

Бока тяжелели, наливались, заставляя передвигать ремень желания дырочку за дырочкой, и одно колесико удовлетворения уже устало билось, не поспевая за  тремя остальными. Пресыщение подкатывало волнами копчености, висело на самом краю сочной гущей апельсинов и некий список рефлекторно содрогался в центре, окутывая добрую половину заглоченного сомнительным туманом. Усиленно сдерживаясь, двигаясь уже сомнамбулически, с резкими, тяжелыми поворотами на месте, она всё же не сдержалась моющими средствами, рассыпала их, и что-то еще увлеченное с ними ровным потоком и застыла посреди прохода, напряженно дыша и расслабилась, и сбросила новые подпиравшие волны, только когда подошла вторая тележка.


***

Окна в гостиной широкие, высокие. Даже немного отступает ощущение дома и начинает казаться, что настоящие стены — стройные, тихие сосны, а настоящий ковер на полу — просторное незамёрзшее озеро. Вот-вот пробежит по опушке зайчик, а может быть большой лось остановится между деревьев и посмотрит задумчиво на тебя. На кухне приятные женские шорохи. Порхают дверки, помогают ящики. Нож считает по доске, ложка спешит по краю салатницы. Порывается вернуться, помочь — вроде бы дети снова играют сами. Ей выдают овощи для салата. «Нет, ту тарелку не бери, это у нас для отходов...» Но всё остаётся лежать на столе, а она снова держит на коленях скуксившуюся доченьку. «Фу... Девочка-плакса!» - вроде бы помогает мальчик. Гримаска на его личике очень похожа и становится неприятно. Москвичня отгоняет своего ребенка: «Брось говорить глупости», - и не взглянув возвращается к разделочному столу, со вздохом принимается за брошенные овощи.

«Ой, девочки, а мы завтра пойдем опять гулять?»

«А ты лососика заказала?»

«Да, конечно!  Самого большого и самого вкусного!»

«Надо сделать лимонную заправку! Я специально вчера лайма прикупила -это ваще будет! Сейчас принесу...»

Она проходит через гостиную. Останавливается над ними.

«Ну что, все канючит?»

«Ну да, не выспалась», - отвечает мама. - «Сейчас пойдем попробуем заснуть».

«Да я уж заметила! Ты ее особо не распускай — пусть учится спать при звуках! Мы же не можем сидеть тут как мышки, пока она выспится. Тем более завтра — Новый год! Мы будем праздновать до упора!»

Мама смотрит на неё снизу вверх. Потому-то и решили взять отдельный домик. Зато этот пришлось бы вам делить на троих...

Она приближается к лестнице, но останавливается вскочив на скрипнувшего тролика, снова издает какое-то поучительное квакание...

Мама улыбается, но опять молчит в ответ. Недолго. Снова начинает улыбаться глазами глядя за своей ковылюшкой, деловито направляющейся к их маленькой комнатке.
 
Они лежат рядом и ребенок горячо и благодарно прижимается к груди, пальчиками теребит материнские волосы. Ветер водит рукой по стене, перебирает легкими кронами. По кухне проносится порыв посуды. Ребенок вздрагивает. Ещё порыв железа... «Машёнок, принеси тряпку!» - ударяет. Гнёт громкие ступени, разносит мебель по полу. Ребенок садится, покрасневшими глазками смотрит на свою маму. Её сон не успевает ничего придумать — ревёт голодный мотор, за стенкой трепыхается дверь и начинает заглатывать что-то объемное и шуршащее.

«Мы же просили только рыбу!» -  вибрирует деревянная мембрана.

«Ты не представляешь — настоящее чешское!»...

***

Закрываешь глаза и сауна обнимает плотным, жарким чревом. Если наклонить расслабленное тело вперед и прижать локти к коленям,  потная влага постепенно размягчит четкую границу памяти и повлечёт назад, вплоть до самого слияния с громкой и единственной утробной пульсацией.

«Ну чо? Хорошо?» - Толстый ввалился, обдав на мгновение остатками мороза, прилипшими к шкуре.

«Жарко, ты что!»

«Ры!» - сказал он ворочаясь рядом.

«Ну, как здесь? О!!!» - Серый заскочил отряхиваясь. - «Давай, Петюня, тоже в снежок нырь-нырь!»

Завораживающе шумит пламя. Из гостиной доносится мощный и спокойный звук Dire Straits.

«Слушайте! А это... Как думаешь — есть такая температура, при которой можно сколько угодно голым прожить? Да я не о том... Вот если например положить человека в горячую воду, вставить ему трубочки туда-сюда — сможет он как в мамином пузике лежать и кайфовать до бесконечности?»

«Что это тебя так загнуло? Матрица дала о себе знать?» - заколыхался Толстый. - «Надо, кстати, её сегодня зырануть вечерком! Тыщу лет ведь не зырили! А?»

«Ага... Главное погромче включай!» - он наклонился вперед и чуть не загребешился. - «Тут у вас слышимость, как в жопе. Если ребёнок сегодня не заснёт, придется сваливать завтра нам...»

Дрова потрескивают в топке. Интересно, почему русские не смогли за тысячу лет придумать такую же носилку для дров, как Финики?

«Ну, я пойду, мужики» - он спрыгнул с насеста и вышел.

«Нет, наверное не получится...» - сказал через минуту Толстый. - «Просто раз уж сознание появилось — это считай шило в твоей жопе появилось. Ни хрена не получится просто кайфовать.»

«Вот с этим я согласен!» - оскалился Серый-  «Пойдем-ка и мы бахнем по маленькой. Надо девок пускать скорее — сегодня вообще их день, получается».

***

Остро приглядевшись, Алин схватил в цепкую лапу сразу две. Умело, шпорой пальца, пробил одну для друга, другую для себя.

«Ну там что-то пипец жарко», - сказал он. - «Вы не бросайте больше, а то тётки зажарятся!»

«Ну так вот», - сверкнул глазами Серый, проглотив пару зарядов: «Что мне эта леворюция даст? У меня всё хорошо, а начнётся раскирдык — что там будет? Опять всё взять и поделить? Кто вместо этих-то придёт?»

«А ты-то ходил, кстати?» - вклинил Петя вопрос Москвичу.

«Я не затем в Москву приезжал, чтобы...» - тот отрицательно покачнулся.

«Во! Я те точно говорю», - продолжили сверкать выпученные глаза, -  «это как по доктору Споку: будешь народу жопу лизать, он всю страну тебе разнесёт, а оставишь его в темноте часик повыть — он и поймёт всё, и начнёт дельцем заниматься...»

«Просто людям обидно...», - начал было Петя, но упёрся.

«А... Я и забыл! Ты ж у нас борун за права!» - Серый собрался стукнуться с ним баночкой, но осенился на полпути: - «А чо если нам снять и летом этот домик? Рыбку приехать половить? Тут, я думаю, круто клевать должно — Калерия ведь!»

«Ты ж говорил, что взял снасти? Можно и сейчас попробовать!» - проурчал Толстый.

«Я ж для подлёдки взял, пень! Ты тут лёд где-нибудь видел поблизости?»

«А я всё равно попробую! С причала — может повезёт»

Серый стукнул-таки свою баночку, переглянулся с Петькой, подмигнул ему: «Ну, за рыбалку!»


***

«...это, ага... И потом...» - не слышно, - «Ну ты поняла, да!». Раздается дружный смех.

Здесь за обеденным столом потише и поспокойнее, чем там, на кухне. Можно неторопливо чистить картошку, нарезать овощи для салата. Там — маленькая Москвичка полностью поглощена процессом, Лиска мягко играет с ней в продукты, отправляя то к ящику, то в холодильник.

«Ну что, готово?» - обращается, наконец, к Маме. - «Ага, давай... Принесёшь?» - это уже к Машке. Та деловито  подбегает, шмыгает носиком и утаскивает в кухоньку кастрюлю с картошинами. Остаётся только дорезать салатик.

«Могу дать тебе телефон» - продолжает Алиса. «Он, вообще, самый лучший считается в городе. А ты к нему ходила?» - это опять к ней обращение.

«К кому? Я вас тут плохо слышу»

«К Максу, к Максу!»

«Нет, когда мне! Что-то слышала, но не ходила...»

«Ну ты смотри», - продолжает та машковать, - «Если у тебя будет денёк — сходи к нему, я помогу записаться. Он, конечно, дорогой, но самый, самый лучший! Хотя бы на голове сделаешь!»

Смеются. Слишком много внимания ребенку... Болтают. Надо и о себе думать... Нарезают. Муж-то для чего нужен... Перемешивают. Няню можно нанять, наконец... Раскладывают. А то что - всё сама и сама...

«Слышишь, Мамочка? Ты никогда не хотела няню взять?»

«Нет, нет», - встрепенулась она, - «Нянь никаких не надо! А то таких ужасов в интернете насмотришься...» - Если есть счастье в гнездышке, которое можно самой прижимать и прижимать к своей груди, как можно им с кем то чужим делиться? Зачем? - «Что-то они загулялись, по-моему. Как бы не простудили ребенка!»

«Ничего, пусть Папа ваш позанимается с лялей. А то только знает, что бухать».

Как будто другие мужики здесь что-то иное делают...

«Мы тобой сегодня займемся! Сначала сауну, потом маникюрчик, потом масочку сделаем, ну, ту, помнишь я тебе говорила! Пускай Папа поработает, а ты — отдохни-ка! Или ты не хочешь»

«Хочу...»

***

«А памперсы брать?»

«Брать конечно, ты что!»

С ребёнком вежливо сидели в гостиной, давали им возможность собраться.

«Ну, в принципе, не так много и получилось. Тебе ещё долго?»

«Нет, можешь загружать уже. Только вот, подарки под ёлочку отнеси...»

Отдышавшиеся тролики сочувственно молчали. Они, сызмальства привычные к разным житейским несогласностям, вполне всё понимали. Толстый время от времени покашливал и жена громко лечила его. Вчера, после очередного противного кукарекания и мишкиного ответного ревения, спать сразу не пошли — сидели долго но нерадостно на веранде разрушенного уюта, простыли. Вроде не злились - Новый год висел под потолком, как украшение, наполнял застенное пространство как явление природы, оттеняя чувство  воздуха теплом дружелюбия и верой в возможное солнце. Деревья казались всё выше, пластичнее и огромная добрая ладонь ворошила их, как пушистые волосики ребёнка.

***

Они разноголосили, но прервались когда появилась она.

«Ой, как жарко!» - чирикнула она и устроилась на приступочке у их ног.

«Залезай, залезай, Алиночка! Что ты будешь там ютиться».

«Нет, слушай, мне и тут жарко. Я не привычная...»

Из гостиной доносились звуки спокойной музыки. Тлели за стеклом угольки. Вдруг ей послышалось... Она вспорхнула к двери и прислушалась.

«Что там?» - спросили её.

«Показалось что плачет».

«Послушай меня!» «Порасслабляйся ты, наконец!» - покружилось в жарком воздухе, - «Посмотри на нас!» «Папа-то тебе на что? »

«Да я волнуюсь... Она уже две ночи плохо спала... И днём...»

«Да, глазки у неё красные...» «Канючит постоянно...» -  переглядывались по кругу, подтверждая. - «Надо приучать ребёнка....» «А может быть, папа свезет её бабушке и вернётся?»

«А знаете что...», - она присмотрелась одним глазом, поборолась, но всё же тихо и отчётливо клюнула двоих в самую точку...

Ей не ответили. Всё замолкло.

«Ну я пойду. Жарко».


***

Странно было наблюдать, как укорачиваются, утолщаются пальцы. Ещё совсем недавно, перед выездом, они были длиннющими, когтистыми и он с силой взмахнул дверью, становясь на крыло. И она всё утро смотрела черной бусинкой и не понятно было, готова она поднять крик по любому возможному, или и самой ей нужна поддержка. Но ощущение чуткости притаившегося в камышах дома останавливало всякую жалость, заставляло сосредоточиться на сборах, на одевании клюющего носиком чада.

Метры скользкого просёлка наматывались на уверенные колёса. Выходящая на максимум печка гладила по небритым щекам. Dire Straits наполняли салон тихими басами,  но по-настоящему звучала родная песенка о друге. И казалась эта краткая сказка чьей-то чужой, а потому несерьёзной; и казалось радостным, что расстояния между деревьями становятся всё больше, словно всё рассеивается в свежем воздухе, и грудь расправляется, наполняется им всё полнее и полнее. Когда под колеса подкатился чистый асфальт — уже совершенно не удивило, что лес остался где-то вдалеке, что его отделило широкое, белое поле.

Её профиль тоже упрощался. Словно за хлопнувшую дверцу упорхнуло всё незнакомое, оставив только спокойный, пристальный взгляд. Сейчас рядом сидела она. Тёплый воздух и музыка смешивали всё сразу: и недавнюю встречную дорогу, и потрескивание огня в камине, и натужное молчание, грезившееся под потолком, и вот это целое, сложившееся вдруг из трех обнявшихся миров. Из двух: в зеркале заднего вида наконец-то сладко сопели, уронив головку на плечо. Он положил свою руку сверху. Она слегка пожала в ответ. Шины осторожно тянули их в новый год.

Звук попрощался, красные глазки габаритов скрылись за поворотом. Последний свет тоже отстал - ослаб, остановился и теперь грустил, кивая им вслед. Местные сумерки продолжали зажигать свои привычные огни, подманивать недешёвую ночь. И где-то впереди, уже в полной темноте, их ждала уверенная тишина и недвижность родного дома, обнимающего, оберегающего и пустого.