Письма Нильсона

Уличный воздух ворвался в захламленную комнату, разметав листки с пожелтевшими полосками текста и взметнул столб пыли. Сквозь неясное облако показался расплывчатый силуэт.

- Вы - мистер Нильсон? - закашлялся почтальон.

- Я, - хриплый голос поразительно контрастировал с суетливым посетителем и уличным шумом. Казалось, этого человека вынули из средневековой темницы.

- Вам письмо. Распишитесь здесь, пожалуйста.

Оставив короткий росчерк, мистер Нильсон хлопнул дверью, снова разделив миры "снаружи" и "внутри" тонкой и ненадежной деревянной прослойкой.

- Кто бы это был... А, Анна?

Анна ответила протяжным мяуканьем и умчалась на кухню, перепрыгнув гору книг.

 - Аа, наверняка опять из налоговой... - не вскрыв конверт, мистер Нильсон швырнул его во всепоглощающую темноту.

На кухне, в отличие от остальных комнат, окна были приоткрыты: Анне, чтобы вдохнуть хоть каплю свежего воздуха, приходилось прижиматься к узенькой щелочке. Однажды бедная кошка застряла и просидела так всю ночь, пока мистер Нильсон не соизволил пополнить запас грязной посуды.

- Эх ты, милая... Только ты у меня и осталась.

Услышав шорох просроченного корма, кошка метнулась к миске. Подобное осточертело ей, но лучше не было - даже мыши перебрались в дом побогаче. Мистер Нильсон ласково потрепал Анну, словно посочувствовав, и, стараясь не наступать на фарфоровые осколки, исчез.

Мистер Нильсон был художником. В наполненной электрическим светом мастерской рождались целые миры. Мастерская, чистейшее место в доме, находилась в идеальном порядке - ни пылинки, ни крошки. Генрих обожал это место. Здесь он провел последние четыре года.

Художник не вел счета времени. Его день превратился в копию предыдущего, а сегодняшнее письмо - нечто удивительное и выходящее за рамки повседневности. Нет, он получал письма раньше: чаще - из налоговой, иногда - от тетушки Мари, прикованной к кровати из-за больных ног. Но на конверте - никаких опознавательных знаков.

Рисование помогало мистеру Нильсону расслабляться, исчезая в тумане иной реальности. В чем-то он был счастливее обычного человека: перед его мысленным взором проносились сотни миров, но в настоящем он был глубоко несчастлив.

Четыре года назад жена талантливого и успешного художника умерла от лейкоза. Мистер Нильсон навсегда запомнил их последний день. Она лежала у него на коленях, мутным взглядом пытаясь нащупать заплаканные глаза супруга.

- Не плачь, - шептала она. - Я буду присматривать за тобой там, на небесах... Я не хочу, чтоб ты угасал со мной, слышишь?

Генрих лишь кивал, последние часы наслаждаясь ее прекрасными чертами лица, тонкой белой кожей и огромными янтарными глазами, подарившими столько тепла и жизни, а теперь напоминающие лед на лужах морозным утром.

С тех пор мистер Нильсон изменился. Покидал дом  реже и реже, замыкаясь в горе. И некому было помочь, утешить и взбодрить. Живопись стала его единственной отдушиной.

Так известный и открытый миру художник превратился в убитого горем отшельника.


Обычно перед тем, как приступать к картине, мистер Нильсон садился в уютное клетчатое кресло, закрывал глаза, вбирал побольше воздуха, и... Фантазировал. Фантазировал не подобно посетителю начальной школы, нет; его воображение позволяло воплотить самую смелую фантазию. Так художник побывал везде, куда проникал всеобъемлющий разум: в космических кораблях будущего, на борту Наутилуса, в Бородинском сражении, в мирах Забытых Королевств, в Гиперборее и Атлантиде....

Но сегодня никак не ладилось: мысли Генриха склонялись к анонимному конверту. Вконец взбесившийся неудачливым погружением в Средиземье, мистер Нильсон стряхнул кошку и отправился за конвертом.

Удивительно - но письмо было целиком анонимным: даже буквы оказались вырезаны из газет. На конверте - не единого упоминания об адресанте. Подозрительно прищурившись, художник вынул письмо.

"Здравствуйте, мистер Нильсон!

Пишет ваш ближайший поклонник. Мы не знакомы, но почти всегда я рядом; я вижу, какие вы пишете картины, какие чудесные образы рождаются на холстах, как замечательно умеете изображать несуществующее. Можете считать, что мы были лучшими друзьями, но теперь - навеки неразделимые партнеры.

Я анализировал вас и вашу судьбу, мистер Нильсон. Я знаю, что вас беспокоит и что заставит покинуть пыльный дом. Не верите? Ну давайте проверим. Я буду писать письмо каждый раз, когда выполните условие предыдущего: обещаю, что через месяц вы станете счастливым и богатым, как прежде.

Звучит глупо, но я, как и вы,  имею привычку сдерживать обещания.

Зачем мне это? - спросите вы. Но я не могу допустить, чтобы талантливейший художник заживо сгнивал в собственном доме.
И напоследок, мистер Нильсон - вспомните: закат, рокот волн, кольцо. Да-да, сейчас вы болезненно сморщитесь, словно ваша кошка от очередной порции "еды", но я уже знаю, что вас захлестывают чувства и затягивает боль утраченного.

Всего хорошего, мой дорогой друг,
всегда ваш - назойливый доброжелатель.

P.S. Прошу, купите, наконец, кошке свежего корма!"

Мистер Нильсон ошарашенно уставился в кривые буквенные линии. "Закат, рокот волн, кольцо..." - словно вспышка озарила разум: на мгновение он переместился в прошлое.

Она, как всегда, была прекрасна - выглядывающие из-под коротенького цвета неба платьица ножки, звонкий, словно стук лесных колокольчиков, смех и круглое, наполненное любовью и добротой лицо... Это была она - Софья. Солнце катилось к закату, раскрашивая море волшебными оранжевыми и красными красками, а он - молодой, наивный и отчаянный Нильсон - уронил свадебное кольцо в песок. Пока дрожащими руками он  раскидывал нагретую солнцем ненавистную желтую землю, Софья беззаветно смеялась. Вскоре Нильсон надевал на тоненький палец кольцо в крупицах прозрачного песка.

За окном с ревом пронесся автомобиль и художник очнулся. Вокруг снова были грязь, беспорядок и разруха; на кухне раздался грохот - кажется, кошка снова опрокинула аккуратную гору посуды.

Мистер Нильсон ощутил безграничное отчаяние и одиночество, ведь ему почти удалось забыть и подавить прошлое, а теперь накопившееся горе выплеснулось бессильной яростью. Он бросился к особому, не открывавшемуся четыре года шкафу и отчаянно дернул дверцы, отчего содержимое высыпалось, покрыв ноги ноющей болью.

Это были старые фотоальбомы.

Схватив первый, мистер Нильсон в слезах бросился на любимое кресло. Дрожащими руками раскрыл потрепанные страницы и снова увидел ее: Софья казалась по-настоящему живой. Снова ощутив подкатывающую боль, мистер Нильсон швырнул альбом.

- За что? За что ты меня бросила? Почему Господь так жесток? - кричал он, катаясь по полу. Воспоминания снова сжигали его.
Когда заходящее солнце наполнило дом темнотой, обессиленный мистер Нильсон ползком добрался до кровати, закутался в хлипкое одеяло и заснул.


После вчерашней истерики в мистере Нильсоне что-то повернулось. Теперь он напоминал маленькую девочку, всхлипывающую, лишь когда мама касалась разбитого колена. Будто луч света блеснул в его душе, и он всем существом потянулся к этому свету.

Теперь художник беспокойно ожидал письма; кто же мог так тщательно следить за ним и скрупулезно разбирать биографию? Слежка вызывала смесь негодования и огромного любопытства. Может быть, любитель чужих секретов установил камеры? Или тайком забирался и рылся в бумагах? В любом случае - это оставалось тайной, которую мистер Нильсон разгадать не мог ни при каких условиях.

  Сегодня же художник по настоянию таинственного "партнера" решил ублажить единственного друга - Анну - и приобрести кошачьего корма. Кошка жалобно замяукала, узрев небывалое - хозяин надевает пальто и шляпу и трясущимися руками распахивает дверь!
- Я скоро вернусь, дорогая, - промямлил мистер Нильсон.

Отшельник едва не упал, сбитый шквалом позабытых запахов, шумов и осенних красок. Держась за все, что попадалось под руку и отчаянно вспоминая дорогу, он проковылял несколько метров. Но неожиданно нахлынувший страх заставил бегом вернуться и, прижавшись к шероховатой поверхности двери, вслушаться в жизнь чужого и позабытого мира.

- Ну его к черту, - выдохнул мистер Нильсон, ощущая стук вырывающегося из груди сердца. Но до жути худая Анна, вынырнувшая из пустой кухни, заставила отшельника подняться.

Со второй попытки все оказалось менее страшным. Огибая косящихся людей, художник пересек пару кварталов. Город давил на него; хотелось вернуться в теплый дом и навсегда отгородиться от этих улиц, хаотичного шума и злобных людишек.

- Мне... нужен кошачий корм, - выговорил мистер Нильсон, оказавшись под зрительным обстрелом неприветливой продавщицы. - Самого... дешевого.

Возвращаясь, отшельник даже ощутил гордость; теперь Анна сможет насытиться! Единственное беспокоило художника - косые взгляды прохожих. Может быть, дело в подточенной отшельничеством внешности? Мистер Нильсон оказался у зеркальной витрины. Отражение потрясло его до глубины души.

В витрине был совсем другой человек, нежели четыре года назад. Хлипкие волосы обрамляли лицо трупного цвета; под глазами темнели синяки, а на шее билась синеватая жила - единственное, что выдавало живого.

Следующий день прошел в беспокойном ожидании. Придет ли письмо от таинственного незнакомца? Мистер Нильсон даже бросил рисовать; прибравшись в одной из комнат, он раскачивался на стуле и ожидал звонка.

Стук-стук-стук. Подогреваемый безумным любопытством, отшельник распахнул дверь; это снова был почтальон.

- Здравствуйте, это мистер Нильсон?

Но художник уже торопливо расписался и хлопнул дверью. Разорвав конверт, он вгляделся в печатные буквы.

"Здравствуй,
мой дорогой мистер Нильсон!

Честно скажу - я приятно поражен твоими успехами. Вообще я и рассчитывал на подобную реакцию - истерику и конвульсии после того милого воспоминания. Но вы должны были вспомнить для вашего же блага. Тяжело с раны снять повязку, не причинив боль, верно?

Почему же раньше вам не стало лучше? Почему первое письмо пришло три дня, а не три года назад? Отвечу так: настало время. Однажды я откроюсь и вы все поймете.

Ну все, хватит разглагольствований! Время следующего шага. Вы же так рветесь к нему, стремитесь вырваться из духоты и стать, как прежде! И не сопротивляйтесь желанию жить, исходящему из глубины вашего существа; просто выполняйте требования.

Итак, я знаю, что вы боитесь города и его жителей. Для этого я брошу вас в пучину общества; завтра же вы отправитесь на светское мероприятие, посвященное живописи, в доме одного достопочтенного гражданина.

Но помимо повторной социализации на этом собрании вы получите еще кое-что. Что же - узнаете, когда проведете там некоторое время.

Если не выполните данное условие, то я больше никогда не напишу.

С уважением,
Ваш назойливый доброжелатель.

P.S. Адрес и указания под обувным ковриком."

Мистер Нильсон бросился к порогу; действительно - под ковриком он обнаружил газетную вырезку, гласившую о намечавшемся собрании ценителей искусства.

Переборов гнев (какой негодяй посмел закрасться в его дом и подложить под коврик записку!?), отшельник ощутил смешанное с радостью беспокойство. Неужели он покинет теплый и родной дом ради письма безмозглого "доброжелателя"? И ради чего?

Кажется, в художнике действительно просыпалось нечто живое, если он принял вызов.


Мистер Нильсон выглядел на "отлично": черный смокинг, изъятый из глубин шкафа, был тщательно выглажен, а запылившиеся туфли вычищены до блеска. Проблему с прической (а в частности - с посещением брадобрея) художник решил весьма оригинально - побрившись наголо. Вышло весьма экстравагантно. Художник даже неловко присвистнул, представив, как соблазняет очередную красотку.

И тут же вспомнил Софью.

Не оставив времени на самобичевание, за окном зашумело такси.

- О Господи, что же со мной будет? Зачем я на это решился? - шептал отшельник, с ужасом глядя на проносящиеся вечерние огни. Однажды он решился повернуть такси, но все же наскреб смелости и передумал.

- Мы на месте, сэр.

- Да-да, конечно...

Огромный каменный дом-замок, окруженный кустарником и был местом предстоящего мучения. Еле передвигая ватные ноги, мистер Нильсон доплелся до массивной дубовой двери. Сердце бешено колотилось. Дверь распахнулась и на пороге приветливо улыбнулась девушка.

- Ваше имя, род занятий, сэр?

- Нильсон... Генрих Нильсон. Профессиональный художник.

- Прошу, - на ее лице отразилось удивление. До гибели Софьи фамилия "Нильсон" была гордостью этого захудалого городка!

Отшельник, обмахиваясь и пошатываясь, добрел до пустого столика и огляделся. Просторный зал освещали огромные люстры, под которыми вели светские беседы гости. Повсюду сновали с шампанским официанты. Расположившись на небольшой сцене, квартет исполнял легкую классическую музыку.

- Не составите нам компанию, сэр? - раздался приятный мужской голос.

- Да, конечно, - ответ вышел немного враждебным, отчего пригласивший отшатнулся.

Так мистер Нильсон оказался в приятной компании. Вначале художник стеснялся, но ощутив, что грамотней этих юнцов, почувствовал себя уверенно и беседа потекла размеренно и спокойно.

Единственное, что не давало художнику покоя - Софья. Не раз они бывали на подобных мероприятиях, и казалось - вот-вот она дернет Генриха за рукав и прошепчет: "Милый, кажется, я нашла укромное местечко и хочу кое-что сказать тебе! Пройдем за мной" и они, обуреваемые страстью, удалялись.

- С вами все в порядке, мистер?

- Да-да... Где находится туалетная комната?

- Пройдите чуть вперед и направо; вы сразу увидите.

Оказавшись в туалете, мистер Нильсон склонился над раковиной и разрыдался.

- О Господи, оставь меня, прошу... У меня другая жизнь, я хочу жить! - едва срываясь на крик, шептал он. - О, проклятье... Я хочу жить, и ты мне не нужна! Я больше не завишу от тебя, уйди прочь!

Хлопнула дверь, на миг впустив гвалт праздных звуков.

- Вам помочь, мистер..

- Нильсон, меня зовут мистер Нильсон... Нет, спасибо, я сам.

Огромным усилием он прекратил рыдания. Кажется, внутри снова что-то перевернулось: отшельник напоминал выплакавшегося дитя, решившего дать сдачи. Проходя мимо стайки молодых леди, он широко улыбнулся, отчего девушки звонко рассмеялись и зашептались.

Художник уже потерял счет времени; с каждой каплей шампанского он втягивался в коллектив, даря ослепительные комплименты.

- Простите, вы - мистер Нильсон? - раздался шепот. - Прошу - проследуйте за мной.

Тот нехотя подчинился. Человек (Генрих мог наблюдать лишь его блестящую залысину) провел его по пустым коридорам; как приметил художник, стены были украшены картинами неизвестных авторов; тонкость и мастерство некоторых завораживали.

- Меня зовут Альберт, я - управляющий мистера Эммерсона. Наш господин - большой ценитель живописи, и у него небольшое предложение, - медленно и лениво начал человек, не сбавляя шага. - Не советую отказываться, ибо сотрудничество с господином всегда выгодно и перспективно.

Остановившись перед высокой дверью, Альберт напоследок прошептал:

- Ведите себя достойно. Надеюсь, уровень алкоголя в вашей крови позволяет хоть минимум приличия. Вы перепили как последний... сукин сын.

Мистер Нильсон лишь презрительно фыркнул.

За дверью оказался просторный кабинет, стены которого занимали исключительно книги. Позади мистера Эммерсона, расположившегося за огромным деревянным столом, виднелась гигантская репродукция "Апофеоза Войны".

- Здравствуйте, уважаемый мистер Нильсон, - Эммерсон выскочил из-за стола; он оказался маленьким и пухлым. - Я давно вас ждал. Я - Альфред Эммерсон, безумный коллекционер картин; осмелюсь сказать, что я одержим. Картины - моя самая большая страсть.

- Очень приятно, - холодно отозвался художник.

- Я - ваш давний поклонник, - страстно продолжал Эммерсон. - В моей коллекции имеются две ваши картины - "Девушка в солнце" и "Осколок мира". Я давно пытаюсь выйти с вами на связь. После того... Хмм... Происшествия с вашей женой - вы исчезли. Но сейчас появляетесь как ни в чем не бывало на нашей, так сказать, вечеринке. Скажите - вы писали картины еще?

- Дом уставлен ими так, что некуда девать.

- Отлично, отлично! - мистер Эммерсон совершил подобие пируэта, насколько позволяло тучное тело. - Я бы желал приобрести... О нет, "приобрести" слишком грубое слово для такой тонкой материи... Я бы хотел переместить некоторые ваши работы в свой дом за определенную плату!

- Я бы с радостью. Но скажите; очень ли вам нравится подглядывать за мной? Изучать чувства и переживания? А камера... Может быть, вы еще и в ванной камеру поставили? - мистер Нильсон ужасно разозлился. - Наслали в мой дом чертовых шпионов, чтоб подкладывали бумажки под коврики, а теперь восторженно радуетесь моему приходу?

Мистер Эммерсон лишь недоуменно глядел на раскрасневшегося художника; тот размахивал руками и почти кричал.
- Я не понимаю о чем вы, мистер Нильсон.

- Да как же не понимаете, черт бы вас побрал? Вы - лжец! Вы нарушили право на личную жизнь! О нет, конечно, я благодарен вам, что вытащили меня из так называемой депрессии; но, о Господи... Я подумаю.

Не попрощавшись, художник выскочил из кабинета.


Утро, начинающееся днем, не бывает хорошим; отшельник оказался разбитым и ослабшим. С каждым шагом шампанское било по вискам. Вчера сохранилось лишь неясными образами: "культурный" вечер, мистер Эммерсон, картины, письма...

Художник понял, что его разбудило; звонок в дверь. Кто же это?

На пороге оказался почтальон.

Мистер Нильсон в ярости разорвал конверт и знакомые печатные буквы. "Неужели этот старый дурак не исправился?" - в бешенстве подумал он.

"Здравствуй, мой ненаглядный Генрих!

Признаюсь честно, я до конца не верил, что ты посмеешь отправиться на сие мероприятие. А какие комплименты ты отпускал той дамочке в красном! Ух!..

Но сейчас не об этом.

Так понимаю, что тебя сжигает гнев. Гнев на того бедного пухляка Эммерсона. Но вообще-то я - не тот уважаемый мистер, я - другой человек. И сегодня я поставлю тебе кое-какую задачу. Когда выполнишь, то узнаешь, кто я на самом деле и как наблюдал за тобой. Ты согласен?

Конечно же ты согласен, мой дорогой Генрих, если зашел так далеко.

Итак: сожги все фотоальбомы с Софьей.

Да-да, ты не ослышался; уничтожь из своей жизни любой намек о ней. Если ты сделаешь это, то обнаружишь следующую записку под ковриком через три дня; в ней найдешь указания, где меня отыскать.

До встречи, дорогой друг,

С любовью - твой таинственный доброжелатель."

- Сжечь фотоальбомы с Софьей? Что, простите?

Мистер Нильсон снова перечитал записку. Эммерсон решил поиграть в кошки-мышки?

Но голове художника родился гениальный план.

- Договорились, - улыбнулся он.


Наблюдать, как сгорает твое прошлое - не их приятнейших. Так мистер Нильсон, утирая слезы, отдавал прожорливому пламени альбомы. Фотографическая бумага сворачивалась и пузырилась, а перед глазами отшельника проносилась жизнь, превращаясь в пепел.

- Прощай, Софья, - прошептал он. - У меня - другая жизнь. Без тебя.

Вернувшись домой, художник навел порядок в надежде найти жучки и камеры и сделать первый шаг к новой чистой жизни. Горы грязной посуды мистер Нильсон и не попытался вымыть, а просто сбросил в мешок; туда же отправились эскизы, испорченные холсты, кисти, краски и прочий мусор. К вечеру Генрих не узнал дома - в коридорах ни крошки, кухня без рассыпанного корма, а из комнат исчезла затхлость и горы ненужных книг.

Но увы - ни камер, ни жучков не нашлось.

Но на предстоящие ночи у художника были планы гораздо масштабней.

Едва тьма переступила порог, как мистер Нильсон осторожно прокрался в коридор, прихватив биту.

- Ну же, ублюдок, я жду; посмотрим, как пронесешь свою записочку, - злобно прошептал он.

Так, запасшись терпением и кофе, художник провел ночь. Едва он засыпал, то тут же вздрагивал, разбуженный важностью миссии. Анна бродила по коридорам и, каждый раз оказываясь рядом, терлась о руки и ласково мурлыкала.

Тишина...

Проснулся мистер Нильсон в кровати.

- О господи! - незадачливый сторож рванул к двери и отчаянно пнул коврик; никакой записки не было. Генрих облегченно выдохнул и в изнеможении рухнул.

Очнулся он в сумерках. Заняв вчерашнюю позу, художник принялся напряженно наблюдать.

В доме царила абсолютная тишина, нарушаемая лишь завыванием ветра и щелканьем часов; мистер Нильсон напряженно вслушивался в каждый шорох. Иногда казалось, что по крыше кто-то ползет; в другой раз явно щелкнул дверной замок.

Отшельник не понимал этой игры. Кому же могло понадобиться так отчаянно вытаскивать его из четырехлетнего отшельничества, если не сумасшедшему богачу-коллекционеру? Но даже это представлялось маловероятным и глупым. Так кто же?

Раздумья Генриха прервал чудовищных грохот, донесшийся с кухни - будто случился обвал и огромные валуны, крошась и гремя, покатились вниз. Он вскочил и схватил биту.

- Кто здесь, - дрожащим голосом крикнул он. Звук потонул в темноте.

Ответом была лишь тишина. Держа оружие наготове, Мистер Нильсон шаг за шагом прокрался к кухне; воображение строило неудачливого посетителя, притаившегося за шторами. Но настоящее оказалось гораздо проще: кошка опрокинула новенькую вазу. Художник с колотящимся сердцем сполз по стене и закрыл глаза.

- Черт бы тебя побрал, Анна...

- Мяу!


Проснулся художник в кровати. На улице снова смеркалось.

- Я проиграл, - прошипел он.

На этот раз под ковриком Генрих действительно обнаружил записку. Таинственный доброжелатель сдерживал обещания.

"Дорогой друг,

Наша игра завершается. Ты был прекрасным союзником, скажу даже более - ты все еще не представляешь, насколько тесные узы нас связывают.

Хотя, нет: останови меня. Не нужно лишних предисловий, ты и так достаточно ждал.

Выгляни в окно. Видишь тот дом, что напротив? Почему же ты никогда не задумывался, отчего в окнах его не горит свет?

В нем ты, дорогой друг, обнаружишь следующую подсказку; миг нашей встречи все ближе и ближе... И не забудь захватить фонарик под кроватью (да - лишь благодаря моей заботе ты не расшибешь колени)."

Уличная прохлада освежала и прибавляла смелости; крепко сжимая фонарик, мистер Нильсон толкнул дверь заброшенного дома. Луч света прогулялся по грязным стенам; здесь давно никто не жил. Толстый слой пыли покрывал пол, обои были частично сорваны, а в углу, неестественно согнув конечности, валялся игрушечный слон. Потянуло проникающей в нутро жутью; пересилив желание сбежать, художник наконец обнаружил записку: "в подвале, дорогой друг".

Едва сдерживая дрожь и в сотый раз пожалев, что оставил биту, он заглянул вниз; лестница исчезала во тьме. Генрих был почти уверен - во мраке поджидают чудовища, радостно клацая челюстями в предвкушении пиршества.

- Как же страшно, - прошептал он.

Скрип, скрип...

Наконец лестница кончилась. Подвал был пуст, не считая примостившегося посередине стола. Мистер Нильсон щелкнул лампой: мерцающий свет выхватил изрезанные газеты, ножницы, бутылочки клея и... еще одну записку, но в этот раз - рукописнусную.


"Вот мы и встретились, Генрих. Ты спросишь - где я?

Но я прямо сейчас с тобой, друг. Я в тебе. Я и есть ты.

Не некто, не мистер Эммерсон писал тебе письма. А я, я твоими руками старательно вырезал буквы, ведь не могу подделать почерк; я, то есть ты подкладывал записки под коврик, чтоб придать еще больше азарта и путаницы; я, то есть ты заставил сжечь альбомы и избавиться от приносящих боль воспоминаний.

Почему же ты не задумался, отчего так легко поддаешься уговорам? Почему с такой легкостью борешься с болью? Ответ всегда лежал на поверхности - незнакомец и есть ты.

Иногда приходилось чертовски тяжело. Знаешь ли - вставать посреди ночи, спускаться в этот чертов подвал, затем вырезать и приклеивать... Не легко. Но я знал, что так освобожусь, что так освободишься ты; и поэтому я был счастлив.

Иногда удивляешься, насколько изощренна и гениальна человеческая психика. Ты молодец, Генрих, что сумел помочь себе. Вольнолюбивый дух, стремясь сбросить оковы, породил твоего освободителя. И ты свободен.

А я навсегда ухожу и оставляю тебя с созданными за годы затворничества шедеврами. Тебя ожидает великое будущее, мистер Нильсон.

P.S. Последнее задание. Сплавь худшие картины мистеру Эммерсону - в любом случае он не разбирается в живописи."

Мистер Нильсон еще пару минут раздумывал в тишине, а затем уверенно взбежал по лестнице.