Щорс и вообще

В перерыве между парами, мы с Вовиком пили пиво на Киевской. Мероприятие было рядовым, скучноватым.
—Не посетить ли нам кладбище? — предложил я. — Оно самое старое в Самаре. Побродим, посмотрим на памятники.  Черный мрамор, могилы купцов…
Вовка не возражал.
На Центральной аллее, присыпанной разноцветной листвой, никого. Лишь  высокий человек в черном драпе почти до пят. Белый шарф, седина. Похоже, ровесник века. Он стоял у могилы какой-то женщины и молча смотрел на её поблёкшую фотографию. Когда подошли, обернулся:
—Вы что-то ищите здесь, молодые люди?
Благородное, холеное лицо. Смотришь и забываешь о возрасте.
Пожали плечами.
—А здесь есть что увидеть? — спросил прямоватый Вовик.
Дед благосклонно улыбнулся.
—Многое. А хотите, я вам покажу могилу Щорса?
Услышав эту фамилию, я не поверил своим ушам. Щорс, легендарный красный командир, герой знаменитой песни. Это так далеко. Это что-то из революционного эпоса, который наше поколение уже воспринимало не очень всерьёз. Не удивился бы, что и Щорс — выдумка. Но нет. Вот она, его могила. Гранитный обелиск. Черты лица узнаваемы. Я помнил их еще из школьного учебника.
—Как он здесь оказался? — спросил я.
Изумление и великое почтение перед прахом этой легенды — единственное, что ощущал я тогда. Это имя было таким же известным, как Чапаев, Буденный, Котовский. Мы стояли лицом к лицу с историей своей страны, с её самыми кровавыми временами. Я был в шоке.
Наш гид оказался сведущим человеком. Да и по возрасту заметно было, что кое-что он мог видеть и своими глазами.
—Запутанная история, — сказал, задумавшись. — Девятнадцатый год. По всей Империи — смута.  В Самаре после четырехмесячного правления белых и чехов снова   большевики. Щорса привезли сюда с Украины. Мертвого, уже в гробу.
—А на Украине не нашлось места для могилы? — спросил я.
—В этом и загадка. Поговаривают, что его убили свои. Ну, как свои? Нужно представить себе Украину тех лет. Петлюра, Махно, Григорьев, много других. И все дерутся за самостийность. Свобода ж! И у каждого своя правда. В том числе и у Щорса. Едины они лишь в одном: Москва для них — не указ. Щорс, между прочим, в свои последние в жизни двадцать три  был комендантом Киева! А что такое Москва (да и почти вся Россия в те времена)? Это Ленин и Троцкий. Вот, видно, кто-то из них и решил. Свой-то свой, но уж больно самостоятельный. У большевиков так было не принято.
Во времена Сталина считалось, что он попал под пулю петлюровского пулеметчика. Щорса, как и многих других (того же Чапаева, например) сделали легендой.  Картину помните, может, видели: Щорс на коне, с шашкой. Волевое, целеустремленное лицо. Голова в бинтах. И знаменитая песня:

                Голова обвязана, кровь на рукаве.
                След кровавый стелется по сырой траве…

Умели большевики красиво рассказывать сказки.
—А это точно сказка? — спросил Вовик.
Теперь пожал плечами наш гид.
—Как там у Чехова персонаж  один выразился? Темна вода во облацех..
Смело он рассуждает, подумал тогда я. До Горбачева с его гласностью было еще ох как далеко. Это сейчас  понимаю, что в его возрасте люди уже перестают бояться. Они своё прожили, устали от всего. К тому же, не такие уж были и суровые времена при Леониде Ильиче. На кухнях люди болтали всё, что хотели,  без особой опаски махнуть на Магадан.
Перед нами был очень интересный собеседник. Возможно, мы услышали бы еще  что-то интригующее. Но было пора. На носу — следующая лекция. Просто так не пропустишь: явка проверялась пофамильно. Мы попрощались, и продолжение этой истории я узнал уже только после армии от другого человека.
Фамилия у него была звонкая —  Соколов.  Но за свой длинный, слегка изогнутый нос, похожий на клюв пеликана,  на работе он получил куда менее поэтическое прозвище — Курносый.
Он был значительно проще того старика, чуть помладше его, и рассказывать, в общем, не умел. Много раз я пытался вывести его на задевавшие меня темы. Все-таки ветеран, герой войны, командир роты ИС. Участвовал во всех боях армии Лелюшенко. Но ничего, кроме воспоминаний о выпивке, в голове Курносого не осталось. В целом он был добродушный дядька, исполнительный  и очень простецкий. В Управлении железной дороги, в котором служил лет двадцать,  всех считал своими в доску. На работу приходил раньше всех. Вставал у входа и здоровался с каждым, находя для особенно близких свою, как он, видно, считал, весёлую, подходцу.
—Привет, — говорил  одному. — Все ходишь?
—Здорово! — жал руку другому. — Все куришь?
Третьему улыбался вообще, как родному:
—Все дышишь?
У четвертого отечески интересовался:
—Ну, как там «ничего»?
Это был ритуал.
Я не очень верил тому, что он тогда рассказал о Щорсе. Ну, как рассказал? Я вытягивал из него каждое слово, как сапог из болота. Летом 1949-го гроб с прахом красного командира откопали под воротами Кабельного завода. Это недалеко от Железнодорожного вокзала. Прежде здесь было Всехсвятское  кладбище.  О герое, воспетом в революционном эпосе, вспомнили и решили найти для него более подходящее место.
Оцинкованный, запаянный гроб.
—Он там лежал, как живой.
—Да ладно, — я иронически скривил губы.
—В шинели, с шашкой. Голова эта… перебинтована. Прям как в кино.
—Вся?
—Нет, только лоб и затылок. Кровь на бинтах. Старая уже, почти черная. Запеклась. Я это на фронте часто видел.
Он помолчал, достал сигарету. Курил «Приму». Вонючая — сил нет.
—Минут пять был таким, а потом поплыл…
—В смысле?
—Ну, поплыл. Ни глаз, ни рта, ни носа. Как холодец.
Старик брезгливо поморщился:
—Всё. Не хочу вспоминать!
Щорс был перезахоронен на городском кладбище, на том месте, где мы стояли. Гранитный обелиск , вместо обыкновенного памятника с фотографией и звездочкой, был установлен только через пять лет, к трехсотлетию воссоединения Украины и России, вероятно, по указу Хрущева.  Тогда же, кстати, подарен был Украине и Крым. Авторы куйбышевские  —  архитектор Алексей Моргун и скульптор Алексей Фролов. Но сначала была произведена судебно-медицинская экспертиза. Результаты стали известны только при Хрущеве. Сталин, скорее всего, был в курсе, но тайны, особенно скользкие и компрометирующие, хранить умел.
Щорс был действительно  убит, а не погиб в бою. Он был застрелен сзади, с пяти-десяти шагов, в затылок. Отсюда и повязка. Она была наложена сразу, чтобы скрыть входное и выходное отверстие пули. И Самара, к которой этот молодой украинский парень не имел никакого отношения, призвана была для того же. На родине труп могли легко эксгумировать враги большевиков, и об истинной причине смерти строптивого их соратника узнали бы все.
Скорее всего это был приказ Председателя Реввоенсовета Троцкого. Стало известно и имя исполнителя — Павел Самуилович  Танхиль-Танхилевич, одессит, человек  Льва Давидовича. Судьба его во мраке истории, но едва ли он, если не сбежал куда-нибудь, пережил 37-й. Вскоре после гибели Щорса при таинственных обстоятельствах погибли и все свидетели и сподвижники. Так что все дороги легенде о бесстрашном командире, верном Красной идее, были открыты.
Но кем же был Николай Александрович Щорс в самом деле? При всех вариантах ясно одно — он любил свою Украину и боролся именно за её светлое будущее.  Вот только как он его понимал?
У Украины непростая история. С тех пор, как монголы разделили Киевскую Русь, южная часть территории  оказалась между двух огней, Востоком и Западом, которые отчаянно боролись за право распоряжаться её богатствами. При этом одни хотели их просто себе вернуть, другие — прирастить к своим собственным.  Народ юга Руси тем временем привыкал и к тем и к другим, и вынужден был с ними считаться.
С тех пор мало что изменилось. И в современной Украине майдан следует за майданом. По-прежнему, как и в революционные годы, как при Мазепе и Богдане Хмельницком, теперь уже не просто территория, а самостийная страна, не может определиться — куда ей, на Восток или Запад. Сватают и те и другие. У лидеров, новых Петлюр, Бандер и Стацевичей,  разбегаются глаза. Хочется ухватить сразу всё, но в результате — одна разруха. Есть и свои, более умеренные, Щорсы, люди, в общем, здравых взглядов. Одна беда — нет общей идеи, которая бы объединила всех.  Одна только ненависть гуляет по просторам бывшей Киевской Руси. И что там кому достанется — маузер нового Танхиль-Танхилевича или Гаагский трибунал — известно только одному Богу.