Прощание с Сокольниками

Этот старый городской парк существует и сегодня. Он по-прежнему один из самых больших в столице. Слово «Сокольники» и теперь вызывает в душе много ассоциаций и добрых чувств.
Правда, кое-что изменилось на современный лад. Явно ощущается засилие питейных заведений. То тут, то там увидишь обязательные атрибуты сегодняшней жизни - переполненные мусорные урны, сломанные скамейки, разрушенные детские аттракционы. Пруды, замечательное украшение Сокольников во все времена, частично пересохли, их почему-то больше не заполняют водой. 
Однако стоит пройти самую людную часть, углубиться в аллеи и рощи, и почувствуешь прежнюю тишину. Город, со всей его нервотрепкой и суетой, отступит прочь, и совсем иное настроение снизойдет на тебя. 
Здесь живо ощущается прошлое. Былое словно никуда не ушло, лишь отодвинулось во времени и пространстве, застряло меж деревьев.
Поневоле вспомнишь, например, о том, что еще в шестнадцатом веке здесь находился дворцовый заповедник, настоящий зверинец, где свободно разгуливали дикие медведи, лоси и лисы. Сам Иван Грозный стрелял птиц в этих лесах. 
Многие десятилетия Сокольники считались чуть ли не главным местом гуляний. В выходные сюда тянулись коляски с господами, колымаги победнее. Рысаки да деревенские кони. Веселье на больших аллеях устраивали нешуточное, с качелями и каруселями, с лубочными балаганами, с Петрушкой и медведем. Платья дам красиво «подметали» аллеи. Кругом кипели на столах самовары, и калашники зазывали публику орешками и пряниками.
Но не только общей историей полны здесь природа и сам воздух. Кое-где до сих пор сохранились старые дачи. Сколько же им лет?! Когда-то они представляли собой частные имения. После революции, в порядке так называемого уплотнения, дачи превратили в общие дома и заселили обычными людьми. Проблемы в их жизни возникали всякие. Они тоже как бы застряли в деревьях Сокольнических рощ.
 
На одной из дачек, превращенных в коммунальное жилье для простых советских людей, проживала семья некоего Алексея Николаевича. Он сам, жена, два сына. Наезжали и родственники. Среди них - племянник жены Димка. Он бывал чаще других, потому что у тети и дяди его очень любили и всегда ждали.
Димка обожал этот старый уголок Сокольников. Каждый раз, когда возвращался отсюда к себе и рассказывал ребятам о своих московских родных, разговор только и получался, что о старом парке. Мальчишки недоумевали: неужто ничего больше не видел? Их городок лежит в ста километрах от Москвы, и кое-кто тоже наезжал по выходным в столицу. Потом рассказывали о стадионах, цирке, магазинах. А Дима - лишь о Сокольниках.
Однако ребята слушали его, раскрыв рты. Каждый раз это были примерно одни и те же, но никогда не надоедавшие рассказы. Безусловно, больше всего мальчишки любили повествования о Петровских «потешных» отрядах; они ведь существовали когда-то неподалеку от Сокольников, в селе Преображенском. Настоящий военный лагерь прошлого, из которого в дальнейшем сформировали батальон, а позже - Преображенский полк. Приятели расспрашивали о деталях, и Димка взахлеб рассказывал все что знал, а иногда в запале и приврать мог. Конечно, никто этого не замечал и ни разу не разоблачил его.
Потом Дима обязательно переходил к повествованию о двухэтажном особняке на берегу заросшего пруда. Одну половину занимали его дядя и тетя с сыновьями. В последний год все чаще поговаривали о том, что к лету старые дачи снесут, пруды расчистят и всех жителей переселят в районы новостроек, а Сокольники превратят в заповедную зону уже наших дней. Где-то здесь Димка умолкал, вдруг вспомнив слова дяди Леши: «Целая жизнь уйдет с этим домом! Но, может, и к лучшему: жить надо настоящим, а не прошлым».
А Димке было жаль расставаться с прошлым. Его воля - всё бы сохранил.
В тот день, с которого начинается эта история, на улице звенела мартовская капель. Дядя Леша стоял у крыльца и ждал племянника. Хотя уже вечерело и по зимней привычке должно было рано стемнеть, суббота не торопилась на покой. Солнце, казалось, ненадолго спряталось за безлистными деревьями и вот-вот снова вынырнет.
Димка шел торопливо, и ноги его по очереди соскальзывали в рыхлый сугроб у тропинки или в сформировавшуюся уже весеннюю лужицу. Дядя Леша смотрел на него якобы сердито.
- Здрасьте! - виновато выпалил парень, подходя к крыльцу.
- Чего опоздал-то? Заждались мы…
- Да мать пристала: надевай зимнюю шапку, еще холодно. В общем, поцапались мы немножко.
-Э-э, о матери так не говори, - проворчал дядя Леша.
Едва Димка шагнул в дом, как откуда-то сверху, будто выжидали в засаде, свалились Витька и Виталька. Да так неуклюже, что посбивали с полки мячи, боксерские перчатки, разбросали всю спортивную утварь внизу: кеды, кроссовки, клюшки, лыжные ботинки. Отец хотел было отругать их, но, махнув рукой, прошел в комнату. А Витька с Виталькой повисли на брате с обеих сторон. Тот в момент раскидал их по углам. Все-таки ему уже шел пятнадцатый год, а они - один в третьем классе, другой в первом. Мелюзга! От шумной возни проснулся вислоухий Джим и тоже, как молодой щенок, ринулся в общую свалку. В дверях мелькнуло испуганное лицо тети Оли - не дерутся ли? Какое там - просто все были рады Димке.
Тетя Оля, как всегда, сготовила отменный ужин, даже бананы купила. И все принялись вспоминать Читку, маленькую обезьянку, которую когда-то Димина мама привезла племянникам в подарок из Африки. Читка тогда сразу прижилась в семье и очень подружилась с Джимом. К старшему брату, Витьке, относилась почтительно - видно, Джим ей что-то нашептал по-звериному. А вот младшего, Виталика, она полюбила почти материнской любовью, оставляла ему бананы, которые тетя Оля добывала в любое время года. Они тогда редко продавались в Москве, очереди выстраивались кругами. Даже если купишь много, сложишь в холодильник - как сохранить на месяц и больше? И все же весело тогда жилось! Однако Читка долго не протянула: и холодно ей было, и с питанием трудно - есть она могла только самые зрелые бананы. Димкина мама, тетя Аня, говорила, что в Москву привозят неважные сорта. После смерти Читки она поклялась, что больше уж не будет привозить на наш север экзотических южных зверьков.
За столом, хотя и веселый шел разговор, дядя Леша нет-нет да тревожно поглядывал на Диму: чувствовал, что-то томит его. Однако решил расспросить позже. Тем более что мальчишки уже переключились на завтрашние планы. Придумали вместе пойти на последнюю лыжную прогулку по парку. Виталик даже название ей дал: «Прощание с Сокольниками». Следующим летом собирались всех переселить в противоположный конец Москвы, оттуда не так-то просто будет выбраться в прежние свои места. Да и разве потом, лыжным гостем, пройдешься по парку, как сейчас, когда каждую тропочку знаешь и чувствуешь так, словно это половицы собственной комнаты…
Улеглись пораньше - подъем наметили на семь, выход в семь тридцать. Димке, как обычно, постелили диван около резного окна, похожего на стекло дачной веранды. Он быстро разделся и юркнул под одеяло. Но спать не хотелось. Из окошка открывался заманчивый вид на старый, сейчас спящий пруд. Лунный свет выделял манящую аллейку. Такие в Сокольниках называли просеками, причем говорили только в мужском роде: просек. Пруд еще даже не оттаял. Но весной и летом… Прищурь глаза, чтобы не видеть другого берега, и смотри на воду. Просто на воду. Она зеленая, замшелая! И покажется, что это тот самый омут, у которого задумчиво сидела васнецовская Аленушка… Дима пока никому не говорил, но у него появилась мечта стать художником. Рисовать он умел еще с детского сада. В школе один оформлял стенгазеты. А тетрадки, учебники и дневники - все у него было разрисовано. Сначала пулеметами, танками, космическими кораблями. Постарше стал - пристрастился изображать лица своих учителей. И они не ругали его - настолько точно передавал их черты. Теперь же пейзажем заинтересовался. Все какие-то перелески, речушки, озерца возникали под его карандашом или фломастером. Сейчас, лежа в постели, он задумчиво смотрел в окно. Ему казалось, что вовсе не зима на дворе, а лирический день золотой осени. И аллея, уходящая вдаль, - та самая, которую Левитан так душевно изобразил на своей картине «Осенний день. Сокольники». Хотелось выскочить в окно и самому пойти по дорожке, шурша опавшей листвой, любуясь яркими сполохами золотых крон, и думать, думать, думать… Почему-то он не сомневался: придет и в его жизни день, когда он сумеет нарисовать столь же прекрасное полотно.
Димка слушал, как в ночной тишине затихает дом, и грустил. Теперь, когда остался один, снова навалились переживания. Вот бы поговорить с дядей Лешей!.. Как ни любил он свою маму, как ни привязан был к двоюродным братьям Витьке и Витальке, все секреты свои поверял сначала дяде Леше, а уж потом, и то не всегда, - другим. Чаще его тайны касались учебы: в последнее время занимался Дима неважно. Он точно знал: это - из-за переходного возраста. Мама расстраивалась и корила себя: «Я виновата! Зачем на два года в Африку уехала? Запустила тебя!» «Да нет же, мама, ну чего ты? - утешал ее сын. - Я буду хорошо учиться, подожди немножко». Бывали у него, однако, переживания и посложнее, вовсе не из-за отметок.
- ...Ну, что, браток, не спишь?
Дима и не заметил, как дядя Леша подошел к его дивану.
- Может, пойдем на кухню, поболтаем?
- А тетя Оля? - забеспокоился Димка. - И мальчишки?
- Да все спят уже.
Димка мигом просунул ноги в тапки и пошел за дядей Лешей.
В кухне, как всегда, было очень чисто - тетя Оля не ляжет, пока не вылижет все до основания. Дима уселся за стол, а дядя Леша, поплотнее закрыв дверь, зажег плиту, поставил чайник, и тот, не успев еще полностью остыть, сразу уютно зашумел.
- Скоро весна... - задумчиво сказал Димка. - Снег растает, почки набухнут. Хорошо! Скорей бы уж!
Дядя Леша расставил чашки, налил чаю, пододвинул себе и Диме. «Что же все-таки мучит парня?» - думал он. Наверное, серьезная вышла стычка с матерью... Как в прошлый-то раз из-за курежки все получилось? Заметила Аня, что сын стал покуривать. Примчалась к родным. Села - слова сказать не может. Потом прорвало ее, рыдала так, будто на серьезном преступлении мальчишку застукала...
Позже рассказала, что жуткий скандал у нее с Димкой вышел. Тот сначала отпирался: мол, что ты, мать, в мужских делах понимаешь? Не сразу, но все-таки он «раскололся» - давно, говорит, курю. И что, мол, все в классе курят, даже девчонки. Ты, дескать, отстала от жизни, прошлыми представлениями живешь, а все изменилось. Теперь наоборот: если не куришь - значит, какой-то ты пыльным мешком из-за угла трахнутый. Однако, видя, как мать расстроена, обещал, что скоро бросит курить; самому, оказывается, не очень и нравится. «Точно, брошу!» - заверил он ее. Она поверила. Просто поняла, что для него это вопрос престижа среди сверстников.
Но все оказалось сложнее! Через неделю от Димкиных брюк и пальто снова запахло куревом. Сунула мать руку в его карман - так и есть, там пачка лежит. Так вот как он держит слово! Еле справилась с собой, чтобы не побить сына. Вместо этого примчалась в Сокольники. Алексей сказал ей тогда: «Наберись терпения, Аня. Ты слишком по-женски подходишь, а он, хоть и мал еще, все-таки мужчина. Никак не хочет быть хуже других парней! Пойми ты это». «Я и сама знаю, ему нужно отцовское влияние, - нервничала Анна. - Но где я возьму отца? Не притащишь же на аркане!» Алексей выслушал ее, подождал, пока успокоится, потом говорит: «Доверь это мне, Аня, мы с Димкой скорее разберемся в его делах. Ты ведь не знаешь, что я с восьми лет вовсю курил». «С восьми лет!..» - только ахнула она.
С того дня дядя Леша при каждой встрече говорил Диме, что надо бросить курить. Дело подвигалось, но медленно. Дядя не нажимал, был тактичен, набрался терпения. А Димка чутко прислушивался к его слову. И настал день, когда он торжественно сообщил, что все, с курежкой покончено.
...Так что же теперь стряслось? Почему он подавленный?
- Отец приезжал! -  выпалил Димка.
И будто вытащил занозу. Посмотрел на дядю Лешу, и тому показалось, что глаза его стали очищаться от боли.
- Прихожу из школы, а он сидит, здрасьте! «Скоро, - говорит, - сынок, ты ко мне переедешь. Должен пол-времени с матерью жить, а вторую половину со мной». Я так и обалдел. «Никуда, - говорю, - не перееду». А он: «Это мы еще посмотрим!»
Так вот что случилось у парнишки!.. Дядя Леша немного растерялся и, чтобы не выдать себя, встал, отошел к плите, проверил, не остыл ли чайник.
Сколько лет Димин отец не давал о себе знать? Года три? Поначалу они с Анной жили душа в душу - женились-то по любви. И вдруг, когда она не ждала никакого подвоха от судьбы, все рухнуло. Правда, Алексей всегда говорил ей: не надо, чтобы муж по командировкам без конца разъезжал; или сама езди с ним, или пусть сменит работу. Анин муж месяцами не бывал дома. Но она не беспокоилась - куда, мол, он от нас с Димкой денется? Делся... Однажды приехал домой, жена с сыном бегут встречать его, рады-радехоньки. А он сухо поцеловал обоих, пронес чемоданы в комнату. Утром это случилось. Димка скоро ушел в школу, Аня осталась дома: выходной у нее был. Только сын за порог - муж говорит жене: так, мол, и так, прости, но я полюбил другую и ухожу к ней.
Как переживала Анна! И все наедине... В Сокольники не ездила. Мужу сказала: «Ах, так?  Уходи немедленно!» Он даже растерялся. Вроде бы легче ему должно было стать, а,  наоборот, устыдился... Мать не сказала сыну правду. Вернулся он из школы, а она сообщает, что отец опять в командировку уехал, приезжал лишь на несколько часов, а теперь и вовсе неизвестно, когда вернется... Как уж Димка обо всем догадался?
Именно той весной Ане предложили поехать на год или два в Африку, поработать (она учительствовала). «Развейся, мир посмотри, - советовали коллеги. - Если здесь будет плохо, мы тебе сразу дадим знать». Анна быстро собралась. Старые родители тяжело переживали ее беду. После развода сделали квартирный обмен, съехались с дочкой, чтобы не жить ей одной. Когда про Африку узнали, обрадовались: «Поезжай, милая, за Димку не беспокойся». Она уехала. Наверное, поездка помогла ей. Недаром говорят: с глаз долой - из сердца вон. Прогоняла печаль, как могла.
Дима решил, пока мать в отъезде, жить в Сокольниках, у тети и дяди. А там рассудили, что вообще-то надо быть всем вместе, и взяли деда с бабушкой к себе. Так и жили целых два года, в старом сокольническом доме. И главная забота у них была о Димке. Он же с родными быстро обмяк. И все было ничего, мальчишка не вспоминал о своих проблемах. Но однажды отец позвонил ему - где уж узнал телефон? Впрочем, родственник же, в тот дом раньше нередко наезжал. Димка, услышав его голос, побледнел, бросил трубку. «Если он еще раз... позвонит... я... поеду к нему... я ему морду набью!» - рыдал он у телефона. Больной занозой сидел у него в душе отец, не мог он простить ему предательства.
Родитель же стал названивать. Грозил Алексею, что в суд обратится - вы, мол, седьмая вода на киселе мальчишке, а я отец, сын должен со мной жить, пока мать по свету мотается. Злобствовал, но чувствовалось: от бессилия своего; оттого, что, видно, не все в его жизни шло гладко; да и совесть за сына мучила. Ни дядя, ни другие родные не рассказывали Димке о звонках, жалели его.
Потом папочка долго не напоминал о себе. Но на каждый праздник присылал  открытку, неизменно одного и того же содержания: «Дорогой сынок! Поздравляю тебя с праздником. Желаю  веселья и счастливых каникул». Менялись лишь отдельные слова: «праздник» на «день рождения», «веселые каникулы» на «счастливый праздник». Дима прочтет, минуту подумает и... порвет открытку, как и все предыдущие. «На память бы оставил, все-таки отец!» - сетовала тетя Оля. «Не надо мне такой памяти!» - нервничал племянник.
И вот теперь, выходит, папаша объявился снова...
Дима медленно помешивал ложечкой чай. Налил в блюдце.
- Так чего он хотел? - спросил дядя Леша как бы невзначай.
- Не знаю. Наверное, повидать меня, но я удрал к вам.
- А мама что же?
- Сказала, что не будет с ним разговаривать. Просила больше не звонить и не приезжать. Ну чего он к нам ходит? Ненавижу его! Ненавижу!
- Вот что, браток, я, может, сам с ним поговорю? А? - предложил дядя Леша. - Вдруг он просто истосковался по тебе?
- Дядь Леш, вы поедете, правда? Скажите ему, чтобы он никогда, никогда больше не приезжал ко мне!
- Ладно, ладно, ты не нервничай. Разберемся.
Дима допил чай. Посидел еще немного. Поболтали с дядей о том, о сем. Вскоре сон стал смаривать мальчишку.
- Укладывайся! - велел дядя Леша. - А то наш поход сорвется. И уж потом случая не будет - сам видишь, весна подкатывает.
В постели Дима накрылся с головой одеялом. Заснул почти сразу и не слышал, как дядя Леша подошел, погладил его по голове, накрыл еще и пледом. Не видел и того, как дядя взял его пиджак, подержал в руках, принюхался - не пахнет ли табаком? Нет, не пахло... Повесил пиджак на стул. Потом тихо вернулся в кухню. Со всех сторон слышалось сладкое посапывание - десятый сон видели Витька с Виталькой, заснула жена, спал теперь и успокоенный Димка.
Алексей подсел к окну и, совсем как недавно племянник, долго всматривался в очертания ночного пруда, слившегося с темнотой парка. Мысли его были далеко, в почти забытых временах и делах, которые, однако, никогда не умирали в его душе.

...В их семье беда тогда стряслась тоже внезапно.
Сначала мать с отцом отлично ладили. Алексею и сейчас помнилось, как в этом доме, точнее - в той половине, где проживала его семья, одну из комнат в первом этаже занимали бабушка с дедушкой, родители отца, а две другие - его родители и они с сестрой. Единственная комнатка наверху пустовала. Правда, летом там иногда жили дачники или  знакомые: в те годы Сокольники считались загородом. Бабушка и дедушка, сдавая мансарду, говорили: «Райское гнездышко для молодых». Алеша не знал, действительно ли там был рай, но внизу, точно, жизнь шла чудесная. Он и сейчас видел в памяти давнишнюю сцену: родители стоят у окна, любуясь барским прудом в парке; мать прислонилась к плечу отца - будто голубка прикорнула, он обнял ее за талию... А кругом красота необыкновенная. Березы, ели, сосны, как в настоящем лесу. Глянешь в сторону, там клумбы и газоны, море цветов. Летом цветочной королевой становилась роза: несколько сортов ее произрастали здесь витиеватыми узорами. А ирисы - голубые, розово-красные, белые... И даже в коричневых «кафтанчиках»! Особой красотой отличались августовские цветы, и среди них разнообразные флоксы: белый - сорт «Панама», ярко-розовый «Тор», красный «Фламмер».
Соседи завидовали дружному житью семьи: муж вернулся с войны живой и здоровый, жену любит, она его тоже. В те послевоенные годы подобное казалось сверхсчастьем. Гости в доме не переводились, всем нравилось зайти, погреться у чужого камелька.
А потом откуда-то взялась Клара. Проклятое имя! Алексей до сих пор не мог его спокойно слышать. Чудилось ему, что оно пишется не человеческими буквами, а злыми когтями черной вороны. Всей истории отца и Клары он не знал. Слышал, что познакомились они в войну, Клара работала медсестрой, а отец лежал у нее в госпитале. Лет пять после войны Клара не давала о себе знать, жила в каком-то маленьком городке. Но по всему выходило, что отец с ней виделся - ездил в этот город в командировки. Жене говорил, что у их завода там филиал и он, ведущий инженер, отвечает за него. Мама гордилась: муж - солидный человек, ответственный специалист. И жила, как птичка поет по утрам: радостная, счастливая, всегда людям помочь старалась. Она нравилась окружающим, и никто бы никогда не подумал, что в ее жизни что-то идет не так.
От первого появления Клары у Алеши осталось чувство ужасной тревоги, будто недобрую весть принесла эта женщина в дом. Вскоре она поселилась в их «райском гнездышке» на втором этаже. Туда же перебрался и отец. «Дачники!» - кипела сестра. Алеша сначала поверил - может, Клара и впрямь отдыхает у них? Но почему отец с нею?
До сих пор ощущал он на себе тот Кларин взгляд! Стоило ему или сестре попасться на ее пути, глаза моментально впивались в их лица, пристально изучали, а потом, будто две змеи, уползали прочь... Без труда было видно, что она люто ненавидела обоих детей. Что плохого сделали они ей? Могли бы - сбежали прочь, провалились сквозь землю. Но как было исчезнуть, раствориться в собственном доме?
Туалет и кухня, единственные в этом помещении, располагались на первом этаже, и вход в дом тоже был один. Как отец и Клара жили здесь, рядом с его первой женой и детьми? Лешка старался чем-ничем испортить им существование. И сейчас помнилось, как однажды он насыпал им в кастрюлю мелких камешков с дороги. Радовался: вот поедят они супчику! А когда Клара подняла на кухне скандал, заявив, что ее хотят отравить, Лешка выбрался на улицу и удрал в парк. Глупый: не понимал он, что за все эти штучки попадет матери. Отец кричал, что она растит бандита...
Это была единственная тема, на которую они теперь говорили. Квартира-дача стала настоящей коммуналкой - от сих до сих твое место, дальше наше. А у бабушки с дедушкой появилось какое-то еще, третье хозяйство. И много лет шла в доме холодная война.
Как убивалась мама! Вот когда и Лешка научился всю ночь напролет лежать с открытыми глазами. Ему было еще труднее, чем сестре, - той мама все рассказывала. Лягут ночью вместе и шепчутся, переговариваются. Алексей силился расслышать, о чем они там, да не получалось. Потом просил сестру сказать хоть что-то и ему, но она ни в какую. Постепенно он и отстал.
Особенно страшно вспоминались теперь пятое и двадцатое числа каждого месяца - дни отцовских получек. Мама, разведясь, оформлять алименты по суду не стала. Отец сам приносил деньги и отдавал их Алеше. В эти дни мальчик всегда сидел с шести вечера на крыльце, ожидая его возвращения. Бывало, отец задержится - и на час, и на два. Но парень терпеливо ждал, потому что наверх подняться не мог, а если бы пропустил родителя, мама ни за что не обратилась бы к нему за деньгами. Она и Леше не раз говорила: «Зря унижаешься, сынок, как-нибудь осилим всё сами». Легко сказать... Мать и так вкалывала на обувной фабрике от зари до зари - что же ей, совсем перестать спать да  ночами работать? Нет уж, лучше сидеть и ждать...
А однажды отец с Кларой где-то запраздновались. Леша несколько часов просидел на крыльце. Не заметил, как заснул. Проснулся от странного сна - будто в темноте к нему подкрался бандит с ножом: пришел из парка и полоснул по животу. В доме тихо, темно... Где была мама в тот день? Ах, да, уехала в командировку. Отец с Кларой не вернулись. Наверное, был уже час ночи, если не позже, когда он ушел в дом, разделся и лег. Как же плохо он себя чувствовал! И морально, и физически. Унизительное ожидание... Той ночью на крылечке их семейная жизнь показалась ему еще более тяжкой, чем прежде. Непроходящее чувство глубокой обиды - за себя, за маму, за сестренку... Не прошел даром и пронизывающий холод, который, кажется, до костей достал, пока он сидел в ожидании. И сейчас, двадцать с лишним лет спустя, страшный вечер помнился так явно и больно, будто только вчера был... Все прежние чувства обострились в душе, колючками одолевали сердце, не давая ему успокоиться.
На следующее утро Алеша заболел. И как!.. Бабушка с дедушкой юлой крутились вокруг него. А он задыхался. Врачи повторяли грозные слова: «Крупозное воспаление легких!» и требовали немедленной госпитализации. Но каким-то образом вдруг вернулась домой мама. Потом рассказывала, что почувствовала неладное, потому на свой страх и риск прервала командировку и примчалась к сыну. Атмосфера в доме стала почти таинственной, и раза два он расслышал: «Не вытянет». Все-таки вытянул. Сестра и мама не дали ему умереть, дежурили неотлучно, пока не прошел кризис и не стало лучше.
После этого случая Алексей возненавидел отца больше прежнего. На крыльце сидеть в ожидании денег больше не мог. Родитель клал их теперь в конверте на кухонный стол. Первый такой конверт пролежал дней пять нетронутым - мать не хотела брать денег. Но бабушка настаивала: «На что детей кормить будешь?» Пришлось взять.
С бабушкой и дедушкой всё тоже сложно получалось! Может, и они страдали от той кошмарной, очень двойственной жизни. Но дед, как и раньше, собирал по большим праздникам свою огромную родню - сватьев, братьев. Бабушка в такие дни с утра занимала всю кухню, и частенько Алеше с сестрой да и их матери приходилось довольствоваться бутербродами. А когда родня съезжалась и все усаживались за большой старый стол, принимаясь звенеть ложками и вилками, Лешку охватывало такое отчаяние, что готов был куда-никуда сбежать. Сестра горячо шептала ему на ухо: «Ради мамы посиди!» Он сидел... Одного не мог понять: как это дед не чувствует, что им с сестрой мучительно сидеть на краю самыми распоследними в этой большой компании? Но матери дед выговаривал: «Мало ли как жизнь пошла, а мне они - внуки». Клара пристраивалась рядом с мужем, ухаживала за ним, подкладывая то салатику, то рыбки. А когда поднимали тосты, она прижималась к нему, заглядывала в глаза, и ее собственный, всегда недобрый взгляд вдруг становился таким ласковым... Отец улыбался ей, чокался. Гости, особенно те, кто уже успел крепко выпить, почему-то кричали: «Горько!» Как хотелось Лешке в эти минуты выкинуть что-нибудь такое... такое... чтобы все они разбежались и Клар-ра никогда больше не появлялась в их доме... Однако он ничего не мог.
Иногда Алексей ловил на себе очень теплый и вместе с тем несчастный отцовский взгляд. Но стоило Кларе появиться рядом (а она будто нюхом чувствовала, что муж неспроста задержался на кухне), как он тут же выпрямлялся, почему-то одергивал пиджак и совсем не домашней, а как бы деловой, рабочей походкой поднимался к себе наверх.
Лишь позднее, когда мама умерла и отец с Кларой переехали на новую квартиру, сестра рассказала Алеше всю историю. Оказывается, не так уж отец любил свою вторую жену, и даже скорее маму любил больше, но его замучила совесть. Еще во время войны Клара забеременела от него, и хотя отец  настойчиво говорил ей, что у него хорошая жена и двое детей, что уйти из своей семьи он не сможет, она все-таки решила оставить ребенка: «Пусть малыш свяжет нас навеки». Отец пугался этих слов. Какая там связь навечно! И уговаривал, умолял Клару сделать аборт. В то время это было запрещено законом, но Клара же сама медик, может что-то сделать. В конце концов уговорил, и она не выдержала. Однако  вышло неудачно. Ее срочно комиссовали в тыл, и вскоре возлюбленный потерялся из виду. А потом и война кончилась.
Несколько лет в сокольническом доме шла светлая и ясная жизнь. Но, видно, злая ведьма гналась за отцом по пятам. Однажды Клара разыскала его. Рассказала, что он ее судьбу погубил: не раз пыталась устроить личное счастье, да нет у нее для этого самого главного - после того подпольного аборта она больше не могла иметь детей. «Вот и получается, что ты у меня и мужа отобрал, и всех моих дочек да сыночков!» - корила она отца. Все это происходило в том городе, куда он ездил в командировки. Или... якобы в командировки. Горько мучился отец из-за своей вины перед этой женщиной. Выходило, что он действительно сломал ее судьбу...
Мама знала о грехопадении супруга чуть ли не с момента его возвращения с войны и долго пыталась быть мудрой женщиной. Не вмешивалась, страдала молча. Думала: пусть муж сам разберется - переболит у него, легче станет. Но вышло иначе.
Много лет отец метался меж двух огней, и не «райское гнездышко» было у него наверху, а сущий ад. Внизу мучилась бывшая жена, наверху терзалась страхами и недоверием новая. Отец боялся, что, брось он Клару, вернись в семью, она и руки на себя наложить может.
Пришел день, когда отец сам все рассказал Алексею. Мамы, бабушки, деда давно не было в живых. Сестра вышла замуж и жила теперь в другом месте. Алеша кончал школу. И вот тут отец растопил долгий лед молчания, стал наведываться к сыну в гости. Помог в институт поступить, потом и учиться. Деньги давал, не скупясь, - только возьми, сынок.
Алексей уже кончал четвертый курс, когда надумал жениться. Поведал отцу. Они в это время  не то чтобы уже дружили, но отец серьезно заболел, и сын украдкой от Клары навещал его в больнице.  Знал, что дела плохи: врачи обещали не больше трех месяцев жизни. От интенсивного облучения волосы у отца выпали. Похудел он до такой степени, что стал почти неузнаваем. В больничной палате и покаялся Алексею, что всю жизнь мучился двойственностью. Не мог смотреть матери в глаза, потому что знал, как она его любила. Да и он никогда не менял своих чувств к ней. Кажется, все бы на свете отдал, чтобы восстановить старую семью. Но как бросить Клару? Все тут смешалось: и порядочность его, и страх за Клару, и его душевная слабость перед ней - фактически она распоряжалась его жизнью, а не он сам. Отец говорил, что немало бывает подобных ситуаций, когда ты будто в западне и выхода не видишь. «Может, и хорошо, что умираю, - вдруг сказал он. - Я заслужил наказания, и оно пришло. Да и с тех пор, как не стало твоей мамы, моя жизнь совсем потускнела. Я ж не терял надежды, что ситуация изменится, я вернусь  к ней и к вам...» 
Потом они оба долго молчали. Отец смотрел куда-то в небо, словно там искал образ своей прежней жены и хотел попросить у нее прощения за все, что натворил. Алексея же его признание придавило к земле. Кажется, в эту минуту острее, чем когда бы то ни было, он понял, что и сам не переставал надеяться на чудо. Продолжал любить своего отца и ждать его возвращения...
«Выйду из больницы - обязательно познакомь меня с женой, - попросил отец. - А когда родится малыш, я такой пышный праздник устрою!» У сына сжалось сердце: какой праздник, когда тем же утром врач сказал ему, что у отца вот-вот начнется резкое ухудшение и надо подготовить близких. «Клару то есть...» - моментально пронеслось у него в голове. Нет, ее он избегал по-прежнему, будто один вид этой женщины источал змеиный яд. И даже потом, на похоронах, не подошел к ней, не сказал ни слова.
Когда все кончилось, Алексей приладил венки к бугорку и побрел своей дорогой. «Куда же вы? Автобус ждет!» - позвали его. Он даже не обернулся. Какой автобус? Какие поминки? Разве кто-нибудь из этих людей мог понять всю ту горечь, ту ненависть и любовь, которую уносил он в себе? Долго петлял  дорожками городского кладбища. Здесь было так спокойно, будто уснувшие навек без лишних слов понимали, как ему тяжело. Пожалеть бы надо отца... Однако сердце не отпускало прошлых обид. Не прощало слез детства. Алексей брел по заснеженному, серебрившемуся на мартовском солнце кладбищу. Кое-где робко пробивались крохотные кусочки свежей земли, словно редкими порами проткнули затвердевшую, снежно-ледяную корку кладбищенского поля. Но глаза его видели совсем другие картины: вечно горестное мамино лицо, себя на крылечке дома, мрачный взгляд сестры... Нет, простить было невозможно, и когда все стало понятно.
«И даже теперь, когда отца уже столько лет нет в живых!» - вдруг подумал Алексей, склонившись над остывшим чаем. Когда подросли собственные сыновья. Когда волею судьбы он должен хотя бы немного заменить отца и Димке. Вот уж кого он понимал лучше других! За своих мальчишек был спокоен - ничто на свете не смогло бы оторвать их от него, разве что смерть или война. А Димка...
Алексей загасил сигарету, прикрыл форточку. Уже занимался мартовский рассвет. «Как тогда ночью, после похорон отца!» - невольно подумал он. Через три дня годовщина его смерти. Какая?.. Если Вите уже десять лет, значит - одиннадцатая. В такие дни люди обязательно ходят на могилы близких. Он никогда не ходил. Наверное, и не нашел бы сейчас могилы. Иногда в мыслях своих он  беседовал с отцом и даже называл его папой. Вспоминал прошлое, пытался кое-что объяснить самому себе. Но эти настроения скоро кончались, затмеваясь  реальными делами. И... он внезапно осознал это очень точно... привычным внутренним состоянием: жёсткостью, болью, невозможностью простить.
А ведь смерть многое списывает, и любому грешнику с кончиной грехи отпускаются. Он же застыл, законсервировался в своей горькой обиде. Неожиданно почувствовал, как устал  от самого себя. И... что, может быть, не во всем прав. Сам на месте отца не был, ничего подобного не испытал. А что, если бы и у него случилась похожая история?.. Ой, нет! Ни за что! Он на такое не способен. Но отец был замечательным мужем и добрейшим папочкой. Выходит, как говорили в старину, его бес попутал? Человек поневоле оказался меж двух огней... Война скрутила. И не злыдень он вовсе, а страдалец и по-своему заслужил сочувствия, пусть хоть сто раз виноват в своих бедах. Скорее всего из-за своей вечной муки и заболел необратимо. От безысходности и чувства вины сгорел человек...
Может, зря все так? Давно сказано: не суди ближнего своего. А тут - ближе некуда... Наверное, надо бы съездить на кладбище, посмотреть, как могила. Не через три дня, конечно. Не так скоро, нет... Но, может, летом? Как-нибудь в субботу или воскресенье? Если бы обида отпустила его и простил он своего грешного родителя - наверное, жизнь пошла бы совсем иначе.
Алексей прикрыл дверь кухни, вышел в коридор. Невольно вздрогнул - скрипнула под ногами половица. «Давно пора сносить эту рухлядь!» - с раздражением подумал он. И огляделся в темноте коридора, словно хотел еще раз проверить, пора ли. «Пусть сносят! - пробормотал себе под нос. - Переедем за тридевять земель от всех  воспоминаний. Может, в новом доме скорее забудутся старые обиды, перестанут жечь сердце вечной болью? Говорят же: меняющий жилище меняет счастье...»
Он тихо прошел к мальчикам в комнату. Витя и Виталик спали одинаково: по диагонали кровати. Поправил сползшие одеяла. Витюшка что-то пробормотал во сне. Виталик всхрапнул - почувствовал, что папа рядом? Дима лежал, не шевелясь. «Спит ли?» - с недоверием подумал дядя. И такая жалость к этому мальчишке охватила его! Какие сны могут сниться Димке? Алексей по себе знал, что горечь сердца и ночью не дремлет - наоборот, выползает наружу, дождавшись тишины, и терзает человека как хочет... Завтра, в парке, подумал он, обязательно улучит минутку, поговорит с Димой - может, не надо тому копить обид, жизнь ведь такая сложная! От душевных страданий черствеешь и сам сгораешь.  Станешь старше - иначе на все посмотришь. Наверное, и отца своего тогда лучше поймешь. Конечно, все равно будешь мучиться, но хотя бы не озлобишься. Суметь простить... Есть ли что-нибудь труднее? Зато, если уж справишься с собой, простишь, это, наверное, такое счастье!
На пруду поблескивала корка льда. Отчетливо проглядывалась тропинка, уходившая стрелкой в лес. По ней и пойдут они завтра на свою символическую, прощальную с Сокольниками прогулку: впереди отец, потом Дима, а дальше уж Витек с Виталиком. Да, да, Димка посередине...
Алексей прошел к себе, лег. «Ну что - всё передумал?» - спросила Ольга, и сквозь сон чувствовавшая переживания мужа. «Всё, всё... - шепнул он. - А ты спи, скоро утро!» Улегся и сам, прикорнув к плечу жены. Попробовал задремать, но сна не было.