Макросы. Взгляд с Земли. Глава 1

Тишина, только птички поют, да река плещется о гальку берега. Какое счастье, что наконец–то отпуск летом, на целых две недели, а то все зимой, да зимой. Задолбали эти командировки, то Чебаркуль, то Усть-Кут, то Сахалин, или ещё куда, черту на кулички. Семьи не вижу, дети отца, как черт ладана боятся, потому что работа засекреченная, ни о чем не спроси, да и порой поговорить не о чем. То, что составляет его жизнь, его переживания, для них другая вселенная: узнают, и считай, вся жизнь перевернется.  Зачем, пусть живут «обычной» жизнью людей, учатся, влюбляются и не думают о будущем, так глобально и планетарно, как он.
  Хорошо, солнце припекает, пахнет рекой, рыбой, хотя рыбы то, как раз, я сегодня ни одной и не поймал. Затаилась, знает, что рыбак пришел, вот зараза и травит. Ну, ничего, по барометру, то есть моей раненой ноге знаю, что после обеда будет гроза, так что через час вся, голубушка, поднимется. Тогда душу и отведу, а то, как волк, сижу тут и приговариваю: «ловись, рыбка, большая и мелкая».
Как и было предсказано ногой, скоро рыбалка пошла ходко, ведро быстро заполнилось крупными ершами, пескарями, попался небольшой подлещик и красноперка, ну, в общем на уху хватит. Быстро, по-походному, скидал всю мелочь в кипящий котел, подлещика с красноперкой обмазал глиной и бросил в золу, с краю костра. Когда мелочь разварилась, процедил все содержимое котла через марлю, бульон заправил картошкой с луком, бросил лаврушку и несколько горошин перца. Через полчаса уха была готова, наворачивая её с ломтем черного хлеба, вспоминал отца, детство и показалось, что внутри, от всего этого становится спокойно, даже как-то уютно и по– детски счастливо.
Пока ел уху, рыба запеклась. Вытащил её из пепла, обстучал корку глины, с прилипшей к ней чешуёй и кожей, белое запекшееся мясо посолил и завернул в фольгу, на потом. Зачистил костер, гнилушки сбросал в воду, вместе с остатками костра, забрал свой инвентарь и зашагал к деревне.
Здесь недалеко, в доме отца, живет их дальняя родственница, которую приютили, когда ей с детьми пришлось в девяностые покидать Душанбе. Дети выросли и уехали, а она тут осталась, за домом приглядывает. Сомов сюда наведывается редко, но это для него как лекарство.
Анна стояла на пороге и, прикрывшись рукой от солнца, смотрела, на тропинку, ведущую от реки: она знала его рыбацкие привычки. Он подошел, поставил инвентарь у крыльца, отдал ей котелок с ухой, сказав, чтоб она достала из рюкзака запечённую рыбу.
Черт, он даже на отдыхе называет все инвентарем, нет бы сказать снасти, удочку, подкормку, ну и так далее, так нет, инвентарь. Ладно, пойдем дальше, а дальше у нас по плану натопленная баня, с дубовым и хвойным веником, и кринка парного молока. Кстати, в детстве он его ненавидел, а вот сейчас, с удовольствием, да ещё с горячими шаньгами, ну и поспать часок – другой, пока гроза не пройдет. А гроза, как и полагается, пришла по расписанию, как только он зашел в баню, и шла почти час, поэтому из бани в избу он прибежал весь мокрый, и пришлось срочно переодеваться к столу. Зато горячие шаньги и парное молоко были выше всяких похвал. Анна была старой, еще коммунистической закалки, немножко суровая, категоричная, но заботливая. Ей много чего пришлось пережить на своем веку и много чего повидать.   Иногда Сомову казалось, что она о нем знает даже больше, чем он сам. Кто сказал, что послеобеденный сон вреден, ерунда. Когда Сомов проснулся, гроза закончилась, вышел на крыльцо, вдохнул свежего, насыщенного озоном воздуха, и почувствовал, ту же ностальгию, что и у реки. Зачем люди рвутся в города, получают какие– то нереально – непонимаемые, откуда то берущиеся специальности, так до конца и не зная, как все это работает, и что это такое на самом деле, когда есть такая красота, такой простор, такое единение с природой, такое ощущение неразрывности тебя и этого мира.