Чуча и масоны

Для начала несколько слов о Чуче. А то будет не совсем понятно, причем тут масоны.
Сашку Чучина я знаю с детства. Мы, как говорится, сидели на соседних горшках. Потом – на соседних партах. В школе его прозвище было, конечно, Чуча. Иногда его называли Сашук. Совсем редко – Чучундра.
После школы мы поступили в разные вузы, и наши пути временно разошлись.
Как это ни парадоксально, Сашка Чучин, который в школе слово «коридор» писал «калледор», а Чехова в сочинениях упорно именовал Андреем Петровичем, этот самый Сашка Чучин стал писателем.
То есть настоящим, всамделишным писателем: с бородой, с удостоверением члена Союза, с запоями. Все как у взрослых.
А я никем не стал. Так, болтался по жизни, как мыло в шайке. Правда, тоже с бородой, с удостоверением сторожа банно-прачечного комбината им. Тов. Фабрициуса. Запоями похвастаться не могу, но мимо рта не проносил. Без этого нельзя.
Потом, ближе к рубежу тысячелетий, я ушел от тов. Фабрициуса, сбрил бороду и устроился на фирму, распространявшую французские противозачаточные средства. Стало быть, влился в средний класс.
И тут-то как раз однажды встретил Чучу на Тверской. Рассказывали, делились.
Чуча тоже сбрил бороду. Как выяснилось, год назад. И, кстати, запои его моментально прекратились. Из чего я сделал вывод, что между бородой и запоями есть неразрывная связь. И чем гуще борода, тем свирепей запои. Значит, если хотите бросить пить – сбрейте бороду. Если, конечно, она у вас есть. И вместо утреннего продолжения банкета – «Жиллет». Лучше в этом смысле для мужчины, на самом деле, нет. Очень действенное средство. Но это все, так сказать, интимная лирика. К делу!
Чучин, в отличие от меня, вел двойную жизнь. Днем – работал на фирме, распространявшей тоже французские, но только не противозачаточные средства, а наоборот – памперсы. А ночью писал рассказы. Про деревню. У меня их много дома, могу дать почитать.
Значит, днем – французские памперсы, а ночью – «пажить», «крутояры», какой-то, как сейчас помню, Пантелеймон Егорыч, который, «припав горячим лбом к холодному стеклу», думал про умолот яровых, Пелагеюшка, «испившая горячими губами студеной водицы» и почапавшая куда-то то ли в «заповедные мшаники», то ли в «колосящиеся зеленя, что недалече от затона в логу». Точно не помню. И всё в таком роде. Я вообще-то и сам родом крестьянин, но когда такая концентрация яровых – не выдерживаю.
Весь этот свой пышно колосящийся умолот Чуча, который в деревне-то за свою жизнь бывал раза два, регулярно печатает. Надо думать, на деньги, выжатые из памперсов.
Скажу так. В Чуче все хорошо, только вот что плохо: говорить с Чучей можно исключительно на одну тему – про масонов.
Приходим мы, например, к Чуче домой, чтобы поужинать. А у него плита сломалась.Я спрашиваю:
- А микроволновки у тебя, Сашук, случайно нет?
Он отвечает:
- Разогревалки басурманской в избе нетути. И не надыть мне ея, поелику все сии дьявольские приблуды суть масонские зам;ты.
Или: едем мы как-то на моем жигуленке на рыбалку. Остановились, а он (жигуленок) и не заводится. Аккумулятор сел. Чуча и говорит:
- Умасонили Савраску твою, братушка, умасонили-затевтонили псы-каменщики.
И тому подобное. Начни хоть про осеменение хомячков, он – мастерски так – вырулит на масонов.
С Чучей мы периодически встречались (офисы наших фирм, или, как выражался Саша, «логова нехристей», были рядом), закусывали в кафе ( он это называл «заморить масончика»), вспоминали юность, школьных товарищей. Которых (по Чуче) «размасонило пО свету, аки птах сирых пО небу».
Потом Сашка Чучин на время исчез с моего горизонта.
И вот года три назад, где-то в октябре-ноябре, я поехал в Париж. Дней на пять-шесть. По делам фирмы, а заодно и развеятся. И в Париже встретил Чучу.
Но сначала о Париже.
Впрочем, что можно нового сказать о Париже? Вроде бы, всё уже о нем сказано. Даже больше, чем нужно.
Париж – город большой. И очень дорогой. Даже жестяная баночка с воздухом Парижа (додумались же, масоны!) по-нашему -  рублей сто. Это за воздух-то!.. Ну, в Париже еще есть Эйфелева башня. Это чтоб вы знали. Сооружение, если на него посмотреть трезвым оком, совершенно опять же масонское. Странное, согласитесь, сооружение. Что-то вроде скелета динозавра, присевшего, пардон, по нужде: ноги большие, толстые, а головка маленькая, безмозглая. Мутная башенка-то. Хотя многим нравится.
Опять же -  Монмартр. Кругом голуби, мольберты. Художники, мусор (в смысле – сор). Всюду кафе, кафе, кафе. Самое старое – «Chez la mеre Catherine» (я бы перевел: «У мамы Кати»), с белыми скатертями в красную клетку. Напротив – носатый музыкант играет на аккордеоне. Похож на крокодила Гену. Всё уютненько, ненавязчиво, грязненько, но в меру. Париж вообще, как мне показалось, как-то умилительно нечистоплотен.
Французы всё время пьют, едят и разговаривают. Едят, разговаривают и пьют. Вообще по большому счету французов интересуют только три вещи: деньги, еда (с вином) и поговорить. Классическая комбинация: поговорить о деньгах во время еды. За этим делом француз проводит полжизни. Молчаливый, не жующий или не булькающий француз – такая же редкость, как бородатый запойный китаец. Если француз не говорит, значит он уже поел, выпил и умер.
Самый парижский запах – утром. Мокрые улицы, выставленные на них цветы в горшках, отовсюду пахнет круассанами и кофе.
Круассаны -  жирные, маслянистые, вкусные. Утренний французский кофе – наоборот – ужасен. Жидкий, цвета воды в реке Ганг. Ощущение, что в нем купались индусы. Знаменитое французское макание круассанов в кофе считаю сексуальным извращением, к которым вообще предрасположены французы.
Река Сена, мосты, клошары, Нотр-Дам с его витражами и химерами. Свечение витражей снится ночью. Химеры похожи на клошаров.
Сена зеленая и похожа на Яузу. Шире только раза в три.
Девочки из кабаре «Crazy horse» похожи на лошадей.
Лувр огромен, чтобы обойти его, нужно минимум три месяца. Что ещё? Триумфальная арка больше, чем наша на Кутузовском, хотя всё-таки мы их победили, а не наоборот.
Словом, в Париже есть всё. Например, музеи дверных замков, музей фальшивых изделий, музей дух;в.
Но вернусь к Чуче.
Я встретил Чучу на Монмартре. Весь его вид говорил: «Замуровали, демоны!». Он затравленно оглядывался по сторонам и, если не крестился, то только потому, что в обеих руках тащил сумки из «Тати», хотя от «Тати» до Монмартра шлепать порядочно. В «Тати» Чуча пошел по наводке двадцатилетней давности. В наши дни в «Тати» ходить глупо.
Сашка опять был в бороде и лицо, соответственно, имел утомленное. Мы радостно облобызались. Чучин рассказал, что фирма послала его в Париж на неделю. Отдохнуть. Он долго не соглашался. Но халява оказалась сильнее идеологии. Я отчитал его за «Тати». Он посопел. Мы шли по Монмартру.
- По чарочке бы надыть, - сказал Чуча.
- Так ты же, вроде, не…
- Надыть, - твердо оборвал меня Чуча. – Понеже галльский дух избыть. Лихо мне. Сердечушко на чужбине вещует. Рябина снится да березынька. Надыть по единой. Али укатала тебя супостатская франкмасония?..
- Да нет, не укатала. Давай, чего же… Вон в кафе зайдем, посидим.
- Что ты, что ты!.. – замахал на меня Чучин, как на малярийного комара – Окстись! Али нелюди мы?.. В сией заморской-то конуре, аки псы, лакать…Давай-ка побродим, да причастимся по-нашему, на скамеечке, на вольных воздусях…
«На воздусях» мне не очень хотелось. Но делать нечего. Если Чуча в бороде и хочет «на воздусях» – ничего с ним не сделаешь.
Мой отель был недалеко.Мы отнесли Чучины пакеты ко мне в номер и пошли гулять.
Оказалось, что «причастится на скамеечке» в городе Париже не так-то легко.
Прошли мы немного, а винных нет. Не попадались нам по пути ни супермаркеты, ни винные. Как провалились.
Дошли до бульвара Оссман с его шикарным универмагом, с гигантским семиэтажным Галери Лафайет. Тут же рядом – «Опера», Вандомская колонна, роскошные гостиницы, рестораны, зал «Олимпия» и всё такое прочее. В большие магазины Чучин заходить отказывался наотрез («Негоже бо по вертепам хороводиться»).
Тогда с бульваров мы свернули направо.
Лучше бы мы туда не сворачивали.
Сначала мы попали в район сплошных синагог. Сами понимаете. Не очень женится Чуча с синагогами. К тому же, рядом с одной из них, практически вплотную, мы натолкнулись на знаменитое кабаре «Фоли «Бержер».
- Свят, свят, свят!.. Блуд-то вавилонский… - жарко зашептал Чуча и попятился в переулок.
Переулок был задрипанный. Никого, одни обувные магазины. Нырнули в другой переулок – там снова никого. Всюду – магазины женского нижнего белья. Всяческое кружевное неглиже. А в самом последнем, как красочная виньетка, красные кожаные сапоги и хлыст, эмблема какого-то пролетарского садомазохизма.
Чуча шипел:
- Ох, грехи наши тяжкие… Бабьим-то бесстыжим исподним – аки семечками на ярмонке торгуют, козлы похотливые…
А винных всё нет. А «сердечушко-то вещует». Что делать?
Нырнули в следующий закоулок. Тут – н; тебе – лавка, торгующая кониной. Конская беззвучно ржущая голова над входом. Довольно жуткая.
- Тьфу! – плюнул Чучин. – Вот ить татарва-то чревоблудная! Кишкоплуты! И жаб-то лопают болотных, и слизняков жуют окиянских, и лошадятиной, антихристы, не брезгуют… Где мы, Володимирко, где исход-то отсель?..
Я оглянулся. Мы были на некой улице Каде. Что за Каде? Не знаю. Прошли полторы сотни метров по этой Каде и уперлись в здание, очень напоминающее наши бетонные коробки 70-х годов. Нечто среднее между районной поликлиникой , НИИ и домом культуры имени десятилетия двадцать первого съезда. Подъезд. Вывеска. Всё как у нас, даже тряпочка такая щемящая, чтобы дверь негрмко хлопала.
- Не питейный ли дом? – поинтересовался Чучин.
Я прочитал вывеску. На вывеске значилось: «Музей Великого Востока» («Ze Musеe du Grand-Orient»).
- Вот тебе н;! – сказал я.
- Нечто чарочная? – заволновался Сашка.
- Нет. Хуже. Это, Сашук… Прямо и не знаю, как сказать
- Реки, друже…
- Это, Чуча, музей франкмасонства. Вернее, музей ложи «Великий Восток». Понял?
Наступило тяжкое, траурное молчание. А потом Чучин хрипло проговорил:
- Вот тебе, бабушка, и юрьев день… Причастились, выходит дело… Не гадала Анюта, а нечистый уж тута…
Мне стало интересно. Я начал уговаривать Чучу посетить музей. Сначала Чуча всячески отпирался: плевался, говорил: «сгинь, лукавый!» и прочее. Полчаса шли уговоры – и Чуча сдался. Сложив кукиши в карманах («абы нечистый не замал»), он покорно пошел за мной.
Мы зашли в большой темноватый вестибюль. В дальнем углу была свалена какая-то рухлядь (коробки, тряпки, остов кровати и почему-то футбольный мяч с лестнично-остроумно надетой на него шляпой). В другом углу, у самого входа, располагалась конторка. За конторкой сидел негр и ел мороженое. Типа пломбира. Негр был иссиня-черный, как баклажан, и очень солидный.
- Здравствуйте, - сказал я. По-французски, конечно. – Приятного аппетита.
- Здравствуйте, спасибо, - сказал негр и с аппетитом лизнул пломбир.
- Мы хотели бы посетить музей.
Негр хотел было опять лизнуть мороженое, но недоуменно уставился на нас. Потом он хихикнул, как будто его пощекотали, и спросил:
- Вы уверены, что хотите его посетить?
- Да.
- Вы говорите о музее Великого Востока?
- Да.
- А зачем вы хотите его посетить?
Я пожал плечами:
- Интересно.
Негр снова хихикнул, смачно лизнул пломбир фиолетовым языком и, нырнув в свой ящик, весело протянул нам бумажки:
- Заполните анкету.
Теперь удивился я:
- Зачем?
- Интересно, - сказал негр и снова захихикал. Чернокожий масон оказался смешливым.
- Об что бает сатанинский-то арап? – поинтересовался Чуча
- Просит анкету заполнить.
- Пошто? Ведаешь ли?
- Нет не ведаю. Ладно, давай заполним.
Я стал заполнять анкету за себя и за Чучу, котоый по-местному не умел. Год рождения, пол и так далее. Чуча разволновался:
- Об чем грамотка-то?
- Как обычно. Ты, Чуча, какого пола?
- Мужеского… А можа, слукавничать да не об себе черкануть? А? Не то достанут окаянные. Масоновы-то руци зело длинны. Найдут нас с тобой в Рассее-матушке, в мешок – да в омут. С них станется, с кровопивцев.
- Нужны мы им, как чукче плавки…
- Ой ли…
В это время в вестибюль зашел какой-то китаец. Или японец, затрудняюсь сказать.
- Можно? – спросил он тихо-тихо, почти шепотом.
Негр внимательно посмотрел на китайца, потом на нас и спросил тоже тихо-тихо. У китайца, а не у нас:
- Vous еtes de la maison, monsieur?
Даже затрудняюсь перевести.Что-то наподобие:
- Вы наш?
Или (в другом стиле):
- Товарищ, а вы из нашей организации?
Или (по-чучински):
- Чьих будешь, дядя?
- Qui, je suis de la maison… - шепотом ответил китец.
Свой, значит.
- Пароль? – сурово спросил негр и не менее сурово облизал пломбир.
Желтолицый масон подошел к чернокожему и шепнул ему на ухо пароль.
- Там, - сказал негр и ткнул пальцем влево. – В комнате тринадцать.
- Тема?
- «Изумрудные скрижали Гермеса Трисмегиста»…
- Опять? – китаец поморщился. – Сколько можно?..
Негр изобразил на лице покорность судьбе. Подумав, китаец поинтересовался:
- А петух в вине будет?
- Разумеется… «Сент-Эмильон Гран Крю», клубника…Все по реестру посвящения №5
- Тогда ладно.
И китаец исчез в левом коридоре.
Я отдал анкеты.
- Тридцать пять франков, - сказал негр.
- С каждого? – испугался я.
- О, нет, с обоих, месье, с обоих.
И негр снова принялся хихикать и хлюпать пломбиром.
Я заплатил. Негр с неестественным пренебрежением взял деньги и ткнул пальцем в правый коридор.
- Там. Прямо по коридору.
Коридор оказался длинным и темным. Сначала пахло столовой. Потом шаловливо зажурчала канализация. Затем коридор раздвоился. Мы остановилсь. Из левого коридора вышел совершенно лысый бугай в кожаной куртке, похожий на Котовского. Бугай посмотрел на нас, как на пришельцев. После долгого молчания он спросил:
- Vous еtes de la maison, monsierr?
- Нет, мы хотим в музей. Вы не подскажете, где музей?
Лысый изумленно посмотрел на Чучину бороду. Минута молчания.
- Вы уверены, что хотите его посетить?
- Да.
- Вы говорите о музее Великого Востока?
- Да, и анкету мы уже заполнили.
Лысый смотрел на Чучину бороду, как будто это была не Чучина борода, а волосатая кобра. «Справку, что ли, им из венерического диспансера принести?» – в тоске подумал я. Бугай еще помолчал и ткнул, наконец пальцем в правый коридор:
- Там. Прямо, до конца
Мы долго шли прямо по коридору. Пахло как на ВДНХ в павильоне свиноводства. Потом воздух стал чище, и мы зашли в небольшую комнату, разграниченную белыми перегородками.
Это и был музей франкмасонства.
На столах – посуда. Тарелки с масонской символикой. Некоторые поцарапаны вилками. Видно, что массоны ели с аппетитом. Флажки какие-то. Бумажки со схемами. На стенах – портреты очень солидных розовощеких пухлых дядей. Министры, банкиры. Надо думать дяди – это масоны. Страшные и ужасные. В глубине комнаты два манекена изображали сцену посвящения в организацию «Великий Восток» Похоже на прием в пионеры. Всё. Я даже обиделся.
На осмотр музея у нас ушло столько же времени, сколько совокупно молчал Котовский.
Через пять минут мы вернулись в вестибюль. Негр еще не успел долизать свой пломбир:
- Вы уже?!
Как будто мы не из музея, а из сортира.
- Да, мы уже, - сказал я. – Спасибо.
- Не за что, - сказал негр. Его взгляд как бы говорил: «Тридцать франков за пять минут?!. Оляля!»
- Ну что, Сашук? Как тебе вольные каменщики? – спросил я Чучу, когда мы вышли «на воздуся».
Чуча помолчал и сказал печально:
- Пойдем выпьем.
- В кафе?..
- А!.. - махнул он рукой. – Куда хочешь.
Мы посидели в кафе, помолчали. Потом молча погуляли. Хороший город Париж.
И вечерняя Сена с золотыми змейками фонарей, и запах жареных каштанов… Что тут скажешь нового о Париже?.. О Париже всё уже сказано. Даже слишком много.
Утром Сашка Чучин бороду сбрил. И больше её уже не отпускает. Купил микроволновку. Учит французский.
И изъясняться Чуча стал проще. Хотя про пажить продолжает писать, тут его не сдвинешь. Писать стал лучше.
А тут давеча еще с памперсами прорвало. Пошли в России памперсы, аки «Гжелка». К демографическому взрыву, надеюсь. И Чуча делает большие успехи. По части памперсов. И насчет демографии тоже успевает: трое у него «окаянышей». Это если по-чучински.
Через пару месяцев поедем с Чучей в Париж. Зайдем на улицу Каде. Как там наши франки с масонами?  Евро-массоны-то наши как?.. Скучают, поди. Без нас-то с Чучей.