Жанна д Арк из рода Валуа 141

ФРАНЦИЯ
(весна 1430 года)

Бывший секретарь епископа Кошона Гийом Экуй брёл по раскисшей грязной дороге за маленьким, в шесть человек, отрядом добровольцев и размышлял о превратностях судьбы.
Вечность назад герцогиня Анжуйская отправила его в Лотарингию с крошечной миссией — всего лишь проследить за тем, чтобы комендант Вокулёра не ошибся в своих действиях и - во избежание пересудов, что было, дескать, оказано давление - сделал всё, как требовалось герцогине, но, вроде бы, сам.
Всего лишь проследить...
Ничтожное дело для ничтожного человека. И до, и после него свою лепту в это дело вносили другие люди, тоже, может быть, ничтожные. Но, когда под Орлеаном, после взятия Турели, бывший монах и цирюльник, вместе со всеми, восторженно орал «С нами Бог и Дева!», даже тот его мелкий вклад казался достойным того, чтобы испытывать гордость.
Но кричал Экуй со всеми недолго.
Сначала показалось, что сквозь дым от пожаров он просто плохо рассмотрел. Потом, что ошибся. Перепутал. Померещилось... Но Дева проехала так близко! И не дурак же он, в конце концов, чтобы не уметь отличить!
Когда он понял, что видит перед собой того мальчишку-пажа, с которым приехал из города в телеге оружейника, криком словно поперхнулся. Подумал: «Неужели подмена?!» Обман! И в таком деле, ради которого он снова готов был всех понимать, прощать, и жить в ладу с собой!
А потом вдруг вспомнился разговор с этим мальчиком, его глаза, слишком доверчивые и чистые среди всей этой войны и грязи. «Понимать и прощать, это хорошо...». А ещё вспомнилось, как не покидала всё время мысль о том, что прялка-то мальчику подошла бы больше, чем камзол пажа. И память, уносясь всё дальше и дальше в прошлое, замерла перед воспоминанием о встрече с этим же мальчиком на пороге церкви в Вокулёре. Тогда Экуй смутился, не вошёл, чтобы увидеть Деву и самому оценить... убедиться...
Хотя, кто он такой, в конце концов, чтобы оценивать? И его ли грешный взгляд должен убеждаться в Божьем деянии, когда души чистые и безгрешные верят безоглядно!
Но сейчас сами обстоятельства заставляли думать и решать.
«С нами Бог и Дева!», - снова закричал господин Экуй, чувствуя, на спине холодную ладонь страха. 
Если мальчик - несомненно чистый и честный - согласился на подобный обман, значит, так было нужно, и благословение этой славной победой лучшее тому подтверждение. Но тогда получается, что сама Дева либо погибла, либо ранена так сильно, что выехать к войску не может! А завтра новый бой. Завтра им наверняка придётся хуже, чем сегодня, и сможет ли мальчик-паж снова заменить Деву, если её уже нет, или почти нет из-за тяжёлого ранения?
Всю ночь Экуй промучился. Наутро по радостным крикам понял, что Дева выехала перед войском, но был ли это вчерашний паж, или сама она, увидеть не смог, потому что теперь он стоял далеко, возле обозов, куда был отправлен сердитым командиром отряда, к которому прибился.
С замиранием сердца ждал Экуй начала боя. Но, когда покатился по рядам, нарастая и силясь, радостный победный крик, когда подбежавший с выпученными глазами какой-то ополченец, захлёбываясь и путая слова от восторга, сообщил, что английское войско просто развернулось и ушло, потому что Дева одна! ОДНА, слышали?!!! Выехала перед ними и велела убираться! Вот тогда господин Экуй пал на колени и молился с юношеской истовостью, благодаря, принося обеты, плача. Нет, не обман! И не подмена, а что-то этакое, о чём ему знать не надо! Раз всё так, значит, это правильно! Значит, Господь от них не отвернулся, простил грехи и посылает чудо за чудом! И с души Экуя - теперь уже успокоенной и ясной - медленно сползла чёрная накидка всех сомнений, что соткалась за годы службы Кошону.
«Как только король обретёт корону, уйду в монастырь и всего себя посвящу служению Господу! Я теперь знаю, как!», - поклялся бывший монах.
Но сражение под Жаржо надолго вывело его из строя. Беззаботная уверенность в том, что всякий, идущий за Девой, неуязвим, ослабила бдительность господина Экуя. И, когда английская стрела пробила его, далеко не самый прочный панцирь, он сначала откровенно изумился, и только потом почувствовал боль. А тогда уже и пал без сознания, за несколько мгновений до того, как беспорядочный обстрел с вражеской стороны, прекратился совсем.
С убитыми Экуя не закопали по чистой случайности. А на лечение в ближайший монастырь отправили после того, как услышали в его бреде произносимые на латыни молитвы. И, вернувшись к жизни, преподобный с новой силой уверовал, что угоден Господу за причастность к деяниям Его посланницы.
Именно там, на монастырской больничной кровати, он узнавал новости о бескровном Луарском походе, о состоявшейся коронации, и выразил готовность принести все положенные обеты прямо здесь, в обители, которую избрало для него провидение. К этому сразу же, не откладывая благое дело в долгий ящик, начал усиленно готовиться. Но тут вдруг стали приходить совсем другие вести...
Смятение вернулось в душу бедняги Экуя после того, как прошёл слух о разногласиях между королём и Девой, которая самовольно пошла на Париж. Судачили об этом по-разному, кто с осуждением, кто с недоверием — мало ли, кому выгодно подобные слухи распускать? Но были и такие, кто, не прямо, не открыто, но достаточно прозрачно намекал, что Дева-то миссию свою выполнила, а дальше Господь ей, верно, велел домой уходить, чего сама она не особенно-то захотела. Или герцоги французские нашептали, чтобы дальше осталась воевать. Видать, выгодно им было - при слабом короле каждый сам себе господин, да и война дело прибыльное. А коли так, то снова беда всему королевству — отвернётся Господь.
Мрачные прогнозы не замедлили сбыться уже к сентябрю.
Едва рассказы о позорной осаде Парижа достигли монастыря, господин Экуй, сослался на неподготовленность души и покинул излечившую его обитель. Он устал от сомнений и дурных мыслей, и не хотел их возвращения так же, как человек, поживший в чистоте и достатке не желает возвращаться в грязь и нищету, даже если когда-то считал их вполне пригодными для себя.
Он хотел лично убедиться. Снова посмотреть на Деву. Может быть, встретить того мальчика-пажа и спросить у него... Одним словом, что угодно, лишь бы знать всё достоверно, из первых рук, а не довольствоваться слухами, половина из которых выдумки, в которые заворачивают истину, чтобы продать вернее и дороже!
Сначала бывший монах отправился в Лош, где, как говорили, король решил устроить свою резиденцию. Экуй ещё удивился, зачем так близко к Парижу? Но встреченные им по дороге солдаты, уже распущенной к тому времени армии, сказали, что весь двор переезжает в Пуатье, где пока и останется. И господин Экуй, никого ни о чём не расспрашивая, направился туда же.



Когда сознание долгое время пребывает в угнетённом состоянии, оно радо любой надежде на то, что вот-вот всё переменится к лучшему. Человек в этом состоянии похож на изголодавшегося, изнурённого путника, который увидел перед собой большой уютный дом, где уже мерещится ему и жаркий камин, и сытная еда, и тёплая постель. Но, чем ближе он подходит, тем темнее в доме окна и ненадёжней стены. И уже перед самой дверью ползёт по спине холодок предчувствия. А когда дверь, скорее падает, чем распахивается, все надежды вырывает из сердца гуляющий по разорённым углам ветер.
Примерно так почувствовал себя в Пуатье господин Экуй.
Он добрался до города к декабрю, когда в самом разгаре были пересуды об окончании осады Шарите, и о том, что Дева больше не побеждает. И здесь, в резиденции французского короля, всё было совсем не так, как в монастыре, где до сих пор, и монахи, и прохожие люди, упоминая имя Девы, ещё почтительно склоняли головы. Здесь было совсем плохо! Фривольно, насмешливо, зло.
Когда господин Экуй впервые услышал скабрезную шутку о Жанне, он бросился на говорившего с кулаками, уверенный, что его тут же все поддержат. Но поддержали не его. И избитый в кровь Экуй провалялся до самой темноты на улице, где к нему, всего однажды, склонился какой-то любопытный ребёнок.
Неизвестно, сколько бы он так пролежал, не начни бродячая собака слизывать кровь с его лица, чем привела, наконец, в чувство. Людей вокруг уже не осталось. Наступала ночь.
Экуй отогнал собаку, шатаясь, поднялся и побрёл в ближайшую таверну.



Кабатчик, глянул на его кровоподтёки почти равнодушно, видимо, дела такие тут не редки. Много вопросов задавать не стал. Спросил только, есть ли деньги и закажет ли господин еду? А потом предложил промыть раны вином и смазать маслом.
Безучастный ко всему Экуй, только кивнул. Деньги у него были — ещё те, что выплатил господин де Бодрикур. Их удалось сохранить, благодаря потайному карману на поясе, о котором нипочём не догадаешься, если не знать. И даже сегодня, когда сквозь забытьё, чувствовалось, как чьи-то умелые руки обшаривают тело в поисках наживы, господин Экуй задним умом всё равно понимал — не найдут. И не ошибся. Его котомку унесли, забрали чётки - последнее напоминание о  давней службе в Бове, и даже сняли с шеи простой деревянный крест. Но деньги остались при нём. И пока хозяин таверны ходил за бутылью с маслом, господин Экуй незаметно вытащил пару монет и зажал их в кулаке.
- Не следовало вам ходить здесь ночью, сударь мой, - сказал кабатчик, возвращаясь.
- Я думал, место, где живёт наш король и Божья Дева-Освободительница — это не лесная дорога, - хмуро заметил Экуй.
Опытный взгляд хозяина задержался на сжатом кулаке, потом на избитом лице, и в глазах его промелькнуло что-то, похожее на жалость.
- А вы, как я вижу, совсем издалека, да? Я сразу это понял по тому, как вы о Деве-то... Не говорят о ней так больше. У нас тут это сейчас не в чести.
Экуй посмотрел тяжело.
- Что «это»?
- Поклонение ей. Про Париж слыхали, небось? Нехорошая там вышла история. И под Шарите она победить не сумела. Уж и так слухи всякие ходят, будто города на Луаре покорились не ей, а потому что впереди войска сам король ехал. А ещё был у меня тут недавно человек один, так, говорит, под Монтепилуа она короля только путала, поэтому и сражения не вышло, а под Парижем герцогу Алансону победить не дала — сомневалась всё и время тянула.
- А как же армия англичан, которая ушла без боя от Орлеана?
- Про армию не знаю, может и врут, я там не был.
- А я был! - почти выкрикнул Экуй.
Кулак с монетами побелел и затрясся. Лицо кабатчика снова изобразило жалость.
- Так ты солдат? Тогда извини. Ваша братия уж больно горяча и драчлива делается, как только о Деве не так как-нибудь заговорят. Но зла ей тут никто не желает. Я, например, всем говорю, что сейчас ей бы идти в монастырь — молиться за короля, чтоб правление его стало долгим и мирным. Под венец-то ей никак нельзя, Деве-то, а за короля молиться — самое Божье дело и есть.
Экуй поморщился. Тяжёлая рука кабатчика, смазывающая его раны, слишком сильно надавила на синяк на скуле, и он невольно отстранился.
- Ладно, - сказал хозяин, заканчивая с последней ссадиной и с разговором, - за масло ничего с тебя не возьму. Но за еду, если будешь чего заказывать, расплатишься.
Он медленно принялся обвязывать бутыль холстиной, чтобы отнести на место, и вдруг сказал, не глядя на Экуя.
- Знаешь, как я сам весной-то радовался. Чуть горло криком не сорвал, так чуда хотелось. Война всем осточертела. Как узнал, что Орлеан освободили, всю улицу бесплатно напоил. А потом у нас король стал, и сразу перемирие с Бургундией! Разговоры всякие пошли, мол, воевать больше не будем вообще, вроде, господа между собой мирно договорятся... Ты понимаешь, солдат, что всё это для нас, цеховиков, значило?! Вот, ты женат?
- Нет.
- Тогда не поймёшь, - цыкнул кабатчик. - Так поверь на слово — хорошо нам от этого стало. И безо всякого чуда. И нам не понравилось, когда Дева стала снова короля теребить и на Париж звать. Уж теперь-то чего? Теперь король и сам знает, когда воевать, а когда праздновать! Но она всё своё... Вот Господь и отвернулся. А нам, знаешь ли, не понять — девушка, ведь, должна подальше от солдатни рваться - уж прости, я не в обиду - но она всё при войске, да при войске. Странно как-то...
Он потоптался возле Экуя, подождал, не ответит ли чего? А потом совсем другим, деловым тоном осведомился, будет ли господин солдат холодные потроха с капустой, потому что очаг уже загасили, и жена его готовить теперь начнёт только утром?
- Вина принеси, - буркнул Экуй, разжимая кулак. - И побольше.


Вокулёрских денег хватило на несколько дней, которые господин Экуй провёл, как и собирался, в сборах сведений о Деве.
Говорили о ней много и охотно. Особенно, когда требовалось обсудить, что за последнее время она сделала не так. И, если сначала Экуй ещё на что-то надеялся, то к исходу второго дня был вынужден признать - кабатчик сказал ему истинную правду.
Оставалась спасительная мысль о том, что может быть там, среди знати, где ещё держала в своих руках власть герцогиня Анжуйская, там, может быть, в чуде продолжали нуждаться. И сам король, вопреки всему, что о нём говорят, не устал от Девы, требующей новых и новых сражений, а просто бережёт её и ожидает Божьего знака, чтобы сделать всё, как надо?
Но, как надо?!
Господин Экуй совсем растерялся. Он не мог себе представить, что Господь просто так, навсегда покинул свою посланницу! Выплеснул её, как кухарка из таверны выплёскивает воду, в которой только что отмыла капустные листья! Всевышний должен был как-то вразумить её, подсказать, что делать дальше — идти ли в монастырь, как говорил кабатчик, или вернуться домой. А может, и выйти замуж! Дева ведь не давала обета целомудрия до конца своих дней. И замужество могло стать знаком к тому, что миссия её, как воительницы, завершена, а ребёнок, рождённый великой Девой-Освободительницей, запросто мог стать продолжением чуда.
Всё это выглядело благостно, и вполне отвечало недавней душевной гармонии господина Экуя. Но - вот ведь беда — Дева, похоже, никаких знаков до сих пор не получила! И, если продолжает рваться в бой, значит, её голоса призывают её к войску, и, значит, не всё ещё закончено!    
Тому, что Дева подлинное чудо, господин Экуй верил безоговорочно! Тому, что пропало единомыслие между ней и королём, хоть и сопротивляясь, но вынужден был поверить. И выводов в этом случае напрашивалось два — или ошибается он сам, и герцогиня когда-то обвела его вокруг пальца и использовала, действительно, для ничтожного дела, из-за чего вся его вера лишь нелепая иллюзия. Или что-то не так с королём, его двором и прочими не верящими больше.
Господин Экуй не хотел верить ни тому, ни другому.
Как-то раз он зашёл в церковь помолиться. Поднял глаза на распятие и похолодел. «Сына Божия распяли из трусости и мелочной зависти. Кто же теперь помешает распять и посланницу Его? И, если то, что все говорят, правда, случится это может очень скоро, и новый Спаситель по наши души никогда уже не придёт».
Напуганный такими мыслями, господин Экуй решил, что должен немедленно что-то сделать, кого-нибудь предупредить! И даже дошёл до замка, куда его, конечно же, не пустили. Зато один из лучников, без дела торчавших во дворе за воротами, пообещал разыскать пажа Девы, к которому Экуй слёзно просил его пропустить. Паж вскоре вышел, но оказался совсем не тем мальчиком, который был Экую известен. Сказал, что зовут его Раймон. А тот Луи, которого господин, видимо, ищет, погиб под Парижем со знаменем Девы в руках.
От этого известия ноги у господина Экуя совсем подогнулись. Он и не ожидал, что смерть мальчишки воспримет, как потерю кого-то близкого...
Впрочем, что греха таить, за последние несколько лет, у него и не было близких. А изо всех встреченных, только этот мальчик был добр без какой-либо корысти.
Понуро он побрёл прочь. В смятенном разуме мелькнула безумная идея подождать выезда герцогини. Но Экуй тут же её отогнал. Что он скажет? Что спросит?! Ведь даже если герцогиня его вспомнит, вряд ли она станет отчитываться перед ничтожным человеком, который когда-то сделал для неё ничтожное дело.



В таверне, куда он вернулся за не имением другого приюта, господин Экуй вытащил все оставшиеся деньги и потребовал вина. Пил он зло, жадно, ища забытье и не пьянея. Потом как-то сразу сник. Жадные до угощения бродяги, словно гиены почуяв нужный момент, подобрались к его столу, заискивающе улыбаясь. Широким жестом Экуй пригласил их в компанию и, крикнув ещё вина, расплакался. Он пытался объяснить, что дьявол подбирается к Божьей посланнице. Что Деву надо спасать, потому что лучшие из тех, кто был возле неё, уже пали, или удалены. Что сам он слишком одинок, поэтому нуждается в их помощи. И бродяги кивали и соглашались...
Но, когда утро привело больное сознание Экуя в чувство, оказалось, что среди пустых кружек и остатков еды лежит только его голова на сложенных крестом руках,  да пояс с пустым потайным карманом, который кто-то заботливо подсунул Экую под щёку.
- Что же теперь будешь делать, солдат? - спросил кабатчик, смахивая объедки на пол. - Если соберёшься обратно, дам тебе еды в дорогу. Много не жди, зато бесплатно. Денег-то у тебя уже нет.
- Куда мне обратно? - мутно спросил Экуй. - Не пойду я...
- Вот так-так! - воскликнул кабатчик. - А жить тут как собираешься? На что?
Господин Экуй тяжело повернул голову к объедкам на полу.
- Могу тебе помогать. Вон, полы чистить... со столов тоже...
- На это у меня мальчишка есть, - без особого участия ответил кабатчик. - Ещё что-нибудь делать умеешь?
- Волосы могу стричь, - после паузы выдавил из себя Экуй. - Зубы рвать, полоскания смешивать.
Хозяин таверны с сомнением окинул его смятую фигуру.
- Дело прибыльное, если не врёшь, конечно.
Он кликнул с кухни мальчишку из прислуги, вынес табурет, кривые ножницы и велел состричь мальчишке махры. Господину Экую показалось, что навыки, приобретённые у цирюльника герцогини Анжуйской давно забылись за ненадобностью. Но, едва ножницы оказались в руках, он довольно ловко щёлкнул ими над заросшей детской головой, потом подхватил миску из-под овощей, нахлобучил её на мальчишку и обстриг всё, что осталось торчать снаружи. Получилось не слишком хорошо, но ровно. К тому же, уверенные движения господина Экуя не оставляли сомнений в том, что стричь ему доводилось, и лицо хозяина заметно помягчело.
- Ладно, - сказал он, - оставайся. Куплю тебе инструменты, какие понадобятся, место на улице отгорожу и с цеховиками всё улажу как следует. Но уговор — всю выручку мне. За это жить здесь будешь и питаться. Согласен?
Господин Экуй, без особого энтузиазма пожал плечами. Ему было всё равно.


Месяца два после того господин Экуй исправно стриг чужие головы. Один раз вырвал из чьей-то пасти совсем гнилой зуб, а с другой оказией, снискал себе славу хорошего лекаря, когда составил для ноющего от зубной боли господина, дубовый отвар по рецепту того, которым пользовали в Вокулёре мессира де Бодрикур.
И всё бы ничего, но было в его существовании какое-то вялое отупение и безразличие ко всему. Весь месяц он не столько ел в трактире, сколько пил, становясь в подпитии слезливым и разговорчивым. О Деве беспокоился меньше и меньше, потому что, всякий раз, когда заговаривал о ней, вспоминал того убитого пажа, о котором, чем дальше, тем уверенней думал, что победа под Турелью и бесславный уход английского войска — это его рук дело. Даже, кажется, рассказал об этом очередному собутыльнику. Но утром с уверенностью не мог вспомнить — рассказал, или нет?
А потом случилось подсесть к нему для стрижки одному господину. Одетому хорошо, но хромому на одну ногу. Сидел господин молча — и слава Богу, потому что разговаривать за работой Экуй не любил. Но, едва стрижка была закончена, господин встал и, расплатившись положенными экю, вытащил из кармана золотую монету.
- Она будет только ваша, если расскажете мне подробно о том паже, которым подменили Деву под Турелью, - сказал незнакомец, глядя Экую в глаза.
- Зачем вам? - буркнул тот. - Я ничего не знаю.
- Люди слышали, как вы рассказывали об этом.
- Не было такого. Врут всё... Я, когда выпью много чего выдумываю.
Но господин даже лицом не дрогнул. Сказал только:
- Я скоро еду в Сабли, где, по слухам, прячут пажа Девы, раненного под Парижем. Уверен, это тот самый. Он нужен мне. С его помощью я хочу предотвратить заговор против Жанны дю Лис, потому что - не знаю, известно вам это, или нет - но тот, кого все считают пажем Девы, на самом деле сама истинная Дева Лотарингии.
- Что?!!!
Экуй поперхнулся собственным вопросом и быстро осмотрелся по сторонам, не слышал ли их кто?
- Дева?! - зашептал он. - Этот мальчик?! Да вы издеваетесь надо мной, сударь?! А кто же тогда та, которая сейчас при короле? Которая сражалась?
- Это не наше с вами дело. Об этом лучше спросить кое-кого поважнее.
- Кого? - глупо шикнул Экуй, но тут же и замолчал.
Уж кому, как не ему знать этих важных, кого следовало спрашивать.
- Значит, подмена всё-таки была, - пробормотал он, не столько незнакомцу, сколько чему-то внутри себя, - Но вроде и не было! Та... Другая... Моё ли это дело? Выходит, под Орлеаном всё-таки было чудо?
Он вдруг осознал, что готов и очень хочет верить! И в то, что мальчик жив, и в то, что он - девушка! И легко готов смириться с подменами одной девушки на другую, потому что, в сущности, какая разница, от кого чудо исходило? Главное, он верил не в иллюзию и не напрасно
- Кто вы такой, сударь? - покорно спросил Экуй.
- Я тот, кто против воли узнал больше, чем хотел, и кто теперь хочет спасти свою душу, - ответил незнакомец. - Я почти собрал отряд добровольцев, но только вы знаете истинную причину нашего похода. Остальным известно лишь то, что мы идём под знамёна маршала де Ре.
Голова Экуя пошла кругом. Всё-таки Господь не покинул свою посланницу!
- Но почему я?
Незнакомец вложил золотой ему в руку.
- Люди слышали, как вы хвалились знакомством с этим пажем. А мне нужен человек, которому паж — будем пока называть его так — доверял бы. Его следует вернуть к Жанне. Вернуть тайно, потому что маршал будет препятствовать, и тут без вас не обойтись. Мне эта девушка вряд ли поверит.
Надежда, медленно пробуждающаяся в Экуе распустилась давно уже непривычной  улыбкой на его лице.
- Сударь, заберите ваш золотой. Если мальчик жив, я и сам хочу его увидеть! - он потряс головой, чувствуя, как выбирается из самых недр его существа какой-то ликующий, тихий, не сдерживаемый смех. - Надо же... то-то я всё думал, что прялка-то больше бы ему подошла. И ведь, глянь-ка, как чувствовал, потащил её за собой под Турель-то... Видать угодна моя вера провидению.
Ладонью он обтёр лицо от глаз до подбородка, словно хотел собрать в кулак всю свою радость и спрятать от других, разуверившихся. Забормотал, озираясь по сторонам:
- Не герцогиня... Сама судьба! Хорошо... Теперь, да, хорошо... Куда идти-то надо? В Сабли? Что ж, почему бы и не в Сабли... Надо же! Прялка-то не зря на ум шла... А вы, сударь? Вы кто? Вас как зовут?
- Я Жан де Вийо. Бывший конюший герцога Анжуйского.




______________________________________
Продолжение: http://proza.ru/2014/02/14/2455