Колыбельная старого дома

– А дом старый…
– С 1935 года, – кивает старушка, живущая напротив. – Наталья Вадимовна, царствие ей небесное, замечательная была женщина и мне подруга. А Пётр Гаврилович – добрейшей души человек! Пасека у него была всегда, мёд свой, так он мне нет-нет, да подарит баночку. А уж какой был мёд! Липовый, вкусный!
– А дети?
– Были, конечно, – голос старушки вдруг переходит на шёпот. – Правда, горе Михайловым с ними было…

…

А ей четыре года, почти пять. Она бежит по длинному коридору, который кажется ей почти бесконечным, к старой белёной двери, распахивает её – скрипят петли, – и, обернувшись, зовёт одетого в строгий брючный костюм стриженного мальчика, застывшего возле пейзажа на стене:

– Алёша, Алёша, иди сюда!

Ему двенадцать, он улыбается. Она – эта хорошенькая белокурая девочка с весёлыми голубыми глазами, в почти что кукольном белом платьице с кружевной оторочкой – его двоюродная сестра. Его отец приходится братом её матери.

– Иду, Анечка. Что тут у тебя?

Комната довольно большая и почти пустая. Здесь только старая деревянная кровать с пружинным матрасом, да пожилое трюмо на витых ножках у стены. Кроме того, здесь стоят неразобранные ещё коробки: Анечка с родителями только-только переехала в этот старый дом в посёлке с добрым названием Дружба, и пока что не успела разобрать вещи.

– Смотри! Правда здесь здорово?
– Просторно очень, и света много. Так это будет твоя комната? А не слишком ли она большая для тебя? Как-то тут пустовато, – он задумчиво оглядывает стены с выцветшими розовыми обоями и большое, почти террасное окно.
– Ничего она не большая! – выпячивает губку девочка. – Я, между прочим, тоже уже не маленькая! Мне скоро пять лет исполнится! – она демонстрирует брату растопыренную ладошку. Мальчик улыбается:
– Пожалуй, так и есть. Но, Анечка, я должен тебе кое-что рассказать об этой комнате. Всё-таки ты уже взрослая девочка и должна это знать.

По её личику пробегает лёгкая тень:

– А что такое?
– Видишь эту кровать?
– Да. И что?
– Под ней, Анечка, живёт Монстр.

Голубые глаза наполняются страхом.

– Алёша, зачем ты меня пугаешь?..
– Ну-ну, не беспокойся, – он присаживается перед ней на корточки и улыбается. – Для тех детей, которые хорошо себя ведут, Монстр не опасен. А ты ведь у нас умница, – правда, Анечка? Так что тебе нечего бояться.
– Ну ладно…
– Идём лучше к столу.

Тряхнув светлыми локонами, она улыбается:

– Идём!

…

Ночью ей не спится. Мама пришла, поцеловала дочку перед сном и ушла.

В комнате царит полумрак. Она хотела включить ночник, но папа сказал, что здесь слишком старые розетки, и может случиться пожар.

Ей немного страшно. И никак не отделаться от мысли о Монстре, что живёт под кроватью…

Сон наползает вяло, нехотя. Веки тяжелеют, ресницы смыкаются… и тогда откуда-то слышится песня, – тихая, чуть печальная, будто колыбельная. Девочка пытается стряхнуть сон, прислушаться к словам, но сон оказывается сильнее, и вскоре она крепко засыпает…

…

А ей семь, и она плачет в подушку. Комната пуста, дверь заперта. Ветер едва колышет лёгкий тюль занавесок.

Она поссорилась с мамой. Из-за глупости поссорилась, из-за пустяка: мама приготовила на ужин жареную картошку, которую Анечка не любит. И когда «этот жестокий ребёнок» сказал, что не будет есть эту гадость, её оставили без ужина, велев идти к себе и не выходить, пока не позовут.

Вся подушка промокла от слёз.

Обида горька, и она не слышит и не видит ничего вокруг. Но когда обида поутихнет, сквозь пелену слёз пробьётся знакомая уже колыбельная.

Она садится на подушку и смотрит на бледного юношу с длинными тёмными волосами. Он будто не замечает её, продолжая петь свою странную песню.

– Эй! Ты кто? Монстр?

Смолкла песня.

Он смотрит на неё искоса, из-за вуали волос, но не говорит ни слова. Анечка улыбается:

– А я-то думала, ты страшный. А ты совсем не страшный. Может, ты и не Монстр вовсе? Монстры такими не бывают. Монстры, они…

Она задумчиво накручивает золотой локон на пальчик, размышляя о том, какими бывают Монстры. А он сидит всё так же молча, не говоря ни слова, не произнося ни звука.

– Ты неправильный Монстр! – заключает девочка. – Но так даже лучше: ты меня не съешь. А может, ты привидение? А? Наверняка ты приведение, призрак! Бледный, молчаливый, – привидения такими и бывают. Я в книжке читала. Эй, ну скажи что-нибудь! Молчишь? Ну молчи… А меня вот наказали… Из-за того, что я картошку жареную не захотела есть. Да и кто же захочет, она же мас-ля-на-я! Фу. Не представляю, как папа это ест. А мама обиделась, ты понимаешь… А я ведь не хотела её обижать, я просто картошку не люблю… Это нечестно. Всё это. А теперь вот… Ну скажи что-нибудь, Монстр!

Она тянется к нему, пытаясь дотронуться до рукава его рубашки, и почти достаёт до него, но он, вздрогнув, смотрит на неё с недоверием и страхом. Девочка смущается:

– Прости… Тебе, наверное, неприятно, да? Я не хотела. Знаешь, что? Давай я лучше лягу спать, а ты мне спой эту свою колыбельную, ладно? Я, правда, ни слова в ней не понимаю, но…

Анечка зевает и ложится на бок, поджав ножки.

А через минуту в комнате снова звучит негромкая колыбельная, в которой не понять ни слова.

…

А ей пятнадцать, и родителей нет дома. А это значит, можно устроить вечеринку!

Приглашены все друзья и подруги из класса, но особенно – Макар Измайлов, красавчик из параллельного класса, на которого пускают слюни все девчонки. Ещё бы: Макар в качалку ходит, и фигура у него прямо как у восемнадцатилетнего. К тому же папа у него – глава крупной фирмы, и уже купил Макару клёвый скутер, на котором он пару раз катал Аню. А ещё Макар хвастает, что на совершеннолетие папа обещал купить ему БМВ!

В отцовский бар Аня лезть побоялась, но ребята принесли вина, так что ей осталось только позаботиться о бокалах.

– Смотрите мне, не разбейте!

В колонках ухает музыка.

– А большой у тебя дом, – замечает Макар.
– Ну да. Только старый.
– Это ничего, – со знанием дела говорит мальчик. – Главное – земля тут дорогая. Продашь участок, сможешь хату в Москве купить нехилую. А у тебя комната есть?
– Есть, а что?
– Покажешь?

Аня смушается:

– Ух ты, какой! Комнату ему покажи!

Вино льётся рекой.

– Макар, ты таблеток не принёс?
– Нет, пацаны, сегодня без колёс.
– Вот отстой. Ну ладно, покурим хотя бы.
– А есть чего?
– Ну так, кой-чего есть…
– Слушай, Анька, – лицо Макара так близко к её лицу, что она чувствует его жаркое дыхание, – Они сейчас тут накурятся, никакие будут. Давай лучше возьмём бутылку вина и пойдём к тебе.
– Да-давай…

Старая лестница предательски скрипит под их ногами.

Коридор, пейзаж на стене… А вот и белёная дверь. Теперь на ней красуется розовая рамка с надписью «Комната Энни. Не входить!»

– Энни… – улыбается Макар.
– Ну и что? Мне, может, нравится так, – выпячивает губку девочка.
– Да нет, я же не против. Наоборот, прикольно. Давай уже, открывай.

Внутри комната тоже изменилась. Письменный стол, какие-то шкафчики… Неизменными остались только старая кровать и трюмо.

– А что, хорошо тут у тебя.
– Хорошо, хорошо. Ты бокалы захватил? Уф, жарко-то как.
– Ага.

Вино льётся по бокалам.

– Э-э… Ну что, за что пить будем? – Аня смотрит куда-то в окно, туда, откуда багровым оком смотрит в комнату закат.
– Давай за тебя, – Макар улыбается.
– Ой… Ну давай…

Дзиннь! – звенит хрусталь.

– Знаешь, Аня, ты мне нравишься. Я тебя даже, наверное, люблю.

Щёки девочки алеют, в голове гремят салюты.

«Всех обошла! То-то девчонки обзавидуются!..»

– А я тебе нравлюсь?
– Нуу… Да…

Он аккуратно берёт бокал из её руки и ставит на трюмо. Сердце его колотится, но он не подаёт виду.

«Диспозиция» идеальна: Аня захмелела и не станет сопротивляться (тем более что он ей нравится), народ внизу накурился, дом большой, взрослых нет.

Он берёт девочку за подбородок: они целуются. Её поцелуи сладки, но ему хочется большего, и он мягко, но настойчиво заставляет её лечь.

– Нет, Макар, я не хочу…
– Тсс, тихо, всё хорошо.
– Нет, не надо, пожалуйста…

Терпение, думает Макар, только терпение. Поломается и сдастся. Они всегда так. Сначала строят из себя святую невинность, а потом… Но пока – терпение.

– Давай, крошка, тебе понравится.
– Я же сказала, не хочу! – и Аня с силой отталкивает парня.

К такому поведению Макар не привык.

– Ах ты мелкая… Да я тебя!..

Он наваливается на неё сверху; у Ани не хватает сил, чтобы отбиться. Всё-таки парень, да ещё и накачанный.

– Не рыпайся, чика, всё будет в ажуре, – сквозь зубы цедит Макар, расстёгивая «ширинку», как вдруг…

…нечто холодное касается его шеи…

Он оборачивается, чтобы разобраться с любым, кто посмел его прервать, но…

…оказывается «лицом к лицу» с самим ужасом: на буро-зелёной морде – огромные жёлтые рыбьи глаза. Носа нет, зато вместо рта – пасть, усеянная тысячей острых, как иглы, зубов. Чудовище шипит, словно намереваясь откусить парню голову; страшные, хваткие пальцы уже сомкнулись на его шее!

Макар высоко взвизгивает и теряет сознание.

Не до конца понимающая в чём дело Аня видит, как Монстр (в привычном ей обличии) открывает окно (на улице поздняя весна) и, перекинув Макара через плечо, выпрыгивает прямо в чернеющий сумерками проём…

…Что было потом – она не помнила: наверное, тоже потеряла сознание. Но на следующий день по школе бродят странные слухи: будто бы Макара нашёл какой-то собачник под сиренью на 1-й Парковой, без сознания. Притом штаны у него были обмочены.

В школе Макар ведёт себя непривычно тихо. При виде Ани бледнеет и старается побыстрее пройти мимо.

Аня сидит в комнате; Монстра нет, до ночи ещё далеко. Но она думает о том, что благодарна ему.
Ночью в уснувшем доме вновь звучит колыбельная…

…

А ей двадцать пять, и она беззвучно плачет в своей комнате. Слёзы стекают по бледным щекам.

Полтора месяца назад у неё обнаружили опухоль мозга. Операция по удалению длилась два часа. Опухоль была идентифицирована как глиосаркома 4 степени.

У неё выпали волосы. Её прекрасные, до пояса, белокурые локоны, которыми она так гордилась. У неё не осталось даже бровей и ресниц.

Врачи дают ей полгода, максимум – год, но это время отпущено не ей, а её родителям, – чтобы облегчить угасание своей единственной дочери.

Возле кровати стоит тазик: её периодически тошнит. Она исхудала, осунулась. Родители попеременно дежурят возле неё, но сейчас она одна. Она устала – от лекарств, от боли, от того, во что превратилась её жизнь.

И когда на дом наползают сумерки, и в ночной тиши снова слышится колыбельная, она уже ждёт.

Вот он, Монстр. Всё так же сидит, ссутулившись, на краю её кровати, и поёт свою колыбельную.

– Эй, ты!.. Монстр. Слышишь? Я хочу поговорить с тобой! Пожалуйста, поговори со мной. Ты никогда не говорил ни слова, но теперь, теперь-то ты можешь сказать хоть что-нибудь? Зачем ты каждую ночь приходишь сюда? Что это за песня? Зачем ты поёшь её мне? Для чего это всё, объясни мне? Расскажи. Расскажи, может, ты знаешь, почему это случилось со мной? Может, ты злой дух? Может, я проклята? Может быть, на меня пало проклятие, как только я впервые тебя увидела?? Отвечай!! Отвечай, не молчи. Я хочу знать. Ты не представляешь, каково это – умирать!.. Или нет? Или ты сам испытал что-то похожее? Ну же, не молчи!!! Почему, почему ты не говоришь ни слова, почему только поёшь свою дурацкую колыбельную?! Молчишь… Я не хочу умирать, Монстр. Слышишь? Не хочу умирать.

Из охрипшего горла рвётся смешок.

– Ты-то… Сидишь тут, поёшь свою песенку. Я умру, а ты так и будешь сидеть. Неужели тебе всё равно? Неужели ты не способен даже на простое сочувствие? Ну же, дружище. Как насчёт сказать пару слов смертельно больной девушке? Пару добрых, ласковых слов…
– Хочешь, я заберу тебя с собой?

У Ани перехватило дыхание. Его голос… Низкий, тихий, спокойный. Вот он какой, оказывается… Значит, мог поговорить. Мог, но почему-то молчал. Почему?

– Заберёшь меня с собой?..
– Да.
– Я… А почему ты молчал? Можешь ответить или нет?

Он… улыбается! Улыбается и качает головой. И снова спрашивает:

– Хочешь, я заберу тебя с собой?
– Хочу! Хочу, хочу, хочу! Я даже не спрашиваю, куда ты хочешь меня забрать, но… Если призрак предлагает мне подобное, значит… Да что там гадать-то? Всё одно. Это не может длиться вечно. И потом, уж лучше с тобой, чем… Чем вот так. Один раз ты меня уже спас. Спасибо, кстати. И спасибо, что поговорил со мной, пусть даже и немного…
– Засыпай.

Его губы шевелятся едва заметно, он шепчет неслышные слова, словно молитву, и вскоре снова поёт свою колыбельную песню на неизвестном языке.

Веки слипаются. Ей кажется, будто боль отступает. И становится легче.

– Спи.

Дыхание ровное, грудь плавно вздымается. Кончики рта трогает робкая улыбка.

– Спи…

…Утром родители находят Аню мёртвой.

…

С её смерти прошёл год.

Родители её не смогли больше жить в доме, где умерла их дочь, и отдали его её двоюродному брату Алёше – теперь молодому мужчине тридцати двух лет. Тем более у него своя семья, и красавица-жена недавно родила ему вторую дочку, Полечку.

Он приехал на Дружбу, думая о том, как давно он здесь не был. Теперь этот дом, а главное – участок в тридцать соток принадлежит ему, он его полновластный и безраздельный хозяин.

Он доволен.

Грузный «внедорожник» тормозит около ворот. Старшая дочь, Олечка, бежит к дому. Его жена, Алина, баюкает на руках малышку Полю.

И тогда из калитки напротив выходит старуха. Алексею даже становится неуютно: кажется, что старухе лет сто. Она скалит беззубый рот, приветственно кланяясь:

– Здравствуйте, здравствуйте! А вы, значит, мои новые соседи, да? Речновых родственники? Я вас, молодой человек, помню: вы – Алёша, брат Анечки покойной. Так ведь?
– Да, – неохотно отвечает он.
– Так жаль, так жаль, – причитает старуха, – Анечку-то, такая красавица была! Так жаль…

Алексею не хочет разговаривать со старухой, ему хочется поскорее войти в свой новый дом, тем более что Алина с девочками давно там.

– А вы знаете, кто здесь раньше жил? – осведомляется старуха. Алексей качает головой, – Михайловы тут раньше жили, вот кто. Наталья Вадимовна, царствие ей небесное, замечательная была женщина и мне подруга. А Пётр Гаврилович – добрейшей души человек! Пасека у него была всегда, мёд свой, так он мне нет-нет, да подарит баночку. А уж какой был мёд! Липовый, вкусный!
– А дети у них были? – каким-то не своим голосом спрашивает Алексей.
– Были, конечно, – голос старушки вдруг переходит на шёпот. – Правда, горе Михайловым с ними было… Был у них мальчик, старший, Родион, и девочка, на два года младше – Валентина, Валечка…
– А почему «горе»?
– А потому что толки ходили разные… Валя красавица была, вот как сестра ваша. Волосы тоже светлые, волнистые, красота! А Родя – тот наоборот, тёмноволосый, но тоже статный, голубоглазый…
– Так отчего горе-то? – нетерпеливо переспрашивает Алексей.
– А померла она, – просто отвечает старуха. – Убила себя, таблеток наелась, Валечка-то. А когда их нашли, говорили, что Родя всё на её кровати сидел, и будто бы пел ей колыбельную. С ума сошёл… В дурку его забрали; там, говорят, и умер. Слухи разные ходили… – старуха оглядывается, – будто бы любовь у них была, запретная. Будто понесла она от него, а оттого и руки на себя наложила. Но доподлинно я не знаю, так, люди говорят… А ещё говорят, что дом с той поры проклят. Говорят, что Родя так неупокоенным и остался, что каждую ночь возвращается в одну из комнат, – туда, где сестра жила, – и там поёт ей, мёртвой, колыбельную… Впрочем, – старуха махнула рукой, – Говорят-то разное, да не всему верить надо. Так-то, юноша. А теперь извините, пойду я. Сыро, кости старые ноют. Но если понадобится что, так вы не стесняйтесь, заходите! Всегда рада буду вам и вашим деткам…

Она уходит, а он вытирает дрожащей рукой ледяной пот со лба.

Потом запирает машину и идёт в дом. Его встречает жена, ей здесь нравится. И дочкам, кажется, тоже.

– Папа, папа, иди сюда, скорее!

Это Оля, откуда-то сверху, со второго этажа.

Расстёгивая непослушными пальцами воротник, он поднимается по старой лестнице наверх. Дочка встречает его там.

– Папочка! Мне очень понравилась одна комната; можно, я буду там жить? – просит она.
– Что за комната, котёнок?.. – его голос хрипит.
– Вот, вот эта, гляди!

Она бежит по коридору, а он вспоминает…

…Белокурая девочка в белом платьице с кружевной оторочкой бежит по коридору. «Алёша, Алёша, иди сюда!»

– …Вот! – торжественно заявляет Олечка, распахивая белёную дверь. – Вот эта комната. Смотри, какая она большая и красивая! Интересно, кто здесь жил? Папа, смотри, какое зеркало!

Она подбегает к трюмо, присевшему на витых ножках возле стены, и крутится перед ним, вздымая оборки юбочки.

– Хорошо, – наконец выдавливает Алексей. – Ты можешь здесь жить. Но я должен предупредить тебя: в этой комнате под кроватью живёт Монстр!
– Правда? – удивляется девочка. Она не боится, ей уже шесть. – Надо же, как интересно!
– Да… Но… Мы поменяем всю мебель… И тебе нечего будет бояться…

Ему нечем дышать.

– Хорошо, папочка!

Довольная девочка обнимает отца и целует его.

– Ладно… Теперь беги к мамочке и скажи, что я очень проголодался. Хорошо?
– Хорошо! – радостно восклицает она, убегая.

А он остаётся стоять в этой комнате, возле этой кровати… Потом, вздохнув, разворачивается и выходит прочь. Дверь за ним закрывается.

…

А ночью Олечка, пытаясь заснуть на старой, неудобной кровати, вдруг слышит странное пение, будто кто-то поёт колыбельную, хотя она не может понять ни слова.

Она выглядывает из-под одеяла и видит, что на кровати сидят двое.

Изумительно красивая девушка с длинными белокурыми локонами, – её Оля знает. Это Анечка, её тётя, которая умерла, когда ей было всего двадцать пять лет. Хотя в её лице есть что-то, чего не было на фотографиях…

Она улыбается девочке, – ласково, нежно.

А ещё – черноволосый юноша, бледный и будто бы грустный. Он замолкает и смотрит на Олечку серьёзно, будто даже обиженно, – но Аня касается его щеки своей тонкопалой рукой, и его взгляд сразу же смягчается. Он улыбается Олечке, кивает, а потом отворачивается и снова начинает петь свою странную, ни на что не похожую колыбельную.

На старый дом опускается ночь.


14.02.2014, Дружба