Река святой великомученицы

Тёплый день кончался, нагретый воздух повис над городом, над полями, ручьями и рекой, над всем миром. Я шёл, влекомый каким-то странным побуждением, которого не испытывал уже давно, всматриваясь жадным взглядом во всё, что бы мне ни попадалось на пути. И не жалел я о том, что попал в ту часть городской окраины, в которой мне совершенно нечего было делать, – там никто не жил из моих знакомых, никто меня не ждал, но тем сильнее я испытывал необъяснимую потребность бродить по незнакомым улочкам, мимо каких-то удивительных домов, в которых в общем-то не было ничего удивительного, просто я их видел как бы впервые и моему глазу всё было интересно, а моему воображению было где разгуляться. Смотрел я на эти старые бревенчатые дома и думал о тех, кто в них живёт, что за люди, и было мне легко и хорошо на душе от одного ощущения, запавшего мне глубоко в сердце. И было это ощущение, будто я ЗДЕСЬ когда-то уже бывал, и даже жил в этих домах и знаю, что в них происходит, знаю всех людей, обитающих в этой окраине. Но вот спросили бы меня, когда это было и что мне известно об этих домах и этих людях – и я навряд ли что-нибудь увидел бы, что-нибудь определённое и конкретное в моих смутных воспоминаниях, похожих на грёзы или на мечту...
Правда и то, что много лет тому назад я бывал на этой окраине. С нею у меня связаны особые воспоминания, доставляющие по временам то грусть, то боль, то сожаление по неудавшимся планам, которых я жаждал осуществить ещё в далёкой юности, а было мне тогда восемнадцать лет и я ещё ничего не знал о жизни... Тут, как спустишься к реке с крутого берега, мне когда-то чуть не выбили глаз. Я целых четыре дня пролежал в больнице, раздумывая о том, смогут ли мне вернуть зрение врачи?.. Теперь, когда я вглядываюсь в отражение в зеркале, я вижу, что зрачок моего правого глаза чуть шире, чем он был когда-то; коварный удар с боку не прошёл для меня даром, чувствительность глаза к свету понизилась, иначе бы зачем нужно было зрачку расширяться?..
Вообще-то мне нужно было зайти к родственникам, живущим в восьмиквартирном доме, на втором этаже, у них под окном – автобусная остановка. Я мог бы добраться до них на автобусе, но вспомнил, что пешком дойду быстрее минут на десять-пятнадцать, и потом – надо больше двигаться, а не сидеть сложа руки. Впрочем, я и в автобусе не теряю времени даром, достаю из холщового мешка, на котором отпечатаны два боксёра, книгу и читаю – незаметно и доезжаю до нужного места...
Руководствуясь более чутьём, чем знанием местности, я вышел точно к дому, который был мне нужен, перед этим я миновал какой-то галантерейный магазинчик и столик с картёжниками или доминошниками, расположенный в зарослях акации, их выкрики остались у меня за спиной, когда я подошёл к подъезду дома, где живёт моя тётя. Время – пятый час, но это меня не останавливает, я поднимаюсь на второй этаж, звоню перед закрытой дверью, но никто мне не открывает. Тётя с мужем на даче, приедут только часам к семи. Я мог бы и раньше об этом подумать. Впрочем, я и знал, что так получится, знал, но пошёл, на что-то рассчитывая. Мне нужны были деньги, те шесть рублей, что обещал мне завезти муж тёти за картошку, которую дней десять тому назад я ему дал. Да уж не десять дней прошло, а поболее, чувство времени мне изменяет...
Ну что ж, сказал я себе, приду в другой раз, не велика беда. И вышел из дома на улицу. На остановке кто-то стоял, я ещё взглянул на него с недоумением и направился прямо к реке, она уже маячила вдали, она меня звала к себе, как когда-то, в прошлые годы, это так было давно, как будто и не со мной. Да и вправду, был я тогда другим человеком, чем теперь... До сих пор жалею о том, как тогда всё это по-дурацки вышло – и мешок с продуктами у меня украли, и фотоаппарат «Зенит», и лодки я лишился, и глаз у меня едва не выбили. Как один из мужиков, тот, что сбоку стоял, ударил в глаз, так в нём всё побелело, один туман, я одним левым глазом смотрю, взвыл от боли, схватил лежавшую на песке доску и стал ею махать в воздухе, а сам точно не могу прикинуть – какое расстояние до этого гада, да и мужичок такой хлипкий, коротышка, ударил подло, сбоку, прямо в глаз, когда я собирался объяснить недоразумение с лодкой. Потом он сам же перепугался за мой глаз и на своём мотоцикле довёз меня до травмпункта, у него ещё через каждые сто метров выхлопная труба отваливалась, он останавливался, слезал и бежал за своей трубой, затем возвращался, прикреплял её на место, затем мы снова ехали – и через сто метров труба опять отваливалась. Всё-таки мы с горем пополам доехали до поликлиники, врач меня осмотрел, дал направление мне в больницу, а у этого мужика спросил: за что он меня ударил. Мужик солгал врачу, что будто бы я залез в его квартиру с целью ограбления, а он мне и шарахнул в глаз... Я, конечно, промолчал, не до споров было, глаз так сильно болел, что голова прямо раскалывалась...
Вот эти места, с которыми связаны мои воспоминания более чем десятилетней давности, вот песчаный берег реки, теперь уж что-то не видно ни одной лодки на нём. С высокого бугра я смотрю на открывшуюся моему взору земную ширь, под голубым небом с проплывающими вдали облаками стелется до самого горизонта лес, синея где-то у самого места, где соединяются земля и небо. Дух захватывает от этой обыкновенной панорамы, ибо в ней есть что-то величественное. На переднем плане две реки, соединяющиеся и несущие дальше свои воды вместе. На том берегу реки – немного домишек и судоремонтные мастерские, какие-то трубы, шумы, долетающие приглушённо и создающие впечатление нужной и значительной работы... Я стоял и смотрел на реку, на её тёмную гладь, на её холодные до самого дна воды, словно ощупывая взглядом – насколько она глубока. Всегда, когда я смотрю на реку, меня что-то в ней отпугивает, видно, я осознаю, насколько опасно оказаться посредине её, не имея под руками ничего, за что можно было бы ухватиться. Сколько жизней унесла эта река, каждое лето тут навсегда прощались с жизнью десятки людей! За время существования города здесь обрели смерть сотни и тысячи человеческих созданий, живых душ, для которых жизнь прекратилась в схватке с тяжёлыми и мутными волнами беспощадной реки, словно бы мстящей человеку за всё, что он у неё отнял, а он отнял у неё девственную чистоту и первозданную красоту, берега её превращены в нечто ужасающе безобразное, к чему нельзя подобрать слов... Когда я шёл по этим берегам, я искал слова и сравнения, и вот однажды я сказал себе: «Этот берег похож на мою душу, в ней всё так не прибрано, хаотично, пустынно и дико!..»
Да, я потом спустился к реке, но сначала я пошёл по пыльной дороге, чуть выше песчаного пляжа, мимо запущенных пустырей, где растут крапива, чертополохи и ещё бог весть что, валяются какие-то камни, брёвна, железяки, то там, то здесь – сарайчик или куча досок, уже не пригодных ни на что, или яма, то вдруг встретится пара подслеповатых домишек, наверное, самых заброшенных в черте города, окна у них наполовину остеклены, наполовину заколочены досками – и кто там живёт, какие люди?.. Я еще присмотрелся и увидел, что на двери одного домика висит замок, тем более показалось мне странным, что перед дверью стояло на земле ведро с водой, будто кто-то только что откуда-то его принёс, поставил тут, а сам отошёл куда-то: и в то же время ни одной человеческой души вокруг...
А вот и склады, поражающие взгляд своей ветхостью, доски на них почернели и высохли – я и раньше задавался вопросом: что в них может храниться? Со стороны реки к ним примыкает причал и возле этого причала отгружаются небольшие катера. Миновав склады, я увидел, как десятка два людей, по виду которых можно было догадаться, что они приехали из какого-нибудь села, что разбросаны по берегам обеих рек в большом количестве, поднимаются вверх по усыпанной известняком дороге, от самого причала на берегу, там ещё стоял катер с развевающимся на ветру красным флагом и с работающим двигателем. Мне хотелось вблизи рассмотреть судно и я стал спускаться с горы, по пути бросая взгляды на людей, шедших мне навстречу, мужчин и женщин с сумками, рюкзаками, кто-то нёс и чемодан...
По известняку, не покрытому асфальтом, идти неудобно – и я не успел ещё подойти к причалу и наполовину, как катер рванулся и, урча, как живое существо, поторопился скрыться с моих глаз... Я всё же добрался до причала, сколоченного из толстых брёвен, о который, непривычно для моего слуха, ударялись волны, до того мутные, что и на полметра вглубь ничего нельзя было разглядеть... Загадили реку, цивилизаторы, в такой реке и тонуть-то противно, немудрено, что вся рыба по вывелась, дно, вероятно, топляками усеяно! И вообще за последнее время река сильно сузилась, обмелела, даже пляжи, на которых когда-то было многолюдно, опустели и глубоко в песок врыты столбы со щитами, с которых кричат запрещения о том, что ЗДЕСЬ нельзя купаться...
Я стоял на бревенчатом причале, от реки несло особым, неповторимым запахом мокрого дерева, запахом рыбы, видно – её ещё не всю уничтожили в этих местах. Смотрел я внимательно прямо перед собой, на мутную, тёмную рябь воды, на противоположный берег, изучая открывшуюся панораму с каким-то необъяснимым чувством заброшенности. Может быть, я думал о том, что и я никому не нужен, одинок, живу, как эта река, всё более отравляясь со временем ЭТОЙ действительностью, которой хотелось бы, чтобы я сделался ко всему равнодушным, чтобы плюнул на всё – и на самого себя, чтобы помешался умом и умер бы, как умерли миллионы людей, о коих назавтра все позабыли?..
 О чём я думал?.. О том, что это место, где я нахожусь, когда-то было не таким. Тут, на берегу, когда-то был небольшой заливчик, отсюда я и хотел пуститься в «великое плавание» по рекам и морям. Но об этом как-нибудь в другой раз. Была у меня лодка с пробитым днищем. Тот, кто пробил днище – и заклеил дыру куском фанеры и подогретой на огне смолой. А дело было так. Наутро я являюсь на берег реки и вижу, что моя лодка в жалком состоянии, днище пробито и она напоминает мёртвого кита, выброшенного на берег. Делать нечего. Иду искать материалы для починки лодки. Когда возвращаюсь на берег, вижу, что лодки нет, а на том месте, где она лежала – остатки догорающего костра и банка, в которой растапливали смолу. Тут же были и дети, они показали на середину реки, там, в моей лодке сидел пацан лет четырнадцати и изо всех сил грёб доской к противоположному берегу. Я ему кричал, что-бы он вернулся, что я ему ничего не сделаю, но это только подогревало его и он грёб всё сильнее. Тогда я, приложив все свои силы, стал толкать в воду одну из тех лодок, что были вытащены на берег. Лодка огромная, предназначенная для двух моторов, тяжелющая. Из-за неё мне потом и досталось. Хозяин лодки видел мои подвиги в окно и уже, видимо, бежал остановить меня. Но было поздно. Вооружившись доской, стоя в лодке во весь рост, я грёб что есть силы, желая настигнуть беглеца и вернуть себе потерянное сокровище. Моей ошибкой было то, что я вернулся назад, оставив чужую лодку на том берегу; помню, я ещё хотел её привязать к своей лодке, но было не за что – и я махнул на неё рукой. А потом, на середине реки мне наперерез примчался катер и этот мужичонка, который ударил мне потом в глаз, кричал: «Давай к берегу плыви, а то утопим!..»
Шёл я берегом, вспоминая свои приключения на реке, шёл по неровной местности, мимо складов и каких-то железобетонных сооружений, образующих как бы арку над головой. Трое пацанов возились у костра, сидя на камнях и досках, выплавляя на огне свинец в жестянке. Они взглянули на меня, я взглянул на них и, не задерживаясь, ни слова не говоря, продолжил свой путь, чему-то усмехнувшись... В то лето мы переплыли реку с Солохой, моим школьным приятелем, на какой-то невзрачной, дощатой лодчонке, то и дело готовой набрать бортом воду, – в любую минуту мы готовы были потонуть. Помнится, возле бон, на середине реки, Солоха вывалился из лодки, но только счастливая случайность помогла ему тут же снова оказаться в лодке, иначе ему пришлось бы поплавать, в туфлях и болоневом плаще... Той ночью мы хотели увести из Заречья лодку, там всё было затоплено и возле каждого дома бы-ли привязаны лодки. Мы приметили одну из них, но побоялись мести местных жителей. Солохе померещилось, что кто-то за нами наблюдает из темноты – и мы не рискнули на кражу. «Тут живут не люди, а волки!..» – помнится, сказал мне Солоха. Так мы ни с чем и вернулись на свой берег, где лежали мои рюкзаки. Что было дальше, я не помню, но наше ночное плавание с Солохой врезалось в мою память...
Огромный речной экскаватор здоровенным ковшом черпает породу в одном месте, у самой воды, и сваливает её чуть поодаль, я смотрю со стороны на его работу, любуясь тем, как эта махина из железа повинуется воле человека. Ищу глазами – и нахожу крохотное человеческое существо, сидящее в кубической кабине и управляющее при помощи рычагов мощной конструкцией экскаватора, который поворачивается вокруг своей оси то вправо, то влево. Человек кажется мне затерянным в этом нагромождении разбегающихся во все стороны геометрических композиций. Делать нечего, иду вверх по кучам не совсем высохшей глины – мой путь пролегает невдалеке от сферы деятельности экскаватора и я прикидываю в уме: мог бы он дотянуться до меня?..
Железобетонные сваи, вогнанные в речное дно у самого берега – признак того, что здесь будут строить набережную, или просто укреплять берег с какой-либо дальней целью, например, собираются отвести место для причалов, а поблизости, должно быть, понаставят складов. Сваи вдоль берега тянутся далеко, но и они не тянутся бесконечно, дальше – полоса заброшенного берега при подходе к песчаному пляжу. Мне его уже видать, и вижу – он пуст и уныл. Конец лета, жаркие дни приказали долго жить, и живёшь воспоминаниями о прошедшем лете, ещё одном лете в нашей жизни, а дальше – дождливая осень, пора уборки картофеля, пора грибных походов, грустных размышлений и приготовлений к зиме. И летит планета, всё более удаляясь от Солнца, и траектория её пути чётко выверена миллионами лет вращения вокруг своего светила...
Шёл я берегом реки, под нависшими холмами, покрытыми зелёной травкой, на этих холмах видны были потемневшие от времени бревенчатые дома. И думал я, что вот пройду я этим путём сегодня и когда уже в следующий раз нога моя ступит в эти самые места?.. Это было моё путешествие в прошлое, от которого я не хотел уйти, но оно само отодвинулось куда-то в пропасть мглы и забытья... И шаг, уже сделанный мною – разве это не прошлое мое?.. Жаль, жаль чего-то, будто я вижу уходящего вдаль человека, а этот человек я сам...
Вода плескалась о гальку, выкатываясь на плотный, глубоко пропитанный влагой песок. На глаза попался замысловатый прут, оторванный от дерева, зацепившийся за каменистое дно. Волна с силой нагрянула на берег – это пронеслась по направлению к речному вокзалу «Заря». Одна или две моторные лодки пробороздили мимо по водному шоссе, стиснутому с двух сторон берегами: трудно приходится реке, и жизнь её похожа на человеческую жизнь...
Стали попадаться люди. Несколько молодых женщин сидело на камнях, возле своих чемоданов и свёртков – ожидали, видать, перевоза, им надо было на другой берег. Невдалеке стоял в воде причал, где люди ждали катера, который бы их перевёз через реку. Ещё поодаль от берега отчаливало какое-то рабочее судно, несколько человек помогали мотору, налегая на шест: судно-то врезалось в берег и ему трудно было сойти с места. Мимо пробежали трое ребятишек девяти-десяти лет, совершенно не обратив на меня внимания, я для них – взрослый человек, представитель как бы другого мира, далёкого и не существующего... И вспомнил я, каким был сам в их возрасте, вспомнил о старости, ожидающей каждого человека, и опять подумал: «А младенцы, которые недавно родились – можно ли сказать, что они молодые?..» Абсурд, однако, у старости больше преимуществ, чем у молодости, ибо до зрелых лет надо ещё дожить, а это так трудно. Не всякий ребёнок станет стариком, не всякий; был у меня знакомый паренёк, которого в его шестнадцать лет поглотили воды этой самой реки, вдоль берега которой я сейчас брёл, далёкий от рассуждений о какой-либо выгоде...
Были у меня две здоровые ноги, глаза, видящие сравнительно хорошо, был этот день до ночи, когда я забываюсь в постели, укрытый одеялом, как и всякий человек, было ощущение жизни, самого первого блага, какое есть у каждого из нас и о каком мы порою забываем за мелочной суетой повседневности... Тут тоже складывается своя философия, но корни её не на поверхности, они в глубине – и чтобы до них добраться, надо многое пережить в душе...
Я уже был на пляже, сыпучий песок уходил под ногами и надо было идти осторожно, чтобы не набрать его в обувь. Какой-то молодой человек уже сидел неподалёку на камне и, сняв с себя ботинки, вытряхивал из них песок. Я прошёл мимо и чуть дальше, на более возвышенном месте, заметил женщину, спавшую прямо на песке. Была ли это пьяная баба, или, может быть, уже умершая – не знаю. Только я и мимо неё прошёл и дойдя до кустов какой-то зелени, напоминающей ивняк, нашёл место поудобнее и опустился на траву и тоже стал расшнуровывать туфли. Вытряхнув из них песок, я надел их на ноги и уже собирался вставать, удовлетворённый этой минутной передышкой, как тут, недалеко от себя, шагах в семи, увидел сидящего на небольшом, плоском булыжнике домашнего кота – кот не спускал с меня глаз, был он какого-то неопределённого, тёмно-бурого цвета. Я его позвал: «Кис-кис-кис!..», но он не обратил на это внимания. Когда я встал и сделал движение по направлению к нему – он обратился в бегство и растворился в тощих кустах. А я его хотел погладить. Мне было интересно, можно ли в этих кустах спрятаться этому хищнику, я кинулся ему наперерез, остановился, присматривался и так и этак – и пришёл к выводу, что кота мне не найти... Подобрав свой холщовый мешок с боксёрами, где лежали у меня связка ключей и книга, которую я не забываю прихватить с собой на всякий случай, я отправился дальше. Теперь я поднимался к парку и, как нарочно, угодил в самое запущенное, заросшее крапивником место. Поднявшись на гору по давно развалившейся, сгнившей деревянной лестнице, я оказался во дворе какого-то пустующего дома, в котором гулял ветер: дом был в состоянии ремонта. Обогнув его, я чуть не столкнулся с какими-то людьми, распивающими бутылку вина в углу двора, которые сидели на досках. Но здесь же, в заборе, угадывалась калитка, я спокойно прошагал к ней – и вот уже я в парке с качелями, лошадками, скамейками, детишками, с танцплощадкой, ожидающей своей очереди до вечера...
Ещё на берегу реки я испытал чувство голода и, проверив свои карманы, обнаружил в них крайне малую сумму – копеек немногим более десяти, на которые не поживишься. Бывали времена и похуже, я испытывал жажду в разгар лета и не имел средств, чтобы купить себе кружку кваса... Не беда! В городе я не одинок, есть люди, которые рады меня видеть, есть дома и квартиры, порог которых я могу переступить!..
Скоро я добрался до автобусной остановки, но с презрением отклонил мысль воспользоваться колёсным транспортом. На своих двоих я преодолел сегодня значительное расстояние, о котором житель города и не помышляет. Рядом – магазин... Я направляюсь к нему и нахожу его закрытым на ремонт, а я так хотел купить дешёвую булочку! Ощущение голода делается с каждой минутой всё нестерпимые. Заглядываю в кулинарию – там толпа народа, люди едят мороженное, пьют кофе с пирожками и кексами. Я глотаю слюну и выхожу на улицу. Внезапно вспоминаю, что в этом доме живёт знакомый поэт, у которого давно уже лежит моя рукопись. Считаю, что самое подходящее время навестить его... Увы, на мои звонки никто не открывает дверь. Квартира пуста...
В семи минутах ходьбы ещё один магазин, где я непременно куплю себе булочку. Выхожу дворами на зелёные скверы, затем на тротуар, прохожие чинно движутся в обе стороны, мелькают джинсы всех покроев, самодовольные лица дам, пиджаки благонамеренных горожан. Смотрю на афишу: что сегодня в кинотеатрах?.. За душой ни рубля, а всё же интересно, какую это дрянь я мог бы посмотреть, если бы у меня были деньги. Ну вот и магазин. Прохожу в толпе покупателей в хлебный отдел и отмечаю вдруг, что у всех какой-то повышенный интерес к хлебу, перед кассой выстраивается очередь. Я выбираю себе поджаристый полумесяц за восемь копеек, считаю, сколько у меня ещё в резерве и еле сдерживаюсь, чтобы не вонзить в булку зубы...
Давно я не поглощал хлеб с таким удовольствием, съел всё до последней крошки. Потом доставил себе удовольствие: проехал две остановки до дома, где живёт мать, вышел из автобуса – и сразу к ней...
Потом я сидел и лопал салат: из огурцов и помидоров со сметаной. Пил чай и смотрел телевизор. Я мог бы остаться у матери, но пообещал друзьям, что вечером, часов в девять, буду дома... Прощаясь, мы поцеловали друг друга, то в одну, то в другую щёку... Потом – дом, я достаю ключи, открываю комнату, включаю телевизор, сейчас будет «Мегрэ и человек на скамейке». Тут ко мне приходят друзья, рассаживаются по местам, я разливаю чай и потчую их своей небогатой кухней... Обычный день подходит к концу...
25 августа 1983 г.