Нельзя убить Бога...

Бегу через пустырь, хотя за мной никто не гонится, по грязи, лужам, по земле, которую я любил и которая мне платит ненавистью, бегу, не зная – зачем, ибо вокруг – земля, и куда бы я ни попал – всюду следом за мной тащится, как инвалид, на своих поскрипывающих костылях, злодейская ненависть...

Он ощущал в себе такую страшную усталость и вместе с тем отвращение ко всему, что ему не хотелось никому ничего объяснять и даже говорить, вот почему он вымученно улыбался и глупо шутил, сам понимая весь идиотизм своего положения. Оставаясь наедине с собой, он думал о том, что мало кто способен его понять, и люди, которые могли бы его понять, не входят в число его знакомых и друзей... А друзей у него почти не было, потому что был слишком он строг и требователен к тем, кто мог бы претендовать на роль его друзей...
Однажды, когда он брёл по улице города, не зная, куда убить два-три часа времени, ему пришло в голову, что он давно уже постарел и выжил из ума – и уже не тот, кем был он лет пять-шесть тому назад. Раньше ему не хватало времени, а теперь он вступил в такую стадию существования, когда ему надо было куда-то деть излишек времени, вот отчего его мысли кружили вокруг одних и тех же, совершенно мелочных и пустяшных вопросов. И когда он ловил себя на этих слишком уж практических соображениях, которые и так, сами собою разрешились бы, без особой муки и волокиты, ему делалось как будто неловко и стыдно пе-ред самим собой...
Он шёл, такой одинокий и ненужный, в городе, где каждый из людей казался ему таким же одиноким и никчемным, как и он сам, и смотрел на деревья, втиснутые в узкое пространство земли между надвинувшимся со стороны дороги и тротуаров, закаменелым асфальтом. Он смотрел на стены домов, словно читая по ним, как по книжным страницам, и историю го-рода и свою судьбу...
«Зачем я живу?.. – как-то сам собою возник в нём вопрос, которому он даже не уди-вился. – Зачем рождён матерью на белый свет?.. Почему не умер в раннем детстве от какой-нибудь болезни?.. Было бы лучше!..»

«Нет, нет, общество не виновато, – думал он, стоя у окна пятого этажа и глядя на улицу с высоты, – всегда виноват сам человек!.. Что бы со мной ни случилось – всегда буду виноват я сам!.. Человек должен приспособиться, чтобы выжить, он приспосабливался во все века! Слабые погибали, не успев продолжить свой род, сильные выживали!..»
Внизу играли дети, гоняя на небольшом пространстве асфальтовой площадки красный резиновый мяч. Он смотрел на детей и жалел о том времени, когда вот так же, в упоении, часами мог заниматься совершенно нелепыми и бессмысленными забавами, как эта игра в мяч, не думая о том, что будет с ним завтра, не боясь будущего и не зная о том, что когда-нибудь на смену суетливым радостям придёт гибель, более страшная, чем просто физическая смерть...
Он подумал о том человеке, с которым его свела однажды судьба и который повлиял круто на всю его дальнейшую жизнь. И спросил себя: «А ЭТОТ человек – слабый он или сильный?..» И представил себе смерть этого человека, как он падает, сражённый пулей, либо от удара кулаком в лицо – и ударяется головой обо что-нибудь твёрдое и холодное, например, цементный пол, и утихает навечно в своей непреклонной человеческой гордыне. «Все люди слабые, – была его следующая мысль, – все умирают, никто не удерживается в этой жизни, только черёд одних приходит раньше, а других позже... Нет сильных людей и сильных личностей, всё – заблуждения, самообман!.. Каждый день приносит человеку новые испытания – это закономерность, и никакие сильные качества человека не отменят нового дня!.. И наступает день, когда падёт каждый из нас!..»
Мысль эта подействовала на него успокаивающе, как бы примирила его с настоящим положением вещей...
Он пошёл из комнаты на кухню – и пол под ним поскрипывал, как бы жалуясь на свою несчастную судьбу. В соседней квартире, через стену, раздались какие-то неясные, приглушённые звуки, будто передвигали мебель из одного места в другое. Подобные звуки много раз уже выводили его из душевного равновесия. Бывали моменты, когда желание не видеть и не слышать ничего – становилось самым заветным и невыполнимым. Иногда нервы его не выдерживали – и в такие минуты, если бы у него было оружие, он вышел бы на балкон и хладнокровно убил бы какого-нибудь любителя-автомобилиста, слишком долго заводящего свою машину. Он мог бы даже расстрелять из пулемёта группу детей, играющих на площадке, под осыпавшимися голыми, застывшими, словно умершими деревьями – под воздействием минутного возбуждения, он отправил бы весь мир на тот свет, если бы у него была такая возможность... Это не умаляло его доброты в его собственных глазах, не мешало считать себя гуманным и хорошим человеком...
«Я просто человек, – говорил он себе. – Я хочу жить и живу, а честно это или преступно – этот вопрос никто из людей не имеет права решать!.. Ведь я же не берусь решать вопрос: «А по какому праву существует в природе бабочка!?.»
Сейчас он остановился на полпути из комнаты в кухню и прислушивался к голосам, доносящимся с лестничной площадки. Разговаривали двое людей – но какое ему-то было до этого дело?.. И тем не менее, в который раз за последнее время, он подумал: куда-то надо уехать, бежать, смыться, всё равно куда, лишь бы не видеть и не слышать всего ЭТОГО!..
Куда-то...

Он подумал, что зря сюда пришёл. Вообще, в последнее время, куда бы он ни приходил, его преследовала эта мысль, мысль о том, что он пришёл зря. «Всё, абсолютно всё зря!.. Родился зря, учился зря, торопился стать счастливым – зря!.. Нельзя стать счастливым в этом несовершенном мире, будучи человеком!.. Мучался зря!..» Дальше было труднее – мысль как будто упиралась в непреодолимую каменную стену, это бессилие разума сказывалось на нём, на лбу и висках выступали капельки холодного пота, с сердцем происходило что-то непонятное, оно сжималось в комок и давило, давило самое себя, словно пытаясь себя уничтожить – безумное сердце, запущенное в работу, как мотор, ещё тогда, когда впервые на Земле возникла жизнь...
Он говорил со своим другом, человеком думающим, но не находил в его душе отклика на свои слова. Впрочем, он знал, что слова – ненадёжная связь между людьми; более, нежели слова и фразы, он ценил возникающую между ним и его собеседником – кто бы он ни был – ту искру, что вспыхивает при соприкосновении двух душ, эта искра, он знал, возникает как-то сама собой, даже иногда против желания той или иной стороны. Ещё ему казалось, что он ведёт диалог постоянно с одним человеком, хотя перед ним проходило много людей, и этот человек вёл себя в его присутствии по-разному, – то благосклонно, то раздражительно, то дружелюбно, то враждебно, то с любопытством, то с нескрываемым равнодушием, идущим от апатии, или от животной сытости, а может быть, от слишком большого самоуглубления, ухода в свой духовный мир, как в раковину-убежище... А иногда, иногда, в самых редких случаях, ему представлялось, что он ведёт диалог с самим собой, с разными частями своей души, которые ходят по Земле и живут до времени в других людях, для того, чтобы однажды явиться перед ним и сказать ему что-нибудь новое, что заставило бы его задуматься, или спросить его о чём-нибудь, или напомнить о том, что он уже давным-давно забыл...
– Все мы чужие друг другу, и тебе меня не понять, – сказал он и посмотрел в глаза то-го, другого, к которому он пришёл.
– Я это знаю и без тебя, – резко ответил тот, другой. – Я знаю... Может, поэтому и не советую никого убивать... Это не имеет смысла...
– Значит, имеет смысл покончить с собой?.. – спросил он.
– Имеет, но на это способен истинный мудрец... Для того, чтобы уйти из этой жизни и для того, чтобы сознательно терпеть посягательства жизни и жить, несмотря ни на что – для этого одинаково нужна мудрость... В том и другом случае человек делает твёрдый выбор, единственный – и в этом выборе он весь...
– Едва ли!.. А я думаю, что если я убью ЕГО, моя жизнь будет оправдана... То есть, пойми, сейчас я как бы не живу, я как слизняк...
– Понимаю, – и глаза того, другого, ничего не выражали...
– Нет, ты не способен понять это, ты не думал ОБ ЭТОМ так, как я... Вот ОН живёт и ощущает себя сильным, он думает, что ему всё позволено. А я его убью!..
– Я тебе в этом деле не помощник, мне нет никакой выгоды лишать жизни кого бы то ни было! Пусть это будет самый бесполезный или самый вредный человек...
– А война?..
Их взгляды встретились и они долго смотрели друг на друга, пытаясь понять, что думает тот, другой, стоящий напротив в двух шагах...
– Война – это суд... В Библии сказано: не суди, да не судим будешь...
И он подумал мучительно о суде над человеком, когда человек совершит что-то плохое, и хотелось ему воскликнуть: «Разве надо судить только зло и воздавать только злу?!. А добро!.. Как же быть с добром?!.» И не сказал этой мысли, этого наболевшего, раны...
И ещё один пункт: суд ему был нужен, не там, где-то в поднебесье, а тут, на Земле, суд, на котором он мог бы сказать, что долго ТЕРПЕЛ, очень долго... Это было слишком мучительно, слишком – и он избегал даже думать об этом, но подсознание допекало его, оно наступало, как цунами, опрокидывая всё на своём пути...

Женщина сказала ему:
– У тебя плохие мысли в голове! Выбрось их!..
– Как же я их выброшу?.. Мысли – они навязываются, они созревают день ото дня, как плоды!..
– Тебе плохо...
Он посмотрел на неё внимательно, увидел белые пряди волос, морщины, выработанные мимикой лица не за один год, живые, трепещущие глаза, напоминающие ночных бабочек, летящих на огонь и гибнущих в нём...
– Ты жил неправильно и продолжаешь жить неправильно дальше, вот от чего тебе плохо...
– Я вообще не живу, – произнёс он. – Посмотрите на меня, разве вы не видите, сколь-ко я перенёс в моей душе?.. Временами мне кажется, что всё уже кончено... А утром просыпаюсь, вспоминаю всё заново и – мысль: «Опять за старое!.. И зачем?.. Где смысл?..» Вы понимаете меня, или я выражаюсь неясно?..
– Да, я понимаю, – её голос был похож на сухой и резкий щелчок двумя пальцами...
Его взгляд остановился на её руках, жилистых, натруженных и уставших, они казались странно большими для такой сравнительно маленькой и хрупкой женщины, руки были серые, как этот день в конце августа, солнце спряталось за густой туман, воздух отдавал сыростью, но дышалось легче, чем в жару. Покой, разлитый по всем вещам в этом мире, окружавшим его, был временным, он утешал его, говорил ему, что должны быть и минуты отдыха, когда даже самая трудолюбивая душа должна найти отдохновение...
Он взял стакан с недопитым чаем и отхлебнул из него – красноватая жидкость была горькой на вкус, но приятной. Взгляд его скользнул по столу, покрытому выцветшей клеёнкой, остановился на хлебных крошках, на притупившемся столовом ноже... Он подумал о большом человеческом мире, о других странах и народах, о тяготах, выпадающих на долю отдельного человека, где бы он ни жил и кто бы он ни был. «Если бы я был миллионером где-нибудь в Америке? – зачем-то спросил он себя. – Мне было бы легче сейчас или труднее?..»
Нет, тут дело в другом, не в миллионах, а скорее – в невозможности самовыразиться, в невозможности добраться до сути своего человеческого «я»... «Всё-таки я УБЬЮ ЕГО, – ре-шил он опять, в который раз за последнее время. – Может быть, это мой единственный шанс...»
Непонятная усмешка появилась у него на губах...

Он был несовершенным человеком, потому что чувствовал саму невозможность дальнейшего своего проживания на белом свете. Был бы он такой, как ВСЕ, и он не ощущал бы самого своего тела, а теперь оно как бы тянуло его к Земле, утратив былую невесомость...
Этот несовершенный человек не вписывался в рамки окружающей его действительности, происходящие в его сознании мутации делали его ранимым к любым мелочам и пустякам, за которыми ему угадывались контуры великого зловещего монстра, стоящего над человечеством и пьющего его кровь. Этому великому зловещему монстру каждый день человечество, как и каждый отдельный человек, приносили себя в жертву...
Он боялся мыслей о том, что в число неисчислимых жертв ВЗМ (великого зловещего монстра) входит и он сам, но мысли эти находили путь к его сознанию – и тогда он казался самому себе таким же ничтожеством, каковыми представлялись ему и все окружающие... И он ничего не мог поделать с собой, своим внутренним миром. Факт того, что он ЕСТЬ, что он СУЩЕСТВУЕТ, по временам ужасал его, и он готов был тронуться умом, представляя себе само значение свершившегося с ним величайшего факта, факта рождения, появления его на лоне этого мира...
Думая о БОГЕ, о некоей таинственной, вездесущей, непознаваемой инстанции, о другом БОГЕ, а не о том, которого создали для себя верующие люди, о БОГЕ, которого он выдумал для себя сам, он приходил к выводу, что БОГ жестоко обходится со своим строительным материалом, ибо не даёт ему вполне законченной, совершенной формы, которой в природе, вероятно, и нет. И люди, вроде него, и он сам в том числе, призваны мучаться, оторванные от животного состояния и не отданные на попечение чего-то более разумного, чем общечеловеческое здание с его жалкими потугами на обретение смысла в существовании, которого, может быть, и нет...
Хаос, объявший его, словно пламя, доставлял ему невыразимые муки, с которыми он боролся в тайне от всех и даже вначале – в тайне от себя самого... И не видел он возможности для удовлетворения возникающей в нём неведомой, нечеловеческой жажды. Тысячи вопросов рождались и умирали, оставаясь без ответа, как люди, что рождались и умирали, не зная постороннего сочувствия, служа материалом для образования новой, более удачной жизни...
«Кто я, сам БОГ, или хотя бы отголосок его, тень его, или почва для него, для его возвышения?..» – тысячи вопросов возникали в нём и в нём же исчезали, как в глубине необъятной ночи, этой бездны, служащей прибежищем звёзд и философов-мечтателей...

– Ты не передумал ЕГО убить?..
– Кого?.. Ах, да... Нет, не передумал... пока ещё нет...
И держа стакан с водкой, наполненный до половины, он посмотрел на пол, на этот чистый пол, вымытый женщиной... Да, женщина... она отмоет пятна крови с полу – и доски его снова станут чистыми... А душа?..
– Зря... Откажись от своей идеи!.. В ней есть что-то маниакальное!..
– Напротив... Убийство одним человеком другого человека – самое нормальное, самое здоровое явление от сотворения мира... Даже волки набрасываются друг на друга, что же говорить о людях!..
– Люди, разумеется, похуже волков...
– Не в этом дело... Видишь ли... как тебе это объяснить?.. – он поставил стакан на край стола слишком резко и оторвал от него руку. – Я прихожу к выводу, что в нас, в людях, всё искусственное!.. Всё, начиная от нашей одежды и нашей пищи и кончая нашими мыслями, нашими надеждами, иллюзиями, нашими идеалами!.. Мы ненавидим друг друга, мы боимся друг друга, ибо мы – звери!.. Но нам внушали, что мы руководствуемся любовью и заботой друг о друге!.. Мы погрязли во лжи и лицемерии!.. Ты понимаешь меня, или нет?..
– Продолжай, я тебя внимательно слушаю...
– Ага!.. – он протянул руку к стакану и опять взял его, вцепился в него, пальцы его должны были в эту минуту что-нибудь тискать, сжимать, или ломать. – Значит, ты меня поймёшь, хотя в последнее время мне сдаётся, что мои слова, предназначенные тебе, летят в пустоту!..
– Вот как?.. – тот, другой, сидящий напротив, очень серьёзно посмотрел ему в глаза...
– Да, это так... Ну, слушай! Я хотел сказать, что мы, люди, боимся друг друга...
– Ты уже об этом сказал...
– Я повторяю... Мы боимся друг друга, но страх перед силами природы, перед зверя-ми, перед одиночеством – этот страх гонит нас всех в одно место!.. Вернее, мы уже согнаны в одно огромное цивилизованное стадо!.. Мы родились в городах – и нам кажется, что так постоянно было в природе до нас, между тем как предки наших далёких предков были рождены свободными и вели свободную жизнь...
– И что дальше?..
– Человечество закабаляет самое себя!.. Завтра дети наших детей будут рождаться в клетках, а им будут внушать, что это самая разумная жизнь... А птицы по-прежнему будут летать в небе, звери рыскать по лесам... Только человек загонит себя в гроб и скажет: «Ах, какой комфорт, какая культурная, в высшей степени нравственная и счастливая жизнь!..»
– Ты долго думал над этим, или придумал это в одну минуту?..
– Это нельзя придумать!.. – и он залпом опрокинул в себя содержимое стакана...
– Ты начитался вредных книг...
– В последнее время я вообще не притронулся ни к одной!.. Одна ложь в этих книгах, ни слова правды!.. Пусть они читают, эти ослы, эти идиоты!..
– Ты взбешён...
– Да... У меня нет повода для самоуспокоительных речей и мыслей!.. Всё плохо, всё отвратительно!.. Мы в центре мировой клоаки!.. Мы – жертвы ВЗМ!..
– ВЗМ?.. Что это?.. – тот, другой поднялся с дивана и подошёл к окну, он стоял на фоне серо-свинцового неба такой странно-живой, весело-беспечный, что, глядя на него, можно было открыть в удивлении рот...
– ВЗМ – это великий зловещий монстр!..
Они оба опять внимательно посмотрели друг другу в глаза и тому, другому, стоящему возле окна, стало вдруг неловко. Он повернулся лицом к панораме города и смотрел куда-то вдаль, словно пытаясь рассмотреть вдали ЧЕЛОВЕКА...
– Великий зловещий монстр, – в задумчивости повторил он...
Так он стоял спиной к своему гостю и не сводил взгляд с дали, открывшейся ему, в которой было что-то притягательное. Это был тот, другой, человек, находящийся за чертой ЕГО Я, хотя и его друг. Этот человек имел свой внутренний мир, погряз в парадоксах, но, наверное, не хотел самому себе признаться, что безнадёжно во всём запутался...
Он знал, что это так, или чувствовал. О себе он знал одно: он попал в трясину ЭТОЙ ЖИЗНИ – и благодушие животного не могло прийти ему на помощь... Уже не могло... Впрочем, он и не желал его себе...
Он когда-то, очень-очень давно, был счастлив... Но это как будто было не с ним... Может быть, ему просто приснился сон?..

Лет пять тому назад, когда он был ещё довольно жизнерадостным, ему попалась книга французского писателя Альберта Комю. Там был роман «Чума» и в нём один священник, или кто-то вроде священника, задался вопросом: почему чума уносит не только жизни взрослых людей, но и малых детей, ещё не понимающих всей сложности жизни и ни разу не согрешивших?.. Духовное лицо, этот священник, мыслил так: взрослые совершают грехи и БОГ их карает, но за какие грехи должны страдать новорождённые дети?..
Тогда он ещё сам не мог ответить на этот вопрос, не понимая, в чём же греховны младенцы, и если не греховны, то почему гибнут. Теперь он знал, что нельзя существовать, не творя зло. Даже простейшие, одноклеточные существа, борясь за существование, пожирают друг друга. Что же в таком случае говорить о людях и их детёнышах, ради жизни которых должны умирать другие, пусть не всегда люди и пусть не всегда животные – но умирать... БОГУ, если таковой существует, разве не одинаково дороги все его создания?!.
Если принять за исходное то, что побеждает всегда сильнейший, то разве надо жаловаться человеку, погибающему под разрушительными действиями микробов чумы, ведь в данном случае – микробы чумы ТОЖЕ ЖИЗНЬ... И эта ЖИЗНЬ оказалась сильнее...
Всякий человек к тому времени, когда он достигает мало-мальски зрелого возраста, совершает, сам того не ведая, массу преступлений, за любое из которых он достоин высшей кары – смерти. Что же касается Человечества, то в размерах планеты, или всего космоса – он не та ли самая ЧУМА, ибо, куда бы он ни поставил ногу свою, всё начинает гибнуть и разлагаться!?.
И он думал: «Если я его убью, это будет правильно, а что касается вины – она на мне давно уже есть – и я не умер до сих пор мучительной смертью только в результате случайности...» Да, если бы о его преступлении узнали люди, они бы его осудили, ибо люди считают, что самое страшное – покуситься на жизнь человека. Они считают, что в убийстве птицы, животного, дерева или цветка – нет преступления, потому что живут за счёт гибели этих существ. Они оправдывают свои убийства тем, что эти существа, по их мнению, являются низшими, ну, а низшие существа, рассуждают они, должны жертвовать для жизни более высших...
Да, он уничтожит ЕГО, потому что выше его, он уничтожит его по праву более высшего, хотя другие будут не согласны с ним. Он уничтожит его так же, как уничтожают деревья, птиц, рыб и вредных насекомых, но он должен сделать это так, чтобы люди не отомстили ему, ибо люди боятся тех, кто нападает на них, и ненавидят тех, кто нарушает их законы. Он его должен уничтожить, как вредную раковую опухоль, разъедающую его сознание, вселяющую хаос в его Я...
А потом, может быть, кто-нибудь уничтожит его самого...
Жизнь – борьба, не так ли?..

Когда-нибудь он вспомнит эти дни и оценит их и поймёт себя. Сейчас он не понимал, что с ним происходит. Необыкновенное душевное волнение сопутствовало ему, пока он шёл к дому своего МУЧИТЕЛЯ, где тот жил уже долгие годы, доверяя окружающим людям, не опасаясь их и полагаясь на их миролюбие и то, что зовётся цивилизованностью. Люди в основ-ном были невежественными, грубыми и некультурными, не могли скрыть своей дикой природы даже под маской, которую надело на них ВРЕМЯ...
Все мы им будто бы доверяем, а зря, однажды среди них зашевелится смута, возник-нет глухой бунт – и вот так же, как теперь, к нам придёт убийца, неважно в каком облике, придёт, чтобы посмотреть на нас и подумать о нашей судьбе... Может быть, он и не будет знать, что он убийца, но ведь и Иуда не знал тоже в своё время, что явится колёсиком бездушной машины, убившей Христа...
У МУЧИТЕЛЕЙ бывают и ясные, добрые глаза, об этом надо помнить, они не всегда коварны и злы. Руководствуясь мыслью о том, что они выполняют долг и совершают полезное для общества дело, большое благо в их собственных глазах, они мучают других людей. Но в той или иной форме, в то или иное время – наказание находит их, как-то само собою, будто на этих людях – мучителях стоит особое клеймо, мимо которого суд неба не пройдёт...
Он шёл к своему МУЧИТЕЛЮ, ослабевший и какой-то невесомый, и будто его кто-то толкал туда, куда ему вовсе не хотелось идти. И он шёл и долог был  этот путь...

Я так и вижу перед собой этого маньяка, этого прирождённого убийцу, который так ни-когда никого и не убил; да, он только ходил следом за своей жертвой, подсматривал, подглядывал, мучимый сомнениями и угрызениями, но так никогда и не решился лишить жизни своего МУЧИТЕЛЯ...
Я, летописец, взявшийся за описание некоторых моментов из жизни убийцы-теоретика, как я мог бы назвать моего подопечного героя, не знаю, в чём провинился перед ним МУЧИТЕЛЬ, но чувствую, что вина МУЧИТЕЛЯ велика и он достоин был самой лютой казни, ибо – так взбудоражить ум убийцы-теоретика мог только очень нехороший человек... Могу только сделать отдалённое предположение и сказать, что, вероятно, МУЧИТЕЛЬ когда-то, в прошлые годы, употребил своё служебное положение во зло моему подопечному герою. Что греха таить, любят у нас иногда злоупотреблять отпущенной властью и под прикрытием добра творят неугодное и непотребное в любом смысле, ибо ощущают, что всё им пройдёт безнаказанно, забудется, порастёт быльём-травой...

Все его поступки – его мысли, а все его мысли – поступки. Замкнутый круг, из которого он не мог выбраться, душил его, и он напоминал самому себе планету, вращающуюся вокруг своего солнца, путь которой выверен заранее по карте и которая не имеет права отклониться от своего курса...
Да, он – планета, мудрая мудростью своего создателя, запустившего её, и тупая безысходностью, ожидающей её. Что бы он ни сделал, всё УДАЧНО впишется в составленный вышестоящим существом ВЗМ (великим зловещим монстром) план...
Он был противен самому себе тем, что не мог решиться на преступление, все логические доводы, приводимые им в пользу намеченного убийства, рушились, когда дело касалось самого главного – лишения жизни другого человеческого существа, похожего на него самого...
– Да-а, не так это просто, – жаловался он вслух, – убить человека, пусть даже это твой враг!.. Мне слишком внушили окружающие, что убить человека – величайшее зло, и я уже не-исправим!..
– Так в чём же дело?.. Выбрось эту затею из головы...
– Если бы это было так просто... Я буду выглядеть ничтожеством в своих собственных глазах, если не совершу это...
– А разве сейчас ты не выглядишь в своих глазах ничтожеством?..
– Не знаю... Надо подумать... разобраться...
Табачный дым плыл по комнате и таял в растворённом квадрате форточки. И двое молчали, хотя многое могли сказать друг другу. Бывает иногда так: хочешь что-то сказать и не можешь, словно что-то тебе мешает, а начинаешь выражать мысль – и на тебя нападает странное косноязычие, словно что-то тебя держит за язык и внушает тебе, что ты не прав...
– Гм!.. Ты ничтожен в своих собственных глазах, от этого тебе и хочется кого-то укокошить!.. Поверь мне, это так!..
– А ты?.. – почти с ненавистью он посмотрел в лицо того, другого, и увидел, что тот держит про запас какую-то сногсшибательную идейку...
– Я-а?.. Велик в своих глазах – и это даёт мне право миловать моих врагов!.. Впрочем, их у меня и нет... А хоть бы и были!.. Сильные прощают, слабые мстят!..
Эти слова резанули его слух, словно острый нож полоснул по сердцу. «Значит, ВСЁ ЭТО – от слабости, не от силы?..»
И сказал:
– И всё-таки он умрёт!..

Вот его мать. Она открывает ему дверь и он входит к ней в квартиру, в такую же, как и у него. Это женщина лет под шестьдесят, на ней выцветший серый платок, чёрное платье и поношенные тапочки, в лице что-то смиренческое: жизнь не балует, год за годом становится всё тяжелее, нервы не выдерживают и сдают по всякому пустяку. И слезам лень капать, а может быть, они давно исчерпались...
Когда-то муж, ныне покойный, бил её – и она ходила в синяках, но не заявляла в милицию на обидчика, всё терпела, как многие. А потом, когда подрос сын и набрался сил – тер-пела и от него, тоже, бывало, поднимал руку в приступах находившего вдруг бешенства...
Сносила всё, молилась за сына, прося у бога снисхождения ему и многим другим, виноватым перед ней, называла себя рабой Божией, работала, не выбирая работы полегче, радовалась своему тихому счастью, называемому по-другому Жизнью. С сыном когда-то жили вместе, очень давно, потом разошлись, но это не сделало их чужими, сблизило, он часто к ней приезжал, и она скучала, когда не видела его несколько дней. Иногда вместе ходили на могилу мужа и отца, сгоревшего от пьянки в последние годы...
Там, на кладбище, всегда тихо и спокойно – и мысли текут в ином русле, чем всегда, и в голову лезут не пустяки, ни мелочи, а вдруг начинаешь прозревать. Вдруг охватываешь жизнь целиком, объёмно и полно – и начинаешь дышать полной грудью, будто этот день один из последних, и жизнь – не наказание, а подарок... Не наказание, а подарок – и в этом всё дело. И сколько об этом ни говори – всегда будет мало и всегда будешь далёк от истины, ибо ЭТО – вечная, неразрешимая проблема человечества...
Там, на кладбище, где похоронены родные, где лежат кости давно ушедших предков, рубивших деревья каменными топорами – там растут деревья и никто их не рубит и не жжёт, а в них, в этих деревьях – будто души умерших, переселившихся в эти толстые, крепкие стволы столетних елей и сосен...
И вот он к ней вошёл, как к единственному человеку, от которого не может отказаться, ибо то мать. Она проводила его на кухню, маленькую кухоньку, где особо-то не развернёшься, и он сел на табурет. И был разговор. Мать спрашивала его, как у него на работе, он отвечал – всё в порядке. Мать спрашивала – когда же он, наконец, женится? Нашёл бы себе девушку подходящую и жизнь была бы повеселее. Матери всякой хочется видеть внучат, кровинку родимую, ну, а сын-то старее матери, думает о таких вещах, что прямо хоть бери и в гроб ложись. Такие-то вот, брат, дела, как видишь...
На работе всё в порядке, да и что там может быть такого необычного, всё в том же русле течёт, что и раньше. «Крадут машинами и на машинах, мама!..» И – перст, указывающий в небо – знак внимания...
– Как это – машинами и на машинах?.. – мать испуганно смотрит на сына.
– Так... Смотреть некому. Всё общее. Завод принадлежит рабочим, так решили и по-становили в семнадцатом году. Понимаешь, революция произошла!..
Ну, и всё прочее, явная антисоветская пропаганда. Про колхозы эти вонючие, из которых бегут, про психиатрические больницы и лагеря строгого режима... И вдруг мысль: «Я это-го вшивого гада – как клопа придавлю, ибо... (тут бы надо палец кверху поднять) ублюдок-то социалистическую идею продал!..»
Врагов революции надо призывать к ответу!.. Была, была наша революция – и именем революции он его хочет употребить на съедение червям! И в глазах своих он не убийца подлый, а БОРЕЦ!.. И что можно ему возразить, если он терпел, над ним надругались, в грязь его втаптывали, душу его распинали, убивали!..
Много таких по земле нашей ходит мстителей, с ножами в карманах, да с яростью в груди, с сердцем человеческим, с попранным достоинством, которым некуда идти жаловаться, совершенно некуда, и которые не могут ждать божьего суда и мировой бойни... Не до женитьбы им, нет, не до женитьбы. Много, говорят, дураков расплодилось на белом свете, да и есть кому плодиться и БЕЗ НАС... А наше дело... другого характера!.. Может, и голову сложим где, буйную голову, с её мечтами о прекрасном будущем!..
Матушка, матушка! Лей слёзы по своему непутёвому сыну! Он шею задумал свернуть одному подлецу, да и ему кто-нибудь свернёт шею, какая-нибудь сытая падла...
Родила ты его в недобрый час, вот отчего он ТАКОЙ, не как другие, что разлеглись по печкам, довольные и покойные. Щи у них хорошо во чреве перевариваются, да и сон сладок, ибо люди они покладистые, посредственные и смышлёные в свою очередь... А он у тебя такой ребёнок остался, будто только что произведён на свет, ничего не понимает из происходящего!..

Если что-то с ним случится, то случай ЭТОТ впишется в рамки закономерности. Не бывает случайностей, сами мы повинны во всех наших бедах и наших радостях... Впрочем, логика жизни – странная логика, не приемлет тупых разговоров о ЗЛЕ и ДОБРЕ, ибо и то и другое для Жизни как бы не существенно. Ведь вот как получается интересно: ЗЛО оборачивается ДОБРОМ, а ДОБРО – ЗЛОМ, но не сразу это поймёшь, ох, не сразу. Иной дядя и к ДОБРУ стремление имел и делал его – а где-то кому-то глотку перерезали ножом, а может быть, человек сам не выдержал и руки на себя наложил, ибо погряз в ДОБРЕ... Впрочем, как хотите, может быть, его смерть – не ЗЛО, ибо существуют причины, по которым это трагическое происшествие перерастает рамки узко личного существования и попадает в сферу мирового преобразования в лучшую сторону; мир совершенствуется и какой-нибудь динозавр отмирает сам собою, по наитию Природы, по её шутливой прихоти...
Он может и подумать удивительную мысль о том, что всё происходящее в мире – законно, даже беззаконие, поскольку оно происходит и существует по вышестоящему соизволению логики событий, которые не произойдут, если в них не будет никакой надобности миру... Так мир проходит через горнило испытаний, проб и ошибок, а в результате – тот образ жизни человека в настоящую эпоху, который мы видим нашими глазами, и то состояние мира и при-роды, нас окружающей, которые мы застали, протерев глаза от вечного сна, кончившегося для нас с нашим рождением... Да, даже вечности, бывает, приходит конец...
Что бы он ни сделал – будет закономерно, поэтому вопрос с совестью у него решён. Общество, в котором он живёт, вынуждает его делать то, что он делает, оно вынудит его со-вершить преступление, если он всё-таки решится его совершить... Он – колесико в огромной машине, называемой обществом, и что бы он ни сделал – всё уже заранее предусмотрено...
Вот он сидит на кухне за столом, сжав голову руками, маленький человек, великий в своей возможности объять в своём уме необъятное – весь мир, с его прошлым и будущим, с его целью и смыслом, с его бессмысленностью и драмой, с его радостью и болью одновременно, которые сходятся на нём в эту минуту... И кажется ему, что ОН САМ БОГ, живущий попеременно то в одном, то в другом человеке, ибо БОГ прежде всего ведь должен думать... Но с другой стороны, какой же это БОГ, если он думает, ведь думает тот, кто чего-то не знает, а БОГ ДОЛЖЕН ЗНАТЬ ВСЁ!..
Может ли БОГ убить самого себя?..
Если может – какой же это БОГ!.. Если не может – тем более он не имеет права называться БОГОМ!..
КТО же такой БОГ?!. Осознаёт ли он себя, или он – что-то наподобие хорошо отрегулированного желудка, делающего своё дело и не знающего, что он желудок?..
Всякий желудок существует совместно с МОЗГОМ, хотя бы самым примитивным, как у комара, или ещё того примитивнее...

Он шёл за ним следом до самой городской окраины. Дома вдруг кончились как-то сразу, и дальше, насколько хватало взгляда – тянулась голая, тоскливая пустошь, растворяющаяся в конце концов в туманной дымке, окружавшей весь его мыслимый мир. Тот человек, за которым он шёл следом, остановился и стоял к нему спиной. Воротник его пальто был поднят, хотя погода не отличалась суровостью. Руки он держал в карманах пальто, свисавшего ниже колен и застёгнутого на большие чёрные пуговицы...
– Я пришёл в это место, чтобы умереть тут, – не оборачиваясь, сказал он металлическим голосом...
Преследователь сократил расстояние, разделяющее их, всего на один шаг – и снова остановился, как бы в нерешительности...
– Я знаю, – продолжал первый, не поворачивая головы, – ты меня убьёшь... Или ты передумал?..
– Нет...
– Так в чём же дело?.. Я в твоей власти... Убей меня и дело с концом... Или, может быть, ты не готов... в этот раз?..
– Не знаю... Может быть... Откуда вы узнали, что я хочу вас... Откуда вам это известно?..
– Дорогой мой...
Он всё ещё стоял к нему спиной и не поворачивал головы, трудно было угадать, что он думает и чувствует в эту минуту. Издали донеслись приглушённые голоса людей и вдруг за-пахло морем и штормом... Голоса людей, несомненно, принадлежали рыбакам...
– Что?..
– Я думал о смерти долго, мысли о смерти стали для меня настолько привычными, что я полюбил смерть... Я выбрал тебя... Ты меня убьёшь...
– А знаете ли вы, что вы со мной сделали?..
– Да, знаю, всё знаю...
– Откуда?..
– Ты подумай...
– Вы... вы дьявол!.. Нет, вы – БОГ!?.
– Да, это так...
Он задрожал... Сегодня ему не хотелось убивать этого человека, ему хотелось бежать прочь...
– Но вы знаете, что вы для меня сделали?..
– Знаю: я тебя создал...
– Это не всё... не всё!.. – он перешёл на крик...
– Я тебя создал, а ты меня убьёшь, не так ли?!.
– Нет! Нет! Нет!.. – выкрикнул он в ужасе и заслонил лицо руками. Где-то вдали были люди, они переговаривались между собой, слышались обрывки фраз, смех, шаги по земле – это казалось дико. Вдруг фигуры людей выросли из тумана, и они были огромные и словно плыли по воздуху; не мираж ли это, не галлюцинация, что это за странная, кошмарная действительность?..
– Убей своего БОГА!.. Я прошу тебя!..
– Я не могу... я не могу!..
– Я тебя, тебя создал на муки, так убей, помоги мне, я прошу, я умоляю!..
– Зачем ты мне сказал!?. Я не могу! Если бы ты не был БОГОМ, я бы ещё подумал, я бы решился!..
– Создал я... создал себе на голову – такое слабовольное существо!.. А знаешь ли ты, что никто, никто не решается из людей поднять на меня руку!?.
– Ты – Вечность, ты Смысл, ты Сила и Мудрость!..
– Затвердил, ох, затвердил!.. А ЧТО ТЫ ОБО МНЕ ЗНАЕШЬ, НИЧТОЖНЫЙ!?.
Действительно, что он о нём знает, почему стоит в страхе перед ним, не видя его лица и глаз?..
Разве можно увидеть его глаза и не обжечься ими и уцелеть при виде их, сохранить чувства и мысли такими, каковы они были прежде!?.
И туман подступил и объял их – и они в нём скрылись оба, невидимые и неслышимые для целого мира. Там они и говорят поныне – и прошло уже времени, как они встретились, бесконечное число. И один упрашивает другого о милости, а второй слишком ничтожен и мал в своих глазах...

Он привязал его к стулу и сел напротив, ожидая, когда тот очнётся. Долго не пришлось ждать. Оглушённый застонал, пошевелил головой и медленно раскрыл глаза. Его правый глаз казался особенно зловещим, он широко распахнулся, налитый кровью, и, не мигая, уставился на того, кто был перед ним...

Он спас ребёнка от смерти и сам попал в больницу, упав с железной лестницы, веду-щей на крышу пятиэтажного дома. Когда он падал вниз, его ладони пересчитывали перекладины лестницы, ни за одну из которых ему не удалось ухватиться. Так он достиг земли и не разбился насмерть только благодаря тому, что кончиками пальцев на вытянутых кверху руках ему удалось смягчить силу удара о землю...
Он всё-таки получил сотрясение головного мозга, но в больнице вскоре пришёл в нормальное состояние. Его выписали...
Открытие ждало его потом, когда он пришёл в квартиру, где жил спасённый им ребёнок, мальчик семи лет. Оказалось, что он жертвовал жизнью ради сына того, кто был его МУЧИТЕЛЕМ и кого он готовился убить!.. В двухсоттысячном городе произошло это порази-тельное совпадение, из многих тысяч детей ему пришлось помочь сыну человека, сделавшего ему наибольшее зло...
И вот МУЧИТЕЛЬ пришёл к нему на квартиру сам, с изъявлением родительской благодарности...
– Ах, это ТЫ!?. – удивился он, увидев человека, спасшего его сына, и как будто какая-то важная мысль осенила его и он застыл на одном месте, словно подсознание сказало ему, что он зря сюда пришёл, словно оно сказало ему: «Берегись этого человека...»

Все люди – родственники. Но они забыли об этом, вот почему они мучают друг друга, упиваясь минутной властью друг над другом, которую даёт в их руки Судьба; она как бы проверяет их на человечность...
Он думал о том, что ТЕПЕРЬ не сможет лишить жизни своего МУЧИТЕЛЯ. Не для того же он спас мальчика, чтобы потом лишить его отца!?.
Странное стечение обстоятельств действовало на него удручающе, будто кто-то под-шутил над ним и смотрел на него, спрашивая: «А что ты сейчас будешь делать?..»
– А может быть, ещё не совершив преступления, я уже искупил его?.. Может быть, это даёт мне право совершить убийство?.. Может быть, именно теперь-то мне по-настоящему и РАЗРЕШЕНО воплотить в действительность задуманное?..
– Не знаю...
– Может быть, Судьба нарочно всё так подстроила и ЭТОТ человек давно уже должен умереть – и всё ждёт своего часа, а?..
– Не знаю...
– Может быть, я – орудие вышестоящих сил?.. Если есть бог и если он кого-нибудь наказывает, то не направляет ли на него гнев окружающих людей?!. И может быть, я воплощаю в себе ВОЛЮ БОГА?!.
– Не знаю, разбирайся сам... Как ты решишь, так всё и будет... Если будет совесть по-том мучить – значит, совершил плохое дело... Всё дело в этом...
– Будет, или не будет мучить – какая разница?.. Бог-то, он нами, маленькими людьми, двигает как пешками... Мы можем испытывать укоры совести – но это уже наше личное дело...
– Спас ты этого мальчика, а он мог бы разбиться. Значит... значит...
– Если уж на то пошло, то это ровно ничего не значит... Я тебе скажу... Его отец потом посмотрел на меня так, будто пожалел, что ЭТИМ ЧЕЛОВЕКОМ оказался я... Он предпочёл бы смерть сына, но так уж случилось... этого никто не мог предугадать...

Заключение
Так он и не свёл ни с кем счёты. Всё время ему что-то мешало совершить преступление. И наконец он пришёл к выводу, что бессмысленно кого-либо наказывать, тем более такой мерой, как убийство. Это ведь тоже была жизнь, тоже было познание мира, его законов. А все люди – они ведь должны быть заодно, не так ли?.. Они должны стремиться к одной цели и на пути к этой цели им надо оберегать друг друга и заботиться друг о друге, людей ведь так мало во Вселенной!..
ТОТ, ДРУГОЙ – да, он совершил злое дело, преступление, но ведь он совершил его, не зная, что он делает, не понимая, что он творит неугодное дело!.. «А я?.. Я-то ведь осознаю, что зло – это и есть зло – и я не могу перейти через это! Да и зачем я себя буду калечить, свою душу?..»
И вот он живёт и, глядя на людей, видит в них то, чего не замечал раньше. И ему при-ходит в голову однажды такая мысль: «У них своя какая-то цель и я об этом ничего не знаю, а сами они не скажут, ибо та цель ими руководит, она у них в крови!..» Он живёт в каком-то тумане, руки его словно бы сами делают своё дело, он с удивлением наблюдает за ними, а они делают своё дело, как те люди, что живут рядом с ним, не подчиняясь его воле... «Так и должно быть, – он лихорадочно соображает о том, что же с ним случилось, – они должны доказывать мне каждый день, что я – НИЧТО, чтобы я каждый день доказывал им, а пуще того – самому себе, обратное!.. Я ЕСТЬ ВСЁ, это аксиома, но жизни не хватит, чтобы её осознать мне самому!..»
Да, есть в человеческих взаимоотношениях что-то очень странное, не поддающееся определению. К примеру, сойдутся двое, смотрят друг другу в глаза, а понять не могут, что им нужно друг от друга, потом они оба как будто смущаются, или между ними начинается духовное соперничество. Один из них вдруг возьми, да и скажи: «У меня очень большая душа... Больше, чем у тебя!..»
Много мы о душе глаголем, по этой же самой статье приписываем себе и окружающим грехи. В преступники записались – и не зря, всюду, где мы ни появимся, всё изменяется в худшую сторону. У нас тысячи одежд и лиц – и ни одного истинного, всё служит нам на определённое, очень краткое время. Нет у нас одной-единственной великой цели, которая была бы у нас в сознании и которой мы подчинили бы себя целиком, да и наше сознание состоит из великого множества разнородных частей, они, как кирпичики, выстраиваются в здание нашего Я, состоящего из уравновешивающих друг друга противоречивых стремлений и желаний...
Мы выдумали себе БОГА, чтобы судить себя тем примитивным судом, которого в мире больше нигде нет, вне нас, и который тешит нас иллюзией, будто мы достигли желанной гармонии в развитии, тогда как мы, напротив, удалились от этой гармонии первобытного существования, и вошли в полосу духовных истерий, когда нам ничего не остаётся делать, как только заниматься самоуспокоением и обманом. Чем более изощрённым становится наше духовное существование, тем меньше у нас возможности чувствовать себя свободными и тем менее у нас шансов выиграть у нашей Совести. Слишком много природа возложила на нас обязательств, дав нам ограниченные возможности, вот почему мы всегда виноваты, в любом случае, и что бы с нами ни случилось – мы ищем причину, повлекшую за собой тот или иной исход, будто нам дано право когда-нибудь получить в руки власть – распоряжаться логикой событий по своему усмотрению!..
Мы хотим поверить в свою правоту и вечно сомневаемся в ней и недоумеваем: чего нам не хватает для нашего совершенного блаженства?.. И не можем понять, что в этом наша особая деятельность и мы возводим над собой уже какого-то нового ужасного БОГА, слишком мудрого и непорочного и слишком неощутимого, чтобы он нам мог реально в чём-то помочь. Грехи наши день ото дня всё более заслоняют от нас наши благие пожелания...

Ненависть спешит за мной, куда бы я ни ступил, она кричит мне вслед: «Постой, погоди, я не успеваю так быстро, остановись!..» А я не теряю надежды оторваться от этой попутчицы...
27 октября 1983 г.