Сима

    Вообще-то первоначально, ввиду невозможности определения пола по младости, я назвал Симоном этот живой комочек, свободно уместившийся в заварнике для чая, и так и добравшегося до моего дома.

    С первого дня, меня почему-то сразу начали одолевать смутные сомнения насчет принадлежности серого, с голым, длинным хвостиком детеныша к благородному семейству морских свинок. Но как клятвенно уверяли знакомые, чуть не силком впаривая мне животину из нежданно появившегося приплода, он обязательно полиняет со временем, и новая шерсть обретет родительский бело-кремовый цвет.

    Ну если так, то ладно, подождем когда полиняет. Симон, пугливо зыркавший на меня из заварника, сразу потребовал к себе внимания. Пришлось тащиться в магазин за клеткой и плошками для воды и корма.

    Но чем кормить то эту зверюгу? Не став утруждаться мучительными размышлениями над проблемой питания нежданного нахлебника, я насыпал в плошку жменьку гречки, покрошил немного хлеба, бросил туда же листик капусты и дополнил натюрморт кусочком яблока. Чай не барин, найдет что выбрать по вкусу.

    Затем, порвав несколько газет на мелкие кусочки, и насыпав их в углу клетки, я выпустил в нее Симона, сразу метнувшегося в спасительную горку и долго затем шуршавшего бумагой, обустраивая себе жилище.

    Вот так, в одночасье, нежданно-негаданно я стал настоящим обывателем, владеющим обязательным атрибутом сословия в виде своей личной домашней животины - настоящей морской свинки.

    Будучи по природе своей неприхотливым и молчаливым, в отличие от соседской, через стену, болонки, доводящей до исступления нудным лаем по ночам, Симон меня не тревожил. Разве только изредка повозится в своей кучке бумаги, выбежит на пару секунд, чтобы схватить что-нибудь из кормушки и пулей обратно, в спасительное убежище.

    Деликатная стеснительность Симона, вполне удовлетворяла меня, и мы с ним жили прям душа в душу – дружно и счастливо. По крайней мере, я так считал. Порой конечно хотелось пообщаться с новоселом, не по своей воле подвизавшемся на постой ко мне. Тогда я брал клетку, ставил ее на стол и держа в руке кусочек сыра, начинал чмокать и посвистывать, вызывая на откровенный разговор тревожно замиравшего Симона. Но тот не поддавался никаким посулам и упрямо скрывался в своем логове.

    Когда же пришла пора первой генеральной уборки клетки, бедный Симон, дабы не мешать временно перемещенный в кастрюлю, чуть не умер со страху, и по возвращению в ставшую желанной клетку, долго не показывался мне на глаза.

    Как известно, свинки, относящиеся к виду грызунов, растут очень быстро. Симон не был исключением и недели через три, у него отчетливо стали проявляться черты… обычной серой крысы, коих тьма по подвалам и свалкам. Полинять то он полинял, да вот напасть – шерсть не побелела, а наоборот стала еще насыщеннее серой, блестящей на солнце, словно Симона только что помыли шампунем.

    Списав не состоявшееся перерождение Симона на счет мутаций и воздействия ГМО, при встрече со знакомыми, я с грустью поведал им о своей беде. И тут, стыдливо опустив глаза, они открылись, что мамаша Симона как-то раз сбежала из клетки, и исчезла.

    Два дня тщетных поисков ни к чему не привели, а на третий, она явилась сама, и после слезных причитаний и выговоров, была торжественно водворена обратно к супругу, сходившему с ума от беспокойства.

    Рассказать где она была, свинка естественно не могла, но судя по тому, что все детеныши, благополучно рассованные по рукам, имели классический серый цвет, времени даром не теряла, а согрешила с кем не надо. Нет, по существу, такого быть не должно, свинки и крысы хоть и роднятся тем, что грызуны, относятся к разным подвидам. Но результат то налицо!

    И если люди умудрились искусственно скрестить льва с тигром, то почему природа не могла посмеяться над нашим болезненным любопытством – а что из этого получится? - скрестив свинку с крысой?

    Сказать что я обрадовался, не сказать ничего. Я был просто счастлив тем, что у меня, пусть в клетке, но дома, живет настоящая подвальная крыса! Грязное, злобное, коварное исчадие ада, способное не только укусить, но по слухам, даже ухо отгрызть у спящего!  Обалдеть!

    По возращении домой, первым желанием у меня было схватить клетку и брезгливо выбросить ее в мусорный контейнер. Но Симон, словно слышавший нашу эмоциональную беседу с знакомыми, не прятался как обычно в бумаге, а сидел рядом и казалось очень внимательно смотрел на меня, словно ожидая вынесения приговора.

    Вердикт его дальнейшей участи я конечно сразу же и вынес, попутно в красках объяснив мое брезгливое отношение ко всему его мерзкому роду. А высказавшись и тем успокоившись, вдруг ощутил непонятный укол совести, укорявшей меня в том, что не вина этого безобидного грызуна, покамест не причинившего мне ничего плохого, родиться в облике крысеныша. И что если его сейчас вышвырнуть во внешний мир, совершенно неведомый и потому чуждый ему, значит хладнокровно обрести на неминуемую гибель.

    Посидев еще и подумав, я понял, что несмотря на весь всплеск эмоций, не смогу не оставить Симона. Этим решением, совершенно неожиданно для меня самого и разрешилась благополучно его судьба.

    Психологи утверждают, что если постоянно сталкиваться с опасностью, чувство осторожности притупляется. Так оно скорее всего и есть. Постепенно я перестал зреть в Симоне только его крысиную внешность, и стал замечать дружелюбную жизнерадостность этого грызуна, всегда встречавшего меня по приходе домой стоя на задних лапках и цепко держась передними за прутья.

    И если попервости после того как узнал его подлинную родословную, я осторожничал засунуть руку в клетку, ожидая обязательного нападения, то постепенно привык к новому статусу Симона, и уже не только спокойно убирал в клетке, но и стал брать его в руки. Симон в таких случаях никогда не возмущался и не пытался вырваться. Смешно поджав лапки, он смирно лежал в ладони на спине, свесив вниз довольно таки внушительный хвостик, и доверчиво пялился на меня своими черными бусинками глаз.
 
    Тогда то, при ближайшем рассмотрении, выяснилось, что Симон того. Женского рода значит. Озадаченный открытием, я впал в глубокое раздумье. Во-первых, мне не хотелось менять его, точнее ее, имя, которое она уже понимала.

    Ну тут особых проблем нет, была Симоном, станет Симой. Тоже красиво звучит. А вот во-вторых… Мужику то одиночество легче переносить. Получается, ей, как девахе, вроде как пара скоро потребуется.

    Только какая? Если морская свинка, то та мастью не слишком прокатывает, какой-то невиданный зверинец получается. Про коренного же представителя крысиного клана и разговора быть не может. Не хватало еще в домашних условиях крыс разводить. Да соседи линчуют меня ежели пронюхают. И санэпидстанция от хаты камня на камне не оставит.

    Коли так, другого выхода нет, придется Симе обет безбрачия принять, если конечно не пойдет по стопам легкомысленной матушки и не слиняет на недельку в подвал. Так мы с ней и порешили, правда без права ее голоса.

    Вечерами, от нечего делать я иногда наблюдал за Симой, и заметил, с какой любознательностью она подолгу рассматривает заманчивую темноту закоулков под диваном и шкафом, напротив которых на полу, стояла ее клетка.

    Чувствуя себя несколько виноватым за суровость решения по отношению к будущему Симы, однажды я открыл дверцу, милостиво позволяя ей с ознакомительными целями прогуляться по комнате.

    Вытянувшись в струнку, Сима с величайшей осторожностью высунула наружу свою симпатичную мордочку, обрамленную длинными усиками и принюхалась к запахам, в общем то знакомым с детства, но теперь страшно пугающим своей доступностью. Затем, медленно, шаг за шагом, она ступила на пол и тут же юркнула обратно, за спасительную ограду клетки, чтобы через пару минут вновь начать обследование.

    Так, в неспешности, на изучение комнаты у нее ушел весь вечер. Усталая и донельзя довольная, Сима наконец вернулась домой, и как обычно, полностью зарылась в бумаге.

    После того, я уже не закрывал клетку, предоставив Симе полную свободу действий и немало рискуя обнаружить свои вещи поточенными ее острыми как бритва зубами. Однако Сима не подвела моего доверия и ни разу не покусилась на содержимое шкафа, даже днем, когда я был на работе, а она оставалась по хозяйству одна. Зато теперь, я в полной мере смог узнать насколько у нее легкий и незлобивый характер.

    Покинув совсем не уютную клетку, основным местом своего проживания, Сима избрала самый дальний угол под диваном, который с шиком обустроила моими носками, легкомысленно оставленными под стулом. Туда же, было затащено и упавшее на пол кухонное полотенце, процесс доставки которого прыжками задом, вызвал у меня почти истерический смех.

    Закончив с переселением, Сима избрала основным занятием для себя беспрерывный обход квартиры, в поисках всего что плохо лежит, а значит, подлежит немедленному изъятию из обихода и перемещению на склад, размещенный под тем же диваном. Если же это была не вещь, а что-либо из съестного, то тут Сима была абсолютно глуха к увещеваниям и нравоучениям о вреде обжорства.

    Стоило мне соорудив бутерброд, только сесть с ним на диван перед телевизором, как нарисовывалась вездесущая Сима, забиралась мне на колени и вцепившись в ближний к ней край, тащила его на себя.

    После недолгой борьбы каждый из нас оставался при своем: Сима урвав свой кусочек, торжественно подняв голову отбегала в сторонку, с достоинством садилась на задние лапки, и обхватив передними, с завидным аппетитом уплетала булку за обе щеки, начинавшие отвисать как у хомяка. Я же торопливо дожевывал свой, стараясь успеть съесть до ее возращения.

    Как-то раз, в порядке эксперимента, я положил на диван большое яблоко, по объему раза в три превышающее размеры Симы, уверенный, что уж оно то ей не под силу. Какой там!

    После нескольких тщетных попыток поднять тяжкий груз, Сима нашла оригинальное решение: вцепившись в яблоко зубами, она просто покатилась с ним к традиционному углу, куда с грохотом и писком они и завалились. Пришлось срочно снимать стресс у злополучной похитительницы, взяв ее на руки и почесывая нежное белое брюшко.

    Если я ложился, то иной раз мы затевали с Симой своеобразные игры. Она карабкалась на меня, а я делал зверское лицо и рычал. Тогда Сима, приняв перепуганный вид, выгибала спину горбом и стрелой бросалась в спасительный угол, где лишь в последний миг вроде как раздумывала спускаться под диван, возвращалась ко мне, и игра начиналась по новому кругу.

    Устав, Сима забиралась мне на грудь, розовым шершавым язычком смешно щекотала мою щеку, после чего сворачивалась калачиком и безмятежно засыпала. Но на ночь она всегда тактично уходила к себе, даже не мысля забраться под одеяло.

    Меня постоянно удивлял Симин талант интуитивно определять мое настроение. Достаточно мне было прийти домой не в духе, как всё: Симы не видно, не слышно. Но стоило только развеяться от негатива, тут же из-под дивана высовывалась умильная мордочка с немым вопросом: - ну ты как, нормально? Может поиграем?

    Сложнее всего было отношение к Симе не знавших про нее людей, иногда приходивших ко мне. Я то настолько привык к ней, как к другу, домочадцу, за небольшим исключением, почти полноправному члену семьи, что ее мягко говоря непрезентабельная внешность, перестала меня шокировать, и была совершенно привычна.

    Какая собственно разница какого вида или породы Божье создание, не ведающее зла и не умеющее фальшивить в проявлении привязанности? Потому, для меня, из омерзительной, гадкой крысы, Сима, как в сказке, превратилась в очень добродушную и дружелюбную самочку. Без излишнего пафоса подлинную личность, капризом судьбы облаченную в унизительный, а может наоборот, одухотворяющий крысиный образ.

    Если рассуждать здраво, то история знает немало примеров удивительной дружбы человека и настоящих монстров, вызывающих ничего кроме страха вкупе с отвращением к себе. Коста-Риканский рыбак Чито и 5-ти метровый крокодил Рочо, южно-австралийский рыбак Арнольд Поинтер и самка большой белой акулы, американец Марк Думас и 16-ти летняя белая медведица Эйджи, высокогорное индуистское селение, буквально оккупированное очковыми кобрами, с которыми безбоязненно играют дети. Да мало ли еще подобного!

    Но каково должно быть отвращение человека, предвзято относящегося уже к самому слову – крыса! - впервые видящего непосредственно вблизи себя настоящую крысу, и воспринимающего не иначе как за атаку попытку грызуна только из лучших побуждений взобраться на него по одежде!

    Как-то раз, ко мне зашла родственница. Я пригласил ее на кухню, совершенно забыв, что там на полках Сима проводит плановую ревизию. Выйдя на минуту в комнату, я вдруг услышал дикий вопль. Забежав обратно, я увидел, что бледная как полотно родственница, соляным столбом застыла на стуле, а Сима, спрыгнувшая с полки ей на плечо, сосредоточенно умывается. Скандал получился грандиозный! Несмотря на мои сбивчивые извинения, родственница крепко обиделась, и в гости больше не приходила.

    За всю свою жизнь, Сима вообще, никого и никогда не укусила, хотя свинки бывает, что и кусаются. Как-то раз, поутру, спросонья я не увидел Симу, сидящую на моем пути и босой ногой наступил ей на хвост. Запищав, Сима развернулась и схватила зубами мой палец. Но не укусила, а лишь придавила, показывая, что ей больно. Хотя вполне могла бы и цапнуть как следует.

    Век у морских свинок недолог: года три, от силы четыре. У крыс продолжительность жизни по всей вероятности таже. А вот Симе было отмерено совсем ничего.

    Где-то через год, поглаживая ее, я неожиданно нащупал под левой передней лапкой небольшую шишку, но не придал этому особого значения. Мало ли что может быть, пройдет. Но шишка не прошла, а стала расти, буквально через месяц приняв чудовищную по размеру форму. От чего она возникла неясно, может корм, а может и результат скрещивания.

    Испытывая жуткую боль, Сима практически перестала передвигаться. Она совсем отказалась от пищи, и уткнув голову в передние лапки, молча, целыми днями сидела в клетке. И только по стремительно вздымающимся бокам можно было судить, насколько ей тяжело.

    Самое страшное в этом было что я ей ничем не мог помочь. Разве что только что-то сказать, как-то попытаться ободрить. Обращение в ветлечебницу оказалось бесполезным. Сделать сложную операцию на таком маленьком животном было просто некому. Мне предложили усыпить ее, но я, на что-то глупо надеясь, отказался.

    Сима умирала, медленно и тяжко. Когда я разговаривал с ней, присев около клетки, Сима слышала меня, но поднимала осунувшуюся мордочку все реже и реже, а если поднимала, то на ней было такое страдание, что просто в дрожь бросало. Не каждому человеку дано такое мужество, с каким Сима переносила боль.

    Последним утром, я еще успел сказать ей, сидящей ко мне спиной, что-то обыденное, пустое, глупое, затем отвлекся, собираясь на работу, а когда обернулся, Сима была мертва. В последний миг, словно к спасителю стремясь ко мне, она развернулась, вытянулась и лежала смотря в мою сторону, как на единственного, рядом с кем прошла вся ее недолгая, тем не менее очень поучительная жизнь.

    С того дня прошли годы. Я больше никогда не заводил домашних животных для содержания которых нужна клетка. Своим горьким примером, Сима показала мне, что ни одна живая тварь не создана Богом для заточения, как обязательного условия существования.

    Потому, держать ее взаперти, лишая природной свободы и примеривая на себя роль самовластного вершителя ее судьбы, жестоко и противоестественно.  Гораздо лучше и правильнее видеть, общаться, дружить и наконец любить живое там, где оно изначально должно жить, в природе.

    Не безжалостной, хищной, бездушной природе, коей та зачастую ошибочно представляется человеческому восприятию, но бесконечно справедливой в законе Бытия.