На колыму по блату

     Дядя Миша работал поваром в столовой на втором участке прииска. Обычно я ходил в столовую ужинать уже после закрытия. Народу никого, вкусно пахнет сдобными свежеиспеченными булочками на будущий завтрак.                Дядя Миша, наводя на булочки глянец, спрашивает                — Что будем кушать, товарищ горный мастер? — Ответ ему, конечно, был известен                — Хорошую отбивную и крепенького чаю.                Вопрос по сути дела ритуальный, это было у нас как здравствуй. Жили мы в общежитии в одной комнате, а вот встречались дома не часто, да и то, по большей части второпях                — то он на смену, то я. Так вечерком в столовой и общались. Он подсаживался ко мне за столик, расспрашивал, как идет промывка, как план по золоту, не обижает ли начальник участка, рассказывал о том, как его одолевают старатели                — Представляешь, вчера приезжали из артели и зовут к ним на работу — будем платить триста —  а я им отвечаю — пятьсот, уже почти половина сезона  прошла, какой резон мне срываться с насиженного места, обиделись и уехали.                Через какое-то время опять рассказывает                — Приезжали  из артели звали, даем пятьсот, а я им сразу свое — семьсот. Страшно обиделись, да нигде столько не платят. Тебя  люди просят, а ты артачишься. Так ведь не я вас прошу и при этом свои условия ставлю, просите вы, не согласны и не надо.                Больше видимо старатели по его душу не приезжали, задрал ставки дядя Миша, и впрямь не платили в те годы таких денег поварам.
     Как-то спросил я у него                — Как ты, дядя Миша, на Колыму попал?                Вопрос в тех краях, конечно, не корректный, (прошло года три, как ликвидировали в районе лагеря, а лагерные бараки переоборудовали под общаги и объекты соцкультбыта), обычно не отвечают, или отвечают                — Ни за что.
     Но вот что поведал мне дядя Миша                — По блату. Отбывал я срок на строительстве Беломорканала, а я же видишь какой маленький, но тачки делались не под комплекцию зека, а на определенный объем, чтобы легче считать кубы. Еще когда катишь тачку по ровному, куда ни шло, а когда через канаву да по узкому трапику? Не выживу я тут, убьет меня эта тачка, когда упаду я с ней вместе в канаву. Уж и не знаю, как мне избавиться от проклятой тачки. Я уже в полном отчаянии, как  тут приезжает какая-то комиссия с инспекторской проверкой, конечно, все как один НКВД-шники, ходят все осматривают, всем интересуются, спрашивают у зека                — Есть ли жалобы?
                Мы-то знаем цену таких вопросов, но тут я вижу в составе НКВД-эвской делегации брата, узнал он меня, как бы и не обрадовался. Тут уж я сам к нему, мол, погибну я тут, помоги, гражданин начальник, выбраться отсюда, ты ж мне родной.                — Ладно — говорит  — помогу.
                Сдержал брат слово.                Вскорости   вызывает меня лагерное начальство                —  Собирайся на этап, переводят тебя.                Долго мы ехали по этапу, и на тебе — Ванинский порт. И песню зека подходящую поют — про проклятую Колыму. И путь от Ванинского порта до Ногаевского  точно по этой самой песне. Так и попал я на Колыму по блату, только не знаю — выберусь ли я отсюда, ни кола у меня, ни двора, не знаю, живы кто из родни.  Да и сам видишь, товарищ горный мастер, заботы у меня какие — поработал, пожрал (это в нашем поварском деле всегда бесплатно), ну и конечно выпил, вот такая беззаботная жизнь, потому и в артель не хочу.  Знаю,  что им сказать, чтобы отстали. Так и не покинул дядя Миши  Колымы, да по моему он даже и не предпринимал к этому никаких попыток, его даже просто в аэропорту никто не видел. Так и остался навечно дядя Миша на Колыме, по всей видимости, ставшей ему второй родиной.