Ирочка

Что меня удивило в этом доме, так это замки. Замки были везде: на кладовках со всяким хламом, на сараях , где кроме хлама были ещё дрова и уголь, и даже на сортире в саду. Сортир был один, а семьи две, поэтому он запирался на ключик, и бабка с дочкой с мансарды ходили в горшки, а по утранке дружной чередой выходили с горшками и выплёскивали содержимое под цветочки на своей половине сада. Бабка когда-то сходила замуж за прапора по фамилии Жмеринский, родила дочку Ирочку, а прапор исчез. Как они жили?
Рассказывала мне другая бабушка, бывшая телефонистка, которая тоже воспитывала дочку одна, как она с ночной смены добиралась до мясокомбината, где утром открывалась лавка, и продавали задёшево вымя, лёгкие, требушку. В любую погоду она сидела там с шести утра в очереди с такими же, как она; зимой сторож с соседнего завода иногда давал им куски бракованной пластмассы. Пластмасса была ещё горячая и долго остывала, и можно было сидеть на ней прямо на тротуаре.
Ирочка, с огромными семитскими глазами, росла правильной девочкой. Круглая отличница, комсомольская активистка, после школы поступила на биофак. Она всерьёз относилась относилась ко всей этой комсомольской шняге: составляла планы, писала доклады, готовила тематические вечера на тему: "В жизни всегда есть место подвигу!". В общем, жизнь шла правильно, но природа берёт своё, и на третьем курсе на Ирочку снизошла любовь. Парень был нормальный, с их же универа, но мать встала на дыбы: нет, и всё! То ли не хотела русского зятя, то ли призрак пропавшего прапора маячил перед глазами. Был грандиозный скандал, и свадьба не состоялась. Но, что Ирочка ждёт ребёнка, мать узнала поздновато. И всё равно заставила её от ребёнка избавиться. А следом и Ирочка решила отсюда уйти и перерезала вены. Правда, неудачно: её перевязали и сдали в психушку.
Конечно, надо было сдать мать, но почему-то такие люди у нас считаются нормальными, а их жертвы - психами.
У меня не поворачивается язык сказать, что Ирочку там лечили. Психиатры зрят в корень: отчего попытки суицида? От того, что человека так оскорбили и унизили, что он не может с этим жить. Чувство собственного достоинства не позволяет. Ах, не позволяет?! Так мы тебя от него избавим! И так дают просраться, что человек уже за радость считает выйти оттуда и жить с теми мерзавцами, из-за которых хотел умереть.
Ирочка лежала в палате, которая называлась почему-то карантином. Там их было напихано человек восемь - девять, между кроватями оставались только узенькие проходы, а погулять можно было в предбаннике, где стоял большой стол и скамьи и где они обедали. У дверей сидел санитар-охранник с милицейской дубинкой и никого никуда не выпускал. После еды всем давали таблетки и надо было открыть рот и показать медсестре, что ты проглотил. Как-то они с соседкой по койке раздобыли журнал и попробовали разгадать кроссворд. И поняли, что не могут вспомнить ни единого слова. Они пребывали в состоянии идиотизма. Не помогла и девушка-шизофреничка, её тоже лечили этими таблетками. Девушка была студентка, радость родителей, отличница, доучилась до второго курса и вдруг... Вторая шизофреничка лежала в дальнем углу, глядя в пространство. Её мучили кошмары, и лекарства подавляли их буйство. Врачиха, толстая жизнерадостная блондинка, раз в два дня появлялась в палате. Она пробегала по проходам между койками, бросая им вопросы - как нажимала на болевые точки - и кто-то уже глотал слёзы, кто-то истерически смеялся, но все пытались успеть ей сказать, пока она пробегала мимо:
- Доктор, я уже совсем здоровая, выпустите меня отсюда, я больше не буду!!!
Но доктор пробегала мимо, упорно никого не слыша.
Ирочкина беда оказалась живучей, и таблетки никак не могли её загнобить. Но психов много, а психушка одна, поэтому Ирочке поставили диагноз и выписали, наказав неукоснительно принимать таблетки, всю оставшуюся жизнь. С таблетками хорошо: ходишь и не думаешь.
И стали они жить. Ирочке дали пенсию по инвалидности, мать работала в СЭН, крыс и мышей изводила. Удавалось ей это не очень: вся их маленькая кухонька была усыпана ворованным зоокумарином, в углу стоял ящик мышеловок, а мыши средь бела дня выбегали перекусить крошками со стола.
Бабка тащила всё, что подвернётся, и с улицы, и с работы. Доска у дороги - домой её, зимой печку топить. Ведро у колодца на минуту оставили - всё, нет ведра. Хоть оно и будет век лежать в сарае, чтоб хозяин не увидел. Тащила всё подряд, то ли от нищеты и ненависти к окружающим, то ли клептомания развилась. Особенно досталось электрику, который одно время снимал квартиру на первом этаже: в бабкином сарае, вперемежку с досками и пустыми бутылками, гнили и ржавели метров пятьдесят провода, пассатижи, выключатели, патроны и даже одна "кошка". "Кошки" это такие крюки, пристёгивались к сапогам, чтоб лазить по деревянным столбам.
Соседки, старые сплетницы, при встрече с Ирочкой делали скорбные морды и иначе как Ирочкой её не называли. Разговаривали они с ней, как с малым ребёнком. Бабка им гордо сообщала:
- Этим летом мы планируем купить Ирочке плащ за двенадцать рублей!
Они так и ходили вместе: и в магазин, и в огороде копались. Ещё после больницы раскошелились Ирочке на хобби: купили ей фотоаппарат "Смена" и Ирочка снимала птичек и цветы на плёнку 16 единиц. Доктор посоветовал. Потом пошли смутные времена, цветная плёнка с проявкой в фотосалонах, хобби кончилось. Бабка вышла на пенсию, приторговывала цветами. В саду росли яблони, побитые паршой. Яблони плодоносили через год, и у местных было две беды: яблоки не уродились и яблок много, куда закапывать будем?!
Собрала два мешка бутылок и ждала, когда на них поднимутся цены. Зимой они сидели в вязаных кофтах на своих кроватях и смотрели на тёплую печку. Печку топили старыми ботинками, которыми бабка запасалась в мусорных баках. За свет она платила чисто символически, а энергонадзор в дом попасть не мог: парадная дверь вообще не открывалась, а жильцы ходили задами, через сад. Впрочем, после всех самостоятельных ремонтов проводки, счётчик показывал погоду в Сан Франциско.
Мы иногда разговаривали с Ирой при встрече, и, надо сказать, убогой она казалась гораздо меньше, чем её соседки с улицы. Если её разговоришь, она увлекалась, рассказывала, начинала улыбаться, но через минуту - щёлк! - дверца захлопывалась, она мрачнела и спрашивала:
- Вам, наверно, неинтересно со мной говорить?
Психушка вкупе с окружающими вбили в неё на всю оставшуюся жизнь, что теперь она не человек, а так, огрызок, охнарик. Такое вот лечение.

Так прошло лет пятнадцать. Дело было летом, в субботу. Они, как всегда, протопали вечером к себе на мансарду спать, а воскресным утром соседей разбудила суета. Перед домом стояла "Скорая помощь", ментовоз, сновали какие-то люди. Бабка лежала скучная на своей постели, задрав к небу горбоносый пиратский профиль, а Ирочка сидела напротив, на своей койке, и спокойно смотрела на неё большими тёмными глазами. Врач посмотрел на бабку, на Ирочку, чуток подумал и написал диагноз: "Инсульт". При этом он, как говорят, буркнул участковому что-то вроде:
- А, чего канитель разводить, всё равно в психушке мест нет.
Среди местных фольклористок пошла версия, что Ирочка забыла выпить на ночь таблетку. Впрочем, мне думается, могло быть и так: я уже поминал, что у них кухня буквально была засыпана халявным зоокумарином, а это кумулятивный яд. Он, как и ДДТ, накапливается в организме, в основном в жире, и если резко похудеть, яд выбрасывается в организм и убивает. Так что вполне могла стать бабка жертвой "перестройки".
Хоронили бабку без пошлой помпы, за счёт собеса. Кладбищенские алкаши были неприятно поражены, когда в ответ на их намёки на предмет проставиться, Ирочка совала им в нос фиги.
Скоро она уехала с улицы. Оказалось, за ней числилась хорошая комната в "малосемейке", с душем и маленькой прихожей, которую они, при их нищете, почему-то не сдавали. Среди местных сплетниц прошёл слух, что она поправилась и вышла замуж, но это чистой воды фольклор.