Лучшая охота

-… И тогда я понял, что мне остается только одно… - Старый Мейнфлант хлопнул себя кулаком по обширной груди и обвел слушателей торжествующим взглядом. – Я схватил ружье…
- Брось заливать, старый хрен, - лениво протянул один из завсегдатаев бара, толстяк-грузчик по имени Бадди Иглтон. – Ты все выдумал.
Компания одобрительно загоготала.
- Чистая правда! – возопил Мейнфлант, расплескивая пиво. – Ни грамма, ни грамма вранья!
- А что, может, старик не врет, - неожиданно подхватил Майк Хатлен, высокий мужик с непонятным пятном на щеке. – Может, он и не врет. Может, он допился уже до того, что ему померещилось такое.
Грянул хохот. Старый Мейнфлант в ярости заколотил ладонью по столу.
- Вы, молокососы, можете смеяться, сколько влезет, но говорю вам: это был волк! Я застрелил его, и…
- А почему его никто не видел? – ехидно поинтересовался Бадди.
Старый Мейнфлант, пьяница и забияка, частенько веселил посетителей бара своими байками. Байки набирали все большую и большую фантастичность по мере того, как он напивался. Несмотря на это, послушать все равно бывало интересно.
- Волков тут вытравили давным-давно, - сказал Хатлен. – Всех до единого, милый Мейнфлант. Придумай что-нибудь повеселее.
- Здоровенная орясина! – взревел Мейнфлант, точно не слыша его. Сидящие за дальними столами покосились на трепача с неудовольствием. –  И, что ни говорите, это была ЛУЧШАЯ моя охота. Я видел его несколько раз. Он появлялся у моего дома и словно дразнил. В первый раз я выстрелил, просто чтобы прогнать его, он скрылся, но потом стал приходить опять. Он просто издевался надо мной. В последний раз я подготовился как следует. Если в окрестностях бродит волк – значит, жди беды. Я понял, что надо действовать, пока он не задрал кого-нибудь. Как только он опять явился около моего дома, я выстрелил по-настоящему…
- И что, попал? – саркастично осведомился Бадди Иглтон, слушавший этот рассказ с нескрываемой насмешкой.
- Пуля продырявила его на совесть, но когда я подошел, эта скотина еще рычала и пыталась наброситься, - увлекаясь повествованием, Старый Менйфлант заговорил оживленнее. В мутных прищуренных глазах его угнездилось пьяное довольство. – Я не мог даже подойти к нему. Тогда я выстрелил еще раз, но промахнулся, а волк – уж не знаю, как – сбежал в лес… Я шел за ним по следам крови, но он как будто растворился. Я хотел добить его, чтобы закончить дело, и…
   ДЗЫННЬ!
 Звон стекла заставил его умолкнуть. Старый Мейнфлант и остальные как один повернули головы в ту сторону, откуда разлетелись осколки. Неподалеку от них, за барной стойкой, сидел крупный мужчина с треснувшим бокалом в руке. Несколько секунд он, словно не замечая ничего, не отрываясь смотрел на Мейнфланта, и выражение лица у него было трудноопределимое. Потом заморгал, что-то бормоча. По багровому лицу стекало вино.
- Эй, мужик, ты чего? – первым нарушил молчание толстяк Бадди.
- Перестарался, - ответил за мужчину другой посетитель, и по залу пробежал смешок.
- Извините, задумался, - мужчина виновато покачал головой. Он растерянно пожимал плечами. – Задумался и слишком сильно сжал бокал. Интересная у вас история, сэр, - добавил он слегка дрогнувшим голосом.
 Он был невысок, но широк в плечах, крепко сбит, русоволос. Большие, ореховые, без блеска глаза выглядывали из-под широких бровей настороженно, по-волчьи, с недоверием. Его явно не новый вельветовый пиджак был ему не по размеру велик и словно снят с чужого плеча. Он взял салфетку и принялся вытирать лицо.
 Посетители уже успели потерять к нему всяческий интерес, когда Бадди Иглтон вдруг загорелся.
- Эй, я тебя знаю! Ты – Гарри Треверс, правильно?
 Мужчина в вельветовом пиджаке, помедлив, кивнул.
- Ты помог моему старику вылезти из очень крупной передряги в прошлом году, - продолжал Бадди. – Слышал, у тебя недавно…
 Он примолк и опустил голову.
 Гарри Треверс почти не изменился в лице, но заметно побледнел.
- Прости, что напомнил. Дебил.
- Все нормально, - ровным тоном отозвался Треверс.
- Правда, прости, брат, - искренне сказал Бадди. – Если бы я похоронил жену, оставшись один с детьми, то давно бы повесился. Держись, брат.
- Спасибо, - лицо собеседника приняло отрешенное выражение.
- Не грусти, - влез Майк Хатлен. – Мы все сочувствуем тебе.
- Хельга была замечательной женщиной, - подхватил Бадди. – И прожила прекрасную, долгую жизнь…
- Не очень долгую, - поправил Майк. Бадди сильно толкнул его.
- Спасибо, - повторил Треверс бесцветным голосом. – Мы все стараемся держаться. Главное, дети немного оправились. Я думал, им потребуется больше времени, чтобы пережить ее смерть, но, похоже, они справились…
- Помощь какая-нибудь нужна? – спросил Иглтон.
- Нет, спасибо. У нас все в порядке.
- Прошло всего два месяца.
- Благодарю, все хорошо. Мне бы только прийти в себя… Она… Это так неожиданно… - его лицо стало узким, несчастным, почти по-детски беспомощным.
- Не переживай, сынок, - просипел старый Мейнфлант, похлопывая его по плечу. – Баб вокруг много.
- Да, ты не зацикливайся, -  посоветовал Майк Хатлен. – Это… живи дальше.
- Познакомься с кем-нибудь, - поддержал Бадди. – Новая любовь, она все исцеляет. Живи дальше, правильно Майк, сукин сын, говорит. Хельга бы хотела этого, уверен.
- А как он теперь узнает, чего бы она хотела? – резонно вопросил Майк.
- Так положено говорить в таких случаях, - прошипел приятелю Бадди.
- Да, но теперь-то…
- Заткнись! Не видишь, что ли, что ему тяжело?
- Совсем оборзел, меня затыкать?!
- Ну если ты чушь несешь!
- Кто тут чушь несет?!
- Ты, придурок!
- А в зубы не хочешь, трепло?
Посетители с интересом наблюдали за разгорающейся стычкой – дело шло к драке. Только бармену было неуютно – он работал здесь совсем недавно, и сталкиваться  с пьяными драками ему еще не доводилось.
   Никто не заметил, как персонаж, которого называли Гарри Треверсом, покинул бар.
  Он вышел на улицу и поплелся вверх по проспекту. Он шел медленно, наклонив голову и приподняв плечи – как человек, который идет против сильного ветра. Его не по размеру широкий пиджак, казалось, вот-вот был готов слететь с него. Если бы кто-нибудь вздумал проследить за ним в этот момент, он увидел бы, как Гарри Треверс  добрел до симпатичного уютного коттеджа с опущенными жалюзи в большом окне гостиной. Из-за этого дом казался безлюдным и таинственным.
   Гарри Треверс взялся за шарик дверной ручки, но тот не повернулся, проскользнув по пальцам. Минуту он тупо смотрел на нее, не мигая, после чего неуверенно полез в карман за ключами. Уронил их. Наклонился подобрать. Ключи от машины, ключ от гаража, потемневший ключ от черного входа… Ключи имеют дурацкую тенденцию накапливаться.
Найдя в связке ключ от дома, он отпер дверь. Вошел и закрыл ее за собой. В гостиной стоял какой-то болезненный, желтый полумрак. Было жарко. И тихо. О боже, как тихо.
Не зажигая света, он прошел в комнату отдыха. Стал нащупывать выключатель, перебирая пальцами по стене, не нашел и махнул рукой. В темноте он добрел до окна и устроился на старом деревянном стуле, стоявшем у самого подоконника. Занимая привычную позу, подпер голову руками и обвел взглядом мрачное помещение.
   На самом деле это была хорошая комната. Он провел в ней немало времени, что-нибудь мастеря и про себя улыбаясь; в такие минуты он по-настоящему отдыхал душой. Они любили сидеть здесь с Хельгой, потягивая «гленливет» и болтая обо всем на свете. Впоследствии они проводили тут немало времени и с детьми. В стену был встроен телевизор, стоял стол для пинг-понга, у стены – прислоненные доски для других игр. Целую стену занимали книжки в мягких обложках, в углу нашли себе место старые детские игрушки, под низким самодельным столиком обычно валялся памятный волейбольный мяч Хельги, который она наотрез отказывалась выбросить; шутя она говорила, что этот матч был лучшим в ее жизни, ведь в нем ей удалось «случайно» заехать по лицу Вики Томлинсон (королева выпускного была и школьная чемпионка на дух не переносили друг друга). Как ни уговаривал ее Гарри избавиться от этого хлама, она упорно стояла на своем. Иногда она подолгу держала мяч в руках, а иногда с ним играл Лукас. Судя по всему, он единственный из всех троих унаследовал любовь Хельги к спорту. Играть в доме с мячом ему строго-настрого запрещалось, и, очевидно, именно по этой причине он так любил это делать. С недавних пор коньком Лукаса стали фирменные «крученые подачки», один из опаснейших финтов, который может выкинуть ребенок, играя с мячом в сравнительно небольшом помещении. «Крученым подачкам» Лукаса со свойственной ей недалекостью научила Хельга однажды в скучный снежный вечер две зимы назад, и это восхищало мальчишку до сих пор.
 Хорошая комната.
 Пустая комната.
 В последние пару месяцев она стала для Гарри тем прибежищем, которое он так отчаянно и безуспешно пытался найти в собственной душе. Эти тихие безмолвные вечера как будто слегка притупляли непрекращающуюся ноющую боль у него внутри. Хотя для этого не было никаких предпосылок.
 Днем он еще как-то держался, как-то жил, машинально делал повседневные дела, сохраняя на лице маску умиротворенности, но когда наступали сумерки и все снаружи начинало медленно погружаться в темноту
    (совсем как тогда),
 его мысли неизменно возвращались к одному и тому же. Еще никогда Гарри не ощущал себя так безнадежно запертым внутри собственной головы, как в эти вечера. Тоска, глубокая жгучая тоска изо дня в день гнала его сюда, в эту комнату, к окну. ЕЕ имя, ЕЕ вещи, даже просто воспоминания о НЕЙ – они резали его по сердцу, как ножом. Старым, зазубренным ножом. Но от них никуда не спрячешься. Никуда не убежишь.
 Он провел рукой по глазам, вытирая выступившие на них слезы.Ему продолжало казаться, что она здесь, с ним, где-то поблизости, спит или отлучилась куда-то ненадолго – на работу, или в магазин за покупками. Только все никак не вернется. А он устал ждать…
- Как мне тебя не хватает… - прошептал Гарри.
Он все еще смотрел в окно, когда в комнату неожиданно вбежала Марисса.
- Папочка, посмотри на меня!
Гарри оторвал взгляд от вечерней мглы, и мрачное выражение его лица немного смягчилось.
- Привет, моя маленькая, - он растянул губы в усталую улыбку. – Что это за прелестное платье? Дай-ка разглядеть получше.
Марисса откинула со лба светлые льняные пряди и принялась крутиться перед ним, демонстрируя новое синее платьице.
- Роло и Лукас нашли в шкафу, - радостно сказала девочка, протягивая руки к отцу. Тот подхватил ее и усадил к себе на колени. – Как я смотрюсь в нем, папа?
- Отлично!
Марисса просияла улыбкой во всю рожицу. Она любила производить впечатление.
- Папочка, ты такой грустный, - Марисса перестала улыбаться, увидев его печальное хмурое лицо.
- Ну что ты, Мари, - Гарри поцеловал ее. – Ты же со мной, как я могу грустить?
Он посмотрел на нее долгим, полным любви взглядом – и тут же отвел глаза, чтобы дочь не заметила заблестевших в них слез. Как похожа, как похожа на Хельгу… Даже больно становится. Эти волосы, эти глаза, эти губы… Уменьшенная и заточенная под ангелочка копия матери. Сердце у Гарри остро и болезненно сжалось. Он все еще так горевал о Хельге.
 Интересно, машинально подумал он, помнит ли Марисса хотя бы смутно светловолосую женщину, которая щекотала ее, а потом чмокала в лоб и в глаза? Сохранился ли у нее в сознании ее образ? Возможно. А возможно, нет. В конце концов, девочка еще очень мала.
- Мари, куда ты убежала?
В комнату вошел Роланд.
- Мари, ты же знаешь, что папа хочет побыть один.
Для своих двенадцати с половиной лет он говорил почти до комичного строго.
 Гарри заставил себя улыбнуться сыну.
- Все в порядке, Роло, - сказал он как можно расслабленнее.
По лицу Роланда было видно, что он ни капли не поверил ему – ни словам, ни улыбке.
 Раньше Гарри не представлял себе, как будет жить в американском штате парень с именем Роланд.
   (он противился как мог, но она настояла на своем заявила что это имя принесет ему счастье так звали моего отца как не принести?)
Однако теперь все предстало в совершенно новом свете. Этого хотела Хельга. Это она так назвала его. Она сама выбрала ему такое имя.
 Роланд подошел к ним и взял сестренку за руку. Потянул за собой. Марисса нехотя слезла с отцовских коленей. Ей совсем не хотелось уходить.
 Роланд увел ее, на пороге обеспокоенно оглянувшись на отца.
   Все нормально? – спрашивали его настороженные и не по-детски серьезные глаза.
   Да, все хорошо – так же глазами ответил Гарри.
То есть нет. Нет, Роло. Ничего хорошего. Но я держусь. Правда. Держусь.
 Он знал, что нужен своим детям и что они скучают по нему. Роланд и вовсе сильно волновался за него, понимая, что они теряют отца. Он знал это. Но ничего не мог сделать с собой. Прошло еще так мало времени…
  На миг он закрыл глаза, представив себе их лица. Хотя Хельга наградила всех троих светлыми волосами, голова Роланда с недавнего времени стала заметно темнеть, а Лукас и вовсе начал меняться в сторону Гарри. Только Марисса сохранила золотистый, исконно северный материнский оттенок. И хотя ей было всего четыре, скорее всего, она оставит его на всю жизнь.
  Его глаза наполнились неожиданными слезами. «Хельга, моя Хельга…». Чувство утраты не покидало его ни на день, ни на минуту, и было таким пронзительным, что Гарри начинало казаться, что он задыхается. Это не было плодом его фантазии. Он действительно задыхался без нее.
  Он прижал руку ко рту, чтобы удержать рвавшееся наружу рыдание. Он не хотел, чтобы дети видели, как он плачет, поэтому и уходил каждый вечер в эту комнату. А он плакал. Он сидел у окна, глядя на холодные сумерки, и плакал, плакал о себе, плакал о ней, плакал о них обоих, о них всех. Гарри не помнил, чтобы когда-нибудь еще в жизни ему было так больно, как теперь.
 «Почему ты ушла? Почему ты ушла, почему оставила меня одного? Ты же знала, ты всегда знала, что я не могу без тебя… Ох, Хельга…»
  И тут он заплакал по-настоящему.

                *   *   * 
- Ты же обещала мне, что будешь осторожна.
Гарри Треверс ножницами аккуратно перерезал полотно бинта, которым тщательно перематывал левую руку своей жены. Ему совсем не хотелось ругаться, тем более сейчас, но все накипевшее уже готово было выплеснуться наружу.
- Я говорила тебе миллион раз: это вышло случайно, - раздраженно отозвалась Хельга. Ее лицо, несмотря на боль, оставалось спокойным и безучастным, только губы подрагивали едва заметно.
 Гарри вздохнул и посмотрел на нее сузившимися глазами.
- Я ведь просил тебя, - сказал он как мог доброжелательно. На то, чтобы не закричать, уходила вся его выдержка. – Максимальная осторожность. Максимальная. Неужели ты не понимаешь, что…
- Только не начинай все сначала, - поморщилась она. Ее левая рука, тяжелая и бессильная, повисла на спинке стула, на котором она сидела. Бинты плотно обхватывали кожу от локтя до запястья.
- Люди что-то подозревают, - Гарри говорил медленно, чеканя каждое слово. – Они УЖЕ начинают волноваться. Хочешь, чтобы все было, как в прошлый раз?
 Жена одарила его холодным, неопределенным взглядом. Но возражать в ответ не стала.
  Гарри убрал ножницы, осмотрел повязку, осторожно придерживая ее руку, и остался доволен своей работой. Сказывался опыт военного санитара. Полезнейший навык, если разобраться. Особенно с такой благоверной.
 Хельга пошевелила забинтованной рукой.
- Уже почти прошло, - сказала она. – Я ведь тебе говорила: все не так страшно, как показалось.
- Да уж, - мрачно отозвался ее муж, убирая обратно в аптечку бинт, перекись и йод. Еще час назад его глазам предстало зрелище не для слабонервных. Хорошо еще, что он успел повидать всякого в армии.  И хотя крови Гарри никогда не боялся, к горлу все равно подступила тошнота при виде широкой раскрывшейся раны на ее руке. Мне повезло, что я не левша. Вот что она сказала, как только они очутились дома. Спокойно, почти весело. Повезло, что я не левша. И все. Как будто не было стекающей уверенными ручейками крови, не было ужасного алого разреза. Как будто она просто порезала палец, готовя мясо к обеду.
  Иногда Гарри хотелось взять ее за плечи и как следует встряхнуть – наплевательское отношение Хельги к своему здоровью выводило его из себя.
Он сразу же взялся за дело, и теперь все выглядело далеко не так пугающе.
Боже, спаси и помилуй, подумал Гарри, вытирая пот со лба.
- Да не волнуйся ты так! – Хельга тронула его за локоть, но он поспешно отдернул его. – Он меня только слегка-слегка зацепил. Совершенно случайно.
- Тебе просто повезло, - Гарри принялся мерить шагами кухню. – А если бы он ПОПАЛ? Если бы все обернулось по-другому?
Хельга пожала плечами.
- Все равно заживет, - она покрутила перед глазами забинтованной рукой. – Ты же знаешь.
Гарри медленно выдохнул через нос. Он все еще пытался держать себя в руках.
- Хельга, так нельзя, - произнес он терпеливо. – Как можно вести себя так глупо, когда… - он запнулся. – В общем, когда обстановка так накалена? Почему ты опять оказалась около его дома? Зачем ты это делаешь? Мы ведь договаривались. В прошлый раз ты говорила, что больше и на метр не станешь подходить к этому дому! Это опасно, Хельга!
- Я ничего такого не делала! Всего-навсего подобралась чуть ближе… Тем более, ему никогда не угнаться за мн…
- ДА ТЫ С УМА СОШЛА! – Гарри не выдержал и все-таки закричал. Ну почему она не может понять? Почему ей приходится объяснять все на пальцах, как ребенку? Неужели ей настолько наплевать на них всех, что она готова с такой легкостью в очередной раз разрушить их жизнь?
- Это не моя вина, Гарри, - прохладно ответила жена. – Это случайность, я тебе уже го…
- Тебе хоть раз приходило в голову, чем ты рискуешь? – перебил он, сжимая кулаки.
- Ты преувеличиваешь.
- О детях подумай! – взорвался Гарри.
- Хочешь сказать, я не думаю о них? – начала закипать Хельга. Ее бледное лицо покрылось пятнами румянца.
- Видимо, тебе плевать на них, если ты ведешь себя так безответственно! Нам столько пришлось переезжать. Ты хоть раз подумала, каково им это? Каково поменять столько школ, бросать друзей всякий раз, когда их мать снова накуролесит? Хоть раз ты задумывалась, как тяжело им приходится из-за твоей беспечности? Или какой опасности ты их подвергаешь? Хоть раз, Хельга, хотя бы один раз?
 Его прорвало, слова лились потоком, словно кто-то вытащил черную пробку со дна его души. Гарри было довольно трудно вывести из себя, но Хельге на сей раз это, похоже, удалось. Он просто потерял голову от страха, когда не нашел ее ночью. И до самого рассвета мучился от неизвестности, гадая, что отколет его жена на этот раз.
  Порой ей удавалось довести его просто до БЕШЕНСТВА!
 Хельга слушала его, сверкая глазами и тяжело дыша. Было видно, что она не на шутку разъярилась. Гарри и не думал отступать. Хельга минуту прожигала его гневным взглядом. Потом опустила голову.
 Очередной семейный спор был закончен.
 Гарри вздохнул и, опершись о столешницу, провел рукой по некогда густым темно-русым волосам, теперь уже изрядно поредевшим.
И вздохнул еще глубже.
Гарри Треверс был одним из тех ребят, которые начинают терять волосы на третьем десятке, а к сорока пяти годам сияют лысиной во всю голову. И хотя до этой крайности ему было пока еще далеко, чувство некоторой неловкости росло в нем с каждым днем. Особенно после того, как Хельга однажды коснулась его головы и полушутливо-полупечально произнесла: « Как жаль, Гарри… У тебя были такие чудесные волосы. Кажется, наполовину я влюбилась именно в них».  И хотя она сразу же чмокнула его в лоб, смягчая резкость сказанного, в душе Гарри все равно поселилась неуверенность. Что значит – «наполовину влюбилась в волосы»? Как это понимать? Когда-нибудь он облысеет целиком, а этот день уже не за горами, и что тогда? Гарри Треверс серьезно обеспокоился своей внешностью чуть ли не впервые за все время своего брака. По утрам он стал подолгу торчать в ванной, очень сложно действуя расческой – то распушал, то приглаживал оставшиеся волосы, вследствие чего его лысина становилась еще более очевидной.
    И он возненавидел лютой ненавистью конфетных красавчиков, фотографии которых иногда разглядывала в журналах Хельга. Они все были так безупречны, а он так мало походил на них, что руки тряслись у него от злости всякий раз, когда ее глаза разгорались при виде очередного белозубого bel homme с обложки. Bel homme зачастую был одет только в полотенце и улыбку. Гарри стал потихоньку прятать эти журналы, о чем стыдился лишний раз напоминать даже самому себе.
    Да, надо признать – рядом с длинноногой стройной Хельгой невысокий и приземистый Гарри чувствовал себя немного неуверенно. Совсем чуть-чуть. От взглядов, которые бросали на его жену прохожие-мужчины, когда они шли вдвоем по улице, в нем начинала пениться ревнивая злоба. Ее ничуть не уменьшали благосклонные улыбки Хельги, посылаемые заглядевшимся на нее. Гарри едва не рычал от этих ее улыбок. Конечно, она так красива – волнистые золотисто-светлые волосы, круто вылепленные высокие скулы, голубые глаза. Хорошая фигура. Хельга подтянутая и гибкая, а он уже успел основательно подрастерять форму -  сказывалась многолетняя сидячая работа. Но ведь это не повод так на нее глазеть! Разве не видно, что она – с ним? В такие моменты Гарри готов был влезть в драку, но Хельга, чувствуя это, железной хваткой держала его под локоть.
   Сейчас она сидела перед ним, низко опустив голову и отводя взгляд. Гарри знал ее достаточно хорошо, чтобы понять, что она чувствует себя виноватой. Просто пытается не подавать виду.
  Гарри решил, что пора прийти ей на помощь. Он присел перед ней на корточки и мягко взял ее здоровую руку в свою. Хельга посмотрела на него настороженно, но отдергивать ладонь не стала.
- Я так перепугался, - тихо произнес Гарри, поглаживая ее тонкие длинные пальцы. – Я думал, ты попала в настоящую беду. Не делай так больше, Хельга. Наступили опасные времена. Очень опасные. Один неосторожный поступок – и мы пропали.
Она молча посмотрела ему в глаза.
- Нам нужно залечь на дно, - продолжал Гарри, не выпуская ее руки, горячей, как всегда. – Хотя бы на время. Пока все не успокоится. Ты понимаешь?
Хельга со вздохом кивнула, как бы окончательно признавая его правоту.
- Но ведь мы такие, какие есть, - вид у нее снова стал вызывающим – и виноватым одновременно. – И если нам нужно… ты понимаешь… зачем сдерживать себя?
- Затем, что это необходимо, - Гарри вновь посуровел. Тяга Хельги к адреналину и вечным неприятностям (где же этот пресловутый спокойный северный характер?) сводила его с ума. Он пытался бороться с ней, как мог, но на данный момент результаты оставляли желать лучшего. – Еще один прокол – и у нас всех будут большие проблемы. Прошу тебя, будь осмотрительнее, -  почти взмолился он. – Я не переживу, если с тобой что-то случится. Ради меня, Хельга.
 Она опустила глаза, потом покачала головой и медленно кивнула.
- Хорошо.
Гарри поцеловал ее руку.
- Пообещай, что больше не будешь делать глупостей.
- Ты как маленький.
- Пообещай мне, Хельга.
Хельга глубоко вздохнула. И после долгой паузы неохотно произнесла:
- Обещаю.
- Ты дала мне слово, - Гарри нежно сжал ее запястье и выпрямился, хрустнув при этом коленями. Бросил взгляд на висевшие на стене часы: семь утра.
- Я очень рад, что мы договорились. Будешь кофе? А хочешь, я сделаю омлет? Даже с мясом, как ты любишь.
Гарри понимал, что сейчас ему нужно подбодрить ее: иначе, поразмыслив, она может с легкостью взять свои слова обратно.
  Она с замедлением кивнула, и Гарри поспешил достать сковороду. Наклонившись к нижним ящикам, он невольно провел рукой по деревянной дверце. Новая мебель. И новый дом. Третий за последние пять лет.
«Она обещала, что это наш последний переезд, - с горечью подумал Гарри. С грохотом вынув сковородку из-под нагромождения кастрюль, он поставил ее на плиту. – Посмотрим. Каждый раз, когда мы вынуждены бросить все и опять сматывать удочки, она говорит, что это в последний раз. Я так устал. И бедные дети! Их слезы – на ее совести».
   Как раз в эту минуту они вбежали на кухню – все трое, в пижамах, с сонными глазами. Гарри широко улыбнулся детям, потом бросил предостерегающий взгляд на Хельгу. Она тут же убрала за спину перебинтованную руку.
- Детки! Хотите апельсинового сока?  Между прочим, только что выжал.

                *   *   * 
Марисса повалила Роланда на пол и, ловко вскарабкавшись ему на спину, устроилась в ней, как в седле.
- Эй, хватит! Хватит! – выкрикивал старший брат беспомощно, хохоча и извиваясь, пытаясь вырваться или перевернуться набок. Но Марисса держала его крепко.
- Поехали! У-ух! – весело смеялась она.
- Ай!
- Что тут происходит? – в комнату заглянула Хельга. Вид у нее был довольно сердитый. - Марисса, оставь брата в покое, сколько можно повторять?
- Все в порядке, мам, - успокоил ее Роланд. – Я сам справлюсь. О-о-ой!
 Он издавал этот звук каждый раз, когда сестренка начинала скакать на его спине.
- Слезай, Марисса, - потребовала мать строго, качая головой. – Роланд тебе не карусельная лошадка, разве не знаешь?
- Конечно, знаю! – радостно ответила Марисса. – Он – тележка для русских горок! И-и-и-и-их!
- Ой! – вскрикнул Роланд и заколотил по половице ладонью, как борец на ринге.
- Прекратите сейчас же! – прикрикнула Хельга. – Вы ужасно шумите. Мы с Лукасом пытаемся заниматься. Организуйте тишину, пожалуйста.
- О’кей, мама, - Роланд начал было подниматься, но Марисса обхватила его за плечи, и он оперся руками о пол, чтобы не упасть. – Остановись же, чудовище!
- Роло, ты старше ее на восемь лет, - сказала Хельга нетерпеливо. – Хватит идиотничать.
- Извини, - сказал мальчик, безуспешно пытаясь освободиться из цепких рук сестрички.– Она не хочет меня отпускать.
- Болван, - теряя терпение, выпалила Хельга. Лицо Роланда вытянулось.
- Что происходит? - в дверях появился Гарри.
- Папочка! – Марисса мигом соскочила с брата и побежала навстречу ему. Гарри заулыбался.
- Опять мучаешь брата? – спросил он, взглянув на Роланда, который распластался на полу. Это был чистый нокаут.
- Я – чудовище, - объяснила Марисса, обнимая его колени.
- Это я знаю, - усмехнулся отец, насмешливо косясь на Хельгу. Марисса была ее маленькой копией, взяв от матери не только внешность, но и, вне всяких сомнений, характер. Они оба знали это и часто смеялись.
 Однако на сей раз Хельга даже не улыбнулась.
- Пожалуйста! – сказала она раздраженно. -  Мне нужна тишина. Тишина, понимаете?
- Т-ш-ш, - Гарри взял Мариссу за руку и, улыбнувшись ей, приложил палец к губам. – Извини, дорогая. Мы не будем вам мешать.
- Я надеюсь, - сухо отозвалась Хельга и ушла обратно к Лукасу. 
 Гарри проводил ее глазами.
- Злая она сегодня, - выдохнул Роланд, поднимаясь с пола и отряхивая джинсы. На его щеках выступили красные пятна; он краснел точь-в-точь как Хельга, от которой ему достался цвет лица. Гарри прекрасно знал эту краску. Это был обиженный румянец.
- Так не злите ее еще больше, - посоветовал Гарри. – А то сами знаете, что будет.
Роланд покачал головой, пригладил растрепавшиеся волосы и ушел в свою комнату. Он был расстроен. Гарри хотел сказать ему что-нибудь подбадривающее, но понял, что не может подобрать нужных слов. Роланд был отличным парнем, но слишком уж часто попадался под горячую руку.
 - А почему мама сердится? – спросила Марисса, дергая отца за руку.
- У нее плохое настроение, - ответил Гарри. – Но я знаю, как можно его поднять. Поможешь мне?
У Мариссы загорелись глаза.
- Конечно!
 - Тогда пошли, - и, любовно глядя на дочку, он повел ее на кухню.
Гарри и в самом деле знал, как можно задобрить Хельгу и сделать ее мягче. Средство проверено годами и в успехе можно даже не сомневаться.
На кухне он почистил яблоко для Мариссы и принялся обследовать кладовую. К счастью, для задуманного нашлось все необходимое: Гарри подумал, что не иначе как сами звезды сложились сегодня удачным образом для него.
- Что ты будешь делать, папочка? – поинтересовалась Марисса, с любопытством следя за его действиями.
- Одну очень хорошую вещь, - загадочно улыбнулся Гарри. – Будь добра, солнышко, принеси-ка мне масло из холодильника…
 Однако даже погрузившись в работу, он не мог отделаться от навязчивого чувства тревоги. И связано это чувство было с Хельгой.
  Со дня их «серьезного разговора» прошел ровно месяц, и Гарри немного нервничал, не зная, чего ему ожидать на этот раз. Хельга дала ему слово, она обещала вести себя благоразумнее, но ведь сказать всегда легко, а сделать – трудно. Гарри молился, чтобы сегодня все прошло спокойно.
    При всем при этом он не мог не отметить, что его усилия все-таки увенчались некоторым успехом. Хельга совершенно очевидно пыталась измениться. Вняли ли она его словам или же это было чисто стихийным – он не знал наверняка, но перемены были, что называется, налицо. По утрам она собственноручно выглаживала форменные школьные пиджаки мальчиков, тщательно упаковывала их коробки с завтраками, не забывая снабжать их записочками, взялась подтянуть с домашним заданием не блиставшего в учебе Лукаса, а сегодня утром Гарри и вовсе застал ее, играющей «в лошадку» с Мариссой. При этом обе хохотали во все горло. Такая, «примерная» Хельга не могла не радовать его, но действительно ли она изменилась ради них? Стала ли она осторожнее? И что-то будет на этот раз? Этого Гарри не знал и потому беспокоился.
  Как только он подумал о Хельге, она появилась  у него за спиной, устало потягиваясь и распрямляя спину. Волосы у нее были растрепаны – привычка, которую Гарри помнил за ней еще со школы. Столкнувшись с трудной задачей и полностью уйдя в обдумывание, Хельга всегда лохматила себе волосы – словно боялась, что ее прическа покажется кому-то чересчур аккуратной. Детская, но по-своему милая привычка.
- Ну что, переучилась, мама? – задиристо поинтересовался Гарри. Вид ее взлохмаченной шевелюры повеселил его, напомнив школьные годы.
- Кошмар какой, - пожаловалась она. – Ты видел, что они проходят в школе? Кажется, мы это учили только в старших классах.
- Лично я ничего не учил в старших классах, - улыбнулся Гарри.
Хельга усмехнулась.
- Помню. За двоих училась я.
Она посмотрела на часы, и ее глаза на секунду расширились.
- Уже скоро. Ощущаешь?
- Конечно.
Хельга опустилась на стул, потирая виски. Вид у нее был утомленный.
- Тебе не кажется, что Роланд слишком уж безвольный? -  спросила она. – Я хочу сказать…
- Я так не думаю, - сказал Гарри мягко.
- Почему он позволяет Мариссе валять себя по полу? Он ведь старший. Это… неправильно.
- Просто он ее любит.
- Все равно. Знаешь, почему он это делает? Потому что поддаваться всегда проще, чем бороться. Мне… нам  нужно как-то поговорить с ним.
- Зря ты так. Зря, и все. Он – хороший парень.
Он помолчал немного и добавил:
 - И хороший брат.
Хельга перевела взгляд на Гарри, вздохнула, а затем неожиданно ее лицо осветилось гордой улыбкой.
- Признай, я была права, - сказала она, прищуривая один глаз. Гарри всегда невольно начинал улыбаться, когда она делала так. По-девчоночьи. – Его имя отлично ему подходит.
- Да, пожалуй, так, - вежливо согласился Гарри.
   Когда на свет появился их первый сын, между родителями разгорелась настоящая баталия. В его представлении от имени «Роланд» веяло чем-то мифическим, замшелым. Он сопротивлялся, как мог, но Хельга, предоставив ему железный аргумент («Кто рожал – тот и называет»), безапелляционно заявила, что ее сын будет носить то имя, которое она выберет ему сама. Никакие уговоры, никакие доводы, угрозы, просьбы, взывания, ссоры – ничто уже не могло изменить ее решения. Так в их семью пришел Роланд – крепкий и довольно самостоятельный светлоглазый паренек пяти дней от роду. В остальных двух случаях Хельга была не так упряма – она благосклонно приняла и Лукаса, и Мариссу. Правда, после рождения Мариссы она не особо настойчиво предлагала трескучую Ингрид, но тут вовремя подсуетился Гарри, успев вписать в свидетельство о рождении девочки «Марисса Дж. Треверс». На этот раз Хельге оставалось только смириться.
  Она ясными и немного виноватыми глазами посмотрела на Гарри.
- Я зря наорала на него, - признала она с сожалением. – Он очень расстроился?
- Нет, - соврал Гарри, понимавший, что, раз она начала «отходить», лучше не нервировать ее лишний раз. Потом, как пройдет ЭТОТ день, она сама все поймет и исправит. Но только не сегодня.
- Все равно, - Хельга вздохнула. – Нужно извиниться.
Гарри не стал встревать в полемику.
Из окна тянуло сквозняком.
«Какой холодный октябрь», - подумал Гарри и потер руки. А вслух сказал:
- Что-то зябко. Может, стоит включить обогреватель, как думаешь?
Вместо ответа Хельга игриво обняла его за талию, притянула к себе.
- Я могу согреть тебя в два счета, - усмехнулась она, щекоча ему щеку своим дыханием.
Гарри нежно, но решительно отстранил ее.
- Дети в соседней комнате, - напомнил он, понижая голос. Конечно, они оба сходят с ума в такие дни (ОСОБЫЕ, как называл их про себя Гарри), но ему обычно удавалось держать себя в руках. Хельга была менее сдержанна.
 Она удивленно расцепила руки.
- Эй, я же не собираюсь насиловать тебя, - она улыбнулась, как показалось Гарри, немного разочарованно. Потом отступила на шаг, склонила голову и произнесла:
- Знаешь, в чем твоя проблема, Гарри? Ты слишком хороший.
Не успел он по обыкновению занервничать от ее слов
(слишком хороший? почему слишком? это наверное плохо да?)
как она обняла его за шею и поцеловала – ласково и упоительно. Гарри успокоился и решил, что все-таки это был комплимент.
- Разве это проблема? – пожал он плечами.
- Иногда – самая настоящая.
- Обычно упрекают за другое, - пошутил Гарри и вернулся к плите.
- Что это ты там творишь? – Хельга потянула носом воздух.
Он улыбнулся.
- Попробуй угадать. У тебя всегда прекрасно это получалось.
Она на миг прикрыла глаза и тоже расплылась в улыбке.
- L;ksoppa?
Они посмотрели друг на друга и одновременно рассмеялись.
С этим знаменитым супом их связывала давняя и милая история. Когда они с Хельгой только-только начинали жить вместе, Гарри как-то решил сделать ей приятное и весь вечер проколдовал у плиты над французским луковым супом – своим фирменным блюдом, приготовлением которого всегда очень гордился (этому его выучил отец, а его отца – его мама, бабушка Гарри. По-видимому, луковый суп был чем-то вроде традиционного блюда в их семье). Спрашивать у Хельги, какой суп ее любимый, он, разумеется, не стал, иначе сюрприз был бы испорчен. В тот вечер за ужином Хельга с удовольствием выхлебала целых две тарелки (что для нее было просто чем-то запредельным), и Гарри остался очень доволен. А когда на следующее утро он все-таки робко поинтересовался у нее, какой суп она любит больше всего, чтобы он учел на будущее, Хельга просияла улыбкой во все лицо и воскликнула:
-  L;ksoppa!
И, заметив, как вытянулось его лицо, сообразила и добавила, улыбаясь:
- Со вчерашнего дня – этот твой суп по рецепту Гарри Треверса.
Гарри был очень польщен.
С тех пор l;ksoppa, как говорила Хельга, стал его специальностью.
Он наклонился, чтобы помешать суп, когда почувствовал, что она гладит его по затылку.
- Я не пристаю к тебе, - засмеялась Хельга, заметив, с каким выражением он покосился на нее. – Я только хочу сказать, что пойду сегодня пораньше. Вернусь к ужину. А потом пойдем вместе.
- Я не пущу тебя одну… -  категорично начал Гарри, но она приложила ладонь к его губам.
- Я ненадолго. Клянусь тебе! Просто если я не сделаю это сейчас, то перекусаю наших детей.
 И хотя она обозначила губами улыбку, давая понять, что это был чисто юмористический перл, Гарри стало немного не по себе. В техническом плане тут не возникало никаких заминок.
 Поколебавшись, он решил уступить ей.
- Хорошо, но ты обещала мне…
  Хельга обняла его сзади за талию, и, нежно поцеловав в щеку (так нежно, что Гарри почти не почувствовал этого), пощекотала ресницами у него за ухом.
- Я люблю тебя, - просто сказала она, прижавшись щекой к его плечу. Они не были одного роста, Хельга ощутимо повыше, и для этого ей пришлось наклониться. Ее мягкие светлые волосы защекотали Гарри лицо. – Хотя ты меня беспардонно динамишь сегодня, все равно люблю, - добавила она, усмехнувшись, точно устыдившись излишней чувствительности. Вторая фраза, как обычно, перечеркивала грубоватостью всю нежность первой.
   Гарри давно уже привык, что его жена выражает свои чувства именно таким вот образом. За внешней небрежностью ее слов и действий скрывалась живая и искренняя ласка. Нужно просто уметь увидеть ее. На сей раз голубые глаза Хельги были чисты, как родниковая вода. Они могли быть какими угодно – насмешливыми, счастливыми, злыми, рассерженными, удивленными, но такими, какими они были в ту минуту, Гарри видел их очень редко. Он ощутил, как у него забилось сердце. Сейчас перед ним как будто стояла маленькая девочка с двумя светлыми хвостиками, у которой он когда-то попросил понести книги. И он буквально растаял под ее взглядом.
- Я тоже тебя люблю, - тихо и ласково проговорил он. Его лицо озарилось счастливой улыбкой, когда Хельга прижалась к нему покрепче. Руки у нее были стальные, эти руки когда-то принесли их школе кубок чемпионата штата по волейболу. Эти руки были неразлучны с мячом, их покрывали мозоли, болячки, ушибы, они могли без труда приподнять стол или шкаф, ощутимо ударить. Но для Гарри в свое время не было большей радости, чем просто подержать эти воинственные руки в своих.
    Хельга коснулась губами его уха. От нее так приятно пахло – лаком для волос «Аква-Нет», орехами и чем-то еще, очень тонко и ненавязчиво. Гарри считал, что так пахнет свежеиспеченный хлеб. Он любил ее запах и не спутал бы его ни с чьим. Даже с закрытыми глазами.
    И еще он действительно любил ЕЕ. Любил несмотря на то, что часто Хельге удавалось не на шутку смутить его или вывести из себя. Даже слишком уж часто. Раньше, в юности, Гарри думал, что, если бы он наверняка, вот на все сто процентов, любил Хельгу, вывести его из душевного равновесия ей бы не удалась даже самыми возмутительными выходками. А их было немало. Взять хотя бы ее дурацкую привычку незаметно подкрадываться сзади и пугать, например, класть ледяные руки на шею, так, что однажды у него чуть сердце не остановилось. Но став старше Гарри понял, что любовь как состояние просто не может быть круглосуточной. Упрямый, иногда невыносимо упрямый характер Хельги, ее вызывающие повадки – например, манера всюду разбрасывать свою одежду, или этот бесконечный беспорядок тюбиков, флакончиков и шампуней в ванной… Все это порой доводило Гарри до белого каления, особенно на первых порах. По молодости лет ему казалось, что, люби он Хельгу по-настоящему, как об этом говорили поэты, то не замечал бы ни валяющихся под кроватью джинсов, ни шампуней, которые давно и бесповоротно вытеснили с законного места на раковине его пену и бритву, а над ее выходками смеялся бы с ней за компанию. При этом в физическом плане все было прекрасно. Просто замечательно. Любовные утехи были чудо как хороши, так хороши, что иной раз, когда он думал о Хельге днем, у него подгибались колени, а в паху как будто развертывалась невидимая пружина, а еще больше ему нравилось другое: она всегда все знала и без труда могла разрешить любые их затруднения. Она нравилась ему, но как быть с чувствами? Сначала он переживал, но спустя какое-то время до него дошло, что любовь – это такое пиковое состояние, которое удерживается только на несколько минут в день. В прочие часы и минуты это чувство переливается в десятки других – нежность, товарищество, дружелюбную полусердитость, ворчание и т. д. Это и есть любовь, это и есть тот огонек, позволяющий уверенно и твердо сказать «люблю», и на другое у него просто не хватает накала. Тем более, когда он думал о том, как смотрит на него Хельга, особенно когда ей кажется, что он этого не видит, как она ему улыбается, как укрывает по ночам, когда во сне с него спадает одеяло – все его сомнения уходили. И пусть она так редко говорит ему это заветное «люблю», пусть насмешливо ухмыляется, когда речь заходит «о чувствах» - все равно она раскрыта. Свою привязанность она выражает по-своему, зачастую не очень заметно внешне. Гарри знал это и нисколько на нее не обижался. Просто его жена была практик, живущий в практическом мире и старающийся совершать практические поступки.
    Он вдруг вспомнил, как «рассекретил» ее в девятом классе, и растроганно улыбнулся. Это было так давно… Они долго дружили и долго были влюблены друг в друга, но Гарри был слишком застенчив, чтобы признаться, а Хельга проявляла свои чувства с присущей ей оригинальностью – дразнила и задирала его. В конце концов после какого-то собрания в школе он проводил ее до дому, по дороге так и не сумев заставить себя заговорить. Хельга казалась раздраженной и чем-то озабоченной – она тоже не произносила ни слова и с явной злостью пинала камешки под ногами. Гарри решил, что основательно ее «достал» и расстроился, но откуда ему было знать, что Хельга не намерена тратить время на признания в любви? Она действительно не стала признаваться – она просто поцеловала его, внезапно, быстро, а он ответил на поцелуй, и больше ничего не нужно было говорить.  Это был его первый настоящий поцелуй. Он получил его в Санта-Каталине в первую субботу ноября и даже ничего не успел сообразить. Вот что он тогда думал, вот почему хотел, чтобы она еще раз….
   И она поцеловала его опять. А он навсегда запомнил ощущение ее губ, прижатых к его губам – сухих и теплых, будто нагретых солнцем, несмотря на сырой промозглый ноябрь.
  Приятные воспоминания унесли его так далеко, что он чуть не уронил ложку в закипевший суп и не заметил, как настоящая взрослая Хельга мягко разомкнула объятия и отошла, шепнув ему напоследок:
- Как здорово, что мы встретились с тобой,  min k;rlek.
Потом сказал уже обычным голосом:
- Я вернусь к ужину. Не  беспокойся. Не могу же я пропустить l;ksoppa?
 Гарри проводил ее слегка затуманенным взглядом. Широко улыбнулся. Кожей он все еще чувствовал ее.
- Хельга,  min k;rlek, - сказал он нежно. Это были единственные слова, которые он выучил за все эти годы по-шведски. Min k;rlek. Моя любовь.
 И вновь занялся супом.
                *   *   *
На улице уже давно стемнело, а Хельга все еще не вернулась домой.
 Гарри начал волноваться, когда минутная стрелка на часах неторопливо подобралась к половине десятого. Он открыл окно и высунул голову наружу, разглядывая темное, без единой звездочки небо. Кругом царила умиротворенная тишина, но Гарри она казалась ложной и ненастоящей.
 «Говорила, что вернется к ужину, а ее все нет», - подумал он, ощущая нарастающую тревогу.
 Подул холодный, по-осеннему сырой ветер, и Гарри поспешил захлопнуть окно. Чувство тревоги не проходило. Наоборот, только усиливалось с каждой минутой. Где же ее носит?
 Гарри принялся беспокойно расхаживать по кухне.
 «Она обещала, она мне обещала», - твердил он себе, но вместо того, чтобы успокоиться, переживал все сильнее.
 Хельга пообещала ему не делать глупостей. Пообещала с легким сердцем, почти беззаботно. А теперь Гарри сверлило мозг подозрение, что без глупостей она не смогла.
В конце концов он позвал детей к столу, разлил по тарелкам подостывший суп, и все принялись за трапезу. Мальчики сидели неожиданно притихшие, а Марисса и вовсе казалась испуганной.
Никто не говорил ни слова.
Гарри то и дело косился на пустующее место Хельги. Она все не появлялась. Без нее за столом было мрачно и как-то неуютно.
«Почему же ее так долго нет?»
Гарри едва заставил себя проглотить несколько ложек. Он поднял глаза и встретился взглядом с Роландом. Потом посмотрел на Лукаса. Тот сосредоточенно размешивал ложкой суп, но не приступал к еде.
- А где мама? – наконец спросил он, оставив ложку в покое.
Все трое одновременно испытующе уставились на отца.
- Сейчас вернется, - отвечал Гарри, сам себе не веря. В голове у него роились беспокойные мысли, одна страшнее другой.
 Мальчики переглянулись.
- Мне не по себе, - тихо проговорил Роланд.
- И мне тоже, - добавил Лукас.
- Дети, все в порядке, - заверил их отец. – Не о чем волноваться.
       Ох, нет. Есть о чем. И повод имеется более чем серьезный.
- Ваша мать сейчас будет, - сказал Гарри с преувеличенной бодростью, но никакого отклика не получил. В окно что-то глухо ударилось. Семья вздрогнула.
 Гарри нервничал все сильнее и сильнее. Руки немного дрожали, и он даже не пытался это скрыть.
«Хельга, пожалуйста, возвращайся».
Как будто она могла его услышать…
Роло и Лукас встали из-за стола, оставив почти нетронутый ужин. Гарри отпустил их, совершенно не пожурив.
 Ему было не до того.
     «Ты же обещала, ты мне ОБЕЩАЛА!...»
Он не сразу заметил, что согнул свою ложку. А когда обнаружил, даже не удивился.
 Теперь у него было стойкое ощущение, что случилось что-то плохое.
      «Куда ты запропастилась? Где ты?»
Кто-то подергал его за штанину.
Гарри опустил глаза и увидел бледное, напряженное личико Мариссы.
- Что, моя хорошая? – вымученно улыбнулся он, погладив девочку по белокурой голове.
- Где мамочка, папа?
В огромных голубых глазах Мариссы дрожали слезы. У Гарри сжалось сердце.
     «Хельга Эрикссон, ты ответишь за эти ее слезы».
  Какая же ты мать? Какая из тебя мать, Хельга? Твои дети напуганы, им страшно, а ты и носу не кажешь…
- Она вот-вот вернется, - соврал Гарри. – Иди к мальчикам.
Марисса кивнула и послушно ушла вслед за братьями.
Гарри проводил ее взглядом. Потом решительно встал, отодвинув тарелку, накинул куртку и кликнул Роланда, велев ему присматривать за Лукасом и Мариссой.
 Роланд, выглядевший встревоженным не меньше него, просто кивнул.
Гарри вышел в темноту и быстро зашагал в неясный лесной сумрак. Небо было тяжелым и непроглядно черным. Над горизонтом красовалась расплывчатая из-за туч желтая луна.
 При виде нее все тело Гарри зашлось от крупной дрожи, но он значительным усилием воли согнал ее с себя и удержал-таки контроль.
 Хельге бы не понравилось, что он оставил детей одних. Она, наверное, здорово бы рассердилась.
 «Ну и что? – с внезапной злостью подумал он. – Она же наплевала на мои чувства, пропав неизвестно куда».
- Хельга!
Иногда у Гарри Треверса бывали необыкновенно яркие предчувствия. Он никогда не верил в ясновидение и все такое прочее, но своему чутью приучился доверять, когда оно проявлялось. И вот в этот-то момент у него появилось плохое предчувствие.
 Он продолжал звать Хельгу, и вдруг тоненький, очень тихий  голосок заговорил в голове Гарри.
    (ИДИ ТУДА. ИДИ ТУДА. ТУДА.)
И все. Но этого было достаточно. Предчувствие назревало так же, как головная боль, только шло не от головы: все его эмоции, казалось, медленно стягиваются в клубок, и какого-то рассерженного кота выпускают играть на нитях его нервной системы, запутывая их.
  Ему стало плохо. Живот свело, сердце сильно стучало, как после сильного испуга. Теперь вперед его вела незримая нить. Откуда-то он знал, куда ему идти. Перед его мысленным взором точно расстелилась дорожка. В глубине души он знал, куда она его выведет, но боялся открыто сказать себе это.
 Дальнейшее Гарри помнил плохо. Вероятно, память не пожелала сохранить всего. Он просто брел туда, куда направляло его чутье, эта веревочка, за кончик которой он ухватился что было силы, и как будто мимо его сознания проходило все остальное. Он шел словно во сне, и не мог сказать уверенно, было ли на самом деле все, что ему слышалось и виделось, или же это просто смазанные подробности его безумного сна.
  Ему кажется, что до него смутно доносится далекий звук.
  Крик.
  Крик не страдающий, не испуганный.
  Вопль торжества.
 «Кто это кричит?»
  Ему кажется, что он узнает этот голос…
 - Хельга! – снова позвал он, но на этот раз совсем тихо. – Где же ты?
  «Любимая, отзовись! Прошу тебя, Господи, пусть с ней все обойдется, прошу тебя, прошу тебя, прошу тебя…»
 Порыв ветра вновь принес ликующие вопли.
Чему это там так радуются?
- Хельга! – мужчина напряженно всматривался в темноту.
 Никакого ответа.
А если она в беде? Нет, нет, нет! Все обойдется, все обойдется, я уверен…
Он остановился на минутку.
И тут заметил яркое зарево, поднимающееся над деревьями.
Свет.
Или огонь?
Впоследствии Гарри, пытаясь восстановить в памяти полную картину того вечера, неизбежно натыкался на черный бездонный провал на этой части воспоминаний. Он не знал, что делал и что с ним происходило в это время. Просто секунду назад слышал и видел все – а через мгновение пришла чернота.
Только чутье настойчиво толкало его вперед.
Он шел наугад, повинуясь одному инстинкту, ничего не видя и не чувствуя, пока не очутился в самом сердце лощины.
Веревочка оборвалась.
Гарри понял, что оказался на месте.
С колотящимся сердцем он миновал заросли осоки, взобрался на небольшой пригорок, дрожащими руками раздвинул кусты… За ними, лицом в траву, лежала Хельга Эрикссон, совершенно неподвижная, с прижатыми к правому боку руками. Ее колени были полусогнуты, словно она свалилась на бегу и в любой момент готова рвануть дальше. Тоскующий остекленевший взор был устремлен вперед, к дому, которого она уже не могла видеть. В воздухе стоял густой и вызывающий тошноту запах запекшейся крови.
  Гарри издал низкий захлебывающийся звук, изо всех сил зажмурил глаза и отшатнулся. Взмахнул руками, точно желая отогнать ужасное видение, его закачало, затрясло, и, тяжело дыша, он опустился на землю. Под плотно сомкнутыми веками расходились красные круги. Все обрушилось как-то сразу, он понял, что сейчас закричит, закричит безумно и страшно, сунул руку в рот и прикусил ее, а вырвавшийся звук походил на приглушенный вой. Он снова прикусил руку и как-то разрядился и немного пришел в себя. Это было ложное спокойствие от потрясения, но им стоило воспользоваться. Бесформенный страх и неясный ужас исчезли. Дрожь в руках постепенно прекратилась. Мысль, овладевшая им, была такой же холодной, как и наступившее спокойствие: мысль была о детях и особенно почему-то - о Мариссе. Он знал, что с этой самой минуты они стали главным, главным в его жизни. Боль, страх, горе – все это потом.
  Медленно, пошатываясь, он поднялся, постоял мгновение, кусая губы и собираясь с духом, затем открыл глаза и осторожно приблизился к кустам, за которыми лежала Хельга.
- Хельга, - позвал он ее так, будто она спала. – Хельга.
 Она, его жена, лежала мертвая в траве, волосы закрывали ее лицо. Гарри аккуратно откинул их, и у него вырвался громкий мучительный стон. Ее неподвижные льдистые глаза были наполнены застывшей нечеловеческой тоской и обращены туда, где был их дом, где был он сам, где были их дети. В последние свои минуты она всем сердцем рвалась к ним, к своей семье, увидеть которую ей было не суждено.
 Гарри прижал ладонь ко рту. Он ходил с ней, держал ее за руки, обнимал в ночной темноте. Еще несколько часов назад она, такая теплая и живая, целовала его, и он наслаждался этими поцелуями, сладкими, долгими поцелуями. Ему вспомнился день, когда, незадолго до свадьбы, они зашли в ресторан, и он на полчаса застыл над меню, гадая, что же ему заказать? «Брось монетку, - посоветовала ему Хельга, почти потеряв терпение, когда он сузил свой выбор до жареной телятины и свиных ребрышек, но не смог двинуться дальше. – Заметь, я уже выпила три бутылки этого чертова немецкого пива, и если ты, наконец, не определишься, то до того, как мы начнем есть, под нашим столом будет валяться пьяный викинг». Тогда он весело и от души рассмеялся – иногда за упертый и крутой нрав и северное происхождение он называл свою невесту не иначе как «мой любимый викинг». Гарри все-таки решился и заказал телятину, но после всю дорогу до дому гадал, а вдруг ребрышки были вкуснее, и, пусть они были чуть дороже, они потратили бы деньги с большей пользой.
  Гарри вспомнил рождественский вечер, когда они, уже с детьми, всей семьей собрались у сверкающей огнями елки и макали кусочки хлеба в бульон, вспомнил ее счастливые глаза и улыбку, заливистый смех…
- Хельга, - снова сказал он, и у него вырвался долгий дрожащий вздох.
Он протянул руку и погладил ее по голове. Ее волосы, ее светлые волосы… Лучик солнечного света, любовно говорил о них Гарри. Прекрасные пшеничные волосы. Теперь они как-то неприятно порыжели, словно покрылись ржавчиной. Присмотревшись, Гарри понял, что это кровь. Ее волосы были в крови. Ярко-красные брызги среди светлых прядей. Как будто она неудачно покрасилась.
 Он увидел, что кровь течет и из ее правого бока, на котором чернела глубокая безнадежная рана. Кап-кап-кап. Эти капли казались ему водопадом.
  Неужели она смогла уйти с такой раной? Как у нее могло хватить на это сил? Просто непостижимо.
- Хельга, - прошептал Гарри.
Ледяное спокойствие неожиданно растаяло, и на его место пришло безутешное горе.
Неподвижная фигура Хельги почти что загипнотизировала его. Неужели она никогда не будет двигаться? Возможно ли  это? Хельга Эрикссон, сгусток скоростей, запахов, порывов? Хельга Эрикссон, ради которой сам Господь Бог вставал с утра пораньше, чтобы только посмотреть, как она вылетает из дома? Нелепость, абсурд, идиотизм! Это просто-напросто невозможно, и какой болван забрал себе в башку, что она застыла навеки?!
Я – прозвучало в голове у Гарри.
Я, вот кто.
Он упал на колени в траву рядом с ней, и, закрыв лицо руками, зарыдал.
- Хельга, Хельга… - повторял он между всхлипываниями, повторял и  повторял без конца, как идиотское заклинание, которое как будто могло вернуть ее, могло все изменить…
  Почти ослепнув от слез, Гарри почувствовал, как ужас и боль пронзили его насквозь, в самое сердце, он уткнулся головой в колени и все-таки потерял контроль….

                *  *   * 
Вытерев глаза, Гарри выглянул в окно. Только над горизонтом осталась светло-желтая полоска – все остальное пространство погрузилось в темноту.
Близилась ночь.
Прекрасно.
Гарри медленно поднялся со своего места.
Он принял решение.
Неподвижность и тишина, лишь изредка нарушаемая тиканьем часов или каким-нибудь звуком с улицы, вдруг стали для него невыносимы.
Он знал, что ему делать.
Он решился, и от этого впервые за долгое время на сердце у него появилось… нет, не облегчение.
Не облегчение, но нечто похожее на него.
Некоторое время он простоял неподвижно, наслаждаясь этим странным чувством.
Как будто кто-то вытащил черную пробку со дна его души, и теперь из нее вытекало все страшное, горестное и колкое, все, что накопилось в ней за два с лишним месяца беспрерывной боли. 
Гарри Треверс наконец-то знал, что ему делать.
И вдруг ощутил небывалую легкость.
Еще раз бросив взгляд в окно, он потер виски, несколько раз глубоко вздохнул, чтобы успокоить быстро бьющееся сердце, и вышел из комнаты.
Гарри спустился по лестнице и неожиданно столкнулся с Роландом. Отец с сыном посмотрели друг на друга вопросительно и настороженно.
- Не пора ли тебе спать, чемпион? – поинтересовался Гарри, но не слишком требовательно.
- Да… Пап, я только хотел спросить кое-что… - Роланд закусил губу и чуть подался вперед.
- Конечно.
Мальчик глубоко вздохнул.
- Мы… нам опять придется переехать?
Гарри посмотрел в серые глаза сына.
- Нет, - сказал он твердо. – Мы больше не будем переезжать.
Услышав это, Роланд заметно расслабился.
- Хорошо.
Гарри уже проходил мимо него, когда сын тихо окликнул его:
- Папа, если… если тебе нужно поговорить, я всегда могу тебя выслушать.
Отец остановился и внимательно посмотрел в узкое, худощавое лицо Роланда. Внезапно его сердце до краев переполнилось любовью к нему, к этому серьезному и ответственному пареньку, которому слишком рано пришлось повзрослеть и который стал за последние черные месяцы настоящем подспорьем всей их семье. Он никогда еще с такой ошеломляющей ясностью не ощущал, насколько он любит Роланда.
- Ты хороший сын, Роло, - сказал он с гордостью.
- Мама всегда так говорила, - прошептал мальчик тонко, жалобно, и на глазах у него выступили слезы. Сейчас он выглядел как самый обыкновенный двенадцатилетний пацан. Гарри упрекнул себя: он был так поглощен своей болью, что даже не подумал по-настоящему, какую трагедию пришлось пережить его детям.
 Он обхватил Роланда за плечи, прижал к себе.
- Все будет хорошо, - проговорил он тихо. -  Я обещаю, у нас все будет хорошо. Держись. Нам больше не будет грозить опасность.
 И он быстро направился к выходу. Сын проводил его взглядом, выражающим полное недоумение.
                *   *   * 

Ночью Старому Мейнфланту до смерти захотелось пить. Так бывало всегда, когда он ложился спать, надрызгавшись. Язык становился наждачным и словно прилипал к раскаленному нёбу. Воды поблизости, разумеется, не обнаружилось. Недовольно кряхтя, Мейнфлант кое-как поднялся с кровати, не забыв посильнее пихнуть жену, некоторое время постоял, поморгал, и, убедившись, что в состоянии сохранить вертикальное положение, двинулся на кухню. Идти в темноте было непросто, но, во-первых, он прожил в этом доме без малого двадцать пять лет и безошибочно знал, куда следует направить стопы свои, а во-вторых, соображать, где же затерялся выключатель, было достаточно сложно. Едва не скатившись с лестницы (какие высокие тут ступеньки, оказывается!), Мейнфлант достиг-таки первого этажа, что означало, что он проделал ровно половину пути до вожделенного оазиса. Оставалось преодолеть только гостиную и большую комнату. Минуя гостиную, Мейнфлант скользнул взглядом по каминной полке (Беверли настаивала на том, чтобы заменить камин на электрический, но он раз и навсегда разъяснил ей, что в своем доме не потерпит какую-то фальшивую китайскую хренотень с розеткой), на которой стояли самодельные картонные поделки, привезенные внуками на последнее Рождество (полная хрень, на взгляд Мейнфланта, однако Беверли расставила их именно над камином, на самом видном месте). В темноте склеенный из цветной бумаги паук казался настоящей адской тварью. Мейнфлант скроил гримасу. Завтра же, как бог свят, он уберет это куда-нибудь на чердак, с глаз долой. Хватит, уступил ненадолго – пора и честь знать. Да разве двум здоровенным парням-пятиклассникам нечем больше заняться, кроме как клеить эту фигню из обрывков раскрашенных бумажек? С дочерью это обсуждать бесполезно, вбила себе в голову какую-то ересь о «развитии художественного вкуса у детей», прямо вылитая мать. Так вот и вырастают сладкие мальчики, а бабы руками плещут, нарадоваться не могут на чудесный художественный вкус маленьких геев. А когда они начинают юбки потом на себя цеплять – плачутся на недостаток мужского воспитания. Придется как-то донести это до зятя, он вроде мужик путевый, хотя не без своих тараканов, а то, глядишь, дочь не сегодня-завтра отдаст мальчишек в балет. Там, говорят, тоже замечательный вкус развивают и тягу к прекрасному. А заодно – тягу к голубизне.
  Размышляя таким образом, Старый Мейнфлант и сам не заметил, как добрел до кухни. Различив на плите узнаваемый контур чайника, схватил его и опустошил в считанные секунды, не утруждая себя добычей стакана из шкафа и прочей неуместной цивилизованностью. Вода в чайнике была дрянная, с накипью и другим белесым дерьмом, которое остается после кипячения. Где-то он слышал, что в накипи содержатся самые настоящие тяжелые металлы, полезные для естественного и сбалансированного старения организма. Если это так, то ему кранты. Причем в самое ближайшее время. Надо бы в конце концов разжиться фильтром, а то невозможно хлебать эту металлизированную гадость. Хотя сколько дерут за эти дурацкие фильтры – просто немыслимо. Можно подумать, их производит фабрика на небесах под руководством самого Иисуса, а не полсотни вшивых китайских рабочих. Совсем обнаглели торгаши.
  Утолив жажду, Мейнфлант столкнулся с другой проблемой. Теперь ему хотелось курить. К счастью, спать он увалился в одежде, следовательно, сигареты с ним, в кармане брюк, и за ними не придется тащиться наверх. Спички отыскались почти мгновенно, на столе. Закурив, Мейнфлант немного успокоился. Вот так-то. Хорошо, когда все при тебе.
  За окном было темным-темно. Несмотря на начало декабря, снега еще не было и, если верить сводкам погоды, его не стоило ждать и в ближайшие недели. Черт-те что, думал Старый Мейнфлант, когда слушал этих собак-метеорологов. Летом нет нормального солнца, зимой – снега. Наверняка козлы из секретных правительственных лабораторий опять напортачили и состряпали очередную катастрофу. А послушаешь-послушаешь новости – так со дня на день конец света наступит, не иначе. Климат меняется, полюса меняются, курс валют меняется. Черномазые опять бунтовать начинают. Хрен знает что, одним словом. Как говорится, остановите планету, я схожу к чертовой матери.
  Внезапно сигарета выпала у него из пальцев. За окном Мейнфлант увидел нечто, заставившее его буквально податься к стеклу.
 Решив, что ему показалось, Мейнфлант всмотрелся в темноту. Зрение, несмотря на возраст, у него было отменное, чем он не забывал хвастать перед очконосами-ровесниками. Знайте, четырехглазые, я в ваше общество не войду! Однако не показалось. Мейнфалнту потребовалась минута, или, может быть, две, чтобы понять, что он только что видел. И открытие это его не столько испугало, сколько разозлило.
«Опять, что ли? Еще один? Откуда они только здесь берутся?» - ни на один из этих вопросов у него не было ответа, но не таковский он был человек, чтобы задуматься над этим. Завтра же нужно сказать полиции или кому-нибудь еще, что поблизости появились волки. А то оглянуться не успеешь -  а эти твари все тут с ног на голову перевернут. Мейнфланту довелось столкнуться с ними в детстве и юности, и поэтому он знал, что разговор тут может быть только один. Завтра он скажет об этом полиции, а сейчас… Сейчас он кончит этого, чтобы козлы-копы в участке ему поверили.
  Глаза Старого Мейнфланта загорелись. Только что перед ним появилась возможность доказать всем, и Беверли, и парням в баре, что он, Рон Мейнфлант – не упившийся алкаш, что ему не пригрезилось в белой горячке, а опасность существует наяву, и она самая что ни на есть серьезная. На сей раз он сделает все, как надо, а утром продемонстрирует всем волчью тушу. И никто больше не поднимет его на смех!
  Мгновенно протрезвев для того, чтобы сдернуть со стены ружье, Старый Мейнфлант зарядил его и вышел на крыльцо. Зорким взглядом охотника оглядел ночной участок. Около заднего двора мелькнуло что-то темное. Потихоньку улыбаясь, он бесшумно двинулся туда. Страха он не чувствовал.
  Держа ружье наизготовку, притаился за стеной дома. Какие все-таки наглые твари – подходят вплотную к человеческому жилью. Не зря, выходит, говорят о том, что экология все меняет. Лет сорок назад ни один из них не осмелился бы приблизиться к домам. Ну то есть бывали случаи, но единичные, как исключение из правил. Рон Мейнфлант помнил, как его отец однажды застрелил волка, когда тот спокойно разгуливал по двору. Они жили в дикой местности, и такое никого не удивляло, но еще тогда он решил, что либо этот зверь был неимоверно глуп, либо хотел покончить с собой. А кто-то еще считает их невероятно умными животными.
  На дворе было очень тихо. Устав ждать, Мейнфлант выглянул из-за стены. Ничего. Пусто. Удивленно щурясь, он вышел на двор и осмотрелся. Тихо. Пусто. Никого нет. 
  Куда же он делся?
  Почесывая затылок, Мейнфлант закусил губу.
  Не могло же ему просто показаться, черт возьми?
  А может, он действительно уже докатился до той стадии пьянства, когда начинает мерещиться непонятно что?
  Совершенно растерянный, он опустил ружье.
  И в этот самый момент позади него выросла тень. Он хотел обернуться, но тут кто-то схватил его за шиворот с такой силой, что он едва удержал равновесие. Впрочем, ненадолго – уже через несколько мгновений Мейнфлант волочился по земле, измазываясь в льдистой грязи, глине и еще бог знает в чем. Ошарашенный, он не мог сообразить, кто вытворяет с ним такое. Однако, кто бы это ни был, хватка у него была мертвая. Тащили уверенно, с намерением и целью, как будто даже специально пересчитывая жертвой все попадавшиеся по пути камни. Мейнфлант слабо дернулся, в надежде освободиться.  Крээээк! – с противным визгливым звуком порвался воротник рубашки, и Старый Мейнфлант похолодел: происходящее не укладывалось ни в какие рамки здравого смысла. Для пьяного же ночного кошмара все было слишком подробно - он слышал хриплое дыхание тащившего, шорох его шагов. Его тащили туда, где чернел под беззвездным небом лес. Еще полминуты – и их скрыли мрачные тени деревьев. Ход немного замедлился. Понимая, что это шанс, Мейнфлант рванулся, все еще сжимая в руках ружье, но, к его изумлению, оказалось, что его больше никто не держит. Целясь в кромешной темноте в невидимого ему врага, он в панике пытался разглядеть его. Вдруг что-то приблизилось к нему. Не опуская ружья, он отскочил, и тут перед ним явственно загорелись два огромных желтых глаза. Два свирепых, жестоких, полных нечеловеческой ярости глаза.
 «Как у демонов на картинах Босха» - бессознательно подумал Мейнфлант, постепенно начиная различать очертания противника. Он увидел нечто огромное, закрывшее собой полнеба… нечто мохнатое, с белеющими в темноте острыми смертоносными клыками… От него пахло, как от дикой бездомной собаки, которую не мыли ни разу в жизни.
 «ВОЛКИ НЕ БЫВАЮТ ТАКИМИ!» - испуганной птицей вспорхнула мысль.
  Такими… такими… ЗДОРОВЕННЫМИ.
Такого крупного он видел только один раз в жизни – пару месяцев назад, когда тот странный зверь, которого он убил на лучшей своей охоте в жизни,  стал околачиваться у его дома…
 Волк (или что ЭТО было?) оскалил пасть. Вот-вот должна была начаться охота.
 Охота на человека.
 ЛУЧШАЯ охота.
Забыв о ружье – о ружье, которое было детской игрушкой в бою с таким противником – Старый Мейнфлант завопил. Громко, как ни разу в жизни. Ему никогда не было так страшно. Даже тогда, в детстве, когда в степи на него напали волки (обычные, нормальные волки), и только резвость лошади спасла его от смерти.
 Он все кричал и кричал. И никак не мог остановиться. Как не мог и как-либо побороться за свою жизнь. В данную минуту, оцепенев от экстатического первобытного ужаса, он растерял все те качества, которые всегда делали Рона Мейнфланта исключительной личностью.
   Но кричал он недолго.
  Потому что адский монстр лапой придавил его к земле, вышибив из груди весь воздух, сверкнули звериные ненавидящие глаза…
И больше Старый Мейнфлант ничего не видел и не слышал.