Шанс, глава 1

- Хочешь, я расскажу тебе всю свою жизнь?
- Зачем?
- Не знаю. Может быть, тебе будет интересно.
- Разве можно рассказать жизнь?
- Наверное, нет. Но я попробую рассказать, какой она была. Или…
- …какой она тебе казалась?
- Да. Это будет моё впечатление от собственной жизни…

«Крымские струки»

…Мне кажется, я родилась совсем недавно. Самого начала я, конечно, не помню. Первое, что всплывает в памяти, - ноги над пропастью. Не страшно. И не пропасть это вовсе, а так – крутой берег реки. Обрыв. Сидим, болтаем ногами. Разговариваем, смеемся. Почему-то не боимся, что кто-нибудь подойдет сзади и толкнет. Почему? Наверное, потому что в детстве боишься совсем другого…
… В тот день родители вернулись с ярмарки. Как всегда, привезли много всякой всячины. Все больше по хозяйству. Но и лакомства, конечно. Самое вкусное – «крымские струки». Сладкие, во рту тают. Кажется, ничего вкуснее придумать невозможно. Батя знает, что я люблю, всегда привозит. Вообще-то, они с мамой вместе ездят на ярмарку, но почему-то кажется, что «крымские струки» привозит отец…
Что-то пастух задерживается. Уснул, что ли, где-нибудь под кустом? Мама говорит, Санька – пьяница, того и гляди, коров растеряет. Но больше никто стадо пасти не хочет. У всех хозяйство, дел невпроворот. Вот и у нас тоже: коровы, козы, поросята… Пока всех покормишь да огород польешь – глядишь, и обед: батя идет, а за ним и Минька. Усталые, голодные. У нас ведь своя кроватная мастерская. Раньше Володя с Леней помогали, а теперь женились. Батя им «выделил кусок». Наверное, даже два куска – их же двое… Так они теперь в мастерской не появляются, отцу не помогают. Зато и на обед не приходят. Это хорошо. А то раньше набегаешься с кастрюлями да мисками. Володя пока два раза добавки не попросит, не успокоится. Только и скачи: то в кухню, то в сени! Мама-то от стола не отходит, следит, чтобы папаня не перебрал за обедом… Он может! Раз до того допился, что на спор побрился наголо – даже брови сбрил! Утром глянул в зеркало… и руками со страху замахал:
- Все, Тамара Матвеевна, чертики мерещатся! Видать, белая горячка у меня!
- Да нет, Григорий Яковлевич, это ты собственной рожи испугался.
 Но гляди, сокол, добром твои попойки точно не кончатся…
Они всегда так: Тамара Матвеевна да Григорий Яковлевич…
Батя маманьку побаивается. А мама подсмеивается над ним, перцовкой отпаивает.
…Да где же Санька-пастух со стадом? Вся улица ждет. Вон Семеновна раскудахталась. Чего причитает! У нее одна корова, а мне-то двух доить. Пока управишься – девчонки расходиться начнут… Хорошо тем, у кого сестры. А у меня одни братья. Да еще и старшие. Не помогут. Важные. Все им подай – принеси. Сейчас только Минька в доме, так еще ничего. А как Володя с Леней в женихах ходили, так спасу не было! Только и дергали: то рубашку погладить, то сапоги принести… А Минька – ничего. Хороший он, добрый и спокойный. Книжки читает. «Учись, говорит, Зоя! Не будешь сама учиться – жизнь силком заставит!» Чудной он, Минька, и говорит все как-то мудрено. И не женится…
…Слава богу, идут! На соседней улице мычат. Пойти ведро ополоснуть… Уж и темнеет как будто. Скорее бы подоить – и на обрыв! Темнеет… Пока еще до нашего дома дойдут! Мы ведь не в деревне какой-нибудь живем, а в городе, хоть и на окраине. Вон сколько домов! Пойти, что ли, навстречу? Хлеба взять с солью…
Ну вот, наконец-то! Все дела переделала. А теперь - заветный кулек с «крымскими струками» подмышку – и бегом к реке! Растолкала девчонок, плюхнулась между ними, свесила ноги над обрывом – и только тут перевела дух. Успела! Потихоньку протискиваю руку в завернутый - замятый кулек и медленно погружаю в рот вожделенное лакомство. Сейчас язык почувствует сладость и необыкновенный, на всю жизнь запомнившийся вкус… Почему-то провожу рукой по щеке и дальше, по волосам. Все. Тяжелый день закончился, по телу разливается вечерняя истома…
Но что это?! Что происходит?! Рот горит, полыхает правая щека, щиплет ухо! Слезы застилают глаза. Ничего не вижу! Горю!
…Ну, конечно! Второпях я схватила кулек со стручками горького перца. Очень весело! Вот так денек!
Сквозь горячие слезы проявляется размытая картина мира – мои ноги, болтающиеся над пропастью…