Черта ответственного возраста

                Ничто не доставляет человеку
                такой радости, как чистая совесть.
                Джигуджизаде



Я давненько предполагал, что для душевного здоровья, и здоровья вообще самое опасное время года — конец ноября и первая половина декабря. По крайней мере, это справедливо для пожилого, старческого возраста. А также для так называемого ответственного возраста, по определению Г.И. Гурджиева (среди суфиев нареченным Джигуджизаде) — самого беспрецедентного вестника древнейшей эзотерической школы, о чём будет сказано чуть ниже.


Вскоре в этом временном  казусе мне пришлось доподлинно убедиться. И, как всегда бывает, на собственной шкуре. Не совсем, правда, на себе, но ощущая близких и родных неким драгоценным и совершенно необходимым продолжением себя, можно справедливо сказать, что попал ты, братец, в чрезвычайно непростую переделку.


Дело в том что, оставив родительское гнездо, мы периодически возвращались в него. И каждый с какой-то своей определенной целью.


Я наведывался по строго определенному графику, чтобы быть уверенным, что престарелая мать ни в чем не нуждается: из крана течет вода, не засорена канализация, радиаторы отопления исправно передают тепло квартире, горят все лампочки в светильниках и не надо бежать в аптеку за каким-нибудь лекарством.


Сестра использовала квартиру, как дополнительную кладовку для редко используемых вещей и домашних заготовок из овощей и ягод садового участка, и поэтому забегала на минутку: взять-положить вещицу или банку с соленьями-вареньями, успевая на ходу сказать свои новости и поинтересоваться, как бы между прочим, о здоровье.   


Младший брат, в отличие от сестры, бывал подольше, но в основном рассказывая восьмидесятитрехлетней матери о своем непростом житие в стольном граде, что в часе езды от нашего городка, превращающегося в спальный район индустриального мегаполиса. Приходится младшему платить бешеные деньги за съём квартиры, на содержание семьи, за садик ребятишкам… короче, деньги там всему голова. Чтобы достойно жить вынужден брать кредиты: один кредит на покупку нужного, второй — для погашения первого кредита. 


Мать недоумевала, жалела, переживала. Мне рассказывала, как бедствует младший. Однажды прямо огорошила:

— Вчера приходил Андрюша и сказал: матушка, я теперь бомжа!
   
— Опа! — невольно воскликнул я, вспомнив про фото, выложенные младшим в одной из социальных сетей: не далее как неделю назад он прилетел из Таиланда, где в течение четырнадцати дней и ночей всей семьёй наслаждались пляжным отдыхом.
 
— Был прописан у тещи. Она решила поменять квартиру: свою продать и купить себе поменьше, оставшиеся деньги отдать Андрюшкиной жене. В свою новую квартиру никого прописывать не хочет, — сбивчиво пояснила мать.

— Кто и что ему мешает свою квартиру заиметь? Купить квартиру по ипотеке — не проблема! Они по два-три раза в году летают по заграничным курортам, — сказал я, усаживаясь в кресло. — Эти деньги вполне могли бы стать первым взносом по ипотеке.

— И я ему об этом же сколько раз говорила. Поговорил бы ты еще раз с ним.

— Сказать можно, да услышит ли он?

— Я всю ночь не спала. Чует моё сердце недоброе. Может, не лады у него в семье? Обо всём передумаю. Места себе не нахожу.


Пообещав поговорить с младшим, я вдруг заподозрил неладное. Во-первых, пропала последняя искренность в его словах, и в разговоре он прятал, отводил глаза от моего пристального взгляда. Во-вторых, зачастил к матери. В свою очередь визиты лишь усиливали беспокойство человека, достигшего весьма преклонного возраста. Однажды она меня снова огорошила.
   
— Никита, (то есть я) не будешь ли обижаться? На днях оформила завещание на квартиру Андрюше и еще какую-то бумагу подписала. Мы на машине ездили к нотариусу.

— Завещание или дарственную? — спокойно спросил я.
 
— Сама не знаю. Запуталась с ним. Возьми синюю папку, прочитай: что это за бумагу мы состряпали.

Я открыл шкафчик серванта, где обычно хранились документы. Никакой синей папки там не было.

— Тебе случаем не приснилось? — пошутил было я. — Пусто!

Мать всплеснула руками и, сильно побледнев, тихо произнесла:
— Неужели утащил. Ах, негодный, что же он задумал?

— Для этого надо знать, что за бумагу оформили. Если завещание, то лично тебя ничего страшного не грозит. Если же дарственную, то может и продать квартиру.
 
— А как же я? Мне куда деваться?

— Сперва, видимо, следует наведаться с тобою к нотариусу и прояснить, какую же вы сделку сотворили.


Пока я собирался, выкраивая время для поездки к нотариусу, случилось еще одно невероятное событие. Мать чуть было не стала жертвой телефонных мошенников. События разворачивались так. Вечером вдруг раздался звонок и суровый мужской голос сообщил, отчеканивая каждое слово, что сын Андрюша сидит в КПЗ (в камере предварительного заключения).  Он совершил наезд на пешехода. Есть подозрение, что находился в нетрезвом состоянии. Парень глубоко раскаивается в содеянном, поэтому если соберете к полудню следующего дня семьдесят пять тысяч и перечислите на указанный номер, то происшествие замнем. Далее трубка была передана Андрюше, и он жалобным голосом подтвердил и просил перечислить деньги, иначе хана ему: ведь стоит только получить судимость и потом долго не отмыться.


У матери потемнело в глазах. Она на мгновение потеряла сознание и рухнула, ударившись правым боком о чугунный радиатор отопления. Когда очнулась, попробовала встать, но не хватало силы в руках. Тогда ползком добралась до дивана и, оперившись о спинку его, кое-как смогла наконец подняться. Некоторое время приходила в себя. В заначке как раз была затребованная сумма.


Следует отметить: мать была ветераном войны; трудовой стаж равнялся пятидесяти с лишком лет — пенсия была не хилая, что в совокупности с доплатами федерального, областного и местного уровня составляла вполне значительную сумму.


На утро, ни свет ни заря, бедная старушка пошатываясь добралась до банка. Сунула в окошко охапку денег и клочок бумаги с наспех записанным номером банковской карты. Однако, мошенники явно не учли, что сильные эмоции в старческом возрасте, напротив, могут выбить последние искры умственных способностей. Номер был записан неправильно, кассовая машина отказывалась принимать перевод денег. Так и не сумев перевести деньги, сердечная бабулечка поковыляла домой, что-то бормоча в беспамятстве. Дома разыскала номер сотового телефона младшего и не мешкая связалась.


Андрюша ответил сразу. Обрушился с досадой на бедную легковерную мать. Ни в какие переделки он не попадал, никого не давил колесами. Потому что и автомобиля у него теперь нет. Нет! Так как пришлось авто продать для погашения просроченных платежей по кредиту.


Однако, через некоторое время узнаю, что Андрюша купил-таки простенький автомобиль, чтобы оставаться мобильным в наше суетное время перемен, где чаще приходится либо догонять, успевать, либо удирать, уматывать подобру-поздорову. И купил за семьдесят пять тысяч. Странное, конечно, совпадение, но чего только ныне не бывает!


Разбираться особо было некогда — выпало мне, как назло, сделать авральную работу. На десять дней я стал узником обязательств и планов. И когда освободился, первым делом поехал проведать мать. То, что я увидел, меня повергло в шок.


Седая старушка с благообразными и тонкими чертами лица было словно не в себе. Взгляд ввалившихся глаз блуждал как будто в беспамятстве. На левой щеке свежая огромная гематома, уходящая под ворот платья. Обнаженные руки в коростах запекшейся крови. Давно немытые и нечесаные волосы свалялись в сальные космы. Вокруг в беспорядке валялись вещи — невообразимый кавардак поражал не менее страшного вида матери, самого дорогого человека. Журнальный столик заляпан остатками пищи, также как и телефон. Точно руки и посуда перестали надлежащим образом мыться. Отвратительный запах гниения смердел ужасной разверзшейся клоакой.

— Что случилось? — задал я вопрос скорее себе.
Мать несколько осмысленно посмотрела в мою сторону.

— Учусь передвигаться ползком и перекатыванием. Ноги совсем перестали ходить.

— За какие-то десять дней такие кошмарные изменения?! Приходили ли сестра, Андрюша?

— Нет, никто не проходил. Не дозвонится до них. У обоих отвечает какая-то одна и та же женщина.

— Это автоответчик. Надо было сказать на автоответчик: приходите срочно.

— Это что, я буду разговаривать с этой противной механической женщиной?! Не совсем ещё сдурела поди.

— Мы все потихоньку становимся механическими. Зомби, помешавшиеся на потребительстве. Мне на сотовый почему не звонила?
 
— Умыкала листочек с номером. Не было раньше нужды звонить, ты всегда сам приходил.

— А как же ходила в магазин за продуктами? — продолжал допытываться.

— Да как! Один раз ходила. О поручни лестниц в подъезде держалась и спускалась вниз, потом по стеночке дошла до двери. Только ступила на крыльцо, сразу упала. Ладно сугробы есть, зима-то ранняя ныньше. Прямо в сугроб кувыркнулась. Кто-то проходил мимо, помог подняться. Посидела на скамеечке, кое-как поднялась, пошла дальше… Ох, и рассказывать не хочется. Не счесть, сколько раз падала. Все бока и внутренности отбила. Каждый раз помогали прохожие: один доведет до одного дома, посижу чуток на скамеечке. Встану, пройду, чуть какая неровность — валюсь в ту сторону, куда качнулась. Как-то дошла до магазина. Набрала целую сумку продуктов, и чувствую, тяжеловато. Но не выкладывать же обратно! Потащилась, вернее меня потащили вместе с сумкой. У подъезда дома остановилась, думаю как подняться на третий этаж. Слава Богу, соседский паренек из школы шел. Взял мою сумку и до дверей квартиры донес, я чуть погодя следом поперлась, как обезьяна за поручни цепляясь, где нет поручней — на четвереньках. В квартиру забралась и есть не хочется: в голове стучит, ноги ноют, точно их наизнанку выворачивает. Сунулась в сервант — и таблеток никаких нет только от давления и сонных таблеток три коробки. Я как раз недели три назад купила, чтобы сон наладить… Ох, мне бы только, чтобы ноженьки мои начали ходить, и не мотало меня из стороны в сторону! — воскликнула с глубочайшей надеждой мать. — Неужели смерть моя пришла?


Последняя фраза была сказана таким тоном, что меня до костей пробрал озноб, и дальнейшее развитее событий много раз повторяло это незнакомое прежде ощущение, словно я глазами матери заглядывал в запредельную сферу бытия.

— Я вызову врача на дом. Завтра с утра позвоню в поликлинику.

— Придет ли врач? Кому мы, старичьё, нужны?!

— Нужны. Еще как нужны! — воскликнул я совершенно неосознанно.



С утра сделал вызов врача, который сначала, не хотели принимать, но, узнав возраст обращающегося за медицинской помощью, адресовали к специалисту, функционально близкого к геронтологу (эта категория врачей помогает смягчить старческие немощи). А ближе к обеду вызванный доктор звонила уже мне в полной растерянности. Вид старушки, невнятно и невразумительно бубнящей себе под нос, с многочисленными синяками и ссадинами, неспособной стоять на ногах, поверг в тот же шок, что и меня. Врач сказала, что сама вызывает машину «Скорой помощи» и отправляет пациента в приемный покой городской больницы с предполагаемым инсультом.


Я почувствовал облегчение: наконец-то,  мать примут на лечение и основательно подлечат в больничной палате. С утра до вечера бедную матушку продержали в приемном покое для уточнения диагноза. Взяли ряд анализов, электрокардиаграмму, провели комплексную диагностику на томографе и установили — острых заболеваний нет, инсульта не было, риска внезапной смерти нет.


Мне сообщили из приемного покоя, что оснований для госпитализации нет, с минуту на минуту подойдет невропатолог, осмотрит, выдаст рекомендации, и следует забрать мать обратно.


Огорошенный я сел в автомобиль и поехал. Через десять минут припарковался у ворот больницы в специально отведенном месте. Было около восьми часов, и кругом обступала такая темень, что, казалось, наступил конец света, по крайней мере для нас. Резко похолодало, и мерзкий колючий ветер срывал одежду и развеивал последнее тепло. Быстро добежав до корпуса лечебного заведения, с опаской вступил в шлюз приема больных, залитый мертвенно-бледным светом, растекающимся по безжизненно голубым стенам. В палате со стеклянными дверями увидел мать, сидящей на кушетке с застывшим в муке ожидания лицом.


Она рассеяно взглянула в мою сторону, и мне показалось, что не узнала. Рядом сидели ещё несколько полураздетых больных и немощных женского пола, так что я не осмелился зайти. Расположился в коридоре и стал терпеливо ждать осмотра невропатолога. Через тридцать пять минут врач появился. Очень молодой, спокойный, вежливый. Еще десять минут длился осмотр и столько же оформление рекомендаций.


Итак, мне выдали справку о проведенном обследовании с бланками анализов, разводя руками: относительно здорова, а мы кладем больных с острыми заболеваниями. Смотря в глаза хладнокровного врача, понимал, что у него в запасе полно вариантов ответа. Например, это не по нашему профилю, нужна консультация специалиста, который сейчас за тридевять земель; увы, пациент скорее мертв, чем жив…   

 
Я подошел к матери и помог ей подняться.

— Поехали домой, мама.

— Как домой?! Я никуда не поеду. Ты что-то путаешь.


Врач-невропатолог, сказал обнадеживающим тоном, что выписал ряд лекарств, которые при длительном применении могут помочь. Мать, словно не слышала и твердила:
 
— Никуда не поеду. Какая же я здоровая, если ходить не могу?!!

— Мама, пошли, старческую дряхлость здесь не лечат. Вызовем терапевта, купим таблетки, что невропатолог прописал, авось и полегчает. Главное у тебя нет инсульта. Сердце исправно. В твоем случае по-другому будем восстанавливать силы.


Уговорами и посулами вывел мать из больницы. На щеках её были слезы, а в глазах отчаяние. Ноги подкашивались. Она крепко уцепилась за мою руку, то и дело валясь с ног. Тот путь до машины, на который я потратил две минуты, мы кое-как преодолели на порядок дольше. В промерзшем автомобиле с заиндевелыми стеклами довез её до дома, довел до квартиры.

— Все, — решительно сказала она. — Иди домой. Дальше я сама.

— Давай же помогу: раздеться, приготовить что-нибудь поесть.
   
— Нет. Пока возили по кабинетам на каталке я вся обмочилась. Они везут, а я в сапоги себе фуреню. Мне надо помыться, переодеться. Иди давай, я сама как-нибудь. Иди-иди.


С тяжелым сердцем поехал домой. Приехав, сразу справился по телефону о самочувствии. Мать довольно бодро ответила, что получше. Несколько успокоившись, занялся своими делами.


Рано утром внезапно проснулся и сел на кровать, взбудораженный гнетущим предчувствием. Словно кто-то за ухо поднял и тащил в морозную пустошь черной улицы. Шестой час утра, мать, верно, спит — тревожить её телефонным звонком не решился. По обыкновению, сделал короткую физзарядку, умылся, облился холодной водой, сварил кофе и сел за компьютерный стол. В течение полутора часов работал: составлял смету по фактическому расходу материалов. Трудился я в строительной компании, возводящей жилые дома. По старым временам должность называлось прораб или строительный мастер. В подчинении у меня была бригада из тридцати человек. Все — трудовые мигранты из Центральной Азии, и практически все не могли говорить по-русски. За исключением одного, Ахмеда, который был и толковым бригадиром и переводчиком-передатчиком указаний по работе. У меня сразу установилась доверительная интуитивная связь с бригадой, которые ни шиша не знали по-русски, и отличались чрезвычайным трудолюбием и абсолютной не требовательностью к условиям работы. В основном это были таджики — народ, относящейся к персидской группе. Прямые потомки когда-то великой Персии, средоточия знаний и могущества. Именно здесь долго хранилось знание о сути всего и вся, переходящее из одной цивилизации в другую, именно это знание вошло бесценными кристаллами во многие религии: христианство, ислам, буддизм. Я смотрел на смуглых потомков великой Персии, ставших всего-навсего дешевой рабочей силой. И тягостная мысль подъедала ощущение собственного достоинства: не случится ли нам, россиянам, в скором времени стать колонией дешевой рабочей силы и несметной кладовой природных ископаемых богатств для евро-американского сообщества, уже подчинившего себе полмира. Те захватнические войны, что вели те же персы, римские императоры, Наполеон, вожди Третьего Рейха ныне хитроумием, (отличавшего, кстати, Одиссея), идут по новым технологиям…



Около 8 утра набрал номер телефона матери. В ответ тягостное молчание. Проверил правильность набора номере — также никакого гробовая тишина. Тогда спешно оделся, торопливо спустился по лестнице подъезда, вскочил в автомобиль, с полтыка завел мотор и помчался по сонным улицам навстречу подкравшейся смерти. Словно выпрямившейся пружиной в мгновение оказался у дверей квартиры.


На звонок дверь не открылась. Имеющимся ключом стал открывать её, но механизм замка заклинило! И раньше случалось, что не с первого раза проворачивался засов. Кляня себя и ругая, что вовремя не заменил замок, уже подумывал о способе взлома. Вот будет шума в подъезде! Точно, не устраненные недостатки притягиваются и разрастаются в новую беду. Но все-таки замок поддался и дверь распахнулась. Я вбежал в квартиру и застыл, пораженный увиденным.


Телевизор мерцал сюрреалистично. Из его динамиков изливалась неуместная развеселая мелодия. На полу распластавшись лежала мать, одетая в тонкий ситцевый халат с накинутой шалью, чуть прикрывавшей спину. Босые ноги мертвенно-бледные. Вокруг в беспорядке валялись вещи, но расположение их было таково, что вырисовывалась картина происшедшего. Потеряв равновесие, восьмидесятитрехлетняя мать упала навзничь и, возможно, потеряла сознание. Когда пришла в себя, попробовала встать. Но видимо сил не было даже доползти до дивана, где приготовила постель для сна. Длинными вязальными спицами двигала телефон к себе и — также неудачно. Стянула с кресла накидку, маленькую подушечку и затихла, обессиленная, на полу. Сквозивший холодный воздух из приоткрытой форточки и неплотно закрытой балконной двери лишал последних сил. Тогда мама прикрылась накидкой, шалью и погрузилось в сон, готовый превратиться в вечный. Палас был мокрый, что еще быстрее выстуживало затихшее тело.
О чем она думала и думает в умирающем слабеющим сознании. Я присел на корточки и положил руку на плечо, позвал её словно из небытия.

— Мама, ты слышишь меня?

Она чуть пошевелилась и с трудом открыла невидящие глаза. Жива!

— А это ты? Я лежу, лежу, а музыка играет, играет. И песни такие хорошие, что умирать даже не хочется… как холодно было. Посмотри, на месте ли мои ноги.

Я тронул ноги — ледяные, как ветер на улице.

— Сейчас я тебе перенесу на койку, — Просунул руки под спину и ноги, поднатужился: взять вес порядка семидесяти килограммов с нижней точки представлялось сложной задачей. Ведь тяжелее мешка с цемента не перемещал. Как-то сумел задействовать все свои мышцы и в два приема оторвал безвольное тело от пола. Выпрямил спину и на полусогнутых руках перенес на приготовленную постель. Укрыл маму теплым пуховым одеялом, поправил подушку и сел рядом.

— Хорошо, — прошептала она, едва приоткрыв спекшиеся синие губы. — Тепло как! Как ты догадался прийти?

— Что ж тут удивительного? Не отвечала на звонки, вот и приехал, — механически ответил и подумал: не спохватись, к вечеру обнаружил бы труп.


Мать мгновенно уснула, а я какое-то время сидел неподвижно, напряженно соображая, что делать дальше. Хорошо, сегодня суббота, впереди два дня выходных. Эти дни без вариантов побуду рядом. Но как быть в понедельник? Мне на работу, взять отпуск невозможно.


Я в беспокойстве вышел на кухню и позвонил сестре и младшему брату — они словно вымерли, словно их и не было вовсе. Вне зоны доступности сотовой связи — бездушно твердил оператор. Заглянул в холодильник: он был практически пуст. Одна проблема нанизывается на другую Тогда позвонил домой и кратко обрисовал ситуации. «Что ж, приезжай за мной, а дальше посмотрим, как быть» — сказала жена.

 
Я пулей помчался домой, по пути заехал в аптеку, выкупил лекарства, назначенные невропатологом, купил охлажденную курицу, творог, хлеб, молоко. Жена стояла подъезда — ей также как и мне пришлось отменить все намеченные дела. Без лишних слов она села в автомобиль. И вот мы уже вдвоем разместились у койки. Жена также как и я некоторое время приходила в себя от увиденного беспорядка в квартире, от потрясающего запустения. За какие-то три недели произошли столь разительные перемены.


Из-под одеяла выглядывало одно осунувшееся лицо матери, казалось безучастной ко всему, пребывающей в спасительном сне.

 
Я разрезал на четыре части курицу, две из которых поставил варить на медленном огне, остальное положил в морозильник. Жена занялась уборкой квартиры, потом подключился и я. Через час квартиру основательно прибрали, почистили, помыли. Курица отварилась. В густой бульон бросил пару картофелин, разрезанных на крупные куски — вскоре сытное и легкоусвояемое блюдо было готово, но мать не пробуждалась.
Мы расположились на стульях возле кровати. Каждый из нас напряженно думал, что же делать дальше. Сидели молча, поглядывая то на друг друга, то на утишенного глубоким сном родного человека. Что бы ни говорили про нематериальность мыслей и чувств, однако от нашего отчаянного думанья мать вздрогнула и открыла глаза.

— Вы кто? — спросила она, глядя в упор.
 
— Я твой сын Никита, а рядом моя жена Светлана, — спокойно ответствовал я, ежась от колючего взгляда.
 
— Ааа, Никита, мой первый сыночек! Ты разве женат?

— Женат, и очень давно. У нас есть взрослый сын Вячеслав.

— И он женат?
   
— Нет, он не женат. Он учится в институте.
 
— Мой внук Слава. Я только что его видела. Цветут яблони в нашем саду. Слава в зеленой рубашке идет по дорожке сада под руку с такой красивой девушкой, что сердцу радостно за них. И она в зеленом платье, с густыми и длинными волосами похожими на лён, который в послевоенное время трепали на речке.

— Сейчас начало зимы. Ты в последние дни тяжело заболела.

— Я не заболела. Меня бросили одну мыкаться со своей старостью. Этой ночью моя душенька побывала в новом доме, куда мне скоро переселяться… Иду я и рассматривая кругом. Изба наша деревенская. Отец наш гнедую лошадь запрягает. Лошадь с норовом: брыкается, копытами стучит. Хочется ей воли, но и отца не смеет ослушаться. Любили отца лошади… Во двор зашла и чувствую, кто-то вслед идет. Оглядываюсь, а это Шурка, сестра старшая. Пальцем манит меня и молчит. У меня вдруг ноги онемели, и ни шагу не могу ступить, прямо кулем валюсь. Вижу, что Шурка знает, как направить ноги. Никак не могу подойти: валюсь и валюсь. Все бока избила. И какая-то музыка играет и песни все такие хорошие, что ровно заслушалась их и невмочь подойти ближе и зайти в избу нашу… Потом смотрю вместо избы ты стоишь, нагибаешься и берешь меня на руки.
   
— Ты бредишь. Сегодня утром я приехал и нашел тебя лежащей на полу. Взял тебя на руки и перенес на постель. Помнишь это?

— Как же ты догадался прийти? Ведь еще чуток и не было бы возврата?

— Не знаю как.

— Сердце тебе подсказало!

— Давай-ка, поешь. Будешь кушать?


Мать отрицательно мотнула головой. Но после слабых препирательств согласилась. Взяла дрожащими руками чашку с бульоном с накрошенными кусочками хлеба и растолченным картофелем. Сил у неё не хватало, чтобы поднести ложку ко рту. Тогда жена взяла чашку и стала кормить с ложки, точно малого ребенка. Почувствовав вкус свежеприготовленный еды, мать охотнее и даже жадно открывала рот. Вскоре к нашему общему удовольствию чашка опустела. От сытной еды глаза закрылись, и вновь пришел благостный сон.
 
— Езжай в аптеку за памперсами. Встать она не сможет. Придется тебе учиться надевать памперсы, — тихо промолвила Светлана.

— Почему мне учиться? Ты же рядом?!

— Пока рядом, — уточнила она. — Ты же знаешь, что и у меня родители требуют постоянного ухода.
— Они же не лежачие!

— Ну и что. Кто знает, что будет завтра?

— Вдруг в памперсы она по большому сходит…ну это самое… накакает! Что делать?

— Подмывать.

— Мне?!

— Тебе. Придется отбросить разного рода неловкости, — Жена устало вздохнула. — Звони сестре, брату. Пусть тоже принимают участие.


Ночевать остался в квартире у мамы. Не раздеваясь, улегся на диване со смешанным чувством тревоги и запустения. В этой квартире я родился и вырос, и невольные воспоминания теснили грудь. Я смотрел в ночное окно, на блики теней по стенам. Особо памятные дни детства и юности возникали так живо, словно предлагая снова пережить знаменательные мгновения, соотнести прежние мечты и представление о большой взрослой жизни с этой самой большой взрослой жизнью.


Тут я вспомнил об ответственном возрасте. Прочитанные прежде строки возвращались полные нового смысла, проясненного лихорадочным думаньем о грянувшей беде. В самом деле, черта ответственного возраста — это переход либо в безграничное безвременное развитие определившегося Я, получившего космическую прописку в виде зарождения бессмертной индивидуальной души. Либо начало собственного умирания, опустошения, одряхления, гниения. Таким образом, со своим физическим зачатием, дальнейшим ростом и развитием подготавливает себя к важному моменту, в котором в его развившейся физической сущности возникает душа, и которую он именно заслуживает, а не рождается с ней. Причем, идея реинкарнации — это тоже самое, что и клятвенные обещания алкоголика бросить пить, исправиться с понедельника.


Иначе говоря, в черте ответственного возраста возникает либо способность генерировать божественный импульс «БОГОПОДОБНОГО ТВОРЕНИЯ», либо доживать на врожденных наследственных рефлексах и приобретенных от влияния современных реалий, пропитанных парализующим страхом потерять, упустить, остаться без крова, денег… И, безусловно, высочайшее НАПРЯЖЕНИЕ СОВЕСТИ даёт шанс не упустить момент перехода черты ответственного возраста в рассеянном состоянии и суметь совокупностью всех своих сил (физических, душевных, интеллектуальных) делать поразительные вещи, пронизанные освоенным божественным импульсом.    



До сестры и брата я дозвонился лишь вследствие своей настойчивости. И та и другой обещали подумать, каким образом организовать уход за матерью. Но сколько они будут думать, и будут ли вообще принимать деятельное участие? Вопрос повисал в воздухе. По-человечьи, они должны были всё бросить и примчатся сюда.


В пятом часу ночи пробудился от прерывающегося голоса матери, призывающего к себе. Я быстро встал и подошел. 

— Что-нибудь надо?

— В туалет.

— Попробуй встать. Я тебя придержу и потихонечку дойдем.


Мать в точности исполнила сказанное мною. А я тихонько радовался, что не придется возиться с памперсами.

— Куда же подевался он? — неожиданно спросила мать, укладываясь с моей помощью в постель.

— Кто он?

— Только что здесь в углу стоял. Такой высокий, что головой упирался в потолок, стройный, весь в черных одеждах, с черными кудрями. И как будто без лица. Вот здесь стоял в углу и молча смотрел. Я ему сказала: «Зачем опять пришел, кто послал тебя. Теперь я здесь не одна. Со мною сын». Он скрежетал зубами. Я силилась увидеть его лицо, которое от моего внимания должно было проступить. Он все больше тряс волосами, скрежетал зубами и подступал ко мне… Видимо, я испугалась и позвала тебя.
 
— От твоего рассказа меня дрожь пробрала. Где ты, говоришь, он стоял? — мать указала рукой, и я решительно шагнул в скрытый мглой угол комнаты. И тут же вздрогнул от звука, похожего на крик летучей мыши.
— Ты что-нибудь слышала?

— Так он всегда приходит и уходит, — спокойно отвечала мать. — Он стоял и слушал нас.
 
— Твоя квартира захламлена вещами, с которыми связаны самые различные и даже противоположные воспоминания. Я бы все эти не нужные вещи просто взял и вывез на свалку.

— Здесь многие вещи Кати и Андрюши.

— Ну и что?! Я лежал и думал, как быть дальше. Сегодня воскресенье, завтра на работу мне. Как ты тут одна будешь?
 
— Как-нибудь.

— Будем завтра переезжать к нам в квартиру.

— Ты бы сначала у Светланы спросил. Пустит ли она? Зачем вам мешать. Как-нибудь здесь одна. Буду передвигаться ползком. Ну а за продуктами ходи ты.


Я не воспринимал её возражения и решил вообще никого не слушать: иногда приходится поступать волевым способом, иначе любое намерение утонет в бесконечной говорильне. Ближе к обеду появился дома и твердым тоном сообщил, что на время болезни будет лучшим вариантом, если мать поживет у нас. Видимо, Светлана предполагала такой ход развития и обреченно вздохнула: она работала на полставки и поэтому большую часть времени зимой находилась дома, летом — на даче. Значит бремя ухода в большей мере ляжет на её плечи.


Мы подготовили комнату, и втроем — я, жена и сын — поехали за матерью. Взяли её матрац, одежду, коробку с таблетками. Ослабевшая старушка кое-как оделась. Опираясь на наши плечи, доковыляла до машины. Придерживаемая нами, опустилась на сидение и прощальным взором окинула видимую часть дома, где прожила добрые пятьдесят лет, словно предчувствуя: возврата не будет.

   
Наш дом — обыкновенная девятиэтажка советских времен, построенная тремя годами раньше пресловутой перестройки, провозглашенной самым непопулярным и самым говорливым советским правителем. Дом кирпичный, с удобной планировкой, с мусоропроводом, электроплитой, удачно вписанный в ландшафт берёзовой рощи. Дома на нашей улице располагались как раз с привязкой к гористой местности, без умопомрачающей симметрии сталинских и хрущевских времен.


Дома мать, утомленная сборами и дорогой, залегла спать. А я стал разбираться с лекарствами в коробке. По большей части были либо просрочены, либо с поврежденной упаковкой, так что смело можно было их скопом выбросить, что я и объявил пробудившейся после короткого сна матери.

— Сонные таблетки оставь, да посмотри, есть ли слабительные: пожалуй, неделю не ходила в туалет.
   
— Что за сонные? Как ты их купила?

— Да как! Добралась до аптеки и спросила таблеток, чтобы спать. Тогда у меня сон совсем пропал. Купила сразу упаковок семь. Теперь на ночь обязательно пью таблетки две-три, а то и больше.


Я разыскал потрепанную упаковку таблеток Феназепам (бромдигидрохлрофенилбензодиазепин) и стал читать аннотацию — мне сразу стало нехорошо.

— От одних этих таблеток загнуться можно, — и я невольно сравнил противопоказания с нарушениями здоровья, проявившимися у матери. Один к одному. — Эти таблетки выбрасываю в урну. В качестве успокоительного будем использовать экстракт пустырника. И кроме того ты теперь не одна в старой захламленной квартире.



Я решительно ощущал себя домашним доктором, и чтобы не напортачить, стал строго и неукоснительно выполнять схему лечения, выданную невропатологом...  Купил автоматический тонометр с функцией памяти для контроля артериального давлении. Первое, что пришлось выполнить — это наладить нормальное функционирование организма, то есть диетическое питание, регулярное опорожнение кишечника, физические движения, позитивный эмоциональный настрой и полноценный сон.

 
Аппетит у матери вскоре появился, и она охотно поедала предложенные блюда. Причем, первое время кормили из ложки. И сразу обозначилась проблема с запорами, как будто толстая кишка напрочь зацементировалась каловым скоплением. Пришлось ставить клизму: через задний проход закачать около литра теплой кипяченной воды. Эта процедура была самой неприятной. Мать разделась догола и улеглась на простынью, расстеленную на полу ванной комнаты. Улеглась со словами: «Срамота-то какая!» Нас также коробила подобная прочистка кишечника. Однако, возможная интоксикация организма от разложения каловых масс была страшнее.

 
Светлана аккуратно ввела в толстую кишку пластмассовую трубочку. А я держал высоко над головой нечто подобное грелки. По команде жены снял пластмассовый зажим с трубочки, и вода под собственным весом устремилась в зашлакованный кишечник. Вскоре вся вода перетекла в утробу. Надо было подождать немного, но мать заерзала по полу: практически вся вода вытекла на пол. Я бросился подтирать пол. После чего процедуру пришлось повторить. На этот раз сфинктер удерживался легким усилием пальцем.

 
Я быстро убрал клизму, с опаской подумывая как суметь усадить на унитаз. И когда наступила это ответственная минута, конечно же, не получилось, чтобы кишечник бурно исторг разбухшие какашки в предназначенном месте. Пока поднимал мать, пока усаживал и пол и стены оказались в отвратительных ошметках каловых масс. Пока мать сидела на унитазе, мы с женой, надев резиновые перчатки, спешно взялись за уборку. Я капитально промыл пол, Светлана — стены,  покрытые кафельной плиткой. После чего решено было устроить основательный банный день.

 
Я, сверх меры напрягая мышцы перебазировал крайне смущенную мать в ванну, где она тут же встала на четвереньки. Светлана взяла гибкий душ и сверху стала поливать благодатной водой. И тут мать словно ожила. С необыкновенным блаженством то и дело повторяла: «Хорошо как, батюшки! Забыла, когда так мылась! Какая тут чистота, вода, мыло, пена! Хорошо! Прямо до косточек грязь отмывается. Хорошо как! Дай Бог вам здоровья и долгие лета. Как не знаю благодарить вас?!»


Усадив мать, укутанную махровым халатом, в кресло, тщательно помылись и мы. Потом, как полагается, пили втроем чай с травами.



Сознание к матери возвращалось крайне медленно. Она порой обращалось к Светлане: «Ты кто? Как тебя зовут? Что ты тут делаешь?», чем расстраивала её до слёз. Самостоятельно передвигаться мать не могла: с кровати в кресло, в туалет, за обеденный стол передвигалось с моей помощью, а в моё отсутствие —  поддерживаемая Светланой.


Очень трудно оказалось наладить правильный сон. У матери установился исключительно свой ритм сна и бодрствования. Она могла пробудится в два часа ночи и смотреть до нашего пробуждения в окно на огни ночного города и звездную рассыпь неба, а то и устав от неподвижности, вставала и с шумом падала. Естественно, я вскакивал и бежал в её комнату, поднимал и усаживал в кресло. Терпеливо старался внушить, что мне на работу, и от становившегося хроническим недосыпанием у самого голова идет кругом. Мать оправдывалась, что затекли бока и лежать не может. Между тем, могла в семь утра заснуть и до обеда давать храпака. И вообще, время до обеда было для неё почему-то тяжелым: её словно не было здесь — была сухая придирчивая старуха, досаждавшая колкостями бедной Светлане. После обеда постепенно приходила в себя, становилась доброй, приветливой, мягкой, благодарной. Для меня и Светланы такая перемена была загадкой.


За неделю, что была у нас больная мать ни сестра, ни Андрюша не соизволили прийти, хотя и звонил им неоднократно и предлагал, чтобы мать жила у всех по очереди: две недели у нас, две недели у сестры, две недели у брата. Мы ведь тоже не двужильные! За неделю хронического недосыпания у жены участились головные боли, у меня напротив голова словно очугунела. Сестра говорила, что у неё фитнес, йога, тренинги — всё это строго по графику. Андрюша крутился на трех работах. И брать ещё одну обузу — уход за родной матерью — не входило ни в какие планы.

   
Потеряв надежду, что остальные так называемые родственники ослабят наше бремя, я купил местную газету. Проглядывая объявление купли-продажи, предложения по услугам вдруг обнаружил, что в нашем доме продается однокомнатная квартира. Тут же позвонил, и оказалось, что квартиру только-только выставили на продажу, и я первый покупатель. Сразу про себя решил, что покупаю. Но для приличия попросил показать квартиру.


На следующий день риэлтор, чрезвычайно общительная и приятная женщина, показала предмет продажи, и сказала что квартиры в наших домах расходятся в лет. Чем объяснить такой парадокс даже не знает. Я незамедлительно заверил, что покупаю без торга и объяснил почему. Больная мать, требует постоянного ухода, но жить вместе означает отсутствие элементарного отдыха. Риэлтер профессионально зацепилась: а квартиру матери будете продавать? Будем. После короткого расспроса риэлтер попросила показать квартиру, чего мы тут же и сделали. И самое удивительное, что по дороге она успела вызвонить клиента, который мог бы купить эту квартиру. Мы приехали практически одновременно: я, риэлтер, предполагаемый покупатель. И что было еще удивительнее, что покупатель также сказал, что квартира подходит, готов ей купить и внести залог. Не ожидая такого стремительного разворота, я побежал убеждать мать продать квартиру.

 
Мать не нашла довода не согласиться. Я кинулся собирать деньги на покупку квартиры. Выяснилось, что продажа родительской квартиры затянется, поскольку выстраивалась довольно сложная цепочка купли-продажи, какой-то четвертной обмен. Я снова позвонил сестре и брату, пригласил их к себе, чтобы решить важный вопрос, сказав, что разговор не телефонный. И также они не пришли, сославшись на крайнюю занятость.

 
Тогда я решил действовать по своему разумению. Кое-какие деньги были, но получить их мог только через три месяца, поэтому пришлось взять кредит, который мне выдали буквально через день. А через две недели стал собственником однокомнатной квартиры. Продажа родительской квартиры намечалась через месяц. Об этом сообщил сестре и брату. Оба были шокированы.
 
— «Как так, не посоветовавшись с нами, затеял продажу?»
    
— «Во-первых, я звал, но вы не пришли»

— «Ты не сказал, для чего звал»
 
— «Значит, когда решается денежный вопрос, вы мигом собираетесь! Когда, напротив, надо что-то отдавать: деньги, время, внимание, заботу — вы становитесь недосягаемы... — я прочитал целую нравоучительную лекцию»

— «Короче, — продолжил я, — деньги от продажи квартиры будут разделены поровну»

Сестра бросила трубку, Андрюша пробубнил невразумительное. Мне стало ясно, что в их планах было взять квартиру чистоганом. Я со своей благотворительностью снес подчистую их задумки. Мне же разбираться кто прав, кто виноват было некогда: на руках немощная мать, жена в стрессовом состоянии, новое приобретение недвижимости, требующее капитального ремонта. Поэтому забыть, что есть сестра и брат с непонятными претензиями, представилось лучшим вариантом, дабы не отягощать и не осквернять себя злом (обида, грозящая перерасти в ненависть, ссуды-пересуды в стиле ток-шоу «Пусть говорят»). Я лишь изумлялся, как деньги подминают под себя людей!
 

Почему-то мне показалось необходимым сделать ремонт квартиры своими руками, кроме замены сантехники, канализационных и водопроводных труб, а также замены щелястых деревянных оконных блоков на современные пластиковые стеклопакеты.

 
К нашей общей с женой радости мать явно пошла на поправку: передвигалась по комнате самостоятельно, держась за стенку и опираясь на тросточку. Каждый вечер я раскладывал таблетки в три мензурки, помеченные надписями «утро», «день», «вечер». Мать с похвальным усердием исполняла лечебные процедуры, среди которых прием таблеток приравнивался к некоему священнодействию. Провалы в памяти стали реже и чередовались с  отвратительной подозрительностью. Однажды, придя с работы, застал Светлану с воспаленными от слез глазами.
 
— Что опять? — спросил я нахмурившись.

— Ничего, — Светлана отвернулась. — Иди сам её корми. Она мне второй раз сказала, что я её хочу отравить.

— Когда это было? До полудня?

— Какая мне разница до полудня или после! Я всегда одинаково понимаю… Я уже больше не могу. Понимаешь, не могу! Две недели я сижу с ней как привязанная. Хожу как за малым ребенком, готовлю, чтобы ей понравилось. У меня болит поясница, оттого что приходится поднимать, усаживать, придерживать. Я практически не сплю. Меня трясет, когда я вижу, как она идет пошатываясь по квартире. Я боюсь, что она упадет на стеклянные двери, на зеркала, сметет телевизор — покалечится сама, или убьётся. И твои родственнички тогда уж точно мне житья не дадут. Где её дочь?! Где это «светлый мальчик» Андрюша. Почему дочь усовершенствует себя йогой и фитнесом и носа не показывает у матери?! Это она должна её каждое утро умывать и подмывать! Почему ты взвалил всё на себя и на меня?!


Начиналась истерика, которую увещеванием не остановить. Светлана, конечно же, права. Я взвалил на неё неподъемную ношу. Но не устраивать же мать в дом престарелых?! Именно сейчас ей нужно индивидуальное внимание и человеческая теплота. Я прошел в комнату. Мать сидела как набедокуривший ребенок, искоса поглядывая и пытаясь унять волнение.
 
— Что опять произошло? — спросил теперь у неё.

— Целый день по телефону разговаривает. О чем-то шепчется, посматривает на меня, — быстро и что называется «в сердцах» ответила мать.

— Если она не может выйти из дома и решить свои проблемы, ей приходится это делать по телефону. Объяснить что-то по телефону гораздо труднее, чем пообщаться с глаза на глаз. А посматривает — потому что беспокоиться за тебя.

— Может быть, мне уехать домой, раз уж всех вас достала?!

— Может быть, и так следует сделать. Ты более-менее передвигаешься. Я буду каждый день ходить к тебе. Может быть, наконец появиться сестра и Андрюша.

 
После некоторого молчания мать решительно сказала:

— Нет! Я больной человек. Вы должны за мной ухаживать.

— Это безусловно. Для этого и переселяем тебя поближе к себе. В своей квартире ты будешь сама себе хозяйка. Когда хочешь, встанешь, когда хочешь ляжешь. Мы обязательно подлечим тебя, чтобы ты самостоятельно передвигалась и обслуживала себя, под нашим постоянным вниманием. Без движений и заботы ты быстро захиреешь. Всего один месяц тебе пожить одной в старой квартире. Я за этот месяц сделаю ремонт.


Итак, мать перевез обратно. Я видел, как ей трудно возвращаться, как она мужественно собирается из последних сил, чтобы выстоять и выдержать.  К горлу подступал комок, и глаза мои увлажнялись. Вернувшись домой хватанул три четверти стакана крепкого алкоголя, и дал воля душившим меня чувствам. Светлана присмиревшим голосом тихо сказала: «Ты молодец, что так о матери печешься, но я, да и ты — не железные. Ведь и нам нужен отдых…»


Я ничего не сказал. А на следующий день с удвоенной энергией взялся за ремонт квартиры. В счет очередного отпуска взял десять дней. Чтобы ещё более уплотнить время, стал работать в квартире по четырнадцать часов в сутки.


Первым делом ободрал старую плитку в ванной, пожелтевшие обои, смыл побелку с потолков и стен, все обработал антисептиком. За два дня две ударные наемные бригады поменяли окна, сантехнику и трубы, застеклили лоджию, установили входную вполне респектабельную сейф-дверь. Я за это время подобрал и разрезал обои и даже немного отдохнул. Потом работа пошла приятнее: наклейка кафельной плитки, обоев. Квартира преображалась, и это добавляло энергии. С деревянного пола растворителями снял старую краску. Пол предстал, словно в первозданной чистоте. Окраска стен и пола стала завершающим этапом. Квартирка стала загляденье! И только теперь я отважился показать её матери.


Солнечной февральской оттепелью я привез маму  в её новое жилище. Она вступила за порог, прошла в комнату, залитую солнечным светом и ахнула.

— Неужели сюда я буду переезжать?!

— Да это твоя квартира. Комната девятнадцать квадратных метров, кухня — семь. По нынешним меркам кухня маловата, но тебе одной пойдет. Электроплита, новая мойка, в угол поставим холодильник. Достаточно удобная ванная комната, совсем не тесная. Коридор вполне просторен, здесь удобно встанут и гардероб и тумба-секретер…

— Я то думала, что смертушка пришла ко мне. На дальний погост собралась переезжать. А тут в такие царские хоромы буду переезжать!

— Ну царские не царские, но жилье будет твое комфортабельное, удобное, и главное — практически с нами. Хоть и не в одной квартире, но в одном доме.
— Не знаю как благодарить тебя.

— Так ведь я не для похвалы, ни за плату работал, а так сказать по велению сердца. По НАПРЯЖЕНИЮ СОВЕСТИ. Я же тоже хочу жить спокойно и правильно. Чтобы ничего не мучило, не саднило, не тревожило. Только чистая радость вдыхалось вместе с воздухом, — сказал я на одном порыве, удивляясь этому внезапно возникшему радостному импульсу, который подвиг меня именно с горячей сыновней любовью обнять родного человека.



*****
В мартовские праздники мы перевезли мать в её новую квартиру. Надо отдать должное Андрюше: он собрал крепких шустрых ребят, которые славно поработали грузчикам, дружно и весело переместив нехитрый скарб скопившегося имущества. Правда, я два дня упаковывал вещи в специальные мешки и коробки, разобрал крупногабаритную мебель. Мать к тому времени основательно оправилась от ноябрьского кризиса в здоровье. Даже возникала крамольная мысль: зачем затеял переезд? Постепенно сгладятся недуги, потихоньку она будет коротать свой век в памятной квартире, где по меткому народному выражению «пуп резали».


Однако, эту искушающую мысль я решительно гнал. Не перспектива ли раз и навсегда покончить с одиночеством и запустением вернула надежду, что жизнь продолжается, несмотря на почтенный возраст в восемьдесят три года?


И вот практически через год после переезда матери могу сказать себе, что всё сделал исключительно правильно.


Каждый день после работы я захожу в её чистую светлую квартиру. И мать уже у порога сияет такой замечательной улыбкой, в которой и безграничная теплая радость и доброта, и совершенная искренность, что любая душевная усталость, ежедневная утомленность, стресс — проклятье века от жестокой запутанной жизни — мгновенно исчезают, словно смываю грязь с себя чистой водой. И вижу, что в восемьдесят четыре года можно ощущать себя счастливым, поддерживать физическую подвижность, сохранять ясную голову и редкую душевность, так нужную нам.