Джеймс Уайли История протестантизма Книга девятая

        История протестантизма от сейма в Вормсе в 1521 году
                до Аугсбургского исповедания в 1530 году.






                Глава 1



                Новый Завет на немецком языке.


Народ безмолвствовал. – Бог собирался говорить. – Политические осложнения – Правда среди бури – Лютер в Вартбурге – Уроки научили его. – Сулейман – Турки и реформация – Лев X умирает. – Адриан Утрехский – Что католики думают о новом Папе. – Реформы Адриана – Бездействие Лютера – Начинает перевод Нового Завета. – Красота перевода – Второе откровение – Призраки


История реформации в Германии еще раз требует нашего рассмотрения. Грандиозный выход человеческой души из рабства, который в значительной степени характеризовал шестнадцатый век, мы уже прослеживали в триумфальном марше от кельи августинского монаха до трона Карла V, от дверей замковой церкви в Виттенберге до великолепного зала в Вормсе со многими властями и правителями Западной Европы.
Это – один из самых напряженных моментов, так как он оставил нас на пороге новой великой драмы. Позиция, занятая  обеими сторонами, не имела хода назад; и становилось неизбежным столкновение, в котором должна была погибнуть одна из сторон. Новые силы света и свободы, говоря устами избранного борца, сказали: «На этом стоим и не можем повернуть назад». Старые силы суеверий и деспотизма через своих представителей, Папу и императора высказали подобное решение: «Вы не пройдете».
Пришел час, и нельзя отложить решительную битву, которая должна определить, что ждет мир, свобода или рабство. Списки составлены, воины заняли свои места, сигнал дан; еще мгновение и мы услышим звуки ужасных ударов, эхом отдающиеся на поле сражения, где бойцы сошлись в смертельной схватке. Но вместо битвы внезапная глубокая тишина опустилась на место действия, и воины с обеих сторон стояли неподвижно. Тот, Кто наблюдает за солнцем, отдал приказание приостановить борьбу. Словно «облако» встало между двумя войсками, чтобы они не могли сойтись.
Но для чего эта остановка? Если бы битва началась в тот момент, то победа, учитывая человеческие возможности, была бы за старыми силами. Сторонники новой силы тогда не были готовы продолжать войну. Они были значительно меньше по численности. Однако основным недостатком было не это, а нехватка оружия. Оружие другой стороны было всегда наготове. Они опирались на меч, который уже был вынут из ножен. Оружием других был духовный меч, Слово Божие. И этот меч надо было подготовить, нужно было перевести Библию; при полном вооружении солдаты реформации смогут идти в бой, способные вынести все лишения этой кампании, и с победой выйти из «великой борьбы скорбей», которую они были призваны вести.
Если тогда, сильный голос, звучавший в Германии, который слышали короли, курфюрсты, герцоги, прелаты, города и университеты, и эхо которого расходилось по дальним странам, молчал, то это для того, чтобы был слышан более сильный голос. Люди должны были подготовиться к слушанию этого голоса. Все более слабые звуки должны были утихнуть. После того, как люди проговорили, в этом молчании Бог Сам должен был проговорить из Своего Слова.
Давайте взглянем на политическую ситуацию в мире. Это был век великих монархов. Владыкой Испании и многих других королевств, как в Старом, так и в Новом Свете, а теперь и обладателем императорской короны, был неразговорчивый, честолюбивый, скучный и коварный Карл V. Франциск I, самый изысканный, благородный и воинственный рыцарь того времени, правил Францией. Своенравный, решительный и жестокий Генрих VIII владел скипетром Англии, и попеременно наносил удары то римской церкви, то реформации, в зависимости от того, что правило им – остроумие или политика. Мудрый Фридрих был правителем Саксонии, своей добродетельной жизнью завоевал прочную славу себе и заложил основание прочной власти для своего дома. Изящный, потакавший своим похотям и скептический  Лев X возглавлял обряды римской церкви. Азия признавала скипетр Сулеймана Великого. Его орды часто нависали над границами христианского мира подобно тучам, заряженным молнией. Когда в делах реформации наступал кризис, короли, послушные римскому престолу, соединяли шпаги для такого решительного удара, чтобы не надо было ударять во второй раз. Турки, подчиняясь Тому, Кого они не знали, сразу же появлялись на восточных границах Европы и так угрожающе, что шпаги, обнаженные против бедных протестантов, поворачивались в другую сторону. Турки были громоотводом. Так Христос прикрывал Свое небольшое стадо исламским щитом.
В распоряжении этих правителей были огромные материальные ресурсы. Они управляли народами и армиями христианского мира. Именно среди этих политических амбиций Великий Распорядитель хотел, чтобы выросло тонкое деревце реформации. Удивительно, что в такой ситуации оно могло существовать даже один день. Истина укоренилась и зацвела, можно сказать, в разгар урагана. Как это было? В чем была ее защита? Страсти, которые бушевали вокруг нее подобно бурям, были ей защитой. Враги были вынуждены сдерживать и противодействовать друг другу. Их яростные удары попадали не по истине, против которой были направлены и которую хотели уничтожить, а по самим себе. Армия выступала против армии, монарх падал перед монархом, страшная буря из одного места встречалась с бурей из другого места, и, таким образом, интриги и атаки королей и государственных деятелей служили оплотом для истины, которую хотели расшатать и уничтожить сильные мира сего. Рука великого гонителя Карла V поднялась, чтобы уничтожить церковь, а она нашла убежище под сенью турка Сулеймана. Как очевидна рука Божия! Как чудесно Его провидение!
Лютер никогда не носил шпаги в своей жизни, кроме того случая, когда он играл роль рыцаря Георга в Вартбурге, и, однако, у него не было недостатка в защитниках, когда он был в опасности. Он был отпущен с сейма в Вормсе, когда два сильных меча были занесены над его головой – папское отлучение и императорский запрет. Одного из них было достаточно, но как ему удалось избежать гибели при двух обнаженных мечах? И среди армии врагов, когда они наступали на него со всех сторон и готовы были проглотить его, он вдруг оказался невидимым; он прошел сквозь них и незаметно вошел в двери своего убежища.
Это было его второе заключение. Оно было не менее важно для подготовки к великой работе, чем первое. В своей келье в Эрфурте он обнаружил основание, на котором грешник должен стоять. В заключении Ватрбурга ему было показано основание, на котором должна стоять церковь – Библия.
Здесь Лютеру были даны и другие уроки. Работа, предназначенная для него, требовала сильного, пылкого и бесстрашного характера, и именно таким характером он был наделен. Как он отличался от осторожного, терпеливого и осмотрительного Цвингли! Реформатор Цюриха никогда не делал шага, не подготовив пути, наставив людей и заручившись их пониманием и симпатиями к предложенным им переменам. Реформатор Виттенберга, с другой стороны, не только игнорировал сильных, но временами не считался и со слабыми, из-за недостатка симпатии и снисхождения к их слабостям. Он считал, что другие должны понимать дело также ясно, как понимал он. Поразительный успех, который до сих пор сопутствовал ему, – Папа не обращал на него внимания, император воевал, народы собирались вокруг него – формировал такие сильные качества в ущерб более тонким, но более действенным качествам, без которых нельзя было добиться успеха в той работе, которой он занимался. Слуга Господа не должен вступать в конфликт. Его речь должна очищать, как роса. Это – свет, который нужен миру. Этот вынужденный перерыв был больше полезен реформатору и всему движению, чем самый напряженный и успешный год труда, на который был способен богато одаренный Лютер. Он должен был сейчас изучать свое сердце и отличать, что было результатом страстей, а что от Духа Божьего. И прежде всего, он был приведен к Библии. Его познания в богословии расширились и созрели. Его природа освятилась и обогатилась, и, когда его горячность уменьшилась, то в той же пропорции увеличилась его сила. Изучение Слова Божьего открыло ему то, что он был склонен упустить в спорах, существовала система взглядов, которую надо было построить, и система взглядов, которую надо было разрушить, и эта работа была важнее.
Императорский меч был не единственной опасностью, от которой защищал его Вартбург. Победа в Вормсе вознесла его на вершину, где он стоял на виду всего христианского мира. У него могла закружиться голова, и он мог упасть в бездну, увлекая за собой всю дело. Поэтому он неожиданно погрузился в молчание, где не мог слышать аплодисментов мира, где он был наедине с Богом, где он не мог не чувствовать свою ничтожность перед лицом Вечного Величия.
Пока Лютер исчез из вида в Вартбурге, рассмотрим, что происходит в мире. Все его процессы вращались вокруг одного центрального процесса, а именно протестантизма. Как только Лютер вошел в ворота Вартбурга, политическое небо затянулось облаками, тучи шли со всех сторон. Сначала Сулейман, «чьи тринадцать сражений вселили ужас в народы Германии», неожиданно вторгся в Европу. Он захватил много городов и замков, взял Белград, оплот Венгрии, расположенный на слиянии Дуная и Савы. Государства империи, охваченные ужасом, срочно собрались в Нюрнберге, чтобы принять меры по защите христианского мира и остановке победного марша чудовищного захватчика. Князьям предстояла большая работа. Исполнение приказа императора против Лютера нужно было отложить, пока они не найдут средства заставить  Сулеймана с его ордами вернуться в свою страну. Они уже были готовы обнажить шпаги над головой Лютера, когда несколько сот тысяч турецких ятаганов были занесены над их головами.
В то время как одна опасность угрожала с востока, другая появилась на юге. Из Испании пришли новости, что в отсутствие императора разразился мятеж. Карл V, оставив Лютера в покое на некоторое время, был вынужден отправиться домой морем, чтобы уладить разногласия, раздиравшие его наследные владения. Он оставил Германию немало раздраженным, найдя князей непослушными его воле и ограничивавшими его в выполнении императорской прерогативы.
Дела еще более запутались из-за войны, начавшейся между Калом V и Франциском I. Первый театр военных действий был в Пиренеях, но потом кампания переместилась в Италию, и так как армия Папы была на стороне императора, французы потеряли герцогства Пармы, Пьяченцы и Милана, которыми они владели шесть лет; несчастье довершилось тем, что их выгнали из Ломбардии. А теперь пришло время огорчения для Папы! Велика была его радость, когда выгнали французов. Его армия победила, Парма и Пьяченцы были возвращены церковному государству. Хорошие новости застали его в загородной резиденции в Мальяне. Они сообщали об императорском указе против Лютера, что повергло его в неописуемый восторг. Тучи, которые нависали над его домом, казалось, рассеивались. «Он расхаживал взад и вперед между окном и горящим камином до глубокой ночи, был ноябрь месяц». Он видел, как народ праздновал победу. Он поспешил в Рим, и приехал туда, прежде чем торжества закончились. Как только он переступил порог дворца, как почувствовал недомогание. Он чувствовал руку смерти над собой. Обратившись к своим служителям, он сказал: «Молитесь обо мне, чтобы я вас всех осчастливил». Болезнь так быстро прогрессировала, что он умер без причастия. Час победы вдруг превратился в час смерти, и крики радости сменились похоронным звоном и траурными факелами. Лев царствовал в роскоши, а умер в долгах, и был похоронен с явным презрением. «Римляне – пишет Ранке – никогда не простили ему того, что он умер без причастия. Они провожали покойника до могилы с оскорблениями и попреками. Они восклицали: «Ты вкрался как лиса, как лев правил нами, и как собака умер».
Племянник покойного Папы, кардинал Джулио де Медичи, стремился стать преемником своего дяди. Но более сильный род, чем Медичи, предъявлял права на обладание тиары. Монархи Испании были более действенной движущей силой в европейских делах, чем богатый купец Флоренции. Конклав заседал долго, и Джулио Медичи, отчаявшись в своем избрании, сделал благородный жест и предложил кардинала из Тортозы, учителя Карла, в понтифики. Названное лицо было незнакомо кардиналам. Он был родом из Утрехта. Он был абсолютно не честолюбивым, пожилым и аскетическим. Избегая любых возможностей проявить себя, он полностью сосредоточился на выполнении церковных обязанностей, и лишь легкая улыбка была признаком его хорошего настроения. Таков был человек, которого кардиналы под воздействием неожиданного и таинственного побуждения или под влиянием императорской руки, возвели на папский престол. Он был во всех отношениях прямой противоположностью величественному Льву.
Адриан VI, так как под таким именем он начал править, был простого происхождения, но обладал талантами и был примерного поведения. Он начал карьеру профессором в Лёвене. Затем он стал учителем Карла V, и благодаря ему  и своим собственным заслугам, он стал кардиналом Тортозы. Он был в Испании по делам императора, когда услышал новость о своем избрании. Кардиналы, уже встревожившись о содеянном, надеялись, что скромный человек откажется от блестящего звания. Они были разочарованы. Адриан, выехав в Рим со своим старым экономом, поселился в роскошных апартаментах, неожиданно освобожденных Львом. Он смотрел с безразличием, даже с неприязнью на старинные шедевры, великолепные картины и роскошные статуи, которыми Лев со своим утонченным вкусом и безграничной расточительностью украсил Ватикан. «Лаокоон» был уже там, но Адриан отвернулся от этой чудесной группы, которую некоторые называли шедевром резца скульптора, и холодно заметил: «Это языческие идолы». Из всех необычных вещей огромного музея папского дворца Адриан VI был самым необычным для римлян. Они не знали, что им делать с новым господином, которого дали им кардиналы. Его приезд (в августе 1522 г.) был подобен сошествию облака на Рим, это было похоже на затмение солнца. Увеселениям и зрелищам Вечного Города пришел неожиданный конец. На смену песням и маскарадам пришли молитвы и четки. Он будет нашей гибелью, говорили римляне о новом Папе.
Смиренный, благочестивый и искренний Адриан стремился реставрировать, а не низложить папство. Его предшественник думал уничтожить движение Лютера с помощью меча, голландец считал, что он нашел лучший путь. Он предложил задавить одну реформацию другой. Он начал с ошеломляющего признания: «Вероятно, Папа может ошибаться в вопросах веры, оправдывая ереси своими взглядами и декреталиями». Это признание, которое должно было стать отправным пунктом умеренной реформы, является более неудобным в наши дни, чем когда оно впервые было сделано. Мир с тех пор получил «Энциклику» Пия IX и «Закон о непогрешимости» 18 июля 1870 года, которые учат прямо противоположной доктрине, что Папа не может ошибаться в вопросах веры и нравственности. Если Адриан говорил правду, то Папа может ошибаться; если он говорил неправду, то это в равной степени значило, что Папа может ошибаться; и что тогда делать с законом Ватиканского собора 1870 года, который заглядывая назад и вперед, заявляет о том, что Папа не может ошибаться?
Адриан хотел реформировать суд римской церкви, как и всю систему папства. Он начал очищать город от некоторых пользовавшихся дурной славой сословий, искореняя пороки и наполняя его добродетелями. Увы! Вскоре он понял, что оставит в Риме всего несколько человек кроме себя. Его реформы не имели успеха, о чем свидетельствует результат. Когда он коснулся злоупотреблений, все, кто был заинтересован в их сохранении, а их был легион, поднялись с оружием на их защиту. Когда он хотел вынуть только один камень, все здание начинало шататься. Спасли бы эти реформы Германию, трудно сказать, но одно точно, они ослабили Италию. Адриан, вздыхая о трудностях, окружавших его со всех сторон, должен был признать, что средний путь оказался непрактичным, и что его единственный выбор лежал между реформой Лютера с одной стороны и политикой Карла V с другой. Он бросился в объятья Карла.
Необходимо снова обратить наше внимание на Вартбург. Пока турки гремят на восточной границе христианского мира, Карл и Франциск сражаются друг с другом в Италии, а Адриан пробует ввести невозможные реформы, Лютер напряженно работает в уединении. Его первые дни прошли в удивительном покое; расположившись на бастионе замка, он вспоминал бурю, от которой он убежал, смотрел на тихие лесные поляны и возделанные долины, простиравшиеся под ним. Постепенно он занемог и стал беспокойным, вероятно, из-за внезапного перехода от бурной деятельности к полному бездействию. Он осуждал себя за праздность. Посмотрим, что Лютер называл праздностью. «Я опубликовал – пишет он 1 ноября – небольшую книгу Катарсис Антихриста, трактат на немецком языке об исповеди, комментарий на немецком языке на 67 псалом и утешение церкви Виттенберга. Кроме того, у меня в печати находится комментарий на немецком язке к посланиям и Евангелию на этот год; я только что отослал общественное порицание епископу Майнца об идоле индульгенций, которого он опять поднял в Галле; и закончил комментарий на евангельскую притчу о десяти прокаженных. Все эти сочинения на немецком языке». Такова была праздность, в которой он жил. Из воздушного пространства, из края птиц, с горы, с острова Патмос, так он писал в письмах, реформатор видел все, что происходило в мире под ним. Он рассылал со своей горы по всей отчизне послания, комментарии, трактаты, советы и замечания. Доказательством того, что он осознавал потребность того времени, является то, что почти все книги в Вартбурге он писал по-немецки.
Но постепенно в своем уединении Лютер приступил к более важной работе. Существовала одна Книга, Книга книг, необходимая на этом этапе движения, и Лютер хотел, чтобы эту Книгу его соотечественники имели на родном языке. Он начал переводить Новый Завет с греческого на немецкий язык. Кроме других огромных трудов, он выполнял эту задачу с почти нечеловеческой энергией, и закончил ее до выхода из Вартбурга. В 1477, 1490 и 1518 годах делались попытки перевести Библию с Вульгаты, но перевод был такой непонятный, печать никудышная, а цена такая высокая, что мало кто приобретал эти переводы. Среди волнений Виттенберга Лютер не мог выполнять эту работу, а здесь он мог. Он также намеревался перевести Ветхий Завет с иврита, но задача была выше его сил. Он ждал сведущего помощника, и как он был благодарен, что в тот день, когда для него открылись ворота Вартбурга, перевод Нового Завета был закончен.
Но этот труд требовал редактирования, и после того как Лютер вернулся в Виттенберг, он просмотрел его стих за стихом вместе с Меланхтоном. К    21 сентября 1522 года был отпечатан весь Новый Завет на немецком языке, и его можно было купить недорого за полтора флоринта. Теперь предстояла более сложная задача по переводу Ветхого Завета. Не пренебрегали ни одним источником информации, чтобы сделать по возможности совершенный перевод. Несколько лет прошло, прежде чем вышло на немецком языке полное издание Священного Писания. Труды Лютера, связанные с Писанием, не закончились на этом. До конца своих дней он постоянно занимался корректированием и улучшением перевода. Для этого он организовал синод или синедрион из образованных людей, состоявший из Иоганна Бугенхагена, Юстуса Йонаса, Меланхтона, Круцигера, Аурогалуса и Георга Ровера, включая любого ученого, оказавшегося в Виттенберге. Эта группа собиралась в августинском монастыре перед ужином, обменивалась предложениями и выносила решения о внесении изменений. Когда определялось точное значение слова на языке оригинала, тогда облечение  его в немецкий язык переходило к Лютеру.
Самые компетентные судьи дали высшую оценку переводу Лютера. Он был выполнен в стиле совершенной чистоты, силы и красоты. Он установил языковой стандарт. В этом переводе немецкий язык достиг своего совершенства, как будто высшего предела. Но это было наименьшей пользой, полученной нацией от перевода Нового Завета Лютером на немецкий язык. Подобно Моисею, Лютер был возведен на гору, чтобы получить Закон и дать его людям. Плен Лютера был свободой для Германии. Народы сидели в темноте, когда с горы забрезжил новый день. Какая бы была реформация без Библии, метеор, промелькнувший на короткое время, и потом исчезнувший в темноте?
«Из многочисленных свидетельств красоты перевода Лютером Библии – пишет Закендорф – я выберу одно, князя Ангальтского Георга, данное на открытом съезде страны. «Какие слова – говорил князь – могут вполне передать то огромное благословение, которое мы получили в Библии, переведенной д-ром Мартином Лютером с языков оригинала? Благодаря особой благодати и действию Святого Духа перевод как слов, так и содержания, чист, красив и ясен, что как будто Давид или другой пророк живет в нашей стране и говорит по-немецки. Если бы Иероним или Августин жили сегодня, они бы встретили этот перевод с радостью и признали бы, что никакой другой язык не может так верно и ясно перевести Слово Божие. Мы признаем милость Божию в даровании нам Сиптуагинты на греческом языке  и латинской Библии Иеронима. Но сколько искажений и неточностей в Вульгате! Августин также, не зная иврита, допустил немало ошибок. Но из перевода Мартина Лютера многие образованные доктора признали, что они лучше поняли истинный смысл Библии, чем из всех написанных к ней комментариев».
Эти многочисленные труды, произведенные без остановки в уединение  замка Вартбурга, полностью расстроили функции организма, что в свою очередь вызвало психические галлюцинации. С ослабленным организмом и возбужденным умом Лютер был подвержен мрачным страхам. Его повышенная чувствительность облекалась в сатанинские формы. Ужасный шум в комнате пробуждал его ото сна. Как будто собака выла у его двери; однажды, когда он переводил Новый Завет, явился бес в виде льва и ходил вокруг него, готовый прыгнуть. Больная психика вызывала ужасные призраки, но для Лютера они были не призраками, а реальностью. Хватая все, что было под рукой, это могла быть и чернильница, Лютер бросал ее в непрошенного гостя с такой силой, что заставлял врага убегать и повреждал штукатурку. Во всяком случае, мы должны восторгаться его мужеством.









                Глава 2


                Отмена мессы.


Монах Цвиллинг – Проповедует против мессы. – Нападает на монашеские ордена. – Боденштайн из Карлштадта – Раздает причастие. – Отмена мессы в Виттенберге – Другие изменения – Проповедники из Цвикау – Николас Шторк – Томас Мюнцер – Отрицают крещение младенцев. – Новое Евангелие – Беспорядки в Виттенберге – Слухи дошли до Вартбурга. – Беспокойство Лютера – Он покидает Вартбург. – Появляется в Виттенберге. – Его проповедь – Проповедует всю неделю. – Переломный момент – Благополучно проходит.


Ушел в уединение человек незаурядного ума, но работа не прекратилась. События большой важности произошли в Виттенберге за время десятимесячного пребывания Лютера в Вартбурге. Реформация быстро шла вперед. Новое учение находило выражение в новом и более простом богослужении.
Габриэль Цвиллинг приложил свою скромную руку к работе, начатой великим монахом. Он начал проповедовать против мессы в том самом монастыре, где часто можно было слышать голос Лютера. Учение, которое он провозглашал, было по существу таким же, как и то, которому Цвингли учил в Швейцарии, что Вечеря не является жертвой, а воспоминанием. Он осуждал мессы, поклонение св.дарам и требовал, чтобы причастие давалось под обоими видами. У монаха нашлись последователи как внутри, так и за пределами монастыря. Монахи находились в состоянии глубокого возбуждения. Виттенберг был встревожен. Двор курфюрста забеспокоился, Фридрих назначил делегацию из Юста Йоны, Филиппа Меланхтона и Николауса Амсдорфа с целью посетить августинский монастырь и восстановить спокойствие.  Перед членами делегации была поставлена задача рассмотреть взгляды монаха Габриэля. Это были не просто несколько темных монахов, требовавших отмены мессы; те же призывы слышались из университета и знаменитой саксонской школы. Многие, кто спокойно слушал Лютера и видел, что его учение долго оставалось всего лишь доктриной, пришли в ужас, когда увидели, что это учение приобретало практическую форму. Они увидели, что оно изменит мир с тысячелетней историей, сметет все старые обряды и установит такой порядок, которого не знали ни они, ни их отцы. Они боялись войти в этот новый мир.
Монах, воодушевленный успехом, сопутствовавшим первым попыткам, затем напал на сам монашеский устав. Он заявил, что в Библии нет подтверждения «обету», что «сутана» прикрывает лишь праздность и похоть. «Никто – сказал он – не может спастись под сутаной». Тринадцать монахов покинули монастырь, и вскоре  настоятель был единственным человеком, оставшимся в его стенах. Оставив старые привычки,  освобожденные монахи занялись, кто ремеслом, кто учебой в надежде послужить делу протестантизма. Брожение в Виттенберге возобновилось. В это время появился трактат Лютера «Монашеские обеты». Он выражался в нем с некоторым сомнением, но практическим выводом было то, что любой человек был свободен уйти из монастыря, но никто не обязан делать это.
По этому поводу выступил Андрей Боденштайн из Карлштадта, обычно называемый Карлштадтом, архидьякон из Виттенберга, чтобы сыграть важную роль в этом обсуждении. Карлштадт был смелым, ревностным и честным, без тени тщеславия. Пока Лютер находился на сцене, его колоссальная фигура уменьшалась до архидьякона, но когда больший светильник был убран на некоторое время, меньший поднялся на его место. Этого «небольшого болезненного смуглого человечка», не отличавшегося ни  широтой суждений, ни четкостью понятий, ни силой красноречия, можно было видеть ежедневно выступавшим с речью по вопросам богословия перед людьми на напыщенном и таинственном языке, который трудно было понять, и который многими считался олицетворением редкой мудрости. Его действия шли в основном в правильном направлении. Он возражал против клерикального и монашеского целибата, открыто выступал против мессы, против причастия под одним видом и против поклонения св.дарам.
Карлшдадт воспользовался стечением обстоятельств для осуществления своих взглядов на практике. На рождество 1521 года он раздавал причастие во всей простоте божественного установления. На нем не было ни подризника, ни ризы. Кроме облачения он также отказался от коленопреклонения, крестного знамения, целования и других обрядов римской церкви. Пригласив всех алкавших и жаждавших Божьей благодати придти и причаститься, он раздавал хлеб и вино всем причастникам, говоря: «Это есть плоть и кровь нашего Господа». Он повторил это действо в канун нового 1522 года, и продолжал всегда впоследствии проводить Вечерю с такой же простотой. Народ был на его стороне, и в январе городской совет совместно с университетом издал указ, что с этих пор Вечеря должна проводиться согласно первоначальному установлению. Месса пала.
С мессой пало и многое другое, что вырастало из нее или опиралось на нее. Священство лишилось немалой славы и власти. Церковные праздники больше не отмечались. Вместо ладана и хоругвей, музыки и процессий пришло простое и возвышенное поклонение  сердца. Целибат священников сменился праведным браком. Исповедь возносилась к Престолу, от которого приходило прощение. О чистилище сначала сомневались, потом отказались от него, и с его отрицанием много горечи ушло из смерти. От святых и девы Марии отказались, и, когда завеса открылась, люди оказались в присутствии Божественного величия. Статуи стояли отверженными на своих пьедесталах, или были повергнуты, стерты в порошок или брошены в огонь. Эта последняя часть реформы не обошлась без больших волнений.
Эхо этих волнений доходило до Вартбурга. Лютер начал бояться, что труд реформации превратится в труд по разрушению. Его принцип заключался в том, чтобы эти практические реформы, справедливые сами по себе, не должны были выходить за рамки общественного интеллекта, а если это происходило, реформа была не настоящей, а фиктивной. Сначала заблуждение должно быть удалено из сердца, а потом выброшен идол из святилища. На основании этого принципа он продолжал носить сутану своего ордена, служить мессу, сохранять обет целибата и делать другие вещи, от которых он в принципе отказался, но, как он считал, не пришло еще время менять формы. Выдержка была главной характерной чертой всех реформаторов. Цвингли, как мы уже видели, следовал тому же правилу в Швейцарии. Его наивный ответ человеку, жаловавшемуся на изображения в церкви, продемонстрировал великую мудрость. «Что касается меня,  - сказал Цвингли – то они меня не беспокоят, я близорук». Также и Лютер считал, что внешние предметы не мешали вере, если сердце не прилеплялось к ним. Совсем другое дело, когда после освобождения от этих предметов вновь возвращаются к ним.
При таком стечении обстоятельств в Виттенберге появилась новая группа реформаторов, которые собирались реставрировать человеческие традиции, господство человека в противоположность господству Папы. Эти люди известны как «пророки из Цвикау», небольшого города Цвикау, где они появились. Основателем новой секты был ткач Николас Шторх. Лютер восстановил авторитет Библии, она была краеугольным камнем его реформации. Шторх пытался убрать этот краеугольный камень. Он говорил, что Библия бесполезна. И что он ставил на ее место? Новое откровение, данное ему. Он утверждал, что ангел Гавриил явился ему в видении и сказал: «Ты будешь сидеть на моем троне». Какой приятный и легкий путь получения божественных откровений, не мог не отметить Лютер, когда вспоминал о своих терзаниях и страхах, прежде чем придти к познанию истины.
К Шторху присоединился еще один ткач Марк Томас, бывший студент Виттенберга Марк Штубнер и проповедник «нового Евангелия» Томас Мюнцер. В это Евангелие входило то, что Шторху открыл ангел Гавриил. Он объявлял крещение младенцев изобретением дьявола, и призывал всех последователей перекрещиваться, отсюда их название «Анабаптисты». После распространения их доктрин последовали волнения в Цвикау. Вмешались городские власти, новые пророки были запрещены, Мюнцер уехал в Прагу, Шторх, Томас и Штубнер отправились по дороге в Виттенберг.
Шторх постепенно рассказал обо всем откровении, полученном от ангела, и которое он считал неблагоразумным обнародовать сразу. Оказалось, что «новое Евангелие» после его полного обнародования, касалось ниспровержения всех принятых авторитетов и порядков церкви и государства; люди должны были руководствоваться внутренним озарением, проводниками которого были новые пророки. Они предсказывали, что через несколько лет существующий порядок прекратиться, и наступит царство святых. Шторх должен стать правителем нового царства. Нападая на протестантизм с противоположных полюсов, католики и фанаты Цвикау сошлись, тем не менее, в одном – отрицание божественного откровения и подчинение сознания человеческому уму, уму Адриана VI, сыну Утрехского механика, с одной стороны, и уму Николаса Шторха, ткача из Цвикау, с другой.
Эти люди нашли в Виттенберге последователей. Это еще более вдохновило Карлштадта; многие молодые люди из университета оставили учебу, считая ее бесполезной при наличии внутреннего озарения, обещавшего научить их всему, что нужно знать, не прилагая усилий для приобретения знаний. Новое волнение повергло курфюрста в смущение, Меланхтон был в нерешительности, он не находил в себе силы, чтобы идти против течения. Враги реформации торжествовали, думая, что скоро будут свидетелями распада и крушения реформации. До Вартбурга дошли слухи о том, что происходит в Виттенберге. Когда Лютер увидел, что его работа была на грани уничтожения, его охватило смятение и уныние. Он колебался между желанием закончить перевод Нового Завета и желанием вернуться в Виттенберг, чтобы бороться на месте с новоявленным фанатизмом. Все понимали, что только он мог справиться с кризисом, и многие голоса поднялись за его возвращение. Каждая строчка, переведенная им, являлась дополнительным лучом света, которая в должное время осветит соотечественников. Как он мог оторваться от такого задания? И с каждым часом, который торопил и находил его все еще в Вартбурге,  смятение и беды Виттенберга усугублялись. Наконец-то, к его великой радости он закончил перевод Нового Завета на немецкий язык, и утром 3 марта 1522 года вышел за ворота замка. Возможно, он вступал в мир, который требовал его крови; на него распространялся императорский запрет; на горизонте собиралась гроза; несмотря на это, он должен идти и прогнать волков, залезших в овчарню. Он путешествовал под именем рыцаря, в красной накидке, коротких штанах, камзоле, с пером и шпагой не без приключений в пути. В пятницу, 7 марта, он вошел в Виттенберг.
Город, университет, городской совет были возбуждены вестью о его прибытии. «Лютер вернулся», говорили горожане, с радостными лицами приветствуя друг друга на улице. Огромная тяжесть свалилась со всех. Судно реформации бросило на скалы; одних охватил ужас, другие ждали крушения, когда неожиданно появился штурман и взялся за штурвал.
В Вормсе был переломный момент для реформатора, в Виттенберге – для реформации. Разве протестантизм может породить только разрушение, смятение и крах? Разве он высвобождает только дикие и безудержные страсти? Или он может созидать? Может ли он управлять сознанием, объединять сердца, искоренять деструктивные принципы и насаждать восстанавливающие и обновляющие действия вместо них. Это должно стать следующей проверкой для реформации. Беспорядки, царствовавшие в Виттенберге, представляли  еще большую опасность, чем меч Карла V. Был серьезный переломный момент.
Воскресным утром после приезда Лютер вошел в свою приходскую церковь и предстал на старой кафедре с чувством собственного достоинства и большим самообладанием. Только десять месяцев отделяло его от того момента, когда он стоял здесь в последний раз; а какие важные события произошли за столь короткое время! Сейм в Вормсе, Вартбург, похороны Папы, вторжение турок, война между Францией и Испанией, и, наконец, последние и худшее из всех, волнения в Виттенберге, которые грозили уничтожить дело, являвшееся единственной надеждой для мира, подвергшегося многим опасностям.
Острое возбуждение, но в тоже время и спокойствие, царило среди слушателей. Обстановка была торжественной. Наступил ответственный момент. Казалось, что реформация взвешивалась на весах. Человек был тот же, однако, прошедший испытания и обогащенный. С тех пор как он стоял перед ними в последний раз, он вызывал больший интерес, так как его появление в Вормсе создало ореол не только вокруг него, но и всей Германии. Скрытность, в которой он жил с тех пор, откуда не видя его, они могли слышать его голос, также увеличивала интерес. И теперь, выйдя из своего укрытия, он собственной персоной стоял перед ними, как один из древних пророков, которые имели обыкновение появляться неожиданно в переломные моменты своего народа.
Никогда появление Лютера не было столь значительным, а он никогда не был столь великим. Он проявил благородную сдержанность. Тот, кто был «железной стеной» для императора, был нежной матерью для заблудшей паствы. Он начал с изложения простыми и незамысловатыми словами того, что он называл двумя кардинальными доктринами откровения – падение человека и спасение во Христе. «Тот, кто верит в Спасителя, – говорил он – свободен от греха». Так он вернулся вместе с ними к первоначальной точке, спасению по благодати в отличие от спасения по человеческим заслугам. Он напомнил им о том, что освободило их из рабства  наказаний, отлучений и многих обрядов, порабощавших сознание, и привело их к свободе и миру. Затем перейдя к рассмотрению злоупотребления этой свободой, в которое они имели опасность впасть  в данный момент, он сказал, что одной веры недостаточно, что у них должно быть милосердие. Вера дает возможность каждому свободно продвигаться в познании, соответственно дарам Святого Духа и собственной способности. Милосердие связывает их вместе и гармонизирует их личный успех с общим успехом. Он охотно признавал достижения, которых они добились в его отсутствие, и были такие, которые превзошли его в познании божественных истин, но долг сильных – терпеливо относиться к слабым. Были ли среди них такие, кто хотел отмены мессы, удаления статуй и немедленного и полного упразднения всех старых обрядов? Он был с ними одного принципа. Он был бы рад, если бы наступил день, когда во всем христианском мире не было ни месс, ни изображений в церквях, и он надеялся, что такое вскоре может произойти. Но было еще много людей, которые не были способны это принять, которые были в этом наставлены и болезненно восприняли бы исчезновение этого. Они должны продолжать поступать соответственно, снисходительно к слабым братьям. «Друзья, - сказал проповедник, обращаясь к более сильным братьям – вы долго питались молоком? Итак, позвольте вашим братьям также долго пить».
Он настаивал на том, что «Слово», которое он  проповедовал, и, которое собирался дать им на родном языке в письменной форме, должно быть их наставником. Реформация должна распространяться через слово, а не мечом. «Если бы я применял силу, - говорил он – чего бы я достиг? Гримас, формальности, передразнивания, человеческих обрядов и лицемерия, но не сердечной искренности, веры и милосердия. Там, где нет этих трех, нет ничего, и я не дам и выеденного яйца за такой результат».
Вместе с апостолом он не забыл напомнить своим слушателям о том, что их брань не плотская, а духовная. Слово должно быть проповедано свободно, Слово должно совершать работу в сердце; и, когда сердце будут побеждено, тогда и человек будет побежден, но не раньше. Небо, земля и все остальное было создано Словом Божьим, поэтому Слово должно быть действующей силой, а «не мы, бедные грешники». Его жизнь была примером действия силы Слова. Он провозглашал Божье Слово, проповедовал и писал против индульгенций и папства, но никогда не использовал силу. И это Слово, пока он спал, выпивал кружку виттенбергского пива с Филиппом и Амсдорфом, работало с такой огромной силой, что папство слабело и развалилось до такой степени, что никакой король или император не смогли развалить его. Однако он не сделал ничего, все сделало Слово.
Эта серия бесед продолжалась всю неделю. Проповедник рассмотрел всю практику и обряды римской церкви, руководствуясь одним и тем  же принципом. После рассмотрения вопроса о мессе он перешел к обсуждению вопроса об изображениях, монашестве, исповеди, запрещении мясной пищи, показав, что они уже отменены на словах, и все, что было нужно, чтобы отменить их на деле, это – распространить учение, которое он проповедовал, делая это без шума и никого не обижая. Каждый день большая церковь была переполнена, многие люди приезжали на эти беседы из окружающих городов и деревень.
Победа реформатора была окончательной. Он разбил наголову цвикауских фанатиков, даже не назвав их. Его мудрость, сдержанность, мягкосердечность и превосходство разума выиграли победу, и новые пророки показались по сравнению с ним маленькими. Их «откровения» были опровергнуты, и первенство было возвращено Слову Божьему. Это была большая борьба, в некотором отношении больше той, что Лютер вел в Вормсе. Весь христианский мир был заинтересован в результате. В Вормсе судно протестантизма подверглось опасности разбиться о Сциллу папской тирании; в Виттенберге оно подверглось опасности быть поглощенным Харибдой фанатизма. Лютер провел его среди скал в первом случае; в последнем он спас его от попадания в водоворот.


                Глава 3


                Папа Адриан и его план реформы.


Спокойное возвращение – Труд Лютера – Перевод Ветхого Завета – Общие места Меланхтона – Первая система протестантизма – Проповедники – Книг становится больше. – Быстрое распространение истины – Сейм в Нюрнберге – Папа  Адриан боится турок. – Еще о лютеранстве – Его призыв к сейму – Его реформы представлены сейму. – Их отвержение – «Сто жалоб» - Эдикт сейма, разрешавший проповедь Евангелия. – Гонения – Первые три мученика лютеранской реформации – Радость Лютера – Смерть Папы Адриана


После шторма быстро наступило затишье. В Виттенберге все встало на свои места. Фанатики отрясли прах со своих ног и удалились, предсказав несчастья городу, отвергшему «откровения» Николаса Шторха, чтобы следовать указаниям Слова Божьего. Молодежь возобновила учебу, горожане вернулись к своим делам, Лютер то приезжал, то уезжал из монастыря, занятый сочинениями, проповедями и лекциями, кроме ежедневных трудов, «забот обо всех церквях».  Главным делом, которое занимало его, кроме редактирования Нового Завета на немецком языке и его публикации, был начатый недавно перевод Ветхого Завета. Эта работа была труднее, и несколько лет прошло, прежде чем она была закончена. Когда, наконец, в результате титанического труда ВВетхий Завет был дан миру, оказалось, что идиоматическая простота и  правильность перевода позволили передать красоту и блеск божественной истины и почувствовать ее силу. Лютер с удовлетворением замечал, что воздвиг действенный барьер против такого фанатизма, как фанатизм Цвикау, и зажег светильник, который ни одна сила в мире не может погасить, и который будет разгораться все сильнее и светить все дальше пока не рассеет тьму во всем христианском мире.
В 1521 году вышла еще одна работа, «Общие места» Меланхтона, которая после Библии на немецком языке, внесла большой вклад в развитие протестантизма. Учение реформации, другими словами возрожденные истины Священного Писания, распространялись через сотни памфлетов и публикаций. Меланхтон поставил перед собой задачу собрать их вместе и представить их в виде системы. Это была первая попытка такого рода. Его способности содействовали такой работе. Он был более сильным богословом, чем Лютер; и утонченность его стиля придавала привлекательность богословию, и позволяла ему найти читателей среди литературных и философских кругов. После первых веков мир видел только те богословские системы, которые дали ему схоласты. В них не было ни света, ни жизни; они были сухими и бессодержательными, масса утонченных признаков и сомнительных умозаключений. Система Меланхтона, основанная на Библии и продемонстрировавшая  с редкой ясностью и красотой взаимоотношения истины, резко отличалась от темного лабиринта схоластики.  Богословие реформации не было хаосом догм, как некоторые начали полагать, а чудесным единением.
В такой же пропорции как протестантизм укреплялся в своем центре, Виттенберге, он распространялся все больше по всей Германии и за ее пределами. Движение разрасталось во все стороны к ужасу римской церкви и неудовольствию подвластных ей князей. Августинские монастыри посылали многочисленных рекрутов на войну. Они насаждались по всей Германии как папские казармы, но теперь римская артиллерия повернулась против нее самой. Особенно так было в Нюрнберге, Оснабрюке, Регенсбурге, Страсбурге, Антверпене, Гессене и Вюртемберге. Свет также воссиял и в монастырях других орденов, и их обитатели, оставив сутаны и рясы у ворот своих монастырей, присоединялись к братьям и проповедовали истину. Великий гнев охватил римскую церковь, когда она увидела своих солдат, обративших оружие против нее. Большинство священников приняли новую веру и проповедовали ее своей пастве. В других случаях паства оставляла своих священников, обнаружив, что они продолжают насаждать старые суеверия и совершать старые обряды. Огромная сила действовала на сознание людей, которая влекла их по пути реформаторской веры, несмотря на угрозы, опасности и гонения. Целые города отвергали католическую веру и исповедовали Евангелие. Библию на немецком и сочинения Лютера читали у всех очагов и всеми классами, в то время как проповедники обходили Германию, провозглашая о новом учении огромным толпам народа на рынках, в местах захоронений, в горах и полях. В Госларе студент из Виттенберга проповедовал на лугу, где росли липы, что послужило причиной называть его слушателей «братьями липовой лужайки». Казалось, что мировой зимний период быстро подходил к концу.
Лед везде трескался, небеса наполнялись светом, и их сияние радовало глаз и душу! Немецкий народ выходил из оцепенения и невежества, поднимался, вдохновленный новой жизнью и наделенный удивительной силой. Чудесное и неожиданное озарение охватило его. Удивительно было видеть насколько чище стали интересы людей, глубже понимание и тверже суждения. Ремесленники, солдаты и даже женщины с Библией в руке обращали в бегство целый отряд священников и богословов, сражавшихся за римскую церковь, но которые могли владеть только старым оружием. Печатный станок подобно огромному тарану громил день и ночь стены старой крепости.  «Реформация – пишет Д’Обинье – оказала большое влияние на литературу Германии». В 1513 году появились только тридцать пять публикаций, тридцать семь в 1517 году, число книг увеличивалось с удивительной быстротой после появления «Тезисов» Лютера. В 1518 году мы находим семьдесят одну работу, в 1519 году сто одиннадцать, в 1520 году двести восемь, в 1521 году двести одиннадцать, 1522 году триста сорок семь, в 1523 году триста девяносто восемь. Почти все публикации были о протестантизме и были опубликованы в Виттенберге. В последнем из названных годов (1523) появилось только двадцать католических публикаций». Только при протестантизме литература Германии обрела существование.
Армия книготорговцев образовалась очень быстро. Эти люди поддерживали издателей в распространении сочинений Лютера, которые ясно и сжато, горя живым огнем, насыщенные золотом истины, принесли с собой укрепление разума, а также обновление сердца. Они были переведены на французский, английский, итальянский и испанский языки и распространены во всех этих странах. Занимая среднее положение между первой и второй колыбелями реформации, движение Виттенберга распространилось по всей территории между богемскими гусситами с одной стороны и английскими лоллардами с другой.
Теперь мы должны обернуться на политические события, выстраивавшиеся наряду с движением протестантизма. Сейм регентства, который император назначил для управления делами в его отсутствие, заседал в то время в Нюрнберге. Основное дело, которое собрало их вместе, касалось нашествия турок. Успехи армии Сулеймана держали европейские народы в страхе. Родос был захвачен, Белград пал; победитель угрожал разрушительным маршем в самое сердце Венгрии. Людвиг, король этой страны, послал посла на сейм с просьбой о помощи против азиатского завоевателя. На сейме появился также Чикрегато, папский нунций.
Адриан VI, когда увидел тюркские орды на восточных границах, не мог не испытывать страха за Рим и Италию; но он еще больше встревожился, когда обернулся к Германии и увидел чудовищное распространение лютеранства. Поэтому он поручил послу требовать двух вещей – во-первых, чтобы сейм принял меры для прекращения продвижения константинопольского Сулеймана. И, несмотря на то, что они могли добиться в этом деле, он настоятельно требовал оборвать деятельность монаха из Виттенберга.
В бреве от 25 ноября 1522 года, которое Адриан адресовал «сословиям священной римской империи, собравшимся в Нюрнберге», он настаивал на своей последнее и более важной просьбе, «срезать этот сорняк, раскинувший свои побеги широко вокруг…удалить пораженный гангреной орган тела», напомнив им о том, что «Всемогущий Бог заставил землю разверзнуться и поглотить живыми двух раскольников, Дафана и Авирона; что Петр, главный из апостолов, поразил мгновенной смертью Ананию и Сапфиру за ложь против Бога,…что их собственные предки предали смерти пражан Яна Гуса и Иеронима, которые, казалось, восстали из мертвых в Мартине Лютере».
Но папский нунций при въезде в Германию понял, что этот документ, продиктованный в жарком воздухе Италии, не соответствовал более прохладному климату Баварии. Когда Чирегато проезжал по дороге на своем муле, он обычным жестом поднял два пальца, чтобы благословить путника, простолюдин передразнил его, подняв пальцы в таком же жесте, тем самым показав, как мало значит для него его благословение. Это было очень унизительно, но еще большие унижения ждали его впереди. Когда он приехал в Нюрнберг, то к своему ужасу обнаружил, что все кафедры города были заняты протестантскими проповедниками, и соборы были наполнены самыми внимательными слушателями. Когда он пожаловался по этому поводу и потребовал прекращения проповедей, сейм ответил, что Нюрнберг является свободным городом, и что большинство из городских властей лютеране. Затем он объявил о своем намерении запретить проповеди своей властью именем понтифика. Но архиепископ Майнца и другие в ужасе от возможных народных волнений отговорили нунция от столь опасного проекта, и сказали ему, что если он только попытается осуществить его, они немедленно покинут город, оставив его, насколько это в его силах, разбираться с возмущенными горожанами.
Озадаченный этими неудачными попытками и немало униженный тем, что его собственная миссия и власть его господина не нашли должного уважения в Германии, нунций начал, но менее высокомерным тоном, раскрывать перед сеймом другие папские инструкции и особенно обещанные реформы, которые Адриан разработал, когда взошел на папство. Папы часто придерживались одинаковой линии поведения, когда ничего конкретного не имели в виду, но Адриан был искренен. Чтобы убедить сейм в том, что он такой на самом деле, он сделал очень пространное признание в необходимости реформы. «Нам известно, - говорилось в инструкции, вложенной в руки нунция, отправлявшегося на сейм – что на протяжении длительного времени много гнусностей творится вокруг святого престола – нарушение духовных вопросов, чрезмерное злоупотребление правами, зло везде. С головы зараза распространилась до конечностей; от Папы она дошла до прелатов; мы все сбились с пути, нет праведного, ни одного».
Услышав эти слова, борцы папства повесили свои головы, а их противники подняли свои. Нам не надо больше сомневаться, сказали князья-лютеране сейма; не только Лютер, но и Папа заявил о порочности церкви, реформация – дело времени, не только в Виттенберге, но и в Риме.
В то же время существовала огромная разница между двумя этими людьми и их реформами; Адриан хотел обрубить несколько более гнилых сучьев; Лютер был за искоренение дерева зла и насаждение вместо него дерева добра. Эта реформа мало отвечала вкусам Адриана, поэтому перед тем, как начать свою реформу, он потребовал, чтобы реформа Лютера была пресечена. Он, несомненно, считал, что было необходимо воспользоваться секатором для обрезки виноградной лозы церкви, но еще важнее было применить топор к дереву лютеранства. Для тех, кто слишком поспешно вводил реформы и на длительное время, он ничего не мог предложить, кроме костра. Поэтому он потребовал от сейма исполнения императорского указа о казни Лютера, чью ересь он назвал того же дьявольского происхождения, скомпрометировавшей себя такими же гнусными действиями и направленной к той же цели, что и у Магомета. Что касается реформы, которую он сам затеял, он осмотрительно сказал, что остерегается двух зол, упомянутых выше, что не хотел  быть излишне экстремальным или поспешным. «Он должен действовать мягко, постепенно», шаг за шагом, которые Лютер, переводивший бреве Адриана на немецкий язык с комментариями на полях, интерпретировал как шаги с расстоянием между ними в несколько столетий.
Папа весьма смутно изложил сейму предполагаемый способ реформации. Сейм посчитал более правильным оказать Адриану любезность и сообщить свои предложения относительно должного способа. Прежде всего, они сказали Адриану, что исполнение вормского указа против Лютера было бы безумием. Предать реформатора смерти за провозглашение злоупотреблений, которые признавал и Адриан, было бы не только несправедливо, но и опасно. Это бы спровоцировало мятеж, который мог залить кровью всю Германию. Лютера надо опровергать по Писанию, так как его сочинения находятся в руках, а взгляды в сердцах многих людей. Они знали лишь один способ сглаживания конфликта – вселенский собор. Они потребовали, чтобы собор был созван в одном из нейтральных немецких городов в течение года, и чтобы на нем присутствовали и голосовали не только священники, но и миряне.  На эту не очень приятную просьбу князья ответили еще более неприятными, так называемыми, «Сотнями Жалоб», представлявшими собой чудовищный каталог поборов, мошенничества, притеснений и несправедливостей, которые испытала Германия от рук Пап, от которых долгое время стенала, и компенсацию которых требовал сейм, заверив, что если в течение достаточного времени меры не будут приняты, князья возьмут дело в свои руки.
Папский нунций увидел и услышал достаточно такого, чтобы убедиться в том, что его пребывание в Нюрнберге затянулось. Он поспешно покинул город, оставив кому-нибудь другому право быть подателем неприятного послания понтифика.
Пока сейм уладит свои дела с понтификом, было решено продолжить проповедь Евангелия. Какая победа протестантизма! Но год назад немецкие князья согласились с Карлом V поводу указа о смертном приговоре Лютеру. А сейчас они не только отказываются исполнять указ, но и постановляют проповедовать чистое Евангелие. Это указывает на быстрый прогресс. Лютер приветствовал это как триумф; швейцарские горы эхом отразили его возглас, разбудивший радость среди реформаторов этой страны.
В нужный срок постановление сейма в Нюрнберге дошло до города на семи холмах, и было вручено в Ватикане. Смиренный Адриан был вне себя от ярости. Лютера не собирались сжигать, требовали вселенского собора; сотня жалоб, перечисленных должным образом, должны быть удовлетворены. Более того был небольшой намек на то, что если Папа не займется этим делом, то им займутся другие. Адриан сел, разразился потоком брани и угроз, ничего более жесткого и нелицеприятного не исходило из Ватикана. Фридрих Саксонский, против которого прогремело обвинение, держал руку на эфесе шпаги, пока читал его. «Нет, - сказал Лютер, единственный из троих, умевший владеть собою, - у нас не должно быть войны. Никто не будет воевать за Евангелие». Мир был сохранен.
Гнев папской стороны усугубился проверками, с которыми она столкнулась. Война была предотвращена, но начались гонения. На каждом шагу реформация имела успех. Мужество реформаторов и знания богословов уже проиллюстрировали это, а теперь она должна быть прославлена преданностью мучеников. Первый костер был разложен не в Виттенберге. Если бы он мог, Карл V, потащил бы Лютера на костер, нет, он сжег бы всю Виттенбергскую школу на одном костре, но он мог действовать в Германии только, когда князья поддерживали его. Иначе обстояло дело с его наследными владениями в Нижних Странах. Там он мог поступать, как ему было угодно; и там шторм после глухого грохота, наконец, разразился. В Антверпене Евангелие попало в августинский монастырь, его обитатели не только приняли истину, но и в некоторых случаях стали усиленно проповедовать ее. Это привлекло к монастырю внимание инквизиторов, посланных во Фландрию. Монахи были арестованы, заключены в тюрьму и приговорены  к смерти. Один покаялся, другим удалось убежать, но трое – Генрих Воус, Иоганн Эсх и Ламберт Торн – мужественно встретили смерть на костре.  Их в кандалах привезли в Брюссель и сожгли на большой площаде города 1 июля 1523 года. Они держались на костре с достоинством. В то время как толпа вокруг них рыдала, они пели радостные гимны. Хотя они претерпевали ужасную смерть, их лица не были омрачены печалью, напротив они выражали радость и триумф их духа. Даже инквизиторы были глубоко тронуты, и долго ждали прежде, чем поднести факел, пытаясь уговорить молодых людей отречься и спасти свои жизни. В ответ на их просьбы последовало: «Мы умрем за имя Иисуса Христа». Наконец, костер был зажжен, но даже среди пламени псалом слетал с их уст, и радость продолжала освещать их лица. Так умерли первые мученики реформации, знаменитые глашатаи сотен тысяч последовавших за ними тем же страшным путем – не страшным для тех, кто идет по вере – к вечным небесным обителям.
Когда костер поглотил троих исповедников Евангелия, на их место встали сотни. «Куда бы ни шел дым от их костра, - писал Эразм – он разносил семена ереси». Лютер услышал об их смерти с благодарностью. Дело, которое дало мучеников, несло печать божественного удостоверения, и, конечно, было победоносным.
Адриан из Рима тоже слышал о смерти этих молодых людей. Гонения начались, а реформы не были пока начаты. Мир увидел конец этих реформ в пылающем свете, струившимся с костра на огромную площадь в Брюсселе. Адриан умер 14 сентября того же года, и о том, как римляне относились к нему можно судить по следующему факту: ночью накануне того дня, когда Папа испустил последнее дыхание, они украсили дом его врача гирляндами и поместили над входом надпись – «Спасителю нашей страны».






                Глава 4

               
                Папа Климент и Нюрнберский сейм.


Новый Папа – Политика Климента – Второй сейм в Нюрнберге – Кампеджио – Его наставления сейму – «Сто жалоб» - Притворная политика римской церкви – Удивление князей – Их просят выполнить Вормский эдикт. – План князей – Вселенский собор -  Напрасные надежды – Гавань – Штиль на море – Протестантская проповедь в Нюрнберге – Предложение провести сейм в Шпейере – Возмущение легат – Тревога Ватикана. – Обе стороны готовятся к сейму в Шпейере.


Адриан умер. Его план реформы папства со всеми его надеждами и опасениями сошел вместе с ним в могилу. Кардиналу Джулио Медичи, неудачливому кандидату на последних выборах, на этот раз повезло больше, и он взошел на папский престол. Новый Папа, взявший имя Клемента VII, поспешно изменил политику предшественника. Паллавичино придерживался мнения, что наибольшие беды и опасности для папства исходили из выбора «святого» для папского кресла.
 Клемент VII позаботился, чтобы мир узнал, что настоящий обладатель является «человеком дела» - ни аскетом, чуждым песням и танцам во дворце, ни дряхлым мечтателем реформ, но тем, кто знал, чем ублажить римлян и как управлять иностранными дворами. «Именно во время штора штурман показывает свое мастерство», пишет Ранке. Наступили опасные времена. Подули сильные ветры, и народы сильно качало, так как океан вздымался перед бурей. Два сильных короля сражались в Италии; турки размахивали ятаганами на австрийской границе, но больше всего под солнцем Клемнта беспокоил Виттенберг.
Там надвигался шторм, который в полной мере проверит его искусство мореплавания. Лев X отнесся к этому делу несерьезно. Адриан VI вообразил, что ему стоит только произнести волшебное слово «реформа», как валы утихнут  и ветры успокоятся. Клемент должен доказать, что он является более способным штурманом и может действовать как государственный деятель, и как Папа.
Ранней весной 1524 года городу Нюрнбергу выпала честь во второй раз провести императорский сейм в своих стенах. Папа, прежде всего, заботился о том, чтобы послать нужного человека в качестве легата на эту ассамблею. Он выбрал кардинала Кампеджо, человека известного своими способностями, богатым опытом и авторитетной натурой – короче, самого подходящего из папского двора. Его путешествие до итальянской границы было похоже на триумфальный марш. Но когда он вступил на немецкую землю, признаки народного энтузиазма исчезли, а когда он добрался до ворот Нюрнберга, то тщетно высматривал обычную процессию городской власти и духовенства с крестами и знаменами, встречавших его. Увы, как меняются времена! Гордый посланник Клемента тихо прошел по улицам и вошел в гостиницу, как обычный путешественник. Инструкции, данные Кампеджо его господином, предписывали успокоить курфюрста Фридриха, который до сих пор испытывал жгучую боль от гневного письма Адриана; воздерживаться от обещаний и не пренебрегать никакими хитростями, которые могут убедить и подчинить сейм. Готово! Он должен был ударить по Лютеру. Если бы только им удалось сжечь монаха, все было бы хорошо.
Способный и хитрый посланник Клемента хорошо играл свою роль. Он скромно коснулся своей преданности Германии, которая побудила его принять столь болезненную миссию, которую другие отклонили. Он рассказал о внимательной заботе и неусыпном попечении своего господина, Папы, которого он сравнивал то, с бодрствующим и зорко следящим штурманом, в то время как все остальные спят на корабле, то с пастухом, отгоняющим волков и ведущим свое стадо на злачные пастбища. Он не мог удержаться, чтобы не выразить «свое удивление в связи с тем, что многие уважаемые князья допустили, чтобы религия, обряды и церемонии, в которых они родились и выросли, и в которых умерли их отцы и предки, были отменены и попраны». Он просил их подумать, чем это все может кончиться, а именно, всеобщим народным бунтом против своих правителей и разрушением Германии. Что же касается турок, о них не было нужды много говорить. Беды, которым они угрожали христианскому миру, были очевидны для всех.
Князья выслушали его со вниманием, поблагодарили за хорошие пожелания и дружеские советы; но что касается этого дела, то немецкий народ, сказали они, отправил в Рим список жалоб, и они хотели бы знать, написал ли Папа ответ и какой. Кампеджо, хотя и сделал вид, что удивился, ожидал таких вопросов и подготовился к роли, которую ему пришлось сыграть. «Что касается их требований, - сказал он – то было доставлено в Рим лишь три экземпляра, из которых один попал к нему в руки. Но Папа и конклав кардиналов не могли поверить, что они были составлены князьями; они подумали, что некоторые отдельные личности опубликовали их из-за ненависти к римской курии; поэтому у него нет никаких определенных инструкций.
Можно себе представить удивление Сейма ответом легата и возмущение среди его участников.
Император Карл, кого война с Францией удерживала в Испании, прислал на сейм своего посла Иоганна Гуннаарта с жалобой на то, что вормский указ, принятый с их единодушного согласия, не соблюдается и потребовал, чтобы он был приведен в исполнение, другими словами, чтобы Лютер был предан смерти, и чтобы Евангелие было запрещено во всех государствах империи. Кампеджо выразил ту же просьбу от имени Папы.
Невозможно! Кричали многие участники; допустить такое означало ввергнуть Германию в войну и кровопролитие.
Тем не менее, Кампеджо и Гуннаарт настаивали, чтобы князья исполнили указ против Лютера и его учения, которое они поддерживали. Что было делать сейму?
Он не мог отменить указ, но и не смел привести его в исполнение. Они придумали умную уловку, чтобы заткнуть Папу, который давил на них, и успокоить народ, который удерживал их от этого. Они приняли постановление, гласившее, что вормский указ должен быть решительно приведен в исполнение насколько это возможно. Сам Эдип вряд ли мог сказать, что это означало. Практически это было отменой указа, так как большинство княжеств заявили о невозможности его исполнения.
Кампеджо и Гуннаарт, испанский посланник Карла V, добились того, что было видимой победы, но фактически было поражением. Их ждали и другие поражения.
Искусно обойдя императорский запрет, сейм Нюрнберга затем потребовал созыва вселенского собора. Существовало традиционное убеждение во всемогуществе этого средства для исправления нарушений и устранения противоречий. Когда небо стало хмуриться, и буря была готова смести весь христианский мир, люди обратили взоры к собору, как тихой гавани; только в ней потрепанное судно может обрести покой, не опрокидываемое больше большими волнами. Попытки предпринимались снова и снова, и всегда с одинаковым результатом, провалом, поразительным провалом. В недавнем прошлом было два собора, в Констанце и Базеле. Они закончились, как и все предыдущие, разочарованием. От них многое ожидали, но ничего не получили. Они были похожи на прекрасные деревья-близнецы, покрытые листвой и цветами, но не приносящих плодов. Что касается Констанца, то он унизил трех Пап и возвысил одного, самого надменного из них; а что касается реформации, разве Констанц не посвятил все свое время и силы, изобретая способы искоренения реформаторского духа, который один мог исправить зло?  Был один человек, который стоил сотни соборов, и как они с ним поступили? Они притащили его на костер, и все время пока он горел, поносили его как еретика! И каковы были последствия? Почему поток пороков, сдержанный на мгновение, прорвался вновь и тек еще более глубоким, широким и непреодолимым потоком, чем прежде. Но большинство правителей, заседавших в Нюрнберге, не могли придумать другого средства, и поэтому еще раз выдвинули старое требование – вселенский собор на немецкой земле.
Однако князья примут меры, чтобы собор на этот раз не был бесплодным. И, наконец, он даст миру Папу, который будет истинным отцом христианского мира вместе с благочестивой, преданной, образованной иерархией и святыми трудолюбивыми священниками – короче, «золотой век», которого так долго ждали. Правители соберут сейм – народный, гражданский сейм – в Шпейере в ноябре этого года. И далее они предпримут шаги, чтобы пробудить религиозные чувства в Германии, и разрешат городам и княжествам высказать свои пожелания на сейме, таким образом, реформация пройдет так, как хочет Германия. Правители думали, что они заканчивают долгое и опасное плавание. Наконец, они увидели гавань.
Так они прежде часто думали, но когда они проснулись, то увидели, что находятся все еще в открытом море, буря собирается над их головами, и под водой видны белые рифы. Им было суждено пройти через это испытание еще раз. Сама идея такого сейма была оскорбительна для папства. Заседание и обсуждение религиозных вопросов светским собранием, а также принятие церковных реформ представляло собой нечто большее, чем подготовка к вселенскому собору. Это означало принять на себя его полномочия и функции, стать на место собора, и более того, на место самого понтифика, кому одному принадлежало решение по всем вопросам веры. Сейм вырывал скипетр из рук человека, который считал себя облеченным свыше правом управления церковью.
Папский легат и посланник Карла V оказали решительное сопротивление вынесенной резолюции правителей. Они указали им, какое оскорбление это будет для папского престола, какое явное нападение на права понтифика. Однако правители не собирались отказаться от своих намерений. Они заявили, что сейм соберется в Шпейере в ноябре, а тем временем государства и вольные города Германии выразят свое мнение об исправлении нарушений и введении реформ с тем, чтобы на соборе сейм мог выступать от имени отечества и требовать реформации церкви в соответствии с желаниями нации.
Между тем, протестантские проповедники удвоили свое рвение; днем и ночью они провозглашали Евангелие в церквях. Два больших собора Нюрнберга были до предела заполнены внимательными слушателями. Господня вечера проводилась, как во времена апостолов; 4 000 человек, включая сестру императора, датскую королеву, и других знатных людей, приминали участие в этом таинстве. Мессу отменили, статуи были вынесены, Писание толковалось согласно ранним отцам. И не обходилось без того, чтобы папского легата по дороге в ратушу и обратно, где проходил сейм, не толкали толпы людей, спешивших на протестантские проповеди. Звон колоколов перед служением, псалмы, исполняемые тысячью голосов, и доносившиеся через долину Пегница до императорского замка на противоположной стороне, испытывали самообладание папских служителей и императора. Кампеджо видел, что Нюрнберг с каждым днем все больше погружается в ересь; он видел, что авторитет его господина сводится к нулю, что запрещенное церковью учение ежечасно обретает новых последователей, не боявшихся ни анафемы, ни императорского запрета. Он смотрел на все это с возмущением и презрением, но не мог предотвратить.
Германия, казалось, была ближе к национальной реформации, чем когда-либо ранее. Она предвещала придти к цели одним скачком. Несколько месяцев и Альпы не только разделят две страны, но и две церкви. Папские буллы и мантии больше не будут пересекать их снега, а золото Германии больше не будет течь в другую сторону, чтобы увеличивать сокровища и поддерживать гордость города, куда они поступали. Немцы создадут свою церковь и вероисповедование, не прося покорно разрешения у итальянцев. Они выберут своих пасторов и свое управление; оставят пастора Тибра заботиться о своем стаде к югу от гор, не протягивая своего епископского посоха на север. К такому решению пришел сейм.
Неудивительно, что Кампеджо и Гуннаарт рассматривали решение князей с беспокойством. По-правде, у посланника императора было не меньше причин для беспокойства, чем у папского нунция. Авторитет Карла в Германии пошатнулся, как и авторитет Клемента; так как, если государства отпадут от католической веры, то власть императора будет ослаблена, фактически почти аннулируется; императорское достоинство потеряет блеск; и те великие планы, для осуществления которых император в тайне рассчитывал на помощь немцев, должны быть оставлены, как нереальные.
Но именно в Ватикане резолюция князей возбудила наибольший ужас и гнев. Клемент с первого взгляда определил размеры катастрофы, угрожавшей его престолу. Вся Германия становилась лютеранской; половина королевства вот-вот оторвется от него. Не останется неперевернутым ни один камень, никакая хитрость Ватикана не должна быть отвергнута, любыми способами нужно помешать проведению сейма в Шпейере.
Все взоры были обращены к Шпейеру, где решалась судьба папства. С обеих сторон велась поспешная подготовка. Князья приглашают города и княжества выступить открыто и заявить о своих претензиях и пожелания о вводимых реформах. В противоположном лагере, вероятно, велась более активная подготовка. Папа поднял тревогу и увещевал друзей в виду острой необходимости объединить действия и оружие. Пока обе стороны заняты подготовкой к знаменательному дню, мы прервемся и обратим внимание на город, где должно пройти заседание сейма. Он представляет интерес для нас, так как является примером  немногих удачных сообществ, которые при низком интеллекте во времена почти всеобщего невежества и варварства, проявив независимость в век, когда о свободе почти ничего не знали, смогли в результате занимаемого ими исключительного положения, оказать неоценимую услугу мировой цивилизации и религии.



                Глава 5
               

                Нюрнберг.


Триста лет спустя – Расположение Нюрнберга – Центр торговли средневековья – Население – Патриции и плебеи – Развитие ремесел – Нюрнберг – свободный город. – Его бюрграфы – Его правители – Его подданные города – Слава искусств – Альберт Дюрер – Ганс Закс – Архитектура и достопримечательности – Красота места – Ратуша – Казематы – Орудия пыток


Нюрнберг триста лет назад был одним из самых известных городов Европы.
Признанием и богатством, которым отличался Нюрнберг в пятнадцатом веке и позже во времена реформации, он был обязан нескольким факторам. Его здоровый воздух, размах его огромных равнин со всех сторон доходивших до горизонта, с единственной цепью роскошных холмов, спасавших пейзаж от монотонности. Условия для охоты и других занятий, предлагаемых им, делало его приятной резиденцией, которая часто привлекала императора и двор. С двором, конечно, приезжали и другие гости. Присутствие императора в Нюрнберге помогало собрать в его стенах  талантливых и культурных людей, что придавало ему немаловажное политическое значение.
Нюрнберг был более обязан другому фактору, а именно, исключительно центральному положению. Будучи расположенным на одной из важнейших мировых магистралей, он стал центром торговых путей, которые разветвлялись по большой части земного шара и охватывали два полушария.
Расположенный на огромной  равнине Франконии – равнине, которая была Месопотамией на западе, как и восточная Месопотамия, она лежала между двумя великими реками, Дунаем и Рейном – Нюрнберг стал одним из крупнейших центров торговли между Азией и Европой. В те века, когда дорог было крайне мало, а железных дорог не было вообще, реки были основными путями сообщения между странами и основной возможностью, с помощью которой они обменивались товарами. Товары из Азии и стран восточного средиземноморья входили в устье Дуная через Черное море, и, поднимаясь вверх по течению до Германии, перевозились через равнину до Нюрнберга. От Нюрнберга товар следовал до Рейна, и по многочисленным притокам этой реки распространялся по странам северо-западной Европы. Товары с Адриатики попадали в Нюрнберг по другому пути через Тироль. Таким образом, многие пути сходились в одной точке, и оттуда радиусами расходились по всему западу. Будучи в начале десятого века местом проведения первого сейма империи, городом многих национальностей, центром обширной торговли, и населенный исключительно подвижным и изобретательным народом, Нюрнберг постоянно увеличивался в размерах и значимости. Пятнадцатый век застал его центром промышленности,  образования и колыбелью ремесел.
В то время, о котором идет речь, в Нюрнберге жило 70 000 человек. В наши дни этого недостаточно, чтобы город был в числе первых; но тогда было по-другому, города с населением всего в 30 000 считались густонаселенными. Франкфурт-на-Майне не мог похвастаться и половиной населения Нюрнберга. Хотя население было большое по тем временам, но это мало способствовало высокому положению города. Его известность имела более высокие основания: предприимчивость, талант и богатство жителей.
Его граждане делились на два класса: патриции и плебеи. Черта, разделявшая две системы, была непоколебимой. Никакие богатства или заслуги не могли поднять плебея до уровня патриция. В том же социальном классе, куда была помещена колыбель гражданина, был и закат его жизни. Патриции получали дворянство от императора, они немало гордились тем обстоятельством, что происходили из древних родов. Они жили в прекрасных усадьбах и тратили доходы со своих имений на роскошь и щедрое гостеприимство, развлекаясь на балах и турнирах, не забывая тем временем о покровительстве искусству, расцвет которого окружил город ореолом славы.
Плебеи были в основном ремесленниками, но ремесленниками исключительного мастерства. Никто из мастеров во всей Европе не мог с ними конкурировать. Со времен великих скульпторов Греции более не поднималась такая плеяда художников, которые могли бы владеть резцом также как люди Нюрнберга. Не такая смелая, как у греческих предшественников их изобретательность была плодовитой, а их приемы изысканными. Они были непревзойденными во всех видах искусства: по мрамору и бронзе, металлу и слоновой кости, камню и дереву. Они наполнили  родной Нюрнберг своими творениями, посмотреть на которые в восхищении приезжали издалека иностранцы. Слава об этих художниках разошлась по всей Европе, и вряд ли был город или королевство, в котором не была бы видна «рука Нюрнберга», безошибочно узнаваемая в воплощенном изяществе или красоте, и пользе.
Нюрнберг мог похвастаться еще более ценным приобретением, чем исключительные таланты и непревзойденное мастерство – свободой, без которой увядают таланты, и правая рука забывает искусство. Нюрнберг был одним из вольныхных городов Германии. В те дни было не менее девяноста трех таких городов в империи. Они были оазисами в безбрежной пустыне угнетения и страданий, которой была в те дни Европа. Своему подъему они были обязаны частично войне, но в основном торговле. Когда императорам временами приходилось туго из-за длительной войны на стороне Пап, когда солдат становилось мало, а казна оказывалась пустой, они обращались к городам за предоставлением им средств для возобновления борьбы. Они предлагали им хартии свободы при условии, если они соберут армию или заплатят некоторую сумму денег, чтобы можно было продолжить кампании. Сделка приветствовалась с обеих сторон. Многим городам приходилось покупать  права на гражданские свободы за большие деньги, но небольшая свобода стоила большого количества золота. Так на красных полях тех времен у свободы появились первые цветки; и среди грохота оружия выросли мирные искусства.
Но торговля более чем война способствовала появлению таких городов как Нюрнберг. С введением иностранной торговли пришло богатство, а с богатством независимость и интеллект. Люди начали видеть проявление  высших сил, чем простая грубая сила, и понимать более широкие права, чем те, которые были ограничены узким кругом феодализма. Они покупали за деньги или вырывали силой у своих суверенов или феодальных баронов хартии свободы. Они создавали независимые и самоуправляемые органы. Фактически они были республиками в мелком масштабе в центре больших монархий. В стенах этих городов рабство было отменено, действовали законы и соблюдались права. Такие города начали умножаться  по мере продвижения к эпохе реформации, не только в Германии, но и во Франции, Италии, Нижних Странах; и они были среди первых, кто приветствовал приближение великого духовного и социального обновления.
Нюрнберг, который занимал видное место в плеяде свободных городов, был первым городом, управлявшимся бюрграфом или штадтгальтером.  Любопытным фактом является то, что прусский королевский род впервые появился в истории, как бюрграфы Нюрнберга. Это служение они несли до 1414 года, когда Фридрих IV продал свое право вместе с замком нюрнбергцам, и на вырученные деньги купил титул маркиза Брандербургского. Это был второй этап по продвижению этого дома  к вершинам политического величия, которых они значительно позже достигли.
Когда правление бюрграфа закончилось, на смену пришла республика, или скорее олигархия, как форма правления в Нюрнберге. Прежде всего, это был Совет Трехсот, который обладал властью вводить налоги и контрибуции и решать важные вопросы войны и мира. Совет Трехсот ежегодно выбирал более маленький орган, состоявший из тридцати членов, которым управлялась обычная городская власть. Большой Совет состоял из патрициев с вкраплениями самых богатых купцов и ремесленников. Совет Тридцати состоял только из патрициев.
Далее, Нюрнбергу принадлежала значительная территория вокруг него, для которой он был столицей, и которая была обильно усеяна городками. За его стенами простирался район на несколько сотен миль, в котором находилось семь крупных городов, 480 городков и деревень, правителем которых был Нюрнберг. Когда мы примем во внимание плодородие земель и развитие торговли, которые обогащали этот район и все его города, мы увидим в Нюрнберге и зависимых городах далеко не обделенное людьми и ресурсами княжество. «Богемское королевство – пишет Гиббон – было менее богатым, чем соседний город Нюрнберг».  Так как он находился в центре южной Германии, окружавшие его государства, защищая себя, защищали и его, и поэтому он мог уделять все свое внимание развитию искусств, в которых он так сильно преуспел, в то время как менее удачно расположенные соседи тратили свое состояние и проливали кровь на полях сражений.
«Золотая булла» при распределении императорских почестей среди наиболее известных городов Германии не обошла и этот город. Если Франкфурт известен, как место «избрания» императора, Аугсбург удостоился чести видеть его коронацию, то в Нюрнберге он устроил свой первый двор. До сих пор можно видеть замок средневековых императоров. Он венчает холм на северном берегу Пегница сразу за городскими воротами справа от северного входа, и со своей высоты взирает на город, лежащий у его ног и расположенный вдоль реки, разделившей его на две равные половины. Строитель королевского замка был, по-видимому, обязан следовать не законам архитектуры, а углам и неровностям скалы, на которой он его поместил; но ничего не поделаешь, это мощное неуклюжее, бесформенное сооружение поразительно контрастирует с величественными строениями города, на который он смотрит сверху вниз.
Именно в этом городе на сей раз собрался сейм. Он был местом проведения первого сейма империи (938 год); и с того дня как часто собирались в его стенах вельможи, рыцари в доспехах и духовные правители Германии! Можно представить, как радовался Нюрнберг в те дни, когда императорский  стяг развивался над замком, стража совершала обход по его стенам, часовые стояли на боковых башнях, и толпы вельмож и рыцарей вместе с теми, кто не был ни вельможами, ни рыцарями, заполняли улицы, с любопытством заглядывая в мастерские и цехи, подробно исследуя рынки и склады, наполненные дорогой продукцией далеких стран. Жители Нюрнберга не медлили показывать гостям чудеса своего искусства и продукцию своих предприятий, в обоих из которых им не было равных в то время по эту сторону Альп. Нюрнберг сам в таких случаях был международной выставкой и не без пользы, как для экспонента, так и посетителя, стимулируя, несомненно, торговлю одного, и утончая вкусы другого. Люди, съезжавшиеся в то время в Нюрнберг, привыкли не приписывать победу ничему, кроме турниров и полей сражений. Но вид этого города столь богатого достижениями другого рода, откроет им глаза и покажет, что есть более превосходный путь к известности, что резцом скульптора можно добиться побед менее кровавых, чем с помощью шпаги, и более полезных для человечества, и принести их авторам славу более чистую и прочную, чем оружие.
Теперь настала очередь удивляться жителям Нюрнберга. Евангелие вошло в их ворота, и многие встречали его как «жемчужину» более ценную, чем самые богатые украшения или тончайшие ткани, которые Индия или Азия посылали на их рынки. Жители Нюрнберга ежедневно собирались в церкви св.Себальда и соборе св.Лаврентия, чтобы впервые услышать о новых чудесах. Среди этих людей, ловивших каждое слово Озиандера и других проповедников, был Альберт Дюрер, великий художник, скульптор и математик. Этот талантливый человек принял протестантскую веру и стал другом Лютера. Его дом все еще стоит около старого императорского замка у северных ворот города. Из его работ лишь несколько остались в Нюрнберге. Они в основном отправились украшать другие города, которые были достаточно богаты, чтобы купить то, что родной город Альберта Дюрера не в состоянии был сохранить в более поздние времена.
В Нюрнберге также жил Ганс Закс, поэт, последователь Евангелия и друг Лютера. Биография Загса – самая романтическая. Он был сыном портного из Нюрнберга, родился в 1494 году, и был назван Гансом в честь своего отца. Он освоил профессию сапожника; дом, в котором он жил, все еще стоит в том же квартале города, что и дом Альберта Дюрера. Но мастерская Ганса Закса не могла удержать эту гениальную личность. Оставив однажды свое место, он отправился в морское путешествие, чтобы посмотреть мир. Некоторое время он был в блестящей свите императора Максимилиана. Он вернулся в Нюрнберг и женился. После того как разразилась реформация, его ум открылся к прославлению истины, и его поэтическое воображение, вдохновленное и просвещенное, выразилось в святых песнях, которые звучали по всей Германии и помогали подготовить сознание людей к грядущей великой революции. «Духовные песни Ганса Закса – пишет Д’Обинье – и его Библия в стихах были мощной поддержкой в огромной работе. Трудно сказать, кто сделал для нее больше – курфюрст Саксонский, должностное лицо империи, или сапожник из Нюрнберга!»
Приблизительно в то же время там жили скульптор и литейщик по бронзе Питер Вишер, Адам Крафт, чьи «семь колонн» до сих пор можно видеть в церкве св.Клары, резчик по дереву Вайт Штосс, и многие другие с  зоркими глазами и умелыми руками, чьи имена не сохранились, но которые живут в своих произведениях. Они служили примером не только для людей своего времени, но побуждали к мастерству и улучшали вкусы многих людей нашего времени.
Нюрнберг достоин изучения еще по одной причине. Этот средневековый город к северу от Альп, возможно, сохранился лучше всех. Его посещение, хотя только на странице рассказчика, дает возможность увидеть места, где происходили события реформации, улицы, по которым ходили их участники, и дома, в которых они жили. В Испании до сего дня остались более древние города с более необычной архитектурой. Это – Толедо, расположенный на семи холмах и омываемый стремительным потоком Тахо, он поднимается высоко и возвышает в небо свои многочисленные прекрасные строения – чудный Алькасар, крыши соборов, руины синагог и мавританские замки – все это больше похоже на творение волшебника, чем работу каменщика. Это – Кордова с ее великолепной мечетью, построенной на spolia opima (трофеи) из Африки и стран восточного средиземноморья, и развернувшаяся вокруг этого уникального сооружения, образуя самый большой лабиринт из узких и кривых улочек. Это – Гранада, чьи улицы, фонтаны и сады все еще напоминают о маврах, и которая обязана славой двум величественным объектам, возвышающимся над ней – произведению искусства, Альгамбре, чья уникальная и блистательная красота не была повреждена грабителями;  и естественному произведению, Сьерре Неваде, которая высоко поднимается в снежном великолепии и приветствует своего брата Атласа через пролив. Чтобы не приводить много примеров, назовем Малагу, реликвию более древнего времени, чем эпоха мавров, демонстрирующая как строили финикийцы и какие были города, когда цивилизация ограничивалась средиземноморским побережьем, и моряки еще не отваживались направлять свой барк за «Геркулесовы столбы».
В северной Европе было ни одного города, который мог сравниться с Нюрнбергом, никаких архитектурных реликвий немецких народов в те времена, когда его архитектура была в самом зените, или только начинала приходить в упадок. Как было тогда, когда император проезжал по его улицам, и весь цвет Германии собирался там, звуки труб и бой барабанов смешивались с мирным шумом резцов скульптора и молотков, так и было  сейчас. Те же порталы с богатой резьбой, те же окна с глубокими средниками, те же фонтаны с символическими фигурами в бронзе или камне, те же остроконечные и живописные фронтоны, те же высокие искусно отделанные крыши, уходящие в небо и демонстрирующие последовательные ряды чердачных окошек, богато украшенных и завешанных занавесками изящной работы – короче, то же скопление необычных, забавных, красивых и величественных объектов предстает перед взором путешественника сегодня, как представало перед взором людей, находящимся уже четыре всека в могиле.
Посредине города находится понижение или долина, по которой течет река Пегниц. Здания близко примыкают друг к другу, образуя настоящий лабиринт из извилистых улочек с бесконечными мостами и каналами, и в то время как их остроконечные крыши уходят в небо, их фундамент погружается в воду. Остальная часть города лежит на двух склонах, поднимающихся от Пегнеца с обеих сторон, образуя два округа, смотрящих друг на друга через долину. В этой части Нюрнберга улицы просторные, большие и массивные дома из камня с отличительной особенностью, о которой уже говорилось, исключительно высокими крышами. В некоторых случаях шестиэтажный дом был увенчан шестиэтажной покатой крышей с множеством чердачных окон, что, кажется, дом стоит на доме, или один город стоит на земле, а другой находится в воздухе, символизируя старое разделение горожан Нюрнберга на патрициев и плебеев.
Ходить по Нюрнбергу быстро и внимательно его рассматривая, как в современном городе, невозможно. Город, несмотря на его упадок, является шкафом с антиквариатом, галереей шедевров. На каждом шагу останавливаешься перед каким-нибудь чудом – остроумным девизом,  старомодным механизмом, забавным лицом, средневековым деревянным святым, лежащим как пиломатериал в какой-нибудь мастерской, изваянные в камне епископы, рыцари или паломники, видавшие лучшие дни, изящный фонтан, текущий как и прежде, у которого, возможно, останавливались попить воды короли или императоры, превосходный портал, из которого выходил патриций во времена доброго императора Максимилиана, или богатый балкон, с которого выглядывали сверкающие глазки, когда мимо проезжал какой-нибудь рыцарь, или роскошная усадьба, говорящая о тех временах, когда не был известен морской компас и поток товаров на запад протекал через Нюрнберг, а не как сейчас вокруг мыса Доброй Надежды или через Гибралтар.
Спустя некоторое время это место, полное прекрасных и удивительных грез, начинает вызывать у человека восхищение. Дух, живущий в этих творениях, не ослабевает, как будто художник только что отложил в сторону резец. Нельзя поверить, что руки, создавшие их, давно превратились в прах. Нет, они живы, словно они вот-вот выйдут из дверей, и вы их узнаете, этих мастеров, плеяду гениев, чей ум и мудрость, юмор, шутки и веселье разливались, пока каждый камень не смеялся с ними. Где сейчас все эти люди? Все спят на кладбище в полутора милях от городских ворот, каждый в своей узкой могиле, мастерство их рук забыто, но память об их силе все еще сохранилась в городе, где они жили, чтобы удивлять, восхищать и наставлять людей после них.
Из всех зданий Нюрнберга мы посетим только одно – ратушу или Hotel de Ville, где заседали сеймы империи, и где, конечно, проходили заседания сейма, который только что закончился резолюцией, возмутившей Кампеджо и испугавшей Ватикан. Это – великолепное громадное здание в итальянском стиле и снаружи в отличном состоянии. Высокий портал открывает вход в просторный четырехугольник. Это здание было сооружено в 1619 году, но оно включает старую ратушу 1340 года. К старой части принадлежит большой зал, который ранее использовался то, как банкетный зал то, как зал для аудиенций то, как зал заседаний сейма. Кажется, что он может вместить всех жителей Нюрнберга. Но просторность – единственное характерное свойство, оставшееся от его былого блеска. Много времени прошло с тех пор, как император ходил по его полу, воины пировали под этой крышей или сейм собирался в этих стенах. Изглаживающий палец времени поработал над ним, и то, что было великолепием в дни императора, в наши дни просто мишура. Живопись на стенах и потолке, некоторая из которой принадлежит кисти Альберта Дюрера, потеряла свой блеск, и сейчас немного лучше, чем просто цветные пятна. Шелк и бархат мебели потеряли блеск; несколько сохранившихся стульев расшатаны и изъедены жучком, и никто им не вверяет себя. Великолепная люстра все еще свисает с потолка, ее позолота облетела, светильники сгорели; и, напоминая о веселом прошлом, она заставляет острее почувствовать  тусклость и уединенность настоящего. Так проходит мирская слава, так прошло величие императора, которое так часто находило в этом зале сцену, чтобы показать себя.
Давайте зайдем в казематы, расположенные под зданием. Это поможет нам иметь представление о тех ужасах, через которые Свобода должна была пройти в своем марше к нынешним временам. Наш провожатый покидает нас на несколько минут, и, вернувшись, несет в одной руке связку ключей, а в другой лампу. Мы проходим вниз один пролет лестницы и останавливаемся перед большой деревянной дверью. Она закрыта на тяжелый железный засов, который провожатый снимает. Затем, выбрав из связки ключ, он открывает один замок, потом другой, и, толкнув массивную дверь, мы входим и делаем первый шаг в темноту. Мы идем по длинному темному коридору, в конце его мы подходим к другой массивной двери, запертой, как и первая, на тяжелый засов. Провожатый открывает засов и со скрипом, который отдается ужасным эхом в сводчатом коридоре, дверь открывается и позволяет нам войти. Мы спускаемся на несколько пролетов вниз. Нас давно оставил последний луч света, но мы идем вперед с помощью лампы. Какой контраст с позолоченными и расписанными живописью залами наверху!
С обеих сторон на нашем пути молчаливые каменные стены, над головой сводчатый потолок; через шаг проводник останавливается и обращает наше внимание  на двери по обе стороны, за которыми располагались камеры или сводчатые казематы для заключенных. Находиться здесь, в живой могиле, в полной темноте, холоде и мучениях было достаточно ужасно, но рядом наготове было нечто более ужасное, что заставляло забывать несчастных обитателей камер обо всех других ужасах их зловещей обители.
Пройдя дальше шаг или два, мы входим в более просторную камеру. Входим, и провожатый освещает лампой все вокруг, показывает нам орудия пыток, которые портятся здесь без применения, хотя раньше ими часто пользовались. Это – длинная железная рама, напоминающая остов длинной и узкой кровати, снабженная поперечными колющими вальцами. Человека, подвергавшегося пытке, клали на горизонтальную дыбу. При каждом движения его тела вперед или назад, вращающиеся призмы, на которых он лежал, врезались в позвоночник, причиняя ужасные страдания. Это был один способ применения дыбы, другой был еще более ужасным. Ноги бедной жертвы привязывали к одному концу железной рамы, руки поднимали над головой и связывали веревкой, которая привязывалась к вороту. Ворот управлялся рычагом; палач кладет руку на рычаг; ворот крутится; веревка натягивается; конечности жертвы растягиваются. Еще один поворот: искры сыпятся из глаз, губы дрожат, зубы сжаты; он стонет, кричит; суставы выворачиваются; мертвенно-бледное лицо и пропадающий пульс говорят, что пытка дошла до крайнего предела физических возможностей. Страдальца относят назад в камеру. Через несколько недель, когда изувеченное тело немного окрепло, его приносят во второй раз и кладут на ту же кровать пыток, чтобы повторить то же ужасное мучение.
Давайте пройдем немного дальше по этому подземному царству. Наконец, мы подходим к центральной камере. Она более просторная, чем другие. Воздух сырой и холодный, вода просачивается через камни над головой. Кромешная темнота, но здесь есть нечто, что ужаснее темноты, и что мы можем видеть с помощью лампы нашего проводника. К стене приставлено нечто, напоминающее лестницу, это - такой же механизм для пыток, как мы описывали раньше, но не горизонтальный, а вертикальный. Человек подтягивается на веревке с  привязанным к ногам грузом, затем внезапно отпускается, и вращающиеся призмы врезаются в обнаженную спину при резком падении.
Есть еще и другая «пытка» в этой страшной камере. В центре потолка находится железное кольцо. Через кольцо проходит крепкая железная цепь, которая свешивается вниз и прикрепляется к вороту. На полу лежит огромный каменный блок с кольцом. Блок прикрепляется к ногам жертвы; его руки связываются за спиной железной цепью, затем он подтягивается к потолку и резко отпускается на расстояние фута от пола или около этого. Рывок такой сильный, что обычно вырывает конечности.
С несчастными людьми, подвешенными таким образом, мучители могли делать что угодно. Они могли рвать их тела щипцами, жечь ступни горящими углями, вводить горящие спички под кожу, сдирать с живых кожу и пробовать на них любой бесчеловечный способ, который могла предложить их злоба и жестокость. Это неприятная тема, и мы ее закрываем. Эти камеры сохранялись для политических преступников. Они считались слишком хорошими для зараженных ересью. Более глубокие казематы и более страшные пытки были приготовлены для исповедников Евангелия. Памятники ужасной жестокости, примененной к протестантам шестнадцатого века можно видеть в Нюрнберге и сегодня.  «Святые канцелярии» Испании и Италии были разрушены, и мало что осталось, кроме этих стен, в которых инквизиция делала свое дело; но странно, что в Нюрнберге, как мы можем свидетельствовать, весь механизм пыток представлен в подземных камерах, использовавшихся агентами «Святой Инквизиции». Отложим описание казематов с из ужасными орудиями до тех пор, когда мы будем говорить об инквизиции. Печально думать, что такие тюрьмы были в сердце Германии, в вольном городе Нюрнберге в шестнадцатом веке. Широко известные тюрьмы Венеции – здесь мы тоже говорим после собственного осмотра – не такие мрачные и ужасные. Эти подвалы в Нюрнберге демонстрируют нам насколько суровым было правительство в средние века, пока не пришла реформация, и своим благотворным дыханием не прогнала мировую зиму, смягчила суровость закона, уча милости, а также воздаянию по отношению к правителю. Это говорит о том, насколько трудно быть патриотом в шестнадцатом веке!






                Глава 6


                Ратисбонская лига и реформация.


Протестантизм в Нюрнберге – Германские провинции провозглашают о Евангелии. – Интриги Кампеджио – Ратисбонская Лига – Ратисбонский план реформации – Отвергнут немецкими князьями. – Письмо Папы Климента императору – Письмо императора из Бургоса -  Запрещает съезд в Шпейере. – Союз Германии разбит. – Два лагеря – Гонени. – Мученики

Нюрнберг целиком погрузился в пучину реформатского движения. Его не могло сдержать ни неудовольствие папского легата, ни более выразительные угрозы императорского посланника. Умные жители Нюрнберга понимали, что реформация принесла с собой благоприятный воздух, которым легче дышалось. Она обещала городу новый подъем, торговля которого пошла на убыль, искусство стало деградировать, как следствие революций, последовавших за появлением морского компаса. Ежедневно на кафедрах появлялись проповедники; ежедневно люди заполняли большую церковь св.Себальда на северном берегу Пегница и еще более просторный собор св.Лаврентия в южной части города. Свечи погасили, статуи стояли заброшенные в своих нишах, или выносились за дверь; не было видно ни дароносицы, ни каждения ладаном, ни облаток; престол был превращен в стол; на него принесли и положили хлеб и вино; читали молитву, пели псалом и раздавали причастие, причащающихся было 4 000 человек. Это зрелище вызвало у Кампеджо сильное раздражение, но он не знал, как его остановить. Несомненно, Ганаарт думал, что если бы его господин был здесь, то этого бы не случилось; эти высокомерные горожане не посмели бы выставлять ересь на показ перед императором. Но Карла задерживали раздоры с Франциском I и проблемы в Испании.
С того часа, как закончился сейм, стороны начали тщательно готовиться к встрече в Шпейере в ноябре. Князья по возвращению в свои государства начали проводить голосование среди народа по вопросу о церковной реформе; а легат, со своей стороны, не откладывая ни на день, начал плести интриги, чтобы сорвать созыв ассамблеи, грозившей нанести тяжелейший удар по авторитету его господина.
Успех князей, дружелюбно настроенных к реформатской вере, превзошел все ожидания. Единодушным заявлением всех провинций было: «Мы больше не будем служить Римской церкви». Фракония, Бранденбург, Геннебург, Виндсхайм, Вертхайм и Нюрнберг выступили против мессы, семи папских таинств, поклонения изображениям и папской власти. Эти догматические изменения влекли за собой массу административных реформ. Предлог для многочисленных римских поборов, на которые громко жаловались немцы, был отметен. Из Рима больше не будут приходить назначения и прощения, и золото Германии перестанет течь в обратном направлении. Протестантские богословы радовались. Несколько месяцев и голос народа через свой конституционный орган, сейм, прозвучит в защиту реформации. Движение будет благополучно приведено в гавань.
В такой же пропорции увеличивался страх римской партии. Они видели, как северные ворота открываются во второй раз, и немецкие войска идут на Вечный город. Что было делать?  Кампеджо был на месте; и Риму повезло, что он был там, иначе последующие вмешательства Папы и императора могли быть сделаны слишком поздно. Легат применил старую тактику: «разделяй и властвуй».
Покинув сейм, который намеривался захватить основные функции его господина, Кампеджо удалился в Ратисбон и начал работу среди князей Германии по созданию партии. Ему удалось привлечь на свою сторону Фердинанда, эрцгерцога Австрийского, герцогов Баварии, архиепископа Зальцбургского и епископов Трентского и Ратисбонского. Потом к ним присоединилось большинство епископов южной Германии. Кампеджио объяснил собранию, что победа Виттенберга была неизбежной, и что с падением папства связано падение их собственной власти и разрушение существующего порядка. Чтобы избежать столь ужасного зла, 6 июля они решили запретить печатание книг Лютера, не разрешать женатым священникам жить на их территории, вернуть молодежь с учебы в Виттенберге; не менять ничего в мессе и служении; и в заключение, привести Вормский эдикт против Лютера в исполнение. Короче, они решили вести смертельную войну против новой веры.
Как противопоставление этим суровым мерам они пообещали несколько очень мягких реформ. Церковные сборы должны быть облегчены, а церковные праздники стать менее многочисленными. Будучи не в состоянии понять, что впадают в то же заблуждение, которое осудили на сейме в Шпейере, они продолжали устанавливать критерии ортодоксальной веры на основе первых четырех отцов, Амвросия, Иеронима, Августина и Григория, чьи взгляды должны быть приняты за правило, согласно которому все проповедники должны проповедовать Писание. Такова была Ратисбонская реформация, как она была позже названа.
Опубликование проекта легата рассматривалось князьями оппозиционной партии как оскорбление. Разве правильно, спрашивали они, чтобы несколько правителей и епископов представляли страну и выпускали законы для всей Германии? Кто дал им такое право? Кроме того, что хорошего принесет нам реформация, если удалит только мелкие нарушения и оставить крупные нарушения нетронутыми? Не скромные священники, а прелаты и аббаты угнетают нас, и их Ратисбонская конвенция оставляет их пребывать в богатстве и власти. Эта реформа не дает нам ни малейшей надежды на то, что мы в будущем будем защищены от многочисленных поборов римской курии. Осуждая меньшее зло, не санкционирует ли Лига большее? Даже Палавичино признал, что оценка князьями Ратисбонской  реформы была справедливой, когда он сказал, что «врач при лечении больного должен начинать не с легких, а с серьезных средств».
Легат поступил хорошо, и тогда Папа, который понимал, что должен держать ключи крепче или отдать их, энергично поддержал меры Кампеджио. Клемент VII написал Карлу V в настойчивых выражениях о том, что империя находится в бо;льшей опасности от дерзких немцев, чем тиара. Карла не надо было пришпоривать. Он был достаточно энергичным в том, что касалось его как императора. Предложение князей провести сейм независимо от императорского решения сильно ранило его.
Письмо Папы застало императора в Бургосе, столице Старой Кастилии. Атмосфера этого места не способствовала уступкам лютеранству. Все вокруг Карла – собор непревзойденного великолепия, пышное священство, служившее в нем, набожность кастильцев и другие знаки роскоши и власти католицизма – вероятно, возбудило почитание старой религии более обыкновенного и заставило воспринять проект князей как преступление. Он написал им в резких выражениях, что только ему принадлежит право требовать от Папы созыва собора, что только он и Папа имеют право определять время для созыва такого собрания, что когда он увидит целесообразность созыва собора для христианского мира, он попросить Папу созвать его. Но пока до вселенского собора, их обязанностью являлось молчаливое согласие с церковным постановлением, принятым в Вормсе, что на этом сейме все вопросы, которые они собирались обсуждать в Шпейере, были уже определены, и что встречаться для их обсуждения значило нарушить их. В общем, он напомнил им о Вормском эдикте против Лютера и призвал их привести его в исполнение. Он запретил заседание сейма в Шпейере под страхом обвинения в государственной измене и изгнания из империи. Князья, в конце концов, подчинились, и таким образом, запланированный сейм, который пробуждал большие надежды с одной стороны и большие опасения с другой, никогда не состоялся.
Результатом этого было то, что союз Германии распался. С этого часа стал существовать в империи католический сейм и протестантский сейм – католическая Германия и протестантская Германия. Начало было положено Кампеджио, и его действия были поддержаны и завершены Карлом V. Реформация проходила мирно в империи, большинство участников сейма были на ее стороне; несколько княжеств и городов примкнули к ней; намечалась перспектива ее развития под эгидой объединенного отечества. Но этот прекрасный проект был неожиданно и неотвратимо разрушен созданием анти-протестантской лиги. Единство, нарушенное таким образом, никогда не было восстановлено. Нельзя игнорировать тот факт, что это было следствием работы римской партии.
Какой печальный случай, воскликнет читатель. Истинно так. Он должен был искуплен ценою нескольких войн, революций, религиозных и политических сражений в течение трех веков. Христианский мир вступал на путь мирного исправления вековых ошибок – устранения суеверных убеждений, которые отравляли нравы всего мира и создавали основу для церковной и политической тирании. И при очищенном сознании должен был придти более широкий и независимый ум, лучший покровитель наукам, искусству, свободе и промышленности. С появлением этих двух враждующих лагерей судьбы мира неизбежно изменились. С этого времени протестантизм должен был идти по пути костров. Но, если бы не такое множество героических смертей, сотни тысяч мучеников, то протестантизм не имел бы такую славу!
Конференция в Ратисбоне продолжались две недели, и когда она, наконец, закончились, эрцгерцог Фердинанд и папский легат уехали вместе в Вену. По дороге они согласовали практические шаги по созданию лиги. Вскоре шаги стали очевидны. Гаспар Тауберг из Вены, чьим преступлением являлось распространение книг Лютера, был среди первых мучеников. Распространилось мнение, что он должен покаяться. Во дворе церкви св.Стефана были построены две кафедры. С одной Тауберг должен был зачитать свое отречение, а с другой священник должен был прославить этот поступок, как новый трофей власти римской церкви. Тауберг поднялся на кафедру в присутствии огромной толпы, собравшейся во дворе и ждавшей в глубоком молчании первых слов покаяния. К их удивлению он еще смелее исповедовал свою веру. Его немедленно потащили на казнь, обезглавили, а тело бросили в огонь и сожгли. Христианское бесстрашие произвело глубокое впечатление на его сограждан. В Венгрии, в Буде протестантский продавец книг был сожжен вместе с книгами, разложенными вокруг него. Было слышно, как он среди огня выражал свою радость, с которой страдал ради Христа. Инквизитор по имени Райхлер следовал по Вюртенбергу, вешая лютеран на деревьях, прибивая за язык проповедников-реформаторов к столбам, оставляя их умирать там или освобождаться за счет нанесения себе увечья и потери того дара, с помощью которого они служили Христу, проповедуя Евангелие. На территории архиепископа Зальцбурского протестант, которого вели в тюрьму, был освобожден двумя крестьянами, пока стражники пьянствовали в пивной. Крестьян без суда обезглавили за городом. В Баварии было царство террора. Буря обрушивалась не только на тех, кто вел скромную жизнь; городские советники на своем месте, барон в своем замке не находили защиты от преследователей. Страну наводнили шпионы, друг не смел довериться другу.
Это чудовищное неистовство дошло до некоторых частей северной Германии. Заслуживает внимания трагическая судьба Генриха ван Цутфена. Убежав из монастыря Антверпена в 1523 году, когда были схвачены и сожжены реформаторы Эсх и Воус, он проповедовал Евангелие в Бремене в течение двух лет. Его слава как проповедника росла, и его пригласили проповедовать реформаторское учение ненаставленным людям в Дитмачес. Он приехал туда и  только один раз выступил за кафедрой, когда дом, в котором он спал, окружила ночью толпа, разгоряченная речами настоятеля доминиканского монастыря и парами гамбургского пива. Его вытащили из постели, били дубинками, заставили идти пешком много миль по дороге покрытой льдом и снегом и в конце бросили на медленный огонь и сожгли. Таковы были меры, которые «Ратисбонские реформаторы» приняли для борьбы с протестантами и удерживания старых порядков. «Кровью, которую он проливает, - воскликнул Лютер, когда ему рассказали об этих событиях -  Папа сам и захлебнется вместе со своими королями и королевствами».










                Глава 7


  Взгляды Лютера на Евхаристию и поклонение изображениям.


Новые друзья – Филипп, ландграф Гессенский – Его встреча с Меланхтоном – Присоединяется к реформации. – Герцог Эрнест и другие – Рыцари тевтонского ордена – Их происхождение и история- Королевский дом Пруссии – Свободные города – Служение протестантизму – Разделение – Карлштадт против Лютера по вопросу о Евхаристии – Ранние взгляды Лютера – Рикошет – Сущность язычества. – Opus operatum – Мнение Кальвина и Цвингли – Карлштадт покидает Виттенберг и едет в Орламунд. – Сцена в гостинице Йены – Лютер выступает против идолопоклонства в Орламунде. -  Карлштадт уезжает из Саксонии. – Смерть курфюрста Фридриха


В то время как враги создавали лиги и вынимали шпаги из ножен против реформации, новые друзья спешили стать на ее сторону. Именно в это время некоторые самые влиятельные правители Германии вышли из рядов католиков и написали на своих знаменах «Евангелие», объявив, что впредь они будут сражаться только под этим «знаком». Против лагеря, образованного Австрией и Баварией, выступил лагерь ландграфа  Гессенского и вольных городов.
Однажды в июне 1523 года рыцарская кавалькада проезжала по дороге, пересекавшей равнину, которая отделяла Франкфурт от гор Таунус. Группа следовала на турнир в Гейдельберге. По дороге они увидели двух одиноких верховых, приближавшихся к ним. Когда они подъехали ближе, ими оказались Филипп Меланхтон и его друг. Рыцарь, возглавлявший первую группу, помчался вперед и, поравнявшись с известным богословом, попросил его повернуть коня и проехать с ним немного. Рыцарь, приветствовавший Меланхтона, был молодым ландграфом Гессенским. Филипп Гессенский понимал мотивы времени и интересовался возможностью нахождения лучшего пути, чем тот, который предлагала римская церковь. Он присутствовал на сейме в Вормсе, был поражен речью Лютера; он настоял на беседе с ним сразу после сейма, и с тех пор не переставал прокручивать этот вопрос в своем сердце. Казалось, что случай свел его с Меланхтоном на этой дороге. Он открыл ему свои мысли, когда ехал рядом, в ответ богослов объяснил графу учение реформации в ясной и доступной форме. Меланхтон дополнил это устное объяснение по возвращению в Виттенберг, написав «краткое изложение обновленного учения христианства», изучение которого заставило графа решиться связать свою жизнь с протестантизмом. Он взялся за дело с характерным для него рвением, так как ничего не делал наполовину. Он сделал так, что Евангелие проповедовалось в его владениях, и так как он взялся за дело во всем энтузиазмом и всей властью своего положения, служение его было необычным. В сражениях его плюмаж часто можно было видеть в самой гуще.
Примерно в то же время другие правители отдали свои сердца и жизни тому же делу. Среди тех, кто начал реформацию в своем княжестве,  был герцог Эрнест Люнебургский, курфюрст Палатинский и Фридрих I Датский, который, как и герцог Шлезвигский и Гольштейнский, постановили, что все их подданные могут поклоняться Богу, как руководит ими здравый ум.
За этими начинаниями последовали другие, на которые время наложило свой глубокий отпечаток. Последствия мы продолжаем ощущать и в наше время. Рыцарь, перешедший на сторону протестантизма, был главой прусского дома, а затем маркграфом Бранденбургским.
Главы императорского прусского дома были сначала бургграфами Нюрнберга. Как мы уже говорили, они продали свое положение и на эти деньги купили маркграфство Бранденбурга. В 1511 году Альберт, который был тогда главой дома Бранденбурга, стал великим магистром тевтонского ордена. Он беседовал с Лютером и просил его совета. «Откажитесь от звания великого магистра, распустите орден, - сказал реформатор – возьмите жену, и превратите ваше квази-религиозное владение в светское наследное герцогство». Альберт, послушавшийся совета Лютера, открыл для себя и своей семьи путь, который в будущем должен был привести к императорской короне. Он распустил монашеский орден, исповедовал реформатскую веру, женился на датской принцессе и объявил Пруссию наследным герцогством под польской короной. В империи он был объявлен вне закона, но, однако, сохранил свои владения. Со временем его богатое наследство перешло по линии курфюрстов его дома, и титул герцога сменился более высоким титулом короля. Состояние его дома продолжало расти, пока, наконец, его глава не занял место среди самых влиятельных правителей Европы.
Его ждала еще одна и более высокая ступень. В 1870 году по окончании франко-германской войны король Пруссии стал императором Германии.
За князьями, а иногда и впереди них, шли вольные города. Мы говорили об их подъеме в предыдущей главе. Фактически они приготовили почву для принятия протестантизма. Они были очагами искусств, культиваторами знаний и стражами свободы. Мы уже видели, что в Нюрнберге во время заседания сейма, несмотря на присутствие папского легата и императорского посла, протестантизм проповедовался ежедневно в двух кафедральных соборах, и когда Кампеджио угрожал арестовать и наказать проповедников от имени своего господина, городской совет строго запретил ему касаться даже волос на их головах. Другие города последовали примеру Нюрнберга. Городские сеймы Ульма и Шпейера решили, что необходимо, чтобы священники придерживались в проповеди чистого Евангелия, и чтобы они были связаны взаимным обещанием защищать друг друга в случае попыток привести в исполнение эдикт Вормса.
В тот самый момент, когда протестантизм мощно разрастался извне, внутри него появилось слабое место. Реформаты вместо создания единого войска начали разделяться на два лагеря – лютеране и реформаты. Именно сейчас мы прослеживаем начало разделения на  две сильные партии, которое продолжается до сих пор, чтобы разобщить протестантский мир и сдержать движение реформации.
Различие сначала определялось двумя людьми. Лютер и Карлштадт сражались бок обок против д-ра Экка в Лейпциге; к сожалению, они разошлись во мнениях в вопросе об Евхаристии, и начали воевать друг с другом. Мало кто мог идти ровным шагом по пути Истины, когда она переходила от материального и символического к чистому закону. Некоторые отставали, полностью полагаясь как на символы, так и на реальные факты, которые они обозначали; другие превосходили Истину, пытаясь отделить ее от установлений, которые Бог счел необходимыми для ее работы в этом мире. Фанатики, которые появились на этом этапе реформации, недооценивали Слово и таинства, короче, все внешние законы, и утверждали, что религия относится исключительно к духовному общению, и что люди должны руководствоваться внутренним светом. Лютер отчетливо понимал, что эта теория быстро разрушит не только внешний мир религии, но и внутренний, духовный мир.  В его взглядах произошло некоторое отступление. Он не только остановился в своем продвижении, но и отошел назад; и отступление, которое мы наблюдаем в нем с тех пор, было не просто отступлением от новой мистики, но отступлением от самого себя. Прямота и смелость, которые были характерны для его суждений по теологическим вопросам, теперь оставили его, и что-то из прежнего тумана стало собираться вокруг него и помрачать его разум.
На раннем этапе его пути (1520 г.) в своей работе, озаглавленной Вавилонское пленение, он выражался терминами, которые предполагали, что он признает только духовное присутствие Христа в Евхаристии, и что причастнику надо было только верить в Христа, присутствующего таким образом, чтобы приобщиться Тайной Вечери. Это учение никоим образом не отличается от последующего учения Кальвина и от учения, которому яростно противостоял Лютер в случае с Цвингли и богословов швейцарской реформации. К сожалению, Лютер, уловив истинное значение Тайной Вечери, снова потерял его. Он не смог удержать твердую позицию, которую он занимал какое-то время; он отошел на прежние полу-материалистические позиции, к задержке своего собственного развития, к разделению протестантской армии.
Главным принципом протестантизма является то, что церковные законы становятся для нас «эффективными средствами» спасения не по «добродетели в них» или «в том, кто их соблюдает», а исключительно по «благодати Бога» и благодаря «работе» Его Духа в тех, кто по вере принимает это. Это проводит четкую разделительную черту между установлениями реформаторской церкви и обрядами язычества и католицизма. Именно языческое учение оказало магическое, колдовское влияние на все обряды, посредством которых происходило очистительное преобразование в душе верующего. Это было сущностью язычества. В жертвоприношении, в освященной воде, в любом обряде  присутствовала невидимая, но могущественная сила, которая сама обновляла и преобразовывала человека, исполнявшего обряд, или за кого он совершался. Это учение перешло на католицизм. Во всех его священниках и во всех его обрядах было таинство,  сверхестественное свойство которое преобразовывало и освящало людей. Оно называлось “opus operatum”, так как согласно этой теории спасение достигалось просто исполнением этого обряда – «совершением этого дела». Не Дух возрождал человека, и вера не нужна была для него; работа совершалась единственно силой этого обряда. Это учение превращает евангельские заповеди в заклинания и заставляет их действовать просто магически. 
Лютер был близко к тому, чтобы полностью освободиться от этого верования. Он полностью освободился от него относительно христианского учения. Его учение об оправдании исключительно по вере предполагало полный отказ от этой идеи, но относительно Евхаристии он не полностью доказал свое освобождение от прежних верований. Что касается Тайной Вечери, он потерял из виду основную истину, которая увела его самого и христианство от монашеских оков. Он смог понять, что только вера в послушание и смерть Христа способствовали оправданию, прощению и полному спасению грешника; но, однако, он не мог понять, что вера в духовное присутствие Христа в Евхаристии является пищей для верующего. Последнее является еще одним приложением кардинальной доктрины Лютера об оправдании по вере.
Лютер был шокирован крайностями, к которым прибегали анабаптисты, оправдываясь в значительной мере этими выводами. Он видел, как он полагал, что всему христианству собирались придать символический смысл, и оно готово было заблудиться в лабиринте мистицизма. Поэтому он отступил к учению об импанации или единосущии, которую проповедовал доминиканец Жан из Парижа в конце тринадцатого века. По этому учению плоть и кровь Христа телесным образом присутствовали в святых дарах, но также оставались субстанциями хлеба и вина. Лютер считал, что в, под или наряду со святыми дарами присутствует тело Самого Христа; и что после освящения хлеб является как хлебом, так и плотью Христа, а вино как вином, так и кровью Христа. Он отстаивал свое убеждение буквальным переводом слов установления: «Сие есть плоть Моя».  «Я прошел через многие тяжелые борения, находим его слова, и вынужден был принять учение, с помощью которого я смог нанести сокрушительный удар по папству. Но текст Писания является очень важным для меня, я – его пленник и не могу отклониться».
Карлштадт отказался преклониться перед авторитетом великого богослова в этом вопросе. Он соглашался с Лютером 1520 года, но не с Лютером 1524 года. Карлштадт считал, что не было плотского присутствия Христа в святых дарах; что освящение не действует на хлеб и вино; что Тайная Вечеря – только воспоминание о смерти Христа, и питает причастника живым представлением этого по вере. Взгляды Карлштадта заметно отличались от взглядов Лютера, но они не дошли до учения о Евхаристии, которое должно было потом установиться в процессе дискуссий и окончательно принято Цвингли и Кальвином.
Так как Карлштадт был связан по рукам и ногам при высказывании своих взглядов в Виттенберге, о чем легко догадаться, он искал более свободную сцену, на которой мог о них говорить. В начале 1524 года он переехал в Орламунд, и начал там пропагандировать свои взгляды. Мы не будет на этом этапе разворачивать дискуссию, она встанет перед нами потом, когда более великие борцы, чем Карлштадт выйдут на арену, и когда мы сможем проследить с большей пользой и преимуществом последующие этапы этой великой войны, печально развернувшейся в стане реформации.
Однако мы должны отметить один эпизод военных действий. Не боясь более присутствия Лютера, смелость и рвение Карлштадта росли с каждым днем. Не будучи довольным в Виттенберге противостоянием учению о Евхаристии, он напал на Лютера на предмет изображений. Старая закваска монахов – сила которой проявилась в ужасной борьбе, которую ему пришлось испытать прежде, чем он пришел ко Кресту – не была полностью вычищена из реформатора. Лютер не только терпел присутствие изображений в церкви, подобно Цвингли, ради слабых в вере; он боялся убрать их даже, когда верующие хотели этого. Он думал, что они могут быть полезными. Карлштадт объявлял эти тенденции и слабости папизмом. Умы жителей Орламунда воспламенились под напором его речей, поднялись беспорядки; и курфюрст послал Лютера в Орламунд, чтобы успокоить взбушевавшиеся воды. Небольшое размышление, возможно, научило Фридриха, что его появление могло вызвать бурю; так как реформатор поколебался в самообладании и спокойной уверенности, которые он до сего времени проявлял перед лицом оппозиции.
Лютер по дороге в Орламунд проезжал через Йену, куда он прибыл      21 августа 1524 года. Из этого города он написал курфюрсту и герцогу Иоганну, убеждая их применить свою власть для укрощения духа фанатизма, начавшего порождать акты насилия. Вряд ли нужно было это убеждение, так как он в тот момент выполнял поручение курфюрста именно с этой целью. Однако это показывает, что, по мнению Лютера, реформация подвергалась большему риску от безумства фанатиков, чем от жестокости преследователей. «Фанаты – писал он в письме – ненавидят Слово Божие и кричат: Bible, Bubel, Babel  ( Библия, Бубель, Вавилон). Что это за дерево, которое приносит такие плоды; врываются в церкви и монастыри, сжигают изображения и святых? Христиане должны использовать Слово, а не руку. По Новому Завету дьявола изгоняют обращением сердца, и тогда падает он и все его дела.
На следующий день он проповедовал против мятежа, разрушения иконостасов, отрицания реального присутствия Христа в Евхаристии. Потом, когда он сидел за ужином с пастором Йены и городскими чиновниками, ему вручили бумагу от Карлштадта. «Пусть он войдет», сказал Лютер. Карштадт вошел. «Вы напали на меня сегодня, - сказал Карлштадт Лютеру – как на автора мятежа и убийства; это – ложь!» «Я вас не упоминал, – ответил Лютер; однако, если принимаете на свой счет, значит, есть основания». «Я могу продемонстрировать, сказал Карлштадт, что ваше учение о Евхаристии противоречиво».  «Докажите ваше утверждение», возразил Лютер. «Я хочу вступить с вами в открытый диспут – сказал Карлштадт – в Виттенберге или Эрфурте, если вы дадите мне охранную грамоту».  «Никогда не бойтесь этого», сказал Лютер. «Вы связываете меня по рукам и ногам, а потом бьете меня!» - воскликнул Карлштадт в запальчивости.  «Пишите против меня», сказал Лютер. «Я бы писал, – сказал второй – если бы знал, что вы говорите серьезно».  «Вот, - воскликнул Лютер – возьмите это в знак моей серьезности», протягивая золотой флорин.  «Я охотно приминаю вызов», сказал Карлштадт. Затем показав его собранию, сказал: «Вы – мои свидетели, что это дает мне право писать против Лютера». Он положил флорин в кошелек. Затем он протянул руку Лютеру, который угостил его вином. «Чем яростнее вы будете нападать на меня, - сказал Лютер – тем больше удовольствия вы мне доставите».  «Не моя вина, - ответил Карлштадт – если мне не удастся этого сделать». Они выпили друг за друга, и после того, как  пожали друг другу руки, Карлштадт ушел.
Подробности этого разговора можно найти в записях партии враждебной реформатору, и Лютер обвинил их в значительном преувеличении.
Из Йены Лютер продолжил путешествие и прибыл в Орламунд в конце августа. Сам реформатор не оставил никакой записи своей беседы с Карлштадтом. Историки, в основном, ссылаются на отчет Рейнхарда, пастора Йены и очевидца. Его правдивость ставилась Лютером под сомнение, а так как Рейнхард был другом Карлштадта, то, вероятно, отчет был приукрашен. Но возражая, Лютер, казалось, поспешил открыть брешь в армии протестантов и отнесся к ответственности слишком легко, забыв об истине, которую провозгласил Мельхиор Адам, и которую жизнь подтвердила тысячу раз, «одной искры достаточно, чтобы загорелся весь лес». В споре Лютер не одержал победы; он нашел на воде только рябь, и взбаламутил ее до бури.
Собрав городской совет и граждан Орламунда, Лютер обратился к ним, когда вошел Карлштадт. Подойдя к Лютеру, Карлштадт приветствовал его: «Дорогой доктор, если хотите я введу вас в курс дела».  «Вы – мой противник,  я дал вам в залог флорин».  «Я всегда буду вашим противником, - возразил второй – до тех пор, пока вы будете противником Богу и Его Слову». После этого Лютер настоял, чтобы Карлштадт удалился, поняв, что ему не удастся в присутствие Карлштадта выполнить поручение, с которым он приехал по приказанию курфюрста. Карлштадт отказался на том основании, что эта была добровольная встреча, и если он был виноват, почему его присутствия нужно бояться. На этом Лютер повернулся к своему спутнику и приказал ему сразу же закладывать лошадей, так как он немедленно должен  был покинуть город; после чего Карлштадт удалился.
Оставшись наедине с горожанами Орламунда, Лютер продолжил то дело, ради которого курфюрст прислал его, а именно устранить предрассудки идолопоклонства и успокоить волнение в городе. «Докажите мне, - сказал  Лютер, открывая диспут – докажите мне по Писанию, что изображения нужно уничтожить».  «Доктор, - возразил советник – вы только скажите – знал ли Моисей Божьи заповеди?» Затем открыв Библию, он прочитал следующие слова: «Не делай себе кумира и никакого изображения. То же можно было ответить на: докажите мне по Писанию, что изображениям надо поклоняться.
«Этот отрывок относится только к изображениям идолов», ответил Лютер. «Если я в своей комнате повесил распятие, которому я не поклоняюсь, какой вред оно может мне принести?»
Такова была позиция Цвингли, но Лютер не мог принять ее полностью.
«Я бывало часто – говорил сапожник – снимал шляпу перед статуей в комнате или на дороге, что является актом идолопоклонства, который отнимает у Бога славу, принадлежащую только ему».
«Чтобы избежать злоупотребления, - ответил Лютер – мы должны уничтожить женщин и вылить вино на улицу».
«Нет, - последовал ответ – они Божьи творения, которых не велено уничтожать».
Нетрудно понять, что Лютер был неравнодушен к изображениям. Он не мог избавиться от определенного их почитания. Он боялся протянуть руку и свергнуть их, и также не разрешал этого делать тем, кто хотел. Сразу после окончания диспута он уехал из Орламунда при явных признаках народного недовольства. Это было одно из многих полей, на которых он сражался, и которые ему суждено было покинуть в бесчестии.
Карлштадт на этом не остановился. Он бросил свое влияние на чашу весов прорицателей, и яростно выступал против Лютера и лютеран. Этого курфюрст Фридрих не мог стерпеть. Он приказал Карлштадту покинуть его владения; и последний, подчинившись, поехал на юг в направлении Швейцарии, проповедуя везде свое мнение о Евхаристии и выражая более ревностно и громко свою ненависть к Лютеру, которого он обвинял во всех своих несчастьях. Пожилой курфюрст, по чьему приказу он оставил Саксонию, начинал побаиваться, что реформация заходить слишком далеко. Его вера в реформацию продолжала расти, и только укреплялась по мере приближения конца, который был недалеко, но политические предвестия приводили его в смущение. Волнение человеческих умов, появление многих новых диких идей, сопутствующих обычно великим революциям, вызывало у него тревогу. На горизонте собирались тучи, но добрый Фридрих сошел в могилу в мире и не видел тех бурь, которым суждено было сотрясти мир при рождении протестантизма.
Покой царил в комнате, где Фридрих Мудрый вздохнул в последний раз. В 1525 году, 4 мая он продиктовал личному секретарю последние наставления для своего брата Иоганна, который наследовал ему и находился в отсутствии с армией в Тюрингии. Он завещал ему обходиться с крестьянами по-доброму и освободить их от налога на вино и пиво. «Не бойся, - писал он – наш Господь Бог обильно возместит нам другими путями». Вечером Спалатин вошел в покои курфюрста. «Правильно, - сказал старый господин, и улыбка озарила его лицо – что ты пришел навестить больного человека». Его кресло подкатили к столу, и, вложив свою руку в руку Спалатина, высказал все, что накопилось относительно реформации. Его слова показали, что тучи, которые смущали его, рассеялись. «Божья рука – сказал он – все направит к благополучному исходу».
Утром следующего дня он причастился под обоими видами. Этому свидетелями были его домашние, стоявшие вокруг, заливаясь слезами. Испросив у них прощение, если чем-нибудь их обидел, он попрощался с ними. Завещание, которое было подготовлено за несколько лет до этого, и в котором он вверял свою душу «Божьей матери», было принесено и сожжено. Было продиктовано другое завещание, в котором он уповает только на «заслуги Христа».  Это был его последний труд, имевший отношение к земному; он углубился в мысли о своей кончине, которая была недалеко. Взяв в руку трактат о духовном утешении, который Спалатин приготовил для него, он попытался читать, но задача была слишком трудной. Приблизившись к его постели, капеллан прочитан несколько обетований из Слова Божьего, которое курфюрст прилежно и преданно изучал последние годы. С этими словами пришло спокойствие, и облегчение для души; и в пять часов дня он отошел так тихо, что, только нагнувшись над ним, его врач мог заметить прекращение дыхания.





                Глава 8

    
                Крестьянская война.


Новая опасность – Немецкое крестьянство – Их угнетение – Угнетение усугубляется. – Реформация пытается облегчить их страдания. – Бунт – Обвиняют реформацию. – Линия поведения Лютера – Его предостережение духовенству и крестьянам – Восстание в Швабии – Распространяется на Фраконию и другие области. – Шварцвальд – Крестьянская армия – Опустошения – Убийства – Граф Людвиг из Гельфенштейна – Доходит до Рейна. – Всеобщий ужас – Армия князей – Бунт подавлен. – Вайнсберг – Расплата – Томас Мюнцер – Уроки восстания


Солнце реформации всходило на небе, обещая наполнить весь мир светом. Через мгновение появилась туча, заслонила небосвод, угрожая поглотить молодой день во тьме ужасной ночи.
Лютер не предвидел проблемы, возникшей теперь. Предполагалось, что Папа, которого реформация лишала тиары, со всей духовной и светской властью будет анафематствовать ее; что император, чьи политические планы и амбиции она разрушала, развяжет против нее войну;   что многочисленные ордена митры и сутаны усилят оппозицию; но то, что люди, с чьих глаз должно быть снято покрывало духовной темноты, а с рук оковы плотского рабства, будет стремиться уничтожить ее, не входило в планы Лютера. Однако ужасный удар – самый тяжелый, который испытала реформация – пришел ни от Папы, ни от императора, а от людей.
Угнетение немецкого крестьянства росло с каждым столетием. Они давно были лишены привилегий, которыми пользовались их отцы. Они больше не могли ходить по лесам по своему желанию, стрелять дичь и строить хижины там, где им хотелось, и где они считали нужным. У них были отняты не только прежние права, они были вынуждены подчиняться новым унизительным ограничениям. Привязанные к родным местам во многих случаях, они были вынуждены проливать пот, обрабатывая поля, и кровь в сражениях на стороне своих господ. К плотскому угнетению добавлялось духовное рабство. Небольшую часть земных благ, которую барон давал им, священник вымогал с помощью духовных угроз, наполнив, таким образом, чашу их страданий до краев. Контраст делал их жизнь еще горше. В то время как одна часть Германии утопала в тяжелой работе и нищете, другая часть возвышалась в богатстве и власти. Вольные города добивались больших успехов в обретении свободы, и на их примере крестьяне учились добиваться такой же независимости, даже объединяться. Науки и искусства будили мысль и побуждали к действиям. Наконец пришла реформация, и эта огромная сила значительно расширила диапазон человеческого видения, неся учение о равенстве всех людей и ослабляя центральную власть или верхний камень европейского свода, а именно, папство.
Для многих стало очевидно, что настал тот час, когда зло, действовавшее с древних времен и усилившееся в последнее время, должно быть устранено. Терпение страдальцев истощилось; они начали чувствовать свою силу; и, если их господа не снимут с них оковы, они снимут их сами в слепой ярости и сокрушающем неистовстве пропорциональными тому невежеству, в котором они удерживались, и деградации, до которой они  дошли. Выражаясь словами красноречивого писателя и философа, писавшего позднее «они желали разбить свои оковы на головах угнетателей».
Уже были слышны раскаты приближавшейся бури. Первые мятежи и волнения разразились в некоторых германских государствах. Окончание предыдущего столетия ознаменовалось восстанием буров в Голландии, которые маршировали по стране под флагом, на котором был изображен гигантский сыр. Шестнадцатый век начался с подобных волнений. Каждые два или три года возникала «новая лига», за которой следовал «народный мятеж». Это предостерегало правителей как светских, так и духовных от того, что у них нет в будущем другой альтернативы, кроме реформации или революции. Шпейер, Вюртемберг, Коринтия и Венгрия были последовательными аренами восстаний, которые имели одну и ту же причину – рабский труд, бремя, становившееся все тяжелее, и права, становившееся все меньше. Бедные люди, ставшие грубыми по неведению, знали только один способ, чтобы защитить себя – разрушение монастырей, разорение земель, уничтожение богатств и в некоторых случаях расправа с угнетателями.
Именно в этот час на сцену вышла реформация. Она пришла с исцеляющим действием, чтобы изменить сердца, обуздать человеческие похоти и приучить к самообладанию мятежный дух, угрожавший разрушить мир. Она достигла своей цели в определенной степени; она бы достигла ее окончательно, она бы обратила сердца правителей к подданным и сердца людей к правителям, если бы она распространилась свободно среди обоих классов. Тем не менее, она принесла передышку бунтарскому насилию, которое становилось обычным явлением. Но вскоре ее распространение было насильно остановлено, а затем она была обвинена в авторстве того зла, которое ей не позволили исцелить. Видите, сказал герцог Георг Саксонский, какую бездну открыл Лютер. Он оскорбил Папу; он плохо говорил о высокопоставленных лицах; он наполнил умы людей высокими понятиями собственной значимости; и своими доктринами он посеял семена всеобщего беспорядка и анархии. Лютер и его реформация являются причиной крестьянской войны. Кроме герцога Георга многие посчитали удобным закрыть глаза на собственные преступления, и сделать Евангелие козлом отпущения за грехи, которые они сами совершили. Даже Эразм упрекнул Лютера следующими словами: «Мы пожинаем то, что ты посеял».
Мы находим некоторое оправдание этим обвинениям у Томаса Мюнцера, который внес религиозный элемент в это прискорбное восстание. Мюнцер был преданным последователем реформации, но он считал, что христианину недостойно руководствоваться каким-либо реальным авторитетом, даже Словом Божьим. Он был призван к «свободе»; законом или границей этой «свободы» был его внутренний свет. Он утверждал, что Лютер, установив положения и формы, создал еще одно папство; Мюнцеру не нравилось папство Виттенберга даже больше, чем папство Рима. Политические взгляды Мюнцера на свободу совпадали с его религиозными взглядами. Подчинение князьям было равносильно служению Велиару. У нас нет другого владыки, кроме Бога.  Евангелие учит, что все люди равны, и это он истолковывал, скорее, ложно истолковывал, как демократическое учение о равенстве званий и общности благ.  «Мы должны умерщвлять плоть постом и простой одеждой, выглядеть серьезно, говорить мало и носить длинную бороду».  «Это и подобное – пишет Слейдан – он называл крестом». Таков был человек, который препоясавшись «мечом Гедеона», возглавил мятежных крестьян. Он привил им свой мистический дух и учил добиваться свободы, руководствуясь своими собственными суждениями и настроениями.
Крестьяне изложили требования (январь 1525 года) в двенадцати пунктах.
Учитывая разгоряченное настроение тех, кто писал их, эти пункты были разумными и умеренными. Бунтовщики требовали возврата некоторых свободных владений, принадлежавших их предкам, и некоторых прав на охоту и рыбалку, которыми они ранее пользовались, но потом были лишены. Далее они требовали значительного уменьшения налогов, которые были для них тяжким бременем и были введены сравнительно недавно. В начале требований о правах они поставили вопрос о свободном выборе священников; и еще одной особенностью документа являлось то, что каждый пункт подтверждался отрывком из Писания.
Просвещенная система признала бы в основном эти требования. Мудрые князья сказали бы, давайте разрешим этим миллионам пользоваться землей, водой и лесами, как это делали их отцы; давайте превратим их из рабов в свободных людей, будет лучше, если их мастерство возрастет, а их доблесть будет защищать наши территории, чем будем поливать их кровь. Но, увы, в то время не хватило мудрости, чтобы принять такое направление. Те, кому предъявлялись эти требования, сказали «Нет», положив руку на шпагу.
Корабль реформации проходил в то время между Сциллой учрежденного деспотизма и Харибдой народного произвола. Требовалось редкое мастерство, чтобы правильно вести его. Объединит ли Лютер свое движение с движением крестьян? Мы можем предположить, что у него было искушение попытаться управлять бурей в надежде направить ее ярость на свержение системы, которую он считал источником угнетений и несчастий, наполнявших христианский мир, и которая вызвала, наконец, такие мощные волнения. Кто-то менее духовный и с меньшей верой в жизнестойкость реформации мог бы соблазниться связать свое дело с этой бурей. Но Лютер отклонился от этого направления. Он знал, что объединить такое святое дело как реформация с движением, в лучшем случае, политическим, значило запятнать его; и брать человеческий меч ради этого движения значило потерять право на помощь более сильного меча, который один мог одержать победу в этой битве. У реформации был свой путь и свое оружие, и, если она останется верной ему, то наверняка победит в конечном итоге. Она исправит все заблуждения, вскроет все ошибки, примирит все ссоры, распространив свои принципы и свой дух среди людей. Поэтому Лютер остался в стороне.
И более того, это позволило ему в нужный момент встать между угнетателем и угнетенным и рассказать обоим немного об истине. Обратившись к князьям, он напомнил им о продолжительной тирании, которой они и их отцы подвергали бедных людей. К епископам он обратился еще более просто. Они скрыли свет Евангелия от людей, они подменили обманом и баснями учение Откровения; они наложили оковы на людей с помощью нечестивых обетов; они грабили их с помощью неправедных поборов, и теперь они пожинают то, что посеяли. Он сказал им, что сердиться на крестьян – равносильно тому, что обвинять глупого человека, который обращает свой гнев против палки, которой его бьют, а не против руки, которая орудует ею. Крестьяне были всего лишь орудием в руке Божьей для их наказания.
Затем Лютер обратился к восставшим. Он признал, что их жалобы были не беспричинны, и тем самым он показал, что имеет сердце, сострадавшее им в  несчастьях, но он честно сказал им, что они выбрали не то направление для их устранения. Они никогда не облегчат свою судьбу восстанием; они должны проявить христианское смирение и ждать постепенного и верного исправления своих личных заблуждений и всего общества с помощью Божественной целительной силы Евангелия. Он пытался укрепить предостережение на своем примере. Он не взял в руки шпагу; он полагался всецело на помощь Евангелия; и они сами поняли, как много оно сделало всего через несколько лет, чтобы сотрясти власть угнетавшей иерархии вместе с политическим деспотизмом, поддерживавшим ее, и улучшить состояние христианского мира. Ни одна армия не могла бы проделать и половину этой работу за время в два раза большее. Он просил их позволить развиваться этому процессу дальше. Миру помогут проповедники, а не солдаты, Евангелие, а не восстание. И он предупредил их, если они будут противостоять Евангелию во имя Евангелия, они только укрепят ярмо врагов на своих шеях.
Смелость реформатора была не менее заметной, чем его мудрость, в том, как просто он обращался к двум таким партиям в такой час. Но Лютера мало благодарили за его преданность.  Князья обвиняли его в защите восстания, так как он отказывался произносить окончательное осуждение крестьянам; а крестьяне обвиняли его за то, что он раболепствовал перед правителями, так как он не был полностью на стороне восставших. Потомки рассуждают по-другому. В этой, как и в любой другой критической ситуации, Лютер вел себя с огромной сдержанностью и мудростью. Однако ему не хватило рассудительности, и буря разразилась.
Первая мятежная туча накрыла Швабию, недалеко от истоков Дуная. Она появилась летом 1524 года. Мятежный дух распространялся подобно лесному пожару по Дунаю, поднимая крестьян на восстание, наполнив города волнениями, бунтами и террором. К концу года Тюрингия, Франкония и часть Саксонии были охвачены огнем. В начале весны 1525 года пожар распространился дальше. Именно тогда «двенадцать пунктов», на которые мы ссылались выше, были напечатаны, и стали знаменем, вокруг которого собирались восставшие. Иоганн Мюллер из Бульбенбаха ходил по Шварцвальду, одетый в красный плащ и красную шапку, впереди него несли триколор, – красно-черно-белый – а сзади шел глашатай, который громко читал «двенадцать пунктов» и требовал присоединения жителей тех районов, через которые он проходил. Крестьянская армия, следовавшая за ним, постоянно укреплялась новыми пополнениями. Города слишком слабые, чтобы оказать сопротивление гигантским бандам, открывали им ворота, и немало рыцарей и баронов, испугавшись, присоединялись к их рядам.
Волнение восставших вскоре переросло в ярость. Их марш больше не был просто шумным, но разрушительным и опустошающим. Страна напоминала дорогу, по которой прошло захватническое грабительское войско. Поля были вытоптаны, сараи и амбары опустошены, дворянские замки разрушены, монастыри сожжены дотла.
Армия восставших причинила еще больше страданий. Они начали окрашивать свой путь кровью несчастных жертв. Они безжалостно убивали тех, кто оказывался в их власти. На Пасху они преподнесли сюрприз Вайнсбергу в Швабии. Они приговорили его гарнизон к смертной казни. Судьба его командира, графа Людвига Хельфенштейна была крайне тяжелой. Его жена, родная дочь императора Максимилиана, упала к ногам бунтовщиков, держа в руках сына-младенца, и умоляла со слезами на глазах пощадить ее мужа. Но тщетно. Они пронзили его пиками. Он скончался от многочисленных ран.
Казалось, что этому пожару суждено было разрастаться, пока не поглотит весь христианский мир; как-будто разрушительная работа должна была продолжаться, пока не падут все преграды порядка, не сотрутся все символы власти и остановит свой ход только тогда, когда установится всеобщая демократия, где не будет ни сословий, ни собственности. Пожар  распространился на запад до Рейна, где он поднял волнения в городах Шпейере, Вормсе и Кельне, и заразил Пфальц лихорадкой кровавой мести. Он охватил Эльзас и Лотарингию. Он поразил Баварию и Вюртемберг до Тироля. Он распространился от Саксонии до Альп. Епископы и знать убегали от него. Правители, застигнутые врасплох, оставались без союзников и теряли присутствие духа, и, говоря языком Писания,  были «гонимы, как пыль от вихря».
Но вскоре они оправились от своего оцепенения и стали объединять свои силы. Альберт, граф Мансфельда, был первым, кто предпринял боевые действия. К нему присоединился с присущим ему духом храбрости Филипп, ландграф Гессенский, за которым вскоре последовал Иоганн, курфюрст Саксонский, и Генрих, герцог Брансвикский, все они объединились для борьбы с мятежными невежами. Если бы дело находило поддержку у папских правителей, то восстание бушевало бы без всякого сопротивления. В 1525 году 15 мая объединенная армия подошла к лагерю восставших во Франкенхаузене, который возглавлял Мюнцер. Обнаружив, что восставшие были плохо вооружены и укрывались за убогой баррикадой из нескольких повозок, они послали представителя с предложением о перемирии при условии, что они сложат оружие. По совету Мюнцера представителя убили. Обе стороны приготовились к сражению. Вождь крестьянской армии Мюнцер обратился к ним с пламенной речью, прося их не бояться армии тиранов, с которой они должны были вступить в бой; что меч Господа и Гедеона будет сражаться за них; что они сегодня увидят чудесное освобождение, как израильтяне у Чермного моря, как Давид, когда он сражался с Голиафом, как Ионафан, когда он напал на войско филистимлян. «Не бойтесь – сказал он -  их больших ружей, так как своим плащом я поймаю все пули, выпущенные в вас. Разве вы не видите, как милостив к нам Бог?  Поднимите глаза, видите ту радугу в облаках; так как на нашем знамени нарисовано то же самое, Бог говорит нам через эту картину, которую показывает нам с небес, что Он будет с нами в битве, и что Он полностью разгромит наших врагов. Смело нападайте на них».
Несмотря на уверенность в победе, войско мятежников при первой атаке бежало в полном замешательстве. Мюнцер был в первых рядах бежавших. Он спрятался в доме возле ворот, где его после сражения нашли спрятавшимся на чердаке. Его арестовала стража герцога Георга. В этом столкновении было убито 5 000 крестьян, и союзники могли передислоцировать силы во Франконию, где восстание все еще бушевало со всей яростью. Мятежники сожгли здесь около 200 замков, не считая домов знати и монастырей. Они захватили город Вирцбург и осадили замок, но Труше атаковал их, нанес поражение и обратил их в бегство.
Лютер снова поднял свой голос, чтобы выразить явное осуждение движению, которое от требования справедливых прав перешло к грабительской и убийственной войне. Он призвал всех к оружию и сопротивлению. Союзные правители поставили Георга фон Труше генералом армии. Подойдя к берегу озера Констанца и разделив солдат на три отряда, Труше мощно атаковал мятежников. Было несколько сражений, города и крепости были осаждены; крестьяне яростно противостояли, зная, что они должны либо победить, либо понести ужасное возмездие; но армия князей одержала победу. Кампании этого лета было достаточно, чтобы подавить гигантский мятеж, но страшный удар нанесли победители ордам фанатиков. Они убивали их десятками тысяч на полях сражений; они рубили их при отступлении, и нередко они хладнокровно отправляли на тот свет тех, кто сдавался при условии о помиловании. По самым низким оценкам число погибших составляло 50 000 человек, по другим источникам до 100 000 человек. Когда мы примем во внимание огромную территорию, которую охватило восстание, и масштаб побоища, которым оно усмирялось, мы, вероятно, согласимся, что последняя цифра ближе к истине.
Особое возмездие пало на Вайнсберг, место смерти графа Хельфенштейна. Его убийцы были арестованы и казнены. Смерть одного из них была особенно трагичной. Его привязали к столбу цепью, которая была достаточно длинна, чтобы бегать вокруг столба. Труше и другие знатные люди принесли дрова, и, разложив вокруг столба, разожгли огромный костер. Когда несчастный человек дико прыгал среди горящего хвороста, князья стояли рядом и насмехались над его страданиями. Сам город был сожжен дотла. Мюнцер, духовный лидер, который зажигал крестьян речами, знамениями, утверждениями, что их враги будет чудесным образом уничтожены и гарантией «поймать все пули в свои рукава», после того, как он стал свидетелем провала своего предприятия, был взят и обезглавлен. Перед казнью он предстал перед герцогом Саксонским Георгом и ландграфом Филиппом. На вопрос, почему он вел многих людей к погибели, он ответил, что «просто выполнял свой долг». Ландграф всячески пытался показать ему, что подстрекательство к мятежу и мятеж запрещаются по Писанию, и что христиане не могут мстить за зло, причиненное им, по своему желанию. На это он ничего не ответил. На дыбе он, то кричал, то смеялся, но перед смертью он открыто признал свои заблуждения и преступления. Для  назидания его голова была выставлена на шесте в открытом поле.
Так ужасно закончилось восстание крестьян. Жуткие памятники отмечали провинции, которые охватила буря: заброшенные поля, разоренные города, руины замков и домов, и более жуткие кадры – трупы, висевшие на деревьях или собранные грудами на полях. Победа осталась за Римом. Прежнее служение было восстановлено в некоторых местах, и ярмо феодального рабства еще больше стянулось на шеях людей.
Тем не менее, восстание явилось хорошим уроком для мира; в сотни раз ценнее всяких перенесенных страданий, когда урок доходит до сердца. Крестьянское война показала, насколько протестантское движение отличается от католицизма, как по происхождению, так и по целям. Восстание не проявило себя, если только в самой незначительной степени, в Виттенберге и других местах, охваченных протестантским движением. Когда оно касалось места, занятое реформацией, оно в то же мгновение становилось бессильным. Не хватало воздуха, чтобы раздуть его, не было воспламеняющегося материала для разжигания огня. Евангелие говорило  опустошающему пожару: «До сих пор, не дальше». Разве можно было сомневаться, что если бы Бавария и соседние провинции были бы в таком же положении, как Саксония, то не было бы крестьянской войны?
Бунт научил эту эпоху тому, что протестантизм не мог развиваться посредством народного восстания, так как оно могло быть подавлено аристократической тиранией. Он не зависел ни от одного из них; он должен развиваться за счет своей собственной силы по своему собственному пути. Короче, этот бунт сделал своевременное предупреждение миру о последствиях подавления реформации. Он показал, что под поверхностью христианства существует пропасть плохих принципов и дьявольских похотей, которые однажды могут прорваться наружу и разнести общество на куски, если они не будут уничтожены Божественной силой. Мюнцер и его «внутренний свет» был лишь предтечей Вольтера и «иллюминатов» его школы. Крестьянская война 1525 года впервые открыла «источники бездны». Впервые было видно, как «Ужас» шествовал по Германии. Он спал в течение двух столетий, пока религиозные и политические силы Европы находились в процессе медленного ослабевания. Затем «Ужас» снова проснулся, и богохульства, убийства и войны Французской революции захлестнули Европу.






                Глава 9


        Сражение при Павии и его влияние на протестантизм.


Папство втянуто в земные интересы. – Протестантизм стоит в стороне. – Монархия и папство – Кто должен править? – Конфликт на руку протестантизму – Война между императором и Франциском I – Изгнание французов из Италии – Битва при Павии – Пленение Франциска I – Карл V во главе Европы – Протестантизм должен быть уничтожен. – Лютер женится. – Монахини из Немча, Катарина фон Бора. – Антихрист должен вскоре родиться. – О чем говорил брак Лютера Риму.


Существует одно существенное отличие между движением, центром которого является Рим, и движением, центром которого является Виттенберг. Папство смешалось с политикой Европы, протестантизм, напротив, стоял в стороне и отказывался объединяться с земными союзниками. Вследствие этого папству приходилось приспосабливать свой курс к желанию тех, на кого оно опиралось. Оно поднималось или падало в зависимости от результатов жеребьевки. Поражение в войне или падение государственного деятеля иногда ставили его на грань падения. Протестантизм, напротив, мог следовать своим курсом и развивать свои собственные принципы. Падение монархов или изменения в политическом мире не причиняло ему никаких неудобств. Вместо того чтобы останавливать свой взор на бушующем вокруг него океане, он поднимал глаза к небу.
В этот час интриги, амбиции и войны были в изобилии вокруг протестантизма. Короли Испании и Франции сражались друг с другом за обладание Италией. Папа думал, конечно, что у него больше прав, чем у них обоих, чтобы быть хозяином этой страны. Он ревновал к обоим монархам и приспосабливал свою политику так, чтобы уравновешивать власть одного и контролировать власть другого. Он надеялся выгнать обоих однажды с  полуострова, если не оружием, то хитростью; но пока не пришел тот день, ради безопасности он должен казаться другом им обоим и заботится о том, чтобы один не был намного сильнее другого. Все трое – император, король Франции и Папа – разные в чем-то другом, были врагами реформации; и если бы они объединили свои армии, они бы были достаточно сильными, учитывая человеческие возможности, чтобы подавить протестантское движение. Но их династические амбиции, подогретые в большой степени личным самолюбием и хитрыми амбициозными проектами окружавших их людей, держали их в почти никогда не прекращавшихся междоусобицах. Каждый стремился быть первым человеком своей эпохи. Папа все еще мечтал о восстановлении верховной власти папского престола, которой он обладал в дни Григория VII и Иннокентия III, чтобы диктовать и Карлу, и Франциску. Эти монархи, со своей стороны, решили не упускать превосходства над тиарой, которого они, наконец, добились. Борьба монархии за то, что она получила, борьба тиары за возврат того, что она потеряла, и борьба всех троих за превосходство наполняла их жизни беспокойством, их королевства невзгодами, а их эпоху войнами. Но это соперничество служило оборонительной стеной для того Божественного принципа, который вырос в величественную фигуру в мире, сотрясавшимся многими свирепыми бурями, бушевавшими в нем.
Едва молодой император Карл V бросил вызов протестантизму, как во многих местах разразились бури. Он только что выпустил указ, предписывавший уничтожить Лютера, и вынимал уже меч, чтобы исполнить его, как вдруг вспыхнула вражда между ним и Франциском I. Французская армия, перейдя Пиренеи, захватила Наварру и вторглась в Кастилию. Император поспешил вернуться в Испанию, чтобы принять меры по защите своего королевства. Начавшаяся таким образом война продолжалась до 1524 года и закончилась изгнанием французов из Милана и Генуи, где они господствовали с дней Карла VIII. Но боевые действия на этом не прекратились. Император, возмущенный вторжением в свое королевство, хотел наказать противника на его территории и послал армию во Францию. Отвага Франциска I и патриотические настроения его подданных помогли прогнать захватчиков. Но французский король не довольный тем, что избавился от солдат Испании, стал в свою очередь преследовать императора. Он гнал испанскую армию до Италии с намерением вернуть города и провинции, которых он был лишен, и которые были дороги ему, так как они были расположены в стране, в которой его часто покоряли и унижали, на которую он хотел простереть свой скипетр, чтобы опять вернуть ее.
Зима 1525 года застала испанскую и французскую армии лицом к лицу под стенами Павии. Место было хорошо укреплено и  сопротивлялось французам в течение двух месяцев, хотя Франциск I применил для его завоевания все известные в то время инженерные средства. Несмотря на стойкость защитников, было очевидно, что город должен пасть. Заметно сократившийся испанский гарнизон внезапно вышел из укрытия и вступил в бой с осаждавшими войсками со всей силой отчаяния.
Этому дню суждено было принести  ужасный поворот фортуны для Франциска I. Рассвет встретил его великим воином того времени, а вечер застал его в жалком положении пленника. Его армия была разгромлена под стенами города, в который они собирались войти победителями. Десять тысяч воинов, включая многих отважных рыцарей, полегли на полях сражений, и трагедия завершилась пленением самого короля, которого захватили в бою и привезли в Мадрид в качестве трофея победителя. В Испании Франциск I влачил целый год жалкое существование в плену. Император, окрыленный его огромным богатством и желавший не только унизить царственного пленника, но и лишить его возможности навредить ему в будущем, поставил очень жесткие условия для выкупа. Эти условия французский король принял с готовностью, тем более что он не имел ни малейшего намерения их выполнять. «В мирном договоре среди прочих было обусловлено, - пишет Слейдан – что император и король будут прилагать все усилия, чтобы искоренить врагов христианской религии и еретическую секту лютеран. Подобным образом после установления мира между ними они должны были урегулировать общественные проблемы, вести войну против турок и еретиков, отлученных церковью, так как это было самым необходимым. Папа просил и советовал энергично взяться за дело в этом отношении. Поэтому в соответствии с его пожеланиями они решили упросить его, чтобы он назначил определенный день, когда смогут встретиться послы и представители всех королей и правителей в удобном месте, и с полным правом и полномочиями принять соответствующие меры для начала войны с турками и также для искоренения еретиков и врагов церкви». Были добавлены и другие жесткие пункты, например, что французский король должен отдать императору  Бургундию и отказаться от любых претензий на Италию; передать двух своих старших сыновей в качестве заложников для выполнения условий. После подписания договора в начале января 1526 года Франциск был освобожден. Перейдя границу около Ируна и вновь оказавшись на французской земле, он, подкинув шапку в воздух и громко прокричав: «Я все еще король!» пришпорил арабскую лошадь и поскакал во весь опор по дороге в Сен-Жен де Луз, где его придворные ожидали встречи с ним.
Карл V думал, что настал час, чтобы нанести давно запланированный удар по Виттенбергской ереси. Никогда еще со времени восхождения его на трон не был он так близок к проведению той политики, к которой побуждали его желания. Битва при Павии завершила войну в Италии  более благоприятным исходом, чем он смел надеяться. Франция больше не была занозой у него в боку. Он превратил ее монарха, бывшего соперника, в своего союзника или скорее, как, несомненно, думал Карл, в своего помощника, обязанного помогать ему во всех предприятиях, особенно в том, которое было ближе  его сердцу, чем другие. Более того, император был в прекрасных отношениях с королем Англии, и это было в интересах английского министра, кардинала Волси, который лелеял надежду на тиару посредством огромного влияния  на Карла и дальнейшего взаимопонимания. Что касается Папы Клемента, то император был готов посетить Рим, чтобы получить императорскую корону из рук понтифика, и, несомненно, кроме этого апостольское благословение на предприятие против врага, которого Папа ненавидел больше турок.
Это была самая благоприятная ситуация для продолжения борьбы за папство. Победа при Павии сделала Карла самым могущественным монархом в Европе. Мир был со всех сторон, многие враги были побеждены, и уничтожить монаха, у которого не было для защиты ни шпаги, ни щита, было совсем не сложным делом. Поэтому Карл предпринял первый шаг для осуществления своего плана. Сидя (24 мая 1525 года) в великолепном Альказаре в Толедо, чей скалистый фундамент омывается водами Тагуса, он написал обращение к правителям и государствам Германии с предложением собраться в Аугсбурге и принять меры для « защиты христианской религии, святых обрядов и традиций, принятых от предков и запрета всех пагубных учений и нововведений». Этот указ император дополнил инструкциями из Севильи, датированными 23 мартом 1526 года, которые предписывали князьям проследить за исполнением Вормского эдикта. С каждым часом буря, надвигавшаяся на протестантизм, становилась мрачнее.
Если император никогда ранее не был таким сильным, а его меч не был ближе к исполнению своей цели, чем сейчас, то Лютер никогда ранее не был столь беспомощным. Его покровитель курфюрст Фридрих, чья осмотрительность граничила с робостью, но чьи намерения были решительными и твердыми, к настоящему времени умер. Трое правителей, занявшие его место – курфюрст Иоганн, Филипп ландграф Гесеннский и Альберт Прусский – были новичками в этом деле; им недоставало влиятельности Фридриха; они были удручены, почти испуганы надвигавшейся опасностью – Германия разделена, свирепствует Лига Ратисбона и автор Вормского эдикта неожиданно поставлен во главе Европы победой при Павии. Единственным человеком, который не дрогнул, был Лютер. Не то, чтобы он не видел ужасающего размаха опасности, но потому что он видел Защитника, которого другие не видели. Он знал, что, если Евангелие лишено земной поддержки, это не означало, что оно было на грани гибели, но потому что Божественная рука была готова протянуться в его защиту таким очевидным образом, чтобы показать миру, кто является его покровителем, хотя и «невидимым», но более сильным, чем все его враги. В то время как ужасные вспышки приходили с другой стороны Альп, и пока страшные смертельные угрозы постоянно звучали в Германии, что делал Лютер? Удалился в келью и каялся во вретище и пепле, чтобы отвратить гнев императора и понтифика? Нет. Взяв за руку Катарину фон Бора, он повел ее к алтарю и сделал своей женой.
Катарина фон Бора была дочерью одного из небогатых дворян Саксонской Палатины. Состояние отца не соответствовало его званию, и так как это обстоятельство не позволило дать Катарине приданное, он отправил ее в монастырь Немча, около Грима в Саксонии. Вместе с восьмью монахинями, разделявшими с ней уединение, она изучала Писание, и из него сестры узнали, что их обет не был обязательным. Слово Божие открыло дверь их кельи. Девять монахинь в полном составе покинув монастырь, отправились в Виттенберг и были поддержаны щедростью курфюрста, выраженной через Лютера. В течение времени все монахини обрели мужей, только Кати одна из девяти оставалась незамужней. Таким образом, у реформатора была возможность узнать ее характер и добродетели, оценив многие достоинства, которые реже украшали женский ум в те дни, чем в наши. Бракосочетание состоялось 11 июня. Вечером этого дня Лютер в сопровождении пастора Померания, которого он пригласил благословить этот союз, направился в дом бургомистра, назначенного опекуном Кати, и там, в присутствии двух свидетелей – великого художника Лукаса Кранаха и Д-ра Иоганна Апеллы – состоялось бракосочетание. Лютер пишет в письме Рухелю от 15 июня: «Я решил не оставлять ничего из своей католической жизни, и поэтому я вступил в брак по настоятельной просьбе отца». Основной целью письма было приглашение Рухеля на свадьбу, которая  должна была состояться во вторник, 27 июня. Должны была присутствовать пожилая пара из Мансфельда – Ганс и Маргарет Лютер. Рухель был богатым, и Лютер с присущей ему искренностью пишет ему, что примет любой его подарок, который он привезет. Был также приглашен Венцеслав Линк из Нюрнберга, чье венчание Лютер недавно благословлял, но так как он был беден, ему поставили условие приезжать без подарка. Спалатин должен был прислать оленину и приехать сам. Амсдорф тоже был среди приглашенных. Не было самого близкого друга, Филиппа Меланхтона. Мы можем догадаться о причине. Смелый шаг Лютер вызывал у него сомнения. Жениться, когда надвигаются бедствия! Филипп ходил несколько дней с озабоченным хмурым лицом, но когда поднялся шум, выражение его лица прояснилось, глаза заблестели, и он стал самым горячим защитником супружества реформатора, к которому присоединился он и немало мудрых и воздержанных людей римской церкви.
Едва союз состоялся, как мы уже говорили, поднялся крик возмущения, как будто Лютер совершил какой-то ужасно нечестивый поступок. «Это – кровосмешение!» - воскликнул Генрих VIII, король Англии. «От этого брака родится антихрист», - говорили другие, с ужасом вспоминая некого неизвестного астролога средних веков, предсказавшего, что антихрист родится от нарушившей обет монахини и монаха-отступника. «Сколько антихристов», – говорил Эразм со скрытой, но колкой иронией, которой он был великим мастером. «Сколько антихристов тогда должно быть уже в мире!» В чем состояло преступление Лютера? Он подчинился заповеди, которую установил Бог, он вошел в положение, которое апостол назвал «почетнее всего». Но он не обращал внимания на шум. Так он говорил Риму: «Это послушание, которое я противопоставляю вашим послушаниям, и это – страх, в котором я стою перед вашими угрозами». Этот упрек, выраженный молча, запал глубоко. Это было еще одним несмываемым оскорблением в придачу к предыдущим, которым, как полагал Рим, приближался час расплаты. Даже некоторые последователи реформации были шокированы женитьбой Лютера на бывшей монахине, так трудно людям избавиться от вековых тенет.
С Катариной Бора в дом Лютера вошел новый свет. Кроме добродушия и скромности она обладала необычной рассудительностью. Будучи истинным последователем Евангелия, она стала верным товарищем и помощником реформатора во всех его трудах и испытаниях последующей жизни. Из внутреннего мира безмятежности и спокойствия, которые распространяло вокруг него ее присутствие, он смотрел на бушующий мир, стремившийся все время уничтожить его, и который удивлялся, что реформатор до сих пор не утонул, не видя Руки, отводившей удары, постоянно направленные против него.


                Глава 10


         Сейм в Шпейере в 1526 году и Лига против императора.


Буря – Отходит от Виттенберга. – Клемент надеется восстановить средневековую славу папства. – Против императора организуется лига. – Ветер меняет направление. – Карл поворачивается к Виттенбергу. – Сейм в Шпейере – Дух протестантских князей – Герцог Иоганн – Ландграф Филипп – «Слово Господне пребывает вовек». – Протестантские проповеди – Городские церкви опустели. – Сейм идет к Виттенбергу. – Свободные города – Требование реформ – Папская партия в растерянности. – Письмо императора из Севильи – Оцепенение


Буря приближалась. Император и Папа во главе союзных королей и зависимых правителей выступили против реформации, чтобы покончить с ней раз и навсегда. События происходили по Божественному предписанию, что казалось, они как будто были запланированы идти этим путем, чтобы обеспечить победу. Фридрих, который до сих пор стоял между Лютером и бронированной рукой Карла, на тот момент был уже в могиле. Было похоже, что крестовые походы тринадцатого и четырнадцатого веков вот-вот повторятся, и что протестантизм шестнадцатого века должен был исчезнуть в ужасной буре подобно той, которая смела альбигойских исповедников. Однако, несмотря на дурные предзнаменования, видимые на каждом участке неба, у Лютера не исчезала уверенность в том, все будет хорошо. К удивлению всех туча, которая была готова обрушиться на Виттенберг, прошла мимо и разразилась с ужасной силой над Римом. Давайте посмотрим, как это случилось.
Из правителей, с которыми Карл создавал союз, или с которыми он был в дружеских отношениях, один, от которого он полностью зависел, как можно предположить, был Папа. В деле, которым сейчас занимался Карл, интересы и стратегия Карла и Клемента были абсолютно одинаковыми. На что мог Папа положиться в деле освобождения от орды еретиков, пришедших из Германии, как не на меч Карла? Однако в этот момент Папа неожиданно повернулся против императора, и как одержимый сорвал экспедицию, которую Карл затеял ради победы Рима и унижения Виттенберга как раз тогда, когда император был готов начать ее. Было странно. Какая причина заставила Папу принять такой самоубийственный курс? Клемента сбила с пути его мечта о реставрации былой славы папства и стремление сделать ее такой же, как при Григории VII. Мы уже отмечали изменения, произошедшие в Европейской системе вследствие войн пятнадцатого века, и насколько эти изменения помогли проложить путь для прихода протестантизма. Папство понизилось, а монархия возвысилась; но Папы давно лелеяли надежду, что изменения были всего лишь временными, что христианский мир вернется к прежнему состоянию – к истинному, как они считали – и что все короны Европы будут снова под тиарой. Поэтому, хотя Клемент был рад видеть успехи Карла V насколько они позволяли ему служить папскому престолу, у него не было никакого желания видеть его на вершине. Папа особенно ревностно относился к испанской власти в Италии. Карл уже владел Неаполем; победа при Павии дала ему устойчивое положение в Ломбардии. Таким образом, как на севере, так и на юге полуострова испанская власть ограничивала понтифика. Клемент стремился сделать Италию независимым королевством, и из Рима, ее старой столицы, управлять ею в качестве светского монарха, в то же время, простирая свой скипетр над всем христианским миром, как духовный правитель. Час был благоприятным, как он думал, для осуществления прекрасного проекта. Во Флоренции и Риме была группа образованных людей, которые были полны идей о реставрации Италии  на прежнем месте среди королевств. Эти идеи были результатом литературных и художественных успехов итальянцев на протяжении последнего полувека; и этот результат позволяет нам сравнить соотношение сил ренессанса и реформации. Первая породила в груди итальянцев горячую ненависть к игу иностранных правителей, но не дала им силу для освобождения. Последняя принесла им как любовь к свободе, так и силу для ее достижения.
Зная об этом чувстве своих соотечественников, Папа Клемент думая, что пришел час для восстановления папства в его средневековой славе, открыл переговоры с Луизой Савойской, которая руководила правительством Франции, пока ее сын находился в плену, и после этого вместе с самим Франциском I, когда он обрел свободу. Он переписывался с королем Англии, который одобрил проект; с Венецией, Миланом и Флорентийской Республикой. И все эти партии, испугавшиеся возросшей силы императора, захотели объединиться в союз с Папой против Карла V. Он был учрежден в Коньяке под название «Святая Лига», и ее главой был назначен король Англии. Так неожиданно пришли перемены. Слепой ко всему, кроме своей непосредственной цели, - к опасностям войны, силе противника, изменению курса в пользу Виттенберга – Папа, не теряя времени, послал армию в миланское герцогство для начала боевых действий против испанцев.
Пока военные действия разворачиваются на севере Италии, давайте обратим взор на Германию. Сейм, проведение которого было назначено в Аугсбурге, на тот момент собирался в Шпейере. Он состоялся в Аугсбурге согласно приказу императора в ноябре 1525 года, но так как на нем было мало участников, его перенесли на середину следующего лета в Шпейер, где он сейчас и собирался. Он был созван, чтобы подготовиться к исполнению Вормского эдикта и гонениям на протестантизм. Но между вызовом на сейм и его проведением политика Европы полностью изменилась. Когда указ императора покинул ворота Алькасара в Толедо, подул сильный ветер в сторону Ватикана, Папа был самым верным союзником императора и был готов возложить императорскую корону на его голову; но затем неожиданно ветер изменил направление на противоположное, и Карлу пришлось поменять направление вместе с ветром – он должен был натравить Лютера на Клемента. Эта полная перестановка политических сил до сих пор не была знакома Германии или о ней лишь смутно подозревали.
Сейм собрался в Шпейере 25 июня 1526 года, на нем присутствовали все курфюрсты, кроме курфюрста Бранденбургского. Курфюрсты, сторонники реформации, были в большинстве и в приподнятом настроении. Молнии из Испании не пугали их. Мужество проявлялось в их выправке, когда они ехали верхом по Шпейеру во главе своих вооруженных слуг со знаменами, на которых были изображены пять замечательных букв, эти же буквы были на геральдических щитах, вывешенных на фасадах их гостиниц, а также вышиты на ливреях их слуг, а именно V.D.M.I.E. – Verbum Domini manet in Eternum («Слово Господне пребывает вовек»). 
Это не была атмосфера удрученных людей, которые хотели продемонстрировать причину того, почему они осмелились стать протестантами, когда воля императора состояла в том, чтобы они были католиками. Карл посылал против них указы об изгнании, они отвечали ему девизом, который написали на своих знаменах «Слово Божие». С этим девизом они победят. Их сильный противник шел на них во главе королевств и армий; но правители поднимали взор на девиз на своих знаменах и становились смелее: «Иные колесницами, иные конями, а мы именем Господа Бога нашего хвалимся».
Кто бы в шестнадцатом веке не заявлял о своем звании и не требовал признания, должен был продемонстрировать соответствовавшую званию пышность. Иоганн, герцог Саксонский въехал в Шпейер со свитой из 700 всадников. Блеск его образа жизни намного превосходил образ жизни других правителей, церковных или светских, и принес ему место первого правителя империи. Следующей после герцога Иоганна фигурой на сейме был ландграф Гессенский Филипп. Его состояние не позволяло держать такую же свиту, как у герцога Иоганна, но его галантные манеры, готовая речь и умение вести богословские дискуссии давали ему заметное положение. Он не боялся вступать в спор с епископами. Его оружием была Библия, и он так искусно научился пользоваться этим оружием, что его противник, священник или мирянин, всегда терпел неудачу. Как герцог Иоганн, так и ландграф Филипп понимали, что настал критический момент, и они решили, что им ничего не мешало удержать от опасности многие области и огромный союз, угрожавший делу протестантизма в этот час.
По прибытии в Шпейер их первое требование касалось церкви, в которой может проповедоваться Евангелие. Епископ Шпейера встал пораженный ужасом при этой просьбе. Знали ли князья, о чем просили?  Разве лютеранство не было под запретом в империи? Разве сейм не собрался, чтобы запретить его и восстановить прежнюю религию? Если он откроет тайное лютеранское собрание в городе и соорудит лютеранскую кафедру посреди сейма, что подумают о его поведении в Риме? Нет! Пока на нем церковное помазание, он не будет слушать таких предложений. Хорошо, ответили князья, если церковь не может этого сделать, то Евангелие не потеряет своей силы, если оно будет проповедано вне стен собора. Курфюрст и ландграф, которые привезли с собой капелланов, открыли для служений свои гостиницы. Говорят, что однажды в воскресение собралось 8 000 человек на протестантскую проповедь. В то время как большие залы гостиниц князей были переполнены, городские церкви пустели. Если не считать Фердинанда и католических князей, которые считали, что на них лежит обязанность оказывать моральную поддержку прежнему служению, редко можно было видеть молящихся в приделах или проходе. Священники были одни у алтарей. Трактаты Лютера, свободно распространяемые в Шпейере, также помогали укрепиться популярному течению реформации; и народные настроения, выраженные так ясно, повлияли на сейм.
На мессе никогда не было видно князей-реформаторов и их друзей; и в церковные посты, как и в другие дни, на их столах было мясо. Возможно, они действовали несколько нарочито, демонстрируя, что они не подчиняются постановлению о «запрещенном мясе». Не было необходимости в день «magro», как называют его итальянцы, подавать копченое мясо на протестантские столы на виду у католиков, занятых молитвой, чтобы показать свой протестантизм. Они использовали другие более достойные способы, чтобы отделить себя от приверженцев старой веры. Они потребовали от своих слуг добропорядочного поведения; они приказали им воздерживаться от посещения трактиров и игорных столов, держаться подальше от шумных и бесчинных компаний, которые императорские сеймы привлекали в город, где они проводились. Их проповедники провозглашали учение, а их последователи являли плоды лютеранства. Так не намеренно действовала в Шпейере протестантская пропаганда. Закваска распространялась среди народа.
Тем временем сейм занимался своим делом. Было подозрение, что Фердинанд Австрийский имел точные указания от своего брата императора относительно мер, которые он хотел, чтобы сейм принял. Но Фердинанд перед тем, как выложить их, хотел посмотреть, куда сейм клонит. Если он пойдет по прямому пути, что будет безошибочно видно по Вормскому эдикту, то ему не надо будет передавать неприятное послание, возложенное на него; но, если сейм повернет по направлению к Виттенбергу, тогда он будет вынужден передать приказ императора.
Сейм не продвинулся далеко, как стало очевидно, он ушел с пути, желаемого для него Фердинандом и императором. Он не только не выполнил Вормский эдикт, объявив, что это  невозможно, и что, если император был бы на месте событий, то был бы того же мнения.  Но это бросало Карлу обвинение в гражданской войне, недавно бушевавшей в Германии, из-за деспотичного запрещения декретом из Бургоса созвать сейм в Шпейере, так как была договоренность о Нюрнберге, оставив, таким образом, раны Германии гноиться, пока это не закончилось «мятежами и кровопролитной гражданской войной». Более того, это потребовало срочного созыва главного или национального совета для устранения народного недовольства. В этих требованиях мы прослеживаем возросшее значение вольных городов на сейме. Миряне заявили о себе, оспаривая право священников на решение церковных дел. Паписты, поняв, куда клонит дело, приуныли.
Но это было не все. Князьям была подана бумага (14 августа) от представителей некоторых городов Германии с предложением изменить существующую волю и политику императора. В этом документе города жаловались, что бедные люди обременены монахами нищенствующих орденов, которые «обольщают их и вырывают у них хлеб изо рта; но это еще не все, много раз они уговаривали сделать на них завещание на наследство». Города потребовали прекратить увеличение этих братств; когда монахи умирают, на их место не брать новых; что тем, кто хочет выбрать другое призвание, давать небольшую ежегодную пенсию, и что остальные их доходы должны вноситься в государственную казну. Было неразумно и дальше их содержать, и чтобы священники были освобождены от государственного бремени. Эта привилегия давалась им прежде благодаря щедрости королей; но тогда они были «малочисленными» и «бедными»; а сейчас они были многочисленными и богатыми. Освобождение от налогов было несправедливым, так как священники имели равные преимущества с теми, кто платил налоги. Кроме того, жаловались на большое количество праздников. Суровое наказание, которое запрещало полезный труд в эти дни, не останавливало перед грехом и преступлением, и эти периоды вынужденной праздности были неблагоприятны для упражнения в благочестии и трудолюбии. Кроме того, просили, чтобы постановление, касавшееся запретного мяса, было отменено; чтобы люди были свободны в выборе обрядов до созыва вселенского собора, и в это время не должно быть никаких преград для проповеди Евангелия.
Теперь действительно разразилась буря. Понимая, что сейм идет дорогой, ведущей к Виттенбергу, и, испугавшись того, что, если он еще немного замедлит, он туда придет, Фердинанд извлек письмо императора в перерыве между заседаниями своего кабинета и прочитал его участникам сейма. Письмо было от 26 марта 1526 года и написано в Севилье. Карл урвал минуту отдыха от празднования своего бракосочетания, чтобы сообщить о своей воле по религиозным вопросам в виду созыва сейма. Император сообщил князьям, что он собирается в Рим на коронование; что он посоветуется с Папой по поводу созыва вселенского собора; и пока он «не изъявит свою волю и не отдаст приказ, они не должны принимать никаких постановлений против старых обрядов, канонов и традиций церкви; что все в его владениях должно быть приведено в порядок согласно форме и содержанию Вормского эдикта». Опять этот Вормский эдикт. Он предназначал для протестантов кандалы, тюрьмы и костры.
В первую минуту все оцепенели. Ограничение было суровым, тем более что оно наступило во время больших надежд протестантов, когда ландграф Филипп побеждал в дебатах; когда вольные города поднимали свой голос; паписты на сейме вели вялую борьбу; вся Германия, казалось, была готова перейти на сторону лютеран; и неожиданно протестанты предстали перед могущественным человеком, который, как победитель Павии, унизил короля Франции, и поставил себя на высшую ступень Европы. В его письме они услышали первый топот его войск, идущих подавить их. Истинно, им опять надо было поднять взор на свой девиз и воодушевиться им: «Слово Господне пребывает вовек».



                Глава 11


                Разграбление Рима.


Переломный момент – Рассвет освобождения – Волны междоусобиц между Папой и императором – Политическая ситуация резко меняется. – Вормский эдикт приостанавливается. – Установление юридической толерантности в Германии – Буря устремляется в сторону Рима. – Письмо Карла Клименту VII – В Германии собрана армия в помощь императору. – Фройнсберг – Немецкие войска переходят через Альпы. – Соединение с испанским генералом – Объединенное войско идет на Рим. – Город взят. – Разграбление Рима – Мародерство и резня – Рим никогда не оправится от удара.


Что было делать протестантским князьям? Повсюду ужасная опасность угрожала их делу. Победа при Павии, как мы уже говорили, поставила Карла во главе христианского мира; что помешает ему теперь выполнить Вормский эдикт? Он висел, как обнаженный меч, над протестантизмом в течение пяти лет, каждую минуту угрожая упасть и сокрушить его. Его автор не был всемогущим; что помешало ему порвать нить, которая удерживала его от падения? Он был готов к конкретным мерам во взаимодействии с Папой. В Германии Ратисбонская Лига была занята искоренением лютеранства со своих территорий. Фридрих был в могиле. От короля Англии и Франции никакой помощи не ожидалось. Протестанты были окружены со всех сторон.
Именно в этот час до них дошел странный слух. Говорили, что император и Папа находятся во вражде! Новость была ошеломляющей. Наконец, пришла подробная информация о союзе, созданном Клементом VII против императора во главе с королем Англии. Когда эти слухи дошли до протестантов, они увидели путь, начинавшийся открываться среди ужасных опасностей. Но незадолго до этого они чувствовали себя израильтянами на берегу Чермного моря, отвесные скалы Аба Дерай справа и приближавшиеся колесницы и всадники фараона слева, сзади возвышались пики Атака, а впереди накатывались воды широкого, глубокого и непроходимого залива. Выхода не было, ужас охватил израильтян, оставалась только равнина Бадья, лежавшая далеко позади и ведшая назад в дом рабства. Так было и с людьми, которые пытались вырваться из еще более мрачной и более унизительной тюрьмы, их рабство было более продолжительным, чем рабство израильтян в Египте, «они находились в земле, в пустыне, которая не выпускала их». Сзади них была Ратисбонская Лига; впереди были император и Папа одних интересов и политики, как полагали протестанты. Им только что прочитали твердый приказ Карла не принимать никаких законов, не изменять никаких учений, не отменять никаких обрядов римской церкви и действовать согласно Вормскому эдикту; это было равно тому, чтобы сказать: «Обнажите шпаги и немедленно полностью очистите Германию от Лютера и лютеран под страхом быть наказанными оружием империи». В тот момент они не могли понять, как им выйти из этого затруднительного положения, кроме как вернуться к подчинению Папе. Когда они обернулись в одну, а потом в другую сторону, они не увидели ничего, кроме неприступных скал и бездонных пропастей. Наконец, освобождение пришло откуда они не ожидали. Они никогда не смотрели в сторону Рима и Испании, однако именно там они увидели открывавшееся для них избавление.  Император и Папа, как им сказали, были в ссоре; поэтому им надо было пройти сквозь разделившийся лагерь своих врагов. С чувством удивления и страха, не менее глубоким, чем у евреев, когда они увидели, что волны раздвигаются, и открывается путь от одного берега до другого, так и вожди лютеран и их последователи увидели, как войско их врагов, собравшееся в один мощный союз, чтобы уничтожить их, начало разделяться на два противоположных лагеря, оставив посреди проход, по которому небольшая протестантская армия под знаменем со священной надписью – «Слово Господне пребывает вовек» - могла выйти на безопасное место. Сила, которая разделила сердца и союз врагов, и повернула их оружие друг против друга, не была им видна, также как израильтяне не видели Силу, разделившую воды и поставившую их стеной, но что действовала одна и та же сила в первом и последнем случае, они не сомневались. Божественная рука не сократилась для Евангелия и его друзей, но редко, когда ее вмешательство было столь очевидным, как в этот критический момент.
Императорский указ из Севильи, дышавший смертью для лютеран, настолько устарел, и с ним так мало считались, что как-будто он был издан столетие назад. При одном взгляде князья-лютеране видели огромные изменения, произошедшие в делах. Христианский мир был сейчас в руках того человека, который всего несколько месяцев назад стоял на его высшей ступени. Но вместо того, чтобы приготовиться к сражению против лютеран на стороне Папы, Карлу надо было просить помощи у лютеран для борьбы, которую он вел против Папы и его союзных королей. На сейме даже перешептывались, что от императора недавно пришли примирительные предписания. Говорили, что в этих письмах Фердинанда просили подойти к герцогу Иоганну и другим князьям-лютеранам, чтобы отменить карательные пункты Вормского эдикта, и предложить уладить все религиозные разногласия на вселенском соборе; но говорят, что он побоялся исполнить эти указания, чтобы не отвратить от себя папских участников сейма.
Не было необходимости, чтобы он обнародовал новое предписание. Одной сногсшибательной новости о «Коньякской Лиге», этом «святейшем союзе», покровителем и инициатором которого был Клемент VII, было достаточно, чтобы посеять сомнения и смятение среди папских участников сейма. Они знали, что этот странный союз «сломал лук» императора, ослабил руки его друзей на соборе; и что настаивание на исполнении Вормского эдикта повредит человеку и партии, в чьих интересах он издавался.
В изменившихся отношениях императора к папству, папская партия сейма – среди которых самыми известными были герцоги Брансвикский и Померанский,  курфюрст Георг Саксонский и герцоги Баварии – не посмела пойти на открытый разрыв с реформаторами. Крестьянская война только что прокатилась по Германии, оставив многие районы отечества покрытыми руинами и трупами, и начать новый конфликт с князьями-лютеранами и сильными вольными городами, которые поддержали дело реформации, было бы безумием. Таким образом, буря прошла мимо. Более того, переломный момент способствовал реформации.
«Наконец был издан декрет – пишет Сейдан - о том, что для установления религии, поддержания мира и спокойствия провести в течение года легитимный генеральный или провинциальный совет Германии.  Чтобы предотвратить задержки или препятствия, необходимо отправить послов к императору с просьбой посмотреть на плачевное и неспокойное состояние империи, и приехать в Германию как можно скорее для созыва Совета».  «Что касается религии и Вормского указа», -  продолжал сейм, даруя одним простым приемом одно из величайших благословений. «Что касается религии и Вормского эдикта, то пока не соберется главный или национальный совет, все должны вести себя так, чтобы могли дать ответ перед Богом и императором». То есть каждое княжество было вольно выбирать религию по своему собственному усмотрению.
Большинство историков называли это время великой эпохой. «Законное существование протестантской партии в империи – пишет Ранке – основывается на Шпейерском декрете 1526 года». «Сейм 1526 года – пишет Д’Обинье – является важной эпохой в истории; старая власть средневековья пошатнулась; наступает новая современная власть; религиозная свобода смело занимает свои позиции впереди римского деспотизма; светский дух преобладает над духом священников». Этот указ был первым официальным ударом, нанесенным по верховной власти и непогрешимости Рима. Это был рассвет толерантности в вопросах общественного сознания для народов, было достигнуто великое благо. Военные кампании велись, чтобы получить меньшие благословения, реформаторы получили их, не обнажив ни одной шпаги.
Но буря не закончилась тихо. Когда небо над Германией очистилось, над Римом оно нахмурилось. Зима прошла в мелких столкновениях между папскими и испанскими войсками в Ломбардии; а когда наступила весна 1527 года, начали собираться тучи войны, и в должное время сошли с Альп, распространились на юг и пролились со страшной силой на город и престол понтифика.
Прежде чем прибегнуть к оружию против «святого отца», который вопреки всем возможностям этого дела, и вопреки своему собственному интересу устроил заговор против своего самого преданного, а также самого могущественного сына, император попробовал написать письмо. В письме от 18 сентября, написанном в роскошных залах Альгамбры, Карл напомнил Клементу VII о многих услугах, оказанных им, за которые, очевидно, он должен получить вознаграждение в виде союза, созданного против него по его наущению. «Понимая, – писал император Папе – что Бог поставил нас, как два больших светильника, и дал нам возможность, чтобы мир был освещен нами, и чтобы не случилось затмение при наших разногласиях».  «Но, - продолжал  император, прибегнув к тому, что всегда ввергало Пап в ужас, - если вы будете продолжать действовать как воин, я буду протестовать и обращусь к собору». Это письмо не произвело эффекта в Ватикане, и эти «два светильника», пользуясь метафорой императора, вместо того, чтобы изливать на мир свет, начали его поджигать. Надвигалась война.
Император посоветовал своему брату Фердинанду взять на себя командование армией, действовавшей против Папы. Фердинанд, однако, не мог в такой критический момент покинуть Германию без больших последствий, поэтому он назначил Фройндсберга,  доблестного рыцаря,  который, как  мы уже упоминали, обратился со словами одобрения к Лютеру, когда он вошел в императорский зал в Вормсе, чтобы он сформировал войска на помощь императору и повел их через Альпы. Фройндсберг был истинным приверженцем Евангелия, но работа, которой он сейчас должен был заниматься, не являлась евангельским служением, и он отправился с некоторой прохладностью, с деловым настроением и с решительностью старого солдата. Был ноябрь (1526 года); в Альпах снег уже выпал, сделав  вдвойне опасным переход через пропасти и вершины. Но энтузиазм генерала и армии был такой, что войско из 15 000 человек за три дня перешло через горы и соединилось с констеблем Бурбонским, генералом императора по другую сторону Альп. Соединившись, союзная армия Германии и Испании, насчитывавшая до 20 000 человек, выступила маршем на Рим. Немецкий генерал вез с собой большую железную цепь, на которой он намеревался, как говорил солдатам, повесить Папу. Рима, однако, он никогда не увидел, обстоятельство, о котором должны больше сожалеть римляне, чем немцы; так как если бы был жив этот добрый, хотя и грубый солдат, он бы сдержал дикую вольность своей армии, которая принесла столько горя всем в злополучном городе. Фройндберг заболел и умер по дороге, а его солдаты пошли дальше. Вечером 5 мая захватчики увидели сквозь легкую дымку древние стены, над которыми бушевало много бурь, еще более ужасные, чем та, которая собиралась вокруг сейчас. Какая неожиданность для города, который был наполнен пирами, песнями и другими увеселениями, жил беспечно и никогда не думал, что война может приблизиться к нему! И вот грабители были у его ворот. На следующее утро под прикрытием густого тумана солдаты подошли к стенам, были поставлены штурмовые лестницы, всего через несколько часов войска овладели Римом. Папа и кардиналы убежали в замок св.Анджело. Солдаты на некоторое время прекратили наступление, ожидая, что Папа примет их условия. Однако Клемент отвергал мысль о сдаче. Каждую минуту он ждал помощи от армии Святого Союза. Терпение войск кончилось, и начался грабеж.
Мы не можем даже на расстоянии времени говорить об этой ужасной трагедии без содрогания. Констебль Бурбон погиб при первом штурме, и армия осталась без достаточно сильного главнокомандующего, чтобы сдержать потакание ее страстям и аппетитам.  Разграбить такой город! В то время не было на земле другого подобного ему! Веками у его ног складывались дары. Его красота была совершенной. Все редкое, уникальное и драгоценное в мире собиралось в нем. Он облагородился бесценными памятниками античности, он обогатился достижениями гениальных людей и искусств; в нем все еще была свежа слава резца Микеланджело, кисти Рафаэля, вкусов и необыкновенной щедрости Льва X. Он был до краев наполнен богатствами со всего христианского мира, которые веками стекались в него сотнями путей – освобождение от обетов, индульгенции, праздники, паломничество, десятины, облачения и бесконечные выдумки. Но пришел час тому, «кто грабил, но не был разграблен». Голодные солдаты накинулись на жертву. В мгновение ока над священным городом разразилась буря жадности и ярости, похоти и кровавой мести.
Разграбление было жестоким и беспощадным. Самые потайные места были взломаны и обысканы. Даже в некоторых случаях к прелатам и священникам римской церкви применяли пытки, чтобы заставить их выдать сокровища. Разграблены были не только лавки купцов, золото банкиров и тайники ростовщиков, но и из алтарей унесли сосуды, из церквей гобелены и приношения по обету. Склепы были вскрыты, мощи святых осквернены, с мощей Пап сняли кольца и украшения. Награбленное складывали в груды на рыночной площади – золотые и серебряные кубки, драгоценности, мешки с монетами, дароносицы, богатое облачение – вещи разыгрывались солдатами, которые при избытке вина и мяса, устраивали пирушки в пораженном горем и истекающем кровью городе.
Кровь, мародерство и мрачное веселье смешались странным жутким образом. Предметы и личности, которых католическая церковь считала «святыми», выставлялись солдатами с удовольствием на посмешище и оскорбление. Была разыграна пантомима обряда посвящения в епископы. Мальчики военного лагеря надели ризы и епитрахили, как будто они собираются совершить обряд рукоположения. Епископов и кардиналов – в некоторых случаях голыми, в других одетыми в странные одежды – посадили на ослов и тощих мулов, лицами к крупу животного, в то время как ироничные возгласы встречали нежеланных высокопоставленных чинов. Вынесли ризу и тиару Папы, одели их на наемного солдата, в то время как другие солдаты, надев красные шапочки и пурпурные мантии кардиналов, изображали выборы понтифика. Мнимый конклав пройдя по городу в свите мнимого Папы, остановился перед замком св. Анджело, где низложили Клемента VII и выбрали на его место «Мартина Лютера». «Никогда – пишет Д’Обинье – понтифик не был выбран так единодушно».
Испанские солдаты были больше озлоблены на церковников, чем германские, их враждебность, вместо того, чтобы испариться с мрачным юмором и шутками, как у их заальпийских товарищей, приняла практический и смертельный оборот. Недовольные лишением состояний своих жертв, они во многих случаях заставляли их платить выкуп за свою жизнь. Некоторые известные люди церкви испускали последний дух в их руках посреди страшных мучений. Они не смотрели ни на возраст, ни на звание, ни на пол. «Самыми жалобными – пишет Джизиордини – были рыдания и плач римлянок, и не менее достойным сожаления ужаснейшее положение монахинь и послушниц, которых солдаты вытаскивали из монастырей в большом количестве, чтобы удовлетворить свою звериную похоть. Женские вопли смешивались с более хриплыми криками и стонами несчастных мужчин, которых солдаты подвергали пыткам, отчасти чтобы вырвать у них чрезмерный выкуп, отчасти чтобы заставить отдать спрятанные вещи».
Разграбление Рима продолжалось десять дней. «Сообщалось, - пишет Джизиордини – что награбленное оценивалось в миллион дукатов; а выкуп арестованных составил гораздо большую сумму». Число пострадавших составляло от 5 000 до 10 000 человек. Население, на которое свалилось это страшное бедствие, по свидетельству современных историков, было сверх меры изнежено пороками. Веттори описывает их как «гордых, жадных, жестоких, завистливых, любящих роскошь и лицемерных». В Риме тогда было, пишет Ранке: «30 000 жителей, способных носить оружие. Многие из этих мужчин когда-то служили». Но, хотя на своем боку они носили оружие, в их груди не было ни мужества, ни качеств, присущих мужчинам. Если бы у них была хоть искра мужества, они бы остановили врага на подступах к городу, или прогнали бы его от своих стен при его появлении.
Этот удар обрушился на Рим в самом зените его славы. Богатство, которое было так неожиданно и ужасающе уничтожено, никогда не было восстановлено. Всего несколько дней хватило, чтобы почти истребить то великолепие, которое веками доводилось до совершенства, и которое последующие века не смогли восстановить.










                Глава 12


                Создание лютеранской церкви.


Три спокойных года – Лютер начинает строить. – Христиане, но не христианское общество – Старое основание – Евангелие создает христиан. – Христос – их центр. – Истина связывает их. – Теория священства Лютера – Все истинные христиане являются священниками. – Немногие избранные исполняют поручения. – Разница между католическим и протестантским священством – Комиссия визитации – Ее работа – Церковные законы Саксонии


После бури наступило трехлетнее затишье; но не в том мире, которым правили Папа и император. Христианский мир, который признавал власть этих двух правителей, продолжали терзать интриги и сотрясать войны. Это было море, на котором столкнулись штормовые ветры амбиций и войн. Но проблемы политического мира принесли в церковь спокойствие. Евангелие оставалось спокойным, когда оружие его врагов было направлено друг против друга. Три года покоя, – с 1526 по 1529 гг. – которые снизошли на новый мир, поднявшийся из старого, были неустанно посвящены важной организационной и созидательной работе. Из Виттенберга, центра этого нового мира, распространялось мощное животворное влияние, которое ежедневно расширяло границы и умножало своих граждан. К нему мы сейчас и обратимся.
Был приготовлен путь к возведению нового здания за счет разрушения старого. Как это произошло, мы рассказали в предыдущей главе. Император созвал сейм в Шпейере специально для защиты старого шатавшегося здания римской церкви, и для того, чтобы разрушить до основания новое здание Виттенберга приведением Вормского эдикта 1521 года в исполнение; но стрела, выкованная для сокрушения Виттенберга, пала на Рим. Прежде чем сейм начал обсуждения, политическая ситуация вокруг императора резко изменилась. Западная Европа, обеспокоенная чрезмерным тщеславием Карла, объединилась против него. Он не мог привести в исполнение Вормский эдикт, боясь обидеть князей-лютеран, к которым Коньякская Лига заставила его обратиться; но он и не мог отменить эдикт, боясь отдалить от себя князей-папистов. Был избран средний путь, который помог императору в трудное время и принес три года свободы для церкви. Сейм постановил, что до созыва вселенского собора религиозный вопрос останется открытым, и каждое государство будет вольно действовать по своему усмотрению. Таким образом, сейм, созыв которого друзья реформации ждали с тревогой, а враги в предвкушении победы, и который должен был сыграть похоронный марш протестантизму, принес совсем обратный результат. Он нанес удар, который разбил на куски теократическое владычество Рима над германскими княжествами империи и очистил место для строительства нового духовного храма.
Лютер быстро осознал наконец-то появившуюся возможность. Указ 1526 года прозвучал для него как призыв приниматься за строительство. Когда реформатор спустился из крепости Вартбург, где он, несомненно, долго размышлял об этом, реформация была, но не было реформаторской церкви; были христиане, но не было реального христианского общества. Его следующей работой было восстановление такого общества. Прекрасная система, созданная руками апостолов, свидетелями которой были первые века, была давно отвергнута, и много веков лежала в руинах; она должна быть построена на старом основании. Он знал, что стены пали, но основание было вечным, как основание земли. Лютер начал строить на этом старом основании, все еще сохранившемся в Писании.
До сих пор реформатор занимался проповедью Евангелия. Проповедью Евангелия он призвал к жизни нескольких верующих людей, разбросанных по провинциям и городам Германии, которые уже реально, хотя и невидимо отличались от этого мира, и которым было присуще настоящее, а не внешнее единство. Они собирались по вере вокруг одного живого центра, Христа, и  были связаны крепкими духовными связями, а именно праведностью друг перед другом. Но основной принцип в сердцах верующий людей заключался в том, чтобы выработать внешнее единство – единство, видимое миру. Если этого не случиться, внутренний принцип зачахнет и отомрет, но не в сердцах, в которых он живет, а в мире, где ему не удастся расплодиться. Эти христиане должны собраться в одну семью, и создать царство – святое духовное царство.
Первой необходимостью для создания церкви, работа которой сейчас занялся Лютер, стала организация людей разных званий, священников, пресвитеров или епископов, для проповедования и служения Евхаристии. Как поступил реформатор для восстановления служения, отрезанный от римской церкви, единственного источника священного служения и благодати, которым она себя считала?  Он считал, что эта деятельность принадлежит исключительно церкви, собранию верующих или братству священников, он твердо верил в священство всех верующих. Главной целью, ради которой существовала церковь, было распространение вести о спасении по всей земле. Как она должна это делать? Она должна проповедовать Евангелие и раздавать причастие. Это является первостепенным долгом церкви. Долг, рассуждал Лютер, предполагает права и должностные обязанности. Должностные обязанности являются прерогативой церкви, всех верующих. Но они фактически не должны исполняться всеми членами церкви, а только некоторыми. Как выбрать этих некоторых? Должны ли они исполнять эти обязательства по своему желанию – просто быть самозванцами? Нет, так как то, что является обязанностью для всех, не может исполняться некоторыми людьми без согласия и избирательной кампании остальных. Собрание этих остальных, то есть прихода, устанавливало право отдельного лица на исполнение обязанностей «служителя Слова»; именно так реформатор предпочитал называть тех, кого ставили в церкви на проповедь Евангелия и раздачу причастия. «В случае необходимости – пишет он – любой христианин может выполнять обязанности священника, но порядок требует возложение этих обязанностей на определенных людей». Для того чтобы дать кому-то право на несение служения в церкви, не требовалось непосредственного Божественного призвания; призыв от Бога приходил через человека. Так Лютер установил служение. Пока этого не случилось, священники не имели законных прав назначать тех, кто должен был нести служение в церкви.
Священники лютеранской церкви стояли на противоположном полюсе по сравнению со священниками католической церкви. Первые были демократичны с самого начала, а последние деспотичны. Первые вышли из народа, который выбрал их, хотя на право выбора смотрели как на опосредованное Божественное призвание, которое сопровождалось дарами и благодатью необходимыми для служения; последние назначались священным монархом и приступали к обязанностям через священное рукоположение. Первые несущественно отличались от других членов церкви; последние были иерархией, составлявшие отдельный класс, поскольку им принадлежали особые качества и власть. Богослужение первых осуществлялось по вере тех, для кого они служили, и благодаря работе Святого Духа, которая сопровождала богослужение. Совсем по-другому было у католических священников; их богослужение, в основном состоявшее из таинств, осуществлялось по причине сопутствовавшей силе действа и благочестия служившего священника. Там, где посвященные в духовный сан люди, там и только там церковь, говорила римская церковь. Там, где преданно проповедуется Евангелие и правильно преподается причастие, там церковь, говорила реформация.
Для сохранения порядка церковь не отступила от свободы. Власть, которой она облачила тех, кого выбрала на служение, не была деспотичной, а служебной; те, кто обладал этой властью, были слугами церкви, а не ее господами. Церковь не ставила эту власть за пределами ее досягаемости; она не расставалась с ней навсегда; ей еще потребуется принести урожай пассивного и беспомощного подчинения своим собственным служителям. У нее все еще была эта власть, нужная для собственного назидания, необходимая при заблуждениях и нарушениях. Обязанностью церкви никогда не переставала быть проповедь Евангелия и служение Евхаристии. Никакие обстоятельства, установленные порядки или требования служения не могли освободить ее от этих обязанностей. Это значит, что она всегда имеет право призывать к отчету и лишать служения тех, кто нарушает условия, поставленные при их назначении, и наносит поражение ее великой цели. Без этого у церкви не было бы сил для реформации; однажды, развратившись, она бы не смогла исцелиться, однажды, будучи порабощенной, она бы никогда не вышла из рабства.
После рассмотрения этих принципов Лютер перешел к активной организационной работе. Он призвал на помощь князей, как собратов в этом деле. Это было в некоторой мере отступлением от его теории, так как, несомненно, эта теория при правильном применении не разрешала никому, кроме членов церкви, принимать участие в церковной организации и назначениях. Но Лютер глубоко не задумывался о вопросах относительно границ соответствующих областей церкви и государства, или насколько гражданская власть может участвовать в церковной организации и насаждении в стране заповедей Евангелия. Ни у кого в те дни не было четких и определенных взглядов по этому вопросу. Лютер, отдав в значительной степени организацию церкви в руки князей, уступил требованиям того времени. Кроме того, необходимо помнить, что князья были, в известном смысле, членами церкви; они были не менее известными своими религиозными убеждениями и рвением, чем своим официальным положением; и если Цвингли, который придерживался более строгих принципов, чем Лютер в вопросе ограничения центра активности церкви церковными органами, сделал Совет Двухсот представителем церкви Цюриха; то Лютера можно было бы обвинить в том, что он сделал князей представителями церкви в Германии, особенно когда многие простые люди были либо слишком невежественными, либо слишком безразличными, чтобы принять участие в этом деле.
В 1526 году 22 октября Лютер побудил курфюрста Саксонского Иоганна создать комиссию по инспектированию своих владений для реорганизации церкви, так как католическая церковь была упразднена. Четыре члена комиссии, уполномоченные курфюрстом, начали работу по ревизии церкви. Двоим было поручено сделать ревизию церковным владениям, двоим ее духовному состоянию, включая школы, доктрины, пасторов. Инструкции или план, согласно которому церковь Саксонии, должна быть реорганизована, был составлен Меланхтоном.
Лютер, Меланхтон, Спалатин и Тюринг были четырьмя комиссарами, к каждому из которых были прикреплены светские или клерикальные коллеги. За Лютером было закреплено владение курфюрста, другие ездили по провинциям Альтенбург, Тюрингия и Фракония.
Визитация выявила много ошибок и просчетов, бесчисленные нарушения и искажения. Авгиевы конюшни, в которые римская церковь превратила Германию, никак не меньше, чем остальной христианский мир, не нужно было вычищать за один день. Все, что надо было сделать – это положить начало, и даже это требовало большого такта и твердости, большой мудрости и веры. Истинного очищения надо было ждать только от живого источника святая святых, и делом комиссии было открыть каналы, убрать препятствия, чтобы этот очищающий поток смог наполнить землю.
Служители были избраны, церковный суд назначен, невежественные и аморальные пасторы уволены, но с содержанием. В некоторых случаях встречались священники, которые пытались служить и римской церкви, и реформации. В одной церкви у них была кафедра, с которой они проповедовали учение о благодати, а в другой алтарь, в котором они совершали мессу. Комиссия положила конец такому дуализму. Учение о священстве всех верующих не соответствовало, как считал Лютер, различию уровня служителей Евангелия, и пасторы больших городов назначались со званием начальствующий, чтобы руководить другими и смотреть как за общинами, так и за школами.
Лютер обнаружил, что везде был один недостаток, а именно недостаток знания. Он взялся за исправление этого недостатка, составив популярный учебник по реформации, и выпустив простые наставления для проповедников, чтобы лучше наставить их в обучении своей паствы. Он прилагал много усилий, чтобы показать им неразрывную связь между учением об оправдании по благодати и жизнью в святости. Его «большой и малый катехизисы», которые он опубликовал в то время, были одними из самых ценных плодов церковной визитации. Распространяя истину, они во многом укоренили реформацию в народе и возвели бастион против возврата папства.
Наделенные властью курфюрста, члены комиссии закрывали монастыри; насельники возвращались к нормальной жизни, здания превращались в школы и больницы, собственность шла на поддержание богослужений и народные нужды. Служителей поощряли жениться, и их семьи становились центрам нравственной и интеллектуальной жизни по всей стране.
План церковной реформы, как представлял Меланхтон, был движением назад. Он писал, что видел с одной стороны фанатов, а с другой возможное возвращение в будущем в римскую церковь, и он составил наставления в консервативном духе. Он тщательно скрыл несовместимые пункты реформаторского учения; а относительно церковного богослужения он ставил целью сохранить как можно больше и изменить как можно меньше. Некоторые называли это умеренностью, а другие приспособлением; католики думали, что войско реформации повернуло назад; граждане Виттенберга подозревали измену. Лютер должен был пойти еще дальше; он очень хорошо понял огромную разницу между Римом и Виттенбергом, чтобы поверить, что они снова могут быть вместе; и, размышляя об искренности Меланхтона и его подлинном желании оградить реформацию со всех сторон, он остался доволен.
Что касается форм богослужения и ориентации церквей, изменения после визитации были незначительными. Сохранилась литургия на латыни вперемешку с лютеранскими гимнами. Престол все еще стоял, хотя его именовали столом; такой же толерантности удостоились и статуи, которые продолжали занимать свои места в нишах; продолжали носить облачения и зажигать свечи, особенно в сельских церквях. Большие города, такие как Нюрнберг, Ульм, Страсбург и другие, очистили свои храмы от механизмов более нужных для сценического богослужения римской церкви, чем  служений реформаторской церкви. «В них нет ничего плохого, - писал Меланхтон – они не могут навредить молящемуся», но правильность его умозаключения остается открытым вопросом. Со всеми этими недочетами визитация дала хорошие результаты. Организация церкви позволила объединить ее силы. Она могла в тех пор более эффективно противостоять атакам Рима. Кроме того, в центре ее организации была помещена проповедь Евангелия в качестве основного инструмента. Быстро воссиял сильный свет, и допустимые суеверия постепенно исчезли. У Германии появилось новое лицо.
Церкви других германских государств были реконструированы по образцу саксонской церкви. Фракония, Люнебугр, восточный Фрисланд, Шлезвиг и Гольштейн, Силезия и Пруссия были реформированы, благодаря совместным действиям гражданских и церковных властей.
Тот же самый курс был взят во многих главных городах Германской империи. Их граждане встретили реформацию с объятьями, и жаждали уничтожить всякий след римского господства. Чем более интеллектуальным и вольным был город, тем более тщательно проводилась реформация. Нюрнберг, Аугсбург, Ульм, Страсбург, Брунсвик, Гамбург, Бремен, Магдебург и другие города заняли место в списке городов, принявших реформацию, даже не воспользовались разрешением оставаться на среднем этапе реформации, данным им Меланхтоном. В наших церквях горит факел Библии, и нам не нужен свет свечей.




                Глава 13



                Устав Гессенской церкви.


Франциск Ламберт – Уходит из монастыря Авиньона. – Приходит в Цюрих. – Идет по Германии. – Лютер рекомендует его ландграфу Филиппу. – Приглашен для создания устава Гессенской церкви. – Его парадоксы – Комментарий священника. – Обсуждение в Хомбурге. – Учреждается Гессенская церковь – Ее простота – Контраст с организацией римской церкви – Главные цели, достигнутые визитацией. – Умеренность Лютера – Монахи и монахини – Содержание для протестантских пасторов – Руководство Лютера для них – Ужасное невежество немецких крестьян – Малый и Большой Катехизисы Лютера – Их действие

Гессен был исключением не в отставании, а в шествии впереди других. Этому княжеству были знакомы труды замечательного человека. Франциск Ламберт прочитал произведения Лютера в своей келье в Авиньоне. Его глаза открылись к свету, и он бежал. Верхом на осле, касаясь ногами земли, так как он был высоким, а также и худым, одетый в серую сутану францисканца с веревкой на поясе, он проехал, таким образом, Швейцарию и Германию, проповедуя по дороге, пока не добрался до Виттенберга, и предстал перед Лютером.
Восхищенный решительностью характера и ясностью познания францисканского монаха, Лютер обратил на него внимание ландграфа Гессенского. Ничего не поделаешь, Ламберт приступил к работе и в ста пятидесяти восьми «Парадоксах» создал основу, достаточно пространную, чтобы принять любого члена, проявившего деятельность в управлении церковью.
Удивительно, что эти предложения вышли из кельи францисканца. Несомненно, монах изучал еще и другие книги, кроме требника. Какой внезапный свет развеял тьму вокруг последователей реформации шестнадцатого века! Перейдя, в отношении духовных знаний, из ночи в полдень, какой контраст они составляют со всеми теми, кто впоследствии вышел из римской церкви, чтобы пополнить ряды протестантов! Был ли ум людей того времени более проницательным, или Святой Дух сходил обильнее? Но перейдем к положениям бывшего монаха.
Согласно традиции, установленной со времен императора Юстиниана, который обнародовал свои Дигесты в церквях, Франциск Ламберт из Авиньона прибил свои Парадоксы к дверям Гессенской церкви. Едва только они предстали на обозрение народу, как быстро протянулись руки, чтобы сорвать их. Но, однако, другие дружеские руки поднялись, чтобы защитить их от надругательства. «Пусть их прочитают», послышались голоса. Молодой священник приносит табурет, встает на него; толпа стихает и священник читает вслух.
«Все, что деформировано, должно быть реформировано». Таков был первый парадокс. Чтобы сказать нам об этом, не надо было, как считал Бонифаций Дорнеманн, священник, читавший Парадоксы, ни бывшего монаха, ни «духа из глубины» лютеранства.
«Слово Божие является законом истинной реформации», гласил второй парадокс. Можно допустить, что это часть истины, считает священник Дорнеманн, но парадокс косо смотрит на традиции и непогрешимость церкви. Его можно принять при правильной интерпретации Библии.
Толпа слушает, и он читает третий парадокс.  «Церкви принадлежит суждение о вопросах веры». Итак, бывший монах встал на правильный путь, считает, Дорнеманн, и обещает следовать по нему. Церковь – судья.
«Церковь является собранием тех, кто объединен одним духом, одной верой, одним Богом, одним Посредником, одним Словом, которым они руководствуются». Так говорит четвертый парадокс. Опасный скачок, думает священник; бывший монах отвергает разом традиции и св.отцов. У него будут трудности с возвращением на традиционный путь.
Священник переходит к пятому парадоксу.  «Слово – истинный ключ. Царство небесное открыто тому, кто верит Слову, и закрыто пред  тем, кто ему не верит. Поэтому тот, кто владеет силой Слова Божьего, владеет и силой ключей». Бывший монах, считает Дорнеманн, огорчает папский престол этим небольшим пунктом, который оставляет право на руководство только за Словом.
«Так как священство было отменено, говорит шестое утверждение, Христос – наш единственный бессмертный вечный первосвященник; и Он в отличие от человека не нуждается в преемнике». Существует целая иерархия священников. Это утверждение смело все алтари и мессы христианства. Традиции, соборы, Папы, все пропало, что же осталось на их месте? Давайте прочитаем утверждение седьмое.
«Все христиане, со дня основания церкви, являются участниками священства Христа». Парадоксы монаха открывают шлюзы, чтобы затопить церковь и мир потоком демократии.
В этот момент табурет был выбит из-под ног священника, и его чтение было неожиданно закончено падением в грязь. Мы слышали уже достаточно; мы видим основание духовного храма, оно достаточно широкое, чтобы выдержать очень высокое здание. Не только избранные, но все верующие должны быть живыми камнями этого «святого здания». Вместе с бывшим францисканцем из Авиньона и бывшим августинцем из Виттенберга краеугольным камнем церковной организации является «вселенское священство» верующих. Это была всеобщность, о которой церковь, претендовавшая на обладание всеобщностью (католицизмом), ничего не знала. Римская церковь наделила священством, главным образом, одного человека, св.Петра, то есть Папу, и только избранным, связанным с ним таинственной цепью, разрешалось разделять с ним священство. Каковы были последствия? Почему одна часть церкви зависела в вопросах спасения от другой. Вместо небесной организации, все члены которой имели право на равные привилегии и уважение, и  участвовали в приношении духовной жертвы хвалы и послушания, церковь разделилась на два больших класса. Были олигархи и были рабы; первые были святыми, а вторые непосвященными; первые монополизировали все благословения, а вторые были их должниками из-за даров, которые им раздавали.
Два бывших монаха положили конец такому положению вещей. Они низвергли единственного священника, сорвав с головы митру, и вырвав из рук богохульную жертву, а на его место поставили единственного Вечного Первосвященника небес. Вместо иерархии, чей источник силы был на Семи Холмах, откуда он стекал ниже через таинственную цепь, соединявшую всех других священников с Папой подобно проводу передающему электричество от континента к континенту, они восстановили вселенское священство верующих. Их источник силы -  на небесах; вера подобно цепи соединяет  с ним; Святой Дух является елеем, которым они помазаны. И жертва, которую они приносят, не является жертвой искупления, которая была принесена один раз за всех Вечным Первосвященником, но является жертвой сердец, очищенных верой, и жизней, которые Божественная благодать сделала плодовитыми в святости. Это была великая революция. Древний установленный порядок был отменен; и был введен абсолютно другой порядок. Кто дал им власть совершить такие изменения? Тот самый апостол, отвечали они, которого римская церковь сделала своим главой и краеугольным камнем. Св. Петр, говорила римская церковь, является единственным священником, он источник всего священства. Но св. Петр сам учил совсем по-другому, говоря не через своего преемника, а сам лично обращаясь ко всем верующим, он сказал: «Вы – царственное священство». Потом этот апостол, которого католики представляют сосредотачивающим всю священническую функцию в себе, безгранично и всецело распределил ее среди всех членов церкви.
В этом отрывке мы слышим Божественные голос, который говорит и призывает к жизни не просто естественную, а другую организацию. Мы видим, как появляется церковь, и то же Слово, которое призвало ее, облекает ее силой и действием. Еще в колыбели ее назвали «царственной» и «святой». В ее устав включены две власти: власть духовного управления и власть святого служения. Ими наделено все тело верующих, но применение их не является правом каждого, но правом только самых пригодных, которых остальные должны призвать для руководства с помощью власти, им не принадлежащей, а является собственностью всего тела. Таковы были умозаключения Лютера и бывшего францисканца из Авиньона; последний продолжал приводить в исполнение главные принципы при организации Гессенской церкви.
Но сначала он должен представить свои заключения на рассмотрение церковным и гражданским властям Гессена, и по возможности добиться их принятия. Ландграф Филипп разослал приглашения, и 21 октября рыцари и графы, прелаты и пасторы, а также выборные от городов собрались в церкви Хомбурга, чтобы обсудить предложения Ламберта. Римская партия единодушно раскритиковала Парадоксы, с таким же рвением Ламберт защищал их. Его красноречие заставило молчать всех оппонентов, и после трех дней дискуссий, предложения были приняты, а церкви в Гессе учреждались согласно им.
Церковный устав в Гессе был первым, которому реформация дала жизнь; он был создан в надежде стать образцом для других, и по некоторым важным пунктам он отличается от всех последующих постановлений Германии. Его происхождение исключительно церковное; его власть из той же сферы; так как в его законах не упоминается ни государство, ни ландграф, и разработан он был церковью. Любой член церкви, разбиравшийся в учении и благочестивый, мог быть избран на пасторское служение; каждая община должна была выбирать своего пастора. Все пасторы были равны, они должны рукополагаться возложением рук троих других пасторов; они должны встречаться со своими общинами каждый Шаббат для поддержания порядка; а ежегодный синод должен руководить всей организацией. Устав Гессенской церкви очень напоминает устав, принятый потом в Швейцарии и Шотландии. Но едва можно было предположить, что он будет сохранять свою силу среди церквей, устроенных по Установлениям Меланхтона; государство постепенно посягало на его свободы; и в 1528 году устав был переделан согласно принципам устава Саксонской церкви.
Труд совершался в течение трех лет, когда бушевал ветер, чтобы он не повредил молодую виноградную лозу, которая начала пускать побеги в христианском мире.
Эта ревизия представляет новую эпоху протестантизма. С тех пор реформация стала просто принципом, стоявшим перед его противниками, и боровшимся, преодолевая преграды, с установленной и хорошо организованной системой. Так было недолго. Она не была больше только духовным принципом, как раньше, но нашла организацию, в которой можно находиться и через которую можно действовать. Она могла владеть всем аппаратом, который организация дает для объединения и направления действий, явления своего существования и своей силы людям. Ее устройство не было заимствовано из традиции или из существующей иерархии, которая очень напоминала иерархию языческого храма, но была заимствована со страниц Нового Завета, найдя образец там, где она нашла учение. Это была чистота апостольского учения, снабженная простотой апостольского устройства. Таким образом, она отвергла требования римской церкви к соблюдению традиций, заявив, что она древнее их. Но хотя она была древнее, она не была в отличие от римской церкви сломлена коррупцией и немощью возраста; у нее была врожденная неземная сила первой церкви, чьей представительницей она была. Будучи молодой, она обещала миру подарить вторую молодость.
Кроме основной цели визитации, которая заключалась в насаждении церквей, было достигнуто несколько второстепенных, но важных целей. Прежде всего, мы поражаемся новым светом, в котором визитация представляет характер реформации. Кажется, что Лютер полемист и Лютер администратор – два разных человека. В дебатах Лютер очищает место с такой горячностью, с которой освобождают путь от преград, и с таким негодованием, которое испепеляет любого философа и любую философию, опрокидывая их своей логикой. Но когда он едет с визитацией, мы едва узнаем его. Он облекается в тактичность, нежность и даже жалость. Он боится заходить далеко, и в некоторых случаях он оставляет открытым вопрос, а не зашел ли он слишком далеко. Он спокоен, нет, осторожен, мягко ступая, чтобы случайно не растоптать религиозных предрассудков, которых искренне придерживаются, ранить чувства более слабого брата, поступить с кем-нибудь несправедливо или сурово. Относительно доходов аббатств и кафедральных соборов он не идет дальше приказания отчисления ежегодных сумм на содержание приходских служителей и школ. Он, конечно, забирает вакантные бенефиции; в этом случае никто лично не взывал к его сочувствию. Упорные католики находили у него снисходительность. В Акте визитации была статья, воспользовавшись которой, он смог бы выслать их из Саксонии, но он несколько раз просил за них курфюрста, говоря, что было бы мудрее оставить их в покое, нежели отправлять их в другие страны, где вероятность вреда от них могла быть больше. Будучи снисходительным к этому классу, он не мог не быть доброжелательным к монахиням и монахам. Он помнил о том, что сам был монахом. Во многих случаях монахини оставлялись в своих монастырях, а старые монахи у своих каминов с хорошим содержанием до конца жизни.  «Вверенные Богу», фраза, которой он определял этот класс, и которая показывала, что он оставил времени и учению Духом прекращение монашеского обета и отречение от сутаны. Выгнать монахиню из кельи или снять с монаха сутану, когда на душе оставались оковы, значило оставить их в плену.  Был Высший, который был помазан «проповедовать пленным освобождение и узникам открытие темницы».
Не менее продуманными были его наставления проповедникам. Он рекомендовал умеренное и мудрое поведение за кафедрой в соответствии с тяжелой ситуацией того времени. Им пришлось идти в пустыню, которой стало христианство, с учением Иоанна Крестителя: «Покайтесь». Но в своей проповеди они не должны были никогда отделять Покаяние от Веры. Это было два вида благодати, которые действовали вместе в одном золотом ярме, тщетно первая проливала слезы, если рядом не было второй с прощением. Отпущение грехов было не в исповедальне, а у престола Христа, но только вера могла подняться в небеса и принести его оттуда на землю.
Они должны были возвещать с кафедр ту же истину, что и апостолы, и первые евангелисты в своих проповедях; они не должны были бояться, что Евангелие потеряет силу; они «не должны были бросать камни в католицизм»; истинный свет затмит ложный, как дневной свет затмевает свечение гнилушек в темноте.
При духовной слабости воли их надо учить нравственной свободе воли; духовная неспособность, которую человек приобрел при Падении, не должна оправдываться его отказом от ответственности. Человек может воздерживаться, если хочет, от лжи, воровства, убийства и других грехов согласно утверждению св.Павла: «Язычники, не имеющие закона, по природе законное делают». Человек может просить Божьей силы для исцеления слабости воли; но только Бога, а не святых, надо просить. Далее пасторам рекомендовали раздавать причастие под обоими видами, за исключением редких случаев, и распространять учение о реальном присутствии.
Во время поездки реформатор старался находиться рядом с  крестьянами, чтобы выяснить уровень их знаний и правильно сформулировать для них наставления. Однажды, как вспоминает Мафесий, он попросил крестьянина прочитать Символ Веры.  «Верую в Бога Вседержителя, начал крестьянин.  «Стой», сказал Лютер. «Что ты понимаешь под словом Вседержитель?»  «Не могу сказать», ответил человек.  «Я тоже не могу, сказал Лютер, и никто из образованных людей во всем мире. Только верь, что Бог – твой любимый и истинный Отец, и знает, как Всеведущий Господь, как помочь в нужде тебе, твоей жене и детям. И этого достаточно».
Визитация пролила свет на две вещи. Во-первых, она показала, насколько всеобщим был отказ от католического учения и обрядов по всей Саксонии; во-вторых, насколько прискорбным было невежество, в котором римская церковь, несмотря на богатые пожертвования, многочисленные общины и духовенство, позволила погрязнуть простым людям. Отказывали во всем: в школах, проповедниках, Библии. Римская церковь сделала их «обнаженными до бесстыдства». В некотором отношении это облегчило работу Лютера. Мало было прочного, что нельзя было бы не заменить. Не было твердых убеждений, которых нельзя было бы искоренить. Тупое невежество было ему на руку; в другом отношении это затрудняло его работу, так как все надо было строить с самого основания; самые первые элементы Божественных знаний должны прививаться в низших социальных группах. В высших слоях общества дело обстояло не так плохо, там лютеранство было реальностью – вполне понятой системой истины – что пока еще не пришло в низшие слои. В Саксонской провинции Альтенбург только один дворянин принадлежал к римской церкви. В столице Евангелие проповедовалось в течение семи лет, и теперь едва ли набиралось десять приверженцев римской церкви. Из ста приходов только четыре продолжали служить мессу. Священники, оставившие внебрачное сожительство, в котором Папа разрешал им жить, заключили брак с теми, в большинстве случаев, с кем они ранее имели неблаговидные связи. Кроме положительных результатов движения, надо рассмотреть и менее удовлетворительные. Лютеранство, которое вытеснило католицизм, сводилось во многих случаях к простому освобождению от уплаты церковных сборов и соблюдению церковных обрядов.
Не удивительно, что крестьяне так это восприняли, если вспомнить картины церковного ига, которые представлялись взору путешественника: поля брошены, дома оставлены из-за гнета церковных поборов. От полностью обобранных людей, чье невежество равнялось их бедности, протестантский пастор мог ожидать только неадекватной сомнительной поддержки. Служители перебивались благодаря ничтожной помощи своих прихожан, которые возделывали небольшой участок его земли. Служа Господу в нужде, даже в нищете, они без ропота смотрели на богатство папских заведений, захваченные баронами или использовавшихся канониками или другими церковниками, которые предпочитали оставаться в лоне римской церкви. Известно, что трудности являются неотъемлемыми спутниками великих преобразований при переходе от одного порядка к другому. Только благочестие могло открыть источники щедрости в людях, благочестие должно быть результатом знаний, прежде всего знаний Божьего Слова. Не хватало пасторов и школ.  «Мы повсюду видим – писал Лютер – нужду и нищету. Господь посылает делателей в свой виноградник! Аминь». «Везде лицо церкви самое жалостное», писал он Спалатину. «Иногда мы собираем пожертвования для бедных пасторов, которым приходиться обрабатывать свои два акра земли, чтобы как-то жить. У крестьян нет ничего, и они ничего не знают; они ни молятся, ни исповедуются, ни причащаются, как будто освобождены от всяких церковных обязанностей. Вот такое руководство папских епископов!»
Реформатор видел наготу земли; это было первым шагом к ее исцелению. Тьма была непроглядной. Он бы не поверил, если бы сам не увидел, как римская церковь оставила немецкого крестьянина без интеллектуальной и духовной культуры. Было еще одно преступление, за которое римская церковь даст ответ на грядущем суде; и это не последнее преступление, в котором он обвиняет ее. Он уже знал о ее исключительной гордыне; она была открыта миру через чрезвычайно высокие титулы ее Пап. Он также знал о тирании ее закона; она была явлена в статутах канонического закона и указах ее соборов. Ее нетерпимость проявилась в избиении альбигойцев и костре для Гуса; ее алчность во всевозрастающем вымогательстве, от которой стонала Германия и свидетельствовали брошенные поля и пустые дома, которые он видел во время визитации. Он также знал, что такое ящики с индульгенциями. Но был еще один продукт римской системы. Он покрыл народы такой глубокой тьмой, что само представление о Боге было почти утеряно. Чем ближе он подходил к этому положению, тем более отталкивающим и ужасным оно казалось. Германские народы были, несомненно, моделью остального христианства. Не только католицизм, но любая религия была на грани гибели.  «Если бы – писал Лютер в письме к курфюрсту Саксонскому вскоре после этого – прежнему положению вещей было допущено достичь своего естественного завершения, то мир бы развалился, и христианство превратилось в атеизм».
Реформатор поспешил прогнать ночь, которая опустилась на мир. Это, фактически, стало целью его усилий, с тех пор как он сам пришел к познанию истины; но теперь он более ясно представлял, как это должно быть. Поэтому, когда он завершил визитацию и вернулся в Виттенберг, он засел не за написание комментарий или дискуссионного трактата, а за катехизис для немецких крестьян. Этот учебник элементарных наставлений был готов весной следующего 1529 года. Он был опубликован в двух видах: Малый и Большой Катехизис. Первый состоял из краткого простого изложения Десяти Заповедей, Символа Веры, Господней молитвы и таинств, с утренними и вечерними молитвами, благодарением до и после еды, с «хаузтейбл»  или отрывками из Писания на каждый день, Большой Катехизис содержал более полное и подробное изложение некоторых вопросов. Лишь некоторые из его трудов были более полезны.
Его Комментарии и другие работы просветили дворянство и наставили самых разумных из горожан; но от его Катехизиса «свет разошелся» и излился на «равнины», как однажды он осветил «горные вершины». Когда земля является испепеленной пустыней и ее травы выжжены, полноводная река, текущая в своих берегах, не принесет полям плодородие. Ее воды текут в океан, а жаждущая земля с поникшими и увядшими растениями, не попробовавшими ее воды, продолжает чахнуть.  Но совсем не так с росой или дождевым облаком. Они мягко опускаются, почти неслышимо и невидимо для человека, но их воздействие является мощным. Мириады капель омывают каждый цветок, проникают до корней каждой травинки, и вскоре холмы и равнины радуются плодородию и красоте. Также и с основами Божественных знаний, открытые в этих маленьких книгах, разбросанные как капли росы, они проникают в сознание народа, и когда они входят, то пробуждают сознание, оживляют ум, вызывают всеобщий подъем, сначала духовной деятельности, потом интеллектуальной и политической; в то время как другие народы, не получившие этого, остаются неоживленными, их сонное состояние усугубляется с каждым веком, пока, наконец, они не осознают своего состояния, которое контрастирует с состоянием протестантских стран, и которое больше не является удручающим, а поучительным.




                Глава 14


                Политика и предзнаменования.


Войны – Франциск I нарушает договор с Карлом. – Турки – Папа и император снова становятся друзьями. – Неудача Коньякской Лиги – Подчинение Италии Испании – Новая лига между Папой и императором – Ересь должна быть уничтожена. – Созывается новый сейм. – Предзнаменования – Отто Пак – Его история – Князья-лютеране готовятся к войне против папских конфедератов. – Лютер вмешивается. – Война предотвращена. – Мученики


В то время как внутри круга, образованного святым обществом, пробуждение которого мы видели, было спокойно, то вне его, на открытой сцене мира, бушевали свирепые бури. Общество сотрясалось от войн и военных слухов. Франциск I, который получил свободу, подписав Мадридский договор, как только вернулся во Францию, вдохнув воздух и аромат Лувра, сразу заявил, что условия, открывшие ему возможность избежать плена, были невыносимыми, и не скрывал своего намерения  их нарушить. Он обратился к Папе за освобождением от них. Папа, находившийся во вражде с императором, освободил его от обязательств. Это опять разожгло пожар войны в Европе. Французский король вместо того, чтобы выступить маршем под знаменами Карла и бороться за искоренение ереси, что торжественно обещал сделать, собрал солдат и послал их через Альпы для нападения на императора в Италии. В результате Карлу снова пришлось сражаться за обладание полуостровом, который, как он думал, надежно обеспечила ему победа при Павии. Неприятность пришла и с другой стороны. Генрих Английский, который до этого был с императором в дружеских отношениях, начал дело о разводе с королевой Екатериной, теткой императора, и тоже посылал враждебные послания испанскому монарху. В довершении неразберихи турки гремели у ворот Австрии, и угрожали пройти маршем прямо в сердце христианского мира. Пройдя Вену, Сулейман обрушил свои орды на Венгрию. Он убил Людвига, короля этой страны, в смертельной битве при Могаче; а эрцгерцог Фердинанд Австрийский, дав реформаторам свободу продолжать работу, неожиданно оставил сейм в Шпейере и уехал сражаться на кровавых полях за право на свободный трон Венгрии. С каждой стороны шпага была при деле. Армии были постоянно на марше; города были осаждены; Европа была морем, на поверхности которого сильные ветры с четырех сторон яростно соперничали.
Постоянные трудности были уделом всех монархов того времени. Но все их трудности вырастали из странного движения, которое возникло среди них, и которое обладало странной особенностью.  У него была ужасная способность превращать все, что предназначалось навредить им, в средство для их развития. Беспокойство монархов проявлялось в их постоянной смене. Едва создавался союз, как тут же распадался на части, и на его месте появлялся другой. Мы только что видели вражду Папы с императором. Мы опять видим их союзниками, объединивших шпаги, недавно направленные друг на друга, для искоренения ереси из Виттенберга. О ходе политических событий, приведших к этому, можно рассказать в нескольких словах.
Поход Французского короля в Италию в нарушение Мадридского договора, как мы видели, был сначала успешным. Его генерал Лотрек, скатившись с Альп, взял города Александрию и Павию. В последнем городе Франциск I был побежден и взят в плен; его солдаты с жестокостью, которая скорее обесчестила их, чем отомстила за их господина, разграбили его, предав сначала мечу его жителей. Лотрек перешел Апеннины, намереваясь продолжить марш на Рим и открыть двери замка св.Анджело, где       Клемент VII все еще был в заключении. Тем временем, Папа, заплатив первую часть выкупа в 400 000 крон, не надеясь заплатить остальную часть, и устав от заключения, переоделся купцом и убежал с единственным слугой в Орвиетто. Французский генерал поспешил в Неаполь, только чтобы понять, что победа оставила его знамена. Скорее пораженная чумой, чем испанской шпагой, его армия таяла, его победы ни к чему не привели, в конечном итоге император вернул власть в Неаполе и Ломбардии, и снова стал неоспоримым господином Италии к ужасу Папы и недовольству итальянцев. Таким образом, война, которую Италия начала при содействии Папы Клемента VII, и смутные надежды Ренессанса с целью возведения страны в ранг независимого государства, закончились полным подчинением иностранцу, не узнав эмансипации или свободы до наших времен, когда независимость зародилась в 1848 году и восторжествовала в 1870 году, когда итальянские войска под эгидой новой Германской империи вошли в Рим, и Виктор Эммануил был объявлен на Квиринале монархом от Альп до Сицилии.
Так Коньякская Лига потерпела поражение, последние надежды ренессанса угасли, и Карл опять стал владыкой.
Поняв, что император стал сильнее, Папа изменил поведение, выбросил за борт Франциска I и подал руку Карлу V. Планы императора тревожили Папу и раньше, теперь он стал еще сильнее; но Папа утешался тем, что считал Карла преданным сыном католицизма, и что власть, которую он не смог усмирить, он сможет использовать с помощью хитрости.
Поэтому 29 июня 1528 года Клемент заключил мир с императором в Барселоне при условии, что Карл сделает все возможное для искоренения гнезда еретиков, свитого в Виттенберге, и возвеличивания власти и славы римского престола.
Казалось, что настал подходящий момент, чтобы покончить с ересью. Италия была у ног императора; Франциск I и его королевство были наказаны. Похоже, что они не скоро появятся с оружием к югу от Альп; вал вторжения турок откатил назад; Папа снова стал другом императора, и кажется, что все приглашало Карла к предприятию, которое он был вынужден отложить, временами замалчивать, но которое он никогда не оставлял.
В его намерения не входило в первую очередь применять шпагу. Карл был от природы гуманным; и хотя намеривался уничтожить протестантское движение, предвидя, что оно неизбежно развалит его огромную империю, он предпочитал добиться своей цели с помощью политики, если это было возможно. Он созвал сейм, осудил Виттенбергскую ересь и надеялся, что большинство правителей пойдут за ним; что лидеры протестантского движения уступят при таком проявлении нравственной силы. Если они все же проявят непокорность, тогда он применит силу; но в этом случае, утверждал он, на нем не было вины. Император в письмах, датированных 1 августа 1528 года, из Валладолида предложил провести сейм 21 февраля 1529 года в Шпейере.
Между тем, смутные слухи о происходящем достигли реформаторов Германии. Они с опасением смотрели в будущее. Было и другое, что усугубляло эти мрачные предчувствия. Природа, казалось,  не в меньшей степени вышла из равновесия, чем  политика. Необыкновенные метеоры пронзали небо, отмечая свой путь огненными полосами и пугая людей ужасным шумом. Северное сияние неожиданными сполохами, подобно эскадронам, идущим в атаку, освещало ночное небо. Реки выходили из берегов; луга, поля и в некоторых случаях целые провинции оказывались под водой. Сильные ветры вырывали старые деревья; как будто столпы мира ослабли и пошатнулись, землетрясения колебали королевства и проглатывали замки и города.  «Вот», говорили люди, бывшие свидетелями этих событий.  «Вот, предзнаменования страшных бед, которые должны охватить мир» Даже Лютер присоединился к общему страху.  «Д-р Гесс – писал он -  сообщает мне, что в декабре прошлого года видели все небо в огне над церковью в Бреслау, а на другой день в том же месте появились два огненных круга, один в другом, а в центре святящийся столп. Эти знамения говорят, по моему твердому убеждению, о Последнем Дне… Римская империя почти разрушена; турки достигли вершины власти; слава папства быстро угасает; мир трещит по швам, собираясь развалиться.
В то время как реальные опасности угрожали эпохе, иллюзорная и сомнительная опасность почти не уничтожила протестантизм. Дворянин из Майсена Отто Пак – алчный человек, транжир и интриган, бывший некоторое время вице-канцлером герцога Георга Саксонского – приехал однажды к Филиппу, ландграфу Гессенскому, с мрачным лицом и признался, что знает страшную тайну, которая касается его и его лютеранского союзника, курфюрста Саксонского. Когда от него потребовали объяснения, он заявил о своей готовности все открыть по уплате ему некоторой суммы. Опасение ландграфа было настолько возбуждено, что он согласился заплатить требуемое вознаграждение. Пак сказал, что дьявольский план тайно готовится князьями Германии, возглавляемыми эрцгерцогом Фердинандом, чтобы столкнуть в вооруженном конфликте двух наследных принцев, Иоганна Саксонского и Филиппа Гессенского, лишить их территорий, схватить Лютера и его последователей, и, отняв у них все средства, восстановить старое богослужение.
Пак не мог показать ландграфу подлинный документ этого ужасного союза, но предъявил копию со всеми прилагавшимися к нему печатями герцога и курфюрста, что придавало ей вид неподдельного документа, и она убедила ландграфа в том, что рассказ Пака был правдивым.
Пораженные неожиданно возникшей опасностью, и решив, что они не должны терять ни минуты, прежде чем мина взорвется, курфюрст и ландграф быстро собрали армию для ограждения себя и своих подданных от неминуемого, как они считали, уничтожения. Два правителя заключили официальный пакт (9 марта 1528 года), «чтобы защищать общество, достоинство и  богатства, священный залог Божьего Слова для них и их подданных». Затем они стали искать союзников. Они надеялись через герцога Прусского настроить Польского короля против Фердинанда Австрийского, и сдерживать епископов Фраконии с помощью армии Георга Бранденбургского. Они надеялись на помощь герцогов Люнебурга, Померании, Макленбурга и города Макдебурга. Сами они были согласны вооружить 6 000 конницы и 20 000 пехоты. В будущем они хотели заключить союз с датским королем. Они решили упредить противников, нанеся удар первыми. Всю Германию охватили беспорядки. Теперь пришла очередь дрожать папистам. Реформаторы бросились к оружию, и, прежде чем они смогли окончить приготовления, на них напали толпы народа, подстрекаемые поразительными слухами об ужасном плане по их уничтожению. Реформация была на грани вовлечения в боевые действия. Лютер содрогнулся, когда увидел, что происходило. Он решительно встал перед двумя лидерами, которые спешили повернуть движение на смертельную дорогу, и хотя он верил в подлинность замысла, несмотря на негодующий протест Герцога Георга и папских князей, он потребовал от курфюрста и ландграфа не наносить первого удара, но ждать нападения.  «Существует невидимая война, - писал он – нельзя рисовать дьявола на двери или просить его быть крестным отцом. Войны никогда не приносят больших побед, но много потерь и опасностей; смирение ничего не теряет, приносит мало опасностей и побеждает во всем».
Советы Лютера подействовали, было дано время на размышление; таким образом, лютеранские князья были спасены от огромной ошибки, которая бы в последствие привела не к победе, а к поражению.
А пока реформация одерживала победы в сотни раз более славные, чем победы вооруженных армий. Один мученик стоил более тысячи солдат. Таких бойцов посылала сейчас реформация. Такие свидетельства своей доблести она начала давать – конечно, лучше полей с убитыми, что является самым ужасным из всего.
В Баварии в то время Леонард Гаспар скрепил свидетельство веры своей кровью. Он был арестован по приказу епископа Пассау и осужден за утверждение того, что человек оправдывается только по вере; что существует только два таинства: крещение и Евхаристия; что месса не является жертвой, и не помогает ни живым, ни умершим; что только Христос принес за нас искупление. В Баварии, где не осмеливались проповедовать реформаторское учение, епископ не нашел лучшего способа для его распространения, чем сжечь человека, придержавшегося этого учения. В Мюнхине Георг Карпентер был отведен на костер за отрицание того, что водное крещение само спасает человека.  «Когда огонь охватит тебя, - просили его друзья – дай нам знак, что ты  стоишь твердо».  «Пока я могу открывать рот, - ответил он – я буду исповедовать моего Спасителя». Палач взял его, связал и бросил в пламя. «Иисус! Иисус!» -  восклицал мученик. Палач железным крюком поворачивал его на горящих углях.  «Иисус! Иисус!» - продолжал восклицать мученик, и так исповедуя имя Господа, он предал свой дух посреди огня. Таким образом, еще один яркий факел зажегся в Баварии.
Были и другие мученики в тех Германских провинциях, которые были под юрисдикцией папских князей. В Ландсберге девять человек пострадали на костре, в Мюнхене двадцать девять человек утопили в реке Изер. В других случаях применялись более быстрые мучительные казни. Весной 1527 года Георг Винклер, проповедник города Галле, предстал перед Альбертом, кардиналом Майнца. Когда его отпустили после суда архиепископа, его посадили на лошадь придворного шута и отправили домой. Его путь лежал через лес; вдруг небольшой отряд всадников выскочил из чащобы, пронзил его шпагами и снова скрылся в лесу. Добыча не была целью убийц, у него не взяли ни денег, ничего ценного; лишь подозрение в ереси направило кинжалы против него. Лютер надеялся, что «кровь убитого, как и кровь Авеля, воззовет к Богу; или будет семенем, из которого произрастут другие проповедники».  «Мир – это таверна, - писал он – в которой сатана хозяин, а вывеска над входом – убийство и ложь». Он даже завидовал этим мученикам.  «Я – лишь многословный проповедник - говорил он – по сравнению с этими великими делателями».
Мы слышим, как с костра этих мучеников реформация говорит лютеранским князьям, некоторые из которых стремились помочь ей шпагами, и думали, что, если они не сделают этого, то она погибнет.  «Отпустите вооруженных рекрутов. Я дам Своих солдат. Я Сам их облеку в оружие, с которым они выйдут на битву. Я препояшу их терпением, смирением, героизмом и радостью, этим оружием они будут сражаться. Этим оружием они разрушат всякую силу, ложь и испортят врагу репутацию».





                Глава 15


                Великий протест.


Сейм 1529 года – Приезд князей-папистов – Их численность и большие надежды – Курфюрст Саксонский – Приезд ландграфа Гессенского – Сейм открывается. – Послание императора – Отменить ли сейм эдикт о толерантности 1526 года? – Дебаты – Средний путь, предложенный участниками-папистами – Это бы заглушило реформацию в Германии. – Принято большинством голосов. – Критический момент – Согласятся ли князья-лютеране. – Фердинанд поспешно покидает сейм. – Протестантские князья советуются друг с другом. – Их протест – Их имя – Огромный результат


Такое время предшествовало созыву знаменитого сейма в Шпейере: необычные знамения на небе, дым костров мучеников на земле; короли препоясанные шпагой и народы, встревоженные слухами об интригах и войнах, вздымавшиеся подобно океану накануне шторма. Тем временем время сейма приближалось. Он должен был собраться в феврале, но не смог этого сделать до середины марта. Ни на каком прежнем сейме не было так много участников, особенно с католической стороны. Князья-паписты приехали первыми. Маленький город приходил в движение при объявлении у его ворот о въезде феодала, когда он проезжал по его улицам в сопровождении впечатляющей группы вооруженных слуг. Первым по званию был король Фердинанд, который должен был председательствовать в отсутствии своего брата Карла V, приехавший в сопровождении 300 вооруженных рыцарей. После него приехали герцоги Баварии с аналогичной свитой; затем последовали церковные правители Майнца и Треве, епископы Трента и Гейльденштейна, каждый с отрядом всадников. Их надменный вид и хвастливые приветствия, которыми они обменивались друг с другом, выдавали твердую надежду повести все вопросы сейма по своему пути. Они приехали, чтобы похоронить реформацию.
Последними приехали князья-реформаты. Самый влиятельный правитель империи, курфюрст Саксонский Иоганн, приехал 13 марта. Его приезд был самым скромным.  С ним ехал только Меланхтон. Филипп Гессенский приехал 18 марта. С характерной для него пышностью он въехал под звуки труб в сопровождении отряда из 200 всадников. Был канун Вербного Воскресенья, когда курфюрст вместе с Меланхтоном въехали в Шпейер. На следующий день в его гостинице было богослужение, и как свидетельство того, что интерес народа к Божьему Слову не угас, на утренней и дневной проповеди было не менее 8 000 человек. Когда приехали выборные от городов, то все правомочные участники сейма были в сборе, и заседание было открыто.
Сейму не долго пришлось ждать прямых указаний императора по поводу его созыва и ожидаемой от него законодательной деятельности. Едва он собрался, как получил указания от специально уполномоченных о том, что волей и приказом императора сейм должен отменить эдикт сейма в Шпейере от 1526 года. Участники могли справиться с этим делом за час, и с миром отправляться по домам.
Но давайте посмотрим, как много заключалось в этом коротком послании, и как много надо было сейму сделать – какую революцию его просили инициировать, когда ему предложили отменить эдикт 1526 года. Этот эдикт гарантировал свободу вероисповедания в нескольких княжествах империи до созыва вселенского собора. Это было, как мы уже говорили, первым законодательным установлением реформации. От сейма требовали отменить существовавшую в Германии религиозную свободу. Но это еще не все. Эдикт 1526 года приостанавливал исполнение Вормского эдикта 1521 года, который запрещал Лютера и осуждал реформацию. Отмените эдикт 1526 года, и эдикт 1521 года вступит в силу; Лютер должен быть предан смерти; реформаторские взгляды должны быть искоренены во всех странах, где они укоренились; короче, шлюзы беспощадных гонений должны открыться в Германии. Таково было значение краткого и надменного послания, которым Карл озадачил сейм в его начале. Такое послание было нарушением конституционных прав некоторых княжеств и захватом власти, на который не дерзнул посягнуть ни  один из бывших императоров. Послание, если бы оно стало законом, втоптало бы в грязь право на свободу совести, самостоятельность сейма и права Германии.
Итак, борьба началась. Надо ли отменять Шпейерский эдикт 1526 года? Папские участники сейма активно настаивали на его немедленной отмене. Он покровительствовал всяким отвратительным убеждениям; он поощрял рост еретических и неблагожелательных общин, имея в виду церкви, которые были созданы за три года мира. Но это была воля императора, и кто был против отмены, не мог быть другом Карлу.
Князья-реформаторы со своей стороны утверждали, что этот эдикт стал уже конституцией империи, что он был единодушно принят всеми участниками сейма; что его отмена сделает брешь в вере народа, и что у лютеранских князей останется право противостать такому шагу силой оружия.
Большинство участников сейма, хотя и хотели угодить императору, чувствовали силу веских аргументов. Они видели, что основания оппозиционеров было построено на конституции и законе. Каждое княжество имело право само приводить в порядок свои дела. Вероисповедание и богослужение было одним из них. Но большинство участников сейма требовали, чтобы каждое княжество имело право решать этот вопрос. Если бы им это удалось, то было бы ясно, что в Германии устанавливается новый порядок. Центральная власть узурпировала бы права местных руководств, и независимость самостоятельных княжеств была бы нарушена. Отмена эдикта служила бы символом начала революции и войны.
Выбрали средний путь. Эдикт 1526 года не был отменен, но и не получил законной силы. Паписты вынесли на обсуждение сейма предложение о том, что какой бы ни был закон и установленный порядок в княжествах на этот час, такой и должен оставаться до созыва вселенского собора. В некоторых княжествах эдикт 1521 года был законом и установленным порядком, то есть проповедь Евангелия была запрещена, его исповедники сжигались. В других княжествах эдикт 1526 года был законом и установленным порядком, они поступали в вопросах религии по своему разумению. Предложение, вынесенное на рассмотрение сейма, практически означало поддержание статус-кво в каждом княжестве с определенными важными изменениями в тех из них, где на данный момент существовала свобода вероисповедания. Эти изменения заключались в том, чтобы папская иерархия была реорганизована, разрешалось служение мессы и никому не позволялось отрекаться от Папы и принимать лютеранство до созыва вселенского собора и принятия им мер. Это предложение не навязывало протестантам отречение от своей веры. В нем не было наказаний и взысканий с существующих монастырей. А как насчет тех, которых этот свет должен был осветить потом? Они должны скрывать свои убеждения или ожидать наказания: виселицу или костер.  А как насчет княжеств, которые возможно хотели сбросить иго Рима и перейти на сторону реформации? Предложение, перешедшее в закон, делало это невозможным. Княжество, как и отдельный человек, не могло изменить свою религиозную ориентацию. Предложение провело черту реформации, и заявило, что никто не может перейти черту, и что лютеранство достигло своих крайних пределов. Но не продвигаться вперед значит отступать, а отступать значит умирать. Поэтому это предложение, открыто поддержавшее реформацию, тайно замышляло задушить ее. Тем не менее,  Фердинанд, папские вельможи и прелаты поспешили применить меру, которую сейм принял большинством голосов.
Должны ли вожди реформации подчиниться и принять этот указ? Как легко могли бы реформаторы в этот переломный момент, который истинно был очень важным, сбиться на неверный курс! Как много убедительных предлогов и веских причин могли бы они найти для подчинения! Лютеранским князьям была гарантирована свобода вероисповедания. То же благо распространялось на всех их подданных, которые прежде принятия этой меры, придерживались протестантских взглядов. Разве этого было не довольно? Сколько опасностей избежало бы подчинение! Какому неизвестному риску и конфликту подвергло бы их противостояние! Кто знает, какие возможности может принести будущее? Давайте изберем мир; давайте возьмем оливковую ветвь, которую протягивает Рим, и залечим раны Германии. Подобными аргументами реформаторы могли бы оправдать принятие  курса, который, в конце концов, завершился свержением их дела.
К счастью они увидели принцип, лежавший в основе этого мероприятия, и действовали по вере. Что это был за принцип? Это было правом римской церкви порабощать сознание и запрещать самостоятельное изучение. Но разве они сами и их протестантские подданные не получили свободу вероисповедания? Да, как благосклонность, особенно оговоренная в соглашении, но не как право. Что же касается тех, кто был за пределами этого мероприятия, их главным принципом являлось господство, отсутствие здравого смысла, непогрешимость римской церкви и абсолютное ей подчинение. Принятие этого предложения, в сущности, являлось принятием ограничения религиозных свобод в протестантской Саксонии; а что касается остального христианского мира, свобода изучения и исповедования реформатской веры считалась преступлением и должна была наказываться виселицей или костром. Могли ли они ограничить свободу вероисповедания, провозгласить, что у реформации больше не будет новообращенных, что освоен последний акр земли, и что куда бы римская церковь не распространила свое владычество в этот час,  оно должно сохраняться навсегда. Могли ли реформаты признать себя невиновными в крови сотен и тысяч человек, которые при исполнении этого постановления, должны будут отдать свои жизни в папских странах? Это было бы предательством в такой критический момент дела Евангелия и прав христианства.
Реформаты, участники сейма, - лютеранские князья и представители городов – собрались для обсуждения. Этот критический момент был очень важным. От часового обсуждения зависел подъем или падение реформации, свобода или рабство христианства. Князья понимали ответственность своего положения. Их самих должны были оставить в покое, но ценой, которую они должны были заплатить за это позорное дело, был отказ от Евангелия и прав на свободу вероисповедания во всем христианском мире. Они решили не придерживаться такого подлого курса.
Сейм встретился опять 18 апреля. Король Фердинанд, его председатель, который очень хотел скорейшего окончания дела, поблагодарил сейм за принятие предложения, добавив, что его содержание будет воплощено в императорском указе и провозглашено по всей империи. Обратившись к курфюрсту и его друзьям, Фердинанд сказал им, что сейм принял решение; что резолюция была принята, и им ничего не оставалось, как только присоединиться к большинству.
Протестантские участники, не ожидали такого резкого завершения, и удалились в соседнюю комнату, чтобы подготовить ответ на этот надменный ультиматум. Фердинанд не стал ждать; несмотря на просьбу курфюрста, он покинул сейм, не вернулся он и на следующий день, чтобы выслушать ответ лютеранских князей. У него было только одно слово – подчинитесь. То же говорила и римская церковь – подчинитесь.
На следующий день, 19 апреля, сейм провел последнее судьбоносное заседание.
Курфюрст Саксонский и его друзья вошли в зал. Место председателя пустовало, Фердинанд уехал; но это не лишило дела юридической и духовной силы. Князья знали, что их слушателями были не только присутствовавшие княжества, но и император, весь христианский мир и грядущие поколения.
Курфюрст, князья и вся реформатская партия приступили к чтению Декларации, из которой мы приводим здесь самые важные отрывки:
«Мы не можем дать согласие на его отмену (эдикта 1526 года). Потому что это было бы равносильно отрицанию Господа Иисуса Христа, непринятию Его Святого Слова, и таким образом возможность дать Ему повод отречься от нас перед Отцом, как Он и предупреждал…Кроме того, так как новый эдикт постановил служителям проповедовать Евангелие, объяснив это писаниями, принятыми святой христианской церковью, мы считаем, что, так как это постановление является важным, сначала согласовать свои взгляды с  взглядами святой церкви. Видя большие расхождения по этому вопросу, понимая, что нет твердого учения соответствующего Слову Божьему, что Господь запрещает распространение какого-либо другого учения, что каждый отрывок Священного Писания должен объясняться другими, более понятными отрывками, что эта Святая Книга всегда необходима христианам, легка для понимания, и призвана рассеивать мрак; милостью Божьей мы принимаем решение, поддерживать чистую и целостную проповедь Его Святого Слова, как оно дано в библейских книгах Ветхого и Нового Заветов, не добавляя ничего противоречащего ему. Это Слово является единственной истиной, оно является единственным законом всего учения и всей жизни, и никогда не подведет нас и не обманет. Тот, кто строит на этом основании, устоит против всех сил ада, в то время как любое человеческое тщеславие, восстающее против него, падет перед лицом Божьим.
По этой причине, возлюбленные господа, дяди, братья и друзья, мы настоятельно просим вас тщательно взвесить все наши претензии и мотивы. Если вы не внемлите нашей просьбе, мы выражаем протест настоящим документом перед Богом, нашим единственным Создателем, Защитником, Искупителем и Спасителем, Который однажды будет судить нас, а также перед всеми людьми и всеми творениями, что ни мы, ни наш народ не согласны и не поддерживаем ни в коей мере предложенный указ, который противоречит Богу, Его Святому Слову, нашей доброй совести, спасению наших душ и последнему Шпейерскому эдикту».
Этот Протест, когда мы вспоминаем о продолжительной тирании, против которой он был направлен, о высокой его природе и об огромном диапазоне прав, на которые он заявлял, является самым грандиозным документом во всей истории, и знаменует эпоху развития человечества, уступая только самому христианству.
В Вормсе Лютер выступал один, в Шпейере все встали как один. «Нет», так смело сказанное монахом в 1521 году, в 1529 году было подхвачено и повторено князьями, городами и народами. Его эхо прокатилось дальше, пока, наконец, его отголоски не стали слышны во дворцах Барселоны и базиликах Рима. Восемь лет назад реформация была просто учением, сейчас это организация, церковь. Это маленькое семя, которое при первом появление казалось самым меньшим из семян, и на которое Папы, богословы и князья смотрели с презрением, сейчас является деревом, чьи ветви распростершись, укрывают в своей тени народы.
Князья повторили Протест на последнем заседании сейма в субботу 24 апреля. Его подписал Иоганн, курфюрст Саксонский, Филипп, ландграф Гессенский, Георг, маркграф Бранденбургский, Эрнест и Франциск, герцоги Люнебургские и граф Ангальтский. Некоторые из ведущих городов, такие как Страсбург, Нюрнберг, Ульм, Констанца, Ройтлинген, Виндсхайм, Линдау, Кемптен, Меминген, Нордлинген, Гайльброн, Исни, Санкт Галл и Вайсенбург, присоединились к правителям в этом протесте. С этого дня реформаторы стали называться протестантами.
В следующий Шаббат 25 апреля канцлеры правителей и протестантских городов с двумя нотариусами и несколькими свидетелями встретились в небольшом доме на улице Св. Иоанна, принадлежавшем Питеру Мюттерштадту, дьякону церкви Св.Иоанна для составления обращения. В этом документе они перечислили все, что происходило на сейме; выразили протест против его решения от себя, своих подданных и всех, кто принял или впоследствии примет Евангелие, и обратились к императору и вселенскому христианскому собору. На следующее утро после написания воззвания, 26 апреля, правители покинули Шпейер. Этот внезапный отъезд имел большое значение. Он показал всем твердость их решения. Фердинанд сказал свое последнее слово и уехал. Они тоже сказали свое слово и тоже уехали. Римская церковь подняла свой флаг; над ним протестанты развернули свой; с этих пор в христианстве было два лагеря.
Даже Лютер не понял значения произошедшего. Он считал, что сейм закончился ничем. Часто бывает, что величайшие события выглядят незначительными; и великие эпохи приходят незаметно. Невозможно представить другого принципа, чем тот, который был выдвинут в Протесте  19 апреля 1529 года, и который мог так защищать все права и расширить пределы своего распространения. Его законным плодом должна обязательно стать свобода, гражданская и религиозная. Что это был за принцип? Этот Протест сверг господство человека в вопросах веры, и установил авторитет Бога. И сделал он это таким простым и естественным способом, избежав высокопарных выражений, что люди не увидели величия произошедшего и силы этого принципа. Протестующие приняли Библию, как Слово Божие, и тот факт, что у людей должна быть свобода подчиняться ей. Это скромное утверждение звучит для нашего уха, как почти неинтересное. По сравнению с некоторыми современными хартиями прав и последними заявлениями о независимости, как бедно оно выглядит! Однако давайте посмотрим, как много в нем содержится.  «Слово – говорят протестующие – является единственной истиной; оно – надежный закон всех учений и всей жизни», и «каждый отрывок Священного Писания должен быть объяснен другими более понятными отрывками. А что насчет мнимой непогрешимости римской церкви, на основании чего она предъявляет исключительное право на толкование Писания и заставляет человека верить тому, чему она учит? Она полностью разоблачена и разрушена. А что стало с правом императора принуждать людей со шпагой в руках отстаивать веру по повелению церкви, признавая ее единственной истиной верой просто по приказу церкви? Оно тоже разоблачено и сокрушено. Принцип, так просто выраженный в Протесте, низверг в грязь двойную тиранию. Престол понтифика и шпага императора отошли, а на их место пришла совесть. Но Протест не дал совести быть себе самой госпожой или законом. Это было бы бунтом против Того, Кто является его Господом. Протест провозгласил Библию законом совести, и ее автора единственным Господом совести. Так прокладывая курс между двумя опасностями, избегая с одной стороны анархию, а с другой тиранию, протестантизм выходит вперед, развернув перед всеми народами флаг истинной свободы. Под этим флагом соберутся все, кто жаждет свободы.
Из трех веков, которые прошли с тех пор, не прошло и года, который бы не свидетельствовал о величии и высочайшем значении этого внешне простого поступка, совершенного правителями в Шпейере. Мы заявляем протест, мы утверждаем, что Бог говорит через Свое Слово, а не римская церковь через своих священников является Единственным Высшим Законом для всего человечества. Высшие источники Божественной силы стали воздействовать на душу и сознание человека, и начали течь низшие источники философии, искусства и свободы. Народы, объединившиеся вокруг этого Протеста, идут теперь в авангарде цивилизации; а те, кто продолжал идти под флагом римской церкви, лежит в оцепенении рабства и угасания.













                Глава 16


                Конференция в Марбурге.


Ландграф Филипп – Его деятельность – Курфюрст Иоганн и ландграф Филипп дополняют друг друга. – Стремление Филиппа к единению – Единственная точка расхождения среди протестантов – Евхаристия – Лютер и Цвингли – Их разные взгляды – Филипп предпринимает шаги к их примирению. – Он предлагает дискуссию о Евхаристии. – Лютер с трудом соглашается. – Марбург – Цвингли едет туда. – Приезд богословов из Виттенберга – Личные встречи – Открытый диспут – «Сие есть тело Мое». – Риторическая фигура – Лютер о плотском и духовном вкушении – Эколампадий и Лютер – Цвингли и Лютер – Может ли тело быть не только в одном месте одновременно? – Математика – Св.отцы – Диспут заканчивается. – Разделение не преодолено. – Упорство Лютера – Сожаление Цвингли – Разочарование Филиппа Гессенского – Эпидемия


Лагерь был разбит, протестантский флаг развернут, и кампания готова была начаться. Никто из живших тогда не предполагал, насколько длительным и опустошающим будет конфликт – синоды, которые будут совещаться, тома, которые будут написаны, костры, которые будут гореть, и поля, на которых, увы, убитые будут свалены в ужасные груды, пока свобода, которую протестанты написали на своем знамени, будет обеспечена, как наследие христианства. Но одно было очевидно для всех: реформатам нужно было единство.
Особенно эта потребность открылась Филиппу, ландграфу Гессенскому. Этот молодой правитель был самым храбрым среди благородных последователей протестантизма. Он трудился, не зная отдыха. День и ночь он думал об укреплении протестантского фронта. Объединение в одну армию и выступление единым фронтом против врага было его советом протестантам, на котором он постоянно настаивал. И, конечно, в перспективе таких объединений, направленных на разрушение, худшего совета нельзя было придумать. Рвение ландграфа было совсем не по вкусу Лютеру; временами тревожило его; его деятельность приобретала слишком воинственное направление, чтобы оставаться разумной и безопасной; поэтому реформатор посчитал обязательным для себя обуздать ее; необходимо признать, что Филипп больше надеялся на союзы и армии в деле защиты и прогресса реформации, чем на высшие силы, продвигавшие ее и на невидимую, но всемогущую Руку, чье посредничество было открыто Лютеру в неожиданных поворотах огромной и сложной драмы, развернувшейся вокруг него.
Но, несмотря на все его недостатки, ландграф был очень нужен в этом деле. Его грубая, горячая, импульсивная энергия соответствовала времени. Истинно, курфюрст Иоганн и ландграф Филипп были созданы друг для друга. Иоганн был сдержанным и несколько робким, Филипп был импульсивен и совершенно бесстрашен. Одна и та же опасность, заставлявшая Иоганна отпрянуть, бросала Филиппа вперед. В них двоих мы видим равновесие противоположных качеств, которые соединившись в одном человеке, явили бы совершенного рыцаря. Иоганн и Филипп были в политической части движения теми, кем были Лютер и Меланхтон в богословской и религиозной. Они дополняли друг друга.
В протестантском лагере было одно большое разногласие. Взор Филиппа долгое время с сожалением наблюдал за ним. Если его быстро не исцелить, с годами оно усилится и принесет, как он чувствовал, в будущем многие беды.
Одно обстоятельство в связи с этим разногласием внушало надежду: оно касалось только одного вопроса – учения о Вечери Господней. По всем фундаментальным истинам откровения все протестанты были как один: начало спасения – милость Божия; совершение спасения – искупительная смерть Христа; дар спасения – действие Святого Духа; Его каналы – Слово и таинства; инструмент, через который грешник получает его – вера в праведность Христа; во всех этих вопросах реформаторы Германии и Швейцарии были единодушны. По всему царскому пути истины они могли идти бок обок. В одном они не сходились во мнении, а именно, каким образом Христос присутствует в хлебе и вине Евхаристии – по плоти или духовно? Этот вопрос разделил на две части Святые Дары.
Филипп переживал по поводу разделения даже больше, чем Лютер и Меланхтон. Ландграф верил, что, по сути, не было двух разных мнений среди последователей Евангелия, а только одно мнение, по-разному понятое и сформулированное, и если он сведет лидеров вместе, то свободный обмен мнениями и тщательное рассмотрение будут способствовать устранению разногласия. Какое благословение, чтобы закрыть эту пропасть! Какая польза от объединения благородства рыцарской Германии и мужества республиканской Гельвеции – обитателей равнин и сынов гор! И особенно сейчас, когда они ждут яростного нападения врагов. Они только что распустили флаги по ветру, развернули их перед лицом всего христианского мира, перед лицом римской церкви; Они произнесли вместе то, что Лютер произнес один в Вормсе – «На сем стоим, и не можем иначе. Да поможет нам Бог». Конечно вызов будет принят и удар возвращен силой слишком гордой, чтобы не чувствовать, и слишком крепкой своими армиями и эшафотами, чтобы не возмущаться вызовом. Оставаться в стороне от такой борьбы при приближении бури казалось безумием. Несомненно, ландграф был в основном обеспокоен объединением сил протестантизма; если Филипп так ревностно трудился для достижения своей цели, и это достойно похвалы, не менее ревностными были лютеранские богословы в объединении сердец и молитв за детей реформации.
До этого несколько памфлетов ходило между Лютером и Цвингли по вопросу  о Вечери Господней. Памфлеты, вышедшие из-под пера Лютера, были такими резкими, что создавали впечатление слабости. Абсолютное спокойствие ответов Цвингли, с другой стороны, создавало впечатление силы. Спокойствие Цвингли жгло Лютера. Оно унижало его. Папы и императоры укрощали свои притязания в его присутствии; военные люди, которых папство посылало на борьбу с ним из Ватикана, возвращались с поражением. Он не мог смириться с мыслью, что ему придется опустить шпагу перед пастырем из Цюриха. Нужно ли ему, богослову всего христианского мира сидеть у ног Цвингли? Немного больше смирения, немного меньше догматизма, более сильная жажда истины, а не победы, спасла бы Лютера от этих вспышек, которые сделали уже достаточную брешь и спровоцировали разногласия, посеявшие тернии на грядущей дороге реформации.
Ландграф Гессенский с присущим ему рвением взялся за примирение германских и швейцарских протестантов, которые начали называться соответственно лютеранами и реформатами. Вскоре после возвращения с сейма в Шпейере, он разослал приглашения главам двух партий собраться вместе в его замке в Магдебурге, и обсудить разногласия в его присутствии. Сердце Цвингли прыгало от радости при получении этого приглашения. Окончить вражду, закрыть брешь и объединить все силы Евангелия в одно войско, было его заветным желанием и добрым знаком будущей победы.
В Виттенберге приглашение было принято не так сердечно. Лютер медлил, и потом отказался. Ему не нравилось участие ландграфа в этом деле; он подозревал, что под этим скрывалась змея политического союза; кроме того, хотя он не признавался в этом ни своим друзьям, возможно, и ни себе, у него, по всей вероятности, было предчувствие поражения. Он говорил, что мнение Цвингли было похоже на правду и привлекало умы, любящих то, что можно объяснить. Это таинство, присутствие Христа плотью в Евхаристии было дано, как он думал, в Евангелии для испытания нашего смирения и нашей веры. Лютер не уставал повторять, что великие богословы часто произносят эту нелепость, которая имеет вид благочестия.
Подумав хорошенько, Лютер и Меланхтон решили, что им нельзя отказываться от встречи. Папский христианский мир сказал бы, что они боятся; протестантский христианский мир обвинил бы их в расширение бреши, о которой многие сожалели, если бы они упорствовали в отказе. Они даже предложили курфюрсту Саксонскому наложить вето на их поездку. Однако курфюрст посчитал ниже своего достоинства такой постыдный маневр. Затем они предложили избрать посредником паписта, объяснив свое странное предложение тем, что только папист может быть беспристрастным судьей, забыв, что все остальные христиане в лице римской церкви придерживались учения о действительном присутствии Христа в Евхаристии. Все уловки провалились; они должны были ехать в Марбург и встретиться с Цвингли.
Пастор из Цюриха ушел тайком ночью с одним слугой. Городской совет отказался дать ему разрешение на выезд из-за опасности путешествия, которое должно проходить в основном по территории империи, среди врагов, в чьи руки мог попасть реформатор, и тогда бы он никогда не увидел снова Цюриха. Поэтому Цвингли взял дело в свои руки, предпочтя рисковать жизнью, чем упустить возможность объединения рядов реформации. Оставив совету письмо с объяснением своего отъезда, он отправился в путь и дошел до Базеля за пять дней. Сев там на судно, шедшее по Рейну, в сопровождении Эколампадия он доплыл до Страсбурга. Здесь путешественники переночевали в доме Матфея Целя, проповедника кафедрального собора. Наутро они снова отправились в путь, и, идя мало хожеными дорогами в сопровождении  отряда Гессенских всадников, пришли, наконец, в Марбург 29 сентября. 
Виттенбергцы еще не приехали, они появились на следующий день. С Лютером приехал Меланхтон, Йона и Круцигер; Цвингли сопровождал Эколампадий от Базеля, Бюцер и Гедик от Страсбурга и Осиандер от Нюрнберга. Ландграф разместил их в своем замке, старинной крепости, стоявшей на краю горы и открывавшей величественный вид на долину Ланы. Он усадил их вместе за стол и угощал по-княжески. Он считал, что то, что они смотрели друг другу в лицо, могло помочь растопить лед в их сердцах.
Много говорили о деле. За этим событием пристально наблюдали два лагеря, римская церковь и протестанты. Исчезнет ли брешь, с тревогой спрашивали католики; протестанты надеялись, что она исчезнет, и что после встречи в Марбурге, выйдет единый отряд. Из разных стран в Марбург приехали богословы, схоласты и знатные люди, чтобы быть свидетелями диспута, и если надо быть его участниками. Тысячи людей, которые не смогли приехать, присоединились к Лютеру и Цвингли в молитве.
В первый день после обеда Лютер и Эколампадий гуляли во дворе замка. Беседа этих двух лидеров была ненавязчивой и приятной. В Эколампадие Лютер приобрел второго Меланхтона. Реформатор из Базеля сочетал эрудицию почти такую же глубокую, как и у великого богослова Виттенберга, с приятным и мягким характером. Но, когда подошел Бюцер, бывший некогда в хороших отношениях с Лютером, и перешедший на сторону Цвингли, реформатор погрозил ему кулаком в лицо и сказал полушутливо, полусерьезно: «Что же до тебя, то ты – никчемный плут».
Думали, что личная встреча избранных людей с двух сторон проложит путь для общего диспута. Ландграф сказал: «Давайте остерегаться сводить в борьбе Лютера и Цвингли, давайте соединять полемистов парами, самого мягкого с самым горячим, и оставлять их наедине для дискуссии. Эколампадий разговаривал с Лютером, Меланхтон общался с Цвингли. Им выделили отдельные комнаты и дали  возможность общаться до обеда. Хотя по некоторым вопросам, особенно касавшимся божественности Христа, первородного греха и почитания первых шести соборов, швейцарские реформаты смогли развеять подозрения, имевшиеся  относительно них у немецких протестантов, успех в примирении, достигнутый на личной встрече, был, никоим образом, настолько велик, как ожидалось. Когда швейцарцы встречались по пути к обеденному столу, они кратко обменивались первыми впечатлениями. Цвингли, шепча на ухо Эколампадию, говорил, что Меланхтон был самим Протеем, так как умел ловко уклоняться от аргументов оппонента; а Эколомпадий, приставив рот к уху Цвингли, жаловался, что в Лютере он нашел второго д-ра Экка.
На следующий день, 2 октября, начался открытый диспут. Ландграф Филипп в простом платье, без знаков отличия, занял место во главе стола, который был установлен в одном из залов замка. С ним сидели Лютер, Цвингли, Меланхтон и Эколампадий. Их друзья сидели на скамьях за ними; остальная часть зала была предоставлена нескольким знаменитым особам, приехавшим в Марбург из разных мест для того, чтобы быть свидетелями диспута.
Диспут начался с того, что Лютер взял мел и что-то написал на бархатной скатерти стола. Когда он закончил, было видно, что он написал: “ Hoc est meum corpus”. «Да, - сказал он, положив мел и показав написанное всем вокруг – вот, слова Христа: «Сие есть тело Мое». С этой скалы не сдвинет меня ни один оппонент».
Никто не отрицал того, что это были слова Христа, но каково было их значение?  Вся полемика, от которой зависели важные для протестантизма  вопросы, сосредоточилась на этом. Основной принцип протестантизма заключался в том, что Слово Божие было высшим авторитетом, и что все непонятные и сомнительные отрывки должны объясняться более понятными. Если этому принципу следовали бы в настоящей ситуации, то было бы не трудно определить значение слов Христа: «Сие есть тело Мое».
Аргумент швейцарцев полностью соответствовал основному принципу протестантизма. В колчане у Лютера была только одна стрела. Его спор почти всегда заключался в постоянном повторении слов, которые он написал мелом на скатерти стола.
Эколампадий спросил Лютера, принимает ли он риторические фигуры в Библии такие, как «Я есть дверь», «Иоанн есть Илия», «Бог – скала», «Камень же был Христос». Он утверждал, что слова «Сие есть тело Мое» являются риторической фигурой.
Лютер признавал наличие риторических фигур в Библии, но отрицал, что это было одной из них.
Эколампадий отвечал, что мы должны признавать риторические фигуры, иначе Христос учит противоположному. В своей проповеди в шестой главе Евангелия от Иоанна Он говорит: «Плоть не пользует нимало»; но в словах о предписании  Вечери Господней, буквально истолкованных, он говорит, что плоть пользует много. Учение о Вечери Господней, согласно этой экзегезе, опровергает учение этой проповеди. У Христа одно учение для народа в Капернауме, и другое учение для учеников в верхней горнице. Такого не может быть, поэтому слова «Сие есть тело Мое» должны быть поняты фигурально.
Лютер попытался отвести в сторону силу этого аргумента, проведя разграничение. Он сказал, что есть материальное вкушение плоти Христа, и есть духовное. О первом, материальном вкушении, Христос говорил, что оно не пользует нимало. Истинно, для Лютера рискованный аргумент! Нужно было подтвердить духовность действия, защищая материальность предмета.
Эколампадий намекнул, что, в сущности, надо было отказаться от этого аргумента. Согласно ему мы должны вкушать духовно, и если мы не едим физически, то жевание в этом случае бесполезно.
Нет, быстро возразил Лютер, мы должны есть и физически. Мы не должны спрашивать, для какой пользы. Бог так приказал, а мы должны исполнять. Надо было возвращаться к той точке, от которой он начал; надо было повторить, немного перефразируя, слова «Сие есть тело Мое».
Стоит отметить, что аргумент, часто используемый в опровержении плотского присутствия Христа в Вечери Господней, а именно, что тело не может быть в двух местах одновременно, был использован Самим Господом в Капернауме. Когда он увидел, что его слушатели поняли его слова «ешьте тело Мое и пейте кровь Мою» в плотском смысле, он сразу же ограничил их духовным смыслом,  сказав им, что его тело должно быть взято на небо. «Что же, (Иоанн 6:62,63) если увидите Сына Человеческого восходящего туда, где был прежде? Дух животворит; плоть не пользует нимало. Слова, которые говорю Я вам, суть дух и жизнь».
Наступил час перерыва, и участники диспута пошли с князем на обед. За столом велась непринужденная, дружеская беседа с хозяином и друг с другом. Днем они снова собрались в зале, где Цвингли возобновил диспут. Писание, наука, здравый смысл -  все три отвергали лютеранское и католическое учение о Вечере Господней. Цвингли сначала отстаивал свою точку зрения на основании Писания. Применив основное протестантское правило, что Писание должно объясняться Писанием, он надавил на Лютера тем же аргументом, что и Эколампадий, а именно, явным противоречием между учением нашего Господа в Капернауме и Его учением на Вечери Господней, если понимать слова об ее установлении буквально. «Если так понимать, - сказал Цвингли – то Христос дал нам на Вечере то, что не приносит нам пользы». Он добавил язвительное замечание: «Предсказания бесов были невразумительными, но не предсказания Иисуса Христа».
«Но, - отвечал Лютер – это не Его плоть, а наша, о которой Христос говорит, что она не пользует нимало. Это, конечно, подтверждает, что плоть Христа пользует.
Цвингли настаивал, что Христос говорил «о плоти Сына Человеческого», что его слушатели так и поняли Его, спросив: «Как Он может дать нам есть плоть Свою?», и чтобы опровергнуть это мнение, Христос приводит будущий факт Своего вознесения, тем самым ограничивая их метафорическим или духовным значением Своих слов. Отклоняя этот аргумент, Цвингли просто спросил, как плоть может напитать душу? Душа может насыщаться только духом. «Мы едим плоть Христа ртом физически, - возразил Лютер – а душой духовно».
Для Цвингли это подтверждало противоречие. Это был еще один способ вернуться к начальной точке: «Сие есть тело Мое». Это должно было подтвердить, что эти слова не должны пониматься ни метафорически, ни буквально, и что, однако, они все-таки должны пониматься в обоих смыслах.
Продолжать дальше в таком же духе было, очевидно, невозможно.
Дошли до абсурда. Цвингли позволил себе еще большую свободу действий. Он подробно останавливался на более длинных отрывках Писания, в которых символ означает символический предмет, и утверждал, что Христос в шестой главе Евангелия от Иоанна сказал, что хлеб и вино Евхаристии не являются истинным телом и кровью, а только символизируют тело и кровь, через которые людям дается жизнь вечная. Реформатор из Цюриха не напрасно это отстаивал. Многие умы обратились к нему. Простота взглядов, их гармоничность с обычным методом, с помощью которого Дух действует на души людей, говорили в их пользу. Свет Слова пролился на Вечерю Господню, ее природа, замысел и действие стали ясны. Ненормальная таинственность, покрывавшая ее, исчезла, и  заняла свое место рядом с другими постановлениями домостроительства благодати, производя духовные действия духовными средствами. Было понятно, что даже прочность лютеранского плана спасения по вере требовала этого; хотя сам Лютер оставался при своем мнении, немало перемен произошло в его последователях. Видным примером был бывший францисканец, Франциск Ламберт, родом из Авиньона, а теперь глава Гессенской церкви. Его худощавая фигура и горящие глаза делали его заметным в толпе слушателей; по окончании диспута его восхищение Лютером, чьей дружбой и уважением он взаимно пользовался, не помешали ему заявить о своей солидарности с мнением Цвингли. Богословы из Виттенберга опечалились его отходом. Они видели в этом не подтверждение здравости аргумента Цвингли, а свидетельство неустойчивости француза. Разве мы не все покинули римскую церковь? – спрашивал Ламберт. Что это тоже плод непостоянства? Так закончился первый день дискуссии.
Диспут продолжился на следующий день, в воскресенье. Оставив богословские обоснования, теолог из Цюриха попытался объяснить свою точку зрения с помощью науки. Тело не может быть одновременно в нескольких местах, настаивал Цвингли. Тело Христа подобно нашему; как оно может одновременно быть на небесах и на земле, по правую руку Бога и хлебом в Евхаристии? Как оно может быть одновременно на каждом из тысячи престолов, на который совершается Евхаристия? Но Лютер отказался отвечать на суде математики. Он поднимал скатерть и указывал на слова «Сие есть тело Мое». Он не разрешал ни Писанию, ни науке толковать их в каком-нибудь другом смысле, кроме того, как он их понимал. Он заявлял, что это нельзя понять, в это нужно верить. Это может быть противоестественно, это может быть неизвестно науке, это его не касалось. Бог так сказал, тело Христа на небе и оно же в Евхаристии; оно в Евхаристии по сути такое же, как было рождено девой Марией. Доказательство этому слова: «Сие есть тело Мое».
«Если тело Христа может быть в нескольких местах одновременно, - возражал Цвингли – тогда наши тела также после воскресения должны обладать способностью быть в нескольких местах одновременно, так как было обещано, что наши тела будут подобны славному телу нашего Господа».
«Это ничего не доказывает», – отвечал Лютер. «Какой текст доказывает, что наши тела внешне должны напоминать тело Христа, а не то, что они должны быть наделены подобной силой».
«Уважаемые господа, - продолжал Лютер – вот, слова нашего Господа Иисуса Христа: «Сие есть тело Мое». От этой истины я не могу отречься. Я должен исповедовать и верить, что тело Иисуса Христа находится здесь».
«Хорошо, дорогой доктор, - отвечал Цвингли – вы помещаете тело Иисуса Христа на Вечерю Господню, так как вы сказали: вот, тело Иисуса Христа здесь. Здесь – это наречие места».
«Я просто повторил слова Иисуса Христа», сказал Лютер. «Но так как вы слишком придирчивы, я должен повторить, что не имею никакого дела с математическими доводами. Я отбрасываю наречие «здесь», так как Христос говорит: «Сие (не здесь) есть тело Мое».
Ограничено ли тело местом или занимает все место, я предпочитаю незнание знанию, так как Бог не соблаговолил открыть это, и ни один человек в мире не может решить этого вопроса».
«Но тело Христа смертно, и ограничено местом», настаивал Цвингли.
«Нет, - отвечал Лютер – уберите прочь эти математические новшества; я основываюсь на всемогуществе Бога».
«Сила – это не то, что можно установить, - возразил Цвингли – и это реальность, когда тело находиться одновременно в разных местах».
«Это – сказал Лютер – я могу подтвердить словами: «Сие есть тело Мое».
Цвингли упрекнул его в том, что он постоянно допускал ошибку, считая вопрос не требовавшим доказательств, и привел в качестве доказательства отрывок из Фулгентия, отца пятого века, чтобы показать, что св.отцы считали, что тело Христа может быть одновременно только в одном месте. «Послушайте его слова», - сказал Цвингли. «Сын Божий – пишет Фулгентий – принял качества человека, и не потерял божественных качеств. Рожденный в свое время от матери, Он живет в вечности согласно Своей божественной природе, принятой от Отца; произойдя от человека, Он – человек и поэтому принадлежит одному месту, произойдя от Отца, Он – Бог, и поэтому может быть во всех местах.    Согласно Своей человеческой природе Его не было на небе, когда Он был на земле, покинув землю, Он вознесся на небо; но согласно Своей божественной природе Он оставался на небе, после того, как спустился оттуда и не покидал землю, когда туда вернулся».
Лютер прервал доводы Фулгентия, сказав, что этот отец не говорил о Вечере Господней, и опять оседлал своего любимого конька: «Сие есть тело Мое, оно -  в хлебе».
«Если оно – в хлебе, - сказал Цвингли -  то оно – в одном месте».
«Да, оно – там, - отпарировал Лютер – но оно – там не как в каком-то месте, оно – по правую руку Бога. Он сказал: «Сие есть тело Мое», и этого мне достаточно».
«Но, это не для рассуждения, - возразил Цвингли – это для ссоры. Вы также можете утверждать, что св.Иоанн был сыном Марии, так как Христос, обратившись к матери с креста и показав на св.Иоанна, сказал «Женщина, се сын твой». На все аргументы и доказательства обратного упрямый полемист может бесконечно повторять слова: «Женщина, се сын твой, женщина, се сын твой». Цвингли еще подкрепил свой аргумент, процитировав слова Августина Дардания: «Давайте не будем думать, писал он, что Христос согласно своей человеческой природе находится во всех местах. Христос присутствует везде, как Бог, и, однако, по причине истинного тела, Он присутствует в определенной части неба. Нельзя назвать телом, чье место нельзя определить».
Лютер встретил авторитетное утверждение Августина так же, как и Фулгентия, он заявил, что тот не говорил о Вечере Господней; и продолжал настаивать, что «тело Христа присутствовало в хлебе, но не в одном месте».
Настал час обеда. Возбужденные богословы старались забыть за столом своего приветливого и именитого хозяина о горячих дебатах, в которых они участвовали, и тяжелых ударах, которые они наносили друг другу на утренней встрече.
Эколампадий прокручивал в голове слова Лютера о том, что тело Христа присутствует в Евхаристии, но не в одном месте. Он думал, что, возможно, в этих словах можно найти общее основание, на котором сойдутся две партии. Собравшись вновь в зале, они начали дискуссию с отправной точки. Напомнив Лютеру о его точке зрения, Эколампадий попросил более точно объяснить ее смысл. Если тело Христа присутствует, но не как тело, присутствующее в одном месте, то тогда нужно узнать, какова природа присутствия тела Христа.
«Бесполезно меня убеждать, - сказал Лютер, видя, что его вытаскивают из его круга – я не сдвинусь ни на шаг. С вами только Августин и Фулгентий, а с нами все остальные отцы».
«Например…?» - тихо спросил Эколампадий.
«О, не будем их перечислять», воскликнул Лютер.  «Нам достаточно слов Христа. Когда Августин писал на эту тему, он был еще молодым человеком, и его утверждения были сомнительными.
«Если мы цитируем св.отцов, - ответил Эколампадий – то не для того, чтобы прикрыть наше мнение их авторитетом, но чтобы единственно защитить себя от обвинения, выдвинутое вами против нас, что мы являемся новаторами».
День подходил к концу. Наступил вечер. Тени октябрьских сумерек быстро упали на лужайки и лес вокруг замка. Сумерки наполнили зал. Нужно вносить свечи? Для чего? Обе стороны понимали бесполезность продолжения дебатов.
Два дня прошли в дискуссии. Две партии не стали ближе, чем в начале. Швейцарские богословы исчерпали все аргументы Писания и здравого смысла. Лютер был непреступен относительно их всех. Он непоколебимо стоял на основании, выбранным им в начале; он не признавал другого смысла слов, кроме буквального; он хватал скатерть со стола и победно демонстрируя перед глазами Цвингли и Эколампадия слова, написанные на ней – «Сие есть тело Мое» - заявлял, что он на этом стоит, и что его оппоненты не смогли сдвинуть, и никогда не сдвинут его с этого основания. Цвингли разрыдался, увидев, что так заботливо вынашиваемая им надежда на преодоление раскола быстро исчезала. Он умолял Лютера придти к соглашению, примириться и принять их как братьев. Ни просьбы, ни  слезы не трогали богослова из Виттенберга. Он требовал от богословов из Гельвеции безоговорочной капитуляции. Они должны были принять Вечерю Господню в том смысле, в котором он принял; они должны были принять догмат реального присутствия. Швейцарские протестанты заявили, что они не могут этого сделать. После их отказа Лютер объявил, что он не может считать их находящимися в лоне церкви и признавать их братьями. Как мечом пронзили эти слова сердце Цвингли. Он опять разрыдался. Нужно ли было, чтобы реформация разделилась? Нужно ли было, чтобы брешь не закрылась? Нужно.
В 1529 году, 12 октября Лютер пишет относительно этого известного диспута: «Все в чрезвычайном смирении объединились, чтобы просить меня о мире. Диспут продолжался два дня. Я отвечал на аргументы Эколампадия и Цвингли, цитируя отрывок: «Сие есть тело Мое», и опровергал все их возражения».
И опять, «в целом аргументы Цвингли можно свести к следующему: что тело нашего Господа не может существовать вне места и размеров (поэтому Его нет в хлебе). Эколампадий заявил, что св.отцы называли хлеб символом, и следовательно, он не является настоящим телом Христа. Они просили называть их «братьями». Цвингли со слезами просил об этом ландграфа. «Нет на земле другого места, - сказал он – где бы я страстно желал проводить свои дни, кроме Виттенберга». Мы, однако, не согласились называть их братьями. Мы проявили к ним любовь, которую по заповеди мы должны оказывать и к врагам. Они же во всех отношениях вели себя смиренно и благожелательно».
Филипп, ландграф Гессенский, был невыразимо опечален результатом диспута. Он приложил много усилий, чтобы он состоялся; он возлагал на него самые большие надежды; и теперь от этих надежд надо было отказаться. Куда бы он ни посмотрел, он видел объединение вокруг протестантского лагеря. Все, от Папы и ниже, собирались в один огромный союз, чтобы разгромить Виттенберг и Цюрих, а Лютер и Цвингли, первый надменно и упрямо, стояли порознь! С каждым часом буря надвигалась все ближе к протестантизму, а его последователи не объединялись! Он был очень разочарован.
Когда проходила эта богословская битва, к Марбургу приблизился ужасный гость. Эпидемия потовой лихорадки обрушилась на Германию и прошла по ней, оставив на своем пути тысячи мертвецов. Она подошла к городу, когда диспут заканчивался, и произвела в Марбурге такие же страшные опустошения, как и в других городах. Филипп встречал богословов с радостью, а провожать должен был в печали. Ужасная буря надвигалась на юг Альп, где Карл и Клемент по ночам совещались за закрытыми дверями относительно уничтожения протестантизма. Красный флаг Ислама опять появился на Дунае, и его кровавые складки, возможно, будут развиваться на берегах Эльбы. В Германии тысячи шпаг собирались вынуть из ножен для атаки против Евангелия в лице его приверженцев. Буря надвигалась по всему горизонту; но самым печальным из всего этого, по мнению Филиппа, было разделение реформатского братства на два лагеря и ведение двух битв великой протестантской армией.




                Глава 17


                Марбургское вероисповедание.


Дальнейшая деятельность ландграфа – Цвингли идет на сближение. – Отказ Лютера – Предложение ландграфа – Тезисы, составленные Лютером – Подписаны обеими сторонами. – Согласие в учение – Разногласие только в одном вопросе, в образе присутствия Христа в Евхаристии – Марбургское исповедание – Памятник истинному братству всех протестантов – Связь между Германией и Гельвецией – Результаты


Прежде чем проводить богословов, которые, возможно, никогда больше не встретятся друг с другом, ландграф спросил самого себя, разве нельзя сделать еще что-нибудь для уничтожения бреши? Должно ли это одно расхождение непримиримо разделить последователей Евангелия? Согласие по вопросу Евхаристии, кажется, невозможным; но разве кроме этого не достаточно причин для единения, которое может привести к совместным обсуждениям и совместным действиям во время огромной опасности, нависшей над Германией и Швейцарией?
«Разве мы не братья, несмотря на то, признает это Лютер или нет?» - спрашивал себя Филипп. «Разве римская церковь не считает нас обоих врагами?» Это является негативным доказательством нашего братства. Ясно, что римская церковь считает нас братьями. Разве оба не ищут спасения через одну и ту же жертву на кресте; и разве оба не преклоняются перед Библией, как перед высшим авторитетом того, во что они верят? Разве это не крепкие узы? Тех, между которыми они существуют, вряд ли можно назвать разными.
Поэтому Филипп предпринял еще одну попытку. Он попросил богословов пройти с ним по очереди в его кабинет. Он доказывал, умолял, убеждал; указывал на бурю, готовую разразиться, и на преимущества единения. Скорее из-за желания порадовать ландграфа, чем из-за надежды достичь союза две партии согласились встретиться для диспута.
Встреча была очень трогательной. Обстоятельства, при которых она состоялась, способствовали смирению и смягчению человеческих сердец. Сотни людей вокруг них умирали от эпидемии. Карл и Папа, Фердинанд и князья готовили шпаги, чтобы пролить кровь цвинглиан и лютеран. Если бы император был хозяином положения, он бы не пощадил Лютера из-за того, что он верит в реальное присутствие Господа в Евхаристии, а Цвингли из-за того, что он расходится в этом вопросе с Виттенбергом. По мнению Карла, оба являются еретиками и заслуживают смертной казни. Что это значило? Если они были ненавидимы всеми, то, конечно, за имя Его; разве это не доказательство тому, что они Его дети?
Наученный христианской любовью, Цвингли открыл диспут провозглашением истины, которую этот век не мог принять. «Давайте провозгласим – сказал он – наше единство во всем, в чем мы согласны, а что касается остального, будем терпеливы, как братья», добавив, что в церкви никогда не будет мира, если ее члены будут расходиться во второстепенных вопросах.
Ландграф Филипп, ухватившись за эту новую идею, и посчитав, что теперь, наконец, единство может быть достигнуто, воскликнул: «Давайте объединимся, давайте провозгласим наш союз».
«Ни с кем на земле я не желал бы более единения, чем с вами», сказал Цвингли, обратившись к Лютеру и его товарищам. Эколампадий, Буцер и Гедио провозгласили то же самое.
Этот благородный призыв не остался безрезультатным. Он, несомненно, коснулся сердец оппозиционного класса богословов. Предубеждения и упорство Лютера были на грани исчезновения, а его холодность таяла. Проницательный взгляд Цвингли заметил это, и он залился слезами, слезами радости, увидев себя в преддверие события, которое возвеселит сердца тысяч людей во всех странах реформации, и римская церковь в страхе сотрясется. Он подошел, протянул Лютеру руку; попросил его сказать всего одно слово «брат». Увы, какое жестокое разочарование ждало его. Лютер холодно и резко ответил: «У вас другой дух, чем у нас». Действительно так; Цвингли был широко мыслящим, Лютер был узко мыслящим.
Богословы Виттенберга посовещались. Все они согласились с решением Лютера. «Мы – сказали они Цвингли и его друзьям – считаем веру в телесное присутствие Христа в Вечери Господней необходимой для спасения, и мы, бесспорно, не можем считать вас, находящимися в общении с церковью».
«В таком случае – ответил Буцер – было бы глупо просить вас считать нас братьями. Но, хотя мы считаем это учение бесславящим Христа, находящегося по правую руку Бога Отца, однако, видя, что вы во всем полагаетесь на Него, мы признаем вас, принадлежащими Христу. Мы обращаемся к грядущим поколениям». Это было благородно.
Цвингли одержал большую победу. Ему не удалось преодолеть раскол и убедить виттенбергцев признать их братьями, тем не менее, они воздвигли величественный памятник всеобщей христианской любви.
Их смирение было сильнее надменности Лютера. Эта сила чувствовалась не только в зале собрания, где она приобрела нескольких вновь обращенных, но и по всей Германии. С этого времени более духовное учение о Евхаристии начало распространяться в лютеранской церкви. Даже Лютер преклонил голову. В его груди началась подниматься волна. Обращаясь к цвинглианам в своем последнем слове, он сказал: «Мы признаем вас друзьями, хотя не считаем вас братьями. Я протягиваю вам руку мира и любви».
Обрадовавшись определенному успеху, ландграф Филипп предложил двум сторонам объединиться в совместном исповедовании веры, чтобы мир мог видеть, что они расходятся только по одному вопросу, присутствию Христа в Вечери Господней, и, тем не менее, величайшей чертой протестантских церквей является единство, хотя и явленное в разнообразии. Это предложение было рекомендовано обеим сторонам. Лютера попросили написать тезисы протестантской веры.  «Я напишу их со всей тщательностью, - сказал он, удаляясь в свою комнату для выполнения поручения – но не думаю, что цвинглиане подпишут их».
Перо Лютера описывает протестантское учение в понимании реформаторов Виттенберга; отрицание или принятие Цвингли будут обуславливаться учением, принятым в Цюрихе. Таким образом, вопрос о братстве должен рассматриваться не с позиции Лютера, а с позиции реальности. Необходимо понять, исповедуется ли разное или одинаковое Евангелие в Германии и Швейцарии.
Четырнадцать тезисов представили христианскую систему с точки зрения Виттенберга – Троица, личность и служение Христа, работа Святого Духа, первородный грех, оправдание верой, авторитет Писания, отрицание обрядов, крещение, святость, подчинение властям; короче, все основные доктрины возрожденной истины были включены в программу Лютера.
Богослов из Виттенберга прочитал документ тезис за тезисом. «Мы сердечно говорим «Аминь», - воскликнули цвинглиане – и готовы подписаться под каждым из них». Лютер в удивлении поднялся. Разве люди из Гельвеции были того же мнения, что и люди из Виттенберга? Разве Швейцария и Германия были настолько близки?  Разве мог человек разлучить тех, кого соединил Святой Дух?
Однако пропасть не было преодолена, вражда опять открыла ее. Лютер приберег тезис о Вечере Господней напоследок.
«Мы все верим, - сказал Лютер – что таинство, совершаемое в алтаре, является таинством самого тела и самой крови Иисуса Христа, и что духовное пережевывание Его тела и крови необходимо каждому истинному христианину».
Это еще раз привело обе стороны к непреодолимому препятствию. Это означало, что достигнут крайний предел на пути к единению церкви в это время. Здесь она должна была остановиться. Обе стороны понимали, что продвижение вперед было невозможным, пока Бог не просветит их. Но они решили идти вместе, пока будут в согласии. И вот, стоя у развилки дорог, они заключили друг с другом соглашение, чтобы избегать любой горечи в провозглашении того, что они считали истиной, и заботливо относиться друг к другу в духе христианской любви.
В 1529 году, 4 октября были поставлены подписи на совместном исповедании протестантской веры. Это было лучше торжественного заявления о братстве. Это было настоящим братством, продемонстрированным и скрепленным печатью. Эти тезисы, как мы смеем утверждать, являются законченным планом спасительной истины и славным памятником того, что Гельвеция и Германия едины, другими словами славным памятником единства протестантизма.
Марбурское исповедование было первой хорошо определенной пограничной линией, проведенной вокруг протестантизма. Оно обозначило их, как особую систему, отделявшую их от ярых поклонников с одной стороны и католиков с другой. Их флаг развивался на территории между лагерем мистиков и материалистов. «Есть, – сказал Цвингли, возражая первым, которые считали причастие лишь воспоминанием – есть реальное присутствие Христа в Евхаристии». «Вера, – сказал Лютер, возражая на opus operatum последних – вера необходима для нашего освящения причастием». Таким образом, мы видим, что средний лагерь имеет два фронта, соответственно врагам с каждой стороны, но крепкое единство внутри. Он собирается вокруг одного Царя – Христа; вокруг одного искупления – креста; вокруг одного закона – Библии.
Но если церковь реформации оставалась внешне разделенной, ее члены были сохранены от опасности принимать участие в политических союзах и защищать свое дело с оружием в руках. Такая линия поведения была близка сердцу ландграфа Филиппа, так как она соответствовала одной из его целей для достижения положительного результата после диспута в Марбурге. Единство могло бы укрепить протестантов. Они, возможно, надеялись на плоть и забыли о свое истинной защите. Реформация является духовным принципом. От меча не придет помощь. Ее победы закончатся с момента применения силы. С этого момента она начнет загнивать, будет неспособна побеждать и прекратит движение вперед. Пусть ее духовная рука освободиться от политического оружия, которое только отягощает ее, пусть ее последователи придерживаются истины, пусть сражаются в молитве и страданиях, пусть отдадут политические союзы и судьбу сражений во власть их Божественной Главы – пусть сделают так, и все противники уйдут с их пути, окончательная победа будет свидетельствовать об истине их дела и о всемогуществе их Царя.


                Глава 18


                Император, турки и реформация.


Планы Карла – верховная власть в христианском мире. – Протестантизм – камень преткновения для него. – Вормский эдикт должен убрать этот камень преткновения. – Карл разочарован. – Победа при Павии возвращает надежду. – Опять разочарование – Сейм в Шпейере в 1526 году – Опять препятствие -  В церкви мир, в мире война. – Турки у Вены – Ужас в Германии – Император опять задумывает уничтожить протестантизм. – Карл сходит на берег в Генуе. – Протестантские посланники – Встреча с императором в Пьяченца – Жесткий ответ Карла – Арест посланников – Император выезжает в Болонью.


Мы уже проследили все ступени, по которым Карл V взошел на вершину власти. Его целью было обретение верховной власти над Европой без необходимости советоваться с кем-нибудь еще, без преград и ограничений в любой ее области. Большим камнем преткновения на его пути абсолютного и неограниченного проявления деспотической власти было протестантское движение. Оно вместе с ним управляло христианским миром. И своей империей совести оно ограничивало его империю меча. Он считал необходимым при продвижении смести со своего пути Лютера и Виттенберг. Но как только он клал руку на эфес шпаги для осуществления своей цели, какая-нибудь помеха препятствовала ему вытащить ее и откладывала выполнение намеченного плана. Из Ахена, где на него была возложена имперская корона, он отправился в Вормс, где на сейме он принял эдикт, объявивший Лютера вне закона и приговоривший его к сожжению на костре. Он думал, что сейчас наступил счастливый долгожданный момент, когда он избавится от монаха и от надоедавшей ему ереси. В этот момент разразилась война между ним и Францией. На четыре года, с 1521 по 1525, императору пришлось оставить в покое Лютера, который переводил Писание и распространял учение реформации по всей Германии, в то время как он вел тяжелую и вызывавшую опасения войну с Франциском I. Но победа при Павии поставила Францию и Италию у его ног, и шпага была свободной для исполнения его воли, и какова была его воля, как не исполнение Вормского эдикта? Теперь он мог нанести удар. Рука императора опять на эфесе; Лютер – мертвец, в Виттенберге слышан похоронный звон.
Но, нет. Странно, но противник поднялся в той стороне, откуда Карл ждал только ревностного сотрудничества. Папу Клемента VII неожиданно охватил страх перед силой Испании. Итальянцы в тот момент были охвачены идеей выдворить всех испанцев и возвысить страну от вековой вассальской зависимости до независимости и славы первых дней. Франциск I горел желанием мести за унижение в плену, эти одновременные обстоятельства привели к созданию огромного союза правителей против человека, который всего несколько месяцев назад видел, как перед ним отступал любой враг. Император вынул шпагу, но не с тем, чтобы нанести заветный смертельный удар.  Могущественному Карлу опять пришлось оставить в покое монаха из Виттенберга, и в то время как его учение ежедневно пускало более глубокие корни, император был вынужден вступить в схватку с союзом, который Клемент VII, Франциск I и Генрих VIII организовали против него.
Затем наступили три года (1526-1529) совсем других мыслей и изнуряющего труда для императора. Но если он был вынужден отсутствовать в военных лагерях и полях, разве он не мог найти других для исполнения эдикта и удаления несносного монаха с его дороги? Он пытается. Он созывает сейм в Шпейере в 1526 году с целью исполнения эдикта. Он был их эдиктом не в меньшей мере, чем его, так как они согласились с его осуждением; конечно, князья больше не проспят этого дела, приложат все усилия. Совсем нет. Сейм в Шпейере сделал совершенно противоположное ожиданиям Карла. Большинство князей были дружелюбно настроены по отношению к Лютеру, хотя в 1521 году они относились враждебно; они постановили, что по вопросу религии каждое княжество может поступать самостоятельно, как оно считает нужным. Сейм, который должен был отпустить вожжи преследования, провозгласил толерантность.
В то время тучи войны висели над христианским миром, и молнии ударяли сначала по одной стране, потом по другой; но над Виттенбергом был чистый участок неба, и во время тихой паузы в Саксонии мы видим, как участники визитации отправились устанавливать порядок в церкви немецкой реформации. Пока проходила эта мирная работа по домостроительству, с неба доносились раскаты далекой грозы. Теперь раскаты стали слышны со стороны Дуная. Там турки вступили в яростную борьбу с христианами, и все свободное время Фердинанда Австрийского, которое могло быть использовано на более худшее зло, полностью было занято изгнанием турецких орд. А вот, слышны раскаты по ту сторону Альп. На равнинах Италии войска императора сражаются с армией объединившихся врагов, и страна расплачивается своей красотой и славой, поливая землю кровью и омрачая дымом сражений. Но вот приближается еще один мощный раскат грома, громче и страшнее, чем предыдущие, последний раскат грома этой грозы. Молния ударила в город на Семи Холмах. Как случилось, что гроза докатилась досюда? В планы императора не входило наносить удары по Риму; он надеялся, что молния ударит куда-нибудь еще. Но ветры политические, как и природные, не ждут приглашения человека. Эти ветры вопреки ожиданиям всего человечества нагнали тучи войны туда, где возвышались в гордом величестве храмы и дворцы Вечного Города, и где находился трон понтифика. Богатство и слава столетий были разрушены за один час.
После этого ужасного раската воздух очистился, и покой ненадолго вернулся в христианский мир. Союзу против императора пришел конец, он разрубил на кусочки его своей шпагой. Италия была снова у его ног; Папа, который в недобрый для него час взбунтовал таким странным образом, был опять его союзником. Не было короля, который мог опять восстать против Карла. Казалось, что, наконец, пришел тот час, которого император так долго ждал. Теперь он со всей силой империи мог ударить. Теперь он померится силой с этим таинственным движением, за которым он наблюдает с ненавистью, смешанной со страхом, становящимся все сильнее и обширнее с каждым годом, и которое, не имея ни казны, ни армии, становится мировой империей, угрожающей затмит его собственную империю.
Тьма опять собиралась вокруг, угрожая церкви. Две ужасные бури нависали над миром. Одна темнела на востоке, а другая поднималась на западе. Люди думали, что буря сначала разразится на востоке, и жители Германии обращали свои взоры в этом направлении, с тревогой и трепетом наблюдали за приближением тучи. Азиатские врата открылись, и дикие татарские орды полились, чтобы в новой попытке потопить поднимавшееся христианство и освобожденный запад в потоке  восточного варварства. Пройдя Венгрию, оттоманское войско остановилось у стен Вены за неделю до диспута в Марбурге. Холмы вокруг города были белыми от их палаток, а плодородные равнины под его стенами, на которые раньше не ступало копыто мусульманской лошади, были вытоптаны их кавалерией. Осаждавшие копали рвы, подземные ходы, стреляли из пушек, и уже пробили брешь в стене. Еще несколько дней и Вена уступила бы количеству, стремительности и отваге оттоманских воинов, и только одинокая окровавленная груда напоминала бы о том, где она стояла. Дверь в Германию распахнулась бы, завоеватели устремились бы в долину Дуная, и устанавливали бы полумесяц в разграбленных городах и опустошенных провинциях империи. Перспектива была ужасной. Всеобщее разорение, как лавина на склонах Альп, висело над всеми партиями и сословиями Германии, и могла в любой момент обрушиться на них с неумолимой яростью. «Это вы – говорили сторонники старого вероисповедания, обращаясь к лютеранам – навлекли на нас такую беду. Это вы освободили лукавых ангелов. Они пришли наказать вас за вашу ересь. Вы свергли иго Папы, и теперь должны нести иго турок». «Совсем не так, - сказал Лютер -  это Бог освободил армию, чьим князем является губитель Авадон. Они были посланы наказать за наши грехи, наше непочтение Евангелия, наше богохульство, и прежде всего, пролитие крови праведников». Тем не менее, он считал, что все немцы должны объединиться против султана для обороны. Речь шла не о союзах или наступательной войне, речь шла о безопасности страны и народа; турки были у порога, и как сосед помогает соседу на пожаре, так и протестант должен помочь паписту прогнать врага, который угрожал убить обоих.
Именно в это время он выступил со своей «Боевой проповедью». Она звучала как труба. Обращался ли когда-нибудь раньше генерал к солдатам с более сильными словами, когда призывал их к сражению? «Магомет почитает Христа безгрешным, - говорил он – но отрицает, что Он – истинный Бог, поэтому он – Его враг. Увы, в этот час мир таков, что, кажется,  везде есть  последователи Магомета. Двое должны сейчас противостать туркам, во-первых, христианин, то есть молитва, во-вторых, Карл, то есть меч…Я знаю, что мои дорогие немцы – это жирные, откормленные свиньи, как только опасность исчезает, они думают лишь о еде и сне. Бедняга, если ты не возьмешь оружие, придет турок; он уведет тебя в Турцию; он продаст тебя как собаку; ты будешь служить ему день и ночь, погоняемый плетью и палкой, за стакан воды и кусок хлеба. Подумай об этом, обратись и моли Господа не давать тебе турка в воспитатели».
Свобода Запада никогда не подвергалась такой опасности со времен нашествия многотысячной армии Ксеркса на Грецию. Но ужасное бедствие оттоманского владычества не должно было обрушиться на Европу. Турки достигли крайних пределов своего продвижения на запад. Отсюда их губительные орды должны были откатиться назад. Пока города и провинции Германии в ужасе ждали топота боевых лошадей и блеска ятаганов, пришли хорошие вести о том, что азиатские воины получили суровый отпор у стен  Вены(16 октября 1529 г.), и теперь отступают к Босфору. Недостаток продовольствия в турецком лагере и ранняя зима со снежными вьюгами способствовали снятию осады и отступлению; но Лютер увидел в этом неожиданную помощь от руки Божьей и ответ на молитву. «Мы, немцы, всегда храпим, - воскликнул он, возмущенный теми, чья благодарность не была такой, какой она должна быть, как он считал – и среди нас много предателей».  «Молись о турках – писал о Миконию – и о вратах ада, чтобы ангел зла не разрушил ни одного города ради одной души праведника в нем, чтобы нас пощадили ради нескольких праведников Германии».
Но, хотя туча с востока ушла и исчезла вдали, туча с запада становилась все больше и быстро приближалась. «У нас два кесаря, - говорил Лютер – один на востоке и один на западе, и оба являются нашими врагами». Император опять одержал победу над союзом, сплотившимся против него. Он разгромил короля Франции, он проучил Генриха Английского, чтобы тот был осторожен во второй раз в выборе союза, подобного союзу Коньяка; он резко критиковал Папу; заставил Клемента VII просить о мире, принеся большой выкуп и вступив с ним в союз; и теперь, оглядевшись вокруг, он не находил никаких врагов, кроме одного, и враг этот был, очевидно, самым слабым.  После того, как противник будет убран с его пути, он взойдет на вершину власти. Он, который победил стольких королей, не преклонит своей шпаги перед монахом. Император покинул Испанию в сильном гневе, он разберется с этими дерзкими протестантами, которые теперь, как думал он, в полной его власти.  О страхе перед турками забыли при надвигавшейся опасности, угрожавшей жизни и вере протестантов. «Император Карл – сказал Лютер – решил проявить себя более жестоким по отношению к нам, чем к туркам, он уже произнес самые ужасные угрозы. Вот, час страданий и оставленности Христа. Давайте молиться за всех тех, кому скоро предстоит плен и смерть».
Между тем, работа в Виттенберге, несмотря на собравшиеся тучи и дальние раскаты грома, не прекращалась ни на миг. Давайте посетим это тихое прибежище образованных людей и схоластов. По размеру этот Саксонский городок меньше многих других городов Германии. Среди его зданий нет дворцов, среди его ландшафта нет ничего, что привлекало бы взор и вызывало восхищение путешественника, но какую силу он имел! Здесь действуют силы, творящие новую эпоху. Здесь источник идей, сотрясающий и управляющий классами, от человека, владеющего половинами королевств мира, до солдата, сражающегося в войсках, и раба, обрабатывающего землю. Осенью 1529 года Матесий, биограф Лютера, стал студентом «известного университета». На следующее воскресенье после его поступления он слушал во время вечерни «великого д-ра Лютера, проповедовавшего» слова св.Петра (Деян. 2:38) относительно покаяния и крещения. Что за проповедь звучала из уст «Божьего человека», «за которую во все дни своего странствования по земле и вечности, он должен возносить Богу благодарность». В этот период Меланхтон читал лекции на тему De Oratoribus по Цицерону и его речи Pro Archia, а до обеда по Посланию к Римлянам, и каждую среду по Этике Аристотеля. Бугензаген читал лекции по Посланиям к Коринфянам; Йона по Псалмам; Аурогалий по грамматике иврита; Веймар по греческому языку; Тулих по Офисам Цицерона; Бах по Вергилию; Вольмар по теории планет; Мюлих по астрономии; Круцигер по Теренцию для студентов помоложе. Кроме того, были частные школы для молодежи города и окрестностей, которые активно функционировали.
Кроме лекций в университете и проповедей в соборе, реформатор много трудился пером для распространения света протестантизма по всей Германии и более отдаленным странам. Бесценным даром была его немецкая Библия; она была переведена близко к тексту в утонченном и похожим на носителя языка стиле, так что князь Ангальтский сказал, что как-будто сами евангелисты жили в Германии и писали на языке их родины. Лютер, выпуская новые тщательно переработанные издания, одаривал своих соотечественников бесценным сокровищем. Кроме того, он написал комментарии к нескольким Посланиям; комментарии к пророкам, в тот момент занимался пророком Даниилом, написал предисловие с комментариями к Апокалипсису; и вскоре должны были появиться комментарии к Иеремии. Нельзя пропустить  самый скромный, но самый  полезный труд, который вышел из-под его пера, его «Малый и Большой Катехизисы».
Когда мы рассматриваем этих двух людей – Лютера и Карла – разве мы можем сомневаться, чтобы назвать несоизмеримого большего из них? Один, который сидя в кабинете, посылал свое слово по всему миру, превратив в руины старые системы суеверий, которые почитались веками, освободив от оков общественное сознание, и сказав рабам: «Вы – свободны»; вернув зрение слепым, подняв упавших, свергнув могущественных, направив сердца плененных, искоренив и насадив царства. Он действовал Божьей властью.
Когда мы обратимся к императору в его роскошном дворце, пишущим указы и рассылающим их через курьеров по дальним странам, мы почувствуем, что шагнули вниз. Мы опустились в более низкую область, где действуют совсем другие, более низкие силы. Прежде чем Карл мог что-нибудь предпринять, он должен был собрать армию, собрать миллионы денег, трубить в трубы и бить в литавры, и как мало он мог добится от всего этого шума, затрат и крови! Еще одна провинция или город назовут его господином, но будут ждать первой возможности скинуть его иго. Его меч уничтожил несколько старых вех на земле и прочертил несколько новых; но, какую истину он принес, которая могла бы влиять на судьбы людей, и быть источником благословений для грядущих поколений? Какие плоды пожинает сегодня Испания или мир от сражений Карла? Теперь мы видим, кто из двоих обладал реальной властью, и кто был истинным монархом.
Император отправился в Германию, где его ждали следующей весной. Он заключил мир с Франциском, он возобновил союз с Папой, турки вернулись в свои земли. Это был один из моментов в жизни Карла, когда фортуна осеняла золотыми лучами его путь и манила его вперед призрачной надеждой на то, что он вот-вот достигнет предмета желаний. Еще один шаг, исчезнет последнее небольшое препятствие, и он окажется на вершине власти. Он не скрывал, что этим небольшим препятствием был Виттенберг, и целью его путешествия было положить ему конец.
Но для осуществления своего плана он должен соблюдать конституцию, на которой он присягал на коронации. Колыбель реформации находилась в той части его владений, где у него не было абсолютного господства. Если бы оно было в Испании, Фландрии, где угодно, но не в Саксонии, как бы легко было исполнить Вормский эдикт! Но в Германии он должен был считаться с мнением других людей, и поэтому он решил созвать еще один сейм в Аугсбурге. Затем он должен быть уверен в Папе. Он не мог позволить, чтобы хитрый Клемент подставил ему подножку в тот момент, когда он повернется к нему спиной и перейдет через Альпы по дороге в Германию. Он должен поехать в Рим и лично поговорить с понтификом.
Выйдя из Испании, императорский флот плыл вдоль берега Средиземного моря, пока не бросил якорь в Генуэзской гавани. Молодой император, несомненно, смотрел с восхищением и восторгом на город Дориа, чьи великолепные дворцы, расположенные концентрическими рядами на склонах холмов и окруженные апельсиновыми и олеандровыми рощами, поднимаются от синего моря до скалистых зубчатых Апеннин. Итальянцы, с другой стороны, трепетали при приближении своего нового господина, чей образ, нарисованный их воображением, напоминал готских завоевателей, которые в давние времена разоряли города и вытаптывали плодородные земли Италии. Однако их страхи рассеялись, когда они увидели в Карле, сошедшим на берег, не гневного и свирепого завоевателя, пришедшего покарать их за бунт, а бледного короля с изысканными манерами, сопровождаемого свитой придворных в ярких испанских костюмах, которые, как и их господин, были вежливы и снисходительны. Этот любезный молодой человек, приехавший к итальянцам с улыбкой, мог при случае сурово нахмуриться, что и пришлось испытать протестантским делегатам, которые в тот момент были на пути к нему.
Князья-лютеране, подавшие знаменитый Протест на сейме в Шпейере (1529г.), не остановились и подали прошение императору. Эрцгерцог Фердинанд, председатель сейма, разбушевался и покинул собрание, но податели протеста обратились к Вселенскому собору и последующим поколениям. Их послы направлялись сейчас к Карлу, чтобы предъявить ему Протест. Три члена совета, отличавшиеся скорее своим авторитетом, нежели высоким положением, были избраны для этой миссии. Их имена: Иоганн Ехингер, бургомистр Мемингена, Михаэль Каден, глава местного самоуправления Нюрнберга и Алексис Фройентрат, секретарь маркграфа Бранденбургского. Их миссия считалась весьма опасной, и перед отъездом была назначена пенсия их женам в случае несчастья. Они встретились с императором в Пьяченце; по дороге оттуда император должен был встретиться с Папой в Болонье, куда Клемент удалился восстановить здоровье на свежем воздухе после своего заключения, и забыть о разрушениях, причиненных Риму испанцами, о которых во время его пребывания в столице напоминало ежедневное созерцание опустошенных музеев и сожженных дворцов. Получив извещение о прибытии протестантских делегатов и цели их путешествия, Карл назначил время для аудиенции на 12 сентября. Перспектива появления перед императором была не из приятных, так как они понимали, что им придется защищать дело, которое Карл решил уничтожить. Их опасения подтвердились, когда им намекнули быть краткими и не читать императору протестантскую проповедь.
Не смутившись великолепием императорского двора, окружавшего Карла, эти трое простых посланников, когда настал день аудиенции, с честью выполнили поручение. Они точно передали все, что произошло в Германии относительно вероисповедания, с тех пор как император покинул страну в 1521 году. Они особенно остановились на эдикте терпимости, принятом на сейме 1526 года; на возможной отмене этого эдикта на сейме 1529 года; Протесте князей-реформаторов против этой отмены; на оспаривание ими свободы вероисповедания для себя и тех, кто последует за ними; на их решении любой ценой, не отступать от своего требования, и на исполнении Протеста со всей их властью. Во всех делах империи они охотно будут подчиняться императору, но в делах Божьих они не подчиняются земной власти. Так они говорили. Неприятно, конечно, было, чтобы победителя королей и владыку двух полушарий так просто учили, что были в мире люди, чью волю не мог сломить даже он со всей своей властью. Эта мысль была червем у корней императорской славы. Карл не соизволил ответить, он отпустил посланников с уведомлением, что о его императорской воле им сообщат письменно.
Император отправил ответ делегатам через секретаря Александра Швайсса 13 октября. Вкратце, в нем сообщалось о том, что император хорошо осведомлен о событиях в Германии через брата Фердинанда и его сотрудников; что он решил поддержать эдикт последнего сейма в Шпейере, а именно тот, который отменил толерантность, провозглашенную в 1526 году, и положил основание для уничтожения этого религиозного движения; что он написал герцогу Саксонскому и его соратникам, чтобы они подчинились указу сейма на основании лояльности ему и империи; и что, если тот не подчинится, то он будет вынужден наказать его ради сохранения своего авторитета и как пример для других.
Верно угадав ответ императора, посланники заранее приготовили обращение. Этот документ они вручили секретарю Швайссу в присутствии свидетелей. Они с трудом уговорили чиновника передать его своему господину, но, в конце концов, он согласился это сделать. Можно представить, как омрачилось чело императора, когда он читал его. Он приказал Швайссу арестовать посланников. До сообщения им воли императора они ни сдвинулись с места, ни написали друзьям в Германию, ни разрешили никому из слуг уехать из страны под страхом смерти и лишения имущества.
Случилось так, что одного из делегатов не было в гостинице, когда пришел приказ императора содержать их под домашним арестом. Его слуге удалось выскользнуть и рассказать ему о том, что случилось в его отсутствие. Этот посланник, сев, написал подробно об этом деле – их беседе с императором, его решимости привести в исполнение Вормский эдикт – сенату Нюрнберга, и, отослав его с верным посыльным, кому он поручил ехать как можно быстрее, пошел сразу в гостиницу, чтобы разделить арест с товарищами.
Пока не придет пробуждение совести, человечество в своей массе останется эгоистичным и апатичным, неспособным ценой своих трудов и крови приобрести свободу для детей. Свобода говорит, мы можем, вера говорит, мы должны умереть, но не сдастся. Поэт возвышенно и правильно сказал, что борьба за Свободу «завещана от истекающего кровью отца сыну», хотя часто проигрываемая, но всегда выигрываемая в конце, поэтому не соответствующая фактам. История Греции, Рима и других народов показывает, рассматривая в общем, свободу вместе с верой, ведущих пораженческую, а не победную борьбу. Более ярким примером, но не единственным, в современности является Франция. Мы видим смелый народ, боровшийся за «свободу» без «веры», скорее в разрыве  с ней, и после почти столетней борьбы победа не стала ближе, чем в начале. Небольшая Голландия является противоположным примером. Она стойко боролась за веру и,  победив, получила все остальное. Значительными примерами в истории победы огромных масс над тираниями являются ранние христиане и реформаторы шестнадцатого века. Карл V завоевал бы весь христианский мир, поправ права и свободы, если бы более слабый принцип, чем сознание, пробужденное протестантами, не противостало ему в то время. Первыми поднялись на крепость деспотизма борцы за веру; затем борцы за гражданские свободы, вступив в пролом, которые открыли другие ценой своей жизни.
Выехав из Пьяченцы 23 октября, император отправился на встречу с Папой в Болонью. С ним ехали трое пленных протестантских посланников. Медленно путешествуя, он давал итальянцам достаточно времени, чтобы заметить блеск его свиты, многочисленность и оснащение его армии. Город, к которому он приближался, имел высокое положение в течение двух веков. Болонья была местом самого первого университета, появившегося в Европе, когда свет просвещения стал сиять на небосводе. Первая школа была основана в 425 году Феодосием Младшим; она стала известной при Карле Великом и достигла своего полного расцвета в пятнадцатом веке, когда схоластическая философия породила более рациональные науки, молодежь из разных стран тысячами слеталась, чтобы учиться в его стенах. В дань уважения к центру образования на монетах Болоньи начертано Bononia docet, а на гербе к этому добавлено libertas. Болонья была вторым городом в церковном государстве, ее иногда называли эпитетом «сестра Рима». Она превосходила столицу по численности и роскоши монастырей и церквей. В одной из последних находится величественная гробница св.Доминика, основателя ордена инквизиторов. Она также известна своими двумя башнями, построенными во времена Карла Великого – Азинелли и Гаризенда -  которые подобно Пизанской башне, являются падающими.
Кроме церковных зданий в городе немало дворцов и памятников, один из которых уже принял Папу Клемента под свою крышу, другой был готов принять императора, чей блистательный эскорт был уже в пути. Болонья имеет заметное месторасположение. Она примыкает к Апеннинам, на одной из вершин которых стоит монастырь св.Михаила в Боско, а у подножья, простираясь на юг, лежат плодородные равнины, чье богатство принесло городу звание Bologna Grassa. Пока император с 20 тысячной армии медленным маршем продвигаются к ее воротам, мы обратимся к протестантам Германии.



                Глава 19


                Встреча императора с папой в Болонье.


Встреча протестантов в Шмалькальдене – Настаивали на полном соглашении в вопросах веры. – Неудача в организации оборонительного союза – Взгляды Лютера на войну – Разделение между протестантами осталось. – Император в Болонье – Беседы Карла и Клемента – Император предлагает созвать собор. – Папа рекомендует меч. – Кампеджио и Гаттинара – Тайные мысли императора – Коронация – Происшествие.– Сан Петронио и его спектакль – Церемонии коронации – Значение каждой церемонии – Император отправляется в Германию. 


Почти в тот же день, когда Карл выехал из Пьяченцы, письмо Кадена, сообщившее о приеме оказанным императором посланникам, дошло до сената Нюрнберга. Оно произвело сенсацию среди членов сената. Их послание было отвержено, а посланники арестованы. Это показалось протестантам равносильно объявлению военных действий со стороны сильного и разгневанного монарха. Курфюрст Саксонский и ландграф Гессенский стали совещаться. Они решили собрать протестантских князей и представителей городов в скором времени и обсудить возникшее критическое положение. Встреча прошла в Шмалькальдене 29 ноября 1529 года. Ее участниками был курфюрст Саксонский, его сын Иоганн Фридрих, Эрнест и Франциск, герцоги Люнебургские, ландграф Филипп, представители Георга, маркграфа Бранденбургского, выборные от городов Страсбурга, Ульма, Нюрнберга, Хейльбронна, Ройтлинга, Констанца, Мемнингена, Кемпена и Линдау. Заседание ассамблеи было отмечено удивительным событием. Так как император освободил двоих посланников, а третьему, Кадену, удалось бежать, они приехали в Шмалькальдене в тот момент, когда протестанты собрались там, и, поразив их своим появлением на сейме, дали полный отчет о том, что произошло с ними при дворе императора. Их заявление не могло не вызвать опасений у князей. Они убедились в совершении зла, и чтобы быть готовым к нему, им первым делом надо было объединиться.
Необходимость объединения понимали все, но, к сожалению, его искали не в том направлении. На ассамблее был поставлен вопрос, что обсуждать сначала: вопрос о вероисповедании или об обороне? Было решено обсуждать сначала вопрос о вере, так как говорили, что пока мы не будем единодушны в этом, мы не сможем объединиться и в вопросе обороны. Лютер и его друзья недавно пересмотрели статьи Марбурской конференции с позиции лютеранства. Это исправленное приложение известно как «Шмальдкальденские артикулы». Под десятым заголовком была внесена значительная поправка: утверждалось без всякой неопределенности, что тело и кровь Христа присутствуют в причастии, и осуждалась точка зрения, что хлеб является просто хлебом. Это едва соответствовало убеждениям реформаторов. Но следующая ошибка была еще грубее. Пересмотренные таким образом статьи были представлены делегатам Шмалькальдена, от них потребовали принятие их, как основание для политического союза. Перед тем как сплотиться для обороны, все должны быть единодушны в учении о Вечери Господней.
Такая линия поведения была просто прискорбной. Кроме религиозных убеждений, существовало достаточно определенное политическое основание для сопротивления всеобщей тирании. Но в те дни не было различия между гражданином и членом церкви, между обязанностями и правами личности политического или религиозного характера. Те, кто войдет в союз, должны быть единодушны в вопросе пресуществления. Они должны быть не только протестантами, но и лютеранами.
Представители Страсбурга и Ульма отказались от такой раскольнической политики. Они сказали, что не могут подписать эти тезисы, но хотят объединиться с братьями для защиты. Ландграф Гессенский утверждал, что разница мнений относительно присутствия Христа в Евхаристии не касается основ христианства, не подвергает опасности спасение души и не должна разделять церковь Божью; еще в меньшей степени должна эта разница быть основанием для исключения из  предлагаемого сейчас союза. Но герцоги Саксонский и Люнебургские, которые находились под сильным влиянием Лютера, и слышать не хотели о  другом союзе, кроме как  с теми, кто был готов пройти проверку на веру. Представители Ульма и Страсбурга уехали. Конференция прекратилась после решения о том, что только те, кто придерживается лютеранских взглядов, соберутся в Нюрнберге в январе следующего года, чтобы принять меры для отражения ожидаемого наступления императора и Папы. Так разрыв между лютеранскими и реформатскими церквями увеличился в тот час, когда должна быть принесена жертва, чтобы сократить его.
Таковы были взгляды Лютера, победившего в диспуте. Прежде всего,  его мнение очень повлияло на курфюрста Иоганна, поэтому он и маркграф Бранденбургский были единодушны относительно необходимости единого учения и исповедания перед объединением оружия для совместной обороны. Надо отдать Лютеру должное, что к этому курсу его привели не только взгляды на Евхаристию, но и отвращение к войне. Он содрогался от ужаса, когда меч обнажался для решения вопросов веры. Он знал, что за религиозным союзом последует военный. На заднем плане он видел армии, сражения и много крови. Он видел, как затихала духовная жизнь среди лагерных дел; он представлял, как духовная сила отступает от протестантизма, и меч Империи в результате покоряет все. Нет, он сказал, пусть меч остается в ножнах; пусть единственным мечом, обнажаемым для спора, будет духовный меч; пусть прольется свет. «Наш Господь Христос – писал он курфюрсту Саксонскому – достаточно могущественен и может найти способы и средства, чтобы избавить нас от опасности, и не дать осуществиться планам нечестивых князей. Затея императора – лишь угроза дьявола, но она бессильна. Как сказано в псалме: «И злодейство его упадет на его темя». Христос испытывает нас, хотим ли мы быть послушными его слову или нет, считаем ли мы его истинным или нет. Мы лучше десять раз умрем, чем сделаем Евангелие причиной кровопролития или увечья, вследствие нашего действия. Давайте лучше терпеливо страдать, как говорит псалмопевец, «нас считают как овец, обреченных на заклание»; и вместо того, чтобы мстить или защищаться, лучше дадим место Божьему гневу. Если бы Лютеру пришлось выбирать между мечом и костром, между победой реформации на поле боя или победой на поле мученичества, он, конечно, выбрал бы последнее. Протестантская церковь, подобно римской церкви, воюет с заблуждениями до крови, но в отличие от римской, не чужой крови, а своей.
Если бы лютеранские князья и цвинглианские лидеры объединились бы в оборонительный союз в тот час, они бы смогли вывести на поле сражения сильную армию. С энтузиазмом их солдат, а также с их численностью пришлось бы считаться при попытке помериться силами между ними и их противниками. Германские князья, оставшиеся на стороне Рима, были бы сметены с поля сражения – даже войску императора трудно бы было устоять перед ними. Но перевод дело протестантизма в то время с кафедры, из университета, от прессы на поле сражения не способствовал бы конечной победе.
Не оправдывая Лютера в упорстве, с которым он держался догмы пресуществления, когда реформатское христианство было раздираемо пополам, не поддерживая решение Шмалькальденской конференции о том, что люди должны быть единодушны в вопросах веры, прежде чем они смогут объединиться для защиты политических и религиозных прав, мы должны все же признать, что деление на лютеран и реформатов, хотя и печально само по себе, но было предназначено отвести большую опасность от протестантизма и направить его на путь, где бы он смог доказать  свой героизм и добиться более славных и продолжительных побед, чем с помощью оружия. Он шел, хотя и не знал об этом, на поле битвы, на котором он должен был завоевать плоды, пожинаемые Германией и христианством до сего дня. Не с «грохотом и одеждой, запачканной кровью» должен быть бой, к которому приближались протестанты. К звукам победы не примешивался плач вдов и крик сирот. Этот бой должен был принести истории один из знаменательных дней. Сюда должны были придти император и Папа. Полем сражения стал Аугсбург.
Вернемся в Болонью, которая в то время была ареной темных интриг и блестящих пиров. Гостиные заполнены пышными придворными, легатами, архиепископами, министрами и секретарями. Люди в испанской и итальянской военной форме ходят по улицам; церковные колокола непрерывно звонят; до слуха постоянно долетает барабанная дробь, так как религиозные церемонии и военные парады проводились беспрерывно. Дворцы, в которых остановились Папа и император, были так близко, что только стена отделяла один от другого. В преграде сделали дверь, которая позволяла Карлу и Клементу встречаться и вести переговоры в любое время дня и ночи. Эту возможность не упускали. Когда другие спали, они бодрствовали. Протестантизм послужил причиной для многих размышлений и бессонных часов этих двух правителей. Они увидели, что презираемый ими закон укрепляет странным и угрожающим образом свое положение из года в год. Разве нельзя было придумать какое-нибудь заклинание, чтобы справиться с ним? Разве нельзя было создать какой-нибудь союз, чтобы заставить его подчиниться? В надежде найти какое-нибудь магическое средство Клемент и Карл часто призывали своих «мудрых советников» днем, или тайно встречались и советовались наедине, когда сон сковывал веки окружавших их людей.
На самом деле император вел двойную игру на этих встречах. Несмотря на клятву, данную клерикальным княжествам, никогда не посягать на права папского престола, несмотря на все почтение, с которым он приветствовал Папу, когда Клемент вышел вперед к нему у ворот Болоньи, несмотря на регулярное выражение своей преданности, Карл ставил великую монархию Испании на первое место, а Папу на второе место. Искоренение протестантского движения устроило бы Папу; но устроило бы это в равной степени Карла? Так обстояло дело с императором. Он начал понимать, что уничтожив Лютера, он оставит Папу без конкурента. Клемент тогда не будет зависеть от шпаги Испании, и будет держать голову еще выше. Это было не в интересах Карла и огромной Европы, на которую простирался его скипетр. Истинной политикой была толерантность к Виттенбергу, заботясь, чтобы он не усиливался, а потом, натравив его при удобном случае на Рим, он заставит замолчать его; он будет держать поводок в своей руке, контролируя непокорного.  Лютер, герцог Иоганн и ландграф Филипп будут танцевать под его дудку, и скорбеть, когда он скорбит; а когда Папа станет слишком назойливым, он отпустит поводок, на котором он держит эту гидру – лютеранство – и заставит Клемента подчиниться, угрожая спустить на него этого монстра. Через это посредничество Карл станет владыкой. Такова была тайная мысль императора, как можно догадаться по его поведению. В молодости Карл был политиком, а позже он стал фанатиком.
Государственные советники Карла разделились по этому вопросу. В поездке в Германию его сопровождали два очень опытных и одаренных человека, Кампеджио и Гаттинара, которые представляли две разные политические партии. Кампеджио был за то, чтобы всех протестантов сжечь на костре, а Виттенберг сровнять с землей. До наших дней дошла его «Инструкция» императору, найденная историком Ранке в Риме, в которой Карлу настойчиво рекомендовался такой способ. «Если есть такие, - писал легат Кампеджио в своей «Инструкции» относительно Германских князей – если есть такие, которых Бог запрещает, и которые упорно следуют по дьявольскому пути, его величество может взять огонь или меч и вырвать это проклятое и ядовитое растение».
«Первым шагом в этом направление была конфискация имущества, гражданского или церковного, в Германии, а также в Венгрии и Богемии. По отношению к еретикам это законно и правильно. Когда, таким образом, власть над ними будет установлена, тогда нужно назначить святых инквизиторов, которые выследят оставшихся, поступая с ними так, как поступали испанцы с маврами в Испании». Таков был план этой знаменитой особы папской церкви. Он разожжет костер, почему бы и нет? И он будет гореть, пока не останется ни одного протестанта во всем христианском мире. Когда последний последователь Евангелия превратится в пепел, тогда империя обретет покой, и церковь будет править во славе умиротворенным и единым христианским миром. Если немного еретической крови может принести такое благословение, то разве это не низкая цена единства христианства?
Гаттинара так не считал. Он тоже был за преодоление раскола и единство христианского мира, но другими способами. Он призывал не к армии палачей, а к собранию святых. «Вы (Карл) – глава империи, - говорил он -  а вы (Папа) – глава церкви. Ваш долг – принимать меры по обоюдному согласию против беспрецедентных требований. Соберите благочестивых людей из всех стран, и пусть Собор сформулирует на основании Слова Божьего учение, которое примут все люди». Политика этих двух советников была диаметрально противоположной – меч и Собор.
Клемент VII был поражен, как будто пропасть разверзлась под его ногами. Слово Собор всегда вызывало ужас у Пап всех времен. Упоминание о нем ассоциировалось в воображении понтифика с равной, и, возможно, высшей властью, относительно его собственной власти, могущей ограничить владычество папского престола. Пию IX удалось, наконец, опрокинуть это пугало законом о непогрешимости, который делает его абсолютным владыкой церкви. Но в то время непогрешимость признавалась личным атрибутом Пап, не было большей угрозы, чем предложение, высказываемое при каждом кризисе, о созыве Собора. Клемент имел личные причины встретить это предложение резко отрицательно. Он был незаконнорожденным; он вступил во владение престолом путем далеко не невинным; он тратил доходы престола на свое семейное наследное имение во Флоренции, и отчет причинил бы большие неудобства. Если бы сам Лютер неожиданно вошел в зал заседаний, Клемент не был бы более встревожен и раздражен, чем предложением Гаттинара. Он не понимал, зачем нужен был Собор, кроме того, что он мог выпустить ветры разногласий по всей Европе. «Не постановлениями Собора, - говорил он – а острием меча должны решаться разногласия».
Но Гаттинара не вынес предложения без предварительного совета с императором, который был с ним согласен. Карл поднялся и объявил, что его мнение совпадает с мнением министра; Папа, пряча презрение, и понимая, куда дует ветер, сказал, что поразмыслит над этим вопросом. Он надеялся обработать императора наедине.
Дискуссия продолжалась до конца января. Переход через Альпы был закрыт, лавины и снежные заносы угрожали человеку, который взбирался по их склонам в это время года, а так как климат Болоньи был целебным, Карл не торопился покинуть эту приятную обитель. Церковный правитель продолжал отстаивать меч, а земной монарх призывал к Собору. Примечательно, что каждый отвергал оружие, которым лучше всего владел. «Мечом ничего не добьешься в этом деле, - утверждал император - давайте победим оппонентов в споре». «Здравый смысл не поможет нам, - воскликнул Папа – давайте прибегнем к силе». Хотя все соображения гуманности были отложены, вопрос о реальном приведении всех протестантов на эшафот был серьезным. Смог ли император сделать это? Он стоял во главе Европы, но она была осторожна в проверке его превосходства. Князья-лютеране ни в коей мере не были бедны духовно и материально. Короли Франции и Англии, хотя и испытывали отвращение к протестантскому учению, знали, что протестантская партия представляла важный политический элемент; возможно, что их величества предпочитали, чтобы христианский мир оставался разделенным тому, чтобы его единство было восстановлено путем холокоста, предлагаемого Кампеджио. И потом, были еще турки, вернувшиеся в свои владения, но которые бы воспользовались ситуацией, созданной истреблением протестантов, и перенесли бы свои штандарты с берегов Босфора на берега Дуная. Было ясно, что сожжение 100 000 протестантов было бы началом трагедии. Папа бы одобрил такой костер, но он мог бы сжечь и другие государства, кроме Германии, среди них и Испанское королевство. Поэтому Карл настаивал на Соборе; и, так как он был председателем, о чем напомнил ему Гаттинара, последнее слово на конференции было за ним.
Тем временем, пока не будет созван Собор, и как подготовка к нему, император  20 января 1530 года разослал приглашения на сейм германских княжеств, который должен был состояться в Аугсбурге 8 апреля. Приглашения были сформулированы очень вежливо, и если надо было достичь примирения, по крайней мере, в качестве первого условия, то было мудро добиваться его в соответствии с поставленной императором целью. «Давайте положим конец всем разногласиям, - говорил он – давайте откажемся от антипатий; давайте объединимся и будем бороться под руководством одного вождя – Иисуса Христа – давайте стремиться к объединению в одно сообщество, одну церковь и один союз».
Какое облегчение для протестантов Германии! Огромный меч императора, висевший над их головами на одной ниточке, убран, и им была протянута оливковая ветвь.  «Сердце царя – в руке Господа».
Одного не доставало, чтобы довести до совершенства величие Карла, он должен  получить императорскую корону из рук Папы. Он бы предпочел, чтобы эта церемония проходила в Вечном Городе; это действие получило бы дополнительное великолепие от места, где оно проходило; но государственные причины заставили его выбрать Болонью. Папа, как намекает о.Павел Сарпи, не возражал оказать Карлу честь в городе, который был разграблен его солдатами два года тому назад; Болонья была удобно расположена на пути его следования в Аугсбург. Карл уже был коронован на императора Германии в Ахене, а теперь (22 февраля) он получил железную корону, как король Ломбардии, и золотую (24 февраля), как император Римский. Он считал особенно благоприятным последний день, когда на него была возложена золотая корона. Это был день его рождения и годовщина победы при Павии, поворотной точки его величия. Коронация явилась сценической проповедью на богословские и политические доктрины того времени, и в этом смысле она заслуживает нашего внимания.
Карл получил корону у подножья алтаря. Власть, дарованная таким образом, была не абсолютной; она была обусловлена и лимитирована предписаниями церемоний, сопровождавших официальное вступление в должность, каждая из которых имела свое значение. В большом соборе Сан Петронио – месте августейшей церемонии – было поставлено два трона. Трон, предназначенный для Папы, был на полфута выше трона, который должен  занять император. Понтифик первым занял свое место; затем приехал император, прошедший по пешеходному мосту, перекинутому через площадь, которая отделяла его дворец от дворца, где он должен быть коронован. Это сооружение было недостаточно прочным, чтобы выдержать вес сопровождавшей его многочисленной и пышной свиты. Оно сломалось, как только прошел император, и часть его свиты упала прямо на площадь на обломки сооружения и толпу зрителей. Происшествие не только расстроило монарха, но и было воспринято им, как дурное предзнаменование. Он был спасен Силой, чьим избранником он был, от возможной смерти, чтобы управлять высокими предназначениями, которые в тот день должны были получить высокую санкцию от Божьего Наместника. На мгновение он обвел взглядом место катастрофы, и продолжил путь, чтобы предстать перед понтификом.
Первой частью церемонии было введение императора в сан дьякона. Правление в то время было теократическим. Эта теория основывалась на том принципе, что все царства мира управлялись Богом через Его наместника, и никто не имел права быть исполнителем  Божественной юрисдикции, если он не являлся частью священнического класса, кому было вручено это право. Поэтому император, прежде чем получить скипетр от Папы, должен был присоединиться к церковному сословию. Подошли два каноника, сняли с него королевские регалии, облачили в стихарь и амофор. Карл удостоен чести быть дьяконом собора св.Петра и собора св.Иоанна Латеранского. Папа, оставив трон, прошел в алтарь и служил мессу, новый дьякон сослужил ему, выполняя необходимые действия. Затем, преклонив колена, император принял Святые Дары из рук Папы.
Карл вернулся на трон, и королева, подойдя к нему, сняла дьяконское облачение, одела на него расшитую драгоценными камнями мантию, сотканную на Востоке и привезенную из Константинополя для коронации императоров Германии.
Император опустился на колено перед Клементом VII. Сначала Понтифик помазал Карла елеем из рога, дал ему обнаженный меч, затем вложил ему в руки золотую сферу, и, наконец, возложил на голову императорскую корону, которая вся была украшена драгоценными камнями. Мечом император должен был преследовать и поражать врагов церкви; сфера символизировала мир, которым он должен был управлять по милости Святого Отца; корона символизировала власть, которая все это совершила и  которая была дана тому, кто возложил корону на его голову; елей означал Божественную силу, которая излилась на него от главы помазанного тела, членом которого, стал сейчас Карл;  это сделает его непобедимым в борьбе за веру.
Поцеловав белый крест, украшавший красную туфлю Папы, Карл поклялся защищать всеми силами права и свободы римской церкви.
При рассматривание символизма, разыгранного в соборе Болоньи, что мы увидим? Мы увидим только одного правителя, главу любого правительства и власти, источник всех добродетелей и благословений – наместника Вечного Царя. От полноты своей власти он назначает монархов и судей, разрешая им принимать участие вместе с ним в неземном Божественном правосудии. Они – его наместники, как и он – наместник Вечного Царя. Они управляют с его помощью, они  правят для него, они отчитываются перед ним. Они – вассалы его трона, ликторы у его судейского кресла. Ему принадлежит власть выносить приговор, им скромная обязанность орудовать мечом, который он вложил  им в руки для исполнения приговора. Один величественный монарх, а именно Папа, владел всей властью, правами и свободами. Государство исчезает как отдельное самостоятельное общество, оно поглощается церковью, а церковь поглощается ее главой, занявшей престол св.Петра. Протестантизм восстал против этой чудовищной тирании. Он вернул обществу Божественное владычество сознания. Теократия Рима была искоренена, и с ней пропало Божественное право священников, царей и всех остатков феодализма.
Было начало марта. Весна открыла переход через Альпы; Карл с воинами отправился на сейм, который он назначил в Аугсбурге.



               

                Глава 20


                Подготовка в Аугсбурскому сейму.


Карл переходит через Тироль. – Смотрит вниз на Германию. – События в его отсутствие – Размышления – Бесплодность его усилий – Противоположные результаты – Все, что Карл предназначал для поражения, оборачивается благословением для протестантизма. – Невидимый руководитель – Император прибывает в Инсбрук. – Князья собираются на сейм. – Путешествие курфюрста Саксонского – Гимн Лютера – Лютер покидает Кобург. – Мужество протестантских князей – Протестантские проповеди в Аугсбурге – Папские проповедники – Торганские артикулы.– Подготовленны Меланхтоном. – Одобренны Лютером.

Император возвращался в Германию после девятилетнего отсутствия. Когда в первые дни мая он медленно поднялся на вершины Тирольских Альп и посмотрел вниз с их северных склонов на равнины Германии, у него было время подумать о том, что случилось после его отъезда. Годы, которые прошли с того времени, когда он в последний раз видел эти равнины, были полны труда, и как мало он пожал от совершенного им тяжелого труда, и какое недовольство он испытывал! Направление, которое принимали дела, было противоположно тому, которого он хотел и ожидал. По странной фатальности плоды его кампаний ускользали от него. Его главной удачей была Павия; в результате этого события его противник, Франциск, был приведен пленником в Мадрид, а он оказался на мгновение главой Европы; однако эта блестящая победа обернулась, в конце концов, более разрушительной для победителя, чем для побежденного. Она спровоцировала Коньякскую Лигу, объединившую королей Европы во главе с Папой, чтобы оказать сопротивление власти, которую они считали опасной для себя, и сдержать амбиции, которые, как они понимали, были безграничны. Коньякская Лига рикошетом ударила по голове человека, который был ее организатором. Разыгралась буря, и вместо того, чтобы ударить по центру лютеранства, она повернула в сторону Рима, и ее молнии ударили по городу на Семи Холмах, по богатству и славе Пап, по искусству и красоте их столицы, удар, от которого не могли оправиться все последующие поколения.
На какое-то мгновение все опять стихло. Папа и король Франции стали друзьями императора. Турки, которые появились в большом количестве, и вторглись в Европу еще дальше, чем прежде, неожиданно вернулись в свои земли.  Таким образом, все как будто сговорились убрать препятствия с пути Карла, что могло помешать его долгожданному посещению Германии. Император собирался укрепить мир, который, по счастью, последовал за бурей, и положить замковый камень своей власти, уничтожив движение Виттенберга, задача была не из трудных, как он думал, по сравнению с той, от которой он сейчас возвращался, уничтожение Коньякской Лиги.
Однако когда он думал о движении Виттенберга, к которому он приближался, у него, наверное, были опасения. Предыдущий опыт научил его, что этот вопрос вместо того, чтобы быть самым легким из всех, что у него были, оказался самым трудным. Он одержал победу над Франциском, он одержал победу над Папой, но не мог одержать победу над монахом. Ужасный Сулейман исчез при его приближении, но Лютер не сдавал позиции и не уходил. Почему? Реформатор не только не пал перед ним, но каждый шаг, предпринятый императором, только возвышал Лютера в глазах людей и укреплял его влияние в христианском мире. На сейме в Вормсе в 1521 году он издал запрет против ересиарха. Он ни на минуту не сомневался, что через несколько недель или месяцев самое большое, он с удовлетворением увидит, что запрет выполнен, и Рейн уносит пепел Лютера, как сто лет назад уносил пепел Гуса в море, чтобы похоронить его и его дело в вечной могиле. Но результат был совершенно другим. Запрет императора загнал реформатора в Вартбург, и там, освобожденный от всего, что отвлекает, Лютер подготовил оружие более мощное, чем все его другие писания и труды для умножения движения. Имперский запрет, если и отправил Лютера в короткое заключение, но освободил Слово Божие, находившееся в заключение мертвого языка, и теперь оно проходило по всей стране, разговаривая с князем и крестьянином, бароном и бюргером на их родном языке. Это было, как Карл понимал к своему глубокому сожалению, все, что он пожал после Вормского сейма.
Он во второй раз попытался уничтожить движение, но в действительности только укрепил его. Он созвал имперский сейм в Шпейере в 1526 году, чтобы предпринять шаги для исполнения эдикта, который был принят при согласии сейма пять лет назад в Вормсе. Оставалось ждать, ударит ли молния по монаху или нет. Опять результат был прямо противоположным тому, который он предвкушал. Сейм постановил, что до созыва Вселенского Собора, все имеют свободу вероисповедания. Фактически это был эдикт толерантности, и с тех пор распространение протестантской веры по княжествам было санкционировано сеймом. Движение было под защитой закона. Какая неприятность для правителя, который думал, что он все подготовил для его свержения!
Карл дважды потерпел неудачу; но он сделает третью попытку и она удастся; так он убеждал себя. В 1529 году он снова созывает сейм в Шпейере. Он посылает из Испании угрожающее письмо, приказывая князьям согласно их присяге императору и под страхом запрета, исполнить эдикт против Лютера. Именно тогда князья-лютеране развернули свой грандиозный Протест, и с тех пор оставались на этой позиции в империи и в христианском мире при всех перипетиях судьбы. Каждый раз, когда император простирал руку, она не убивала, а вселяла новую жизнь в движение, она убирала все препятствия с его пути и способствовала его продвижению вперед.
Даже самый неумный не мог не понять, что исключительные события, в которых все, предназначенное для уничтожения протестантского движения, содействовало его продвижению, не исходили от Лютера. У него не было ни проницательности, чтобы продумать их, ни власти, чтобы ими управлять. Они также не исходили ни от Фридриха Мудрого, курфюрста Саксонского, ни от Филиппа Великого, ландграфа Гессенского. И менее всего они исходили от Карла, так как он менее всего хотел того, что это совершилось. Нас радует, что эти люди не были примитивны. Лютер был мудрым, и не менее смелым, чем мудрым; но в чем заключалась его мудрость? Она заключалась в полном подчинении воли Того, Которого он видел направлявшим это движение по лабиринту, когда его собственные рассуждения терпели неудачу. А в чем заключалась его смелость? В следующем: он твердо верил в Того, Чья рука защищала протестантизм от опасности, когда реформатор и его дело немедленно бы погибли, не будь этой защиты. В этих событиях Лютер видел следы Того, Кого древний еврейский пророк назвал: «Чудный Советник, Бог Крепкий».
Император и его многочисленная блестящая свита приехали в Инсбрук в начале мая. Он остановился в этом романтическом городке, чтобы иметь возможность ближе познакомиться с Германией и решить, какую принять тактику. Атмосфера по эту сторону Альп значительно отличалась от страстной атмосферы, которую он только что покинул на юге. Все, что он видел и слышал, находясь здесь, говорило о том, что лютеранство прочно обосновалось в стране, и что ему надо употребить всю власть и хитрость, на которую он был мастер, чтобы убрать его.
Появление императора на вершинах Тироля вызвало у протестантов опасения. Когда в небе появляется стервятник, в роще все затихают и прячутся; так было и с жителями равнин, когда они на горах увидели вооруженные римские когорты. Для тревоги была причина. С императором приехал Кампеджио, его злой гений, специально отправленный Папой, чтобы присматривать за Карлом, чтобы он не пошел на компромисс с лютеранами, и не связал бы себя поспешным обещанием созвать Вселенский Собор. У легата не было ничего, кроме старого средства – рекомендовать меч против бешенства, охватившего Германию. Гаттинара, который удерживал руку Карла от использования оружия против протестантов, и который доехал до Инсбрука, заболел там и умер. Меланхтон оплакивал его смерть, как большую потерю по части умеренных советов. «Должны ли мы встретить наших противников с оружием?», спрашивали протестантские князья в тревоге. «Нет, - ответил Лютер – пусть никто не оказывает сопротивление императору; если он потребует жертву, ведите меня к алтарю». Даже Маймбург признает, что «Лютер вел себя в данном случае достойно. Он написал князьям, чтобы отвести их от намерений, сказав им, что дело веры надо защищать не с оружием в руках, а с помощью разумных аргументов, христианского терпения и твердой веры во Всемогущего Бога. В то же время реформатор стремился поддержать все сердца, направив их взоры на небеса. Его возвышенный гимн «Наш Бог – крепкая башня» начали исполнять во всех церквях. Его героические слова, исполняемые тысячами голосов, неслись ввысь, зажигали души людей, придавали уверенность и мужество протестантскому войску. Его продолжали петь в общественных собраниях в течение всего периода проведения сейма.
Император в письме из Болоньи от 21 января назначил сейм на 8 апреля. Этот день приближался, и протестантские князья стали готовиться к поездке в Аугсбург. В воскресенье 3 апреля курфюрст Саксонский, знать и богословы, сопровождавшие его, собрались в замковой церкви Торган, чтобы в молитве попросить Бога исполнить их Духом в этот критический момент. Лютер проповедовал на текст Писания: «Итак всякого, кто исповедует Меня пред людьми, того исповедаю и Я пред Отцом Моим Небесным». Основная идея, высказанная в проповеди, была поддержана князьями, отправлявшимися в Аугсбург. Днем того же дня туда выехал курфюрст Саксонский в сопровождении сына Иоганна Фридриха, Франциска, герцога Люнебургского, Вольфгана, князя Ангальтского и Альберта, графа Манфельдского. Богословы, которых курфюрст взял с собой в качестве советников на сейме, были Лютер, Меланхтон и Йона. Потом к ним присоединился Спалатин. Они представляли прекрасную картину при выезде из Торгана в сопровождении отряда из 160 всадников, в алых плащах, расшитых золотом. Но провожавшие понимали, что они ехали с неспокойными мыслями. Они ехали, чтобы исповедовать веру, которую император объявил вне закона. Не привлекут ли они на себя бурю его гнева? Вернуться ли они такими же, как и уезжали?  Отряд пел гимн «Мой Бог – крепкая крепость», возвышая голос к небесам, заглушая топот коней и бряцание оружия, и укрепляя мужество, с которым их поход начался, продолжался и закончился.
Накануне вербного воскресенья они прибыли в Веймар. Они остановились там на воскресенье, и Лютер снова проповедовал. Начав путешествие в начале недели, они  к концу недели приехали в замок курфюрста Кобург  на берегу Ицы; реформатор выступал с речью или проповедью в конце каждого дня. Покинув Кобург 23 апреля, кавалькада продолжила путь через города Бамберг и Нюрнберг, и 2 мая курфюрст и его  сопровождающие вошли в ворота Аугсбурга. Предполагали, что курфюрст Иоганн не приедет на сейм. Говорили, что он был слишком неприятен императору, чтобы напасть на врага в его собственном жилище. К всеобщему удивлению курфюрст первым из князей приехал на место событий.
Вскоре начали приезжать другие князья, папские и протестантские. Их появление в Аугсбурге проходило не с меньшей помпой. Они приехали в сопровождении своих слуг, чье количество и вооружение соответствовали рангу и богатству их господ. Облаченные в оружие со знаменами, украшенными гербами, возвещавшие о своем прибытии барабанными и трубными звуками, они скорее выглядели, как воины, шедшие в бой, чем приехавшие на обсуждение вопроса, ради которого их вызвал император, а именно, об определении христианского вероисповедования. В те дни считали, что дискуссия, даже по религиозным вопросам, не имела веса, если она не была проведена в присутствии представителей власти. Ландграф Гессенский приехал в Аугсбург 12 мая в сопровождении 120 всадников. Спустя три дня выборные от вольного города Нюрнберга приехали, чтобы принять участие в обсуждениях, привезя с собой Осиандра, протестантского пастора.
Со времени знаменитого Вормского сейма в 1521 году Германия не приходила в такое возбуждение, как в этот час. Обе партии решили помериться силами. Сейм должен был решить очень важные вопросы. Народ провожал своих представителей в Аугсбург с молитвой. Они видели в приближении императора и его легионеров предвестника бури; но чем ближе они приближались, тем громче был слышан гимн «Мой Бог – крепкая башня» во всех церквях и собраниях. Тот факт, что должен был присутствовать Карл, а также важность момента способствовали наиболее полному собранию князей и представителей городов. Кроме участников сейма приехало огромное число разных людей из городов и провинций Германии: епископы, ученые, горожане, солдаты, праздные люди всякого роды, привлеченные желанием не пропустить событие, которое пробудило надежды одних, опасения других и всеобщий интерес.
«Не безопасно ли вверять себя императору в городе, обнесенном стенами?» - спрашивали некоторые из более робких протестантов. Когда император только что приехал, они думали, что император заманивает всех лютеран в сети, и, поймав их, хочет принести их в жертву Клементу, чей елей был все еще на его голове. Карл, надо отдать ему должное, был слишком гуманным и благородным, чтобы задумать такое. Злоба, которая позже стала изливаться из него, пока не зародилась, не считая отдельных сердец, как у Кампеджио. Вожди протестантов отказались поддерживать недостойную подозрительность. Престарелый Иоганн, курфюрст Саксонский, показал пример мужества, прибыв на место первым. Последними приехали католические князья, герцог Георг Саксонский, герцог Вильгельм Баварский и курфюрст Иохим Бранденбургский. У них было оправдание, они до Аугсбурга нанесли визит императору в Инсбруке, чтобы поддержать его в решении пресечь движение Виттенберга по возможности мягкими мерами, но при необходимости жесткими.
До открытия сейма в Аугсбург съехалось множество народа из отдаленных частей страны, включая людей всех сословий, чтобы еще больше распространить протестантское учение. Посеянные среди них семена истины, будут расходиться по всей Германии и даже в более отдаленные страны. Курфюрст и ландграф открыли соборы и церкви, поставили за их кафедры проповедников, приехавших с ними из Саксонии и Гесса. Большие собрания верующих ловили каждое слово. Они с большим желанием вкушали хлеб Слова Божьего. Проповедники воодушевлялись мыслью, что вся Германия их слушает. Хотя император хотел нанести рану католицизму, и созыв сейма был самым эффективным способом это сделать. Мужество лютеран привело папистов в замешательство; они дрожали, когда думали о возможных последствиях; они решили противостать действию лютеранских проповедей, проповедуя строгую ортодоксальность. Со стороны протестантов не последовало возражений. Викарный епископ и капеллан епископа поднялись на кафедры, но только для того, чтобы показать, что не были научены, как нужно проповедовать. Они горланили во всю силу; но публика скоро устала от шума, и, сказав, пожимая плечами, «эти проповедники – болваны», ушли, оставив их слушать эхо своего голоса, отдававшееся в пустых соборах.
Когда курфюрст отправился в Аугсбург, его кавалеристы в алых плащах были не единственными его сопровождающими. Он пригласил, как мы знаем, Лютера, Меланхтона и Йону с собой на сейм. На них возлагалась главная задача подготовки оружия, которым князья будут сражаться, и управления  активными бойцами для нанесения удара. Во время путешествия курфюрст вдруг вспомнил, что над Лютером все еще висела анафема Папы и запрет империи. Возможно, было небезопасно вести реформатора в Аугсбург, пока Вормский эдикт не был отменен. Даже если курфюрст мог уберечь его от беды, не принял бы Карл появление Лютера на сейме как личное оскорбление? Поэтому было решено оставить Лютера в Кобурге. Там его легко было информировать обо всем, что происходило на сейме, и получить от него совет в любой момент. Таким образом, Лютер мог присутствовать в Аугсбурге, хотя и невидимо.
Реформатор сразу же согласился с таким планом. Для его проживания был отведен замок, возвышавшийся над городом Кобург на берегу реки Ицы. Он пишет оттуда Меланхтону 22 апреля: «Я сделаю Сион из этого Синая; я построю здесь три скинии – одну для псалмов, другую – для пророков и третью – для Эзопа». Он в то время трудился над переводом басен Эзопа. «Я живу – продолжает он – в огромном жилище, возвышающемся над городом; у меня ключи от всех комнат». В крепости только тридцати человек, двенадцать из которых сторожат ночью, двое других часовых постоянно стоят на башнях замка».
Курфюрст Иоганн с дальновидностью государственного человека и христианской ревностью – прекрасное сочетание, примеров которому было много в то время среди дворян – понимал необходимость предъявления сейму протестантского учения. Ничего подобного раньше не происходило. Протестантской вере надо было сначала учить по Писанию, затем по многочисленным и широко распространенным трудам Лютера и других богословов, и, наконец, по общепринятым убеждениям и исповедованию христиан. Но кроме этого желательно было иметь систематизированное, точное и авторитетное изложение протестантского учения  для представления начинавшемуся сейму. Это надо было самим реформаторам, которым оно бы послужило связующим звеном, и чьим оправданием и защитой оно было бы перед миром; это надо было его врагам, которые осуждали то, чего они, в основном, не знали. Следует заметить, что первое предложение того, что впоследствие стало известно как Аугсбурское исповедание, исходило не от клириков протестантской церкви, а от мирян. Когда политические фигуры появляются на сцене, мы отдаем им должное, говоря, что они руководствуются христианскими мотивами и устремлены на достижение духовных целей. Иоганн Саксонский и Филипп Гессенский не жаждали римских трофеев; они хотели защитить истину и реформировать общество.
Курфюрст Саксонский издал указ в марте 1530 года, предписывавший богословам Виттенберга кратко изложить протестантское учение. Надо было лаконично изложить основные доктрины, которых придерживались протестанты, и вопросы, по которым они расходились с римской церковью. Лютер, Меланхтон, Йона и Помераний взялись вместе за работу. Их труд воплотился в семнадцать артикулов, и был представлен курфюрсту в Торгане, поэтому он называется «Торганские артикулы». Спустя несколько недель эти артикулы были расширены и переделаны Меланхтоном для их прочтения на сейме в качестве протестантского исповедания. Великий богослов посвятил много дней и ночей этой важной работе посреди раздоров и грохота Аугсбурга. Он ничего не щадил для того, чтобы проницательное суждение и чудесный талант смогли сделать Исповедание в отношении изумительной последовательности, ясности утверждений и красоты стиля таким, чтобы прельстить слух, пленить ум и сердца католиков на сейме. Он говорил, что им пришлось слушать вопреки самим себе. Все было облачено в наименее оскорбительную форму. Виттенберг и Рим подошли настолько близко друг к другу, насколько позволяла извечная преграда.
По завершении документ был отправлен Лютеру, и он одобрил его. Возвращая его, реформатор приложил письмо курфюрсту, в котором он говорил о документе следующее: «Я прочитал апологию магистра Филиппа; она мне очень понравилась, я считаю, что лучше нельзя было написать, и ничего не рискну прибавить, так как не умею действовать так тактично и осторожно. Да поможет наш Господь Иисус Христос, чтобы это принесло много хороших плодов; на это надеемся и молимся. Аминь».
Прислушается ли Сейм? Победит ли талант Меланхтона победителя Павии,  убедит ли его отменить запрет и сесть у ног Лютера или скорее Священного Писания? Такие вопросы задавались постоянно.





                Глава 21


              Приезд императора в Аугсбург и открытие сейма.


Прибытие – Архиепископ Кельна и другие – Шутливые замечания Лютера – Сейм галок – Аллегория – Сообщение о приезде императора – Князья встречают его у речки Лех. – Пышность процессии – Описание данное Закендорфом – Въезд в Аугсбург – Происшествие – Церемония в соборе – Беседа Карла с протестантскими князьями – Требование прекратить проповеди – Протестанты отказываются. – Последние приготовления – Открытие сейма – Процессия с Телом Христа – Присоединиться ли курфюрст к процессии? – Проповедь папского нунция – Сравнение турок и лютеран -  Призывают Карла использовать меч против последних.


И дня не проходило в эти напряженные недели без какой-нибудь пышной процессии, въезжавшей в ворота Аугсбурга. Архиепископ Кельнский приехал 17 мая, на следующий день приехал архиепископ Майнца. Несколько дней спустя Георг, маркграф Бранденбургский, союзник курфюрста, проехал по  улицам со свитой из 200 вооруженных всадников в зеленых мундирах. Сзади ехала немецкая повозка с богословами и проповедниками. Наконец, приехал венец и цвет всех этих грандиозных процессий. Карл, на чьей голове соединились корона Испании, железная корона Ломбардии и пожалованная дважды к этому моменту императорская диадема, торжественно с большой помпой въехал в Аугсбург 15 июня 1530 года. Намного позже того дня (8 апреля), на который был назначен сейм; но император путешествует так, насколько позволяют ему многие важные дела, а князья должны ждать.
В то время как император задерживался, сейм не открывался, а курьер из Аугсбурга спешил по дороге, лежавшей у подножья замка Кобурга, не останавливаясь, чтобы доставить письмо или сообщение ее обитателю, беспокойство Лютера росло день ото дня. Реформатор, чтобы отвлечь свои мысли, выпустил указ о созыве сейма в Кобурге. Его призыва мгновенно послушались. Приехало довольно большое число участников, и Лютер отдал должное их красноречию. «Вы собираетесь ехать в Аугсбург, - пишет он Спалатину (9 мая) – не зная покровителей и времени, когда они  позволят вам начинать. Что касается меня, то я в самой гуще другого сейма. Здесь я вижу, как благородные короли, герцоги и вельможи советуются о государственных делах, непрестанно провозглашая законы и догмы. Они не собираются в пещерах или логовищах, называемых дворцами; их крышей является огромное небо, полом - зеленая трава и листва, а стены от одного конца земли до другого. Они одеты не в золото и шелк, а носят черную одежду, у них серые глаза, они разговаривают в одном тоне, с некоторой разницей, в зависимости от возраста. Лошадей и сбрую они отвергают, и передвигаются на быстрых крыльях. Насколько я хорошо понимаю глашатая их законов, они единодушно решили вести весь год войну с ячменем, овсом и другими зерновыми; великие дела свершаются. Вот мы сидим, свидетели этого сейма, и к нашей великой радости и спокойствию видим и слышим, как князья, вельможи и княжества империи весело поют и счастливо живут. Но нам хочется с особым удовольствием отметить, как по-рыцарски они махали хвостами, долбили клювами, критиковали друг друга, нападали и парировали; поэтому мы смеем думать, что они победят пшеницу и ячмень».
Это – аллегория. Она передана наивно и приятно. Но реформатор прибавляет мораль, и кому, возможно, понравился рассказ, могут не одобрить истолкование. «Мне кажется, - пишет он – что эти грачи и галки – просто софисты и паписты со своими проповедями и писаниями, которые собираясь стаями, заставляют нас слушать их прекрасные голоса и проповеди». Эту аналогию он проводит в «Религии птиц» и «Сейме галок».
Эти и подобные творения были минутным перерывом геркулесовых трудов и напряженных размышлений. Юмор Лютера был неиссякаемым, он прорывался особенно во время трагических событий. Остроумные замечания были подобны свету, устремлявшемуся золотым потоком сквозь грозовые тучи. Они раскрывали осознание Лютером  духовной силы своего положения, и что спектакль, в котором он играл главную роль, был более значимым, чем тот, в котором играл Карл. Со своей высоты он мог смотреть на роскошные троны внизу, на имперские церемонии, и смеяться над ними. Он не мог не коснуться их своей сатирой, и сразу же их слава исчезала, и обнажалась их пустота. Не так обстояло дело с духовными силами, которые он стремился привести в движение в мире. Эти силы не нуждались в пурпурных одеждах, расшитых золотом, чтобы возвеличиться, или просить помощи у каноников и вооруженных отрядов для укрепления.
Наконец, Карл оставил Инсбрук и отправился в Аугсбург. Он добрался до Мюнхена 6 июня и проехал по улицам, увешанными гобеленами и заполненными ликующим народом. В Аугсбурге получили сообщение, что 15 июня император приедет в город.
Курфюрсты, графы и рыцари собрались днем и вышли встречать Карла. Они остановились на берегу речки Лех, которая течет с Альп и впадает в Дунай. Они расположились на возвышенном месте, откуда они могли издалека видеть приближение императора. Картина, развернувшаяся на дороге, говорила о том, что происходит что-то важное. Мимо князей весь день, с самого раннего утра, двигался непрерывный поток лошадей и вещевых обозов, повозок и пеших людей, офицеров императорской стражи и странников, спешащих на представление; щелканье хлыстом, звук горна и веселый смех праздного путешественника оживляли это шествие. Прошло три часа, но императора все еще не было видно. Солнце клонилось к горизонту. Наконец, вдалеке, показалось облако пыли; оно становилось все ближе и ближе; при его приближении стал возрастать шум голосов; и вот уже близко показались первые ряды императорской кавалькады. Князья сошли с лошадей и стали ждать приближения Карла. Император, увидев князей, в знак вежливости сошел с лошади и пожал им руки, две группы смешались на берегу небольшой речки. В стороне, на небольшой возвышенности, папский легат Кампеджио сидел на муле, покрытом дорогой попоной. Он поднял руки, для того чтобы преподать благословение пышной толпе. Все преклонили колени, кроме протестантов, чьи прямые фигуры выделялись среди толпы, ждавшей со склоненными головами папского благословения. Это был первый намек могущественному императору, что ему не следовало повторять в Аугсбурге горделивое высказывание Цезаря, чьим преемником он был, - «Пришел, увидел, победил».
Процессия шла медленным шагом. «Никогда – пишет Зекендорф – величие и власть империи не демонстрировалась с таким великолепием». Мимо зрителей прошла длинная блистательная процессия не только церковных и светских высших чинов Испании и Италии, но и представителей почти всех национальностей, населявших огромную империю Карла. Сначала шли два батальона ландскнехтов. Потом шли шесть курфюрстов с придворными в богатых одеждах из бархата и шелка и вооруженными слугами в красных камзолах, стальных шлемах и раскачивающихся плюмажах. Епископы были в фиолетовых одеждах, а кардиналы -  в пурпурных. Клирики ехали на мулах, князья и графы гарцевали на рысаках. Курфюрст Иоганн ехал перед императором, держа его обнаженную шпагу, к чему обязывало его звание.
«Последним ехал правитель, - пишет Зекендорф – к которому были прикованы все взоры. Тридцати лет, великолепной осанки и приятной внешности, одетый в золотые одежды, переливавшиеся драгоценными камнями, в небольшой испанской шляпе на макушке, на красивой польской лошади исключительной белизны, ехавший под балдахином из красно-бело-зеленого дамаска, который несли шесть сенаторов Аугсбурга, бросая взгляды, в которых  мягкость смешивалась с важностью. Карл возбуждал живейший энтузиазм.  Все восклицали, что он был самым красивым мужчиной в империи, а также самым могущественным королем в мире».
Его брат, король Австрийский, сопровождал Карла. Фердинанд ехал бок обок с папским легатом, их место было непосредственно позади императора. За ними ехала группа кардиналов, епископов и послов иностранных держав в знаках отличия их звания и должности. Процессия увеличивалась за счет большого количества разных гораздо менее важных персон – пажей, глашатых, конюших, трубачей, барабанщиков и носильщиков – чьи пестрые одежды и кричащие цвета придавали немалую вульгарность великолепной кавалькаде. Императорская охрана и Аугсбургская милиция заключали шествие.
Было девять часов вечера, когда добрались до ворот Аугсбурга. Выстрел пушки на крепостном валу и звон колоколов возвестили жителям Аугсбурга о въезде императора в город. Сумерки летнего вечера несколько скрыли блеск процессии, но были зажжены факелы, чтобы осветить улицы и дать возможность горожанам увидеть ее великолепие. Происшествие с мостом в Болонье чуть не повторилось и в этот раз. Когда кавалькада приближалась под звуки труб и литавр, шесть каноников, неся большой балдахин, под которым они должны были сопровождать императора в собор, подошли к Карлу. Его лошадь при виде балдахина испугалась, встала на дыбы и чуть не опрокинула всадника на землю. Однако он спасся и во второй раз. В конце концов, он вошел в собор, освещенный тысячью факелами. После Te Deum началось пение молитв, и Карл, отодвинув предложенную ему подушку, встал во время служения на колени на голом полу. Остальные, следуя примеру императора, опустились на колени, кроме двух людей, курфюрста Саксонского и ландграфа Гессенского, оставшихся стоять. Их поведение не ускользнуло от взгляда герцога Георга и прелатов; но они, несомненно, утешали себя мыслью, что постепенно заставят их склониться.
Когда служба в соборе закончилась, процессия двинулась дальше, и потянулась по улицам Аугсбурга. Трубили трубы, звенели колокола. Опять зажгли факелы для освещения ночи. Их свет отражался на шлемах охраны, освещал лица пестрой толпы зевак, осветив фасады домов, оживлял их мрачное величие и превращал улицу, по которой шла процессия в длинную, в живописную и впечатляющую аллею красных огней и черных теней. В такой атмосфере Карла проводили до дворца архиепископа Палантина, в который он вошел около десяти часов.
Это собрание, состоявшее из гордости и силы великой испанской монархии, присутствовало здесь, чтобы быть свидетелями победы римской церкви, как они думали. Папа с императором решили более не допускать религиозного раскола. Карл, как утверждает Паллавичино и Сарпи, приехал в Аугсбург с твердым намерением использовать на сейме всю власть императора, для того чтобы заставить взбунтовавшихся князей вновь подчиниться папскому престолу. Протестанты должны склониться, так решили две власти. Есть глава, которой было предназначено склониться, но именно она в течение десяти веков держалась высокомерно, и, как известно, ни разу не склонилась; это – римская церковь.
Въезд императора в Аугсбург состоялся в канун дня Тела Христова. Было так спланировано, чтобы был предлог для искушения протестантов.  В плане имперских и церковных управляющих была одна хитрость, но, если бы она не удалась, они были готовы прибегнуть к оружию. Князья-протестанты были специально приглашены занять места в завтрашней торжественной процессии Тела Христова. Лютеранским вождям было трудно найти предлог, чтобы не пойти. Даже по лютеранским догматам по улицам проносили само тело Христа; конечно, они не могли отказать в проявлении почтения к Спасителю и вежливости к императору. Они не отрицали, что телу Христа не надо поклоняться в св.дарах, но надо вкушать его по вере. Говорили, что легат был очень недоволен их непослушанием, и даже император немало рассердился. Он не имел к этому никакого отношения, но это было проявлением неуважения, хотя присутствие на богослужение не являлось их обязанностью по отношению к императору.
Следующая атака была направлена против протестантских проповедей. Вокруг проповедников по-прежнему собирались толпы народа. Император был возмущен видом восторженных толп народа, и еще больше был возмущен, когда не более ста человек пришли на процессию днем раньше, где он сам шел с непокрытой головой и зажженной свечой. Ересь, из-за уничтожения которой он пересек Альпы и которая должна быть провозглашена в церквях и перед ним, оказалась больше, чем он мог вынести. Он послал за лютеранскими князьями и приказал им заставить замолчать проповедников. Князья ответили, что они не могут жить без проповеди Евангелия, и что жители Аугсбурга не захотят, чтобы церкви закрылись. Когда Карл настаивал на этом, маркграф Георг горячо ответил: «Прежде чем Слово Божие заберут от меня и заставят отречься от моего Господа, я стану на колени и дам отрубить голову». Сопроводив слова действием, он ударил рукой по шее. «Не надо рубить голову, - сказал Карл, очевидно, тронутый словами чувствами маркграфа – не надо рубить голову». Это были единственные слова по-немецки, которые произнес Карл. После двух дней легкой перебранки с протестантами было решено, – они боялись слишком раздражать императора, чтобы он не запретил чтение Исповедания на сейме – что во время заседаний сената протестантские проповеди будут приостановлены. Карл со своей стороны согласился назначить проповедников, которые не будут в проповедях опровергать ни одно  из вероисповеданий, но выберут средний курс между старой и новой верами. В результате этого на следующий день глашатай провозгласил указ по Аугсбургу. Гражданам было любопытно послушать проповедников императора. Те, кто пришли стать свидетелями обещанного искусства проповеди, ни папской и ни протестантской, были немало удивлены выступлением этого нового сорта проповедников. «Эти проповеди – говорили они –  были чисты, как от теологии, так и от здравого смысла».
Наконец, наступило 20 июня. В этот день сейм должен был открыться грандиозной процессией и торжественной мессой. Это дало еще один повод  повторить попытку проверить веру протестантов, или, как называют паписты, сломить упрямство протестантов. Император в тот день должен был пойти к мессе в полном параде. Правом или обязанностью курфюрста Саксонского, как главного маршала империи, было нести шпагу Карла на всех государственных церемониях. «Пусть ваше величество – сказал  Кампеджио – прикажет курфюрсту выполнить свой долг». Если Иоганн подчинится, то пойдет на компромисс с убеждениями, присутствуя на мессе; если откажется, то подвергнется оскорблению достоинства, так как император передаст это право другому. Престарелый курфюрст был в трудном положении.
Он призвал богословов, которые были в то время в Аугсбурге, чтобы попросить у них совета. «Согласно положению главного маршала, - сказали они – а не положению протестанта, вы должны нести шпагу перед его величеством. Вы принимаете участие в церемонии империи, а не в религиозной церемонии. Вы можете подчиниться с чистой совестью». Они подкрепили свое мнение, приведя в пример Немана, премьер-министра царя Дамасского, который хотя и был учеником Елисея, сопровождал своего господина, когда тот ходил на поклонение в храм Ваала.
Богословы-цвинглиане не были согласны с мнением, высказанным их братьями-лютеранами. Они привели в пример первых христиан, которые предпочли принять мученическую смерть, чем бросить несколько кусочков ладана на алтарь. Они говорили, что любой человек может присутствовать на обряде другой веры, как на светской церемонии, когда страх потери или надежда на выгоду заставляют провести эту опасную грань. Совет богословов-лютеран повлиял на курфюрста, и он принял участие в церемонии, но оставался стоять когда возносили св.дары перед алтарем.
Во время мессы Винченцо Помпинелло, архиепископ Розаны и папский нунций, перед приношением даров произнес речь на латыни. Три римских историка, Паллавичино, Сарпи и Полано, передали нам сущность этой проповеди. Начиная с турок, «архиепископ упрекал Германию за то, что она совершала грубые ошибки, находясь рядом с варварами. Великие вожди древнего Рима не были подвержены этому трусливому духу и никогда не упускали возможность наказать врагов Республики». В этой части речи как будто охваченный восхищением перед турками, нунций отправился в плавание по новому галсу, и начал превозносить мусульман выше немцев: «Недостаток Германии заключается в том, - сказал он -  что турки подчиняются одному властителю, а в Германии многие вообще никому не подчиняются; турки исповедуют одну религию, а в Германии каждый день изобретают новую религию и насмехаются над старой, как-будто она заплесневела. Желая изменить веру, они не нашли более святой и мудрой веры. Он убеждал их, что «подражая Шипио, Като, римлянам и их предкам, они должны исповедовать католицизм, оставить новшества и предаться войне».
Его красноречие достигло апогея, когда он начал говорить о «новой религии», которую немцы изобрели. «Почему – воскликнул он – сенат и римляне, будучи язычниками и верующими в других богов, всегда мстили оскорблявшим их обряды огнем и мечом; а вы, немцы, будучи христианами  и верующими в истинного и всемогущего Бога, пренебрегаете традициями святой матери-церкви, оставляя безнаказанными дерзость и неслыханное нечестие врагов. Почему вы раздираете на куски хитон Спасителя? Почему вы оставляете учение Христа, установленное св.отцами и подтвержденное Святым Духом, ради дьявольского заблуждения, ведущего к шутовству и непотребству? Но жало этой проповеди было в ее хвосте. «Наточи свой меч, о, благородный владыка, - сказал он, обращаясь к императору – и порази противников. В Германии никогда не будет мира, пока эта ересь не будет вырвана с корнем». Воспаряя еще выше, он просил апостолов Петра и Павла оказать им всемерную помощь в критической ситуации церкви.
Рвение папского нунция, как и следовало ожидать, достигло белого каления. Однако немецкие князья были более холодны. Победа с помощью меча, которую предлагал им оратор, не вполне соответствовала их представлениям, особенно, если учесть, что участие архиепископа в предприятии будет небольшим - красноречие при подготовке крестового похода; на их же долю выпадет тяжелый труд по обеспечению его оружием и деньгами.




                Глава 22


                Лютер в Кобурге и Меланхтон на сейме.


Император открывает сейм. – Пышность собрания – Надежды его участников – Речь императора – Картина Европы, данная им – Турки – Опустошение – Меры – Карл призывает к исполнению Вормского эдикта. – Лютер в Кобурге – Его труды – Перевод пророков и др.- Здоровье – Искушение – Как он отстаивает веру. – Меланхтон в Аугсбурге – Компромисс – Упреки и предостережения Лютера


Из собора вельможи перешли в городскую ратушу, где должны были проходить заседания сейма. Император занял место на троне, покрытом золотой парчой. Перед ним сидел его брат Фердинанд, король Австрийский. По обе стороны от него сидели курфюрсты империи. Вокруг и во всех частях зала расположились остальные участники благородного собрания, включая сорок два князя, представителей городов, епископов, послов – короче, весь цвет не только Германии, но и всего христианского мира. Это ассамблея – представленная такой властью, чинами и великолепием – собралась здесь, чтобы обдумать, наметить планы и провозгласить победу, в чем они были твердо убеждены. Однако они ошибались. Им пришлось проводить исследование за исследованием, испытать разочарование и крушение надежд и, наконец, понять, что дело, которое они пытались заковать в цепи и потащить на костер, вырывается из рук, поднимается вверх и начинает наполнять мир своим сиянием.
Император поднялся и открыл сейм речью. Мы переходим с облегчением от горячего обращения фанатичного нунция к спокойным словам Карла. К счастью Слейдан записал речь императора довольно подробно. Она затрагивает печальную картину христианского мира того времени. Она показывает нам Запад, стонавший под двойным гнетом духовенства и деспотизма, готовым стать жертвой турок; цивилизация и свобода мира были не грани покорения варварской армией Востока. Она также показывает, что ужасная катастрофа обрушилась бы на мир, если бы то самое христианство, которое император слепо стремился уничтожить, не пришло бы в критический момент, чтобы вновь зажечь потухший огонь патриотизма и мужества. Если бы Карлу удалось расправиться с протестантизмом, после него пришли бы турки и собрали бы трофеи. Столицу империи перевели бы в Константинополь, и главной религией, в конечном счете, стало бы не христианство, а магометанство.
Вместо императора, который не говорил по-немецки, его речь читал пфальцграф. «Жертвуя личными правами и интересами ради общего блага, - говорил Карл – я оставил цветущее королевство Испании, с опасностью для жизни пересек море, приплыл в Италию, и, заключив союз с врагами, приехал в Германию.  «Не только в Германии – продолжал император – были мятежи и религиозные расколы; но также турки захватили Венгрию и соседние страны, предав все огню и мечу; Белград и несколько других замков и крепостей были потеряны. Король Людвиг и некоторые другие вельможи отправили послов в империю с просьбой о помощи… Враг, захватив Родос, оплот христианства в тех краях, двинулся дальше на Венгрию, победил в бою короля Людвига, взял, разорил и сжег все города и деревни между реками Сава и Дрина, убив много тысяч людей. После этого они вторглись в Словению, разграбив, предав огню и мечу, опустошив всю страну, они увели в рабство тридцать тысяч жителей, убивая тех несчастных, которые не успевали за повозками. Годом раньше они с огромной армией вторглись в Австрию, осадили Вену, ее главный город, разорили всю страну, даже до Линца, действуя со всей жестокостью и варварством… Хотя враг не смог взять Вену, страна понесла огромный урон, который долго не могли возместить. И хотя турецкая армия ушла, на границах остались гарнизоны и командиры, чтобы опустошать не только Венгрию, но Австрию, Штирию, и соседние районы. Так как турецкая территория сейчас граничила во многих местах с нашей территорией, было несомненно, что при первой возможности они вернутся с еще большей силой, и осуществят планы полного разорения в основном в Германии. Хорошо известно, сколько областей они отняли у нас, с тех пор как воцарились в Константинополе, сколько пролили христианской крови, и в какую нужду они ввергли эту часть мира, поэтому о ней нужно было сокрушаться и скорбеть, а не вести беседы. Если бы их ярости не противостали высшие силы, нельзя было бы ожидать безопасной жизни в дальнейшем, но потеряв одну провинцию за другой, эта часть мира оказалась бы в их власти. В планах этого жестокого врага было сделать рабами, и даже стереть с лица земли всех христиан».
Император, нарисовав такую картину турок, которые с каждым годом бросали все более длинную тень на христианский мир, посоветовал слушателям уничтожить тот дух, который лишь один мог справиться с этим врагом, приказав исполнить Вормский эдикт.
Пока сейм занимается своим делом, давайте вернемся к Лютеру, которого мы оставили, как помнят наши читатели, в замке Кобург. Один в уединенной комнате он представлял более грандиозное зрелище, если правильно взглянуть на это, чем величественное собрание, которое мы рассматривали. Он являлся воплощением той великой силы, ради которой Карл собрал князей, и против которой собирался направить свою армию. Но перед ней ему суждено было пасть, а с ним и могущественной империи, над которой он гордо простирал свой скипетр, и которую девять лет назад на сейме в Вормсе открыто поставил под удар.
Лютер опять был наедине со своими мыслями и книгами. После Виттенберга со своей напряженной работой, каким освежающим и чудесным было уединение Кобурта. Весь день был в его распоряжении с утра до вечера, за исключением некоторых перерывов. Реформатор нуждался в отдыхе, все вокруг приглашало его к отдыху: уходившие вдаль равнины, тишина лесов, журчанье ручьев, птичье пение; но Лютер не умел отдыхать. Как только труба кавалерии курфюрста, отправившейся в Аугсбург, стихла вдали, он написал в Виттенберг, чтобы ему прислали книги. Они прибыли в конце апреля, и он немедленно приступил к работе. Он вернулся к переводу пророка Иеремии и завершил его до конца июня. Затем он вернулся к Малым Пророкам и полностью закончил перевод, кроме Аггея и Малахии, к середине августа. Он написал комментарии к нескольким псалмам  (2, 113 и 117), рассуждение о необходимости школ для детей и различные трактаты, один о чистилище, другой о власти «ключей» и третий о заступничестве святых. Неустанно трудясь, он ковал стрелу за стрелой, и посылал их во врагов из своего убежища.
Но слишком активный дух утомил тело. Лютер страдал головокружениями. Казалось, что равнины, вместе с лесами и лугами вращаются вокруг замка Кобург; в ушах был постоянный шум; временами казалось, что как-будто раскаты грома отдаются в голове. Тогда волей неволей он откладывал перо. Потом опять брал его, давал советы Филиппу исходя из своего горького опыта, и просил его «заботиться о своем драгоценном маленьком теле и не убиваться». «Богу – писал он – служат покоем, ничем более, чем покоем, поэтому Он пожелал, чтобы строго соблюдали Шаббат». О том же говорили прекрасные строки Милтона:
«Ведь Бог не просит
Ни дара, ни труда. Им тот презрен,
Кто крест покорно свой нести сочел работой.
Но неустанную Ему хвалу возносит
И пахарь, что не ведает истомы, и тот, чей на море о волны бьется челн –
Ему, что зиждется в незыблемых высотах».
Но за этим последовали еще худшие симптомы. При расшатанной нервной системе воображение становилось реальностью. Воображение одевало страхи в осязаемые формы, и они представали перед ним в качестве видимых существ. Его старый враг явился как черная ночь в замок Кобург. Но реформатора не победить, даже если князь тьмы призовет на него весь ад. Он написал тексты Писания на стенах жилища, на двери, на кровати – «Спокойно ложусь я и сплю, ибо Ты, Господи, один даешь мне жить в безопасности». Внутри этой «крепости» он мог противостать Князю Испании и Князю, господствующему в воздухе.
Лютер уделял молитве три часа ежедневно, к этому он добавлял усердное изучение Писания. У этих источников его душа освежалась, и оттуда он брал силы. Молитва ходатайства, возносимая в Кобурге, возвращалась к его друзьям в Аугсбурге, давая им мудрость и мужество, чтобы они могли вести борьбу с многочисленными сильными противниками. В течение нескольких дней Лютер не получал никаких сообщений о сейме. Почта регулярно приходила из Аугсбурга. «Вы принесли мне письма?» - с нетерпением спрашивал Лютер. «Нет», следовал ответ так часто, что весьма испытывало его терпение и нрав.  Временами он поддавался страху, не за себя; жизнь была в его руках, он всегда был готов отдать ее за истину; он беспокоился о своих друзьях в минуты отдыха, чтобы какая-нибудь беда не случилась бы с ними. Вернувшись в кабинет, он снова поднимал вопль к небесному престолу. И сразу же тучи меланхолии проходили, и свет грядущей победы сиял в его душе. Он подходил к окну и смотрел на ночное небо. Огромный небосвод, усеянный сверкающими звездами, становился для него знамением, укреплявшим веру. «Как величественно! Как возвышенно! – восклицал он. «Где могучие колонны, поддерживающие этот огромный купол? Я нигде не вижу их.  Однако небеса не падают». Так, небосвод, поддерживаемый Рукой невидимой для него, проповедовал ему мир и пророчествовал победу. Он говорил ему: Лютер, почему ты беспокоишься? Будь спокоен. Он понимал, что вокруг него свершается такая же важная работа, как и небесная система. Но почему он должен брать эту работу на себя, как будто она была его, и он должен был отвечать, устоит она или упадет?  Также, если бы  он брал на свои плечи небосвод. Небеса не падали, хотя он не удерживал колонны, и эта работа будет продолжаться, будет ли он жить или умрет. Он видел, как Папа, император и князь ада борются против нее со всей своей силой; тем не менее, она продвигалась. Не он ее совершал, не Меланхтон, не курфюрст Иоганн; такие слабые силы не могли дать таких огромных результатов. Всемогущая рука, невидимая ему, направляла это движение; если была эта рука, нужна ли его слабая рука? Если она отнимется, удержит ли рука Лютера? В этой руке, руке Бога-человека, Того, Кто сотворил и держит весь мир, будет это дело. И если оно упадет, то не из-за Лютера, а по воле Владыки Неба и земли; он лучше упадет с Христом, чем будет стоять с Карлом. Такие мужественные мысли возникали в уме Лютера. Так он укреплялся в вере, а укрепляясь сам, укреплял братьев.
Советы и ободрения Лютера были не бесполезны для Аугсбурга. Меланхтон, по характеру застенчивый, с умом скорее проницательным, чем дерзким, с душой, склонной скорее рассуждать о красоте истины, чем радоваться шквалам и бурям оппозиции, и все время сгибаясь от мрачных предчувствий, согнулся в то время почти до земли. Фактически, он пытался удержать небо. Вместо того, чтобы отдать дело в руки Того, Кому оно принадлежало, как сделал Лютер, он взвалил его себе на плечи, и чувствовал, как его вес раздавливает его. Поэтому его переполняли всякие мысли, уловки и затеи. Каждый день у него было новое объяснение, какой-нибудь благовидный предлог или какой-нибудь сомнительный компромисс, который, как он думал, приобретет католиков. Он продолжал постоянно бегать, запираясь то с одним епископом, то с другим, то бегая за легатом, то за императором. У Меланхтона никогда не было твердых и ясных убеждений, как у Лютера, что существовали две диаметрально расположенные церкви и веры в деле, которым он занимался, и он только тратил время и рисковал репутацией, что было очевидной истиной в попытке примирить эти две церкви. Его действия не принесли плодов, кроме ужасного беспокойства, которое они ему причиняли, и горького разочарования, которое принесла ему неудача этих попыток впоследствии.  «Я пребываю в бесконечных слезах», писал он Лютеру. В ответе Лютер сразу указал с удивительной преданностью и умением на болезнь и средство для ее исцеления. Средство это заключалось в одном слове – Вера.
«Милость и мир в Иисусе Христе! Я говорю: в Христе, а не в мире. Я ненавижу лютой ненавистью те чрезмерные заботы, которые поглощают тебя. Если дело неправое, оставь его; если оно правое, почему мы должны искажать обетования Того, Кто повелевает нам спать без страха? Разве дьявол может сделать больше, нежели убить нас? У Христа не будет недостатка в делах справедливости и истины. Он – жив; Он царствует; чего нам бояться? Бог силен вознести дело, если его низвергли, заставить его двигаться, если оно пребывает без движения, и если мы недостойны его, Он сделает его через других.
Я получил твою Апологию, но не могу понять, что ты имеешь в виду, когда говоришь, что мы должны уступить папистам. Мы уже во многом уступили. День и ночь я думаю над этим вопросом, прокручивая его снова и снова, внимательно изучая Писание, и убеждение в истине нашего учения становится все глубже с каждым днем. С помощью Божьей я не позволю, чтобы мы лишились хоть одной буквы.
Исход этого дела мучает тебя, потому что ты не понимаешь его. Но если бы ты понял, я бы, ни в коей мере, не участвовал в нем. Бог поставил его на «обычное место», которого не найти ни в твоей риторике, ни в твоей философии. Это место называется Верой. Ибо там существует все, чего нельзя понять или увидеть. Кто хочет дотронуться до этого, как ты, получит в награду лишь слезы.
Если Христос не с нами, то где Он во вселенной? Если мы – не церковь, где, умоляю, церковь? Церковь - это герцог Баварский, это Фердинанд, это Папа, это турки? Если у нас нет Слова Божьего, у кого оно есть? Только у нас должна быть вера, чтобы дело веры не было без веры.
Если мы падаем, падает вместе с нами Христос, иначе сказать Владыка мира. Я лучше упаду с Христом, нежели буду стоять с Цезарем».





                Глава 23


                Чтение Аугсбургского исповедания.


Сначала религиозный вопрос – Аугсбурское исповедани. – Подписано князьями. – Миряне – Князья требуют чтения исповедования на сейме. – Отказ – Требование возобновляется. - Удовлетворено – Князья появляются перед императором и сеймом. – Один становится тысячью. – Недовольство Карла – Исповедание читается по-немецки. – Его артикулы – Троица – Первородный грех – Христос – Оправдание – Служение – Добрые дела – Церковь – Вечеря Господня и др. – Месса и др. – Впечатление от чтения исповедания – Победа Лютера 


Сейм собрался по двум причинам – во-первых, защита христианства от турок, во-вторых и основных, решение религиозного вопроса. Сначала было решено рассмотреть вопрос относительно религии.
Чтобы принять разумное решение по этому вопросу, было объективно и важно для сейма выслушать изложение учения, которого придерживались протестанты. Без этого как сейм мог что-нибудь одобрить, или осудить? Такой манифест, основанный на «Торганских артикулах» был составлен Меланхтоном, одобрен Лютером и был готов к прочтению на сейме при условии, что император даст согласие на его открытое прочтение.
Утром 23 июня протестанты встретились в апартаментах курфюрста Саксонского, чтобы приложить подписи к этому  важному документу. Он был впервые прочитан по-немецки. Курфюрст Иоганн взял перо и собирался поставить свою подпись, когда вмешался Меланхтон. «Служители Слова, а не правители государства – сказал он – должны участвовать в этом деле. Это – голос церкви». «Бог запрещает – ответил курфюрст – вам отказать мне в исповедании моего Господа. Шляпа курфюрста и мантия из горностая не так дороги мне, как крест Иисуса Христа». После этого Меланхтон позволил ему продолжать, и Иоганн, герцог Саксонский, был первым, чья подпись появилась на этом документе.
После того, как подписался курфюрст Саксонский, Георг, маркграф Бранденбургский, и Эрнест, герцог Люнебургский, поставили свои подписи, и потом передали перо Филиппу Гессенскому. Ландграф поставил свою подпись, заметив, что он не согласен с тезисом о Вечере Господней. Он имел ту же точку зрения, что и Цвингли. Затем подошел Иоганн Фридрих, сын курфюрста Саксонского, и Франциск, герцог Люнебургский.  Вольфган, князь Ангальтский подошел последним. «Я лучше отрекусь от своих подданных и моего княжества, - сказал он, взяв перо – я лучше покину страну моих отцов, чем приму другое учение, кроме изложенного в этом Исповедании». Верность князей воодушевила богословов.
Из городов только два подписали Исповедание – Нюрнберг и Ройтлинген. Тех, кого мы упомянули, первыми подписали его. После этого документ подписали и другие: князья, клирики и города спешили поставить на нем свои подписи. Можно подумать, что первенство должно быть отдано пасторам. Но единственными именами на документе в тот момент, когда его принесли на сейм, были имена семи князей и двух городов, только подписи мирян. Была достигнута огромная цель; сделалась известной истина, абсолютно утерянная из вида, и намеренно похороненная. Был провозглашен забытый факт, что миряне являются частью церкви. Рим строго определил священство в церкви. Она не была вселенской системой, она была кастой, партией, стоявшей между Богом и мирянами, чтобы урегулировать между ними все дела. Но когда церковь пробуждается в такое эпохальное время, она воспринимается не как увечная система, как какой-то осколок; она восстает, как совершенное целостное общество.
Все протестанты требовали, чтобы их Исповедание было открыто зачитано на сейме. Это было для них жизненно важно. Они зажгли огонь не для того, чтобы поставить его под сосуд, но чтобы поставить его на видное место, посреди даже княжеств, иерархов и властей христианского мира, собравшихся в Аугсбурге. Однако для этого ставились препятствия, и это следовало предвидеть.
Исповедание было подписано 23 июня; оно должно быть предъявлено 24 июня. В тот день сейм собрался в три часа пополудни. Протестантские князья вошли и потребовали разрешения прочитать Исповедание. Поднялся легат Кампаджио и начал говорить. Он нарисовал лодку Петра, плывущую по бурному морю, огромные волны бьются об нее, готовые в любой момент поглотить ее; но его утешало то, что рядом была сильная рука, способная укротить могучие волны и спасти подвергшуюся опасности лодку. Сильной рукой, на которую он ссылался, была рука императора. Он продолжал в том же риторическом стиле. Легат говорил очень быстро. Затем вышли представители из Австрии, которые долго и скорбно перечисляли все бедствия, причиненные им турками. Все это было спланировано заранее.
Наконец, это закончилось. Протестантские князья поднялись снова и настоятельно попросили прочитать свой документ. «Сейчас уже поздно», ответил император. «Но нас публично обвинили, - настаивали князья – нам должны разрешить публично оправдаться». «Тогда, – сказал император, чувствуя, что было бы неплохо сделать вид, что он уступает, – завтра в часовне Пфальца». В часовне Пфальца обычно не проходило заседание сейма, это было помещение императорского дворца, вмещавшее не более двухсот человек. Было очевидно, что император хотел видеть избранных.
Наступило завтра, 25 июня 1530 года. Задолго до начала заседания сейма толпа осадила двери Пфальцской часовни. В три часа император взошел на трон. Вокруг него собрались все, кого его огромная империя наделила королевской властью, княжеским достоинством, дворянским званием, блистательным титулом и величественностью. Один из правителей отсутствовал, одно место в этой блистательной ассамблее оставалось незанятым. Кампаджио не явился, и его отсутствие ускорило постановление, принятое консисторией кардиналов Рима, не одобрявшее обсуждение религиозных вопросов на сейме, считая, что обсуждение этого вопроса принадлежит исключительно Папе. Настал важный момент. У подножья императорского трона встали протестантские князья, чтобы представить Исповедание – Иоганн Саксонский, его сын Иоганн Фридрих, Филипп Гессенский, Георг Бранденбугский, Вольфган Ангальтский, Эрнест и Франциск Люнебургские и два представителя Нюрнберга и Ройтлингена. Все взоры устремились на них. «Вдохновение было во всей их внешности, - пишет Скалтет – их лица сияли радостью». В этот момент картина девятилетней давности предстала в уме императора. Тогда, как и сейчас, он сидел на троне в окружении князей, лишь один монах стоял перед ним и исповедовал свою веру. Удивительная сцена повторялась. Монах снова стоял, чтобы исповедать свою веру, но не лично, а в лице союзных князей и городов, вдохновленных им и исполненных его силой. Это была большая победа, чем мог когда-нибудь император одержать, и таких побед у монаха было немало после Вормса. Карл, правитель двух полушарий, не мог не осознавать, что этот монах был более высшим правителем, чем он сам. Разве не против этого человека и его дела он издал запрет? Разве он не надеялся на то, что давно уже оба исчезнут с его глаз, раздавленные его весом? Разве он не собирал сейм за сеймом, чтобы нанести этому делу сокрушительный удар? Как тогда случилось, что каждый сейм способствовал его новой победе? Откуда тогда это дело брало таинственную и чудесную жизненную силу, которая возрасла после ее подавления?  Он злился, когда видел этого «Мордехая», сидевшим у ворот его власти и отказывавшимся ему подчиняться; не мог он избавиться в своих мыслях от пророчества, «которые мудрецы его и Зерешь, жена его» сказали этому высокомерному государственному человеку прошлого времени: «Если ты начал падать перед ним, то не пересилишь его, а, наверное, падешь перед ним».
Поднялись два советника курфюрста, Брук и Байер, держа в руках один немецкий, другой латинский вариант «Главных тезисов веры». «Прочитайте латинский вариант», предложил император. «Нет, - с уважением ответил курфюрст Саксонский – мы – немцы и на немецкой земле, мы хотим говорить по-немецки». Байер начал читать, и читал так отчетливо и громко, что каждое слово было слышно огромной толпе слушателей, стоявших в вестибюле перед залом.
«Непобедимый император Цезарь Август, милостивейший господин, - говорил советник – мы здесь собрались по приказанию Вашего Величества, готовые обсудить дела религии, для того чтобы придя к одной истинной вере, могли бороться в Одном Христе, образовать одну христианскую церковь, и жить в союзе и согласии». В качестве вклада в эту огромную работу по примирению протестанты продолжали говорить устами Байера, что они приготовили и принесли на сейм краткое изложение учения, которого они придерживаются на основании Священного Писания, и которое прежде исповедовалось в их стране и изучалось в их церкви. Но, если, к сожалению, примирение и согласие не будут достигнуты на сейме, они  готовы объяснить свое учение на «свободном вселенском соборе».
Чтение Исповедания сопровождалось глубоким молчанием.
Артикул I: О Боге
1. Наши церкви в полном согласии учат, что решение Никейского собора относительно единства Божественной Сущности, а также относительно Трех Ипостасей истинно и достойно веры безо всяких сомнений.
2. Это означает, что существует одна Божественная Сущность, Которая называется и является Богом — вечным, бестелесным, неразделимым, обладающим бесконечной силой, мудростью и благостью, Творцом и Вседержителем [Содержателем всего сущего] видимого и невидимого.
3. И тем не менее существуют три Ипостаси, которые единосущны, равны по силе, и одинаково извечны: Отец, Сын и Святой Дух.
Артикул II: О первородном грехе
1. Далее наши церкви учат, что с момента грехопадения Адама все люди, зачатые естественным образом, рождены во грехе, то есть они похотливы, не имеют страха Божьего и упования на Бога.
2. И что эта болезнь, или этот первородный порок, является истинным грехом, даже и поныне осуждающим и несущим вечную смерть тем, кто не рожден свыше посредством Крещения и Святого Духа.
3. Они [наши церкви] осуждают сторонников пелагианства и других, кто отрицает, что первородная развращенность является грехом, и кто, для затуманивания славы добродетели Христовой и Его благословений, утверждает, что человек может оправдаться собственными силами и по собственному разумению.
Артикул III: О Сыне Божьем
1. Также наши церкви учат, что Слово, то есть Сын Божий, вочеловечился во чреве блаженной Девы Марии,
2. так что существуют две сущности — божественная и человеческая, неразделимо соединенные в единой Ипостаси, в одном Христе, истинном Боге и истинном Человеке, рожденном от Девы Марии, воистину пострадавшем, умершем и погребенном,
3. чтобы умилостивить Отца к нам, и быть жертвой, принесенной не только за первородный грех, но также и за фактические грехи всех людей.
4. Он также сошел в преисподнюю и воистину воскрес в третий день. После этого Он вознесся на Небеса и сидит одесную Отца, царствует во веки, владычествует над всеми тварями и освящает тех, кто верует в Него,
5. посылая Святого Духа в их сердца, чтобы управлять, утешать, животворить их и защищать их от дьявола и власти греха.
6. Этот же Христос снова придет явно, дабы судить живых и мертвых, и т.д., согласно Апостольскому Символу Веры.
Артикул IV: Об оправдании
1. Далее наши церкви учат, что люди не могут оправдаться пред Богом собственными силами, заслугами или делами, но они оправдываются даром ради Христа, верой,
2. когда они веруют, что принимаются с благосклонностью, и что их грехи прощены ради Христа, Который Своей смертью искупил наши грехи.
3. Эту веру Бог вменяет нам в праведность перед Ним (о чем сказано в Рим.3 и 4).
Артикул V: О служении
1. Для того чтобы мы могли обрести эту веру, было учреждено служение учения Евангелия и отправления Таинств.
2. Ибо Слово и Таинства являются орудиями, посредством которых дается Святой Дух, Который порождает веру там и тогда, где и когда это угодно Богу, в тех, кто слышит Евангелие,
3. то есть, что Бог не за наши собственные заслуги, но ради Христа оправдывает тех, кто верует, что они приняты в благодать ради Христа.
4. Наши церкви осуждают анабаптистов [перекрещенцев] и других, которые полагают, что Святой Дух приходит к людям без внешнего Слова, благодаря их собственным приготовлениям и делам.
Артикул VI: О новом послушании
1. Также они учат, что эта вера должна приносить добрые плоды, и что совершать добрые дела, заповеданные Богом, необходимо, ибо такова воля Божья, однако мы не должны полагаться на эти дела, думая, что ими можно заслужить оправдание перед Богом.
2. Потому что отпущение грехов и оправдание постигается верой, о чем свидетельствует также и изречение Христа: “Так и вы, когда исполните все повеленное вам, говорите: ‘мы рабы ничего нестоющие’” (Лук.17:10).
3. Об этом же учат и отцы церкви. Ибо Св.Амвросий говорит: “Богом заповедано, что верующий во Христа спасен, что он даром принимает отпущение грехов, без [добрых] дел, только лишь по вере”.
Артикул VII: О Церкви
1. Далее они учат, что единая Святая Церковь пребывает и должна пребывать во веки вечные. Церковь — это собрание святых, в котором верно преподается Евангелие и правильно отправляются Таинства.
2. И для истинного единства Церкви достаточно согласия относительно учения о Евангелии и отправлении Таинств.
3. Нет нужды в том, чтобы человеческие традиции, то есть обряды или церемонии, учрежденные людьми, были везде одинаковыми.
4. Как говорит Св. Павел: “...Одна вера, одно крещение, один Бог и Отец всех...” (Ефес.4:5,6).
Артикул VIII: Что такое Церковь
1. Хотя Церковь, по существу, является собранием святых и истинно верующих, тем не менее, поскольку в этой жизни [с истинно верующими] перемешаны многие лицемеры и порочные люди, допустимо [законно и действенно] принимать Таинства, отправляемые порочным человеком, согласно словам Христа: “На Моисеевом седалище сели книжники и фарисеи...” (Мат.23:2).
2. Как Таинства, так и Слово действенны по той причине, что они учреждены и заповеданы Христом, даже если они преподаются [отправляются] неблагочестивыми людьми.
3. Наши церкви осуждают донатистов и им подобных, которые отрицают допустимость [законность] принятия служения неблагочестивых людей в церкви и которые полагают, что [священническое] служение порочных людей бесполезно и недейственно.
Артикул IX: О Святом Крещении
1. О Святом Крещении наши церкви учат, что оно необходимо для спасения,
2. что через Крещение даруется благодать Божья, и что младенцы должны быть крещены, так как они, будучи посвящены [вознесены к] Богу посредством Крещения, принимаются в благодать Божью.
3. Они осуждают анабаптистов, которые отвергают Крещение младенцев и утверждают, что дети спасены и без Крещения.
Артикул X: О Святом Причастии
1. О Святом Причастии (Вечере Господней) наши церкви учат, что Тело и Кровь Христовы воистину присутствуют и раздаются тем, кто причащается [вкушает Вечерю Господню].
2. И они осуждают тех, кто учит иначе.
Артикул XI: Об исповеди
1. Об исповеди они учат, что личное отпущение [разрешение] грехов следует сохранить в церквях, хотя перечисление всех грехов на исповеди не является обязательным.
2. Ибо это невозможно, согласно Псалму: “Кто усмотрит погрешности свои?” (Пс.18:13).
Артикул XII: О покаянии
1. О покаянии наши церкви учат, что те, кто впал во грех после Крещения, получают прощение грехов всякий раз, когда они [вновь] обращаются в веру [каются],
2. и что Церковь должна давать отпущение грехов тем, кто таким образом возвращается к покаянию.
3. Итак, покаяние, по существу, состоит из двух частей:
4. первая часть — это сокрушение, то есть состояние ужаса, охватывающее совесть из-за осознания грехов;
5. вторая часть — это вера, которая зарождается от Благовестия, или от отпущения грехов, и которая верует, что ради Христа грехи прощены, вера, которая утешает совесть и избавляет ее от мук и терзаний.
6. Затем должны последовать добрые дела, которые являются плодами покаяния.
7. Они [наши церкви] осуждают анабаптистов, отрицающих, что однажды оправданные могут утратить Святого Духа.
8. А также тех, кто утверждает, что некоторые люди способны достичь такого совершенства в этой жизни, что могут не согрешать.
9. Также осуждаются новатиане, которые не прощают отпавших от веры после Крещения, несмотря на то что они вновь раскаиваются в своих грехах.
10. Наши церкви отвергают также тех, кто не учит, что разрешение грехов приходит по вере, но заповедуют нам заслуживать [зарабатывать себе] благодать, искупая грехи собственными силами.
Артикул XIII: Об употреблении Таинств
1. Об употреблении Таинств наши церкви учат, что Таинства заповеданы не только для того, чтобы служить отличительными признаками веры среди людей, но, скорее — чтобы быть признаками и свидетельствами воли Божьей по отношению к нам, учрежденными для пробуждения и утверждения веры в тех, кто употребляет их [Таинства].
2. Поэтому мы должны употреблять Таинства с верой, чтобы веровать в обетования, предоставляемые и учреждаемые Таинствами.
3. Поэтому наши церкви осуждают тех, кто учит, что Таинства, как внешние, формальные деяния, дают оправдание ex opere operato, и не учит, что при употреблении Таинств требуется вера в то, что грехи прощены.
Артикулы, следовавшие за этими, были посвящены традициям и обрядам церкви, гражданскому управлению, Последнему Суду, свободной воле и добрым делам. По поводу последних, составители Исповедания проводили четкую грань между возможностью человека делать «добро или зло» в сфере естественного и гражданского правосудия и в сфере святости. Человек может делать многое, говорили они. Он может любить своих детей, ближних, страну; он может освоить ремесло, работать по профессии или руководить государством; он может благословлять общество своими добродетелями и талантами, или причинять ему боль своими пороками и преступлениями. Но эти деяния праведны только перед лицом Бога, которые появляются по милости, данной Святым Духом, и которые направлены к конечной цели на небесах. Любить Бога, любить и трудиться для человека ради Бога, - это способность не принадлежит падшему человеку, учили они, она должна быть дана свыше; как сказано у Амвросия: «Вера – мать всех желаний и святых деяний», слова звучащие эхом слов Великого Учителя: «Без меня не можете делать ничего».
В заключение протестанты вернулись в своем Исповедании к кардинальной доктрине, спасению по благодати. Они особенно критиковали мессу, на которой римская церковь строила спасение мира, делая священника, а не Христа, спасителем человека; искупительную жертву в алтаре, а не на кресте; таким образом, заставляя людей приходить за прощением к ней, а не к Богу, торгуя небесами, заменяя поклонение шарлатанством, церковь рынком. «Если церковь забирает грехи живых и умерших ex opere operato, тогда оправдание зависит от простого обряда», и Христос умер напрасно. По Библии они не знали другой жертвы за грех, кроме той, которая была принесена Христом однажды на Голгофе, вечной, не нуждающейся в повторении, так как ее действие охватывает все народы земли, а также вечность. Им не было поставлено условий для пользования этими достоинствами, кроме тех, которые были поставлены Тем, чьими они были. Достоинства не давались им, как плата за работу, они не были эквивалентны золоту; они давались на тех же условиях, на которых Евангелие предлагало их – «даром». Итак, они трудились, чтобы отменить мессу со всей системой спасения делами, для которых она была важным символом, и восстановить крест.
Мы говорили, что по Четвертому Артикулу, касавшемуся оправдания, антитезис не был точно определен. В Исповедании не говорилось, что «мы осуждаем папистов, которые придерживаются учения противоположного оправданию по вере. Это опущение произошло не от недостатка мужества, так как в остальном мы видим, что заблуждения римской церкви смело атаковывались. Как мы видим, мессу не пощадили; но протестанты не выделяли одну мессу. Вряд ли какое-нибудь злоупотребление или заблуждение было упущено в обзоре, или отложено с клеймом неприятия. Всем был вынесен приговор: «Нет  ни в Писании, ни у св.отцов». Отпущение грехов священниками, различие в еде, монашеские обеты, пагубное смешение церковной и гражданской власти, вредное для личности служителей Слова Божьего, и урожайное на войны и кровопролитие в мире,  были осуждены по многим причинам. И прежде всего за то, что они делали непонятным учение о благодати и праведности по вере, что является основным тезисом, высшей славой Евангелия».
Исповедание с заметной смелостью, когда мы думаем, что оно было прочитано в собрании, где было много епископов, осудило одну из основных ошибок средних веков – смешение церкви и государства, вещей духовных и мирских, что привело к коррупции в церкви, и навлекло много бедствий на мир. Оно объясняло с большой ясностью и довольно долго, что церковь и государство являются двумя разными системами, и, хотя взаимосвязанными, но имеющими собственные границы, собственные права и обязанности, что благополучие обоих требует сохранение независимости каждого.
«Многие – продолжал Байер – неумело смешивали епископальную и светскую власть; и в результате этого смешения происходили войны, восстания, бунты. По этой причине и для того, чтобы переубедить общественное сознание, мы чувствуем себя обязанными установить разницу, которая существует между властью церкви и властью меча.
Поэтому мы учим, что сила ключей или епископов соответствует Слову Господа, заповеди, данной Богом, проповедовать Евангелие, отпускать или не отпускать грехи и отправлять таинства. Эта власть имеет отношение только к вечным вещам, принадлежит только служителю Слова Божьего и не беспокоится о политическом управлении. Политическое управление занимается всем, кроме Евангелия. Магистрат защищает не души, а тела и плотское имущество. Он защищает их от атак извне, и, применяя меч и наказание, заставляет людей соблюдать гражданский закон и покой.
По этой причине мы должны быть особенно осторожны, чтобы не смешивать власть церкви с властью государства. Власть церкви никогда не должна захватывать чуждое ей служение; так как Христос сказал: «Мое царство не от мира сего».  И также: «Кто поставил Меня судьей над вами?» Павел сказал филиппийцам: «Наше гражданство – на небесах». И коринфянам: «Оружия воинствования нашего не плотские, но сильные Богом».
Таким образом, мы различаем два правительства и две власти, и чтим обоих, как превосходные дары, данные нам Богом на земле.
Обязанностью епископов является проповедь Евангелия, прощение грехов и исключение из христианской церкви всех, кто восстает против Господа, но не человеческой силой, а исключительно Словом Божьим. Если все епископы будут поступать так, то церкви должны подчиняться им согласно словам Христа: «Кто слушает вас, слушает Меня».
Но если епископы учат тому, что противоречит Евангелию, тогда церкви имеют приказание от Бога, которое запрещает им повиноваться (Матф. 7:15; Галл.1; 2Кор. 13:8-10). А св.Августин в письме против Пертилиана пишет: «Мы должны повиноваться католическим епископам, если они сбились с пути, и учат противоположному каноническим Божьим Писаниям».
Затем Байер приступил к эпилогу Исповедания.
Мы не из ненависти это сказали, – говорил он – не для того, чтобы оскорбить вас, но объяснили учение, которое считаем важным, для того, чтобы было понятно, что мы не принимаем никакую догму или обряд, противоречащие Священному Писанию или традициям вселенской церкви».
Таково, сказал Байер, закончив чтение документа, краткое изложение нашей веры. Еще многое можно было изложить, но ради краткости они опущены. Но то, о чем было сказано, достаточно, чтобы показать, что в нашем учении и традициях нет ничего, чтобы не соответствовало Писанию или вселенской церкви.
Чтение Исповедания заняло два часа. Все это время никто не проронил ни слова. Собрание князей и воинов, государственных мужей и клириков, сидело молча, пораженные не просто новизной, но простотой, красотой, величием истины, которая была развернута перед ними в грандиозной духовной панораме, которая вышла из-под руки Меланхтона. До этого им было известно о мнении протестантов по слухам или невежеству, или ненависти, представлявшей их в ложном свете или порочавшей их; теперь они узнали о них благодаря перу самого ясного ума и самого совершенного богослова в войске Лютера. Меланхтон зная, что он будет обращаться к публике тугой на ухо, и еще более тугой  на сердце, применил все свои способности, использовав очарование утонченного стиля и четкость иллюстраций богословских тезисов. Успех заключался в том, что его понимали клирики, миряне, воины, бароны и богословы, бывшие на сейме. Но это была наименьшая из побед Меланхтона.
За два часа чтения Исповедания какая работа была проделана, какой успех имело дело реформации! Заблуждениям, которые прогрессировали в течение многих веков, был вынесен смертный приговор, и с этого часа они стали уменьшаться; такими ясными и уместными были доказательства, которыми Меланхтон подтверждал протестантское учение. Это было похоже на утренний рассвет, когда тучи, покоившиеся всю ночь на склонах Альп, расходились, открывая громадные, покрытые снегом великолепные вершины; так и сейчас туман средневековья начинал рассеиваться. И вот, в величественном блестящем облачении вечные истины, которые Святой Дух дал в древности для спасения человека – эти Альпы духовного мира, эти горные вершины, которые устремляются в небо, омытые светом от Божьего престола – выходят вперед и открываются восторженному человеческому взору. Кроме того, Исповедание добавило несколько влиятельных новообращенных лиц в ряды протестантов. Одни были удивлены, на других подействовала твердая вера, на большинство оказал влияние дух примирения с лютеранами.
Тринадцать лет тому назад (1517 году) один монах со свитком в одной руке и молотком в другой пробившись сквозь толпу пилигримов, прибил свиток с девяноста пятью тезисами к дверям замковой церкви Виттенберга. Сцена повторяется, но в большем масштабе. Теперь войско князей и свободных городов пробивается сквозь тернии Аугсбургского сейма и перед собравшимися княжествами и иерархами христианского мира прибивают старый свиток, – итак, что такое Исповедание, как не свиток монаха, дополненный более вескими доказательствами – они прибивают свиток к трону Карла.













                Глава 24

                После сейма в Аугсбурге.


Великий Протест – Города предложили отказаться от него. – Аугсбурское Исповедание – Богословская кульминация реформации в Германии – Ликование протестантов – Три исповедания – Гармония – Новообращенные – Консультации и диалоги в императорской передней – Епископ Зальцбургский о священниках – Перевод исповедания на французский язык – Протест вольных городов – Попросили отказаться от протеста 1529 года. – Удивление выборных – Побежденные приняли вид победителей. – Что охватывал Протест 1529 года? – Глупость требования императора


Сейчас мы можем оглядеться и внимательно посмотреть на великое движение возрождения, проходившее в других странах. Везде справа и слева, от Балтики до Альп, от Атлантики до ворот Вены, сеется учение протестантизма, и пускает сильные корни. Даже за горами, отгораживающими стеной Италию и Испанию, поднимается протестантское движение, и на римскую церковь начинают наступать в тех странах, где она считала, что ее власть укреплена традиционной верой, слепым поклонением и изнеженностью людей, и что никто не будет настолько безумным, чтобы нападать на нее. Но прежде чем перевести взор с Германии, давайте коротко отметим события, последовавшие за сеймом в Аугсбурге.
Представление Исповедания на сейме было кульминацией движения на немецкой земле. Это было самое великое время для лютеранской церкви. К нему были направлены труды Лютера и тех, кто его окружал, теперь оно пришло, и богословское движение обрело венец. Аугсбурское Исповедание, никоим образом, не было точным изложением истины Писаний, но как первая попытка, сделанная до завершения реформацией второго десятилетия, было чудесным действием. Его не затмили даже самые замечательные Исповедания, последовавшие за ним, и которым оно помогло проложить дорогу. Как только Исповедание положили на императорский стол, олицетворением движения перестал быть только один Лютер. Реформация предстала перед миром как система Тезисов, взятых из Библии, всесторонне охвативших те принципы, которые были даны Богом в качестве основания справедливости и порядка для народов, и как средство для обновленной и вечной жизни всем людям. И чтобы не  случилось с Лютером, хотя в тот момент он мог стать мучеником, или, возможно, но маловероятно, мог отступить от веры, или уничтожить веру, которую когда-то проповедовал, перед народами стоял еще больший проповедник, и открывал им дорогу в светлое будущее.
Должно ли было Аугсбургское Исповедание заменить Библию для протестантов? Ни в коем случае. Не будем заблуждаться по поводу цели, ради которой оно было составлено, и места, которое оно должно было занять. Учение, которое содержало Исповедание, было, прежде всего, в Библии. Физическая карта имеет силу, и ей можно следовать только тогда, когда каждому острову и континенту, отмеченному на ней, соответствует остров и континент на поверхности земного шара; справочник по ботанике только тогда имеет силу, когда для каждого термина на его страницах есть цветок или дерево в природе; и карта неба является истинной, когда каждой звезде, обозначенной на ней, соответствует звезда на небе. То же и в отношении Аугсбургского и других Исповеданий, они – истины, имеют силу и являются руководством только тогда, когда каждое утверждение, содержащееся в них, соответствует учению Писания. Их сила не в них самих, а в Слове Божьем. Поэтому они не сковывают сознание, не порабощают его, за исключением искажения; они только ведут к свободе, защищая ум от заблуждений, и предоставляя сознанию свободно следовать за светом Слова Божьего.
Обе партии понимали последствия, которые должны были последовать за тем, что только что произошло. Протестанты воодушевились. Они достигли своей цели, которая заключалась не менее, как в том, чтобы открыто заявить о своей вере на сейме и всему христианскому миру. «Милостью Божьей – воскликнул Понтаний, передавая Библию на латыни секретарю императора – это Исповедание победит, несмотря на врата ада». «В Аугсбурге смело исповедали Христа», сказал Лютер, когда новость дошла до него. «Меня переполняет радость, что я дожил до этого часа». Церкви, как мы видели, были закрыты для протестантских служителей, но здесь мы видим, что кафедра поставлена прямо на сейме, и великие князья стали проповедниками Евангелия.
Папские участники сейма испугались и пришли в замешательство, когда поняли, что произошло. Сейм был созван, чтобы сбросить реформацию, вместо этого, он ее укрепил. По следам этого Исповедания шли два других: одно, написанное Бруцером и подписанное четырьмя городами, которое в вопросе о Вечере Господней склонялось более к Цвингли, чем к Лютеру (Страсбург, Констанца, Мемингем и Линдау), поэтому оно называлось Исповеданием Четырех Городов; и другое, представленное от имени Цвингли и содержавшее изложение его взглядов. Таким образом, движение вместо того, чтобы сжаться до более узких размеров, или сокрытия, смело вышло перед лицом противников; и слабая надежда, которую католики основывали на том обстоятельстве, что существовало три протеста, или «схизма в схизме», как они это назвали, исчезла после изучения этих документов, и было видно во многом их взаимное согласие, только в одном они отличались, но все они были едины в отречении от римской церкви и осуждении ее.
Кроме того, влиятельные князья перешли от католиков к протестантам. Архиепископ Герман, курфюрст Кельна, граф Пфальца Фридрих, герцог Эрик Брундсвиг-Люнебургский, герцог Генрих Мекленбургский и герцоги Померанские обратились к истине, и их приход почти удвоил политическую силу реформации. Трофеи Исповедания рассматривались как залог многочисленных возвращений на путь истинный в грядущие времена. Ни одна из этих надежд не посрамила. Исповедание было переведено на большинство европейских языков и распространилось по нескольким странам; все неправильные истолкования и клеветнические осуждения, которые мешали делу и представляли его в ложном свете, были удалены; протестантизм стали считать движением, несущим обновление душе и новую жизнь княжествам.
Было утро 26 июня, следовавшего за днем чтения Исповедания. Император только что проснулся. Он плохо спал и был уставшим и раздраженным. Вчерашнее дело не выходило у него из головы, и на него навалилась меланхолия. Он плохо организовал начало совместных действий с Папой в Болонье. Лютеранство стало еще крепче в глазах мира, и имело больше приверженцев сейчас, чем до Аугсбурга. Он должен обдумать, как исправить первый неправильный ход. В это время пфальцграф, который, как и его господин, был не в своей тарелке, вошел в императорские покои. Он увидел взволнованное лицо императора и догадался о причине беспокойства. «Мы должны – сказал он – уступить в чем-то лютеранским князьям». С этими словами Карлу пришло облегчение; граф продолжал говорить, что было бы вполне достойно сделать уступки, которые император Максимилиан хотел осуществить. «Что за уступки?» - спросил монарх. «Три уступки: причастие под обоими видами, брак для священников и свобода относительно постов», ответил пфальцграф. Третья уступка понравилась Карлу. Она не затрагивала мессу и авторитет церкви. Это была небольшая жертва ради предотвращения большого зла.
Немного погодя пришли Гранвель и Кампеджио. Им рассказали о совете пфальцграфа, который нашел благосклонность в глазах императора. Но он не был равно благосклонен в глазах церковников. На собраниях в Болонье  Кампеджио, как мы знаем, рекомендовал лишь один курс, одно средство от всех современных ересей – меч. Он был того же мнения в Аугсбурге, как и в Болонье. Одна уступка может привести к еще большим уступкам. Кардинал сказал, что совет пфальцграфа не очень хороший, и Кампеджио сумел уговорить императора отказаться от него.
Вскоре прибыли другие, в основном клирики, которые поддержали позицию, выбранную легатом. «Я остаюсь со своей матерью», - воскликнул епископ Вартцбурга. «Слова истинного и послушного сына, - сказал придворный Бренц – но молю вас, милорд, не забывать ради матери отца и сына». «Мне не нравится не лекарство, а врач, выписывающий его», сказал епископ Зальцбургский, который был особенно против реформаторов. «Я дам мирянам чашу, священникам жен, немного больше свободы относительно мяса, я не против некоторой реформации мессы, но не могу принять того, что простой монах, нищий августинец, осмелился реформировать всех нас». «Я тоже не могу принять того, - поддержал другой епископ – что маленький городок будет учить весь мир; немыслимо, чтобы древние традиционные воды Рима будут отвергнуты ради еретического жалкого ручья из Виттенберга». Старое возражение: «Из Назарета может ли быть что доброе?»
Из людей, окружавших Карла, некоторые обвиняли себя и лютеран. Епископ Зальсбургский, которого мы только что упоминали, как человека враждебно настроенного против реформации, был, несомненно, слеп относительно упадка римской церкви; однажды он откровенно признался  об этом Меланхтону, который настаивал на реформации в жизни священства. Архиепископ не мог не выразить своего мнения относительно безнадежности такого предприятия, не потому что это было не нужным, но потому что это было просто неосуществимо. «Что? – закричал он – Реформировать нас? Мы, священники никогда ни для чего не годились». Архиепископ придерживался мнения, что в священстве не осталось достаточно крепкого стержня, чтобы устоять. Единственным средством было убить его. Всевышний произнес суд на порочное священство ранее. «Если же соль потеряет свою силу…Она уже ни к чему негодна, как разве выбросить ее вон на попрание людям».
Карл получил сейм, который он собрал в большой надежде, и к которому пришел в величии, не сомневаясь, что приближается к месту победы; он получил больше; он получил Лютеранское Исповедание – не исповедание грехов против матери-церкви и вопль о прощении к Папе и императору, которые он готов был услышать, но смелое исповедание князьями своего учения и всех предпринятых ими шагов, короче, знамя восстания было развернуто у подножья императорского трона. Прежде чем наказать за оскорбления девятилетней давности исполнением Вормского эдикта, ему приходится иметь дело с новым лютеранским движением. Если он пройдет молча мимо него под предлогом того, что это просто догмы, ему следует быть фактически терпимым к протестантской вере и никогда впредь не упоминать о Вормской опале. Если, с другой стороны, он призовет князей к отречению, он должен подготовить разумные обоснования для их подчинения, и если понадобиться, потребовать его. Он должен пройти между Сциллой принуждения и Харибдой толерантности. Вот, что принес ему сейм. Он принес ему новые дилеммы – больше бессонных ночей. Ему пришлось униженно писать Клементу VII о том, что проект, на изобретение которого они потратили в Болонье целую зиму, был настолько неудачным, что, фактически, способствовал движению назад.
Был дорог каждый час. Еще до завтрака надо было предпринять какие-то шаги. Из двух вариантов, открытых ему – принуждение и толерантность – было ясно, что последний нужно было использовать в последнюю очередь. Но императорские эдикты требовали обоснования; и вот теперь Карл остро почувствовал свою некомпетентность в богословии. Испытывая смущение, а не поддержку от противоречащих мнений и советов окружавших его людей, он решил сам заняться этим вопросом, и с этой целью приказал своему секретарю приготовить французский перевод Исповедания. Как мы говорили, Карлу были вручены два варианта Исповедания, один на латыни, другой на немецком языке; но он считал, что ему будет более понятны богословские аспекты лютеранства и идиоматические красоты Меланхтона на французском языке, чем на любом из двух других языков. Он потребовал от секретаря абсолютной точности. «Понимаешь, - сказал он – ни одно слово не должно быть пропущено». Лютеранским князьям, слышавшим эти слова, понравилось желание императора быть хорошо осведомленным в этом вопросе; и это служило признаком, что он склонится на их сторону – некоторое узкое основание для великого вывода. Придворные, которые лучше знали императора, качали головами, когда узнали, что лютеране рассчитывали обратить Карла посредством красноречивого документа Меланхтона.  Он уже обрел некоторых влиятельных последователей среди мирских правителей; и одного или двух епископов Кельна и Аугсбурга он почти убедил стать лютеранами; но голова, на которой была корона, не должна быть в числе, тех, кто склонился перед силой истины.
Пока император завтракал, в передней собралось много вельмож. Кто они, и почему пришли в столь ранний час? Это послы из имперских городов, они прибыли по приказу императора. Прежде чем начать первый урок по лютеранскому богословию, Карл попытается решить что-нибудь с городами.
Во все века свободными города были предметом ревности и неприятия со стороны правителей. Свободные города Германии не были исключением из этого правила. Карл следил за ними с подозрением и ненавистью. Они были камнем преткновения на его пути к вселенской монархии, которая была его целью. Но из всех имперских свободных городов четырнадцать доставляли императору особое беспокойство. Они отказались подчиниться Рецессу сейма в Шпейере в 1529 году. Имена этих проблемных городов – Страсбург, Нюрнберг, Констанц, Ульм, Ройтлинген, Хайльбронн, Мемминген, Линдау, Кемптен, Виндсхайм, Исни и Вайсенбург. Их неподчинение Рецессу сейма вызвало раскол в империи. Надо было попытаться закрыть брешь и вернуть непослушные города, прежде чем другие последуют их дурному примеру. Их представители наряду с другими собирались сейчас в передней. Пфальцграф Фридрих был послан им сказать, что «на последнем сейме в Шпейере (1529 г.) был принят указ, которому подчинилось большинство княжеств, к большому удовлетворению императора, но некоторые из городов отклонили его, ослабляя тем самым империю; и Карл призывал их подчиниться сейму».
Вряд ли они ожидали, когда собрались этим утром в передней монарха, что им предъявят такое требование. Убедительные слова Меланхтона все еще звучали в их ушах; они чувствовали себя еще более убежденными, прослушав его изумительно ясное и убедительное объяснение того, что их вера основана на Слове Божьем, и что они не могут оставить ее, не повредив своим душам. Только за день до этого они были свидетелями ликования братьев при торжествующей защите учения и разделяли их чувства. Они также заметили, как очевидное недоумение, в которое обратило католиков чтение Исповедания, отражалось на их лицах, как неловко они себя вели, какими значительными взглядами они обменивались друг с другом, и как искренне некоторые из них признавали, что документ Меланхтона содержал только истину! Уступки или попытки примирения не удивили бы их; но то, что министр Карла на следующий день после такого триумфа будет предъявителем такого требования императора, удивило их безмерно. Они выиграли, за ними осталась моральная победа; но побежденные неожиданно приняли вид победителей.
Протестантские города попросили подчиниться эдикту сейма 1529 года. Посмотрим, что было включено в это требование. Сейм 1529 года отменил толерантность сейма 1526 года. Но не только это; он наложил арест на протестантское движение и постановил, что оно не должно ни на йоту преступать границы, достигнутые им со времени опубликования Рецессии сейма. Что касалось тех, кто уже был протестантами, им было милостиво разрешено так и оставаться; но с того дня и впредь, пока существует Германия, ни князю, ни городу, ни отдельному человеку не разрушалось вступать в ряды протестантов и покидать римскую церковь, каковы бы не были его убеждения и желания. Более того рецессия предусматривала восстановление мессы и всего католического механизма в протестантских провинциях и городах. В то время как она строго запрещала любой прозелитизм со стороны протестантов, она давала папистам неограниченную свободу. Что может произойти при такой организации, кроме ослабления и исчезновения протестантизма? Можно было прогнозировать год, даже день, когда он мог исчезнуть. Именно в этот час, когда Аугсбургское Исповедание лежало на императорском столе, свободные города попросили помочь в организации похорон протестантизма.
Это даже не полностью раскрывает недальновидность, которую  Карл допустил при выдвижении этого требования, и предательство, в котором бы обвинили свободные города, если бы они уступили. Рецессия 1529 года была актом, который уводил их от Великого Протеста, давшего им имя. Придерживаться Рецесса значило отойти от Протеста, спустить флаг, развивавшийся перед всем христианским миром, символ и надежду народов на славное избавление от ужасного рабства.
В то время они не очень задумывались о том, как действовать; но чем больше они размышляли, тем лучше они понимали, что они руководились не собственной мудростью, чтобы занять самую всеобъемлющую и совершенную позицию в мире. С их Протестом пришла новая свобода для души человека, новые права и возможности для общества. Их Протест положил в христианском мире вечный краеугольный камень свободы и добродетели – свободное сознание. Но свободное сознание не означало беззаконное сознание или самоуправляемое сознание. Выше сознания их Протест ставил Слово Божие – свет – голос, говорящий: «Вот, путь». Выше Слова они поставили Дух, который говорит через него. Они не дали ни человеку, ни церкви право авторитетно толковать Писание; они старались остерегаться деспотизма, когда Писание становилось инструментом в руках непогрешимых толкователей; так как тот, который может толковать закон по своему желанию, может заставить закон делать то, что хочет. Только само Писание может толковать Писание. Итак, они провозгласили превосходство Писания, не как оковы для разума, а как Божественный бастион вокруг него. Выше превосходства Писания они поместили превосходство Духа, вдохновляющее его, и, поступая так, они воздвигли еще один оплот вокруг свободы разума.
Освобожденное сознание они отдали  на попечительство Библии; а превосходство Библии поместили под суверенитет Божий. Таким образом, они привели сознание в непосредственный контакт с Господом, а человеческое общество они поместили под управление справедливого и праведного царя.
Протест 1529 года был, таким образом, грандиозной эпохой реставрации и примирения.  Он восстановил общество для Бога. Римская церковь разделяла их. Она встала между Богом и обществом, присвоив исключительное и непогрешимое право на истолкование Писания. Она заставила закон говорить, что ей нужно, и, таким образом, Божие правление она подменила своим. Протестантизм пришел, чтобы восстановить Божие правление в мире. Он сделал это, поместив авторитет Писание над папским престолом, и, подняв венец Христа над короной императора.
Такое восстановление не могло случиться за один день, даже век. Но в Протесте 1529 года было все. Прочная основа, удивительный порядок, все возрастающее величие и сила протестантских княжеств заключалась в этих трех основных принципах – Сознание, Писание и Дух – каждый в своем порядке и субординации. Этот простой Протест содержал все, как желудь содержит дуб, а утро полдень.




                Глава 25


                Попытка опровержения Исповедания.


Что делать с Исповеданием? – Растерянность католиков – Исповедание должно быть опровергнуто. – Экк и двадцать других, избранных для этой работы. – Предупреждение Лютера – Предсказания Меланхтона и Карла – Борьба в Кобурге – Четырнадцать протестантских вольных городов – Опровержение Исповедания – Бессодержательное и длинное – Отвергнуто императором. – Вторая попытка – Сестра императора – Ее влияние на Карла – Игра масок



«Придерживайтесь Рецессии 1529 года и оставьте ваш Протест», так обратился Карл к выборным от четырнадцати вольных городов, собравшимся в императорской передней утром 26 июня 1530 года. Когда мы думаем, что Протест означал новую эпоху, которая принесла с собой Лютера и протестантских князей и города, а не они ее принесли, каким глупым выглядит это требование, даже если оно исходит от обладателя многих корон и многочисленных армий! Представители ответили, что в такой ответственный момент им нужно время на обдумывание. Они удалились, чтобы вернуться с письменным ответом только 7 июля. Пока города готовили ответ, еще одно дело требовало рассмотрения. Что делать с Исповеданием, лежавшим на императорском столе? Какие шаги предпринять, чтобы убедить курфюрста Иоганна и других протестантских князей изменить свое мнение?
Мы видели, что император отпустил представителей протестантских городов, приказав им посоветоваться  и написать ему, как они собираются исполнить Шпейерский указ, и готовы ли они отречься от Протеста 1529 года. Едва они ушли от него, он призвал на совет папских участников сейма. Их позвали дать совет относительно еще одного дела, которое требовало срочного внимания императора. У него на столе лежит Исповедание протестантских князей, что с ним делать? Лютеранство не только в Виттенберге; оно здесь, во дворце пфальцграфа в Аугсбурге, красноречиво протестуя против тирании, громко крича на сейме, и постепенно, если его не заставят замолчать, будет кричать на весь христианский мир о том, что римская церковь опорочила веру и стала отступницей. «Что нам делать? – спросил император собравшихся князей и епископов – Как нам избавиться от этого документа?»
Вопрос императора был сигналом к выражению противоречивых мнений. Не мудрое наставление, а возбуждение и смущение нашел Карл у своих советников. Они разделились на три группы. Мы не будем, говорила одна группа, бить логикой по нашим противникам, пока мы будем распутывать богословский лабиринт, они ускользнут. У нас одно направление – исполнить Вормский эдикт. Другая группа, осведомленная лучше о тайных намерениях императора, сказала: «Давайте отдадим решение вопроса императору». Третья группа состояла из тех, кто был высокого мнения о своих традиционных знаниях, и был не прочь их показать. Пусть назначат нескольких богословов – сказали они – написать Опровержение лютеранского Исповедания, которое может быть зачитано князьям и ратифицировано императором.
Епископы не настаивали, чтобы император следовал экстремальным насильственным курсом. Они скорее, в целом, использовали свое влияние, чтобы проверить кровожадность других. «Я не могу советовать Его Величеству применить силу», -  сказал Альберт Майнцский, но причина его умеренных советов умаляет их благородство – чтобы, когда император уйдет, протестанты не отомстили бы священникам, и турки не пришли бы в конце дня и не пожали ятаганом то, что осталось после шпаги лютеран». Епископ Аугсбургский навлек на себя подозрение как еретик, так как он хотел идти на мировую с протестантами. Он готов был признать причастие под обоими видами, брак священников, и даже при необходимости отмену мессы. «Мессу! - закричали некоторые – Отменить мессу! Почему тогда сразу не сказать о интригах кардиналов? Но не все клирики хотели примирения. Архиепископ Зальсбургский сказал ядовито: «Лютеране положили перед нами Исповедание, написанное черными чернилами на белой бумаге, если бы я был императором, я бы ответил им красными чернилами».
Некоторые из светских правителей были самыми фанатичными и несдержанными на этом совете. Георг Саксонский и Иахим Бранбенбургский превзошли самых ярых священников. Первый ненавидел Лютера такой ненавистью, которая увеличивалась с годами, а последний был известен как опрометчивый глупец, кого одно упоминание слова «лютеранин» приводило его в бешенство. Эти два вельможи напирали и проголосовали за войну. Они настаивали на том, что споры, особенно с богословами из Виттенберга, могут быть долгими и неопределенными, и больше полагались на шпагу. Там присутствовал некий граф Феликс Верденбергский, которого слово «война» очень возбуждало. Почуяв издалека драку, он встал и сказал: «Если надо сражаться с лютеранами, я предлагаю свою шпагу, и клянусь не вкладывать ее в ножны, пока оплот Лютера не будет повергнут в грязь». Несомненно, граф Феликс подтвердил бы свои доблестные слова доблестными делами, но обстоятельства были таковы, что, когда несколько дней спустя он пил вино из графина слишком большими глотками, он умер. Фанаты имели перевес на совете. Даже предложение средней группы было отклонено, которое было за то, чтобы оставить решение вопроса за императором. Это означало, спорили экстремисты, что есть две партии и два курса. Это могут понять превратно, говорили они. Была только одна партия, то есть империя, и был только один курс; и поэтому лютеране были бунтовщиками и решать вопрос с ними надо мечом.
Но прежде чем обнажить меч, они должны были попробовать перо. Потом они еще более охотно прибегнут к насилию. Они согласились составить Опровержение Исповедания.
Конечно, полагали, что богословы этой группы возьмутся за эту задачу, невозможную задачу, если Библия ничего не стоит, но в Аугсбурге Библия также мало ценилась, как и Исповедание. Большинство папских правителей привезли с собой на сейм богословов и образованных людей. «Некоторые – писал Йона – привезли с собой невежд. Йона относит Коклеуса к этой категории. Фабер и Экк занимали лучшее положение, будучи образованными людьми, хотя и второсортных способностей, если вообще они у них были. Но вне ограды протестантов был один человек превосходного таланта и знаний – Эразм, но его не было в Аугсбурге. Его пригласили обе партии, но их настойчивые просьбы не могли вытащить его из убежища в Базеле. Великий схоласт послал обоим обычные отговорки. Протестантам он написал: «Десять советов не могли распутать сложный сюжет вашей драмы, а я тем более. Если кто-нибудь выскажет предположение, имеющее здравый смысл, то это сразу же приписывают лютеранству». Но изменив тактику в обращении к другой стороне, он нашел для католиков несколько приятных слов за счет лютеран. Каким незабвенным примером разницы между Ренессансом и Реформацией является Эразм, – пробуждением науки и пробуждением принципов!
Но Исповедание должно быть опровергнуто, для выполнения этой задачи римская церковь может использовать только тех богословов, которые у нее есть. Фабер, которого сделали архиепископом Венским, Экк, оппонент и ругатель Лютера, Кохлаус, архидьякон Франкфуртский и семнадцать других, в основном доминиканские монахи, всего в количестве двадцати, были отобраны для написания ответа на Исповедание протестантских князей.
Они все были ярыми католиками. Было ясно, какое орудие выйдет из этой мастерской. Но никто не ожидал, что эти люди сделают попытку познакомиться с взглядами Лютера, или что они открыто посмотрят на доказательства Меланхтона, серьезно будут бороться с ними и меньше опровергать их. Считают, что именно Кампеджио подал этот список имен, но никто кроме него не понимал тщетность того, чем его номинанты должны были заниматься. Комитет решил объявить о том, что согласие невозможно, и  что римская церковь не собирается сдаваться. Те, кто боялись примирения, могли не бояться, а те, кто хотели его, были вынуждены отложить тщетные надежды. «Доктор, - спросил герцог Баварский, обращаясь к Экку – можете ли вы опровергнуть этот документ по Библии?» «Нет, ответил он – но это легко сделать на основании св.отцов и соборов». «Понятно, - сказал герцог – понятно, лютеране находятся в Писании, а мы – вне его». Почтенный канцлер Ингольштадта был одного мнения с другим из его единоверцев, что с протестантами ничего нельзя сделать, пока они находятся в замке Библии; но если вывести их из этого бастиона на равнину традиций, то нет ничего легче, чем победить их.
Верный глаз Лютера видел, что грядет. Он понимал, что дело было не в д-ре Экке и его когорте помощников опровергавших Исповедание Меланхтона, но в том, что существовала одна альтернатива, а именно, что крепкий меч Карла придет усмирять то, что логика не смогла опровергнуть. «Вы ждете ответа врагов, – писал он друзьям в Аугсбург – он уже написан, вот, он – св. отцы, св.отцы, св.отцы; церковь, церковь, церковь; обряд, традиция, но ничего из Писания. Затем император при поддержке свидетельств этих арбитров вынесет решение не в вашу пользу, затем вы услышите хвастовство со всех сторон восходящее до небес и угрозы, нисходящие даже до ада».
Тот же самый вывод формировался сейчас у двух других людей – Меланхтона и императора Карла. Все трое – Лютер, Меланхтон и Карл пришли к этому заключению, но разными путями. Лютер в Кобурге, подобно астроному в обсерватории с глазами, поднятыми от земли и устремленными в небо, делавшего выводы о будущих событиях по известным законам Божественного правления и известным фактам протестантской и папской систем. Меланхтон пришел к этому выводу путем здравого смысла. В Аугсбурге он близко столкнулся с группами, нападавшими на него; он ежедневно слышал их угрозы; знал об интригах вокруг себя и понимал, что их целью было насилие. Император предчувствовал исход дела. Император осторожно выспросил Лютера, собирается ли он оставаться верным решению этого вопроса. Реформатор ответил через курфюрста Иоганна: «Если император хочет, то пусть он будет судьей. Но пусть ничего не решает, что противоречит Слову Божьему. Ваше Высочество не может ставить императора выше Самого Бога». Так Лютер сказал о том, что в духовном мире государство не владеет правосудием. Это лишило императора надежды на то, что дело будет отдано ему на суд. Он поминал, что такого не может быть. С другой стороны, группа ярых католиков составляла большинство в Аугсбурге. Они заправляли на сейме; они также заправляли в Риме; они не отдадут в руки Карла окончательное решение вопроса, как бы сделали протестанты. Императору ничего не оставалось, кроме почетной задачи исполнения решения, на которое были настроены его фанатичные советники-паписты, чтобы уничтожить противников, а именно применение силы.
Предсказание исхода повлияло на всех троих совершенно по-разному. Меланхтона оно повергло в отчаяние, у Карла оно вызвало мрачную и угрюмую решительность отомстить за себя делу, которое вмешалось в его великие проекты, чтобы помешать и досадить ему. Лютера, с другой стороны, оно исполнило мужеством, можно сказать, пренебрежением, если можно так охарактеризовать насмешливое и одновременно святое пренебрежение, которое испытывал Лютер  ко всем, кто боролся с протестантизмом, от Карла до д-ра Экка и Кохлауса. Что касается Лютера и Меланхтона, разница между ними заключалась в следующем: Меланхтон думал, что шпага императора убьет дело; Лютер знал, что она убьет только его последователей, и через их смерть даст делу жизнь. Дело было Божие; по поводу этого у него были самые глубокие убеждения. Победа была несомненной. Если же нет, то получалось так, что Небесный Царь мог делать лишь то, что позволял король Испании; и что Христос должен был идти вперед или возвращаться, поддерживать это дело или оставить его по желанию императора – другими словами, Карл, а не Бог правил этим миром.
Мы вынуждены спросить, было ли это лучшей расстановкой, когда отважный человек сидел в Кобурге, а застенчивый и робкий был послан на поле сражения? Был ли нужный человек в нужном месте? Мы бы сделали совершенно другую расстановку. Мы бы послали сильного мужчину на поле сражения, а слабого и робкого в уединение Кобурга, чтобы давать советы и молиться. Но на этом и на других примерах мы узнаем, что Божие пути не наши пути, и его мысли не наши мысли. Такая расстановка была самой лучшей. Сильному человеку нужно было молиться, а слабому принимать ответ и действовать по нему. Победить могла только молитва веры; только сильной вере даются большие благословения. Поэтому Меланхтона не было в Кобурге, но его слабость на поле сражения иллюстрировала силу его Господа, и показывала Того, Кто совершал работу. Кроме того, он хотел установить контакт с папистами, он пошел дальше Лютера, чтобы более явно свалить вину на римскую церковь, и обвинить ее в окончательном разрыве.
Лютер каждый день с поднятыми руками привлекал силу с небес, как громоотвод привлекает электрический заряд из туч, чтобы передать Божественное действие, посылаемое свыше, тем, кто нуждался в нем в Аугсбурге. Вера порождает веру, и Лютер стал подобно Богу для Меланхтона и окружавших его людей. Давайте отправимся в Кобург. До нашего слуха доносится голос человека, находящегося в страшных мучениях. Он стенает, кричит, он кричит еще сильнее. Чей это голос? Прислушайтесь. Голос Лютера. Нам не надо заходить в его комнату; нам отчетливо слышно каждое слово, когда стоим в коридоре перед дверью его кабинета. «Я однажды слышал, как он молится, - писал Вайт Дитрих, его друг, который иногда навещал Лютера в замке – беседуя с Богом, как с Отцом и Другом, напоминая о Его обещаниях в псалмах, которые, по его глубокому убеждению, исполнятся. «Я знаю, о, Боже, Ты наш дорогой Бог и Отец, поэтому я уверен, что Ты уничтожишь гонителей Твоей церкви. Если Ты не уничтожишь их, Ты вместе с нами подвергаешься опасности. Это – Твое дело. Враги креста Христова нападают на нас. Это дело принадлежит Тебе, ради Своего имени защити Своих исповедников в Аугсбурге. Ты обещал, Ты сделаешь это, так как Ты сделал это от начала. Пусть Твоя слава просияет в этот трудный час».
Молитва поднялась, постучалась во врата вечного храма, открыла источники Божьей силы, теперь Божественная атмосфера наполняет комнату в Кобурге, и Божественная сила наполняет душу ее обитателя. То, что Лютер получил даром, он даром и отдавал другим. Он пишет в Аугсбург следующее: «Что значит – обращается он к Меланхтону – бояться, трепетать, суетиться и тосковать? Разве не будет с нами в любых мелочах  Тот, Кто отдал за нас Своего Сына? В собственных проблемах я – слаб, а ты – силен, если можно назвать собственной проблемой войну с сатаной, но в государственных испытаниях я – силен, как ты в личных. Это дело – справедливо и верно, это – дело Христа. Я – всего бедный праведник! Что касается меня, я могу побледнеть и затрепетать, но не испугаюсь, когда речь идет о нашем деле». «Я молюсь, молился и буду молиться за тебя, Филипп, - писал он в другом письме – и я чувствую в моем сердце Аминь». «Наш Господь Иисус Христос – писал он Йоне – Царь царей и Господь господствующих. Если Он отказывается от этого звания в Аугсбурге, тогда Он должен отказаться от него на небе и на земле. Аминь».
Итак, борьба продолжалась вестись двумя сторонами. Хитрости, хмурые взгляды, угрозы, и меч, как последнее средство, наблюдались с одной стороны; молитвы, слезы и вера – с другой стороны. Император Карл, легат Кампеджио и папские богословы видели в Аугсбурге только Меланхтона. Они видели его подавленным, согнутым под тяжестью забот, приходившим к ним каждый день с новой уступкой или объяснением, если это помогало закончить борьбу. Противника, с которым они все время вели борьбу,  они не видели, он был вне их досягаемости, муж молитвы, находившийся в Кобурге, а скорее муж Божий одесную Высшей Власти на небесах, Ветхого Днями.
Мы видим, как император отправил две комиссии с указанием рассмотреть дело, указанное в них, и вернуться с ответом. И вот, они здесь, перед императором с отчетом. Сначала подходят выборные от четырнадцати городов, которые отказались поддержать Шпейерский эдикт 1529 года. Из этих городов некоторые придерживались учения Цвингли о Евхаристии, в то время как другие были согласны с Аугсбургским Исповеданием. Эта разница во взглядах вбила между ними клин, и дала императору надежду. Тем не менее, перед общим врагом они объединились и стояли твердо. Они ответили Карлу, «что они не менее своих предков хотят засвидетельствовать свою лояльность и послушание его императорскому величеству, но они не могут принять Рецессию Шпейера, не желая ослушаться Бога и подвергнуть опасности спасение души». Итак, исчезла надежда, которую император лелеял, желая отделения городов от князей, что ослабило бы протестантский фронт.
Следующей группой, пришедшей к подножью императорского трона с отчетом о своих трудах, были двадцать богословов, которым было поручено важное дело по написанию ответа на протестантское Исповедание. Они энергично взялись за работу, встречаясь дважды в день; мы должны отдать  должное их рвению, если вспомним, что это происходило накануне мертвого сезона. Экк и его компания показали себя специалистами по написанию того, что, как они понимали, от них требовалось, скорее осуждения, а не опровержения. Экк заранее заявил, что опровержение не пойдет, если разрешат слушание Писания. Это значительно упрощало и облегчало задачу, и за две недели Экк и его помощники написали документ объемом не менее 280 страниц. С точки зрения объема эта работа могла  опровергнуть не одно, а десяток Исповеданий, подобных Аугсбургскому. Карл с тревогой изучил увесистое опровержение. Он, вероятно, предвидел, что оно лишь укрепит то, что намеревалось опровергнуть, и опровергнет, что намеревалось укрепить. Оно не становилось лучше при более близком рассмотрении. Оно было так же банально, как и громоздко. Оно было бессмысленно, как Опровержение, и сильно было только ругательствами. Его призыв к «крови» был очевиден. Карл понимал, что оно никогда не предоставит миру возможность сопоставить неуклюжую «цветистую» речь и жесткую логику Экка с лаконичным и ясным стилем и высокими чувствами Меланхтона. Самый яростный враг римской церкви не мог сделать ничего хуже, а Виттенбергу оказать большую услугу, чем опубликовать такой документ. Должно быть подготовлено другое Опровержение; но это подавало небольшую надежду, так как кому император мог поручить эту задачу, кроме знатоков? Литература, увы, перешла на сторону Виттенберга; и вскоре у Рима ничего не останется, кроме одного – меча.
Реформация не могла пока вынести гонения, и в это время друзья Евангелия помещались один за другим вокруг императора, чтобы удержать его руку, когда он положит ее на эфес шпаги с намерением обнажить ее и направить против Евангелия. Он похоронил в Инсбруке Гаттинара, друга толерантности. Это оставило Кампеджио без соперника в императорском совете. Но спустя три дня после чтения Исповедания в Аугсбург приехали две знатные дамы, чье незаметное, но значительное влияние восстановило баланс, нарушенный смертью Гаттинара. Одна была Марией, сестрой императора и вдовой Людвига, Венгерского короля; другая была ее золовкой, королевой Богемии и женой Фердинанда Австрийского. Изучение Писания открыло обеим путь к спокойствию. Их сердца были завоеваны ради Евангелия, и когда Кампеджио приближался к императору, чтобы излить ему в уши злой совет, эти две дамы могли с помощью уместно сказанного слова нейтрализовать действие, оказанное на разум их брата, и вернуть его с пути насилия, на который он готов был встать по наущению легата.
В те дни правду иногда можно было говорить правителям в риторической форме, когда ее не смели говорить простым языком. Однажды во время пребывания в Аугсбурге, когда Карл сидел за обедом с вельможами, ему сообщили, что некие комедианты хотят развлечь его и его гостей. Последовало немедленное согласие, так как просьба соответствовала нравам того времени, и не вызвала подозрения. Сначала старик в мантии богослова проковылял по залу, неся вязанку хвороста, один хворост был длинный, другой короткий. Бросив хворост в растерянности в камин, он повернулся, чтобы уйти.  На спине у него, повернутой теперь к придворным, было написано – Иоганн Рейхлин. Потом вошла вторая маска, также в одежде богослова. Она подошла к камину и начала умело раскладывать хворост. Она старательно трудилась какое-то время, но, несмотря на усердие, не могла рассортировать длинные и короткие, кривые и прямые хворостины; и бросив задачу, с саркастической улыбкой на лице отправилась к выходу. Когда она выходила, Карл и лорды прочитали на спине у маски – Эразм Ротердамский. Комедия становилась интересной. Вошел третий, на этот раз это был монах в августинской сутане с капюшоном. Проницательно смотря, он твердым шагом пересек зал, неся жаровню с горящими углями. Он сложил хворост, не сортируя его, положил уголь под кучу хвороста, раздул огонь, и вскоре пламя  бушевало в камине. Когда он уходил, на его спине было написано – Мартин Лютер. Сюжет закручивался.
Появился четвертый, достопочтенный персонаж, облаченный в имперские знаки отличия. Он недовольно смотрит на огонь, вынимает шпагу и вонзает ее в горящий хворост; чем больше он ворошит хворост, тем сильнее тот горит. Он ударяет еще и еще, а пламя поднимается все выше, и горящие искры рассыпаются вокруг. Понятно, что он разжигает, а не гасит пламя. Маска поворачивается и бежит через зал в великом гневе. У него нет имени, но этого и не надо; все догадываются, но никто не произносит.
И еще одна – пятая! Она идет с торжественным и величавым видом. На ней великолепные священнические ризы. На голове тройная корона, на поясе висят ключи св.Петра. При виде огня этот персонаж охватывают страдания, и он заламывает руки. Он смотрит вокруг, чтобы найти что-нибудь и погасить огонь. Он издали видит в дальнем конце зала два сосуда, один с водой, другой с маслом. Он бросается туда, чтобы схватить сосуд с водой, но в спешке хватает сосуд, наполненный маслом, и выливает содержимое в огонь. Огонь разгорается с такой силой, что опаляет священническую ризу и вынуждает неудачливого обладателя отбежать в безопасное место.
Авторы пьесы не вернулись, чтобы услышать похвалу своему мастерству или за материальным вознаграждением, обычным в таких случаях. Они, несомненно, считали, что наградой для них будет польза, принесенная императору от их наставления. «Дары твои пусть останутся у тебя», сказал пророк, когда прочитал письмена на стене царского дворца. Также сказали и люди, которые показали судьбу империи и папства во дворце пфальцграфа.




                Глава 26


                Окончание Аугсбургского сейма.


Дипломатия – Протестантские князья – Иоганн Постоянный – Подкуп и угрозы – Второе опровержение Исповедания – Подчинение, требуемое от протестантов – Они отказываются. – Вера Лютера – Католики возобновляют переговоры. – Уступки Меланхтона – Падение Меланхтона – Все надежды на примирение отвергнуты. – Рецесс сейма – Унижение и поражение императора


Карл V смеялся над комедией, но не задумался над мудростью ее наставления. Он продолжал ворошить горящий хворост, сначала дипломатией, потом шпагой, но с тем же результатом, о котором безымянные авторы пьесы разыгранной во дворце пфальцграфа, предупредили его, показав, что разжигание огня в огромном камине Европы не только просто опалит края ризы Папы и мантии императора, но и сожжет всю систему как империи, так и папства.
Император попытался вбить острый клин, который, он надеялся, расколет протестантские свободные города; эта попытка, однако, ни к чему не привела. Затем должны быть испытаны князья-лютеране.
Их призывали одного за другим в надежде, что поодиночке они будут менее стойкими, чем вместе. Им обещали многое – высокие звания, большие территории и почет, если они вернуться в церковь. Когда подкуп не подействовал, прибегли к угрозам. Им дали понять, что лишившись титула и земель, они будут скитаться по миру нищими, как самые жалкие из их подданных. Им напомнили, что их вероисповедание было новым; что их принадлежность к нему объявляла их предков еретиками; что они были в меньшинстве в империи; что было безумием игнорировать власть и провоцировать гнев императора. Никакие угрозы не могли их склонить к подчинению. Они приехали на сейм 1526 года со словами, написанными на щитах: Verbum Domini manet et eternum – Слово Господне пребывает вовек – и, верная девизу,  вера научила их не бояться гнева могущественного Карла. Не жалели никаких средств, чтобы сломить курфюрста Иоганна. Если сдастся он, будет сломлено единство, поэтому думали, что император не будет долго разбираться с богословами. Император понимал, что последние не будут столь упорны, если за ними не будет стоять мощный щит курфюрста. Карл послал за Иоганном, и попытался пошатнуть его с помощью обещаний. Когда выяснилось, что они не могут отколоть его от протестантского исповедания, император начал угрожать ему, что он отберет у него курфюршество, изгонит его из владений, спустит против него всю мощь империи и раскрошит его, как глиняный черепок. Иоганн видел себя на краю пропасти. Он должен был выбрать между короной и Спасителем. Меланхтон и все богословы молили курфюрста не думать о них. Они были готовы в любой момент принять любую смерть, которую император выберет для них, если это успокоит его гнев. Курфюрст отказался принять такое благородное самопожертвование. Он ответил богословам с такой же благородностью, что «он тоже должен исповедовать Господа». Он вернулся к императору и спокойно объявил о своем решении, сказав, что « должен просить Его Величество разрешить ему и его подданным представлять отчет Богу в делах, касающихся спасения души». Иоганн рисковал всем; но в конце получил все, и вполне оправдал свой титул, с данным ему эпитетом, - «Иоганн Постоянный».
Спустя шесть недель трио – Фабер, Экк и Сохлаус – выдало с огромным трудом и умственным напряжением другое опровержение Исповедания, или скорее измененное и укороченное прежнее опровержение. Карл оказал работе этих богословов не меньшую честь, чем Исповеданию Меланхтона. Он сел на троне 3 сентября и, призвав князей, потребовал зачитать Опровержение в их присутствии. В доктринах общих для обоих вероисповеданий, таких как учение о Троице и божественности Христа, опровержение выражало согласие с Исповеданием. Оно также признавало, вероятно, одно из самых важных положений, что причастие должно приниматься с верой. Но оно продолжало утверждать, что человек рожден со способностью совершать добрые дела, и что эти дела вместе с верой содействуют оправданию грешника; таким образом, опираясь на старую систему спасения. По другим важным вопросам Опровержение и Исповедание находились в абсолютном противоречии. Экк и его коллеги поддерживали божественный авторитет церковной иерархии, и, конечно, соответствующее обязательное ей подчинение; протестанты не признавали никакого непогрешимого закона на земле, кроме Писания. Две церкви после долгих усилий с обеих сторон подошли друг к другу, как можно ближе, но ни от кого не было скрыто, что между ними была пропасть, так как никто не мог перейти ее, не оставив свои прежние убеждения. Если бы папство перешло, ему бы пришлось оставить то, что было на протяжении десяти веков; если бы Виттенберг перешел на другой берег, ему надо было бы отбросить лояльность к соборам и традициям и подчиниться другой власти. Если бы протестантизм перешел, ему пришлось бы оставить Библию, надеть на себя старое ярмо Семи Холмов, и признать, что движение Виттенберга было бунтом.
Когда чтение было закончено, император обратился к курфюрсту и другим протестантским князьям с тем, чтобы они, видя опровержение их исповедания, считали бы своим долгом восстановление мира в церкви и единства империи, вернувшись в лоно римской церкви. Короче, он требовал признать все прочитанные артикулы под страхом изгнания из империи.
Протестантские князья нисколько не были удивлены безаппеляционностью императора. Им сказали, что их опровергли, но если они не последуют слову императора, у них не будет никакого доказательства или оправдания. Их собственный разум не говорил им так поступать. Прочитанный документ совпадал по некоторым артикулам с их Исповеданием, но расходился по многим другим. Он не мог опровергнуть, по их мнению, не одного из них; они знали, что император не обладает властью изменить мышление, превратить глупость в мудрость; протестантские князья (им отказали в экземпляре Опровержения) поставили Карла в известность, что они продолжают стоять в своем Исповедании. 
План, по которому сейм был созван, провалился. Каждый день протестанты проявляли мужество, и каждый день их дело укреплялось. В той же пропорции увеличивалась досада, гнев и растерянность католиков. Каждое новое движение повергало их во все большие трудности. Для императора обрушивание угроз, игнорируемых теми, против которых они были направлены, и которые произносились человеком, не смевшим их исполнить, было, несомненно, проявлением императорского достоинства. Бедный Карл был поставлен в тупик; он не знал, как скрыть свою досаду и разочарование; в довершении к запутанной ситуации, прибыл эдикт, изданный консисторией кардиналов, заседавших 6 июля 1530 года в Риме, запретивший ультиматум протестантов, «как противоречивший вере и наносивший вред порядку и управлению Церкви».
До этого случилось событие, которое помогло ускорить дело. В ночь на субботу, 6 августа, Филипп Гессенский скрылся из Аугсбурга. Среди хитростей и угроз сейма он стоял твердо, как скала среди волн, но он не видел причин задерживаться далее на сейме. Рассерженный  постоянными задержками, возмущенный хитростью папистов; искушаемый сегодня заманчивыми  предложениями императора, а назавтра атакуемый ужасными угрозами; кроме того, испытывая косые взгляды князей-лютеран, так как были известны его сходные с Цвингли взгляды на Евхаристию, ужасно устав от всего этого, он решил покинуть город. Он попросил у императора разрешение на это, но ему было отказано. Переодевшись, он проскользнул сквозь городские ворота в сумерках, и в сопровождении нескольких верховых, ускакал прочь. Желая предотвратить его побег, император распорядился поставить к воротам ночную стражу, но прежде чем стража заняла свои места, ландграф ушел, и был теперь на расстоянии нескольких лье от Аугсбурга.
При дворе императора все пришли в оцепенение, когда на следующее утро стало известно о побеге ландграфа. Католики видели его возвращавшимся во главе армии. Они представляли себе, что другие протестантские князья готовят побег и звонят в набат, призывающий к войне. В лагере папистов царила тревога, ужас и ярость. Император не был пока готов к военным действиям, он избегал крайних мер, на которые толкали его обстоятельства, и с того дня его поведение стало менее надменным, а речь менее грозная по отношению к протестантам.
Лютер в замке Кобург был исполнен отваги и радости. Его информировали о ходе дел в Аугсбурге и перемежавшихся страхе и надежде, сотрясавших его друзей. Как путешественник в Альпах, который видит облака у своих ног и слышит раскаты грома далеко под собою, в то время как вокруг него непреходящее солнце, так и реформатор, стоя на горе Божьей силы, смотрел вниз на тучи, висевшие над его друзьями в Аугсбурге, и слышал далеко внизу раскаты императорского гнева. Но нельзя было ни затмить солнце его мира, ни поколебать его уверенность в престоле, к которому в вере и молитве он постоянно поднимал свой взор. Его письма того времени показывают исключительную высоту веры и соответственную уверенность в победе. Например, пишет он друзьям: «Я вижу плотные тучи, висящие над нами, как огромное море, я не мог различить ни основания, на котором они покоились, ни веревки, на которых они держались, но, однако, они не упали на нас, а быстро поприветствовали нас и прошли мимо». Императоры и армии, и все земные власти, что они представляют? Серый туман, насыщенный бурями и разрушением, но как только они готовы разразиться, они отступают перед дыханием Всемогущего, как облака отступают перед ветром. Но чтобы полностью понять это, нам нужно подняться до высоты Лютера. Мы должны встать там, где облака будут под нами, а не над нами.
Между тем, на сейме обещания были применены и потерпели неудачу, угрозы были применены и потерпели неудачу, переговоры были возобновлены и были близки к поражению. Лютер жил над облаками, а бедный Меланхтон, кому приходилось исполнять главную роль на переговорах, жил под ними, не увидев веревок их поддерживавших,  и думая, что они упадут, был готов сдаться Риму. Во время медленного инкубационного периода Опровержения с каждой стороны было выбрано семь человек (13 августа) для встречи на конференции и созданию работы по примирению. Они успешно двигались до определенного места, но когда затронули суть обоих вероисповеданий, окончательно остановились. Попробовали сократить число до трех с каждой стороны в надежде, что с меньшим количеством участников будет меньше расхождений. Главным с протестантской стороны был Меланхтон, о котором Палавичино говорит, «что по характеру он был не упрямым, хоть и отступник, и стремился к миру так же, как Лютер к спорам. Меланхтон заслужил похвалу от католического историка. Ради мира он был готов пожертвовать собой, коллегами, работой, на которую потратил несколько лет труда и молитв. Его уступки католикам во время работы комиссии были действительно значительными. Он был готов согласиться с ними в вопросах таинств, обрядов и праздников. По другим более важным вопросам, таким как месса, оправдание по вере пришли к обоюдному заключению о возможности двойного толкования. Паписты понимали, что им нужно только выждать время, чтобы они смогли возвести свою конструкцию на этих артикулах, когда все будет хорошо. Относительно брака священников, причастия под обоими видами и подобных вещей католики согласились разрешить их до созыва следующего вселенского собора. Касаясь церковного правления, Меланхтон и его коллеги по комиссии изъявили желание подчиниться восстановленной юрисдикции епископов и признать Папу главой церкви согласно правам человека. Немного осталось, чтобы сдаться; согласие на этой основе было бы похоронами реформации. Фактически, Меланхтон неосознанно строил для нее гробницу. В Аугсбурге миряне чувствовали, что они являются свидетелями ее погребения. Ужас и горе охватили швейцарских протестантов. «Они готовы вернуться в римскую церковь», сказал Цвингли. Лютер сильно удивился и пришел в замешательство. Он прочитал о предложенных уступках, взял перо и написал в Аугсбург следующее:
«Я узнал, что вы начали удивительную работу, а именно,  по примирению Папы и Лютера; но Папа не будет примиряться, а Лютер просить прощения. Но, если, несмотря на них, вам удастся это дело, то следуя вашему примеру, я примирю Христа и Велиара». Это, можно подумать, могло сорвать повязку с глаз Меланхтона и показать ему пропасть, к которой он шел. Ему не мог дать совет даже Лютер. Терпение кончалось, нрав становился угрюмым, он начал запугивать коллег и был готов довести до конца работу по примирению, как он ее называл, но на самом деле поражения, когда спасение приходит из другого места.
В свою очередь католики, пораженные безумием, отступили, находясь почти на вершине победы. Споры между двумя партиями сводились к трем вопросам номинально, а фактически к одному: спасается ли человек добрыми делами? Протестанты отрицали, паписты утверждали. Первое является основой протестантского богословия, второе – краеугольным камнем католической веры. Если ни одна из сторон не уступит, конференция закончится. Таким образом, римская церковь упустила победу, которая была бы за ней, если бы она заключила мир на основе уступок Меланхтона. Ее гордость спасла немецкую реформацию.
Теперь императору только оставалось составить Рецессию сейма. Эдикт был обнародован 22 сентября, и имел следующее действие: протестантским князьям предоставляется возможность примириться с Папой и остальным христианским миром, а пока они не должны разрешать в своих владениях никаких религиозных новшеств, распространения протестантских книг, попыток прозелитизма, и должны помогать императору избавляться от анабаптистов и цвинглиан. Этот эдикт Карла навязал бы сразу шпагу, но дух, проявленный протестантскими князьями, позиция, занятая турками, и отношения императора с другими суверенами Европы делали войну невозможной. Вследствие этого монарх, который три месяца назад въехал в Аугсбург с большой помпой, в надежде, что он заставит всех и вся исполнять его волю, возвращался в полной подавленности и смущении, разочаровавшись во всех своих планах, и был вынужден скрывать крушение надежд под видом сдержанности и снисходительности.




                Глава 27


                Взгляд назад – 1517 – 1530 – движение вперед.


Взгляд назад – Путь продолжается. – Достижения тринадцати лет – Евангелизированные провинции и города Германии – День приходит в другие страны. – Немецкая Библия – Немецкая церковь – Саксонский рай – Политические движения – Их подчинение протестантизму – Виттенберг – центр драмы. – Карл V и его кампании – Попытки исполнения Вормского эдикта – Их результаты – Все эти попытки дали противоположный результат. – Продвижение протестантизма – Курс на понижение любой противоборствующей силы – Отличие протестантизма от раннего христианства – Две Библии


Прежде чем поднимется занавес перед новым действием этой великой драмы, давайте остановимся и окинем взором путь, который прошли. Несколько мгновений обращения назад могут открыть нам намного больше, чем мы видели, когда рассказывали о них, о последующих и восходящих этапах движения. Нас, возможно, удивит, когда мы подумаем, насколько коротким было наше путешествие, измеряемое временем его свершения, и насколько длинным, измеряемое полученными результатами. Только вчера молоток монаха отдавался эхом на улицах Виттенберга, а сейчас кажется, что прошли столетия с того дня, и принесли с собой новый мир, в котором мы живем. Обычно много лет, а может быть веков, должно пройти, пока новая идея не овладеет умами людей. Едва Лютер произнес свою великую идею, как она, подобно свету, засверкала по правую и по левую руку, с одного конца неба по другой.
Примечательно, что наше путешествие все время продолжается!
Не было отступления назад. Точка, достигнутая сегодня, всегда была впереди той, к которой пришли за день до этого. Как чудесно думать, что никто не был записан на пути церкви от дома рабства до обетованной земли! И еще чудеснее, когда мы вспоминаем, что тех, кто первым прошел этот путь, часто подводила мудрость. То и дело их подводила смелость, вера колебалась, и путь был виден всего на несколько шагов. Все остальное скрывала ночь с нависшими тучами, готовыми разразиться грозой. Но когда небольшой отряд Виттенберга шел вперед, туча отходила и стояла  в стороне. Невидимый и Всемогущий Бог проходил перед ними. А когда тучи возвращались, и гроза была готова обрушиться, они слышали славный Голос, говоривший к ним из тьмы: «Будешь ли переходить через воды, Я с тобою, через реки ли, они не потопят тебя; пойдешь ли через огонь, не обожжешься, и пламя не опалит тебя».
Из этих тринадцати плодотворных лет между 31 октябрем 1517 года, когда Лютер прибил свои тезисы, и 25 июня 1530 года, когда Аугсбургское Исповедание было прочитано в присутствии императора, какие удивительные победы были достигнуты! Курфюршество Саксонии – реформаторское, и ее монарх марширует в авангарде князей-реформаторов. В Гессе проповедано Евангелие, и его благородный ландграф встал рядом с курфюрстом, как соратник в великой борьбе за протестантизм.
Свет распространяется во Фраконии, Силезии, Восточном Фрисланде, Пруссии, Брунсвике, Люнебурге и Ангальте. Евангелие радостно встречают в свободных городах: Нюрнберге, Ульме, Аугсбурге, Страсбурге, Любеке, Бремене, Гамбурге и многих других, неся вместе с ним  второй рассвет ремеслам, торговле и правам этих влиятельных сообществ. Каждый день князья, графы и свободные города торопились записаться в протестантское войско и служить под знаменами протестантизма; и во многих случаях, когда правитель оставался на стороне римской церкви, немалая часть его подданных оставляла старую веру, и принимала реформацию.
Свет распространяется еще дальше. Он сияет во все стороны. Небо над Богемией, Моравией и Венгрией вновь освещается, в этих странах было уже заложено основание для протестантской церкви, предопределенное, увы, потонуть вскоре под напором бурь гонений. В Дании и Швеции реформация двигается к своему установлению. Протестантское знамя водружено на берегах Цюриха, и все кантоны собираются вокруг него. Альпы проясняются день ото дня, и их сияние отражается на равнинах Северной Италии. Во Франции при дворе Франциска I и в Сорбонне, ревниво оберегавшей традиционную веру, были люди, которые не стыдились исповедовать, что они преклоняются перед авторитетом Евангелия, и посвящают свою жизнь его служению. В Англии движение лоллардов, которое, казалось, заснуло с пеплом мучеников, пробуждается от сна и собирается с силами для второго более славного, чем первый, этапа. В Шотландии свет нового дня радует глаз, а его дыхание воодушевляет людей. Трактаты Лютера и Новый Завет Тиндейла попали в страну. В 1528 году жребий был брошен, Шотландии обеспечена реформация, так как Патрик Гамильтон сожжен на костре у собора св.Андрея, и его мученический костер стал похоронным факелом папства в этой стране. Такова была область, которую тринадцать коротких лет наполнили светом протестантизма.
Нельзя не отметить, что посреди немецкого народа, подобно столпу света, стоит немецкая Библия. Глаз, который видит этот Свет, радуется о нем; ухо, которое слышит этот Голос, благословляет его. В присутствии этого Божественного учителя, человеческий авторитет, который так долго держал разум в цепях, сброшен, и немецкий народ, выйдя из самого тяжелого рабства, вступают во владение самой первой и самой высокой из всех свобод, свободой сознания.
Далее, церковь организуется в Саксонии и Гессе. Земля, очищенная от монастырей, ящиков с индульгенциями и других пагубных продуктов средневековья, начинает покрываться общинами и насаждаться школами. Пасторы, обеспеченные содержанием, проповедуют Евангелие; церковное правление следит за порядком в церкви, и осуществляет общее руководство священнослужителей. Протестантизм, который больше не является системой абстрактных доктрин, нашел средство для облагораживания людей и реформирования законов общества. Германия из пустыни, которой она была несколько лет назад, превращается в сад. Лютер наслаждается пышной зеленью, в которую облекается Саксония. Его перо оставило нам удивительное описание этого, и его слова полны мягкого колорита божественной идиллии, у которой было позаимствованы им художественные приемы: «Я спустился в сад, чтобы взглянуть на плоды долины, и посмотреть, расцвела ли виноградная лоза и гранатовое дерево». «Мне доставляет огромное, исключительное удовольствие – пишет реформатор курфюрсту 22 мая 1530 года – видеть, как мальчики и девочки могут лучше понимать и говорить о Боге и Христе, чем раньше это делалось в колледжах, монастырях и школах папства, и как они делают до сих пор. В ваших владениях теперь расцветает чудесный рай, с которым ничто не может сравниться в этом мире. Как будто Бог говорит: «Мой возлюбленный князь Иоганн, Я даю этих детей тебе, как самую большую драгоценность; они – Мой небесный рай добрых растений. Будь им отцом. Я ставлю их под твою защиту и власть, и оказываю тебе честь, делая тебя руководителем и хранителем этого небесного сада».
Нельзя не отметить всецелого и полного, в течение всего этого периода, подчинения политических событий протестантскому движению. Если мы займем позицию в Виттенберге и окинем взором огромную область вокруг, внимательно наблюдая за движениями, сценариями, комбинациями и битвами, развернувшимися в этой великой драме, то, чем дольше мы будем смотреть, тем тверже будут наши убеждения в том, что мы стоим в центре действий. С другой позиции будет сплошная неразбериха, и только с этой одной позиции все будет в полном порядке. Далекие и близкие позиции, на Босфоре и  Тахо, в мусульманских землях и испанских владениях, сходятся здесь в одной точке. Императоры и короли, герцоги и князья, Папы и епископы, все вращаются вокруг Лютера, и все даны ему в руки, чтобы он использовал их в нужный момент. Мы видим Карла, ведущего большие кампании и сражающегося в великих битвах; он думает, что оказывает католикам огромную услугу, но приходит протестантизм и забирает трофеи. По правде, император также содействовал движению, как и сам реформатор, так как никогда не клал руку на эфес шпаги, чтобы ударить ею, но чтобы она положила границы. Это прикосновение, вместо того чтобы парализовать его, давало ему новую жизнь. Надо отметить, что все действовало в обратном порядке, укрепляло то, что император пытался свергнуть. Вормский эдикт был ярким примером этому. Он был обнародован в надежде, что будет способствовать уничтожению протестантизма; наоборот, он стал одним из средств его укрепления. Каждая последующая попытка дать ему законную силу, только поднимала протестантизм на более высокий уровень. Спустя несколько месяцев немецкую Библию можно было видеть на каминных полках в немецких домах.
Следующая попытка дать эдикту законную силу на Нюрнбергском сейме в 1522 году вылилась в «Сто жалоб» немецкого народа. Это было второе большое продвижение, поскольку оно отождествляло протестантское движение с делом независимости Германии. Третья попытка на Нюрнбергском сейме 1524 года ввести в силу эдикт привела к толерантному отношению к протестантизму. Все, что могли пообещать князья императору, было то, что они исполнят указ против Лютера, если будет возможно, но они уже ранее объявили, что это невозможно. Таким образом, при попечительстве протестантизма общественное мнение формировалось так мощно, что привело авторитет императора в тупик.
Четвертая попытка исполнить эдикт, сделанная на сейме в Шпейере в 1526 году, привела к еще одной самой важной уступке реформаторам. Толерантность к протестантизму, определенная на предыдущем сейме на словах, стала узаконенной толерантностью, принятой князьями большинством голосов, до созыва вселенского собора княжества будут решать вопросы религии по своему усмотрению. Однако еще одна попытка, пятая по счету, была предпринята на сейме в Шпейере в 1529 году. Она больше всего способствовала движению, так как побудила князей-лютеран выступить со знаменитым Протестом. Протестантизм стал открыто исповедоваться князьями, княжествами и половиной церквей Германии. Не было смысла продолжать говорить о Вормском эдикте; с этого времени протестантизм можно было подавить только ценой гражданской войны.
Тем не менее, император предпринял еще одну, шестую попытку привести в исполнение устрашающий эдикт, который вызывал опасения теперь только у него. Карл только что одержал победу над «Святой лигой», и скрепил печатью новый союз с Папой обещанием полностью повернуть свою политику, и если этого недостаточно, то и всю силу оружия на истребление протестантизма. Для того чтобы исполнить свое обещание он собирает сейм в Аугсбурге в 1530 году, и едет туда лично, чтобы его проект не потерпел неудачу. Именно сейчас он кладет верхний камень сооружения, которое он надеялся возвести. Аугсбургское Исповедание, подготовленное в надежде на это собрание, и зачитанное перед императором и сеймом, стало кульминацией немецкой реформации. Протестантизм Германии был в своем зените; он сиял светом, которого никогда не было до этого и после этого. Поэтому каждая новая попытка привести запрет в исполнение, чтобы сокрушить Лютера и искоренить протестантизм, ударяла рикошетом о трон самого Карла. Шпага, обнаженная в Вормсе в 1521 году, вместо того чтобы нанести смертельный удар по великому движению, по которому человек, державший ее, твердо верил в то, что она ударит, становится оружием, открывшим путь для реформации через многие преграды, и приведшим ее шаг за шагом в конечной цели и славе.
Поэтому протестантизм не является мелким делом, прокравшимся на подмостки мира в этот великий час, который пробрался случайно и без приглашения в великие дела королей и императоров, и был неспособен по своей ничтожности повлиять на решаемые тогда великие дела. Это – единственная позиция, которую некоторые известные историки могли найти для него. Карл – человек выдающегося ума своего времени; его битвы являются знаменательными событиями истории; его кабинет является источником действий, изменяющих мир и формирующих судьбы народов. Но как поверхностен этот взгляд. История приподняла завесу и поставила нас в присутствие более мощной Силы. Протестантизм – господин, а Карл – его слуга. По воле протестантизма он вынимает шпагу или вкладывает ее в ножны, заключает мир или ведет войну; и то, что в интересах протестантизма, император возвышает или низвергает, его оружие либо сверкает победой, либо мрачнеет от катастрофы и поражения. Все и вся существуют ради реформации. Именно эта Сила дает начало, управляет и организует всех вокруг себя.  Все, у кого есть глаза, чтобы видеть, и сердце, чтобы понимать, должны признать, что протестантизм стоит в самом центре действия, по-королевски возвышаясь над другими актерами, невозмутимо смотря вниз на войско врагов. Он не препоясывается оружием войны, он не ведет вперед вооруженные войска, он не размахивает топором войны в свою защиту, и, однако, он в безопасности. Сверкают молнии, а их удары проходят мимо. Собираются грозовые тучи, но проходят стороной и проливаются в другом месте. Силы, сражающиеся вокруг него, поражаются одна за другой, испытывая сначала упадок, а потом полное поражение; но грандиозное дело твердо марширует вперед к победе. Франция унижена, голова ее монарха склонилась на поле при Павии, чтобы не подняться снова с рыцарским достоинством, украшавшим ее в былые времена. Неожиданный удар молнии повергает славу Рима в грязь, испорченной царственной красоте более не суждено расцвести с прежней силой. Мощная империя Карла сотрясается от сильных ударов, и прежде чем император сойдет в могилу, ему суждено увидеть ослабление испанской власти, продолжавшееся, пока Испания не превратилась в ужасные обломки, которые мы видим сегодня. Но, что касается реформации, ее успех похож на монарха, шествующего на коронацию. Каждый шаг выводит ее на более широкую арену, и каждый год поднимает ее на более высокий уровень, пока, наконец, 25 июня 1530 года царственный венец не возлагается на ее чело в присутствии собравшихся вельмож империи, духовный и светских, с императором во главе, собравшихся на ее похороны, но ставшие нечаянными свидетелями ее триумфа.
Реформация отличалась от христианства первых веков способностью порождать социальные действия. Она давала народам действие такой силы, что ничто подобного не было в первые века. Евангелие ранних дней шествовало среди народов, оно призывало людей то там, то здесь быть его последователями. Те, кого оно собрало из народов, были сплетены в святое братство, евангельскую церковь. Все же, несмотря на великое множество понимающих людей всякого рода и языка, эти ученики оставались в среде своего народа, они не выступали перед миром, как четкое социальное и политическое сообщество. Они были лишь духовным царством. Когда гражданские власти разрешили им открыто исповедовать свою веру, они с благодарностью приняли эту привилегию; когда они были лишены ее, они были согласны умереть за Евангелие, они никогда не думали, что можно выдвинуть требование на право исповедовать открыто свою веру.
Но реформация, возбуждая и усиливая социальный инстинкт человека, принесла с ним и новый порядок. Она дала рождение не только возрожденным людям, как первые христиане, но и возрожденным сообществам. Несомненно, Евангелие шестнадцатого века началось оттуда, откуда началось и Евангелие первого века, с возрождения человека, но оно на этом не остановилось. Оно призвало к сотрудничеству, оно возвестило им идею социальных прав и предложило организацию для обретения и применения этих прав. Таким образом, реформация возвела платформу, на которой можно было развивать более высокую цивилизацию, обретать более совершенную свободу по сравнению с той, которую знало человечество ранее. Даже если не принимать во внимание христианские добродетели, которые, конечно, составляли основу такой цивилизации, гражданские достоинства приобретают вес, освещаясь светом, превосходящим все, чему были свидетелями за их короткий героический век Греция и Рим. Куда бы ни приходила реформация, мир, казалось, населялся людьми новой расы. Воспламеняемые любовью к свободе и еще более святой любовью к истине, люди совершали дела, освещавшие славой страны, в которых они совершались. Те страны, куда приходила реформация, облагораживались ее мужеством, обогащались ее усердием, освящались ее добродетелями. Болота Голландии, горы Швейцарии и горные долины Шотландии стали ее пребыванием, и сразу до этого грубые и варварские районы освещались славой более яркой, чем слава, принесенная искусством и оружием Италии и Франции. Она превращала горожан и ремесленников, ткачей и земледельцев в героев и мучеников. Такова была новая жизнь, данная реформацией, и таковы были удивительные и доселе неизвестные преобразования, которые она принесла в мир.
При реформации общество приобрело зрелость. Христиане достигали зрелости в первые века, но зрелость общества пришла только с реформацией. До этого времени общество находилось под властью наставников и правителей. До этой эпохи расцветал деспотизм, являясь единственной формой правления сочетавшейся с мирным и правильным устройством княжеств.  Пока реформация не распространила среди народов Евангелие, у них не было никакой основы для освобождения. Две существенные составляющие государства – свобода и порядок. Евангелие является единственной силой, известной человеку, способной дать эти два важных дара. Атеизм, освободивший разум от суеверного рабства, может дать свободу, но дав свободу, нарушает порядок. Деспотизм и суеверие могут дать порядок, но поддерживая порядок, они лишают свободы. Христианство дает и то, и другое. Как только оно освобождает разум, оно дает свободу, как только оно руководит разумом, оно устанавливает порядок. Таким образом, реформация, сделав действие Библии важным для всего общества, первой дала народам основу для свободы, а со свободой и порядком она подари возможность земного бессмертия. Люди древности после короткого пути богатства и преступлений следовали один за другим в могилу. Если атеизм не ввергал их в анархию, и не вынуждал их погибать в собственном насилии, суеверие держало их в оковах, пока они не утопали в нечестии и не исчезали с земли. В этом случае было потеряно равновесие между ограничениями, которые накладывает разум, и свободой, которую дают знания; за этой потерей следовало наказание смертью. Но Евангелие может восстановит это равновесие народам земли, а в отношение отдельных людей и небесное бессмертие.
История – это вторая Библия с тем отличием, что она написана не как первая буквами, а фактами. Буквы и факты имеют, однако, одно и то же значение. В первой Библии, написанной буквами, Создатель сделал известными черты Своего характера, и основные принципы, на которых Он строит управление творениями; Он предупредил народы, что если они стремятся к величию и счастью, они должны основывать власть на принципах истины и праведности, по которым и Он правит миром. Если они правят согласно с ними, то их правление будет стабильным и процветающим. Но если они становятся в оппозицию к Его правлению, принимая за основные и руководящие правила принципы, которые Он осудил, они, несомненно, рано или поздно придут в столкновение с Его всемогущим и праведным законом, будут разбиты вдребезги и стерты в порошок.  Об этой великой истине мы читаем в одной Библии понятными и безошибочными словами; читаем об этом в другой Библии по маякам предупреждения и примерам для подражания, которые мы видим вокруг нас – в свергнутом народе, покрытым тьмой руин; в основаниях истины и высшем свете свободы и нравственности, сияющем вокруг них.
Пять строк или пять слов могут заключать великий принцип; но пять или десять столетий могут пройти, прежде чем народ узнает истинность или лживость принципа. Народ выбирает его в качестве краеугольного камня; он формирует закон и политику по нему; национальный дух и действие являются результатом развития этого принципа; он действует, решает проблемы в течение нескольких столетий; наконец, приходит конец; народ поднимается, полагаем, к благополучию, свободе, славе; становится очевидным, что принцип был верным, и народу досталась «лучшая участь!» Или он приносит беды, несчастья и поражение; это тоже показывает, что принцип был неверным, и что при выборе народу досталась «худшая участь».
Давайте на примере рассмотрим каждую сторону этого принципа. Испания упала с высоты власти, ее горные цепи без лесов и цветов, ее равнины превратились в пустыни, ее города приходят в упадок, ее люди погрязли в невежестве, нищете и варварстве, она провозглашает великую глупость, в которой она виновна, выбрав как основу для величия разум, опиравшийся на инквизицию.
Британия, седалище закона, святилище правосудия, источник знаний, центр торговли, оплот порядка и свободы, провозглашает не менее ярко мудрость своего выбора, сделав первой необходимостью разум, эмансипированный и руководствующийся Библией.
Божественное провидение посылает наставников в мир, как и первые проповедники  христианства, посылались в него по двое. Здесь мы имеем Испанию и Британию, двух великих наставников миру. Они отличаются в том, что представляют два разных принципа, но сходны в том, что оба учат, один негативно, другой позитивно, тождественный урок для человечества. Они являются древом познания добра и зла для народов, подобно дереву, бывшему посреди древнего сада. Как явно, что обильная роса сошла на одного, и безмолвное проклятие поразило второго! Гора Гевал христианства, с которой провозглашаются проклятия, стоит напротив горы Геразим, с вершины которой благословения, подобно звезде, сияют перед народами.
Когда страницы истории открыты перед нами, нам не надо, чтобы кто-то доказывал нам существование Бога, и что Библия является откровением Его характера и воли. Библия постоянно подтверждается деяниями праведности и проявлениями страха, так как чем являются мировые анналы и хроники человечества, как не фактическим толкованием законов и принципов Священного Писания? Бог вне времени и пространства, Он  не требует свидетелей. Исторические факты свидетельствуют о Нем и о Его Слове. Они – непрекращающееся эхо грозного Голоса, который с самого рассвета человеческой истории провозглашает качества Божественного характера и принципы Божественного правления с вершины горы Синай. Этот Голос продолжает говорить в истории.