Любовь долготерпит, милосердствует

            Я живу в академовской семейной общаге. В наших краях это обычное дело: «пришлые»  аспиранты и научные сотрудники по десятку лет беспросветно живут в общагах, где и проходят настоящую жизненную академию.
            Вот на моём этаже, например, кто только не живёт! За давностью лет как-то позабылось, для кого, собственно, этот утлый казённый дом строился изначально. Нас – учёных, сиречь ботаников,  здесь совсем немного – всего двое. Ещё офисный планктон – это само собой. Но его тоже немного, а основная масса жильцов гораздо колоритнее и фактурнее. Тут тебе и алкаши, и наркоманы, и секс-профессионалы обоего пола, и тётки-челночницы (оказывается,  до сих пор есть такое ремесло!), и цыгане-барыги, и гастарбайтеры, и одинокие «социальные бабки», и торговцы с ближайшего рынка, чью этническую принадлежность я таки не возьмусь даже пытаться определить. Есть эпизодически появляющиеся странные мышасто-серые личности, по поводу которых я имею две равновесные гипотезы: либо это тайные разведчики-шпионы, либо – столь же тайные сектанты-людоеды. Ну и звёзды нашей общаги – разномастные и разновозрастные мужики-сидельцы. 
            Значит, возвращаюсь я домой -  т.е. в общагу, ясен перец - после интенсивного ночного эксперимента.  Вот вы сейчас зря улыбаетесь, ассоциируя интенсивный ночной эксперимент с какими-то запрещёнными веществами или, в крайнем случае, с богатыми эротическими переживаниями. Никаких веществ, кроме физраствора, и никакой эротики, кроме инвективной лексики! Три микроскопа, один на всех старенький це-о-два инкубатор, две бестолковых студентки и очень много работы.  Охренеть, сколько работы!..  Это наука…
            Возвращаюсь, значит, домой в общагу, сбрасываю куртку и ботинки. На часах без четверти  примерно полночь. Мой кот, ополоумев от долгого ожидания хозяев, просачивается в узенькую щель входной двери и рысью выскакивает в общий коридор. Начинается загонная ловля домашнего животного с воем, шипением и матюками обеих заинтересованных сторон. Полночь всё ближе. Наконец, заталкиваю кота обратно в комнату и, заталкивая, спиной ощущаю тихое присутствие чего-то большого… ну просто огромного!.. Несоизмеримо большего, чем я сейчас, без пяти минут двенадцать, вообще могу...
            Медленно поворачиваюсь и вижу перед собой многократного сидельца Витю с первого этажа. Витя воистину огромен!!! Витя просто невозможно огромен и представляет собой почти полтора центнера мяса, покрытого разнообразными наколками. А где-то сверху – маленькая бритая голова, в которой недобрым огнём горят глубоко посаженные маленькие карие (…по-моему, карие…) очи. Витя могуч, свиреп и страшен, когда трезв. А когда пьян – странен… не то слово, как странен!..  Сейчас Витя «выпимши» – это ощущается по чуть смягчившимся чертам лица и – главным образом – по недвусмысленному выхлопу. То, что сиделец Витя сейчас «выпимши», почему-то странным образом снижает моё напряжение. Вот уж с кем я точно не хочу встретиться в полночь в полутёмном коридоре – так это с трезвым Витей! Плюс способность этой дикой туши подходить со спины совсем бесшумно…
            - Слушай, - говорит страшный Витя и морщится, - чего-то… таблетки есть?
            - Только цитрамон, - ровно и отчётливо отвечаю я, стараясь смотреть на Витю доброжелательно и нигде не останавливая взгляда.
            - ***ня!.. – твёрдо говорит Витя, - я тут щас…
            И поднимает свою правую расписную руку. А в руке у него большой самодельный нож с кровостоком, лезвие – длиной с ладонь.
            - … читал…, - равнодушно продолжает страшный Витя и поднимает свою левую расписную руку. В левой руке у него и вправду книга. Краем сознания отмечаю, что это достаточно толстая книга, а страницы в ней тонкие, полупрозрачные. Витя осторожно водит остриём ножа по странице, морщится, шевелит губами, а потом, на момент задержав движение, начинает читать вслух, продолжая водить по строчкам ножом:
            -  …Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине. Все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестанет, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится…
            Я слушаю.
            Внезапно моё восприятие словно распахивается, и внутренним взглядом (к своему немалому удивлению) я охватываю всю картинку в целом. Страшный, гориллоподобный, синий от наколок, немножко пьяный сиделец Витя с первого этажа в полночь в полутёмном общажном коридоре читает мне, измотанной и уставшей, фрагмент библейского текста. Читает мне о том, как отличить настоящую любовь от поддельной. И я его внимательно слушаю, забыв, кто и что передо мной сейчас.
            Какие, однако, бывают на свете ангелы…
            Витя замолкает и, ловко перехватив нож, перелистывает несколько страниц:
            - Вот тут ещё…
            - Так… Мне, пожалуй, хватит на сегодня.
            - А чего?.. – Витя морщит бритый череп, приподнимая те места, где теоретически должны быть брови, - а чего?
            - Нужно обдумать услышанное.
            - А!.. ну ладно… цитрамон давай!
            Выдаю коробку цитрамона. Страшный Витя, бесшумно ступая, уходит в темноту ближайшей лестницы. Я возвращаюсь в свою нору и готовлю немного пунша на коньяке. Долго ещё потом сижу за столом и проживаю эту странную полуночную встречу. «Любовь долготерпит, милосердствует, не завидует, не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла …». Кот сидит рядом на диване и внимательно смотрит на меня. Выражение лица у него странное. Я подозреваю, что он подсматривал и подслушивал.