Шайка Рейнольдса

Шайка Рейнольдса... Когда я произношу эти два слова, мне представляется вид измученных, загнанных, полусумасшедших людей, искалеченных современной жизнью, её условностями и претензиями, её непомерной жадностью до душ человеческих, которые она вербует для дьявольского отчёта в преисподней... Сам я испытываю бесконечную усталость, принуждённый жить такой противоестественной жизнью, которой может жить только один бесконечно испорченный условиями и правилами цивилизованного общества человек... Я сижу на ящике из-под картофеля в маленькой кухоньке, в квартире моей матери на пятом этаже кирпичного дома и пишу эти строки, слушая шум горящей газовой горелки, которой мы «отапливаем» холодную квартиру. Я осознаю всю нелепость моего положения и тем не менее ничего не предпринимаю для того, чтобы исправить его. Все мы – неисправимы, мы стараемся себя утешить в настоящем нашем положении, что с нами происходит ещё не самое худшее из того, что могло бы произойти...
Вчера я случайно, без всякой определённой цели зашёл в здание центрального универмага и блуждал по нему, рассматривая товары, разложенные на прилавках, вещи красивые, манящие ложным блеском и опасные тем, что они завораживают простодушного человека, по сути своей первобытного дикаря, перетащившего бы в свою квартиру всё, что только можно, предоставь ему такую возможность. И мне пришло вдруг в голову, что я мог бы пройтись по столам, какими отгорожено было специальное пространство, где покупатели ходили, разглядывали товары, – над головами изумлённых людей, которые закричали бы возмущённо, что я хулиган, и стали бы стаскивать меня на пол и взывать к порядку, нарушителем которого я явился...

Меня ведут в сумасшедший дом, человека, бросившего вызов тупому мещанскому бы-ту современного обывателя. А я мысленно обрушиваюсь на ряды фужеров и бокалов, переливающихся всеми цветами радуги, я в упоении опрокидываю ряды красивых и пустых безделушек и топчу осколки стекла ногами, – и уже вижу вытянутые лица продавцов, товароведа и директора магазина, благословляющих меня в душе, ибо на меня спишут теперь всё, что можно...

Я подумал, что пьянство и пристрастие к алкоголю и обжорство будет оберегаться и сохраняться только потому, что люди имеют возможность приобретать всё ЭТО и расставлять у себя дома, как на выставке, в стеклянных шкафах, сервантах и «стенках», наполненных хрусталём, горшками, вазочками, самоварами и ещё всякой красивой дрянью, которая отнимает место в квартирах и на которую тратятся деньги, заработанные с трудом, изо дня в день, тер-пением и потом...

В шайку Рейнольдса можно отнести многих моих знакомых. Один из них, которого зовут Феликс, связал свою жизнь с женщиной, имевшей троих детей. Теперь в их семье четверо отпрысков и Феликсу приходится всего себя посвящать делу семьи. Жена уже несколько раз просила его уйти и предоставить её и её детей самих себе, но Феликс хранит твёрдость, для него теперь ничего не остаётся другого, как нести тяжёлую ношу, которую он на себя взвалил, он говорит, что обеспечивать столь обширную по нашему времени семью и делать от себя всё возможное для этой семьи – это его долг!..

Шайка Рейнольдса... Сначала я представил себе людей жестоких и корыстолюбивых, с пистолетами или саблями в руках, подобно Стивенсоновским пиратам шныряющим в зелёных дебрях заповедного «острова сокровищ» современного цивилизованного общества с его пресловутой урбанизацией, потом я увидел, что ошибся, и шайка – это люди свихнувшиеся на каком-нибудь общественном, либо семейном поприще, действующие в высшей степени иррационально, если не сказать – глупо. Жребий этот не миновал и людей умных, талантливых, желающих принести окружающим пользу – от этих-то, видимо, и происходит самый большой вред, ибо они бросают свои полезные дела на полпути и эти дела попадают в распоряжение дураков, которые «ужо знают, что с ними делать...»

Весь мир спятил, сошёл с ума! Все люди – шайка Рейнольдса, этого отпетого проходимца, которого никто не знает, но который то там, то здесь, он кругом, неуловимый, с растянутой улыбчивой рожей прирождённого идиота, на нём дурацкий колпак с бубенчиками, цилиндр буржуа, кепка «товарища», фуражка постового милиционера, пятнистая каска солдата, похожего на краба из консервной банки!..

Я сам – бандит, один из шайки Рейнольдса, я захожусь в идиотическом, истерическом смехе, глядя на себя, причём, я вижу себя в каждом из окружающих, мне не надо пялиться в зеркало, как некоторым, и я обливаюсь слезами по всякому пустяку, негодую, готов кричать и ломать всё, что ни попадётся под руку, лишь бы выместить психическую энергию, стиснутую железным намордником, не позволяющим в «приличном» месте открыть рта и высказать пару наболевших фраз, чтобы с души отлегло... Я вижу бессмысленность сочинения красивых сказок, но и запугивать кошмарами ночной тьмы – столь же никчемное занятие, вот отчего, сидя на ящике из-под картофеля, здесь, на пятом этаже, в этой гробнице, где можно захоронить себя живьём, я страдаю, сердце моё рвётся наружу, за эти кирпичные стены, куда-то в мир иной, с другими радостями и заботами. И я пишу это, в надежде, что кто-нибудь меня поймёт и, может быть, сам задумается над своим собственным существованием и скажет: «Как это нехорошо, что и я тоже – бандит, принадлежу к этой шайке Рейнальдса!..»
На меня что-то нашло, это повергло меня в страшное уныние. Я барахтаюсь в гадкой вонючей луже, вместе со всеми, где нет благодетелей, нет святых и злодеев, нет ничего, кроме безотчётного желания выползти куда-нибудь на сухое, чистое и широкое место, где хватило бы жизненного пространства для всех, чтобы все начали жить иной, спокойной и нормаль-ной жизнью...

Лишь дети и те, кто впал в детство – счастливы, вот почему я с завистью смотрю на детей. Дело не в том, что у них всё впереди, дело в том, что в настоящее время они живут, они надеются, у них иллюзии, в то время как все мои иллюзии уже разбились и я превратился в хищника, мне надо ниспровергать, ломать, уничтожать, именно этому меня научили. Но искусство ломать – ничто без искусства строить... А строить надо себя, в себе, а уже потом за пределами души, и строить надо – ломая! Не могу же я быть в одном лице первобытным дикарём и человеком светлого будущего! А ломать, ниспровергать не дают, говорят, подожди, пока и мы тоже станем готовыми чтобы стать иными, чем мы теперь есть!.. И мы тоже будем ломать!..
Шайка Рейнольдса, как я и говорил!..

Изо дня в день, из года в год я пишу свою огромную, бесконечную книгу, устремляющуюся своей вершиной куда-то в вечность, в пустыню чудно горящих звёзд где-то высоко над нами, словно там есть то, ради чего ВСЁ ЭТО... Как это сказано у Экзюпери?.. Если эти звёзды так прекрасны, если они манят нас – значит в них есть что-то более лучшее, невидимое для глаза, чего сразу и не заметишь, и к этому мы стремимся...
Вавилонская башня познания, распадающаяся на куски, когда она становится слишком высока – это что, какой-то закон природы, который не минует никого, ни человечество, ни от-дельного человека, ни претендента в МЕССИЮ, ни БОГА в чистом виде?!.

Временами я кажусь себе огромным и необъятным, когда словно бы засыпаю и попа-даю в иную действительность, в сферу некой непреложной, прекрасной истины – и тогда я бываю счастлив и благословляю всё, побуждающее мою мысль и подстёгивающее мой жаждущий откровения дух... Но потом происходит какая-то жуткая метаморфоза, я возвращаюсь назад – и это похоже на падение с недосягаемой простому смертному высоты, когда низринутая с величайшего постамента фигура повелителя ударяется о самое дно мира и разбивается на тысячи кусков, как бы искупая своё величие столь же величайшим по значению унижением... И вот уже я, звероподобный, разбегаюсь по тысячам нор, изрыгая непотребное хрюканье и щёлкая хвостом, как бичом – ибо то бессилие глупого существа, не понимающего своего назначения, но ИСПОЛНЯЮЩЕГО своё назначение...

Я крушил ряды стеклянной мишуры лишь мысленно, потому что если бы я перенёс в реальность всего себя, меня бы, наверное, уже не было, я стал бы уже вечным сном, сын вселенной... Глава преступной корпорации РЕЙНОЛЬДС нашёптывает мне угрозы, прищурив глаз, он даёт мне понять, что я в его власти и он сделает со мной всё, что ни пожелает. Он многолик и многоголов, он неисчерпаем на выдумки, хитроумен и злобен, насмешлив и же-сток, для него вся наша жизнь – игра, где мы, люди, фигуры на шахматной доске, ведущие между собой сражение – не потому что это нужно нам, а потому, что это хочется ему, ибо ЕМУ БОЛЬШЕ НЕЧЕГО ДЕЛАТЬ...
Шайка Рейнольдса, ферзи, слоны, короли, кони, офицеры и пешки!.. Вы перескакиваете по мановению чужой воли с одной клетки в другую, воображая себя свободными и могучи-ми, вы лихо отплясываете трагикомический спектакль, задуманный на потеху главного бандита!.. Как мне противен этот маскарад, мелькание белых и чёрных квадратов – ночи и дня, добра и зла!.. Пятьдесят миллиардов лет, а может быть, сто – ну, не важно! – в общем, ровно столько времени, сколько длится одна партия, в течение которой отмирает клетка вещества; возможно, её пожирают, а, возможно, она делится надвое – и вот уже их две, похожих друг на друга как две капли воды. И снова начинается партия в шахматы – и я вновь – безумие и рассудительность, всё хорошо понимаю, что со мной происходит, но ничего не могу изменить...
17 декабря 1983 г.