Чтобы помнили...

Посвящается  Куцко  Дмитрию  Михайловичу, его жене – Евгении, заживо сожженных фашистскими оккупантами  вместе с одиннадцатилетним сыном и трёхлетним внуком в годы Великой отечественной войны и сотням таких же, невинных жертв, павших от рук карателей на территории России, Белоруссии, Украины….  СВЕТЛАЯ  ПАМЯТЬ  ИМ,  МОЛЧАЛИВЫМ  ГЕРОЯМ,  ТЕХ  СУРОВЫХ  И  СКОРБНЫХ  ДНЕЙ…. 

-Дмитрий, поди сюда – раздался голос из соседней комнаты. Димка посмотрел в сторону родительской спальни. Какое-то непреодолимое предчувствие беды нахлынуло в его сознании, вот уже вторую неделю отец не вставал с кровати. С тех пор, как умерла мать, он замкнулся и почти не разговаривал ни с кем, только иногда Димка  замечал, что отец что-то пишет, но особого интереса к этой странности отца он не проявлял, мало ли что…. И вот теперь отец лежал  бледный на кровати и медленно угасал, отказавшись от предложенной ему госпитализации, сказав, что ему уже пора туда, подняв глаза вверх, к многочисленным родственникам и к его любимой жене. Подписав письменный отказ, он остался умирать дома.
-Сейчас, бать, я подойду – Димка отодвинул чашку с недоеденным супом, стряхнул с колен хлебные крошки, а затем встал из-за стола. Кот Мурзик, мирно спавший на подоконнике, открыл глаза и стал настороженно следить за действиями младшего хозяина, готовясь прыгнуть на помощь при первой же необходимости, но этого не потребовалось, и он снова закрыл глаза, продолжая, нежится на солнце.
Димка вошёл в комнату отца, дневной свет чуть пробивался сквозь пелену ночных штор, делая комнату мрачной и прохладной. Отец лежал на спине, на половину прикрытый одеялом, отросшие седые волосы, спадали на лоб, бледное лицо было покрыто  щетиной. При входе Димки, Николай открыл глаза, указывая взглядом на табурет, стоящий в углу.
-Садись сын, разговор у меня к тебе будет серьёзный. Димка пододвинул табурет ближе к кровати и сел рядом с отцом. 
-Плох, я уже стал, чувствую, что мой жизненный путь   заканчивается. Но не всё еще успел я сделать. Тут Николай побледнел, взялся рукой за горло и, содрогаясь всем телом, стал прерывисто кашлять. Димка соскочил с табуретки:
-Батя, батя выпей водички. И он, ловко приподняв голову отца, стал вливать воду из стакана. Наконец всё было закончено, и Николай снова продолжил свой разговор с сыном.
-Вот, сын, дерево то без корней не будет расти, ведь так. Вот и человек, без своих родственных корней не может жить. Всё в этой жизни имеет своё начало. А корни нашего древа уходят далеко вглубь и имеют богатую историю, если всё собрать по крупицам, то получится большое и крепкое дерево. Вот тебе и надо восстановить наш род и узнать свои корни. Ты сейчас молод и мало что смыслишь в этом, но с годами, поверь мне, ты поймёшь, что я был прав. Николай вновь закашлялся, на лбу выступил пот. Димка вновь напоил отца водой. Отдышавшись и вытерев лицо полотенцем, висевшим тут же на дужке кровати, Николай продолжил:
- Это надо и тебе, и твоим будущим детям, и всему нашему роду. Он посмотрел строго прямо  Димке в глаза. И тут Димка уловил всю серьёзность и ответственность отцовского наказа.
-Хорошо батя, я всё сделаю, как ты этого желаешь, только устроюсь немного в жизни, а пока у меня один аттестат о десятилетке и куча всяких идей по поводу дальнейшей жизни. Но Николай как бут-то не слышал сына, он продолжал:
-В комоде, в правом ящике от окна, открой и возьми два исписанных листа, они лежат сверху. Ключ от ящика лежит в моём костюме, что висит на вешалке за дверями. Димка нашёл ключ и достал листы, исписанные отцовской рукою. Сев на табурет, он  подал исписанные листы отцу.
-Да, нет – это уже твоё. Я знаю, что там, а вот тебе предстоит только узнать, причём,  намного больше, чем там написано. Димка поднёс листы ближе к лицу и стал внимательно читать ровный почерк отца. Имена, фамилии, принадлежность к роду, примерное место нахождения и знак вопроса. И таких записей большинство.
-Бать, здесь больше вопросов, чем ответов. Это же, сколько надо исколесить, чтобы раздобыть, хоть какую-то информацию.
-Постой сын, не кипишись. Смотри внимательно, там есть и наиболее точные адреса – это в Белоруссии, а значит и большинство ответов именно там, на моей малой  родине. Здесь Николай повернул голову в сторону сына, и Димка  заметил, как  у отца заблестели глаза от навернувшихся слёз. И он продолжил:
-Отец  мой, твой дед, Куцко  Дмитрий  Михайлович, был из бедного и многодетного роду. Его отец и мой дед, Михайло, тоже был из бедного роду, но свободного, не из крепостных. И дед, и все его сыновья были просто - народными умельцами, могли, и дом построить без единого гвоздя и колодец вырыть, и печь выложить. Тем и жили.  А вот бабушка твоя была из очень богатого и знатного роду, из польских шляхтичей, живших в те времена на границе с Польшей.  И где смогли, увидится красавица Евгения, дочка богатых поляков и твой дед, остаётся тайной, но то, что они полюбили друг друга – это факт. О том, чтобы выдать замуж свою дочь за бедняка, не могло быть и речи. Тогда, твой дед, просто выкрал свою любимую из под носа родителей, и был таков. Они тайно обвенчались. Узнав об этом, мать с отцом невесты,  пришли в ярость и лишили свою любимую дочь наследства. А, со временем, молодые построили дом, обзавелись хозяйством и родили  тогда четырёх детей. А когда богатые родственники увидели, что их зять хозяйственный и руки у него золотые, то отменили своё решение о наследстве и отдали его молодым.  А, это не много ни мало – ларец золота. Вот так. Тогда-то, твой дед, и построил круглые дворы в родной деревне Птичь на речке тоже Птичь, что рядом с деревней Холопеничи и стали они зажиточно жить.  К тому времени у них с женой родилось уже шестнадцать детей, в том числе и твой покорный слуга, то есть я. Здесь Николай замолчал, холодный пот выступил на лбу. Приподнявшись на локоть одной руки, второй – достал полотенце, висящее на дужке кровати, и стал вытирать пот со лба.
-Бать, ты что, я бы подал, - встрепенулся Димка.
-Ничего, я ещё сам справляюсь. Николай обратно подал полотенце Димке, чтобы тот повесил его  назад, а сам стал продолжать:
-И если бы не то суровое и сложное время, как знать, как сложилась бы наша жизнь.  А время было действительно суровым: начало двадцатых – это сплошные войны, и Японская, и, Первая мировая, и революция, а затем гражданская, ну а за ней все беды становления молодой республики. Раскулачивание и коллективизация сильно подкосили зажиточного мужика в деревне. Вот и дед не стал ждать, когда его раскулачат,  собрал всех домочадцев, домашний скарб  уместился на нескольких повозках, рассадил детей на них, и тронулись они в путь с женой Евгенией, бросив свой большой и зажиточный дом. Я уже не помню, почему отец направился в город Уфу на реку Кама, может там были наши родственники, а может по своим личным соображениям. Как знать, как знать, но путь был не близким.  Только не прижились мы там. Мужик, который всю жизнь пахал, сеял, держал скотину и вдруг завод, станок. Заскучал наш отец и по дому, и по земле родимой. Засобирались они с матерью назад, в родные места, в родной дом, будь, что будет. А назад дорога оказалась еще труднее, а вернее, просто страшной. По дороге назад наши повозки обворовали, ведь везде голод был. Украли абсолютно всё, что можно было унести, обчистили, как липку.  До родных мест доехали мы не все. Из шестнадцати детей нас осталось только восемь. Три брата, в том числе и я, и пять сестёр. А восемь умерли от голода, оставшиеся  всю дорогу милостыню просили.  Вот так. А здесь и война на пороге. Украина и Белоруссия были оккупированы немцами сразу же, в самом начале войны. Всё взрослое мужское население ушло партизанить в леса на болотах, в том числе и я. Совсем ещё молодой юнец, лет шестнадцать, семнадцать. В разведке был. Однажды мы с группой, в основном таких же, как я,  попали в лапы полицаев, все члены группы погибли, а мне удалось бежать, и, то лишь по тому, что одним из полицаев, был наш связной он то и устроил мне побег. Он впоследствии погиб, а меня, уже позже, осудили за измену по статье пятьдесят восемь, часть три. Николай замолчал, лишь мужская скупая слеза стекала по щеке.
-А ведь какая могла бы быть жизнь после войны, если бы я остался в живых.  Я ведь мечтал строить дома, хотел учиться, но судьба распорядилась по-другому. Ну, да ладно, мы отвлеклись. Ещё в партизанском отряде я узнал, что моего отца и мать, а вместе с ними и младшего брата Костю и трёхлетнего племянника от сестры Катерины, которая в то время была в концлагере, сожгли заживо на краю деревни Птичь. Их загнали беспомощных стариков и маленьких детей в сарай, всего сорок девять человек, забили окна и двери досками, облили бензином и подожгли…. Столько времени прошло, а я помню всё, как вчера. Здесь Николай взял паузу и замолчал….
-Все сгорели дотла, только прах их разнесло ветром далеко, далеко…, - тихо продолжил он. Светлая память им всем. Николай откинул голову дальше на подушку и закрыл глаза, только две слезы катились по его впалым щекам…. Наконец он открыл глаза, повернув голову набок, строго посмотрел на Димку:
-Я уже не встану с этой кровати, по этому, сын мой, на тебя ложиться вся ответственность по восстановлению семейных корней, чтобы дети ваши, внуки, правнуки знали, откуда они родом и кто их потомки. Вот здесь на исписанных мной листках все примерные или точные адреса, которые я помню, ну, а ты уже всё остальное найдёшь сам. Проедешь Украину, восстановишь связи, а в Белоруссии должна быть ещё живой моя сестра, по мужу Мороз Надежда Дмитриевна. Её найдёшь, она много чего может рассказать, передашь ей от меня большой поклон, и скажи, что отец всегда помнил и любил их  всех. Деньги для поездки я тебе отложил, они там же лежат, где и листы с адресами, только внизу, под бумагами. Николай тяжело вздохнул:
-Ну, а теперь иди, я очень устал, - он повернул голову к стене и закрыл глаза…
Шли восьмидесятые годы двадцатого столетия, унося события минувших дней далеко в прошлое, и только память человеческая каждый раз возвращала нас назад, в те роковые события Великой  Отечественной…
Вот уже вторые сутки Димка был в дороге, пересаживаясь из поезда в поезд, он направлялся в Белоруссию, в город Могилёв, туда, где жила, или могла жить тётка Надя по мужу Мороз. Жива, ли нет тётка, он не знал, но на малую родину отца он обязан был съездить, да и самому было интересно всё увидеть и узнать. После его долгого разговора с отцом, тогда, летним днём, он призадумался, а в скорости и  отец ушёл из жизни, оставив свой наказ и  деньги на дорогу. И тогда, оставшись один, он составил план своего путешествия по дорогам Украины, а затем и Белоруссии. Проехав Украину и побывав в местах дорогих отцу и матери, встретившись с оставшимися в живых и вновь народившимися родственниками, знакомыми и друзьями родственников, Дмитрий узнал много нового, записал все адреса, фамилии и имена и обещал обязательно приехать вновь, тем более таких радужных и теплых встреч он просто никогда не видел. Сколько тепла и доброты в этих людях, думал он, а ведь меня они видели первый раз, а как бут-то мы никогда и не расставались. Димка наклонился к сумке и вытащил блокнот весь исписанный адресами и фамилиями.
-Ну, вот, начало есть, кажется, у нашего родового дерева появляется крона. Полистав еще немного свой блокнот, он затолкал его обратно в сумку, застегнув молнию, пододвинул её рукой к краю сидения.
-Скоро Могилёв, подумал про себя,- надо ближе продвигаться к выходу. Поезд уже  въезжал в пригород, сбавляя ход, он упорно двигался к пункту своего назначения. Наконец показался вокзал, и   поезд, проехав еще, немного, плавно остановился. Димка, сошёл на перрон.
-Ух, ты, красотищя-то какая! Прямо на него выходил фасад старинного здания вокзала. Большие полукруглые окна освещались ярким, весенним солнцем, гармонируя с палитрой  ярких и сочных красок самого здания, окаймлённого с торцов густой растительностью.
-Конец сентября, а здесь всё ещё деревья стоят в зелени и никакого намёка на осень, - подумал Димка, расстёгивая спортивную куртку и вешая сумку на плечо, направляясь  прямо к вокзалу. Пройдя по залам ожидания, он, наконец, вышел на другую сторону.
-А теперь куда:  в лево, в право, а может прямо? Здесь он заметил среди толпы людей, снующих в разных направлениях, нескольких мужчин, спокойно разговаривающих между собой, и как показалось ему, никуда не спешащих. Достав листок с адресом тёти Нади, и подойдя ближе, Димка, наконец, решился спросить интересующий его вопрос. Один  из мужчин выслушал его внимательно, кивнул утвердительно головой:
-Да, я знаю эту женщину, она моя соседка. Сейчас подойдет наша машина, и мы доедем до самого места.
-Вот  это подвезло, - подумал Димка, а вслух он поблагодарил незнакомца, оставшись рядом ждать обещанный  транспорт. Пока ждали, познакомились, разговорились, даже не заметили, как подъехала служебная машина, как доехали до места. Уже выйдя из машины, дядя Саша, так звали нового Димкиного знакомого, подал руку Димке:
- Ну, что Дмитрий, до свидания, закончишь свои дела, заходи ко мне, я тебе тоже много чего расскажу, мой дом вот. Он показал рукой на небольшой дом, стоящий позади, а Надежда Дмитриевна проживает вон там, и он показал на маленький домик в конце улицы.
-Хорошо, дядя Саша. Я обязательно зайду, - уже на ходу проговорил Димка.
Вот и дом тёти Нади, маленький, но ухоженный, видны садовые деревья, а в палисаднике ещё не завядшие цветы. Димка подошёл ближе, во дворе никто не лаял.
-Значит, собаки нет,- подумал он, и подошёл к небольшому окну. Постучав несколько раз, стал ждать. Через некоторое время занавески, весящие на окне, раздвинулись, и из него показалось старое лицо женщины. Некоторое мгновение она пристально вглядывалась, а затем, открыв створки окна, всплеснув руками, проговорила:
-Боже мой, Коленька, я сейчас, -  лицо женщины скрылось за шторками, а через несколько секунд она уже появилась на крыльце. Невысокого роста, седовласая, пожилая женщина стояла перед ним, только голубые глаза блестели как в молодости.
-Вы тётя Надя Мороз?
-Да, да я, -  она стала спускаться с крыльца.
-А, я Дмитрий, сын Николая.
-Вот как, а где же сам - то Николаша, - уже подойдя вплотную, спросила седовласая женщина.
-Батя нынче, в июле, помер, а перед смертью мне дал наказ найти вас, передать низкий поклон и сказать, что, он, батя наш, всегда помнил вас и любил. Глаза женщины стали влажными, подойдя ближе, она обняла Димку:
-Здравствуй сынок, я так рада, что ты нашёл меня. Ой, чтой – то я держу тебя на улице, - тётка Надя  всплеснула руками, -  чай с дороги, устал, пойдём в хату. И обнявшись, они вместе стали подниматься на крыльцо. Весть о том, что из далёкой Сибири к тётке Нади приехал  племянник, да ещё и сын Николая, которого здесь многие помнили, быстро облетела всю округу, и ближе к вечеру, в дом к тётке  стали подтягиваться  соседи, друзья и просто знакомые, которые знали и хорошо помнили те суровые военные годы. Застолье продолжалось до поздней ночи, разговоры, воспоминания, слёзы и радость, всё было в этот вечер. Уже оставшись одни, Димка заметил, как тётка устала:
-Тёть Надя, вы садитесь, я сейчас сам приберусь.
-Ну, что ты Дима, давай-ка лучше чаю попьём, а я сама приберусь и она направилась к самовару, снимая косынку с головы. Димка увидел волосы, собранные в пучок на затылке не просто седые, а белые, белые, как снег, такие же брови и ресницы.
-Тётя Надя, у вас такие необыкновенно белые волосы и такие же брови.
-Да, я не всегда была седой, - она улыбнулась, - белой, вернее седой, я стала за один день. Димка удивлённо посмотрел на тётку:
-Да, а, что случилось, - спросил он, забирая стакан с чаем из рук тётки.
-Сейчас подам конфеты с печеньем и расскажу тебе свою историю, - и она открыла дверцу буфета, доставая вазу.
-А случилось вот что…. К началу войны я была уже замужем за Янко, а по-русски, Иваном Морозом и было к тому времени у нас два сына. Муж мой был высокообразованным, то есть как сейчас – высшее образование, работал лесничим, он так сам пожелал. Когда началась война, ему был присвоен чин генерала, и он в этом чине ушёл воевать, больше я его не видела, только намного позже пришла похоронка. Когда немцы пришли и стали занимать наши деревни, я знала, что у родителей мужа есть потайная яма за сараями, ближе к леску и там можно отсидеться, когда будет облава и отправила туда детей, это в соседнюю деревню, а сама не успела. При облаве меня забрали немцы, как и сотни других и отправили в концлагерь под Пинском…
«Главному начальнику СС и полиции обергруппенфюреру СС и генералу полиции Прюцману… … Приказываю вам, невзирая на соображения экономического характера, немедленно ликвидировать Пинское гетто… - из приказа Гиммлера  от 27 октября 1942года об уничтожении гетто в Пинске».
-Шнеля, шнеля,-  по всюду раздавалась немецкая речь, вперемешку с русской,-  выходи и стройся. Так началась «акция» (таким эвфемизмом немцы называли организованные ими массовые убийства) по уничтожению Пинского гетто. Её проводил немецкий моторизированный батальон полиции порядка. 
Вот уже несколько дней в лагере беспрерывно работала так называемая машина смерти – это когда шло поголовное уничтожение узников. Могилы они копали сами себе. В первую очередь расстреливали слабых и немощных, кто уже  ни идти, ни стоять не мог, а более сильных, которые могли лопату держать и копать оставляли и так очередь за очередью. Причём машина работала сама – строили шеренги, одну за другой до самой вырытой могилы. Под натиском автоматчиков и собак, последние шеренги давили на остальных, а те в свою очередь на первые ряды, которые стояли ближе к краю. С другой стороны стояли ещё ряд автоматчиков и напрямую вели расстрел первых рядов, расстрелянные сами падали в яму. 
-Вот сволочи, всё продумали, - думала Надя, взрослая и крепкая женщина, которой вот уже второй раз повезло, её снова оставили, как рабочую силу для копки могил. Радоваться этому не было оснований.
-Не сегодня, так завтра, дело времени, причём очень малого времени, - думала она. –  нет, смерти я не боюсь. За два месяца нахождения здесь, в этом лагере, я  уже настолько к ней привыкла… Господи, о чём это я, разве можно привыкнуть к смерти…. Оказывается можно. Она видела, как уже больные и немощные узники готовились к ней, как к последнему рубежу, избавляющему их от мучений. И все-таки умирать так рано ей не хотелось. Она в мыслях возвращалась к детям, как они, успели ли их спрятать родители мужа, где сейчас Янко. О муже она ничего не знала, жив ли.
-Разойтись по баракам, - прозвучала команда на ломаном русском языке. Толпы узников мужчин и женщин направились в бараки. Рабочую силу, которая копала могилы, загоняли в одни бараки, всех вместе.
-Ну вот, ещё ночку проживу, - подумала Надя, заходя в свой барак. Ноги подкашивались от усталости, хотелось, есть, но сегодня баланды не было, видимо завтра расстрел, но об этом она уже не хотела думать. Выпив  воды из бочка, она замертво свалилась на свои нары. Ночью она проснулась от стона – это молодая соседка, стиснув зубы, стонала.
-Олеся, что случилось, - Надя приподняла голову и посмотрела в сторону молодой девчонки.
-Да, рожаю я.
-Как рожаешь, ты беременна. Надя соскочила со своих нар и, повернувшись, присела возле Олеси.
-Да, на сносях я, уже почти срок, - корчась в муках, прошептала Олеся. 
-Да, не повезло тебе, милая, рожать в этом аду…. На стоны и тихие разговоры подошли ещё две женщины и один мужчина.
-Ну, а тебе, мил человек, здесь не место, это женские дела.
-Что вы, что вы, я сельский фельдшер, так что будем принимать роды. Только тихо. И он распорядился по подготовке приёма малыша, распределив обязанности, а сам занялся роженицей. Ближе к утру всё было готово. Малыша обмыли -  это был мальчик, завернули, в какое можно было тряпьё и, отдали матери, чтобы та смогла его покормить грудью. Собрали для роженицы чуть сухарей, разбавили водой. 
-Назовёшь то как? Спросила Надя свою соседку.
-Не знаю, да и неважно это сейчас. Олеся задумчиво смотрела на своего первенца, а тот, напившись молока матери, крепко спал.
С рассветом стали слышны лай собак и немецкая речь. Скоро последовала команда всем выходить и строиться.
-Ну, вот пришёл и наш черёд, - подумала про себя Надя, надевая платок на голову. Их всех выгнали на улицу, было пасмурно и прохладно, она поёжилась толи от холода, толи от близости смерти, не поняла. Всю массу людей погнали к вновь вырытой яме, там приказали всем построиться в шеренги. Она оказалась в среднем ряду, ближе к краю, а рядом с ней оказалась и Олеся с прижатым к груди младенцем.
-Ну, вот она, смертушка, а как не хочется умирать то. Боже, мой, милостивый, и за что же нам такое наказание, –  взмолилась Надя, подняв глаза в небо. И что она увидела напоследок – это то, как первые лучи утреннего солнца пробивались сквозь серый туман.
-Значит, день будет солнечным, - только и успела подумать она, когда раздались первые выстрелы впереди колонны, а сзади залаяли  натравленные собаки. Поднялся гул и тихий ропот, задние колонны стали прижимать передние, началась суматоха под прицелами автоматов, которые не щадили никого. Надя только успела заметить, как закрыла глаза Олеся и её руки медленно стали опускаться, роняя младенца.
-Малыш, а он-то здесь причём, кроха ни в чём не виноват, -  пульсировало в висках Нади. В одно мгновение она наклонилась и успела поймать ребёнка, прижав его к себе, она пулей бросилась бежать, сначала сквозь толпу, а затем по открытой местности, вниз, туда, где леса и болота, только там спасение. Материнский инстинкт сработал точно и бесстрашно. Позади себя она слышала беспорядочные автоматные очереди, лай собак и крики людей. Пули свистели то влево, то вправо, то над головой, но ни одна не достигла цели. Как будто сама природа защищала её и малыша.  Вот и первые деревья, Надя слегка приостановилась, чтобы перевести дух, малыш плакал:
-Значит, жив, - подумала она, но разбираться в плаче малыша, у неё не было времени, позади автоматчики и собаки, и, прижав его ещё сильнее к груди, она опрометью бросилась в густые заросли. Сколько времени бежала, она не помнит, только потемнело вдруг в глазах, и тяжесть в ногах стала тянуть к земле:
-Всё, я больше не могу, я падаю,- присев на колени и положив малыша рядом, она прерывисто дышала, пытаясь быстрее восстановить дыхание. При этом за спиной был ясно слышен  хруст сухих сучков – это кто-то явно бежал за ней след в след.  Чуть отдышавшись, Надя обратила внимание, что малыш не плачет, интуитивно  отбросив верхнюю тряпку с лица малыша, она увидела, как  оно начинает синеть:
-Боже мой, я задавила его, - эта первая мысль, которая возникла у неё в сознании, - бедный ребёнок, что я наделала. Она резким движением стала  разматывать тряпки, в которые малыш был завёрнут:
-Ну, давай же дыши, - Надя трясла его за ручки и ножки, била по щекам, но малыш не дышал. Тогда она схватила его за ножки, подняла вверх и с силой  затрясла. Она не заметила, как раздвинулись кусты и оттуда вышел человек, а вернее женщина, она подбежала к Наде и стала помогать отвоевывать ребёнка у смерти.
-Олеська, ты откуда, с того света что ли? Я ведь видела, что ты закрыла глаза и выпустила ребёнка.
-Нет, нет, я живая, живая, а вот, он, мой малыш, - и она зарыдала.
-Брось реветь, слезами горю не поможешь, ищи воду, холодную  воду. Надя обернулась, с боку, от неё между кочками, стояла болотная вода.
-Была, не была, -  схватив малыша одной рукой за две пятки, а другой, наложив на себя крест:
-Господи помоги, не забирай жизнь у ни в чём не повинного ребёнка, - она опустила голову малыша в холодную воду. И чудо случилось,  ясно было видно, что идут пузыри, а это обозначало только одно, малыш жив. Трясущимися руками Надя резко  выдернула его  из воды, и  он закричал, как будто только что родился.
-Ну, молодец, молодец,  герой ты у нас сегодня, - она быстро растёрла и запеленала малыша, приговаривая:
-Три раза ты сегодня рождённый – ночью мать тебя родила, утром пуля мимо пролетела, днём воскрес из мёртвых, теперь долго жить будешь, видимо ночью ты в рубашке родился, только мы не видели, темно было.
-Олеська, титьки готовь, нашего богатыря кормить надо, сильней, сильней растирай, - Надя подошла к заплаканной Олесе и подала ребёнка:
-Теперь только ты  можешь дать ему силы, - впервые за всё время Надя улыбнулась. Малыш, прильнув к груди матери, сразу замолчал.
-Надя, - Олеся подняла глаза, - я ведь тебя сразу не узнала.
-Это почему, - Надя посмотрела на Олесю.
-Дак, ведь ты из темно-русой стала абсолютно  белой, даже брови и ресницы. Олеся замолчала, опустив глаза на малыша.
-Да, - Надя потрясла головой, - значит, седая стала.
-Нет, белая, белая, как снег, - Олеся грустно посмотрела на Надю.
-Ну, что ж, белая, так белая – это не главное. Главное мы живы и нам надо пробираться к партизанам.
-А, что случилось с тобой, как ты уцелела? Я ведь видела, что ты закрыла глаза и вроде начала падать.
-Да, нет, мне просто плохо стало от страха и я не помню, как выпустила ребёнка. Только когда ты его подхватила и побежала, я встрепенулась, как от сна и сразу бросилась за тобой. Слышала лай собак, автоматные очереди, но это позади, а впереди была только ты и мой ребёнок…, -  Олеся замолчала.
Уже к вечеру на них вышли ещё несколько спасшихся человек, и они небольшой группой, ближе к ночи вышли на партизан….
-Ну, а дальше что, что было потом, - Димка посмотрел на тётку Надю.
-Ну, а что дальше, дальше мы оставались у партизан, пока не освободили наши деревни. Выполняли всю работу, и стирали, и варили, и даже в разведку ходили. Малыш выжил, вырос, женился. После войны они  приезжали ко мне. Он меня так и звал «мама».
-Тётя Надя, а ведь вы совершили подвиг, и не только как женщина, спасшая ребёнка, а как человек, который, спасая ребёнка, бросился бежать, не испугавшись  пуль и собак, подав пример другим. Ведь наверняка, спасшихся было намного больше, чем тех, что прибились к вам.
-Да, за нами подошли ещё несколько групп, по два, три человека. Тогда это не считалось подвигом, а с прошедшим временем может быть и совершила. Только  я понять до сих пор не могу, как я смогла это сделать и какие силы мне помогали. Столько лет прошло, а звон в ушах от летящих пуль и лай собак слышится, даже по ночам просыпаюсь. Тётка замолчала, тяжело вздохнув, она встала и направилась на кухню, чтобы налить воды и помыть посуду, а Димка ещё долго сидел за столом, раздумывая над тем, что услышал….
В. Сычёва г. Бородино.
 
-