Кошерные яйца Соломона

Говорят мы живем, чтобы стать воспоминаниями.
Вот и меня в детстве часто отсылали в Каменец-Подольский. На откорм. Туда, где все начиналось.
Мир в том крохотном городке был молод, деревья были большими и неподалеку жил человек по имени Соломон Давидович Резник.
Бабушка называла человека "Моня-кошер-Бейц" (кошерное Яйцо).
У Соломона Давидовича детей не было и бабушка оказалась права.
Господин Резник (тон же "Товарищ" и "Гражданин") специализировался на курах и петухах (тоже кошерных).
Фамилия человека целиком и полностью соответствовала его жизненному призванию.
Ранним утром двери дома №7 по Малой Московской улице с шумом отворялись и оттуда выбегали пернатые подопечные.
Подопечные выбегали стремительно, но бегали они безрадостно и недолго. Бегали энергично. По кругу. Не оглядываясь по сторонам.
Оглядываться было нечем да и незачем уже.
Подопечные фонтанировали алой кровью и размахивали белыми крылами.
Траекторию движения обезглавленных жертв пищевой промышленности можно было отследить по картине, писанной хвостом алжирского мула, который в далеком 1910 году получил в задницу мощнейший заряд трёхфазного электрического тока, сошел с ума и взошел на Хронос.
Картину выставили в Париже на всемирной выставке Art Nouveau, не проинформировав широкие общественные массы о причине, побудившей мулла исполнить сей шедевр.
Причина была существенной. Удар тока был такой мощности и силы, что  мулл, не успев полюбоваться содеянным, тут же обезумел и сдох, точнее погиб - геройски и неожиданно. Причем - не только для себя.
Шраге и Рихтер (изобретатели первого коллекторного электродвигателя) руководствовались соображениями чисто научного характера. Соломон Давидович зарабатывал на жизнь.
В том как он Это делал не было ничего зазорного.
Продукция птицеводства (предварительно обезбашенная) ценились обществом, и советским  особенно.
Производитель был личностью умиротворенной и светлой, и жертвы животноводства, оказавшиеся в его руках становились "кошерными", что подтверждалось не фиолетовыми ГОСТ-аббревиатурками или малозаметной шестиконечной звездой, но репутацией главного забойщика.
Репутация была безупречной.
Любой кто волею судьбы оказывался в его цеху уже не мог ни на что пожаловаться.
Я с интересом и неприязнью рассматривал влажный кожаный фартук, подпирающий живот "царя" Соломона и ждал яйца.
Резник вытер руки о фартук, ушел в цех и вернулся с двумя десятками яиц, упакованными в темный картон.
Погрузив яйца в холщовую авоську, именуемую "торбой", я направился в сторону дома и повстречался с огненно-рыжим Лёнчиком, которого  истязали игрой на скрипке.
Лёнька напоминал  "вождя краснокожих" гораздо больше, чем еврейского мальчика с грустными глазами, в которых скрыта "бла-бла-бла".
Мы немедленно отправились в сад Пединститута, где в зарослях чаппараля можно было выкурить по сигаретке, обсудить планы на будущее и встретиться с прекрасной (пока ещё)) незнакомкой.
Будущее было светлым, планы грандиозными и  полностью соответствовали планам Партии и Правительства так как сводились к активному безделью.
Этому также способствовали сигареты "Rally", производимые в социалистической Польше и тоже ценимые обществом. В СССР "Rally" начинались в канун новогодних праздников и заканчивались тогда же. Доставлялись "Rally" братскими румынами не в оригинальной твердой упаковке, но в мягкой (soft/touch) версии.
Контрафактная продукция ярко оранжевого цвета сигнализировала о том, что 20 papierosow z filtrem acetatowym размера King Size содержат Fine American Blend.  Информация излагалась на польском и английском языках с грамматическими ошибками. Сигарет в пачке было 18-ть. Предупреждение о вреде курения отсутствовало. И правильно. С каждым днем всё радостнее было жить и всевозможные листовки, брошюрки, плакатики и картинки предупреждали нас о других  врагах. "Религия --яд! Берегите ребят.", "Народ и Партия едины!", "Незнание - сила",  (И наоборот, но с тем же смыслом).
Иногда в качестве "пряника" Товарищи ребята, а также их родители удостаивались пригласительных в Большой Кремлевский Дворец.
На голубеньких бумажках с семизначным номером и нахальным призывом к пролетариям всех стран "Объединиться!" Совет Министров СССР и Центральный Комитет КПСС приглашал всех "О, счастливчиков!" на торжественную встречу Нового Года.

До Георгиевского зала, кремлевских звезд и колорадских лент было далеко.
По асфальту весело журчали ручьи, для ремонта водопроводной трубы пролетарии объединиться не могли. Хотели, конечно, но не могли.
Из уличных репродукторов с клеймом завода "Электрическая люстра" разливавалась в пространстве заунывное: "Прекрасное далёко не будь ко мне жестоко".  Под эту прекрасную мелодию пролетарии смачно закусывали водку квашеной капустой и солёными огурцами. Под дружный звон граненых стаканов мы с Лёнькой перемахнули через забор и приступили - таки к обсуждению.
Планы, повторюсь, были грандиозны, и сводились всегда к одному и тому же - к поиску СОКРОВИЩ.
Мы ведь еще не знали тогда, что занятие это крайне хлопотное и невыгодное хотя и увлекательное...
В том, что сокровища таятся в единственно возможном месте - в "Старой Крепости" под башней Кармелюка сомнений быть не могло.

Плечом к плечу с этим "Ёбин Гудом", (как именовал Кармелюка Ленин) рубились за "правое Дело" не как с турками лучшие представители сознательного трудового населения: украинцы, поляки, армяне, евреи.
ЕвреиЭ правда, были не из тех кто имел "Право Носить Шпагу". "Право" даровалось  царём и его обладатели по весьма распространенному и губительному для них мнению умели жить вечно, демонстративно и назло другим, ("Группой лиц по предварительному сговору и в особо крупном размере")
Банду Кармелюка "приняли", но никто того не предал, (несмотря на старания жандармерии).
Евреев (и не только) сослали на каторгу. В Сибирь. Туда, куда и по сей день устремлены алчущие взоры)) некоронованных королей Америки.
Из Великой и Прекрасной никто не вернулся.
Сокровища остались под северной башней, там где 150 лет назад томился узник лэ"г"эндарный.
Ло"г"ика была железной.


Мы с Лёнькой опять собрались за сокровищами, но в это же время в обратном направлении наших мыслей - от кафедрального собора им. Петра и Павла в сторону железобетонного забора им. Леси Украинки - выдвинулся Лёнин папа.

Ефим Ефимович Ойстрах

Этот человек был единственным в городе органистом и преподавателем классической фортепианной музыки тоже, честно говоря, единственным.
У Ефима Ефимовича была законная жена и знакомая брюнетка из совхоза "Путь Ильича".
Брюнетка работала главным агрономом, звали её Белла Ахадиновна, но откликалась на " О, мой сладенький легкодоступный Jezebel".
Прозвище придумал Ефим Ефимович, но использовал не только он.

Католический кафедральный собор им. Петра и Павла

Советская власть переоборудовала в музей атеизма.
В музее помимо церковной утвари стоял могучий орган. Самый большой в восточной Европе. Нет, не Орган,  но оргАн. На 972 трубы.
Трижды в неделю здесь звучала величественная музыка.

В середине 19-го века Венские мастера прибыли к месту гибели Гектора Подольского с одной-единственной благой мыслью: скорей заебaschить дивный Аэрофон - и скорей домой, в Вену.
Венские мастера приехали, но уезжать уже не торопились.
Мастера, очарованные местными пейзажами и монахинями францисканками из Конгрегации Миссионерки Марии, подошли к делу с чувством, с толком, с расстановкой.
Монахиням тоже понравился Бетховен, Моцарт и Бах, ах, ах.

Отыграв "Двенадцатую сессию" и максимально приблизившись к Малой Московской улице,  Ефим Ефимович уловил знакомый до боли запах.
Запах напоминал о любимых дефицитных и стремительно исчезающих сигаретах.
Ефим Ефимович остановился, внимательно принюхался к аромату, горестно всплеснул руками и воскликнул: "О, моммма майййя! "Раллли"!!!".
До Нового Года было далеко и сердце органиста учащенно забилось.
Произнося краткие ругательства и пощипывая воздух ноздрями, Ойстрах-старший побежал в западном направлении.
Следует отметить, что Главный Органист города прихрамывал на правую ногу и  в экстренных случаях передвигался вприпрыжку, размахивая во все стороны руками и  напоминая орангутанга.
По мере приближения к бетонному забору им. Леси Украинки сигаретный запах усиливался.
Достигнув конечной точки маршрута, Ефим Ефимович задрал острый и колючий как рыбья кость подбородок в мохнатое небо и потянул воздух на себя.
Ноздри органиста раздулись так широко, что боевой конь Тараса Бульбы, увидев подобное, наверняка бы очень удивился и может быть даже позавидовал. (У коня была кличка "Черт" и удивить его или заставить чему то завидовать было сложно).
Но Ефим Ефимович догадался благодаря кому иссякают его золотые запасы и тут же  заголосил: "Лёнья, Лёньечка, сыночек! Пога домой, пога кьюшать! Лэмоня ты моя."
Леэманя наблюдал из-за бетонного  укрытия, хмурился и безмолвствовал.
Ефим Ефимович пыхтел, топтался на месте и производил те же действия, что и "Чёрт", взнузданный Тарасом Бульбой.
Затем Органист начал угрожать небу. Сначала при помощью жестов и деревянной тросточки с позолоченным клотом. Затем перешел к проклятиям.
Проклятия были очень древними, но впечатления на нас не производили. (Ну кто не слышал: "Я тебя породил, я тебя и убью!")
Однако именно после этой фразы Лёнька оживился и поинтересовался не знаком ли я с практикой стрельбы на голос.
- "Нет, и даже с теорией." - честно ответил я.
- "Что-же, - сказал "еврейский мальчик с грустными глазами", - Учись!".
Лёнька потянулся к моей торбе-авоське с яйцам...

Яйца были кошерными и били точно в цель.
Ефим Ефимович запрыгал на месте.
Прыжки сопровождались нашими возгласами: "Эй-гей! Эй-ге-гей! Толедо! Альказар! Москардо!"

Конечно это больно и обидно созерцать, бьющиеся о собственный фасад яйца.
Но "SHOW MUST GO ON".
И стоял у забора Леси Украинки преподаватель камерной фортепианной музыки, и трясся от горя и бессилия, и утирал  рукавом старой вельветовой куртки последствия тактического обстрела.
Осколки (содержимое и скорлупа) оползали, смешивались с отцовскими слезами.
Снаряды наши кончились и мы бежали прочь, рассекая ветер.

Лёню я не видел до следующих каникул, а когда увидел узнал: с музыкой покончено. Навсегда.
Прошло тридцать лет.
Леонид Ефимович переехал в Москву, обрёл светский лоск, работает, нарушив причинно-следственную связь, аудитором.
По вечерам Лёнька подходит к стене, снимает (пикколо) скрипку Жана Батиста Вийома, прижимается к ней щекой и играет Чардаш Монти.
В его глазах серебрятся слезы.