Любовь

Она была стервой. Я ее любил. Я любил ее маленькую, как два тенесных мяча, грудь. Я любил ее глаза, за те звездочки, которые вспыхивали, чтобы поманить и снова обмануть. Я любил ее за пух, над верхней губой, за ноги-мослы, как у кузнечика, коленками вперед.
Был ли я счастлив?
Да!
Была ли счастлива она?
Нет.
Дни то плакали, то смеялись. Я воровал для нее цветы и растекался перед ней  лужей а она, кокетлево приподняв краешек своего не красивого, дешевенького платьеца, входила в лужу-меня своими каблучками-шпильками.
Мне было больно. Я был счастлив.
Ей то же было больно. Она не понимала моего счастья...
Лишь только первый луч солнца, будил наш непутевый поселок, как я уже всем существом стремился к ней. Для меня перестал существовать день. Я жил ночами. Ночью я был с ней. Трогал ее тело, а она смотрела, своими очаровательными глазами, с таким непониманием, что в пот бросало, не в жаркий, любовный, а в холодный, как у русского мужика с похмелья.
В первый раз, она меня сама поцеловала. Я не смел. Я лишь робко касался ее лягушачьих рук. Ее рук, на которых я знал каждое пятнышко, каждую царапинку. Хотя, что руки. Я целовал ее с кончиков ее некрасивых ног до ее непутевый головы.
Как это было красиво.
Я забыл друзей. Друзья забыли меня. Они смеялись. Я до сих пор слышу их смех. Смех юродивого, восхищенного красотой. Смех черной зависти, а может "смех" похоронного марша. Ибо я для них, умер.
Маленький трупик огромной любви.
Прощальный, розовый взгляд солнца, заставал меня бегущим к ней. Бегущим, чтобы ткнуться головой в ее животик, в ее низ, святая-святых. Гладить жадными руками ее ягодицы и молить, молить, чтобы она расстаяла.
Айсберг, растопить который, не хватит жизни.
Я до сих пор помню вкус ее губ. Тонкий, невинный. Вкус, между детством и зрелостью. То ли я первый, то ли она последняя.
Как я ее любил. Маленькая богиня, моей огромной любви.